Великий бог Пан
– Ну, конечно, друг мой, – согласился Жюль де Гранден, поддергивая повыше рюкзак на плечах и наклоняясь немного вперед к покрытому лесом холму. – Я соглашусь с вами, что американские дороги лучше французских. Но обратите внимание, в какое неудобное положение эти самые лучшие дороги ставят пешеходов. В Америке всё устроено для удобства автомобилиста, стремительно преодолевающего большие расстояния. Ваши дороги – прямой результат моторизованной транспортировки всего лишь для миллиона, и, следовательно, мы с вами, пешеходы, должны полночи топать под звездами до гостиницы, вместо того чтобы сладко спать.
Во Франции, где дороги были проложены для дилижансов за сотни лет до того, как ваш мсье Форд мечтал о них – существует множество мест отдыха для пешеходов. Здесь же… – и он распростер руки в красноречивом осуждающем жесте.
– Ну, ладно вам, – примиряюще сказал я. – Мы сами решили прогуляться пешком. И до сих пор погода нам благоприятствовала. А ночлег под открытым небом нам не повредит. Вон та, например, полянка наверху холма очень подходит для нашего лагеря!
– Наверное, так, – согласился он, взбираясь на холм и остановившись для передышки. – Parbleu, – сказал он, оглядевшись. – Боюсь, мы нарушаем границы частных владений, друг мой Троубридж! Это не естественная поляна, а рукотворная. Смотрите! – он обвел рукой вокруг себя.
– Черт возьми, вы правы! – уныло согласился я, обозрев окрестности.
Деревья – бук, береза и тополь – были спилены на пространстве в акр или более, пни выкорчеваны, посеяна травка. Одним словом, это была частная лужайка, от которой через рощицу рододендронов и карликовых сосен к зарослям высоких кедров бежала дорожка, выложенная отшлифованными камнями. Мягкий вечерний ветерок пошевелил листву, и мы увидели вдалеке огонек.
– Плохо дело, – пробормотал я, – придется поспешить и найти для нашего лагеря другое место.
– Mille cochons, non! – воспротивился де Гранден. – Это не для меня! Parbleu, мои сбитые ступни, мои стонущие от усталости колени не смогут принять от Матери-земли ее заботу, которой они не знали много лет, с благодарностью! Пойдемте к владельцу того особняка и скажем ему: «Мсье, перед вами два достойных путешествующих джентльмена, жаждущие крова над головой и пищи, а также ванны и чаши вина – если, конечно, отвратительный мсье Вольстед позволил вам сохранить его!» Он не откажет нам, друг мой! Morbleu, человек с милосердием сенегальского идола не отказал бы в столь жуткой ситуации! Я буду умолять его со слезами – pardieu, я буду рыдать как героиня синема, я буду воздевать руки – и упрошу его! Не бойтесь, друг мой, мы будем квартировать вон в том доме этой ночью, или Жюль де Гранден останется без ужина в кровати из сосновых игл.
– Хм, надеюсь, ваш оптимизм оправдается, – проворчал я и последовал за ним через постриженную лужайку по каменной дорожке к огням, светившимся за кедровой рощей.
Мы прошли уже футов сто, и тут внезапный резкий крик и какой-то шум в чаще на краю полянки остановил нас. Что-то трепещущее и белое, мерцая как призрак в слабом звездном свете, под сопровождение мягких шлепающих звуков, прорвалось сквозь кустарники и приблизилось к нам.
– О, господа, бегите, бегите, ради спасения жизни, там… там – Пан! – кричала испуганно девушка, подбежавшая к нам. – Бегите, бегите, если хотите жить! Он здесь, говорю вам! Я видела его лицо среди листвы!
Маленькая тонкая рука де Грандена непроизвольно потянулась пригладить пшеничные усики – он оглядел нашу свидетельницу. Она была высока и наделена величественной, статной красотой, подчеркнутой безыскусной белой льняной туникой, которая ниспадала с прекрасных обнаженных плеч до ступней и была перехвачена на талии поясом. Ее босые ноги, узкие, с высоким подъемом, были столь же белы, как ткань: я понял, что звук шлепков при ее появлении – это звук ударов ее ног о камни.
– Tiens, мадемуазель, – заявил, поклонившись, де Гранден. – Вы столь же прекрасны, как сама Афина Паллада. Кто же мог так напугать вас? Cordieu, для меня будет честью открутить его невоспитанный нос!
– Нет-нет! – умоляла девушка дрожащим голосом. – Не ходите туда, сэр, пожалуйста! Я говорю вам, Пан – великий бог Пан, сам находится в тех кустарниках… Несколько минут назад я отправилась искупаться в фонтане, а когда вышла из воды, увидела между рододендронами его усмехающееся лицо! Это было всего лишь секунду! Я так испугалась, что не посмотрела снова, но… пойдемте в дом! Быстрей, быстрей, а то он опять появится и… – Она содрогнулась и поспешно, но с изящной грацией, направилась к кедровой роще.
– Sacré nom! – пробормотал де Гранден, глядя на нее. – Или мы сошли с ума, друг мой Троубридж, или действительно эта красавица – богиня прошлой эпохи? Nom d’un coq, она говорит по-английски как американка, но ее костюм, ее божественная красота – они из тех времен, когда Пигмалион отделил живую плоть от безжизненного мрамора!
Пройдя кедровую рощу и приблизившись к дому, мы услышали гул женских голосов, мягко напевающих в унисон. Мы увидели квадратное здание из белого или светлого камня – насколько это можно было определить в плохом освещении, – за широким портиком с высокими колоннами дорического ордера. Девушка поднялась по трем широким ступенькам к входу, шлепая по камням босыми ногами. Мы следовали за нею, задаваясь вопросом: что за народ проживает в этой части классической Греции, посреди лесов Нью-Джерси?
– Morbleu! – удивленно воскликнул де Гранден, остановившись в широком дверном проеме.
В доме (или храме) нашим взорам открылось большое помещение, почти пятидесятифутовый квадрат, выложенный в шахматном порядке плитами белого и серо-зеленого камня. В центре стояла квадратная колонна черного камня, приблизительно три фута высотой, увенчанная урной из какого-то полупрозрачного материала – в ней мерцал свет. По стенам в кольцах висели факелы. Их мерцающий свет открывал нашим взорам круг из десяти молоденьких женщин в таких же классических туниках, что была и на девушке, встреченной нами в лесу. Они склонились перед урной, их лица были скромно опущены долу, руки протянуты к центру. Мы наблюдали за девушкой: она прошла в круг, упала на колени, наклонив красивую головку и подняв руки в жесте немого обожания, так же, как и остальные.
– Тысяча чертей! – прошептал де Гранден. – У нас здесь адепты культа, но жрец – где же он?
– Там, я думаю, – я кивнул в сторону освещенной урны в центре.
– Parbleu, да, – согласился мой компаньон. – И он достоин такой аудитории, n’est-ce-pas?
В центре, подле алтаря, если его можно так назвать, стоял пухлый маленький человечек, одетый в короткий хитон фиолетового цвета, декорированный по вороту, рукавам и основанию золотой лентой с зигзагообразным рисунком. Его лысина, поблескивающая в свете факелов, была увенчана лавровым венком, гирлянда роз свисала с его толстой шеи подобно гавайским леям. Под локтем его левой руки красовалась цитра или что-то подобное, а в правой – жезл, заканчивающийся кривыми зубьями, наподобие японской палки-чесалки.
– Ну что ж, дети мои, – возгласил комический человечек мягким елейным голосом. – Приступим к вечернему служению. Красота есть любовь, любовь есть красота! Это – все, что вы знаете, и все, что должны знать. Итак, Хлоя, Фисба, Дафна, Клития, покажите нам, как хорошо вы понимаете преданность красоте!
Он взмахнул жезлом, словно монарх скипетром, и провел его когтистым наконечником по струнам цитры, извлекши некий звук. Девушки, встав на колени, начали пение, вернее, бормотание мелодии, смутно напоминающей «Весеннюю песню» Мендельсона. Четверо из них проворно вскочили на ноги, вбежали в круг и, взявшись за руки, закружились в изящном легком танце.
Все быстрее и быстрее их белые ноги кружились в танцевальных па; изящные руки ткали образцы оживающей красоты в ритм мелодии. Каждая из образованных ими фигур восхитила бы любого художника.
Музыка прервалась на долгой дрожащей ноте. Танцовщицы отбежали назад в круг и преклонили колена, воздев кверху руки.
– Ну что ж, – возгласил толстый человечек, – день закончен, пойдемте отдыхать.
Девушки поднялись с колен, шелестя белыми одеждами, и распались на щебечущие группки. Человечек оставался в напыщенной позе у освещенной урны.
– Tiens, друг мой Троубридж, – хихикая, шепнул де Гранден. – Вы понимаете, что этот петух произвел себя в павлины? Он тщеславен – и потому мы проведем эту ночь здесь! Мсье! – де Гранден вышел из тени дверного проема и приблизился к абсурдной фигуре рядом с урной. – Мы – два утомленных путешественника, заблудившиеся среди этих лесов и не имеющие путеводителя. Не будете ли вы столь великодушны позволить нам провести ночь под вашим кровом?
– О, что это? – воскликнул тот, увидев маленького француза. – Что вы хотите? Переночевать? Нет, нет, это невозможно. В моей школе это не принято. Никаких мужчин здесь быть не может.
– Ах, но мсье, вы забываете, что вы уже здесь, – логично ответил де Гранден. – Что нарушит наличие гостей мужского пола в замечательной школе искусств, когда ее репутация и так разрушена? Конечно, джентльмен, столь увлеченный красотой, как мсье, вызывал бы много пересудов, если бы не был столь безупречен. И кто же осудит мсье, если он сердечно разрешит двум странникам – двум медикам – переночевать в его доме? Разрешите представиться, мсье: я – доктор Сорбонны Жюль де Гранден, а со мной – доктор Сэмюэль Троубридж из Нью-Джерси. Мы оба полностью в вашем распоряжении, мсье.
Толстое лицо человечка собралось в сеть морщин при словах де Грандена. Он отвечал с самодовольной ухмылкой:
– О, вы оценили чистую красоту нашей школы? Я – профессор Джадсон, сэр, профессор Герман Джадсон из Школы Поклонения Красоте. Они – о! – эти молодые особы, которых вы видели здесь сегодня вечером, являются моими ученицами. Мы верим, что старинные идеалы древней Греции живут, воплощаясь сегодня, как и во всех прошедших столетиях. Мы утверждаем, что культ красоты древних греков жив и поныне. Мы считаем, что древние боги не мертвы – они являются тем, кто призывает их в древних ритуальных песнях и танцах. Сэр, мы – язычники, апостолы религии неоязычества!
С высоты своего роста, не превышавшей, впрочем, пяти футов и шести дюймов, он вызывающе взирал на де Грандена, ожидая возражений.
Улыбка француза сделалась обезоруживающе доброй и широкой.
– Великолепно, мсье! – поздравил он. – Даже слепому видно, что столь яркая индивидуальность, как вы, должна возглавлять, бесспорно, самую разумную философскую школу! Мастерство, с которым ваши ученицы исполняют танцы, свидетельствуют, что у них есть достойнейший учитель. Мы сердечно поздравляем вас, мсье! К тому же… – он снял с плеч рюкзак и поставил на пол, – вы, без сомнения, разрешите нам провести здесь ночь? Да?
– Ну… – профессор все еще боролся с сомнениями, – вы кажетесь более благодарными, нежели обычные современные варвары… Да, вы можете переночевать здесь, но должны будете покинуть нас утром – ранним утром, заметьте. Соседи не должны увидеть чужаков, выходящих отсюда. Понимаете?
– Отлично, мсье, – с поклоном ответил де Гранден. – И, если мы наберемся смелости, не могли бы мы чуточку злоупотребить вашим гостеприимством и попросить у вас немного простой пищи?
– Гм, а вы заплатите? – усомнился хозяин.
– Без сомнения, – ответил де Гранден, разводя руками. – Было бы весьма мучительно предположить, уверяю вас, что мы могли принять гостеприимство великого профессора Эрмана Жадсона без соответствующего вознаграждения.
– Очень хорошо, – согласился профессор, поспешил к дверям в дальнем конце залы и через несколько минут возвратился, держа поднос с холодной телятиной, спелыми яблоками, ломтем белого хлеба и кувшином вина – более крепкого, чем позволял закон.
– Ах, друг мой Троубридж, – похвалялся де Гранден, запивая бутерброд вином. – Разве я не говорил вам, что мы обретем здесь ночлег?
– Конечно, вы исполнили обещание, – согласился я, дожевывая телятину, распаковывая рюкзак и готовя подушку из свернутого жакета. – До утра, старина.
– Прекрасно, – ответил он, – пойду покурить на улице и вскоре присоединюсь к вам.
Мне удалось поспать час или немного больше: меня разбудили настойчивые толчки в бок и отчаянный шепот в ухо.
– Троубридж, Троубридж, друг мой, – тихо шептал Жюль де Гранден. – Боюсь, этот дом совсем не то, что мы думали…
– А, в каком смысле? – пробормотал я, садясь в полусне и оглядывая полутемный зал.
– Ш-ш-ш, не так громко, – предостерег он, наклонился ближе и проговорил: – Вы знаете происхождение английского слова «паника», друг мой?
– Что? – с досадой ответил я. – Вы разбудили меня, чтобы обсудить этимологию слова? И это после тяжелого дня? Боже мой, люди…
– Отвечайте! – резко приказал он, и тут же смягчил тон. – Пожалуйста, скажите мне, откуда произошло это слово?
– Повесьте меня, если я знаю, – ответил я. – Я сам повешусь, если узнаю. Пусть оно пришло к нам с островов каннибалов, или там еще откуда…
– Тихо! – скомандовал он, затем поспешно продолжал: – В древние времена, когда бывало всякое, друг мой, Пан, бог Природы, был для людей вполне реальным. Они были уверены, что тот, кто увидит Пана после сумерек, немедленно умрет. Поэтому и теперь человека, охваченного слепым, безотчетным страхом, мы называем «паникером». Что из этого следует? Помните, друг мой, молодая особа, встретившаяся нам, сказала, что видела, купаясь, в кустарнике усмехающееся лицо Пана?
– Согласен, – ответил я, откидывая голову на импровизированную подушку и собираясь заснуть.
Но он резко встряхнул меня за плечо.
– Послушайте, друг мой, – настаивал он. – Я вышел на улицу покурить, встретил одну из прекрасных молодых женщин, посещающую сей храм нового язычества, и вовлек ее в беседу. От нее я услышал много, и кое-что не понравилось моим ушам. Например, я узнал, что этот профессор Герман Джадсон – весьма недопонятый человек. О, да! Юристы неправильно понимали его много раз. Сначала они не поняли его и поместили в тюрьму за обман легковерных женщин во время трюков с гаданиями. Потом он попал в крепость за попытку овладеть наследством одной умершей леди, тогда как оно по праву должно было перейти к настоящим наследникам…
– Ну, и что из того? – проворчал я. – Это не наше дело. Мы же не комитет по нравам мастеров танцев?
– Да? – ответил он. – Я не совсем уверен в этом, друг мой. Боюсь, мы неверно поняли этого профессора Джадсона. Еще кое-что я узнал от молодой особы с ирландским носом в греческом костюме. Этот профессор основал школу танца и язычества, куда могут поступить только одинокие богатые молодые женщины, не имеющие ни родителей, ни родственников. Никто не оспорит у него наследства. Что вы скажете об этом, hein?
– Я полагаю, он заработает больше денег, чем дали ему мы, – ответил я.
– Несомненно, – согласился он, – намного больше. Также я узнал, что monsieur le professeur требует от постоянных учеников завещаний, по которым большая часть их наследства отходит школе.
– Ладно, – продолжил я беседу, понимая, что мне не заснуть, пока он не успокоится, – что из того? Человек может быть искренним эстетом, проповедником культа прекрасного – и он нуждается в деньгах для осуществления своих идеалов.
– Совершенно верно, – согласился он, кивая, как китайский болванчик. – Но послушайте, друг мой Троубридж: в то время как мы прогуливались под звездами, я, пользуясь случаем, взял руку молодой особы…
– Вы старый распутник! – прервал его я, усмехаясь.
Но он только нетерпеливо фыркнул:
– Это была уловка, чтобы ощупать ее пульс. Parbleu, ее сердце стучало как moteur! Никаких моих эмоций – я и не думал об этом! Я действительно говорил с нею как отец или дядя, ну… возможно, скорее как кузен… Но ее сердце билось ненормально быстро. При наличии стетоскопа, я, возможно, сказал бы больше – но, держу пари на сто долларов! – она больна хроническим миокардитом, и этот диагноз серьезен, друг мой! Только подумайте, что могло произойти, если бы девушка с дефектом сердца увидела лицо великого бога Пана, всматривающегося в нее из листвы? Помните, друг мой, эти дети верят в старых божеств.
– Черт побери! – я сидел, напряженно слушая. – Вы подозреваете… вы имеете в виду…
– Пока, друг мой, я еще ничего не имею в виду, – размеренно ответил он. – Но не повредит, если мы будем спать, подобно кошкам: с открытым глазом и чуткими ушами… Кто знает, – добавил он задумчиво, – что можно увидеть в доме, где поклоняются песнями и танцами мертвым богам?
Мраморный пол – не лучшая замена кровати, даже когда спящий совершенно изнурен дневными прогулками. Образы гибких, классически драпированных девушек, чередовались с видениями усмехающихся козлоногих сатиров. Я ворочался на мраморном ложе, пока мои сны не были прерваны звуками дьявольского сардонического смеха, похожего на блеяние козла. Я мгновенно вскочил: женский предсмертный крик пронзил тишину раннего утра, и десять фигур в классической драпировке возникли в зале.
Факелы продолжали гореть. Девушки в наспех накинутых одеждах столпились в испуге вокруг освещенной урны. Снаружи среди крон вечнозеленых растений эхом метался жуткий крик.
– Профессор, профессор! – кричала одна из девушек, воздевая руки вверх. – Профессор, где вы? Пропала Хлоя, профессор!
– А, что вы сказали? – заинтересовался де Гранден. – Что это? Одна из вас? И профессор тоже? Parbleu! Я разберусь! Успокойте девушек, друг мой Троубридж. Я, Жюль де Гранден, найду пропавшую, пусть мне придется заключить договор хоть с дьяволом, хоть с богом!
– Подождите минутку, – попросил я. – Сейчас наверняка появится профессор. Вам не стоит туда ходить: у вас нет оружия.
– Ха, у меня нет? – иронично ответил он, вытаскивая пистолет вороненой стали из кармана жакета. – Троубридж, друг мой! Слишком много людей сомнительной репутации желают смерти Жюля де Грандена! Я должен быть всегда настороже. Итак, я иду расследовать это дело.
– Не беспокойтесь, сэр, – раздался маслянистый голос профессора Джадсона из конца зала, и сам профессор на коротеньких ножках прошествовал к алтарю. – Уверяю вас, все в порядке. Дети мои, – повернулся он к испуганным девушкам. – Хлоя была напугана присутствием Пана. Верно, что великий бог всех проявлений Природы всегда рядом с нами, особенно в темноте безлунной ночи, но не надо бояться этого. С Хлоей скоро все будет в порядке. А мы сейчас успокоим Пана молитвой и жертвой. Фетиса, принеси сюда козла! – он обратил свои глубоко посаженные глазки на молодую девушку, встретившуюся нам в самом начале, и повелительно взмахнул пухлой рукой.
Девушка побледнела, но с покорным поклоном поспешила из залы и через мгновение возвратилась с молодым черным козленком, длинным, острым ножом мясника и большим блюдом.
Она подвела животное к алтарю, где стоял профессор, вручила ему жертвенный нож и склонилась перед ним, держа блюдо под головой испуганного козленка и готовясь принять кровь из горла жертвы.
И тут словно пелена безумия внезапно проникла в залу. Только один миг девушки, затаив дыхание, взирали на своего наставника и его помощницу со страхом и отвращением. Их женские инстинкты восставали против мысли о теплой текущей крови. И вдруг их пронзила животная дрожь: они, одна за другой, словно камни под их пятками были докрасна раскалены, начали подпрыгивать, прихлопывать руками над головами, судорожно извиваться, подметая распущенными волосами пол, вновь подпрыгивать, дико вращая глазами. С воплем маньячки одна из них разорвала на себе одежды, обнажив грудь; другая изодрала тунику в клочья, прыгала и приседала в чувственном танце, имея на бедрах только полоски изодранного полотна.
Безумие питалось безумием, танец становился все более диким и развратным. И все это время продолжалось пение пронзительного истеричного хора:
Мы на тебя взираем,
Пан, Пан, эвое, Пан!
В экстазе мы умираем,
Пан, эван-эвое, Пан!
И ты на нас посмотри!
Благостью нас надели!
Пан, Пан, эвое, Пан!
Пан, Пан, эвое, Пан!
Настойчиво повторяемое в маниакальном экстазе имя «Пан» билось в воздухе в ритме тамтама. Этот кричащий рефрен, казалось, уловил ритм моего сердцебиения. Я, как наркоман, зависимый от своего препарата, поймал себя на том, что желаю участвовать в сумасшедшем танце, сорвать обременительные одежды со своего тела, прыгать и кричать.
Профессор взял поудобнее козленка, поддерживая его голову над блюдом. Девушка, оставаясь на коленях, дергалась в ритме языческого гимна.
– О, Пан, великий козлиный бог, персонификация всех сил Природы, бессмертный символ экстаза страсти! Тебе мы приносим нашу жертву! Тебе мы проливаем кровь нашей жертвы! – возопил профессор. В его глазах отражалось мерцание огня факелов и алтаря. – Воззрите! Агнец нашего искупления…
– Zut! Достаточно этого! Cordieu, это перебор! – разъяренный голос де Грандена прорубил эту вакханалию как звук сирены среди уличного движения. – Опустите вашу руку, проклятую небесами, или, клянусь главой святого Дениса, ваши мозги окажутся вон на том блюде! – Его тяжелый пистолет уставился в лысину профессора. Перепуганный человечек оставил стреноженного козленка.
– Быстро в комнаты, мои маленькие, – скомандовал де Гранден, переводя свои сверкающие глаза с одной дрожащей девушки на другую. – Не обманывайтесь, бога не дразнят.
Он посмотрел с негодованием на профессора.
– Общение со злом не идет на пользу воспитания – parbleu, мсье, я сейчас обращаюсь к вам, и ни к кому более… А вы, мадемуазель, – кивнул он стоящей на коленях девушке, – положите это блюдо и никогда не участвуйте в кровавых жертвах. Делайте, как я сказал. Сейчас я, Жюль де Гранден, командую здесь!
А теперь, мсье le professeur, – он убедительно взмахнул пистолетом, – следуйте за мной! Мы проверим территорию. И если обнаружим вашего великого бога Пана, я прострелю дурные глаза его отвратительной башки. Ежели мы не найдем его… morbleu, для вас будет чертовски лучше, если мы его найдем!
– Выпирайтесь из моего дома! – мантия профессора культуры упала с плеч Джадсона, обнажив грубую холстину. – Чертов французишка, впендюрившийся в храм…
– Мягче, мсье, мягче. Не забывайте – здесь дамы, – попросил де Гранден, перемещаясь к входу. – Вы пойдете со мной, или я должен избавиться от вас прежде, чем вы убежите? Или мне прострелить одну из ваших толстых ляжек?
Профессор Джадсон оставил алтарь Пана и сопроводил де Грандена в ночь. Я не знаю, что происходило под звездами, но вскоре француз возвратился с молодой женщиной на руках. Профессора с ними не было.
– Быстрей, друг мой Троубридж, – скомандовал он, уложив девушку на пол. – Дайте ей немного вина, оставшегося от нашего ужина. Думаю, это поможет бедняжке. Тем временем… – он обвел жестким немигающим пристальным взглядом круг девушек, – молодые особы пусть обретут предметы одежды, более подобающие их возрасту и этому времени суток, и приготовятся покинуть этот адский дом утром. Мы с доктором Троубриджем останемся здесь и завтра уведомим полицию о том, что это место будет закрыто навсегда.
Вывести девушку из обморока было достаточно сложно, но терпение и труд Жюля де Грандена наконец были вознаграждены.
– О… о… я видела Пана… Пан смотрел на меня из листвы! – рыдал в истерике бедный ребенок, едва открыв глаза.
– Non, non, ma chère, – уверял ее де Гранден. – Это была просто маска из папье-маше, которую один одиозный человек поместил в ветви кустарника, чтобы испугать вас. Посмотрите сами, я принесу его вам! Вы можете трогать его сколько угодно – ничего страшного!
Он бросился к дверному проему храма и вскоре возвратился с отвратительной маской узкого искривленного лица с усмехающимся ртом, протянутым от уха до уха, с короткими изогнутыми рожками и косыми глазами, блестящими в жестокой злобе.
– Вот и весь ужас, – воскликнул он, бросив маску на пол и давя ее ногами. – Посмотрите, моя нога не более могущественная, чем все языческие боги!
Девушка слабо улыбнулась и кивнула.
Де Гранден отсутствовал до восхода солнца и возвратился в девять часов в сопровождении нескольких автомобилей, заказанных в гараже рядом с придорожной закусочной в нескольких милях от нашего обиталища.
– Запомните, мадемуазель, – наставлял он бывших учениц школы неоязычества вдалеке от портика храма, – все бумаги и завещания должны быть аннулированы незамедлительно. У него имеются копии завещаний, но любое новое завещание отменяет предыдущее. Оставьте свои деньги основанной вокальной школе кошек Томаса, или гимназии для обучения прыжкам лягушек. Но я прошу вас, не завещайте их храму ложных богов!
– Ну, теперь можно ехать? – нетерпеливо спросил водитель нашего автомобиля.
– Еще минутку, ваше превосходительство, – ответил де Гранден, торопясь затащить меня в дом. – Ждите меня, друг мой Троубридж, – он похлопал меня по плечу. – Мне кое-что еще предстоит сделать. Куда вы приказали направиться шоферу?
Я ответил – к железнодорожной станции.
Вскоре он вернулся. Его немигающие кошачьи глаза смеялись.
– Pardieu, друг мой, – хихикнул он, – я нашел чемодан с одеждой в комнате профессора Джадсона и сжег его. Черт побери, вчера я выгнал его в том самом греческом костюме. Возвратившись, он найдет только тлеющие угольки своей современной одежды! Интересно, какое впечатление он произведет в одеждах мсье Нерона? Ля-ля, он сможет сниматься в фильмах и неплохо зарабатывать!