Древние огни
– Tien, друг мой Троубридж, а вот это интересно! – Жюль де Гранден протянул мне через обеденный стол страницу «Таймс», отчеркнув отполированным ногтем указательного пальца небольшую заметку. – Посмотрите внимательно это уведомление и скажите, что оно не для меня.
Водрузив очки на нос, я прочитал отмеченное:
РАЗЫСКИВАЕТСЯ человек необычайного мужества, готовый выполнить конфиденциальное и, возможно, опасное задание. Важно обладать не столько огромной физической силой, сколько неукротимой храбростью и совершенным бесстрашием перед сверхъестественными опасностями. Это беспримерная работа для беспримерного человека. В случае успешного выполнения задания гарантирована награда в 10 000 долларов. Г.Л. Селфридж, адвокат, контора Дженнифера.
Круглые голубые глазки де Грандена выжидающе поблескивали. Я положил газету и устало поглядел на него.
– Morbleu, это ли не яблоко с древа познания? – вопрошал он, взбудораженно теребя кончики своих светлых миниатюрных усов. – Беспримерная работа для беспримерного человека, так ведь? Cordieu, Жюль де Гранден и есть этот человек, и другого здесь быть не может! Вы отвезете меня к этому щедрому поверенному, друг мой Троубридж, и мы заберем наши десять тысяч долларов – или мне никогда не слыхать свиста черных дроздов в роще Сен-Клу!
– Похоже на несанкционированное объявление о розыске старшего лейтенанта полиции, – уныло отозвался я, но это не подействовало.
– Поедем, без сомнения, друг мой, поедем, чтобы увидеть беспримерного юриста, предлагающего беспримерную плату беспримерному человеку! – настаивал он, поднимаясь и увлекая меня из-за стола. – Morbleu, друг мой, азарт – хорошо, золото – тоже хорошо, но золото вместе с азартом – ла-ла! – это уже любовь! Давайте! Едем сейчас же, немедленно!
Мы отправились. Через полчаса мы сидели за письменным столом красного дерева и разглядывали низкорослого щуплого человечка с непропорционально большой лысой головой и острым взглядом черных птичьих глазок.
– Это великолепно, господа, – заверил нас маленький адвокат, закончив изучать бумаги, предъявленные де Гранденом. – Я надеялся отыскать бывшего солдата, какого-нибудь юнца, еще не пресытившегося военными подвигами, или, быть может, даже студента-парапсихолога, – но вы, сэр… – глянув на де Грандена, он просиял. – О людях подобного статуса я не мог и мечтать! Я думал, они существуют только на книжных обложках…
– Parbleu, мсье l’avoué, – отвечал де Гранден, иронично улыбаясь, – я бывал – как вы, американцы, это называете, – в передрягах, а не сидел в книжках. А теперь не будете ли вы так любезны рассказать о нашей беспримерной миссии…
И он приподнял вопросительно брови.
– Быть может, это прозвучит глупо для человека с вашими талантами, – адвокат протянул нам через стол коробку с сигарами, – но чтобы приступить сразу к сути вопроса, скажу, что мой клиент хочет продать дом.
– Да? И вы, наверное, хотите, чтобы мы стали беспримерными агентами по недвижимости, – бесстрастно произнес де Гранден.
– Не совсем, – адвокат не улыбнулся. – Все не так просто. Видите ли, Редгэйблз – одно из самых замечательных мест во всем озерном крае. Он расположен в центре горного массива; прекрасные виды; почти три тысячи акров земли; все удобства идеальной усадьбы или, если хотите, курорта. Обычно такое имение стоит от трехсот до четырехсот тысяч долларов. К сожалению, Редгэйблз обладает одним недостатком – и это сводит рыночную стоимость практически к нулю: там водятся привидения.
– Так вот в чем дело! – де Гранден выпрямился в кресле и устремил свой острый взгляд на адвоката. – Parbleu, нет такого ужасающего привидения, с которым Жюль де Гранден не справился бы за двести тысяч франков! Рассказывайте, друг мой, я сгораю от любопытства.
– Дом был построен около семидесяти пяти лет назад, – начал тот. – Тогда эта часть штата Нью-Йорк напоминала пустыню. Джон Аглинберри, сын сэра Руфуса Аглинберри и двоюродный дед моего клиента, был его создателем. Он взялся ниоткуда, словно с неба свалился, и выстроил на наших холмах что-то вроде английского замка – словно спрятался от всего мира.
В молодости он служил в Индии в британской армии и был замешан в громком скандале: он ушел к гази, влюбившись в местную девушку, и собирался жениться на ней. Это вызвало переполох. Родственники использовали все связи, чтобы лишить его жалованья, уволить со службы и вернуть в Англию. Думаю, условия ему создали тяжелые, но он не дрогнул. Потом, внезапно унаследовав целую кучу денег от тетки, старой девы, он собрался и приехал в Америку, построил в лесу великолепный дом и жил в нем как отшельник до конца своих дней.
Семья девушки отнеслась к этой истории, кажется, не лучше, чем родственники Аглинберри. Что-то загадочное случилось с девушкой еще до отъезда Джона – он, я думаю, не оставил бы ее, невзирая ни на что.
Так или иначе, счастье покинуло семейство Аглинберри. Оба младших брата Джона переехали в Америку, поселились в Нью-Йорке и работали, пока он не умер. Они получили свои законные доли в наследстве, но это не принесло им ничего хорошего. Ни один из них не смог прижиться в поместье. Продажа также была невозможна. Что-то чертовски неприятное – заметьте, я не говорю про привидения! – мешало им.
Мой клиент – молодой Джон Аглинберри, внучатый племянник создателя усадьбы и последний из рода. Он не имеет ни цента за душой – исключая, конечно, потенциальную ценность Редгэйблз.
Такова ситуация, господа. Молодой человек, наследственный баронет (если он поедет в Англию возвращать себе титул) беден как церковная мышь, обладает полумиллионным состоянием и не имеет возможности обратить его даже в десять центов наличными. Нужно доказать, что это место – не владение дьявола, и восстановить доброе имя Редгэйблз. Теперь вы понимаете, почему мы готовы заплатить вознаграждение в десять тысяч долларов.
– Tiens, мсье, – воскликнул де Гранден, поспешно загасив сигару. – Мы попусту тратим время! Мне не терпится изгнать привидение из владений вашего достойнейшего клиента и получить десять тысяч долларов. Morbleu, это дело мне по сердцу! Когда же мы начнем избавлять очаровательное поместье от призрачных арендаторов?
Джон Аглинберри, дружески улыбаясь, встретил нас на вокзале в пяти милях от Редгэйблз и крепко пожал нам руки.
– Очень хорошо, господа, что вы прибыли сюда и вселили в меня надежду! – говорил он, сопровождая нас по платформе и помогая уложить пожитки в кузов потрепанного «форда», видавшего когда-то лучшие дни. – Господин Селфридж позвонил мне вчера утром, и я поспешил сюда, чтобы как-то обустроиться. Вы вряд ли нашли бы кого-нибудь, желающего подвезти вас до имения – все боятся его как бешеной собаки.
– Но, мсье, – заинтересовался де Гранден, – вы хотите сказать, что побывали в доме сегодня утром?
– Ага, и вчера вечером тоже, – ответил наш хозяин. – Приехал на дневном поезде и наводил порядок.
– И ничего не видели, не чувствовали, не слышали? – настойчиво допытывался де Гранден.
– Нет, конечно, – нетерпеливо сказал молодой человек. – Нет тут ничего, что можно видеть, чувствовать или слышать, кроме обычных весенних лесных звуков. В поместье нет ничего дурного, господа. Просто глупые сплетни создали лучшей усадьбе в округе худшую славу. Вот почему мы с господином Селфриджем и хотим получить свидетельство от столь авторитетных особ. Одно ваше слово перевесит досужие разговоры местных жителей на десять лет вперед.
Де Гранден улыбнулся и шепнул мне: «Он признает наш авторитет, друг мой. Мы должны действовать очень быстро, чтобы успеть за нашей репутацией».
Разговор на этом закончился: мы прибыли к нашему будущему жилищу. Старший Аглинберри не пожалел денег для воспроизведения здесь, на Адирондаке, фрагмента Англии. Высокие каменные стены, увитые плющом, окружали парк; широкая гравиевая дорога вела от больших железных ворот сквозь кедровую аллею к двухэтажному особняку в стиле времен Тюдоров с черепицей из красного кедра, по которой поместье и получило свое название.
Внутри дом соответствовал внешнему облику. Широкий зал, вымощенный камнем, был обшит панелями орехового дерева и укреплен тесаными кедровыми потолочными балками и плитами. Камин, шириной, пожалуй, с ворота гаража небольшого пригородного коттеджа, размещался на северной стене. Вверх к резной балюстраде тянулись витые лестницы. Единственная живопись – портрет старшего Джона Аглинберри, висел на затененной стене напротив лестницы.
– Но, мсье, это удивительно! – воскликнул де Гранден, рассматривая портрет. – Вы так похожи на своего деда! Вас даже можно принять за его сына – pardieu! – а уж если вас одеть в такие же одежды – так будет один к одному!
– Да, сходство есть, – улыбнулся молодой Аглинберри. – Бедный дядя Джон, так мрачно смотрит! Будто только что похоронил всех своих друзей и теперь сам собрался к гробовщику!
Француз укоризненно покачал головой в ответ на шутку молодого человека.
– Нехорошо так говорить, он и должен был выглядеть грустным. Когда станете жертвой любви, будете смотреть печально, друг мой.
Остаток дня мы потратили на обследование дома и ближайшей территории. Приготовили по-походному ужин в камине и около девяти часов все поднялись по лестнице на ночлег.
– Запомните, друг мой, – предупредил де Гранден нашего хозяина, – если услышите посторонний шум, сразу же звоните в колокольчик. Мы с доктором Троубриджем будем спать как кошки – с открытыми глазами и выпущенными коготками.
– Ни за что, – иронично отозвался хозяин. – Я уже ночевал здесь и не видел и не слышал ничего сверхъестественного, кроме испуганной крысы.
Я проспал, наверное, полчаса или час – и тут проснулся от легкого толчка и сел на кровати.
– Троубридж, друг мой Троубридж, – раздался голос де Грандена из темноты. – Поднимайтесь: кажется, я слышал колокольчик мсье Аглинберри!
Я накинул на пижаму халат, достал из-под подушки заряженный пистолет и фонарик.
– Пойдемте, я готов, – шепнул я.
Крадучись мы приблизились к комнате нашего хозяина, и де Гранден остановился у двери. До нас доносился его безмятежный храп.
– Думаю, вам послышалось, де Гранден, – усмехнулся я, но он махнул рукой.
– Ш-ш-ш, тихо! – приказал он. – Неужели вы не слышите, друг мой? Вот!
Я прислушался, но до моих ушей не донеслось даже призрачного скрипа половицы, и вдруг…
Я услышал легкий далекий звук колокольчиков – слабый, настолько слабый, что его можно было бы принять за отзвук. «Дзинь-дзинь, дзинь-дзинь, дзинь-дзинь…» – раздалось едва ли громче шелеста шелка. Каждый пятый удар был сильнее – и далее в круговом ритме. Эта музыка раздавалась не из-за двери Аглинберри. Похоже, волшебный перезвон шел по лестнице из зала. То же показалось и моему спутнику: он уже крался к верхней площадке лестницы, производя мягкими тапочками не больше шума, чем шелест крыльев мотылька в ночном эфире.
Следом скользнул и я. Пистолет и фонарик были при мне, но я позабыл о них, глядя в напряженное лицо моего друга. Я высунулся из-за его плеча. В одном из высоких окон в зале были приотворены ставни; луч тусклого лунного света не более трех футов в диаметре, лежал на полу перед портретом старшего Аглинберри. Над ним кружился тонкий, едва различимый шлейф из дыма. Я вгляделся. Нет, это был не дым, а шевеление муслина – светящийся воздушный свет, почти бесцветный в своей прозрачности, – но все-таки ткань. Я недоверчиво всматривался, как нечто в лунном свете принимает очертания. Показались узкие лодыжки стройных высоких ног, перевитых цепочками; менее отчетливо, как фигура на импрессионистическом полотне, обрисовался контур женского тела, колеблющегося в такт музыке в черном пространстве зала. Круг за кругом видение двигалось в удивительном изящном танце; подол муслиновой юбки покачивался в такт движению ног; крошечные золотые колокольчики на браслетах издавали волшебный перезвон.
– Morbleu! – прошептал де Гранден. – Вы тоже видите это, друг мой Троубридж?
– Я… – вполголоса начал я, но внезапно остановился: возможно, ветер затворил ставни, перекрыв лунный луч, будто электрик погасил театральный софит. Видение мгновенно исчезло. Не было феи, танцующей перед портретом старого Джона Аглинберри, не было перезвона браслетов в старом доме. Остались только двое заспанных мужчин в халатах и пижамах, стоящих на лестничном пролете и глупо всматривающихся в пустынную тьму залы.
– Я думаю, я видел… – начал я снова, но вновь был прерван – на этот раз конкретным звоном колокольчика из спальни Аглинберри.
Мы бросились по коридору и распахнули дверь.
– Мсье Аглинберри, – вскричал де Гранден, – кто-то входил в вашу комнату? Мы с доктором Троубриджем…
Молодой человек сидел на кровати, смущенно улыбаясь под лучами наших фонариков.
– У меня, наверное, был нервный срыв, – признался он. – Никогда раньше такого не случалось. Секунду назад мне показалось, что кто-то прикоснулся к моим губам – словно мягкий бархат крыла летучей мыши. Я едва почувствовал это, и все же проснулся, схватил колокольчик и стал трезвонить, как дурак. Глупо, да? – он посмотрел в окно. – Это не могла быть летучая мышь, потому что утром я затянул окно москитной сеткой. Вот… но она разорвана!
Прочная сетка, тщательно натянутая на обоих окнах комнаты, была разрезана сверху донизу будто ножом.
– Н-да… – пробормотал он, – это могла быть летучая мышь.
– Значит, летучая мышь, – согласился де Гранден, кивнув, словно китайский болванчик. – Я думаю, вы были бы в большей безопасности, если б закрыли окно.
Подойдя к нему, он затворил ставни и вставил кованый болт на место.
– Bonsoir, друг мой, – церемонно поклонился он в дверях, – спокойной ночи. Прошу вас, запирайте окно!
– Не хотите ли, господа, осмотреть хозяйство у озера? – спросил Аглинберри на следующее утро после того, как мы закончили завтракать яичницей с беконом, жареной картошкой и кофе.
– Конечно! – ответил де Гранден, облачаясь в пальто и шляпу и опуская заряженный пистолет в карман. – Первая заповедь солдата: разведать поле сражения.
Мы шли по широкой извилистой, усаженной ракитами дороге к сверкающей на солнце полоске воды.
– У нас одна из лучших посадок лиственных пород деревьев, – начал Аглинберри, махнув тростью в сторону большой рощи. – Один только лес стóит… да, ладно! – Он сердито себя оборвал и заторопился, воинственно размахивая тростью. – Смотрите, что это там? Кто-то развел костер! Эй, там! Что вы здесь делаете?
Продравшись сквозь деревья, мы выскочили на небольшую поляну и наткнулись на дряхлый фургон, двух поеденных молью кляч, привязанных к дереву, и нескольких невероятно грязных детей, дерущихся в траве. Человек в засаленных вельветовых штанах, в надвинутой на лоб черной шляпе развалился перед фургоном. Две женщины в выцветших шалях и косынках, украшенные безумным количеством фальшивых драгоценностей, занимались делами. Одна рубила ветки для костра, другая помешивала что-то в большом прокопченном чайнике, висящем над огнем.
– Какого дьявола вы развели здесь костер? – возмутился Аглинберри. – Вы устроите пожар! Разбейте лагерь у озера, там безопасно!
Женщины воззрились на него в угрюмом молчании; их злобные глаза сердито сверкали из-под прямых черных бровей. Однако мужчина не собирался расставаться со своим удобным лежбищем.
– Очень много далеко до озера, – лениво сообщил он Аглинберри, сдвинув шляпу с лица и не предпринимая более ничего. – Очень много до озера стоять, сказал. Я нравится лежать здесь. Я стоять здесь. Ясно?
– Ну уж нет, это мы посмотрим! – отвечал наш разгневанный хозяин. – Ты, говоришь, останешься здесь? Как это, интересно?
Шагнув к костру, он оттолкнул сидящую на корточках женщину и расшвырял энергичными ударами тяжелого сапога горящие ветки.
– Останешься здесь, да? – повторил он. – Это мы посмотрим. Запрягайте вашу повозку и быстро убирайтесь, или мне придется арестовать всю вашу банду за причинение ущерба!
Цыган подскочил как на пружине.
– Ты говорить меня арестовать? Ты рушить мой огонь? Ты? Я тебе показать что-то! – Его грязная рука взметнулась к поясу засаленных штанов – и на солнце зло сверкнул нож. – Ты думаешь делать дураком Николай Брондович? Я тебе показать!
Медленным пружинистым шагом, напомнившим мне тигра перед прыжком, он двинулся к Аглинберри. Его маленькие поросячьи глазки мстительно сверкали, густые брови свирепо сошлись в одну линию.
– Eh bien, мсье le bohemian, – приятным тоном заметил Жюль де Гранден. – Будь я на вашем месте и в ваших башмаках – очень грязных, кстати, – я бы посмотрел сначала сюда.
Цыган оторопел и остановился как вкопанный с сузившимися от страха глазами: черное дуло пистолета француза было направлено прямо ему в грудь.
– Мистэр, – вымолвил парень, поспешно пряча нож и собирая свое смуглое лицо в подобие улыбки, – я делать шутка. Я не хотеть обида ваша друг. Я бедный человек, делаю честный жизнь, продавать лошадей. Я не хотеть пугать ваша друг. Мы сразу ехать на озеро.
– Pardieu, друг мой, благодарю вас, – согласился, одобрительно кивая, де Гранден. – Вы возьмете ваш грязный фургон, ваших лошадей и ваших детишек и покинете это место. Уходите сейчас же, немедленно! – Он сделал выразительный жест пистолетом. – Давайте, я и так слишком долго ждал, не испытывайте мое терпение, умоляю!
Бормоча проклятия на непонятном нам языке и присовокупляя к ним злобные взгляды в наш адрес, цыгане свернули лагерь и под нашим наблюдением убрались к озеру. А мы продолжили осмотр окрестностей.
Редгэйблз был большим поместьем. Большую часть дня мы обследовали дальние территории. К ночи все трое были рады выкурить трубку дружбы и скоротали время после ужина.
Я лежал на спине, глядя на высокий потолок нашей спальни, и размышлял, являлось ли ночное видение плодом воображения. Резкий скрипучий шепот де Грандена нарушил тишину и окончательно пробудил меня.
– Троубридж, – прошептал он, – я слышу посторонние звуки. Кто-то пытается влезть в дом!
Я задержал дыхание, пытаясь услышать подтверждение этому заявлению, но только завывание ветра в кронах вечнозеленых деревьев и скрежет сучьев рядом с домом вознаградили мое ожидание.
– Крысы! – усмехнулся я, – кто будет проникать в дом с привидениями? Господин Селфридж говорил, что даже бродяги избегают этого места как зачумленного.
– И все же, – настаивал он, натягивая сапоги и накидывая пальто поверх пижамы. – Я уверен, у нас незваные гости, и я постараюсь исправить их манеры – если таковые имеются.
Мне не оставалось ничего другого, как последовать за ним. Держа наготове фонарики и пистолеты, мы прокрались через большой темный зал, сняли цепочку с тяжелой входной двери и тихо двинулись вокруг дома.
По предложению де Грандена мы осмотрели освещенные луной стены, скрываясь в тени деревьев.
– Вот здесь спит молодой Аглинберри, – прошептал де Гранден, показывая на приоткрытые ставни окон второго этажа, поблескивающие перламутром в лунных лучах. – Я вижу, он не послушался нас и не затворил окна на ночь. Morbleu, то, что мы видели прошлой ночью, возможно, и не нанесло вреда… Ах, друг мой, смотрите!
смотрите!
Крадучись, бесшумно как тень, из-за угла дома показалась согнутая фигура, постояла, прислушиваясь, потом медленно выпрямилась, выходя под лунный свет, и начала карабкаться по стене, словно огромная ящерица доадамовых времен. Цепляясь за каменные выступы когтистыми лапами, тварь медленно подбиралась к открытому окну Аглинберри.
– Dieu de Dieu, – пробормотал де Гранден, – если это призрак, наш друг Аглинберри в большой опасности, которую сам накликал, растворив окно. Если это не привидение – parbleu! – пусть он молится. Я открою огонь, когда он просунет голову в окно.
Под лунным светом я увидел, как угрожающе сверкнуло дуло его пистолета, направленное на ползущего по стене.
Дюйм за дюймом существо – человек ли он, дьявол ли – карабкалось по стене, дотянулось своими чудовищными лапами до подоконника и приготовилось втиснуться в оконный проем. Затаив дыхание, я ожидал каждую секунду выстрела де Грандена, но тут его вскрик переключил мое внимание.
– Смотрите, друг мой Троубридж, regardez, s’il vous plaît! – приказал он дрожащим шепотом, кивнув на окно, в которое вор вползал, словно большая черная змея в свое логово. Я снова посмотрел на окно и поморгал глазами.
Странное свечение, словно лунный луч, сфокусированный линзой, появилось за оконным проемом. Оно было подобно амальгаме тусклого зеркала или свету, слабо отраженному на расстоянии. Крошечные частички неосязаемой пыли, словно серебряная стружка, зависли в воздухе, кружась и пританцовывая в лунных лучах, наталкиваясь друг на друга подобно пылинкам в комнате, озаренной солнцем. Луч соткал очертания женского лица, худощавого, какие бывают у женщин высшей касты раджпутов, с пробором волос по центру лба, правильно очерченным ртом, изящным носом.
Через миг силуэт потерял абрис, и огоньки ошпарили черную фигуру ночного вора, будто ртуть, вылитая на горячую плиту.
Иллюзия света-тьмы рассеялась и крик животной боли разорвал ночную тишину – так вспышка молнии взрезает грозовое облако. Руки грабителя разжали подоконник, он пытался ухватить воздух и отвесом низринулся на землю, почти к нашим ногам.
Лучи наших фонариков высветили лицо упавшего – им оказался Николай Брондович, цыган, с которым произошла стычка утром. Но физиономия его была обезображена: глаза вылезли из орбит, рот по-идиотски раскрылся, челюсть отвисла. А на худой жилистой шее виднелась огромная опухоль, будто кто-то мощно сжал шею, перекрывая доступ крови и воздуха. Не надо было призывать врача, чтобы убедиться в его смерти. Негодяй умер еще до того, как тело коснулось земли.
– Nom d’un nom! – изумленно пробормотал де Гранден. – Что вы скажете на это, друг мой Троубридж?
– Я кое-что видел… – ответил я, содрогаясь от воспоминаний.
– Что вы видели? – быстро спросил он, как адвокат на перекрестном допросе неохотно отвечающего свидетеля.
– Что-то… похожее на женское лицо… – запинаясь, начал я.
– Nom de Dieu, да! – согласился он несколько истерично. – Женское лицо. Лицо без тела! Parbleu, друг мой, я полагаю, это происшествие достойно нашего вмешательства. Пойдемте, проверим-ка молодого Аглинберри.
Мы поспешили в дом, взбежали по лестнице и бешено заколотили в дверь.
– Э, что там? – отвечал нам веселый голос. В следующий момент дверь распахнулась, и перед нами предстал заспанный улыбающийся молодой человек. – Зачем вы ломитесь в дверь глубокой ночью? – пожелал узнать он. – Видели плохие сны?
– Ммм… мсье! – де Гранден запнулся. Его апломб куда-то испарился. – Вы хотите сказать – вы спали?
– Спал? – отозвался тот. – А зачем же я ушел в постель? Что случилось – вы поймали семейное привидение? – Он снова улыбнулся.
– Вы ничего не слышали, не видели, не знаете? Никто не вламывался в вашу комнату? – недоверчиво спросил де Гранден.
– В мою комнату? – он досадливо нахмурился и оглядел нас насмешливо. – Кажется, господа, вам лучше вернуться в постели. Может быть, мне не хватает чувства юмора, но я не понимаю этой шутки: будить человека среди ночи, чтобы рассказывать ему небылицы.
– Nom d’un chou-fleur! – де Гранден взглянул на меня и удивленно покачал головой. – Он спал все это время, друг мой Троубридж!
Аглинберри рассвирепел.
– Вы что, разыгрываете меня, парни?
– Шляпу, пальто и ботинки, мсье! – воскликнул в ответ де Гранден. – Пойдемте с нами и посмотрим на мерзавца, забитого как свинья на бойне. Пойдемте, мы расскажем вам, как он умер.
На следующий день по взаимному согласию мы опустили некоторые подробности смерти цыгана для следователей. Заключение гласило, что злодей погиб, «пытаясь ночью совершить взлом и проникнуть в дом Джона Аглинберри, тем самым совершая фелонию против закона».
Цыган был похоронен на кладбище для нищих, а мы вернулись к нашим бдениям в доме с привидениями.
Аглинберри недоверчиво и с некоторым презрением отнесся к нашему рассказу о смерти цыгана.
– Чушь! – воскликнул он про таинственное, едва светящееся женское лицо в окне перед падением горе-грабителя. – На вас, парни, подействовали россказни о привидениях, и вы видите то, чего не было.
– Мсье, – ответил де Гранден с чувством оскорбленного достоинства, – вы так говорите, находясь во власти безграничного невежества. Если бы вы видели половину – pardieu, четверть или осьмушку того, что видел я, то перестали бы глумиться над вещами, которые не в состоянии понять. Как великолепно сказал мсье Шекспир: «Есть многое на небе и на земле, что и не снилось нашим мудрецам».
– Наверное, – отвечал наш хозяин, подавляя зевок. – Пусть мудрецы остаются там, где есть. А я пойду спать. Спокойной ночи. – И он поднялся по лестнице, оставив нас перед теплом потрескивающих в камине поленьев.
Де Гранден с жалостью покачал головой вслед юноше.
– Вот идеальный мсье Бэббит, – поделился он со мной. – Приземленный, материалистичный, напрочь лишенный воображения. Parbleu, у нас во Франции тоже такие есть! Разве не они смеялись над le grand Пастером, объявившем о своем открытии скептическому миру? К сожалению, материалисты всегда среди нас. О! Что такое? Слышите, друг мой Троубридж?
Очень слабо, словно отголосок эха, по холодному воздуху темного дома до нас донесся перезвон колокольчиков.
– Это там, это звуки из библиотеки! – прошептал француз. – Ваш фонарик, друг мой Троубридж, ваш фонарик!
Я шарил лучом фонарика по высоким стенам мрачной библиотеки, но ничего более призрачного, чем книжные полки, наполненные не книгами, а скопившейся годами пылью, не обнаружилось. Тем не менее, мягкие чарующие звуки слышались из темноты, настойчиво призывая нас.
– Morbleu, как это странно! – воскликнул де Гранден. – Троубридж, Троубридж, друг мой, эти колокольчики зовут нас, зовут – о, cordieu, они здесь!
Он остановился перед резной панелью одного из книжных шкафов, присел и осмотрел резьбу из стилизованных цветов и фруктов, украшавших поверхность. Подвижными пальцами он ощупал поверхность, словно взломщик, ищущий комбинацию сейфа.
– Nom d’un fromage, вот она! – возликовал он, когда панель качнулась на невидимых петлях. – Троубридж, mon ami, regardez-vous!
За открытой панелью в небольшом тайнике мы обнаружили тщательно завернутый в льняные тряпицы пакет, покрытый пылью и пожелтевший.
– Свечи, пожалуйста, друг мой Троубридж! – скомандовал де Гранден, когда мы принесли нашу находку в зал. – Посмотрим, к какой тайне привели нас эти колокольчики! – Он опустился в кресло и принялся разворачивать льняные обертки.
– О! Что это? – Он размотал последнюю тряпицу и обнаружил кошель красной марокканской кожи – маленький несессер: в таком раньше путешественники носили иголки, нитки и пуговицы. Внутри оказался кусок грубого пергамента; к нему на шнурочке был привязан крошечный золотой колокольчик в виде ястреба, который легонько позвякивал под руками де Грандена.
Заинтересовавшись, я выглянул из-за плеча де Грандена, но был разочарован: пергамент был испещрен непонятными мне каракулями, напоминающими стенографические знаки.
– Гм… – де Гранден, рассматривая письмена, даже постучал в раздумье указательным пальцем по своим белым зубам. – Это потребует тщательного изучения, друг мой Троубридж, – пробормотал он. – Я знаю многие языки. В моем мозгу, как в Вавилонской башне, все разговаривают одновременно… Это, – он постучал пальцем теперь по пергаменту, – если я не ошибаюсь, язык хиндустани. Но перевод потребует значительного времени – дольше, чем горит свеча. Я постараюсь…
Он сбегал в спальню и возвратился с блокнотом и связкой свечей.
– Я поработаю здесь, – объявил он, усаживаясь перед камином. – Это надолго, так что можете отправляться спать. Следующие несколько часов я должен провести в одиночестве.
Я принял отставку с улыбкой, взял свечу и поднялся по лестнице.
– Eh bien, друг мой, вы спали словно убитый – сном праведника, не боящегося чистилища! – разбудил меня голос де Грандена на следующее утро.
Яркий солнечный свет проникал в нашу спальню через распахнутое окно, легкий ветерок шевелил занавески, но лицо моего друга соперничало в своем сиянии с наступающим днем.
– Победа! – воскликнул он, размахивая пачкой бумаг над головой. – Я завершил перевод, полностью. Рукопись поддалась мне! Садитесь, друг мой, и слушайте внимательно – потому что вы не захотите повторения этой истории снова!
Господин мой и повелитель сердца моего! В этот день решается судьба несчастной женщины, которая уже не сможет быть удостоена вашего внимания. Мне приказано отцом сделать выбор: либо отдаться священникам бога Кхандока и сделаться храмовой баядеркой – мой повелитель знает, что это за жизнь, – либо идти в храм Омкара, бога Разрушения, чтобы стать курбан. Я решила совершить прыжок, мой господин, ибо нет другого пути для Амари.
Мы оба грешны: ты перед своим народом, я – перед своим. Мы посмели бросить вызов своей свободной любовью – но такая любовь запрещена между нашими расами. Варна запрещает это: законы моего народа и законы твоего народа. И всё же мы любили. Наша мечта о Кайласе разрушится, когда утренний туман пронзят алые копья солнца. Ты возвратишься к своему народу, Амари пойдет своим путем.
После прыжка мою грешную душу возьмут на Кайлас, где для курбан прощаются все грехи, даже любовь к человеку другой расы. Но кто откажется от прыжка, тот совершит столь великий грех, что тысячи перевоплощений не смогут искупить его.
В этой жизни стены варны стоят между нами, но потом, быть может, наступит жизнь, когда душа Амари переселится в тело женщины расы сахиба, или мой повелитель и хозяин облечется в плоть одного из народа Амари. Эти вещи не дано знать Амари. Одно только ей известно: на протяжении семи циклов времени, которые мы должны вытерпеть, и потом на всю вечность, когда даже боги исчезнут в пыли, сердце Амари будет неразлучно с сердцем сахиба, и никакие силы жизни и стены смерти не смогут удержать это.
Прощай, повелитель души моей, мы еще встретимся под другой звездой, и наши пробужденные души смогут вспомнить мечту нашей несчастной жизни. Всегда и везде Амари будет любить тебя, сахиб Джон.
– Ну? – спросил я по окончании чтения. – И что?
– Parbleu, друг мой, вот что! – ответил он. – Слушайте, вы не знаете Индии. А я знаю. В этой развратной стране считается, что женщина, придя к жертвеннику мерзкого бога Омкара и сбросившись со скалы вниз, на его кровавом алтаре обретет святость. Это как раз то, о чем пишет бедняга про «прыжок» в своей прощальной записке к любовнику. Курбан – это понятие, обозначающее на их отвратительном языке человеческое жертвоприношение. А Кайлас, о котором она говорит – это их языческое понятие рая. Варна между ними – это каста. Cordieu! Вы, англичане, американцы! Всегда сами понимаете, что нужно, а чего нельзя делать! Nom d’un coq! Почему мсье Аглинберри-старший не взял эту индуску в жены, если любил ее? Француз не поступил бы так! Но этот мог позволить любимой женщине сброситься со скалы для назидания толпы обезьяноподобных язычников, которые, без сомнения, теперь варятся в аду. А сам сбежал в Америку и построил особняк в пустыне. Особняк, pardieu! Что за дом без света любви, без шлепающих по полу ребятишек! Nom de Dieu de nom de Dieu, дом меланхоличных воспоминаний, это точно! Глупые люди! Они заслуживают la prohibition, и больше ничего!
Он разгневанно ходил взад-вперед по комнате, щелкая пальцами и свирепо хмурясь.
– Хорошо, – сказал я, улыбаясь про себя. – Все это мы понимаем. Но как это касается Редгэйблз? Если призрак индуски преследует дом, как от него освободиться?
– Откуда я знаю! – раздраженно ответил он. – Если древние огни любви этой мертвой женщины сжечь на холодном очаге этого sacré дома – кто я такой, чтобы гасить их? О, как это ничтожно, как жалко – принести жертву варне, касте!
– Привет, привет, там! – раздался снизу веселый голос. – Вы встали уже? Завтрак готов, и у нас посетители. Спускайтесь!
– Завтрак! – де Гранден с отвращением фыркнул. – Он толкует о завтраке в доме, где пребывает призрак убиенной любви! Однако, – с озорной улыбкой он обернулся ко мне, – все же, надеюсь, он приготовил нам эти вкусные блинчики с беконом?
– Доктор де Гранден, это – доктор Уилтси, – познакомил нас Аглинберри, когда мы спустились в зал. – Доктор Троубридж, доктор Уилтси. Уилтси – управляющий лечебницей для слабоумных, там… – он неопределенно махнул рукой. – Он услышал, что доктор де Гранден оказался по соседству, решил зайти для консультации. Кажется… о, сами расскажите о своих проблемах, Уилтси!
Доктор Уилтси был приятным молодым человеком, чуть-чуть лысеющим, в роговых очках с толстыми линзами. Он очаровательно улыбнулся и поспешил воспользоваться предложением Аглинберри.
– Дело вот в чем, доктор, – начал он, когда де Гранден наполнил свою тарелку блинчиками с беконом. – У нас в Торнвуде есть особый случай заболевания. Это молодая девушка, находящаяся у нас на попечении уже двенадцать лет – с тех пор, как ей исполнилось десять. Бедный ребенок пережил страшный стресс еще в шесть: они с матерью ехали в экипаже, лошади понесли, и они выпали из кареты. Господь оставил в живых только девочку.
Ее семья достаточно богата, но близких родственников не осталось, и она пребывает в Торнвуде, как я уже сказал, двенадцать лет. Она всегда была золотым ребенком, без каких-либо проблем: сидя на кровати или на полу, могла часами играть с пальцами ног или рук. Но в последнее время в нее словно бес вселился. Это факт. Три ночи тому назад попыталась ударить чашкой по голове сиделку, оскорбила вчера утром одну из медсестер… Из маленькой добродушной идиотки превратилась в бешеную кошку. Сейчас, если она страдает от обычной деменции, я бы…
– Хорошо, хорошо, друг мой, – ответил де Гранден, передавая Аглинберри свою тарелку для добавки. – Я буду рад посмотреть вашу пациентку сегодня же утром. Parbleu, дурдом станет приятным контрастом к этому недостаточно проклятому месту!
– Ему нравится мой дом… – язвительно прокомментировал Аглинберри, обащаясь к доктору Уилтси, когда мы встали из-за стола.
Лечебница Торнвуд располагалась в типичной деревенской усадьбе, перестроенной и отличающейся от подобных домов только защитой из колючей проволоки на высоких стенах.
Мы вошли в холл и остановились у дверей администрации.
– Как Мэри-Энн, госпожа Андервуд? – спросил Уилтси.
– Хуже, доктор, – отвечала компетентная на вид молодая женщина в форме медсестры за конторкой. – Я дважды посылала к ней Мэттингли сегодня утром, но дозировку каждый раз приходится увеличивать. Боюсь, мы скоро не сможем ей помочь.
– Гм… – хмыкнул Уилтси и озабоченно посмотрел на нас. – Что ж, господа, посмотрим пациента? Вы тоже, Аглинберри, можете присоединиться. Полагаю, это будет внове для вас.
Поднявшись наверх, мы заглянули в небольшое окошечко на дверях комнаты безумной девушки. Если бы мы не были предупреждены об ее состоянии, то подумали бы, что молодая женщина просто отдыхает на аккуратно застеленной белой кровати. Не было ни истощения, ни ожирения, ни иссушенных губ, ни искаженного лица – как это бывает в случаях деменции.
Ее густые темные волосы были коротко острижены, как у тифозницы; тело облачено в простую муслиновую ночную рубашку без рукавов, со скромным вырезом на шее. Она спала, положив бледную щеку на согнутую руку. Мне показалось, что девушка улыбнулась во сне тоскливой улыбкой не совсем счастливого ребенка. Длинные черные ресницы спокойно лежали на веках, а резко очерченные брови, казалось, были нанесены тонкой верблюжьей кисточкой.
– La pauvre enfant! – сочувственно пробормотал де Гранден. Звук его голоса разбудил девушку.
Красоту мгновенно сдуло с ее лица: губы растянулись в квадрат как на древнегреческих трагических масках, большие карие глаза вытаращились на нас с яростью, а красный рот изверг такой поток ругательств, который заставил бы покраснеть даже самую грязную торговку в Биллингсгейте.
К лицу Уилтси прихлынула кровь, и он повернулся к нам.
– Я не понимаю, что происходит, – признался он. – И вот так уже много часов подряд.
– Вот так? – спросил де Гранден. – А что вы предприняли? Это больше похоже на бред, чем на слабоумие, друг мой.
– Ну, мы давали ей небольшие дозы бренди со стрихнином, но они не дают желаемого эффекта, и мы увеличиваем дозы.
– О, – немного иронично улыбнулся де Гранден. – А вы не пробовали использовать снотворное, гиосцин, например?
– Святой Георгий, конечно нет! – признался Уилтси. – Мы никогда не думали о его применении.
– Очень хорошо, я предлагаю использовать для подкожных инъекций гидробромид гиосцина, – на этом де Гранден закончил, с безразличным видом пожав плечами.
Но Аглинберри, движимый любопытством нормального человека к душевнобольному, не отрываясь, смотрел на девушку.
С ней вновь произошли изменения: девушка затихла и сидела печальная и тоскливая, как ребенок, которому отказали в лакомстве.
Молодой Аглинберри с трудом сдерживал дрожь.
– Бедное дитя, – пробормотал он. – Бедное, бедное дитя, такое прекрасное и такое несчастное!
– Oui, мсье, – согласился де Гранден, спускаясь по лестнице, – вы правильно делаете, что жалеете ее, но – для справки – душа ее давно уже мертва и только тело продолжает жить. Но – pitié de Dieu – что это за жизнь! Ах, если бы только было средство привить здоровый дух в здоровое тело!
И всю дорогу до Редгэйблз он хранил угрюмое молчание.
Солнце зашло в красной дымке на западе, и бледный месяц начал свое легкое плаванье по вспененному прибою перистых облаков. Недалеко от старого дома раздался звук рожка и громкий лай гончей.
– Grand Dieu! – де Гранден нервно спрыгнул со стула. – Что это? Неужели в этой стране охотятся в брачный период, срывают еще не распустившиеся цветы?
– Это не так, – раздраженно ответил Аглинберри. – Кто-то пустил своих собак по моей территории. Давайте прогоним их. Я не позволю здесь браконьерствовать.
Мы покинули дом и быстрым шагом направились в сторону озера, откуда раздавался лай собак. Вскоре послышались и человеческие голоса.
– Это вы, господин Аглинберри? – кто-то окликнул его по имени, и среди зарослей блеснул луч фонарика.
– Да, – коротко ответил наш хозяин. – А кто вы, черт возьми, и что вы здесь делаете?
– Мы из Торнвуда, сэр, – сказал человек, и мы увидели, как из-под темного пальто мелькнули белые больничные одежды. – Сумасшедшая девушка, Мэри-Энн, сбежала около часа назад, и мы ищем ее с гончими. Она совсем сошла с ума после вашего посещения, пришлось ее связать. После инъекции она успокоилась. Сестра принесла в ее комнату ужин, а она вдруг проснулась, отшвырнула ее к стене так, что у той чуть ребра не захрустели, и сбежала. Она не могла уйти далеко босоногая.
– Вот черт! Это чересчур! – разъярился Аглинберри, ударив тростью по ближайшему кусту. – Мало того, что мое поместье наводнено цыганами, что о нем ходят гнусные сплетни, так еще сюда добираются сумасшедшие! Надеюсь, вы отыщите ее! – бросил он через плечо, повернувшись к дому. – И Бога ради, держите ее в Торнвуде, я не хочу, чтобы она здесь шаталась!
– Мсье… – начал было де Гранден, но Аглинберри оборвал его.
– Да, я знаю, что вы скажете, – бросил он. – Женщина-призрак будет охранять меня от сумасшедших, как это было с цыганом, так, что ли?
– Нет, друг мой, – начал де Гранден с удивительной мягкостью. – Я не думаю, что вам нужна защита от бедной безумной, но…
Он остановил себя на полуфразе, потому что его внимание привлек некто, спешащий к нам через небольшую поляну.
– Мой Бог! – воскликнул Аглинберри. – Это она! Сумасшедшая девушка!
Казалось, он сам сошел с ума. Он бросился к фигуре в белой одежде, размахивая тяжелой тростью.
– Я разберусь с ней! – кричал он. – Пусть она буйная, я разберусь с ней!
В следующий момент, уже на полпути к маньячке, его трость готова была нанести удар. Любой студент-медик, владеющий основами знаний о безумии, мог бы сказать ему, что лунатиков нельзя пугать. Тяжелая трость зависла в воздухе, словно легкая соломинка: маньячка бросилась к Аглинберри, потом остановилась в дюжине футов и протянула к нему тонкие руки.
– Джон, – позвала она тихо, с загадочной, экзотичной густой вибрацией голоса. – Джон, сахиб, это я!
Лицо Аглинберри изменилось – как у человека, внезапно разбуженного ото сна. Удивление, недоверие, радость – словно у помилованного преступника, освобожденного от петли, – промелькнули на его лице. Грозная дубина упала с мягким стуком на торф. Он прижал стройное тело сумасшедшей к своей груди и покрыл ее лицо поцелуями.
– Амари, моя Амари! Амари, возлюбленная моя! – напевал он, всхлипывая. – О, моя любовь, моя драгоценная, драгоценная любовь! Я нашел тебя, нашел, наконец!
Девушка засмеялась, и в этом смехе не было намека на безумие.
– Не Амари – Мэри-Энн в этой жизни, Джон, – сказала она ему, – но – твоя, Джон-сахиб, где бы мы не стояли, рядом с Гангом или Гудзоном, вечные возлюбленные.
– Ага, вы взяли ее, сэр! – из чащи выбежали двое служащих лечебницы с собаками на поводках. – Держите ее крепче, пока мы не упакуем ее в смирительную рубашку!
Аглинберри спрятал девушку за себя и выступил вперед.
– Вы не получите ее, – объявил он твердо. – Она моя.
– Ч-что? – запнулся служащий, повернулся к подлеску и позвал спутника. – Эй, Билл, сюда, здесь их двое!
– Вы не возьмете ее, – повторил Аглинберри еще двоим служителям, подоспевшим на помощь. – Она собирается остаться со мной. Навсегда!
– Послушайте, сэр, – заявил самый главный. – Эта девушка опасная лунатичка, она вечером чуть не убила сиделку. Она лечится в Торнвуде. И мы пришли, чтобы забрать ее обратно.
– А вот это – через труп Жюля де Грандена, – прервал его француз, когда тот двинулся вперед. – Parbleu, я облачен здесь властью. И я буду нести ответственность за ее поведение.
Человек поколебался мгновенье, потом пожал плечами.
– Ну, тогда вас и похоронят, если что-то случится, – предупредил он. – Завтра доктор Уилтси начнет судиться, чтобы вернуть ее. Вам не выиграть.
– Ха, мне не выиграть? – мелкие зубы француза блеснули в лунном свете. – Друг мой, вы не знаете Жюля де Грандена. Нет в мире такой комиссии по определению лунатизма, в которой я не доказал бы ее вменяемость. Я объявляю о ее излечении, а на мнение Жюля де Грандена из Сорбонны не следует чихать, уверяю вас!
Аглинберри же он сказал:
– Поднимите ее, друг мой, заберите и несите в дом, чтобы камни не поранили ее нежные ножки. Мы с доктором Троубриджем пойдем следом и будем защищать вас. Parbleu, – объявил мой друг с вызовом, – я говорю: ничто не разлучит вас снова. Вперед!
– Бога ради, де Гранден, объясните, что все это значит? – спросил я, следуя за Аглинберри и девушкой в дом.
– Morbleu, – кивнул он торжественно. – Это значит, что мы выиграли десять тысяч долларов, друг мой Троубридж. Призрак этой жалкой индуски больше не будет посещать сей дом. Мы заслужили наш гонорар.
– Да, но… – я молча указал на нашего хозяина, проходившего под лунным светом с девушкой на руках.
– А – это? – он тихо и довольно засмеялся. – Это, друг мой, как раз показывает, что древние огни любви не умирают, сколько бы мы их не засыпали пеплом ненависти и смерти.
Душа Амари, принесенной в жертву индусской девушки, нашла пристанище в теле лунатички Мэри-Энн, так же как и душа Джона Аглинберри-старшего возродилась в теле его тезки и двойника Джона Аглинберри-младшего. Разве умершая индуска не обещала вернуться когда-нибудь к своему запретному любовнику в другом теле? Parbleu, она выполнила свою клятву! Другие члены семьи Аглинберри не могли жить в этом доме, поскольку они были из клана, разделившего возлюбленных.
Этот молодой человек, ничего не знавший об интимных делах своего дяди, носящий в венах кровь старшего Аглинберри и похожий внешне на него, должно быть, имел в груди душу разочарованного человека, жившего когда-то в этом доме посреди пустынных лесов. А душа индуски Амари, сохранявшая этот дом от разграбления наследниками, нашла под рукой здоровое тело сумасшедшей, чья душа (или ум, как хотите) давно уже ушла. Разве вы не разглядели разума и тоски в ее глазах, когда они встретились сегодня утром в сумасшедшем доме, друг мой? Разум? Нет, узнавание, скажу я вам!
Ее агрессия? Чистая душа женщины боролась за овладение телом, долгое время свободным от разума. Если вы попытаетесь сыграть на давно заброшенном инструменте, друг мой Троубридж, сначала получится плохо, а потом возникнет гармония. В нашем случае – то же самое. Душа пыталась использовать давно заброшенный мозг. Но могла произвести только шум, а не музыку. Теперь она овладела этим инструментом. И тело Мэри-Энн будет функционировать как положено молодой женщине. Я, Жюль де Гранден, покажу ее исцеление миру, и вы, друг мой, должны мне помочь. Вместе мы одержим победу. Вместе мы убедимся, что любовники, разлученные в одной жизни, потом должны завершить свой цикл счастья.
Eh bien, – он покрутил свои светлые усы и щегольски приложил руку к голове. – Не исключено, что где-то в космосе меня ждет душа женщины, которую я любил и оставил в другой жизни. Интересно, когда она придет, я смогу, как этот счастливый молодой Аглинберри, «проснуться, и вспомнить, и понять?»
