10

Она заметила его сразу. Он вошел, осмотрелся, увидел каких-то знакомых, кивнул им.

В клубе было шумно, суетно, звучала музыка. Красно-синий полумрак скрывал многочисленных посетителей, сидящих на бархатных диванах за мраморными столиками. Красный широкий луч был направлен на извивающуюся на маленьком постаменте девушку, словно насаживающуюся на пилон, она скользила по нему, выполняя сложные движения и демонстрируя удивительную пластику. К тому времени, когда в клубе появился Захаров, на девушке практически ничего не было, кроме едва заметных прозрачных трусиков. Девушку звали Эстер, она была одной из самых лучших стрип-танцовщиц «Золотой нимфы». Поговаривали, что она была женой хозяина клуба, быть может, поэтому она никогда не участвовала в приватных танцах и каждый раз после исполнения своего номера на пилоне исчезала.

Зою же, напротив, держали словно специально для приватных танцев, и это определилось уже через две недели ее пребывания в клубе. Эти две недели были и для нее самой проверкой и стали, пожалуй, самыми тяжелыми в психологическом плане. В моменты, когда ей было особенно противно танцевать перед каким-нибудь неприятным (по разным причинам) клиентом, ее вдруг словно окатывало холодной водой, она словно слышала голоса родственников, твердящих о том, что профессия танцовщицы не сможет ее прокормить, что это несерьезно, что все это временно, что надо получать нормальное образование… Но она тотчас вспоминала о том, как они поступили с ней, как подсунули документы на подпись, после чего она лишилась родительской квартиры, и все снова переворачивалось в ее сознании, и она начинала думать, что танцы — это ее призвание и что когда-нибудь она сможет стать режиссером собственного танцевального шоу. Но вот дальше ее фантазия работать отказывалась. Она не видела этого шоу. Она не понимала, что она еще может придумать, чем удивить публику. И вот тогда она чувствовала себя особенно слабой и никчемной, а потому способной лишь на то, чтобы распалять богатых мужиков в кабинете приватного танца. Она начинала презирать себя, и так гадко становилось на душе, что ей хотелось только одного — забиться куда-нибудь, чтобы ее никто не видел, и разрыдаться.

Но основным ее страхом был страх за ребенка, который уже жил в ней и наверняка находился в шоковом состоянии от того, чем занимается его мать. Беременная стриптизерша — почти как беременный папа римский. Бред.

Каждый день она ждала разоблачения. Старалась ни с кем не заводить дружбу, держалась особняком. Не участвовала в попойках, которые изредка устраивали стриптизерши в соседнем ресторане, не ходила ни к кому в гости, избегала откровений со стороны девушек и сама ни с кем не откровенничала. Знала, понимала, что рано или поздно ей за эту независимость предъявят счет, что наверняка что-то подстроят (она читала о разных штуках на стрип-форумах), но время шло, и, к счастью, пока что ее никто не донимал. Возможно, всех устраивало то, что ее и в зале-то почти никогда не бывало. Кабинет стал ее адом и раем одновременно. В кабинете она пряталась от девушек и ротатора, но не могла спрятаться от взгляда клиента, который ее не то что раздевал (она и так оставалась практически без одежды), снимал с нее кожу и готов был ее проглотить…

Свой вечер она начинала обычно, сидя на диванчике в самом углу зала. Потягивая безалкогольный коктейль, она старалась вжаться в мягкую спинку дивана, чтобы ее вообще не было видно. Конечно, это было нереально, и она просто придумывала себе эту темноту, в которой ее не заметят. Освещение в зале было устроено таким образом, что при желании можно было как следует разглядеть любую девушку.

«Я — проститутка», — говорила она себе в тот вечер, когда ее тошнило и от коктейля, и вообще от самой обстановки. Ей казалось, что даже танцовщица на пилоне движется синхронно с приступами ее тошноты. Настроение было отвратительным, и она, в который уже раз, подумывала о том, чтобы бросить работу в клубе.

— Вот ты где, ласточка… — услышала она возле самого уха, и задумчивость ее разбилась вдребезги, уступив место грубой реальности. Перед ней стоял Петр Захаров. Холеный, красивый, сытый, богатый, и смотрел на нее, как ей тогда показалось, с презрением или даже отвращением.

— Добрый вечер, Петр Аркадьевич, — улыбнулась Зоя, выпрямляясь и принимая томную позу. Играть так играть. Вернее, работать!

— Не ожидал тебя здесь увидеть.

— А я — вас, — она наклонила голову и бросила на него такой взгляд, что он, не выдержав, отвернулся. Она научилась этому взгляду недавно. Смотрела так долго и пристально, словно пытаясь проникнуть в самую душу клиента.

— Что, милая, совсем все плохо? — Нет, он не презирал, он даже как будто бы жалел ее.

— У меня все прекрасно.

— У тебя было бы все прекрасно, если бы ты согласилась тогда родить мне ребенка, — он пересел к ней, и она положила ему руку на плечо. Снова заглянула в глаза. — Еще не поздно, — шепнул он ей на ухо. — Надеюсь, ты не успела здесь подцепить какую-нибудь заразу?

— Петр Аркадьевич, не слишком ли грубо?

— Да слышал я, чем вы здесь занимаетесь!

— Поэтому, наверное, пришли? Не можете в нормальном обществе встретить девушку, полюбить ее и сделать матерью своего ребенка?

— Скажи еще — жениться на ней?

— Почему бы и нет? Вот развелись бы и женились.

— Уже.

— Что «уже»?

— Развелся.

— Поздравляю.

— Ты что здесь делаешь, а, Зоя? Какого ты здесь?..

Ей, и без того страдающей от пребывания в клубе, вдруг захотелось расплакаться. Она читала, что плаксивость — одно из проявлений играющих на нервах гормонов беременных.

— Ты куда тогда сбежала? С кем? Я отвернулся, пока ты разглагольствовала о литературе с этим писателем, как его… Шорохоффым, потом гляжу — пропала.

— Скучно стало, вот и ушла.

— Меня почему не нашла? Я бы тебя прово-дил.

— Знаем мы ваши проводы.

— Бросай работу, переезжай ко мне.

— Закажите мне шампанское, — она снова улыбнулась, да так, что ей показалось, что у нее чуть не лопнула верхняя губа. Еще немного, и с ней случится истерика.

— Да я и так дам тебе денег сколько захочешь.

— Я не проститутка.

— Знаю… Ты думаешь, что я обратился бы с просьбой родить мне наследника к девушке легкого поведения? Уж, наверное, я навел о тебе справки. И вдруг ты — здесь? Признаться, я шокирован. Почему?

— Не ваше дело, Петр Аркадьевич.

— Так, я все понял… Ты можешь сделать вид, что будешь танцевать для меня приватный танец?

— Хоть сто порций, — ответила она серьезно. — Поговорить хотите? В душу залезть своими грязными ногами?

— Нет, поговорить о тебе, вправить тебе мозги.

В кабинете все казалось малиновым от лампы.

— Что вам нужно от меня? Хотите сделать меня своим личным инкубатором? Нет, нет и еще раз — нет!

— Ты нравишься мне, Зоя. Переезжай ко мне.

— Да мы с вами едва знакомы! За кого вы меня принимаете?

Она включила музыку и принялась танцевать. Захаров сидел, потрясенный, и молча смотрел на нее. Она видела, как он напрягся, на лбу его выступил пот. В кабинете было жарко, а на Захарове был тесный костюм.

— Да, я вижу, ты очень хороша… Послушай, Зоя, зачем тебе это? И ты вот так каждый вечер танцуешь для мужиков? Ты себя-то уважаешь? Я понимаю, все это ради денег, хочешь, я дам тебе сколько тебе нужно?

Она, изгибаясь всем телом, откинулась на большой круглый пуф, находящийся на ковре в самом центре кабинета, и сняла с себя красный бархатный корсет.

— Я серьезно. Сколько тебе нужно, чтобы ты отсюда ушла?

— Миллион в месяц, — она расхохоталась, швыряя в него легкую, из дымчатого газа юбку.

Музыка расслабляла, саксофон пел о любви, страсти, страданиях.

— Не вопрос. Я согласен.

— А что взамен? Я не проститутка, не забыли?

— Ты что, ничего не понимаешь?

— Понимаю, поэтому и говорю — нет.

— Ты послушай меня, я знаю подобные места, мне многое рассказывали, да и сам я, когда был помоложе, встречался за пределами вот таких клубов со стриптизершами. Рано или поздно ты согласишься, а потом и вовсе пойдешь по рукам. Так лучше уж у тебя будет один мужчина, чем десятки…

Он задавал ей еще много вопросов, обещал даже, в случае если она согласится бросить клуб и переехать к нему, не притрагиваться к ней, но она лишь качала головой: нет, нет, нет.

Музыка закончилась, Зоя, подняв с пола одежду, молча оделась и присела рядом с Захаровым. Нехорошая мысль поднялась, как грязный песок со дна ее запутавшегося сознания: если бы я не была беременна, то, быть может, и согласилась бы.

«Ты, Зоя, проститутка», — она вынесла себе окончательный вердикт.

— Нет, Петр Аркадьевич, я не перееду к вам. Что касается клуба, то да, вы правы, нужно отсюда уходить. Думаю, если бы вы помогли мне найти более приличную работу, но за такие же деньги, я была бы вам очень благодарна.

Она и сама не поняла, откуда у нее взялась такая смелость, граничащая с нахальством. Возможно, сработал инстинкт самосохранения, который диктовал свои условия выживания с ребенком в животе.

— Хорошо, я подумаю. В ресторане танцевать на сцене — тебя устроит?

— Снова стриптиз?

— Нет. Просто танец. Но я подумаю еще об этом. Ты, главное, уходи отсюда, пока не поздно.

— И я подумаю.

— Да нечего тут думать! Непременно влипнешь в какую-нибудь грязную историю!

— Откуда такая забота?

Она разговаривала с ним, дразнила его, выказывала к нему свое недоверие и в какой-то момент поняла, что он ведь не знает о том, что она ушла в тот памятный вечер из арт-клуба с Шорохоффым. Подумал, что она просто ушла, одна, исчезла, сбежала от него. Что ж, это неплохо. И разговоров будет меньше, да и с Захаровым отношения еще не испорчены окончательно.

— А ты могла бы уйти прямо сейчас отсюда?

— Куда?

— Да ко мне, ты что, ничего не понимаешь? Я предлагаю тебе свою помощь. Скажи, сколько тебе сейчас дать денег, чтобы ты поверила мне?

Взять деньги у Захарова означало попасть к нему в зависимость. А с другой стороны, уж слишком тяжелым оказался день, она и сама себя поедом ела, переживала, поняла, что совершила ошибку, устроившись сюда.

— Завтра. Я уйду отсюда завтра, а сегодня мне нужно работать, — сказала она и вышла из кабинета.

Тремя часами позже она в крови, в разорванной одежде, дрожа всем телом, приводила себя в порядок в дамской комнате. Какой-то подвыпивший сибиряк, соря деньгами в Москве после удачной сделки, не рассчитав свои мужские силы, набросился на нее, распаленный, в кабинете, где она танцевала для него приватный танец. Зоя обрушила на него первое, что попалось под руку, — хрестоматийную бутылку шампанского, разбив ему голову, и закричала так, что прибежали сразу четверо охранников и ротатор.

— Петр Аркадьевич, пожалуйста, заберите меня отсюда, — попросила она, прижимая к мокрой от слез щеке телефон, зная, что Захаров еще в клубе, развлекается где-то в кабинете с девушкой Соней.

— Ты где? — услышала она взволнованное. — Где, твою мать?

— В женском туалете.

— Я буду у дверей через пару минут, выходи. — И запоздалое: — С тобой все в порядке? Ты цела?

Вот так и случилось, как он сказал — Зое пришлось покинуть клуб со скандалом. Захаров все уладил, заплатив за шампанское и просто сунув деньги ротатору, который проводил пьяного клиента до такси и отправил в гостиницу.

— Это вы подстроили? — спросила она его уже в машине. Зубы у нее стучали. На голые плечи был накинут пиджак Захарова. Он сидел рядом с ней на заднем сиденье, за рулем сидел шофер, которого звали Сева.

— Да вот мне больше делать нечего! Просто это судьба.

— Куда мы едем?

— Домой, куда же еще?!

— Я к вам домой не поеду.

— Тогда назови свой адрес.

Она назвала. Захаров проводил ее до квартиры. Она хотела снять пиджак.

— Не стоит. Будет повод тебя проведать.

Он стоял перед ней, такой высокий, красивый, от него крепко пахло алкоголем и хорошим мужским парфюмом. Лицо розовое, кожа гладкая, холеный мужчина, ничего не скажешь. «Ему, наверное, раз в неделю маски делают да ногти полируют», — подумала она.

— Спасибо вам, Петр Аркадьевич.

— Можно просто Петр.

— Договорились.

Она вдруг почувствовала такую усталость, что, казалось, еще немного и она рухнет.

— Вот, — он протянул ей банковскую карточку. — Запомни…

И произнес четыре цифры.

— Зачем это?

— На первое время. А я пока подыщу тебе хорошую работу. Ты правда ничего больше не умеешь, кроме как танцевать?

— Ничего, — сказала она, сама ужасаясь этой правде.

Захаров пожал плечами, притянул на мгновенье Зою к себе, поцеловал нежно, быстро в губы и пошел к лифту.