Глава 11

Пролетка остановилась в самом темном месте Фонтанской дороги, там, где узкое дорожное полотно уходило под откос. Покрытая камнями, упавшими со склонов, дорога была очень неровной. Лошади то и дело спотыкались и останавливались, отчего пролетка шла страшно медленно, буквально кланяясь каждому обломку скалы.

— Так мы до утра не доедем! — занервничал Туча, засуетившись, заерзав на жестком сиденье пролетки.

— Та не треба гоняты коней, — раздраженно ответил возница, — бо копыта зламають, оно мине надо? Хто мине новые копыта поставит?

Внизу, под склоном, круто уходящим в беспросветную темноту, билось море. Были слышны гулкие раскаты волн, набегающих на песок. И казалось, в темноте притаился страшный, отчаянный зверь, неспособный справиться сам со своей мощью, и готовый вот-вот наброситься на людей.

Вжавшись в угол пролетки и потеплей закутавшись в шерстяной платок, Таня тревожно вглядывалась в окружающую их темноту. Эта темнота не несла в себе ни спокойствия, ни укрытия — ничего, кроме страшного, отчаянного чувства тревоги, гложущего ее душу.

После той жуткой ночи неудачного налета что-то сломалось, изменилось в ее душе. Если Таня и раньше думала покончить с криминальной жизнью, то теперь была твердо уверена в этом. Впрочем, сейчас ее несколько отпустила терзающая прежде совесть. Теперь ее грехи казались намного меньшими, чем грехи тех, кто прошлой ночью ворвался в ювелирную лавку. Даже участвуя в налетах, Таня никогда не совершала таких страшных поступков.

Рядом с ней в пролетке сопел Шмаровоз. Так же, как Таня, он был потрясен и чувствовал себя потерянным в этом мире. И так же, как Таня, хотел покончить с криминальным прошлым.

— Я ведь мастер на все руки, — сказал Шмаровоз Тане после того страшного дня, — починить могу всё, что угодно. Любой замок могу разобрать и открыть. Зачем же мне башку под пули подставлять?

И она была с ним совершенно согласна. Прежний криминальный мир рушился, исчезал на глазах, и выживать теперь приходилось совсем по другим законам.

После убийства Софы Таня и Циля сняли новую квартиру на Болгарской — удобную, просторную, четырехкомнатную. Вместе с ними поселилась и Ида с Маришкой. Циля, которая терпеть не могла заниматься домашним хозяйством, наняла в прислуги деревенскую девушку Любу, живущую по соседству. Три раза в неделю эта Люба убирала, стирала пеленки Маришки и варила на всех еду. За это довольная Циля и расплачивалась по-царски. Досыта хлебнув горькой бедной жизни, она не могла обманывать людей и платить мало, потому Люба и работала у них с удовольствием.

Выйдя из дома, Таня глазам своим не поверила, увидев Шмаровоза — во-первых, потому, что он не знал ее нового адреса, а во-вторых, потому, что думала: после ночи он не скоро придет в себя. Но Шмаровоз был достаточно бодр, и сразу же это пояснил, видя ее недоумение:

— Слухами о тебе земля полнится, на Молдаванке твой адрес каждая собака знает. А насчет ночи — завязать я решил. Хватит с меня, — потом, спохватившись, быстро добавил: — Японец тебя ищет. Срочно видеть хочет. Он Тучу ко мне прислал.

Таня кивнула — если кто и знал новое местонахождение Японца, так это Туча, который теперь был его казначеем. Японец, скрывавшийся от людей Григорьева, доверять мог считаным людям. Туче и Тане — в том числе.

— Слава богу! Я давно его ищу, — сказала Таня.

— Он за теперь виллу снимает на Фонтанской дороге, не абы шо. Сегодня ночью за нами пришлет Тучу с извозчиком. От он нас и довезет.

Вилла на Фонтанской дороге! Японец всегда умел устроиться неплохо. И пока люди Григорьева обыскивали все притоны Молдаванки, Бугаевки и Слободки, пытаясь даже залезть в катакомбы, Японец жил себе как настоящий король! Таня усмехнулась — ей всегда нравилась удивительная жизненная сила Мишки и его несгибаемая воля. Он был похож на растение, способное пробиться сквозь камень. Не многие люди обладали такой живучестью.

И вот теперь они сидели в пролетке, которая вяло тащилась вдоль побережья, думая каждый о своем.

— Не ходи! — За час до встречи с Тучей Циля схватила Таню за руки. — За ради всего святого — не ходи! А как это ловушка?

— Перестань! — пожала плечами Таня. — Григорьев ищет Мишку Япончика. Кому нужна я?

— Не скажи! — Циля прищурилась. — Таки весь город только и говорит, как в лавке ювелира Ракитина пристрелили вора Белого из банды Алмазной.

— Как быстро… — удивилась Таня, все еще неспособная привыкнуть к скорости сарафанного радио Молдаванки.

— Так шо теперь люди Григорьева ищут Алмазную по всему городу, шоб, как и Японца, ее порешить.

— Да какая я Алмазная, — усмехнулась Таня горько, — нет больше Алмазной, как и налетов нет. Прошлое… Те, что были в лавке, хуже любых налетов. Так что им долго придется меня искать.

— Но ночью ехать тудой, за город… — Таня не уточнила, куда едет, но Циля и так поняла, что Японец прячется не в самой Одессе.

— Это надежные люди, — сказала Таня, — им можно доверять.

Наконец к концу очень долгого пути перед ними выросли два вооруженных до зубов охранника. Туча спрыгнул с пролетки и вступил с ними в переговоры. Минут через пять ворота открыли, и пролетка въехала во двор.

Японец ждал их в роскошно убранной гостиной. Как гостеприимный хозяин, предложил бутерброды, налил вина. Затем отвел Таню в соседнюю комнату, библиотеку, смежную с гостиной, и тут уже, не церемонясь, прямо спросил:

— Ты искала меня из-за дани, которой обложили Привоз?

— Большевичка Марушина, — кивнула Таня, — она была у меня лично. Я в беде.

— Из-за этого ты в лавку Ракитина и полезла?

— Я не хотела этого делать. Но другим способом деньги мне не достать.

— Ладно, это уже не имеет значения, — махнул рукой Японец, — какая теперь разница, если так живем. Но вот что за твою беду я тебе скажу. Деньги я тебе дам.

— Нет, — запротестовала Таня, — мне не нужны одолжения. Тем более, я не смогу их отдать.

— А это не одолжение, — усмехнулся Японец, — ты окажешь мне одну услугу. И заработаешь.

— Я не понимаю, — удивилась Таня.

— Все просто, — улыбнулся Мишка, — сейчас объясню. Смотри. В чем твоя беда? В большевичке Марушиной! Убрать ее — кто придет за деньгами?

— Да следующий из их кодла! — пожала плечами Таня. — Мало ли их здесь…

— Не скажи, — снова усмехнулся Японец, — другого еще надо найти — такого, так чтоб доверять. А к тому времени я планирую выгнать Григорьева из Одессы.

— Ты планируешь? — удивилась Таня.

— Есть у меня свои каналы среди большевиков. Уж очень они мне в последнее время доверяют, — Японец смотрел на нее с лукавым видом. — Так вот: Марушина исчезнет — не придется платить. А деньги я тебе все равно отдам.

— Да как она исчезнет? — нахмурилась Таня.

— Да хоть сами большевики ее расстреляют! Можно ведь и за нее факты насобирать. Ну, там, налетчица, воровка, и все такое… Большевикам врет, и все деньги себе забрала. Они ее схватят — и конец делов.

— А я при чем?

— А ты подумаешь, как ее лучше сдать. Покумекаешь, как ее подставить. Накопаешь на нее шо-то. И заработаешь денег, шо я тебе дам.

— Зачем тебе избавляться от Марушиной? — в упор спросила Таня. Японец усмехнулся.

— Да есть у меня один человек, которому Привоз хочу отдать. Смотрящим над Привозом его поставить. Яков Пилерман зовут. Ты о нем слышала — банковский аферист, ой какие аферы проворачивал. А ты будешь за ним тихонько для меня присматривать.

— Хорошо, допустим. Но как избавиться от Марушиной?

— Обвинить в вымогательстве, в воровстве — ну придумай что-нибудь сама, не впервой, — Мишка начал нервничать.

— Да убей ее — проще простого! — воскликнула Таня.

— Э, нет. Если ее убить — большевики тут же своего человека поставят. А если доказать, что своему нельзя доверять, они начнут сомневаться. Тут я со своим Пилерманом и подойду. Он для меня много денег заработает. Я теперь очень нуждаюсь в деньгах.

— Для чего? — Таня любила прямоту.

— Еще не знаю — может, уеду потом из Одессы. А может, и нет. Есть у меня кое-какие планы — рано пока говорить. Но ты одна из первых узнаешь, обещаю. Сделать думаю кое-что на деньги, которые для меня Пилерман заработает. А что? Чем я хуже других? Король я или не король?

— Ты король, — подтвердила Таня.

— Тем более, многие из вас хотят начать новую жизнь. Им надо дать шанс, — похоже было, что Японец не кривил душой.

— Сложно будет, — Таня задумалась. — А откуда эта большевичка вообще взялась?

— О ней мало что известно, — пожал плечами Мишка. — Как политическая сидела в одесской тюрьме. Когда мои люди вместе с красными взяли ее и освободили всех политических, эта красотка вышла на свободу. Тут же пошла в партийный комитет и втерлась в доверие к Соколовской — эта Сонька Соколовская ЦК Компартии в Одессе представляет, и у меня уже в печенках сидит. Дура редкостная! Но эта Авдотья произвела на нее впечатление, и Соколовская стала ей доверять. Поставила над самым жирным куском Одессы — управлять Привозом. Все деньги с Привоза большевики хотят себе захапать. Словом, беспредел. Вот если бы пошатнуть доверие Соколовской хоть как-то, да сдать в лапы красных эту Марушину, дело было бы сделано, — вздохнул Японец. — Но я тебе и не говорю, что будет легко.

— Почему я? — удивилась Таня.

— Ты ловкая. И ушлая — во все влезаешь, — улыбнулся Мишка искренне. — И с женщинами лучше контакт найдешь. Увидишь то, что мужики не увидят. У тебя получится, я знаю.

Таня задумалась. Предложение Японца ей очень не нравилось. Но другого выхода у нее не было.

— Хорошо, я подумаю, — кивнула она, и Мишка расцвел. — А в еврейском погроме она тоже участвовала? — Я имею в виду — подстрекала? — нахмурилась Таня.

— Не-не, я узнавал. Это было бы просто — еврейский погром, — развел руками Японец, — ты ж понимаешь, она не такая глупая, чтоб вот так явно себя запачкать. Вроде как на Привозе она даже пыталась погром остановить.

— Я узнаю, так ли это, — кивнула Таня.

— Узнай, — кивнул и Японец, — все про нее узнай. Уверен: деньги она ворует не хуже последней шалавы с притона на Средней. Причем — деньги большевиков. Видишь, как все просто. Нам нужно только доказать, — ухмыльнулся он, сверкнув зубами.

Яркий розовый шелк блестел на солнце. Золотистые нити, вплетенные в тонкую ткань, отбрасывали по сторонам радужные блестки, привлекая покупательниц. Но хозяйка шелка, на чьем столе был разложен контрабандный мануфактурный товар, с покупательницами была груба, смотрела на них свысока, отвечала на вопросы сквозь зубы. А потому, несмотря на внешнюю привлекательность товара, покупали у нее мало.

Продавщица этих тканей, Дунька-Швабра, была известна на весь Привоз своим злобным, завистливым нравом и острым языком, который чуть что, не стесняясь, она пускала в ход. Достаточно молодая (ей не исполнилось и сорока) и привлекательная внешне, она, тем не менее, страдала от отсутствия кавалеров и изо всех сил охотилась за женихами. Но потенциальные женихи, познав нрав Дуньки во всей красе, бежали со всех ног в разные стороны, что служило бесконечной причиной ее переживаний и еще большей злости, которую она вымещала на всех, кто попадался под руку.

Шваброй Дунька была прозвана за необычайную, просто болезненную худобу и очень высокий рост — по сравнению с ней даже самые рослые мужчины казались маленькими. Однако не это было ее недостатком, скорее наоборот — Дунька, отличаясь от всех женщин, выделяясь в любой толпе, очень привлекала мужчин. А вот удержать их ей никогда не удавалось.

Как и множество других женщин на рынке, Дунька торговала товаром, который брала у контрабандистов.

Она выросла на Привозе, где до нее торговала ее мать, а потому умение мошенничать и ругаться с покупательницами приобрела по наследству. У нее бывали и хорошие периоды (чаще всего, когда она находила очередного жениха), и тогда Дунька превращалась в само обаяние и любезность. Тогда от покупательниц не было отбоя, и она меньше чем за неделю распродавала свой товар. Но так было не всегда. В конце концов ей надоедало притворяться, и она проявляла свой нрав в полной мере. А потому периоды процветания сменялись периодами полного безденежья.

И этот день был, похоже, как раз такой.

Просто с утра Дунька-Швабра нахамила очередной покупательнице — прилично одетой дамочке с элегантным ридикюлем, которая заинтересовалась розовым шелком. И покупательница ушла, честя Дуньку на чем свет стоит.

— Ты, мать, того… Заткнулась бы, — не удержалась даже соседка, торгующая самодельными леденцами и сахарной пастилой, — золотая гусыня до тебе в руки плывет, а ты зубами скворчишь. Ты бы лучше фасон на морду натянула, да язык за гланды замотала. Было бы больше делов.

— А, плевать, — беззаботно бросила Дунька и, вытянув руку вперед, принялась любоваться дутым серебряным браслетом, в который были вставлены большие куски желто-оранжевого янтаря.

Браслет не остался незамеченным соседкой, и та, прищурившись, недобро посмотрела на него.

— А шо так?

— Может, я вообще больше здесь торговать не буду, — ухмыльнулась Дунька, — может, я сама нашла золотого гуся.

— Да ты шо! — всплеснула руками соседка. — Это он цю цацку подарил?

— А то! Ты смотри, какой фасон! Вещь недешевая. Он тот еще фраер — солидный на всю голову. Не чета тем халамидникам и старым шлеперам, с которыми я раньше ошивалась.

— И где ты такого нашла? — Соседка не могла поверить.

— А вот нашла! — Дунька надменно улыбнулась. — Где нашла — там уже нет.

В этот момент к ней вдруг подбежал чумазый мальчишка и что-то быстро зашептал. Дунька сунула ему мелкую монету, и тот убежал со всех ног. Швабра расцвела.

— Слышь, соседка, — обернувшись к товарке, Дунька вдруг стала сама любезность, — ты за товаром моим присмотри, а? А то нужно отойти на пять минут! Больно надо!

— Шо, фраер твой зовет?

— Он самый! Мальчонку прислал. Шо-то важное у него. Лично хочет сказать. Так присмотришь, а? А я тебе на платок красоты отрежу! Не в службу, а в дружбу!

— Да ладно! — сказала соседка, изнывая от зависти. — Присмотрю, конечно. Только ты долго не ходи, мне сегодня пораньше уйти надо.

— Не волнуйся! — Дунька принялась смахивать ткани с прилавка в огромный матерчатый баул. — Всего-то минут пять, не больше! Он сам сказал — на пару слов.

— А чего в разгар дня-то? — подозрительно уставилась на нее соседка.

— А жить без меня не может! — Дунька цвела.

— Ты хоть расскажи, какой он из себя — брюнет, блондин, рыжий? — вдогонку крикнула соседка.

Дунька обернулась, глаза ее довольно сверкали, как у уличной кошки.

— Солидный. Седой.

Дунька не вернулась даже тогда, когда стало темнеть, когда с момента ее исчезновения прошло часов шесть, не меньше. Чертыхаясь, соседка запихнула баул с тканями под Дунькин прилавок и велела передать той, когда она явится, всего, всего, всего… О чем, собственно, не принято писать.

— Не обязана я ее вещи сторожить — сердилась соседка, — у меня самой дел выше горла! Пошла она куда подальше, наглая тварь!

— Дунька вернется — вой подымет, шо ты ее товар бросила. Ты ее знаешь, — сказала одна из торговок.

— А имела я ее в виду с синим пламенем — с красным знаменем! — парировала торговка леденцами. — Я на ее шмотье не нанималась, и торчать здесь до ночи, пока она с хахалем кувыркается, — ага, щас шнурки поглажу и плясать пойду! Да пошла она куда подальше — маршем и в белых тапках!

Торговки согласно закивали головами. В конце концов их товарка была права. Под всеобщее одобрение она пнула баул ногой и исчезла с рынка.

— Бабоньки, а хахеля Дуньки кто-то видел? — подхватила тему одна из торговок. Тема была слишком интересной, чтобы оставить ее просто так.

— Да был какой-то мужик в возрасте, с седыми волосами, — сказала торговка контрабандными духами, чей нежный, благоуханный товар на прилавке соседствовал с корзиной раков соседней продавщицы.

— Правда? А какой он? Расскажи, расскажи! — раздалось сразу со всех сторон.

— Да нечего рассказывать, — торговка духами пожала плечами, — я его только сзади видела. Широк в плечах. Ниже Дуньки, конечно. Одет дорого. По виду приличный. И весь седой.

— Старик, что ли? — самая молодая из торговок хохотнула и уперлась кулаками в бока.

— Почему сразу старик? Просто солидный, степенный. Дунька тоже не девчонка. Нет, все правильно она выбрала. Ну шо, одет дорого, — сказала продавщица контрабандных духов и вздохнула с глубокой ненавистью. Несмотря на то что ей не удалось рассмотреть подробно Дунькиного хахаля, она чувствовала, что та подхватила солидный кусок.

Дунька не вернулась и к ночи. Не вернулась она и на следующий день. Ее баул с тканями по-прежнему был засунут под прилавок, и никто его не тронул. Это было делом неслыханным. Свалить с деньгами — такое на Привозе бывало, но исчезнуть, оставив весь свой товар… Торговки стали шушукаться. Разные слухи поползли по Привозу. Все говорили только о том, как Дунька-Швабра сбежала с солидным хахалем, что он женат, потому сбежали тайком. В любом случае, за Дуньку никто не беспокоился и обращаться к властям не собирался. Просто торговки на Привозе продолжали какое-то время бурлить.

Рассказ о том, как исчезла одна из торговок, Дунька-Швабра, Тане принесла Циля, находившаяся в курсе всех новостей.

— Как это исчезла? — удивилась Таня.

— А вот так! Сбежала с хахалем и бросила весь свой товар.

— Это странно… Обычно товар не бросают. А она точно сбежала?

— На Привозе все так говорят.

В те дни Таня серьезно обдумывала слова Японца и все больше склонялась к мысли, что задание, которое он ей поручил, будет абсолютно невыполнимым. И наконец, чтобы узнать подробности, она решила походить по Привозу.

Таня пошла к своей знакомой, которая торговала яблоками как раз на том пятачке, что и пропавшая Дунька-Швабра. Торговка, баба Катря, не долго думая, с ходу выложила всю историю про Дуньку. В ее изложении эта история Тане совсем не понравилась.

— Может, сказать властям? — спросила она.

— Кому? Большевичке этой чертовой? Да она же дрянь! — Баба Катря аж взмахнула руками. — От нее только один вред! Какая она власть?

— А правду говорят, что она пыталась остановить еврейский погром? — спросила Таня то, зачем, в общем-то, и пришла.

— Шутишь? Да ее тут и близко не было! Как мертвого младенца нашли, так…

— Кого нашли? — Таня не поверила своим ушам.

— Мертвого младенца. Прямо возле лавки старика Кацмана! С того и начался еврейский погром.

И баба Катря выложила Тане всю историю о том, как Васька Черняк, свинья с Привоза, рассказал про окровавленную тряпку под лавкой Кацмана, как вытащили корзину, а в ней был мертвый младенец. Толпа начала шуметь — так и пошло…

— Младенец был задушен, — на трагической ноте завершила свой рассказ баба Катря.

— Как задушен? Откуда же кровь? — сразу же сообразила Таня.

— Кровь на тряпке была, которой корзину прикрыли. Вся тряпка в крови!

— А чья кровь?

— Кто ж его знает? Матери, наверно…

— Мать истекала кровью и задушила младенца? — пыталась понять Таня.

— Да о таком никто и не думал, откуда кровь. Мало ли чего… — Баба Катря пожала плечами, ведь лично ей все представлялось простым и ясным. Но совершенно не так было для Тани.

— Кто же убил младенца? — допытывалась она, — кто задушил?

— Ну… старик Кацман, — неуверенно ответила Катря.

— Старик Кацман? — переспросила Таня, не веря своим ушам. — Он же был старый и больной! Я его знала. Страдал от подагры. Он палку свою с трудом поднимал, не то чтобы младенцев душить.

— Ну… не знаю, — как-то растерялась баба Катря, — так никто вроде и не думал… о таком…

— Значит, окровавленную тряпку увидел Васька Черняк и рассказал всем, — подытожила Таня, — а знал он, что в корзине?

— Да откуда ему знать? — удивленно уставилась на нее баба Катря.

— А Кацман? — не отставала Таня.

— Так ведь Кацман младенца задушил… — неуверенно произнесла Катря, — ой, ты как-то переворачиваешь, что все выходит не так…

— А если Кацману корзину подбросили? Что тогда? — не унималась Таня.

— Кто подбросил? — Глаза бабы Катри округлились до невозможности. — Кто ж тогда младенца убил?

— Это и я хотела бы знать, — прошептала Таня.

Итак, полученная информация была неутешительна. Таня узнала, что во время еврейского погрома большевички Марушиной и близко не было возле Привоза. Она не пыталась предотвратить погром, но и не участвовала в нем, не подстрекала к нему. Провалилась — как сквозь землю.

Кроме того, Таню страшно беспокоила история с мертвым младенцем, а почему, она и сама не могла понять. Было в этой истории что-то непонятное, зловещее, и настолько жестокое, какой бывает только черная, первобытная злость. Таня чувствовала, что за этим стоит что-то очень страшное, но что именно, пока не могла понять.

«Вот бы посоветоваться с Володей, рассказать ему», — думала она.