Эксперт, которого заказчица рекомендовала как крупного специалиста по живописи вообще и творчеству Андрея Зеленцова в частности, менее всего походил на искусствоведа. Этого коренастого крепыша с круглым простоватым лицом и густой щеткой усов неопределенно-серого цвета можно было в равной мере представить себе старшиной в армии, поваром в закусочной или бригадиром на какой-нибудь машинно-тракторной станции. Но – искусствоведом? Строгий костюм и галстук подходили ему не больше, чем балетная пачка – гардеробщице Большого театра.

Впрочем, подумал я, нам-то что за дело, как выглядит искусствовед? Если представитель фонда считает его подходящим специалистом, то это ее заботы, правда?

Мы встретились в нотариальной конторе прямо напротив банка, где хранилось Викино наследство – за не такую уж безумную цену нам предоставили в аренду кабинет для переговоров. Вынимая из папки рисунки, Макс Яковлевич некоторое время их внимательно рассматривал, иногда даже пользуясь лупой, а потом с профессиональной деловитостью, так резко диссонировавшей с его внешним простецким обликом, диктовал своей похожей на лабораторную мышь очкастой помощнице:

– Эскиз номер один. Рабочее название «Ночной трамвай». Используемые материалы – ватман формата А4, карандаш ТМ, карандаш 3М. Состояние рисунка – удовлетворительное. Характер рисунка позволяет предположить авторство Зеленцова. Эскиз номер два…

Сидя рядом с ним за круглым столом, я тоже рассматривал рисунки, которые раньше как-то не удосужился как следует разглядеть. В данную минуту эксперт оценивал еще один городской пейзаж, тоже серый и дождливый. На заднем фоне виднелись витрины гастронома с двумя рекламными плакатами. На первом распластанный на этикетке консервной банки краб убеждал всех, что он – «отличная закуска: питательная и вкусная», на втором довольная девочка с косичками едва удерживала в руках огромную банку сметаны. Вдоль витрин тянулась очередь. Люди были изображены очень схематично, но при этом в каждой едва намеченной фигурке чувствовалась неповторимая индивидуальность. И одновременно в каждой ощущалась какая-то подавленность, безнадежность.

– Рабочее название «Очередь», – все так же размеренно продолжал искусствовед. – Используемые материалы – ватман формата А4, карандаш ТМ, карандаш 3М. Состояние рисунка – удовлетворительное. Характер рисунка позволяет предположить авторство Зеленцова.

На третьем листе я узнал хорошо известную каждому москвичу сталинскую высотку – гостиницу «Украина». И снова рисунок казался мрачным, серым – но вовсе не из-за того, что был выполнен простым карандашом. От изображения громады, словно бы навалившейся на крошечные муравьиные фигурки людей на мосту, от тяжелых туч, будто поглотивших верхушку здания, снова веяло такой беспросветной депрессивностью, что впору взвыть… Но эксперт оставался бесстрастным и отстраненным, точно автомат.

– Эскиз номер три, – говорил он. – Рабочее название «Сталинская высотка». Используемые материалы – ватман формата А4, карандаши ТМ, Т и 2М. Состояние рисунка – удовлетворительное. Характер рисунка позволяет предположить авторство Зеленцова.

Последним Вика продемонстрировала уже не карандашный эскиз, а небольшую картину маслом все с тем же трамваем. Искусствовед описал и ее, более тщательно и подробно, чем эскизы, потом повернулся к нам:

– Это все?

– Да, все, – твердо сказала Вика, нарочно не глядя в мою сторону. – Больше у меня ничего такого нет.

По этому поводу мы накануне чуть не поссорились. Я настаивал, чтобы Вика продала фонду все до единой имеющиеся у нее работы Зеленцова, а она ни за что не соглашалась расстаться с картиной и рисунками, изображавшими Елену.

– У меня и так очень мало что осталось на память о маме, – твердила Вика. – Мама не любила фотографироваться, ее снимков у нас в альбоме – раз-два и обчелся. Так что портреты я не продам, и не уговаривай. Сколько бы мне за них ни предложили. Пусть даже миллион, как говорил этот Рэмбрандт…

– Вика, ну как же ты не понимаешь! – пытался увещевать я. – Хранить у себя эти картины просто опасно!

– Грек, ну ты что – заразился от Маньковского его сумасшествием, что ли? – недоумевала она.

– Черт, Вика, да я не о том! Дело ж не в плохой энергетике… А в том, что кто-то, скорее всего этот же самый Маньковский, охотится за картинами и пытается их уничтожить. Для тебя это что, новость? Тебя уже пытались обокрасть. Хочешь, чтобы нагрянули к тебе домой еще раз? А если они не ограничатся тем, что стибрят картины? А еще и захотят расправиться с тобой, как с теми, на ком были татуировки?

Говоря так, я нарочно сгущал краски и запугивал Вику, пытаяясь заставить ее принять единственное, на мой взгляд, верное решение. Но обычно мягкая и не склонная к спорам Вика в этот раз уперлась прочно, как фонарный столб.

– Расправляться со мной никто не будет, рисунков Зеленцова на мне нет. А воров мне бояться нечего, мамины портреты пока так и хранятся в ячейке банка.

Словом, у меня ничего не получилось. Вика настояла на своем, и теперь показала эксперту лишь часть доставшихся ей в наследство рисунков.

– Что ж, – подытожил Макс Яковлевич, – тогда поставим на этом точку.

– И что дальше? – нетерпеливо спросил я.

– Сейчас мы заверим у нотариуса опись, – пояснил эксперт, – а также факт передачи ваших произведений искусства мне для экспертизы и оценки. Когда все будет готово, я свяжусь с вами, сообщу результаты экспертизы и озвучу приблизительную стоимость вашей коллекции. После чего вы уже вступите в переговоры непосредственно с представителями фонда. А пока, Феофан Андреевич, вам просили передать вот это.

И он протянул мне узкий и длинный запечатанный конверт – чисто белый, без каких-либо надписей или картинок. Внутри обнаружилась пачечка стодолларовых банкнот.

Я поблагодарил, спрятал деньги и поинтересовался:

– Макс Яковлевич, а вы можете сейчас хотя бы примерно сказать, сколько стоят эти рисунки?

Эксперт замялся.

– Я предпочитаю не озвучивать какие-либо цифры до получения результатов экспертизы…

– Ну пожалуйста, Макс Яковлевич! Очень вас прошу. – Против умоляющего голоска Вики и той умильной рожицы, которую она скроила, на мой взгляд, устоять было очень трудно. И у искусствоведа тоже не получилось.

– Ну разве что очень приблизительно… Думаю, каждый карандашный набросок будет оценен где-то в пределах пяти, может быть, семи тысяч долларов. Что касается картины, то ее цена примерно раза в два-три выше.

И так как ни я, ни Вика ничего на это не ответили, он истолковал наше молчание по-своему:

– Возможно, вы рассчитывали на большую сумму и теперь разочарованы. Но примите во внимание то, что имеющиеся у вас работы Зеленцова, скорее всего, относятся к раннему периоду его творчества, времени, когда он еще не овладел той уникальной техникой, которая и принесла ему всемирную славу. Вот если бы в вашей коллекции имелся хоть один эскиз, выполненный в этой технике… Тогда, конечно, было бы совсем другое дело. А так мой вам профессиональный совет: если фонд предложит вам сумму, близкую к тем, что я назвал, – соглашайтесь. В современной России вам не удастся продать рисунки Зеленцова дороже, а вывести их за границу не позволит закон.

Разумеется, эксперт ошибался. Мы вышли из нотариальной конторы не только не разочарованными, а обнадеженными и чуть ли не окрыленными. Двадцать пять, а то и больше тысяч долларов, которые уже почти стали реальностью, были для нас обоих баснословной суммой. Вика вся светилась от радости и, не замолкая, щебетала, планируя, что она сможет купить на эти деньги. И первой в этом списке значилась квартира.

Я тоже чувствовал себя счастливым – и от радости за Вику, и благодаря полученному от заказчицы гонорару. Деньги были очень кстати, после поездки в Северную столицу от вытащенной из заначки тысячи осталось не так уж много. Но теперь ничто не мешало с легким сердцем прогулять эти «сладкие остатки», и я пригласил Вику отметить мой заработок в кстати подвернувшемся ресторане.

Вечер еще не наступил, и в просторном зале было пока не слишком людно, только в одном из боковых пределов шумно гуляла свадьба, время от времени выплескивая сквозь позолоченную арку плечистых бритоголовых бугаев в клубных пиджаках, субтильных длинноволосых юношей, увешанных драгоценностями дам в вечерних туалетах или девиц в поясах, пытающихся выдать себя за юбки. После минутной заминки – ой, куда это мы попали? – они возвращались за свисающие из-под позолоченных завитушек красные бархатные шторы, из-за которых глухо доносились раскаты «горько» и «пей до дна».

За окном, возле которого устроились мы с Викой, между одевшихся свежей зеленью берез припарковался свадебный кортеж – иномарка, «Волга» и пара «Жигулей», украшенных лентами и искусственными цветами.

– Бр-р. – Я передернул плечами. – Что за манера лепить на свадебную машину искусственные цветы? Как на кладбище…

Вика улыбнулась:

– Ну может быть… Хотя живые тут, наверное, и не подходят, быстро завянут. А мне все равно нравится. Вообще, по-моему, свадьба – это так красиво!.. Белое пышное платье, фата, торт, цветы, ленты… Недавно кто-то из девочек у нас в костюмерке говорил, что теперь можно на свадьбу не только иномарку арендовать, но даже настоящую карету с лошадьми, представляешь!

Викино лицо сияло, глаза горели, и воображение наверняка рисовало самые прекрасные и радужные картины: вот она в пышном белоснежном наряде выходит из золоченой кареты, а рядом с ней… Дорого бы я дал, чтобы узнать, кого именно она видит рядом с собой – меня или нет? А если все-таки меня?

Трудно было представить себе более подходящий момент для того, чтобы опуститься на одно колено и сказать: «Вика, выходи за меня замуж! У нас будет свадьба и с каретой, и с лошадьми, и со всем, что ты только захочешь!» Может быть, Вика даже ждала, что я сейчас так и скажу… Но я промолчал. Счел, что делать предложение девушке, которая в скором времени должна стать обладательницей немалой такой суммы в устойчивой валюте – это как минимум не по-мужски. Раньше я как-то не думал об этом. А теперь понял, как буду выглядеть, начни я сейчас приударять за ней – исключительно как охотник за богатой невестой. Будь я на ее месте, ни за что бы не поверил в искренность собственных чувств. Как в фильме «Здравствуйте, я ваша тетя!» – «Он любит не меня, а мои миллионы»… И я промолчал. Просто промолчал. Не сказал ни слова ни в ресторане, ни потом, когда провожал Вику домой на такси. Я имею в виду – не сказал ни слова о самом важном. Конечно, мы все это время разговаривали, но говорили совсем не о том, о чем хотел бы говорить я. Да и не только говорить…

Работы за время моего импровизированного отпуска накопилось порядочно, да и к своим собственным делам давно было пора вернуться – как выяснилось, за время моего отсутствия мне уже не раз звонили и владельцы точек на рынках, и Заур, и моя «крыша» Руслан. Всех интересовало, куда это я подевался, и все были не слишком-то довольны моим исчезновением. Так что, вернувшись из Питера, я снова стал допоздна засиживаться в архиве, пытаясь наиболее эффективно совместить копирование кассет с основной работой.

Так было и в тот вечер, когда около половины девятого зазвонил телефон. Я снял трубку не слишком охотно, так как был уверен, что это опять трезвонит кто-то из «деловых партнеров». Но это, к огромной моей радости, оказалась Вика.

– Грек, мне очень нужно с тобой встретиться! – с явным волнением проговорила она.

– Что случилось? – признаться, я перепугался не на шутку. – Ты в порядке?

– Со мной-то все хорошо, не волнуйся, – успокоила Вика. – Но я узнала кое-что важное. Тебе обязательно нужно это узнать… Только лучше не по телефону. Ты можешь сегодня со мной встретиться?

– А ты сейчас где, на работе?

– Да.

– Тогда скажи, во сколько подойти к твоему театру.

Спектакль закончился сразу после десяти, но костюмеры освобождались позже – ведь им нужно было дождаться, пока актеры переоденутся, забрать у них костюмы, проверить, все ли в порядке, и развесить вещи по местам. К тому времени, когда Вика вышла из служебного входа, значительная часть артистов и зрителей уже успела разойтись, а я – слегка озябнуть, так как вечер неожиданно выдался прохладный, а на мне была только футболка. В поисках свободной скамейки поближе к фонарю мы немного прошлись по Тверскому бульвару, а когда присели, Вика достала из сумки толстую газету, открытую где-то посередине, и протянула мне. Я машинально глянул на колонтитул и прочел название – «Российский криминальный вестник».

– Ее наша зав бутафорским цехом читает, – объяснила Вика, не дожидаясь моих вопросов. – И я случайно увидела эту статью…

Первым бросилось в глаза сопровождавшее заметку фото – «треххвостый» питерский мостик и храм, так похожий и одновременно не похожий на нашего Василия Блаженного. Надо же, мы только что там были!.. Однако ж содержимое заметки поразило меня куда сильнее, чем это совпадение. В ней говорилось о криминальном происшествии, случившемся сразу после нашего отъезда из Северной столицы. Средь бела дня именно на том самом мосту встретились два пожилых бизнесмена – владелец туристической компании, названный в статье «господин И», и хозяин антикварного салона, некто «господин В». Между ними произошел конфликт, окончившийся столкновением, имевшим печальные последствия для обоих. С помощью обнаруженного на месте преступления ножа «господин И» нанес своему противнику несколько глубоких порезов лица и шеи. Что касается антиквара, то, судя по характеру травм его оппонента, он был вооружен чем-то вроде шпаги. Его оружие пока не найдено, видимо, оно до сих пор покоится на дне канала Грибоедова, в который свалились и оба противника – после того, как нанесли друг другу ряд травм, несовместимых с жизнью. По удивительному стечению обстоятельств именно в тот момент под мостом проходил прогулочный теплоход. В результате оба тела попали в винты и оказались сильно искалечены.

– Они что, сошли с ума? – тихо спросила Вика.

Я пожал плечами. Действительно, все выглядело странно. Ну, допустим, Рэмбрандт и Гвир случайно встретились на мосту и поссорились, такое возможно, они действительно терпеть друг друга не могли. Может быть, даже дело дошло до рукоприкладства и в ход пошла шпага-трость, которую показывал нам антиквар, а «дядя Боря» выхватил нож… Но где же была в это время их охрана?..

– И это еще не все, – тихо сказала Вика, забрала газету и, перевернув несколько страниц, показала мне объявление.

Эта фотография тоже была мне хорошо знакома, только изображала она не живописный питерский пейзаж, а Маньковского в белом балахоне с янтарным медальоном на груди. Оказывается, турне «профессора» по городам и весям не ограничивалось только поездкой в Санкт-Петербург – на следующей неделе он собирался выступать в Екатеринбурге.

– Ты это видишь, да? – тонкий пальчик Вики ткнул в название города. – Знаешь, Грек, это уже не может быть простым совпадением! Ведь ты говорил, что последний из этой восьмерки обосновался как раз в Свердловской области?

Я растерянно кивнул.

– Нужно его предупредить, Грек, обязательно! – горячо воскликнула Вика.

– Рэмбрандта и Гвира мы с тобой предупредили, – возразил я. – Но им это не помогло…

– Как же все это ужасно… – вздохнула Вика. – Вроде только что с ними разговаривали – и вдруг оба мертвы. Убиты, да еще так зверски! Просто кошмар какой-то! Как стало страшно…

В последнем я был совершенно с ней согласен. С тех пор как Вика появилась в моей жизни, я постоянно за нее боялся. Не только из-за Маньковского, вообще из-за всего. Ведь она живет в каком-то богом забытом месте, да еще и возвращается домой поздно… В любую минуту может что-то случиться. Надо будет, пожалуй, чаще провожать ее домой.

– Ты все-таки придумай что-нибудь насчет этого фермера из Свердловской области, – попросила Вика, выходя из такси. – Позвонить ему вряд ли удастся, сомневаюсь, что у него есть телефон… Но, может, хоть письмо написать?

– Что-нибудь придумаю, – пообещал я. – А ты смотри, осторожней там.

Я проследил, как она входит в подъезд, прислушался, все ли тихо-спокойно, дождался, пока в квартире Вики зажжется свет, а сама она помашет мне рукой из окна, мол, все в порядке, и только после этого дал водителю команду везти меня домой.

Придя на работу на следующее утро, я первым делом заказал разговор с Кронштадтом.

Вообще-то я уже несколько дней собирался позвонить Артему. А все потому, что, вернувшись из питерской поездки, я как вежливый человек связался со Снежаной, поблагодарил ее за помощь и передал привет от Артема. После чего блондиночка стала так настойчиво расспрашивать меня о нем и так искренне расстроилась, когда узнала, что я с Артемом не виделся, а общался только по телефону, что я сразу понял – тут все не так-то просто… А поняв, слегка призадумался.

Всю жизнь я старался не лезть не в свое дело и считал, что только так и надо. Другие люди, мол, и без меня во всем разберутся. И возможно, это правильно – в том смысле, что не надо навязывать никому своего мнения, не надо учить других жить и лезть с советами, когда тебя об этом не просят. Но если в твоих силах помочь другому человеку, сделать для него что-то хорошее – то почему бы и нет? Люди вокруг постоянно нуждаются в помощи, только мы предпочитаем этого не замечать, прикрываясь этой самой отмазкой про «не свое дело». А меж тем – ну что, тебя сильно убудет, если ты кому-то предложишь свою помощь? Если она не нужна, человек просто откажется, и все. А если нужна, то, глядишь, одним счастливым на Земле на некоторое время станет больше.

– Спасибо за помощь, коллега, – бодро начал я, дозвонившись до Артема. – Привет Снежане передал. И… хочешь совет?

– От хорошего человека почему бы не послушать? – По его голосу чувствовалось, что он улыбается.

– Ты с ней созвонись как-нибудь, – несколько смущаясь, пробормотал я. – Ну по собственной то есть инициативе. Она тут от работы с ног валится, надоело ей все до чертиков. И на тебя, кажется, обижается: мол, забыл и все такое…

– Хм. – В трубке на некоторое время повисла пауза. – Пожалуй… А я думал… Говорил ведь ей… Слушай, если получится, с меня причитается.

– Если получится, мы будем с тобой квиты, – рассмеялся я. – А то пока что это я твой должник. У меня опять появился один вопрос… Но не знаю, в твоих ли силах, а к кому еще обратиться, и вовсе ума не приложу.

– Попытка не пытка, – усмехнулся Артем. – Гони свой вопрос.

– Мне хотелось бы побольше узнать о той зондеркоманде, что стояла в Тихвине. Я так понимаю, их там же всех и положили, причем свои же? Ну а кого не положили, расформировали и на фронт отправили?

– Тоже мне, бином Ньютона, – весело отозвался Артем. – Мне даже рыться не надо, чтобы где-то чего-то отыскать, я и так знаю. Хочешь – записывай, хочешь – запоминай. Зондеркоманда называлась Die Rasiermesser, то есть опасная бритва. Знаешь, что такое зондеркоманда?

– Да кто ж не знает? – удивился я. – Воинская часть СС.

– Эх ты, штафирка, – снисходительно хмыкнул Артем. – Зондеркоманда – это вроде как у нас дисбат. Туда сгоняли всякую шваль – зэков, всяких неблагонадежных, фольксдойче и так далее. Но это было в самом начале. Потом в зондеркоманды стали набирать коллаборационистов.

– Кого? – не понял я.

– Предателей, – объяснил Артем. – Соглашателей гитлеровских, приспешников из оккупированных территорий. Набрали шушеры со всей Европы, от Португалии до, из песни слова не выкинешь, наших, если можно их так назвать. Так вот, интересующая тебя зондеркоманда как раз была из таких условно наших, из прибалтов.

– А командира их как звали? – на всякий случай уточнил я.

– Вот этого не скажу, – признал Артем. – Знаю, что был он в неплохих чинах, гауптман или что-то вроде. Зато могу рассказать тебе про эту зондеркоманду такую историю, что ахнешь…

– Про Ильзу Кох, что ли? – невиннейшим голосом переспросил я.

– У-у, так ты уже знаешь, – протянул он. – Интересно, от кого бы это?

– Да так, с монахом одним поговорил.

– Ты что, аж в Тихвин, что ли, мотался? – удивился Артем. – Как там отец Василий?

– Отдал Богу душу, – вздохнул я.

– Царство ему небесное, крепкий был старик… – печально проговорил Артем после паузы. – Ох, жаль-то его как… Так с кем же ты тогда общался?

– С отцом Тихоном, – честно ответил я.

Артема это отчего-то восхитило:

– Ух ты! С Нелюдимым!.. Ты не психолог, часом? Или, может, из органов? – добавил он с подозрением. – Чтобы отца Тихона разговорить, надо быть… ну я даже не знаю кем…

– Странно… Мне он не показался таким уж нелюдимым, – сообщил я. – Хороший дядька.

– Раньше он всех сторонился, – объяснил Артем. – Даже за столом с нами почти никогда не сидел, а уж в бане мыться наотрез отказывался.

Я усмехнулся: у отца Тихона была как минимум одна внушительная причина избегать общей бани. Та, что украшала его спину. Кстати, о татуировках…

– Ты про лампу-то знаешь? – спросил я. Хотя, если он собрался мне рассказывать про Ильзу Кох…

– Кто ж про нее не знает! – воскликнул Артем. – Отец Василий нам про нее такие страсти рассказал, я пару ночей спать не мог. Еще совсем зеленым тогда был.

– Что за страсти? – удивился я.

– Ну отец Василий говорил, что материал для лампы с живого человека брали. Без всякого наркоза, разумеется. Этот гауптман хренов вроде как до войны врачом был, хирургом. И вроде даже неплохим. А как к СС прибился, так и полезло наружу, что хирургия для него – не инструмент спасения, а возможность резать живое тело. Причем использовать он при этом предпочитал не скальпели и ланцеты, а самую простую опасную бритву с костяной рукоятью. Потому и зондеркоманда его так называлась.

– Слушай, Артем… Ты же помнишь, что на коже, ну, из которой эта лампа сделана, была татуировка?

– Помню, конечно. Такое разве забудешь? Да и рисунок очень своеобразный. Линкор «Октябрьская революция», а сквозь него словно детское личико глядит…

– А ты не помнишь, рассказывал ли отец Василий что-нибудь об этой татуировке? Например, кто ее делал, почему именно такую?

Мой собеседник некоторое время помолчал.

– Нет, пожалуй, ничего такого он не рассказывал, – с явным огорчением произнес, наконец, он. – Ну то есть он говорил, что среди его товарищей-матросов был кто-то, кто хорошо рисовал. Они вместе в плен попали, то есть во время того самого десанта. Но это все. Имени не упоминал.

– Жаль, – посетовал я. – Дружище, а ты сможешь хотя бы найти мне фамилию того «хирурга», ну гауптмана?

– Обещать не буду, но попробую, – согласился Артем. – Если эта чертова фамилия хоть где-нибудь засветилась – найду. Не такие загадки разгадывали. Как чего нарою, я тебя наберу. Диктуй телефон.

– Спасибо, приятель! С меня причитается. Два раза уже, а найдешь мне фамилию – так и трижды.

– Да подожди ты благодарить, я еще ничего не сделал, – ответил верный себе Артем, после чего мы распрощались.

Я вернулся к работе, параллельно копируя кассеты, но голова была занята совершенно другими вещами. Интуитивно я чувствовал, что две эти на вид совершенно разные истории – зверства в тихвинском концлагере и смерти бывших зэков с татуировками – как-то связаны между собой. Но как именно – не имелось ни одной мало-мальски годной версии.