Сон о красных руках
Первое мнение, которое мне высказали о Джейкобе Сетле, сводилось к простому описанию: «Он унылый парень». В этом определении, едином для всех, кто работал вместе с Сетлом, чувствовались скорее легкое снисхождение и отсутствие позитивных чувств, чем окончательное мнение, которое определяет отношение к человеку со стороны общества. И все-таки оно как-то не вязалось с его внешностью, что подсознательно наводило меня на размышления. Постепенно, когда я познакомился лучше с этим местом и с рабочими, у меня появился особый интерес к Джейкобу. Я обнаружил, что он всегда был склонен проявить доброту, если это не требовало денежных затрат, превосходящих его скромные средства, зато ее проявления были разнообразными. Он демонстрировал предупредительность, терпимость и самоограничение, а эти качества являются истинным милосердием в нашей жизни. Женщины и дети инстинктивно ему доверяли, но, как ни странно, он их сторонился, за исключением тех случаев, когда те болели; тогда он робко и стеснительно приходил на помощь, если имел такую возможность. Он вел уединенную жизнь, сам занимался хозяйством в крохотном домике на самом краю вересковой пустоши, больше похожем на лачугу и состоявшем из одной комнаты. Существование этого человека казалось таким печальным и одиноким, что мне захотелось его развеселить. Вскоре для этого выпал удобный случай: мы оба дежурили у постели ребенка, которого я случайно ранил, и я предложил Джейкобу взять почитать одну из книг. Он с радостью принял предложение, и, когда мы расстались в серых рассветных сумерках, я чувствовал, что между нами возникло некоторое взаимное доверие.
С чужими книгами Джейкоб Сетл обращался очень аккуратно и возвращал их точно в срок, так что со временем мы стали друзьями. Раз или два по воскресеньям я пересекал вересковую пустошь и заходил к нему, но во время таких визитов Джейкоб бывал таким застенчивым и смущенным, что я чувствовал себя неловко. А сам он ни при каких обстоятельствах ко мне не заходил.
Однажды, ближе к вечеру воскресенья, я возвращался после долгой прогулки по болотам и, когда проходил мимо домика Сетла, остановился у его двери, чтобы поздороваться. Так как дверь была закрыта, я подумал, что хозяина нет дома, и просто постучал для проформы или по привычке, не ожидая ответа. К моему удивлению, я услышал внутри слабый голос, хоть и не разобрал слов. Я тут же вошел и нашел Джейкоба лежащим на кровати полуодетым и бледным, как смерть. Пот градом катился по его лицу, а руки бессознательно сжимали простыни; так тонущий человек хватается за все, что подвернется под руку. Когда я вошел, Джейкоб приподнялся с диким, затравленным выражением на лице. Глаза бедняги были широко раскрыты и неподвижны, как будто ему явилось нечто ужасное, но когда он меня узнал, то снова опустился на кушетку со сдавленным стоном облегчения и опустил веки. Я постоял рядом минуту или две, пока он переводил дух. Потом Джейкоб открыл глаза и посмотрел на меня, но с таким горестным отчаянием, что даже я, человек бывалый, предпочел бы увидеть скорее неподвижный, полный ужаса взгляд. Я сел рядом с ним и справился о его здоровье. Джейкоб ответил не сразу, только сказал, что не болен; но затем, пристально посмотрев на меня, приподнялся на локте и произнес:
– Премного вам благодарен, сэр, но я лишь говорю вам правду. Я не болен в том смысле, который обычно вкладывают в это слово, хотя, видит Бог, случившееся со мной хуже всех известных врачам болезней. Я расскажу вам все, ведь вы так добры, но надеюсь, что вы не передадите услышанное здесь ни одной живой душе, так как это может принести мне гораздо больше неприятностей. Меня преследует дурной сон.
– Дурной сон? – воскликнул я, надеясь его развеселить. – Но с рассветом – или с пробуждением – сны исчезают без следа!
Тут я осекся, потому что еще до того, как Сетл заговорил, я увидел ответ в безнадежном взгляде, которым он окинул свое тесное жилище.
– Нет-нет, то, о чем вы говорите, относится к людям, живущим с комфортом и в окружении тех, кого они любят. А для тех, кто вынужден проводить свои дни в одиночестве, все в тысячу раз хуже. Какое облегчение может мне принести пробуждение в ночной тиши, когда вокруг меня – лишь обширная пустошь, полная голосов и лиц, которые превращают мое пробуждение в кошмар, что хуже любого сна? Ах, мой юный сэр, у вас нет прошлого, которое способно посылать людям свои легионы, пустоту и мрак, и я молю милостивого Господа, чтобы у вас его никогда не было!
В голосе Джейкоба ощущалась настолько непреодолимая уверенность, что я отказался от попытки оспаривать его одиночество. Чувствовалось, что здесь кроется скрытое влияние некой силы, которого я не могу понять. Не зная, что сказать, я замолчал и почувствовал облегчение, когда Сетл заговорил сам:
– Это снится мне две последние ночи. В первую ночь было очень тяжело, но я справился. Вчера ночью само ожидание было еще хуже, чем сам сон, – до того момента, как это видение началось, а потом оно уничтожило всякое воспоминание о меньшей боли. Я не мог уснуть почти до рассвета, а потом он снова пришел, и с этим сном вернулся весь ужас сегодняшней ночи. С тех самых пор я страдаю так, как, уверен, страдают лишь умирающие…
Еще до того, как он закончил фразу, я принял решение постараться перевести нашу беседу в более жизнерадостное русло.
– Что ж, тогда постарайтесь сегодня уснуть пораньше, до того как наступит ночь. Сон освежит вас, и я вам обещаю, что после этой ночи кошмаров больше не будет.
Он безнадежно покачал головой, но больше не сказал ничего, поэтому я еще немного посидел у него, а потом ушел.
Придя домой, я отдал распоряжения на вечер, так как решил разделить одинокое бодрствование Джейкоба Сетла в его домике на пустоши. Я рассудил, что если он уснет до захода солнца, то проснется задолго до полуночи, и поэтому, как раз в тот момент, когда городские колокола били одиннадцать, я стоял напротив его двери, вооруженный сумкой, где лежали мой ужин, большая бутылка про запас, пара свечей и книга. Луна светила ярко, и на пустоши было светло, почти как днем, но время от времени по небу пробегали черные тучи, и наступала темнота, по сравнению со светом казавшаяся почти осязаемой.
Я тихо открыл дверь и вошел, не разбудив Джейкоба. Он без движения лежал на кровати лицом вверх и снова обливался потом, а лицо его было бледным. Я попытался представить себе, какие видения проходят перед закрытыми глазами этого человека, если они приносят ему такое горе и страдания, отражавшиеся на его лице, но мне не хватило воображения, и я стал ждать пробуждения Сетла. Оно наступило неожиданно и тронуло меня до глубины души: с бледных губ Джейкоба сорвался приглушенный стон, он приподнялся и снова упал на подушку. Было ясно, что этот стон свидетельствовал об осознании или завершении каких-то мыслей, посетивших его раньше.
«Если это сновидения, – сказал я себе, – то они должны быть основаны на чем-то ужасном. О каком же ужасном факте из своего прошлого он тогда говорил?»
В тот самый момент, когда я размышлял об этом, Джейкоб осознал, что я сижу рядом с ним. Мне показалось странным, что он ни на мгновение не усомнился, окружает его сон или реальность, как это обычно бывает с просыпающимися людьми. С радостным криком он схватил меня за руку и сжал ее в своих влажных, дрожащих пальцах, как испуганный ребенок цепляется за того, кого он любит.
– Ну-ну, все в порядке, – попытался успокоить его я. – Я пришел посидеть с вами сегодня ночью, и мы вместе попытаемся побороться с этим неприятным сном.
Внезапно Джейкоб отпустил мою ладонь и рухнул обратно на кровать, закрыв лицо руками.
– Побороться? С неприятным сном? Ах, нет, сэр, нет! Ни один смертный не может победить этот сон, так как его посылает Бог – и он выжжен вот здесь! – с этими словами бедняга ударил себя по лбу, а потом продолжал: – Это тот же самый сон, всегда один и тот же, и его сила нарастает, чтобы мучить меня всякий раз, когда он приходит ко мне.
– Что же вам снится? – спросил я, думая, что разговор об этом может принести ему облегчение, но Джейкоб отпрянул и ответил после долгой паузы:
– Нет, этот сон лучше не рассказывать. Возможно, он больше мне не приснится.
Он явно пытался скрыть от меня нечто такое, что таилось за его сном, поэтому я сказал:
– Хорошо. Надеюсь, вы видели его в последний раз. Но если он вернется, вы мне расскажете, не так ли? Я спрашиваю не из любопытства, но потому что считаю, что вы, быть может, почувствуете облегчение, если заговорите.
– Если он приснится мне снова, я вам все расскажу, – ответил Джейкоб с такой торжественностью, которая показалась мне почти чрезмерной.
Что ж, раз так, я попытался отвлечь его мысли от этой темы и перевести в более житейское русло, поэтому достал ужин и убедил Сетла разделить его со мной, в том числе и содержимое бутылки. Через некоторое время, когда он пришел в себя, я раскурил сигару, угостив его другой; мы курили почти час и беседовали о том о сем. Мало-помалу комфорт тела дошел до мозга Джейкоба, и я видел, как сон опускает свои добрые ладони на его веки. Он тоже это почувствовал и сказал мне, что теперь он в полном порядке, и я могу без опаски покинуть его. На это я ответил, что, в порядке он или нет, я смогу увидеть при свете дня, зажег вторую свечу и начал читать, а он уснул.
Постепенно книга увлекла меня настолько, что вскоре я вздрогнул, почувствовав, как она выпала из моих рук. Я взглянул на Джейкоба и убедился, что он еще спит; к моей радости, на лице его было редкое для этого человека выражение счастья, а его губы шевелились, как бы произнося слова. Затем я вернулся к своим делам, и, когда очнулся снова, кровь застыла у меня в жилах: голос с кровати рядом со мной молил:
– Только не этими красными руками! Никогда, никогда!
Взглянув на Джейкоба, я обнаружил, что он по-прежнему спит, однако бедняга мгновенно проснулся и не удивился, увидев меня. И снова в нем чувствовались апатия и безразличие к окружающему миру. Тогда я сказал:
– Успокойтесь и расскажите мне ваш сон. Вы можете говорить свободно – я не предам вашего доверия и, пока мы оба живы, никому не расскажу о том, что вы мне решите поведать.
– Я уже обещал, что расскажу вам; но лучше мне вам сначала рассказать, что предшествовало этому сну, чтобы вы поняли. В далекой юности я был школьным учителем приходской школы в маленькой деревне на западе страны. Как она называлась, сейчас не важно. Я был помолвлен с девушкой, которую любил почти до благоговения, но пока мы ждали того момента, когда сможем накопить денег, чтобы создать семью, появился другой мужчина. Обычная история. Он был почти так же молод, как и я, – красивый джентльмен с благородными манерами, которые привлекают женщин нашего класса. Он ходил на нашу реку удить рыбу, и моя возлюбленная встречалась с ним, пока я работал в школе. Я уговаривал ее отречься от него, умолял, предлагал пожениться сразу же и уехать, начав жизнь в чужой стране, но она и слушать ничего не желала. Было очевидно, она всерьез увлечена этим человеком. Тогда я сам решил встретиться с ним и попросить его поступить с девушкой порядочно, чтобы о ней не пошли разговоры и сплетни. Я пошел туда, где договорился с ним встретиться, чтобы нам никто не помешал, и мы встретились! – Здесь Джейкобу Сетлу пришлось сделать паузу. Казалось, что слова встали ему поперек горла, так что он начал задыхаться. Справившись с приступом, он продолжал: – Сэр, видит Бог на небесах, в тот день у меня не было никаких эгоистических мыслей. Я слишком любил мою красавицу Мэйбл и не удовольствовался бы частью ее любви. К тому же я слишком часто размышлял над своим несчастьем, чтобы не понимать: что бы с ней ни случилось, мне надеяться не на что.
Избранник Мэйбл держался со мной оскорбительно высокомерно – вы, сэр, джентльмен и, вероятно, не можете понять, каким оскорбительным бывает высокомерие человека, стоящего выше вас по положению, – но я все стерпел. Я просил его не причинять моей любимой зла, так как то, что для него могло быть всего лишь развлечением от скуки, разбило бы ей сердце. Я никогда не сомневался в ее искренности и не думал о самом худшем, что с ней может случиться, но боялся лишь того, что она будет несчастна. Однако, спросив этого человека, когда он намерен жениться на Мэйбл, и услышав в ответ смех, я вышел из себя и сказал ему, что не собираюсь сидеть сложа руки и смотреть, как делают несчастной дорогую мне женщину. Тут он тоже рассердился и в гневе наговорил о Мэйбл таких жестоких вещей, что я тут же поклялся, что скорее убью его, чем позволю навредить ей. Бог знает, как это вышло, потому что в моменты вспышек гнева трудно запомнить переход от слов к кулакам, но я вдруг обнаружил, что стою над трупом соперника, а мои руки красны от крови, льющейся из его разорванного горла. Свидетелей нашей ссоры не было, к тому же в наших краях он был чужаком без родственников, которые могли бы его искать, а убийство не всегда становится достоянием общественности – по крайней мере, не сразу. Не знаю, возможно, кости этого человека еще гниют в той речной заводи, где я его оставил. Как бы там ни было, никто не заподозрил неладного в его отсутствии, как не задумался и о причинах исчезновения. Никто, кроме моей бедной Мэйбл, которая не смела заговорить. Но все оказалось напрасным: вернувшись через несколько месяцев – а после случившегося я не мог продолжать жить в том месте, – я узнал, что о бесчестье моей возлюбленной узнали люди, и она умерла, не снеся позора. До того момента меня поддерживала мысль, что мой неправедный поступок спас ее будущее, но теперь, когда я узнал, что опоздал и что убитый мною мужчина опозорил мою бедную Мэйбл, я сбежал, терзаемый бесполезным чувством вины, не в силах вынести тяжести этой ноши. Ах, сэр, вы, не совершавшие подобного греха, не знаете, что значит носить его в себе! Может быть, вы думаете, что со временем становится легче, но это не так. Он растет и растет с каждым часом, пока не становится невыносимым, а вместе с ним растет чувство, что вы навсегда останетесь стоять за вратами Рая. Вы не знаете, что это такое, и я молю Бога, чтобы вы никогда этого не узнали. Обычные люди, для которых возможно всё, нечасто думают о Рае, если вообще думают. Для них он название, и только, и они довольствуются тем, что ждут и надеются. Но вы даже представить себе не можете, что Рай означает для тех, кому навечно отказано в возможности попасть туда. Не можете постичь ужасное, бесконечное стремление увидеть, как откроются его врата и ты присоединишься к белым фигурам по другую их сторону.
И здесь мы возвращаемся к моему сновидению. Во сне мне кажется, что передо мной возвышается портал с огромными воротами из толстой стали и брусьями толщиной с мачту, поднимающимися до самых облаков, так близко, что между ними можно разглядеть хрустальный грот, на сияющих стенах которого видно множество одетых в белое фигур с радостными лицами. Когда я стоял перед воротами, мое сердце и моя душа были переполнены восторгом и жаждой того, что я позабыл. А у ворот стояли два могучих ангела с расправленными крыльями и – ох! – с такими суровыми лицами. Каждый из них держал в одной руке огненный меч, а в другой – ремень, качающийся взад и вперед от их малейшего прикосновения. Ближе находились фигуры, закутанные с ног до головы в черное, так что виднелись только глаза. Они вручали всякому подходившему белые одежды, какие носят ангелы, и предупреждали шепотом, что каждый должен надеть предназначенное ему одеяние и при этом не запачкать, иначе ангелы не впустят его внутрь, а поразят огненными мечами. Мне не терпелось надеть свое облачение, поэтому я быстро набросил его на себя и поспешил к воротам. Но ворота не открылись, а ангелы, распустив ремни, указывали на мое платье. Я опустил взгляд и пришел в ужас – его покрывали кровавые пятна. Мои руки тоже были красны, они блестели от крови, которая капала с них, как в тот день, у берега реки. А потом ангелы подняли свои огненные мечи и поразили меня, и ужас закончился – я проснулся.
И с тех пор этот кошмарный сон приходит ко мне снова и снова. Я никогда не запоминаю, что со мной произошло, но сначала во мне всегда живет надежда, и это делает конец еще более ужасным. Я знаю, что кошмар приходит не просто из темноты, где обитают сны, но его посылает Бог в качестве наказания! Никогда, никогда не смогу я войти в эти врата, так как эти окровавленные руки всегда будут оставлять пятна на одеяниях ангелов!
Джейкоб Сетл говорил, а я слушал как зачарованный. В тоне его голоса, в его глазах, которые смотрели как будто сквозь меня, было нечто столь далекое, столь мечтательное, мистическое и притом возвышенное, что совершенно не вязалось с одеждой рабочего и нищенской обстановкой его жилища, что я начал сомневаться, не снится ли сон мне самому.
Мы оба долго молчали. Я с растущим изумлением смотрел на лежащего передо мной человека. Казалось, теперь, после этого признания, его душа, которая почти что упала в грязь, снова распрямилась и поднялась с упругой силой. Полагаю, я должен был прийти в ужас от его рассказа, но, как ни странно, этого не произошло. Конечно, неприятно выслушивать признания убийцы, но этого несчастного грубо спровоцировали на кровавый поступок, и в его преступлении отсутствовали эгоистичные мотивы, так что я не считал, что имею право судить его. Моей целью было утешить несчастного, поэтому я заговорил так спокойно, как только смог, потому что сердце мое сильно колотилось.
– Не нужно отчаиваться, Джейкоб Сетл. Бог очень добр, и его милосердие велико. Продолжайте жить и работать в надежде, что когда-нибудь вы, возможно, почувствуете, что искупили прошлое. – Тут я сделал паузу, так как увидел, что он постепенно погружается в сон, на этот раз – в естественный.
– Спите, – сказал я, – я побуду с вами, и сегодня нам больше не будут сниться кошмары.
Он с усилием собрался с духом и ответил:
– Не знаю, как вас благодарить за вашу доброту ко мне нынче ночью, но, думаю, сейчас вам лучше меня покинуть. Я постараюсь забыться; чувствую, что тяжесть свалилась с моей груди после того, как я вам все рассказал. Если я еще не совсем перестал быть мужчиной, я должен сам попробовать побороться за свою жизнь.
– Сегодня я уйду, если вы хотите, – ответил я, – но послушайте моего совета: довольно вам проводить свои дни в одиночестве. Идите к людям, живите среди них. Делите с ними свои радости и горести, и это поможет вам забыть. Одиночество превратит вас в меланхолика и сведет с ума.
– Я так и сделаю! – ответил Джейкоб почти в забытьи, так как сон уже овладевал им.
Я двинулся к выходу, а он смотрел мне вслед. Взявшись за щеколду, я выпустил ее, вернулся к кровати и протянул ему руку. Он схватил ее обеими руками и сел, а я пожелал ему доброй ночи, стремясь подбодрить.
– Мужество, приятель, мужество! Для вас есть работа на этом свете, Джейкоб Сетл. Вы еще сможете надеть белые одежды и войти в те стальные ворота!
Затем я ушел.
Неделю спустя я обнаружил хижину Сетла покинутой, и на его работе мне сказали, что он «уехал на север», а куда, никто точно не знал.
Через два года я на несколько дней остановился в Глазго у моего друга, доктора Мунро. Он был человек занятой и не мог уделить много времени прогулкам со мной, поэтому я проводил дни на экскурсиях в Троссекс, на Лох-Катрин и вдоль берегов Клайда. В предпоследний вечер я вернулся домой несколько позже, чем обещал, и обнаружил, что мой хозяин тоже опоздал. Горничная сообщила мне, что доктора вызвали в больницу по делу о несчастном случае на газовом заводе, и обед откладывается на час. Поэтому я снова вышел, сказав ей, что пройдусь и отыщу ее хозяина, а потом вернусь вместе с ним.
В больнице я обнаружил Мунро, когда он мыл руки, готовясь идти домой. Я походя спросил, зачем его вызвали.
– О, обычное дело! Гнилая веревка, а жизни людей ничего не значат. Два человека работали в газгольдере, когда веревка, скрепляющая мостки, на которых они стояли, лопнула. Наверное, это случилось перед самым обеденным перерывом, так как никто не заметил их отсутствия, пока остальные не вернулись. В газгольдере было около семи футов воды, так что им пришлось побороться за жизнь, беднягам. Тем не менее, когда их обнаружили, один из них был еще жив, и мы, хоть и с большим трудом, его вытащили. По-видимому, он обязан своей жизнью товарищу. Я никогда не слышал о таком героизме. Понимаешь, они плавали вместе, пока хватало сил, но в конце так выбились из сил, что даже проникший сверху свет и люди, обвязанные веревками, которые спускались на помощь, не могли заставить их бороться. И тогда один из них опустился на дно и поднял товарища над головой. Те несколько вдохов, подаренные им, и стали решающими в победе жизни над смертью. На них страшно было смотреть, когда их достали оттуда, так как газ и деготь окрасили воду в пурпурный цвет. Тот человек, который выжил, выглядел так, словно его выкупали в крови. Б-р-р!
– А второй?
– О, он еще хуже. Должно быть, это был очень благородный человек. Эта борьба под водой, наверное, была ужасной, это видно по тому, как кровь отлила от его конечностей. Глядя на него, начинаешь верить в возможность стигматов. Можно подумать, что такая решимость способна совершить все что угодно. Да, она даже может открыть двери в рай. Послушай, старина, зрелище не из приятных, особенно перед самым обедом, но ты же писатель, а случай очень странный. Думаю, это нечто такое, что ты бы не захотел пропустить, так как, по всей вероятности, ты больше никогда не увидишь ничего подобного. – С этими словами он повел меня в покойницкую больницы.
На носилках лежало тело, накрытое белой простыней, подоткнутой со всех сторон.
– Напоминает куколку, правда? Послушай, Джек, если есть доля истины в старом мифе о том, что бабочка символизирует душу, тогда та бабочка, которая выпорхнула из этой куколки, была очень благородной и несла на крыльях весь солнечный свет. Взгляни сюда!
Мунро открыл лицо покойника. Оно действительно выглядело ужасно и казалось покрытым пятнами крови, но я сразу же узнал этого человека. То был Джейкоб Сетл!
Мой друг опустил простыню еще ниже. Какой-то человек с чувствительной душой, судя по всему, скрестил руки Джейкоба на его окрашенной в пурпур груди. Когда я увидел их, мое сердце сильно забилось от волнения, потому что в моем мозгу тут же промелькнуло воспоминание о мучительном сновидении бедняги.
Теперь на этих бедных, отважных руках не было ни пятнышка, они стали белы как снег. И я отчего-то почувствовал, глядя на них, что кошмар Сетла наконец-то закончился. Эта благородная душа в конце концов заслужила право войти в те врата. Ведь теперь на белых одеждах не останется пятен от надевающих их рук.