Лариса Львова
Ешкин Род

Сначала Ешка услышала звуки, будто рядом с ней билось чье-то громадное сердце. Потом глухие удары переросли в ритмичное содроганье земли, которой когда-то засыпали Ешку. С надсадным хряпом лопнули корни, опутавшие, пронзившие ее тело. Зашевелился язык, вытолкнул изо рта печать – политую воском тряпку. Заныли, срастаясь, переломанные кости.

Ешка попробовала шевельнуться. Получилось. Земля больше не давила, не сковывала, не мешала двигаться. Только деревянный кол, вбитый в грудь, не давал приподняться. Ешка обхватила его хлипкими ладонями, потянула. Извиваясь под полуистлевшей тканью, щекоча соски и живот, из раны поползли черви.

Кожа помнила форму каждого подземного жителя: одни гладкие, в слизи, другие – с жесткими щетинками. Но хуже всего были жужелицы с их рвущими жвалами. А уж твари, которые откладывали яйца в ее нутре… Сколько же времени они глодали плоть, тянули жидкость, которая сочилась из нее?

Ешка устала бороться с колом и затихла.

А подземные толчки все не прекращались. Неведомая сила звала, тревожила, заставляла обернуться тугими жгутами размякшие, ставшие жировоском мускулы.

Ешка все-таки вырвала кол. Ввинчиваясь в слои земли, поползла наверх, навстречу звукам. Пробила костяшками пальцев слой дерна, разорвала спутанные в войлок корешки трав, расшвыряла тяжелые куски и выбралась.

Задрала к небу голову. Луна нежно коснулась обнаженной лобной кости, сморщенных коричневых глаз со сжатым в щель зрачком, погладила скулы.

Теперь Ешка смогла видеть.

Ночная просинь заливала мир. Жестяной гладью блестело озеро. Мокрые от росы травы и листья осин бликовали, перемигивались с полным диском на звездном небе.

Ешка оглядела руки – темная, иссиня-багровая, облупившаяся на суставах кожа становилась белой, светящейся, затягивала высунувшиеся кое-где косточки; загнутые вовнутрь черные ногти укорачивались, выравнивались.

А через миг возле ямы стояла прежняя Ешка, полуночница, и ловила звуки, которые подняли ее из проклятой могилы.

Ешка беззвучно рассмеялась. В темноте свернули белейшие зубы. Нашел кто-то потерянный ею бубен! Вызвал к жизни. Повернул время вспять.

Полуночница вдохнула призрачное свечение ночного мира и озерную влагу, которой было пропитано все вокруг.

Чуть поодаль, за кустарником, у темной стены леса, послышались голоса.

– Да отступись ты, Велимир, пойдем в село. Ничего с дедом не станется. Поплутает в лесу и вернется. Не впервой, поди… – сказал невысокий крепыш, хорошо видный Ешке.

Ей даже пришлось сощуриться – не ровен час, в темноте сверкнут глаза. Не ко времени это – показываться людям.

– То-то и оно, что такое впервой. Молчал столько лет на печи. А тут посредь ночи как закричит – поднимайтесь, люди! Беда! Всех переполошил. Тятя ругается, мать и жена мальцов успокоить не могут. И никто не заметил, как дед из избы утек. Почуял, видать, что-то, – возразил высоченный мужик. – Да еще старшие ребята ушли с вечера. Колобродят где-то, и послать за дедом некого.

– Да у него что чуйка, что голова – набекрень от старости. Проспится под кустом и вернется, – попытался возразить крепыш.

– Дедко! Ушкан! – заорал Велимир.

Остановился и прислушался – не раздастся ли какой звук в ответ. Тишина. Но по плечам здоровяка прошла дрожь. Ага, почуял Ешкин взгляд. Хорошо! Видать, ее сила не пропала, не утекла в землю.

Ночные прохожие вошли в лес.

А звуки бубна, которые, видать, были слышны только полуночнице да сбежавшему Ушкану, оборвались.

Ешка замерла. Многое, очень многое, напомнило ей имя прыткого деда. И поняла она многое… К примеру, сколько зим и лет промчалось, пока она кормила собой подземный народец. Другой бы на ее месте давно землею стал. Но только не она.

Ну что ж, пора начать новую жизнь со старой встречи.

И полуночница легкими, летучими, шагами двинулась в лес. Но не по тропе, которой прошли люди.