Назад: Часть 2 А ПОЕЗД ВСЕ БЫСТРЕЕ МЧИТ НА ЮГ…

Часть 3
ТИХО ПЛЕЩЕТ ВОЛНА…

9 (21) сентября 1854 года. Северный Крым, у русла реки Чатырлык Александр Хулиович Сан-Хуан, капитан Гвардейского флотского экипажа

Я поглядывал по сторонам и мурлыкал себе под нос:

Степь да степь кругом,
Путь далек лежит,
В той степи глухой
Подыхал злой бритт…

Конечно, пока мы ни единого бритта в степи так и не увидели, ни злого, ни доброго. Но я абсолютно точно знал, что это «пока»…

Вскоре после нашего прибытия в Херсон, стоя на берегу Днепра, я увидел, как на противоположном его берегу что-то бликнуло. Это было не там, где выгружались солдаты генерала Хрулёва, а чуть в стороне, в прибрежных зарослях. Конечно, это мог быть блик от начищенной солдатской бляхи или от бутылочного стекла на месте банкета, устроенного господами офицерами. Но, по старой привычке, я брал такие подозрительные мелочи на заметку, зная, что в нашем деле мелочей не бывает.

Интересно, что и наши «максы отто», в смысле «фон штирлицы», сообщили мне, что их коллеги в Херсонской крепости сообщили, что в округе замечены странные личности. Одну личность они даже задержали, хотя она все отрицала – мол, я всего лишь бедный путешественник, следующий из Киева в Одессу и ожидающий на берегу Днепра прихода парохода из Одессы. Дескать, мне просто интересно было наблюдать за солдатиками.

Узнали об этом и наши «особисты». Как они вышли на своих местных коллег, не знаю, но подозреваю, что без ротмистра Шеншина здесь не обошлось. Более того, они смогли договориться, чтобы им дали напрокат этого странника. После вдумчивой беседы тот перестал запираться и рассказал, что его наняли для того, чтобы он докладывал обо всех перемещениях русских войск. Особое внимание он должен был обратить на пароход «Святой Николай». Ну, и до кучи выяснилось, что его нанимателем являлся человек, с которым он познакомился по дороге из Киева, и что этот человек поселился в меблированных нумерах. Местные «особисты» в сопровождении Паши Филиппова поторопились навестить сии нумера и обнаружили забытые там плащ и чемодан. А сам джентльмен куда-то испарился сразу после нашего прибытия.

В бесхозном чемодане находилась одежда, вероятно, купленная в Киеве или в каком-нибудь другом российском городе, и дорожный несессер с туалетными принадлежностями. А вот плащ оказался примечательным. Хоть в нем и отсутствовали метки и ярлыки, но, по словам одного из коллег, именно такие плащи шьет одна известная фирма в Лондоне, на Сэвил Роу. Конечно, это еще ничего не доказывает, но, судя по описанию, данному хозяйкой «нумеров», наниматель говорил с акцентом, причем не с немецким и не с французским – обитатели Германии или Франции нередко останавливались у нее, и их акцент она знала хорошо.

«Интересно девки пляшут», – подумал я. Неужто бритты что-то готовят? Конечно, у неприятеля сейчас другие задачи; в нашей истории практически сразу после высадки в Евпатории последовал поход на юг и битва при Альме. Отвлекаться на север полуострова они пока не будут. Так что бояться нам, вероятно, нечего.

На «Рапторе» я отправил в Севастополь, кроме Шеншина и Грода, ребят Мишина, Пашу Филиппова, а также, после некоторого раздумья, Сашу Николаева. На катер мы погрузили и кое-какие запасы оружия и горючего.

Я долго раздумывал, послать на нем Ника или лучше Машу. Сам Ник уговаривал меня отправить нашу Валькирию, но я, пораскинув мозгами, решил, что мне в Севастополе нужен представитель в офицерском чине, Паша же из «конторы», и у него свои дела. А женщину никто всерьез воспринимать не будет – времена не те.

Что же касается Ника, то для меня даже удивительно, что он так быстро из врага-пиндоса превратился для меня с того памятного «бейсбольного матча» в друга, с которым я не задумываясь пошел бы в разведку (если он, конечно, научится не топать по-слоновьи и не пыхтеть, как паровоз).

И, признаюсь уж, был еще один серьезный довод. Конечно, мне ничего не светило с Машей. Но меня все равно радовало, что она с нами в безопасности; ведь кто знал, как именно сложится довольно рискованное дефиле «Раптора» через неприятельский флот, корабли которого, по словам генерала Хрулёва, кишмя кишат вокруг Тавриды. Впрочем, как я узнал еще вчера, он дошел до места назначения без особых проблем, хотя ему и пришлось устроить маленький «Трафальгар». Сидела бы Маша сейчас у самого синего моря, ела бы апельсины и запивала их терпким крымским вином, вместо того, чтобы трястись в нашей «самобеглой повозке» по широкой Таврической степи… Но как бы то ни было, вместо нее отправился в столицу русского Черноморского флота наш Берсерк.

Даже если у меня и не было ни единого шанса, меня все равно грела бы мысль о том, что Маша здесь, рядом. Вот же незадача – никогда особых романтических чувств ни к одной даме не испытывал (что не мешало мне время от времени наслаждаться обществом таковых), а тут, блин… Ладно, надеюсь, что рано или поздно все это утрясется. В чем, в чем, а в постоянстве чувств я замечен никогда не был.

Оба беспилотника взял с собой Паша – в Севастополе они могут пригодиться. А при разборе баржи мы нашли квадрокоптер, также переданный нам при формировании каравана. Мы его искали, когда поломался беспилотник, но найти не могли – кто же знал, что коробка с ним окажется не на «Егере», куда я приказал «охотникам» ее положить, а на барже, да еще и под ящиком с патронами… Хорошо то, что его в запарке не раздавили.

В тот же вечер мы узнали, что второй караван уже в пути и добрался до Борисова. Там «Денис Давыдов», несколько вооруженных пароходов, поболее наших «Егеря» и «Курьера», и несколько барж. С ними – полевой госпиталь. Поэтому двух тяжелораненых «охотников» мы оставили в Херсоне в ожидании этого госпиталя; прочие уже более или менее оправились от ран, и мы их взяли с собой.

Шведов мы распределили по подводам – увы, наши ребята плохо умели обращаться с этим видом транспорта. В обозе мы везли практически все наши припасы в сопровождении большей части моих ребят. А вот немногим везунчикам – вашему покорному слуге, Косте Самохвалову, Маше и четверым моим ребятам повезло – они следовали в относительном комфорте – на «Тигре». Что ни говори, при такой жаре намного приятнее сидеть в машине с кондиционером…

Из Херсона мы вышли вместе с батальонами, которые повел в Крым генерал Хрулёв. Наше авто стало чем-то вроде передового разведывательного подразделения. Мы выезжали вперед, распугивая своим появлением телеги чумаков, запряженные медлительными волами, и коляски местных аграриев. Проехав километров двадцать – двадцать пять, мы делали остановку и ждали, когда до нас доберется авангард пехоты вместе с обозом. Чтобы не маяться дурью, мы доставали из «Тигра» квадрокоптер, запускали его в синее небо Тавриды и с помощью этого девайса обозревали окрестности. О результатах авиаразведки мы докладывали по рации генералу Хрулёву. Вместе с ним следовал наш радист, который и поддерживал между нами постоянную связь. И только потом мы в тоске и неге ожидали подхода пехоты. Правда, мы выставляли на всякий случай парный дозор, который наблюдал за окрестностями.

И вот мы остановились на очередную рекогносцировку. Природа была на удивление однообразной. Степь да степь кругом, и лишь где-то в полукилометре отсюда виднелось высохшее русло какой-то речки (после я узнал, что именуется она Чатырлык), по обеим сторонам которой росли высокие кусты и отдельно стоящие пирамидальные тополя. Весь личный состав вывалил из «Тигра», в котором остался лишь один боец, чья голова торчала из люка в крыше вездехода.

Маша хотела было уйти подальше от нас, чтобы «пособирать цветы», но тут меня словно кто-то толкнул в бок. Нет, я не заметил ничего подозрительного, но у меня вдруг появилось чувство, будто на меня кто-то уставился и не отводит злого пристального взгляда. Я приказал побыстрее подготовить к запуску коптер.

Когда аппарат взмыл в небо, я понял, что мои нехорошие предчувствия были обоснованными. В сухом русле реки находилось три десятка всадников. Большая их часть была одета в сине-зеленую форму и шапки с квадратным верхом, похожие на головные уборы польских конфедератов. А трое кавалеристов были, по всей видимости, из местных татар – они были одеты в рубашки с косым воротом, сапоги, заправленные в широкие суконные шаровары, а поверх рубашек – бархатные жилеты. На головах у них были низенькие черные барашковые шапки.

Так-так-так… Похоже, засада. Наши кавалеристы вряд ли стали бы прятаться в сухом русле реки, да еще в компании татар. Это были, скорее всего, британцы. Если судить по головным уборам и пикам, кавалеристы были уланами. А татары – их проводники. Ну что ж, посмотрим, что они для нас приготовили вкусного…

Вскоре я заметил в кустах наблюдателя. Он внимательно следил за нами в подзорную трубу. Интересно, ограничатся ли инглизы только разведкой или попытаются на нас напасть? Я скомандовал приготовиться к бою. Маше же сказал, чтобы она быстренько забежала за «Тигр» и сделала там все свои дела, а потом хватала в охапку винтовку и искала для себя подходящую позицию. Скорее всего, у нее появился реальный шанс увеличить персональный счет. В ходе быстрого инструктажа я попросил своих ребят не уничтожать всех врагов подчистую, а оставить одного-двух в качестве «языков». За исход же боестолкновения я особо не переживал – АГС, пулемет «Печенег», несколько автоматов и две снайперки – этого вполне достаточно для того, чтобы выкосить и вдвое большее количество всадников.

Пока мы готовились, противник все же решился напасть на нас. Из русла реки раздалось лошадиное ржание, а вскоре мы увидели кончики пик, появившиеся из-за кустов.

– Внимание, – крикнул я, – огонь по моей команде!

Я дал возможность британским уланам приблизиться к нам метров на двести, после чего выстрелил по ним из подствольника. ВОГ-25П ударилась в грунт у самых копыт лошадей, подскочила вверх и разорвалась в воздухе. Несколько улан смело с седел. Рядом со мной затрещали очереди из «калашей», а с крыши «Тигра» забил длинными очередями «Печенег».

Все закончилось через несколько минут. Выстрелы затихли, и было слышно лишь, как стонут раненые и дико визжит умирающая лошадь.

– Барс, Гвоздь, Костя и ты, Маша, держите инглизов – мертвых и пока еще живых – под прицелом, – скомандовал я. – А ты, Козырь – за мной. Пойдем глянем, есть кто там еще живой.

Живых, однако, мы нашли всего двух. Один из них, молодой татарин, скорее всего, вылетел из седла и сильно приложился о землю при падении. Он был без сознания. А второй оказался британцем. Осколки ВОГа сильно покорябали ему лицо, а пуля из «калаша» пробила ногу чуть ниже колена. Он вырубился от болевого шока. Наскоро перевязав его, мы с Козырем – в миру – сержантом Федей Козыревым – осмотрели остальных. Почти все были или мертвые, или вот-вот должны отдать концы. Мои ребята умели стрелять так, чтобы у медиков было как можно меньше работы.

На секунду возникшее чувство жалости к ним исчезло, когда я вспомнил убитых гражданских на Аландах. Лучше пусть умрут эти, чем женщины и дети.

Я вызвал по рации подмогу и с помощью наших ребят привел в чувство, связал и оттащил к «Тигру» пленных. Допросить я их решил потом, когда они наведут резкость.

Потом я связался по рации с генералом Хрулёвым и рассказал ему о стычке с британцами. Я посоветовал Степану Александровичу усилить охранение – ведь по степям Таврии могли рыскать и другие конные отряды неприятеля.

Где-то часа через два на горизонте появился авангард пехотинцев. Солдаты едва тащили от усталости ноги. Видно было, что народ в колонне реально вымотался. Ведь сначала они прошли пешедралом от Дунайских княжеств до Херсона, где их ждало немногочисленное пополнение. После однодневной передышки и доукомплектования они продолжили путь.

Вчера мы подошли к Перекопу, но там нас даже не удосужились покормить как следует, хотя известие о нашем выходе из Херсона им передали. Да что там покормить – даже воды дали мало, – мол, самим не хватает. Крысы тыловые… Хорошо еще у нас с собой было несколько канистр с днепровской водой, которой должно было хватить до Симферополя, но и то только в том случае, если дневной рацион будет минимальным. А попробуй, пройди несколько десятков верст в день, да еще при температурах свыше тридцати градусов по голой степи, где тени днем с огнем не найти…

– Ваше превосходительство, – доложил я подъехавшему к нам на коне генералу Хрулёву. – На нас напал конный отряд противника численностью в тридцать сабель. Все они уничтожены. С нашей стороны потерь нет.

Про пленных генералу я докладывать пока не стал. Вот приведем их в порядок, допросим, а потом и представим Степану Андреевичу. Человек он с еще старыми, рыцарскими представлениями о правилах ведения войны. Не стоит шокировать его нашими нравами.

Вместе с ним мы еще раз обошли поле боя. Чуть в стороне десятка два солдат ковыряли землю кирками и лопатами, выкапывая братскую могилу для убиенных нами британцев и татар. Генерал был впечатлен, скорее даже потрясен всем увиденным. Он вздыхал, тер шею и все никак не мог прийти в себя от удивления. Еще бы – горсточка людей легко и просто перебила три десятка кавалеристов.

Потом, видимо, сделав какой-то для себя вывод, он повернулся ко мне и, ни слова не говоря, крепко пожал мне руку…

9 (21) сентября 1854 года. Север Крымского полуострова Подпоручик Мария Ивановна Широкина, журналист и снайпер

К вечеру наши пленные оклемались и стали вполне пригодными для допроса. Правда, молодой татарин из Евпатории вряд ли мог рассказать нам что-либо такое, что заинтересовало бы наше командование. Поэтому, решив с ним побеседовать попозже, Хулиович занялся британцем. Санинструктор качественно перевязал его простреленную ногу – раненый очень переживал, что ему, по варварскому обычаю медиков того времени, оттяпают ее по самое колено – и заклеил пластырем посеченное осколками лицо.

Пленный, назвавшийся Арчибальдом Кливлендом, был корнетом 17-го уланского полка бригады легкой кавалерии лорда Кардигана. Гм… Так это, выходит, та самая бригада, которая в нашей истории была почти полностью уничтожена в сражении под Балаклавой! Повезло корнету – он жив останется.

Мы с ребятами договорились – я возьму у Кливленда интервью и задам ему все те вопросы, которые интересовали Хулиовича и особенно Костю. Потом, если у кого-нибудь возникнут еще вопросы, то я отчалю под предлогом усталости, и разговор продолжится в суровом мужском коллективе.

Увидев меня, Кливленд с удивлением воскликнул:

– У вас здесь и дамы есть? Да еще такие красивые?

Блин, далась им эта красота. Да, в Перекопе мне единственной из всех еле-еле удалось помыться – меня пригласила в баню супруга коменданта крепости, и я сумела кое-как смыть всю ту грязь, которая накопилась еще с Киева, пусть ценой двух часов нескончаемой болтовни с почтенной мадам. Конечно, игра стоила свеч, ведь даже в Херсоне мне удалось лишь слегка поплескаться в лимане. Но с помывки прошло более суток, к тому же я не накрашена и не причесана как следует.

– Корнет, не забывайтесь – я вас старше по званию. Я – подпоручик Широкина, и не просто дама, а офицер русской армии.

– У русских уже не хватает офицеров-мужчин, – попробовал подколоть меня Арчибальд Кливленд, – и вам приходится возмещать их отсутствие офицерами-женщинами?

– Госпожа подпоручик, – с улыбкой, от которой корнет вдруг побледнел, сказал Хулиович, – неплохо стреляет. За последние две недели она застрелила семь врагов. Включая двоих сегодня.

Кливленд поежился и посмотрел на меня с уважением.

– То есть и вы тоже участвовали в этом фантасмагорическом сражении?

– Если вы имеете в виду в отражении вашего нападения, то да. Но пуля в вашей ноге – не моя работа. А вот молоденький улан, который скакал справа от вас – тот попал мне на мушку. Только он не мучился, отправившись сразу к праотцам.

– Бедный Мастард, – британец печально покачал головой. – Джеймс вообще был любителем женского пола. В Варне он два раза прибегал в часть, унося ноги от мужей тех, кому он посмел сделать непристойные предложения – у болгар с этим строго. Да и в кавалерию он пошел, как я слышал, спасаясь от двух невест, которые вдруг узнали о существовании друг друга. И надо же, умер от руки прекрасной дамы. Спасибо, что вы убитых похоронили, как христиан, а не бросили на поживу стервятникам. А что будет со мной?

– С вами? Думаю, что ничего страшного с вами не произойдет. Побудете у нас в плену, а после того, как кончится война, вернетесь на родину. Живой и здоровый.

– Хорошо, если так…

– Корнет, расскажите, как вы вообще здесь оказались?

– После высадки в Евпатории наша часть должна была идти на юг, к Севастополю, к главной военной базе русских. Но мой командир, лорд Кардиган, получил известие, что с севера следуют части, направленные с Дуная в Крым, а с ними какие-то необычные солдаты и повозки. Мне было поручено вести наблюдение за русскими и, в случае если мы увидим этих странных солдат, захватить хотя бы одного в качестве «языка» и, по возможности, убить как можно больше остальных. Когда мы увидели людей в незнакомой форме, сопровождающих повозку, движущуюся без лошадей, я подумал, что это то, о чем мне говорили, и приказал атаковать вас в конном строю.

Хулиович усмехнулся, а я сказала:

– Корнет, вы вышли именно на тех, кого искали.

– Миледи, так я и подумал. А если учесть, что вас было всего шестеро, то никаких шансов у вас не должно было быть. Ну, кто бы мог подумать, что ваше оружие окажется настолько совершенным, и с его помощью вы перестреляете нас, как кроликов? Не знаю, кто вы и откуда, но если у вас у всех есть такое же оружие, то наша экспедиция в Крым закончится полным провалом. И мало кто из тех, кто высадился на днях в Евпатории, вернется в старую добрую Англию – большинство останутся здесь, в шести футах под землей, как несчастный Джеймс и другие мои ребята…

Корнет тяжело вздохнул и отхлебнул из эмалированной кружки крепкого чая. При этом он слегка поморщился – как истинный британец, Арчибальд привык пить чай со сливками. Но, как известно, дареному коню в зубы не смотрят. Чай был горячий, хорошо заваренный и ароматный.

– Будь проклята эта война, – с горечью произнес англичанин. – Сколько еще храбрых воинов с обеих сторон должны пасть на полях сражений только для того, чтобы эти лавочники из парламента заработали миллионы на поставках в войска оружия, снаряжения и продовольствия. Боевые действия еще не начались, а мы уже потеряли столько солдат и офицеров… Если бы вы знали, что творилось в Варне в то время, когда мы находились там в ожидании приказа начать высадку в Крыму.

Я лишь краем уха слышала о злоключениях армий союзников в Варне и потому попросила корнета рассказать поподробнее.

– Миледи, – начал он, – наш экспедиционный корпус, после остановки в Галлиполи, второго июня прибыл в Варну. Этот заштатный турецкий город насчитывал всего пятнадцать тысяч местных жителей, в основном болгар. За короткое время его население утроилось. Там мы проторчали больше двух месяцев. Офицеры нашего полка изнывали от безделья. Охота ненадолго отвлекла нас от скуки, но вскоре вся дичь в округе была выбита. Солдаты в огромном количестве поглощали неспелые фрукты, в изобилии росшие в садах Варны. Все это закончилось для нас печально – в лагере началась эпидемия холеры.

Французы оказались более опытными в этом отношении, и каждые две недели меняли месторасположение своего лагеря. Наши же начальники не обращали никакого внимания на санитарное состояние войск ее величества. От холеры умирали и матросы на наших военных и транспортных кораблях, стоявших на рейде Варны. Эта проклятая болезнь косила всех без разбора. Умирали солдаты, умирали офицеры, умирали женщины, сопровождавшие наш экспедиционный корпус. Каждый день мы кого-то хоронили. Трупы мы просто закапывали в песок на берегу моря, причем так неглубоко, что бродившие во множестве вокруг нашего лагеря собаки легко раскапывали могилы и питались человечиной.

Моряки хоронили своих покойников по старому обычаю – привязывали к ногам груз и выбрасывали в море. Но через какое-то время трупы, зашитые в парусину или старые одеяла, распухшие до чудовищных размеров, всплывали из морской пучины и плавали вокруг стоявших на якоре судов в вертикальном положении, пугая еще живых моряков.

Дисциплина в лагере падала, солдаты, пытавшиеся обезопасить себя, вместо сырой воды пили бренди и вино. Но это помогало мало. Возможно, что из-за падения дисциплины в Варне неожиданно вспыхнул пожар, едва не уничтоживший склады с порохом и бомбами, в которых хранилось восемь миллионов зарядов. Наши офицеры уже начали готовиться к спешной эвакуации – в случае взрыва лагерь оказался бы стертым с лица земли. Но французы, рискуя жизнью, все же потушили огонь, приблизившийся вплотную к палаткам, в которых хранились бочки с порохом.

Пожар в Варне произвел огромные опустошения. У нас, например, погибло такое количество запасов продовольствия, которого было бы достаточно, чтобы прокормить всю английскую армию в течение шести недель.

Впрочем, я слышал, что пожар будто бы устроили местные болгары, которые сочувствовали русским и ненавидели нас, хотя мы честно расплачивались с ними за продовольствие, необходимое для нашей армии. Мы предлагали им щедрую плату – за работу хозяину одного вола и одной телеги в день мы платили три франка – в пять раз больше, чем платили им турки, да еще, независимо от платы, мы кормили весь день и волов и погонщиков. Командующий французским экспедиционным корпусом маршал Сент-Арно приказал силой захватить восемь сотен болгар с их волами и телегами. Но, несмотря на то что их бдительно охраняли, в первую же ночь полторы сотни болгар бежало, бросив и волов и телеги, а другие стали ломать и поджигать свои телеги, чтобы не перевозить грузы для нашей армии. А холера тем временем, словно картечь, продолжала выкашивать наши ряды. Счет умерших шел на тысячи. Мы потеряли столько храбрых солдат, сколько теряют во время большого сражения.

Корнет отхлебнул уже остывший чай, вздохнул и продолжил свой страшный рассказ:

– Вы теперь можете представить, с какой радостью мы узнали, что в конце августа наше командование наконец-то приняло окончательное решение – высадиться в Крыму. Пусть мы погибнем в сражении, но это все же лучше, чем подыхать от холеры в этой проклятой Варне, среди зловонных куч человеческого дерьма. Ой, простите, миледи, такие слова не предназначены для женских ушей…

Я улыбнулась:

– Корнет, хочу вам напомнить, что я не просто женщина, но и офицер, и мне не раз приходилось слышать слова и похлеще. Мне очень интересно. Тем более что вы изъясняетесь, словно поэт. Вы, наверное, учились в Оксфорде?

– Нет, миледи, я из семьи офицера. Наше родовое поместье в Девоне, хотя мой отец, подполковник Огастас Кливленд, родился в Индии. Он храбро воевал против Наполеона и отличился в битве при Ватерлоо под командованием славного Веллингтона. А я последовал по его стопам.

– Интересно, – я улыбнулась и заметила, что корнет вдруг покраснел. Еще не хватало, чтобы и этот юноша в меня влюбился. Да что ж это такое, а? И я сказала более суровым тоном, чем намеревалась: – Корнет, так вы мне так и не сказали, что же было после Варны?

– Простите, миледи. Я немного задумался… Так вот. Наш огромный союзный флот, состоящий из нескольких сотен парусных и паровых кораблей вышел, наконец, в море и взял курс на Крым. К полудню 13 сентября он подошел к Евпатории. Никто не оказал нам никакого сопротивления. Лишь один местный чиновник – кто-то вроде нашего мэра – потребовал, чтобы высадившиеся на берег войска в соответствии с установленными в России санитарными правилами провели какое-то время в карантине. В общем, он изрядно нас рассмешил.

Местные татары согласились поставлять нам продукты в любом количестве, лишь бы за все им щедро платили. Командующий нашим экспедиционным корпусом лорд Реглан переговорил с татарскими старейшинами, и вскоре к нам в лагерь потянулись повозки, груженные овощами и фруктами. Погонщики гнали отары овец. Мы были вдоволь обеспечены продуктами. Кроме того, татары предоставили в наше распоряжение 350 фургонов с лошадьми, волами и погонщиками. Да, это вам не болгары. Кстати, и с нами отправились трое местных татар, проводниками и переводчиками. Наш 17-й уланский полк сейчас, наверное, уже в Севастополе или по крайней мере по дороге туда. А что случилось с нами, вы знаете…

Арчи (так я стала про себя называть его) тяжело вздохнул, погладил забинтованную ногу и застонал от боли. Он принял более удобную позу и стал задумчиво смотреть в огонь костра.

– Корнет, – сказал капитан Сан-Хуан, внимательно слушавший рассказ британца, – война для вас уже кончилась. Думаю, что вы недолго пробудете в плену. Севастополь вам взять не удастся, а союзная армия найдет себе могилу у его стен. Так что можете считать, что вам еще повезло. Впрочем, чтобы вам повезло окончательно, будьте так добры и расскажите мне, какие именно силы высадились в Евпатории, а также все, что вам известно об объединенном флоте британцев и французов.

Александр выразительно взглянул на меня. Я посмотрела на притихшего корнета, улыбнулась ему и, похлопав по плечу пленного, удалилась писать черновик статьи, которую, как я надеялась, когда-нибудь напечатают…

10 (22) сентября 1854 года. Севастополь Капитан Гвардейского флотского экипажа Александр Хулиович Сан-Хуан

Сегодня утром мы наконец-то прибыли в Севастополь. После боестолкновения с британским конным отрядом и, услышав от наших «морских путешественников», что битва при Альме уже состоялась, генерал Хрулёв поручил нам попасть в Севастополь как можно скорее. Взяв с собой пару эскадронов казаков, мы на «Тигре» отправились на юг, время от времени делая небольшие остановки, чтобы кони нашего эскорта успели немного отдохнуть, а люди перекусить. Казаки, привычные к дальним переходам, обходились нехитрой снедью, которая была у них с собой в седельных сумках. Ну а мы потихоньку уничтожали сухпай.

Кстати, мы угостили им нашего английского пленника. Когда он понял, что это то, чем мы питаемся в походе, когда нет возможности сварить горячую пищу в полевой кухне, то лишь покачал головой.

– Если это для похода… Еда ваша вполне съедобна. И готовить ее так просто. А у нас, даже если и найдется достаточное количество продуктов, уйму времени потратишь на ее приготовление. Ежедневный рацион британского солдата состоит из фунта хлеба и трех четвертей фунта жесткой говядины. Овощи, свинину и прочие продукты солдаты должны приобретать за свой счет. Единственной посудой для приготовления пищи служат два медных котла – один для мяса, один для картофеля. И едим мы всего два раза в день – завтрак в семь тридцать и обед в двенадцать тридцать. Третий прием пищи разрешается, но лишь за свой счет. Жалованье солдата – примерно семь шиллингов в неделю, причем половина этих денег высчитывают за питание, а еще шиллинг и десять пенсов – за общие расходы на содержание, в том числе на мыло и на все остальное. Хорошо, если в части есть женщины, которые готовят и стирают. Но, согласно королевскому регламенту, в нашей армии на каждую сотню мужчин (исключая офицеров-резервистов) может находиться лишь шесть женщин. А в нашем экспедиционном корпусе их количество уменьшили вообще до четырех. Приходится делать все самим. И часто бывает так, что вся ваша еда за день состоит лишь из солонины и фляжки скверного пива. Джентльмены, у меня, конечно, есть свои деньги, и я могу купить и еду и остальное необходимое, но вот мои солдаты… Впрочем, им уже ничего больше не надо.

Корнета Кливленда мы на одной из стоянок передали в обоз – места в «Тигре» все заняты согласно купленным билетам, к тому же раненому лучше будет не спеша тащиться на телеге, чем подскакивать на сиденье нашего пепелаца, который лихо мчится по степям Таврии.

Конечно, наша скорость передвижения не столь уж и велика – где-то пятьдесят-шестьдесят верст в день – на такой жаре и лошади быстрее устают. На второй день путешествия нам начали попадаться отряды русских войск, которые после нашей неудачи при Альме направились в сторону Симферополя, а некоторые и далее – к Перекопу. Как оказалось, главнокомандующий князь Меншиков даже не удосужился указать в общей диспозиции сражения место сосредоточения наших сил в случае поражения. И потому каждый из командиров решал сам, куда ему следовать с войсками.

Я передавал им устное распоряжение генерала Хрулёва – двигаться к Севастополю. Но многие из встреченных мною офицеров лишь качали головой, глядя на меня и на «Тигр». Я, впрочем, не особо на этом и настаивал. Сам генерал двигался следом за нашим отрядом, и он правами командующего всеми русскими силами в Крыму и Таврии заворачивал встреченные им части на Севастополь. А если кто и захочет что-либо вякнуть, то Хрулёву императором дано право отстранять таких упрямцев от командования.

Мы неторопливо двигались по дороге на Севастополь, миновав Симферополь и Бахчисарай. Нигде мы надолго не задерживались. Остановка на полчаса, чтобы в случае нужды дозаправить из канистры «Тигр», долить воды в радиатор, оправиться в военно-полевых условиях и просто перевести дух. А потом – алга! По коням!

Верстах в двадцати от Севастополя на нас напоролся шальной британский конный патруль. Десяток разукрашенных, как павлины, золотым шитьем гусар, видимо, были посланы своим начальством для разведки подступов к городу. Увидев нас, они сдуру ломанулись в нашу сторону.

Я решил тряхнуть стариной и, открыв люк на крыше «Тигра», отработал из «Печенега» по британцам. Расстояние было небольшое, да и цель была крупная – всадник на лошади. С ходу я вышиб из седел двоих, остальные, подняв коней на дыбы, развернувшись, пустились наутек. Правда, я зацепил лошадь одного из них. Проскакав шагов тридцать, бедное животное рухнуло на землю. Гусар, похоже, опытный наездник, успел соскочить с падающего коня. Он прихрамывая помчался за ускакавшими товарищами, крича и размахивая руками.

– Козырь, гляди – «язык» удирает, – кивнул я сержанту Козыреву. – Возьми его, желательно без тяжких телесных повреждений. А мы тебя прикроем, в случае чего.

Козырь кивнул и, подхватив автомат, припустил бегом за драпающим британцем. Федя мчался, как Усэйн Болт, идущий на очередной рекорд. Гусар, заметив погоню, заорал еще громче. Двое его товарищей остановились и поскакали на выручку своего однополчанина.

«Храбрые ребята, но глупые, – подумал я. – Глупые, потому что Козырь их сейчас уделает».

И, действительно, пробежав еще десяток шагов, Федя остановился, опустился на колено, прицелился и…

Две короткие очереди, и две лошади с пустыми седлами метнулись в сторону.

«Надо потом этих англичан похоронить по-человечески, – подумал я. – Отчаянные ребята, жизнью рискнули, чтобы выручить товарища. Но им не повезло».

Козырь догнал хромого британца. Тот попытался ударить его саблей, но Федя отбил удар автоматом и, двинув стволом под ребра гусара, на время вырубил его. Так у нас появился еще один «язык».

Пленный оказался сержантом 8-го гусарского полка Джоном Вудом. Он долго еще не мог прийти в себя. Назвав свое имя и звание, он замолчал, ошалело уставившись на нас и на наш «Тигр». Правда, как истинный гусар, Джон не отказался сделать глоток из фляжки, которую предложил ему Козырь.

Оказалось, что у Феди во фляжке было не сухое крымское вино, как у большинства из нас, а кое-что покрепче. Британец, сделав глоток, закашлялся, выпучил глаза и потом долго не мог перевести дух. Но водка подействовала, и он вскоре заговорил.

– Сэр, я не знаю, кто вы, но я благодарен вам за то, что вы хотите сделать для наших парней. – Джон кивнул туда, где наши ребята остервенело долбили лопатами высохшую степную землю. – Нам так много гадостей рассказывали про вас, русских. Но я видел, как ваши солдаты сражались на реке Альме. Мне довелось повоевать в колониях, и только здесь я понял, что такое настоящая война.

Ваши солдаты дрались, как черти. Они стояли, словно скалы под огнем наших дальнобойных ружей. У нас были большие потери. Я даже услышал краем уха, как герцог Кембриджский, командир Первой дивизии, осмотрев поле боя в подзорную трубу, сказал: «Еще одна такая победа, и у Англии не будет армии».

Пока мы прикапывали убитых британцев, подъехали казаки. Похоже, что убежавшие от нас гусары напоролись на них и были добиты. Несколько казаков были ранены, а остальные в поводу вели пятерых коней.

– Вижу, вашбродь, что и вам пришлось повоевать, – с уважением сказал мне рыжебородый урядник, осматривая «пейзаж после битвы». – Знатно вы уважили супостата.

В результате мы задержались достаточно надолго – пока казаки, переняв эстафету у моих морпехов, докопали братскую могилу, пока мы положили в нее англичан. Потом мы решили перекусить… И вскоре, неожиданно для нас, подошел авангард пехоты, с которым следовал и генерал Хрулёв. Видимо, ему уже доложили о нашем боестолкновении.

– Да, господин капитан, – он покачал головой, выразив то ли одобрение, то ли наоборот, – если вы сами не ищете приключений, то они уж всяко ищут вас. Опять вы не удержались и устроили перестрелку. Давайте-ка я пересяду в вашу чудо-повозку, и мы вместе поедем в Севастополь. Тем более что до него уже рукой подать.

Я не стал спорить с генералом и пригласил его в салон «Тигра». Вот так мы и добрались до Севастополя, где нас с нетерпением ждали те, кто отправился в город по морю. Мы уже знали, что и у них в пути не обошлось без стычки с неприятелем. И, блин, как хорошо было вновь увидеть и Ника, и Пашу Мишина, и Николая Васильевича Шеншина…

Но времени на долгие разговоры у нас не было. Дежурный офицер из штаба флота сообщил нам, что адмиралы Корнилов и Нахимов ждут нового главнокомандующего, чтобы обсудить с ним план обороны города. А Степан Александрович, посмотрев на нас с Шеншиным, сказал:

– Господин ротмистр, господин капитан, я был бы весьма признателен, если и вы примете участие в нашем совещании.

10 (22) сентября 1854 года, вечер. Севастополь Капитан Гвардейского флотского экипажа Александр Хулиович Сан-Хуан

Вместе с генералом Хрулёвым, ротмистром Шеншиным и Ником Домбровским я отправился в штаб Черноморского флота. Честно говоря, у меня сердце колотилось в груди от волнения – сейчас я своими глазами увижу адмиралов Корнилова и Нахимова. Помню, как в детстве листал книги, рассказывающие о героической обороне Севастополя, рассматривая цветные портреты этих легендарных флотоводцев. И вот они сейчас передо мной, живые и вполне реальные. Я слышу их голоса. Они приветствуют генерала Хрулёва и ротмистра Шеншина и с любопытством поглядывают на меня.

– Господа, – Степан Александрович решил сразу же ввести адмиралов в курс дела, – я прибыл в Севастополь для того, чтобы принять командование над всеми русскими войсками, находящимися как в самом городе, так и в его окрестностях. Рескрипт государя – думаю, что ротмистр Шеншин уже ознакомил вас с ним – передает в мое подчинение и Черноморский флот.

Заметив, что адмиралы насторожились после последней его фразы, генерал поспешил успокоить их:

– Господа, я сразу же хочу заявить, что во флотские дела влезать не намерен и буду лишь просить вас согласовывать ваши действия с действиями сухопутной армии. Не более того. Хочу сразу вас предупредить – я располагаю постоянной связью с Петербургом, и, если у нас что-либо произойдет, то государь узнает об этом в тот же день. Светлейший князь Меншиков указом императора отстранен от руководства Морским министерством, и всеми флотскими делами Империи руководит великий князь Константин Николаевич.

Корнилов и Нахимов переглянулись. До них уже доходили слухи о том, что в Петербурге происходят какие-то странные вещи, и вот сейчас, прибывший на чудо-повозке, которая могла двигаться без лошадей, генерал-лейтенант Хрулёв наконец введет их в курс дела.

– Хочу сразу же заявить вам, что я отменяю приказ светлейшего князя Меншикова о затоплении кораблей Черноморского флота, – сказал Хрулёв. – Корабли могут пойти на дно только в бою с неприятелем. Сами мы их топить не собираемся.

Услышав об этом, адмирал Корнилов не смог сдержать радостного восклицания, а Нахимов заулыбался, словно именинник.

– Но это не значит, – продолжил генерал, – что я не попрошу у флота людей и пушек. Вы, господа, должны решить, какие из боевых кораблей Черноморского флота обветшали настолько, что нуждаются в серьезном ремонте, можно разоружить, отправив их орудия на новые батареи, которые строятся сейчас на подступах к городу. А их экипажи – в качестве резерва на случай непредвиденных обстоятельств.

– Какие непредвиденные обстоятельства вы имеете в виду, Степан Александрович? – насторожился Корнилов.

– Моряков-артиллеристов с разоруженных кораблей, – ответил Хрулёв, – мы в качестве орудийной прислуги отправим на строящиеся батареи. А остальных определим в призовые команды. Вполне вероятно, что у нас скоро появятся, и в немалом количестве, захваченные вражеские корабли, для которых понадобятся опытные моряки.

Я с интересом посмотрел на Корнилова, идеей фикс которого было пополнение Черноморского флота кораблями, захваченными у неприятеля. На этот счет им было даже выпущено наставление для командиров кораблей Черноморского флота, в котором говорилось: «…Если бы счастье нам благоприятствовало, и мы встретили неприятеля, то с Божьей помощью офицеры и команды судов, со мной отплывающих, вполне воспользуются случаем увеличить наш флот новыми кораблями».

Но сегодня адмирал Корнилов был не столь оптимистичен.

– Помилуй Бог! – воскликнул он. – Степан Александрович, о каких захваченных кораблях может идти речь, если флот неприятеля, вошедший в Черное море, сильнее нашего?!

– Однако в ноябре прошлого года пароходо-фрегат «Владимир» сумел в бою принудить к сдаче турецкий пароход «Перваз-Бахри», – напомнил ему генерал, – и вы, уважаемый Владимир Алексеевич, имели честь лично участвовать в этом славном деле.

– Именно так оно и было, – кивнул Корнилов. – Только то, что получилось с турецким пароходом, вряд ли может повториться в бою с англо-французской эскадрой.

– Не скажите, ваше превосходительство, – неожиданно вступил в разговор ротмистр Шеншин. – Я был свидетелем того, как недавно на Балтике корабли англичан и французов дружно спускали флаги, сдаваясь нашим морякам. Вражеский флот был почти полностью уничтожен.

– До нас доходили слухи о том, что произошло на Балтике, – с сомнением покачал головой Корнилов, – но они были настолько фантастическими, что мы не поверили им. Да как такое могло случиться – совершенно целые вражеские стопушечные корабли спускают флаги и сдаются, не оказав сопротивления.

– Да-с, господин ротмистр, – Нахимов вопросительно посмотрел на Шеншина, – вы сказали-с, что были свидетелем этого удивительного дела. Мы были бы вам весьма признательны, если бы вы рассказали нам, что там произошло на самом деле-с.

– Ваше превосходительство, – улыбнулся Шеншин, – я готов не только рассказать, но и показать вам, как был разгромлен вражеский флот. Для этого необходимо лишь позвать поручика Домбровского, который находится в вашей приемной и готов на своем приборе, именуемом ноутбуком, продемонстрировать вам все перипетии этих славных баталий.

Ротмистр кивнул мне, и я, выйдя из кабинета Корнилова, сделал рукой знак Коле, который задумчиво смотрел на дверь, сидя на уютном диване в приемной начальника штаба флота. Тот встрепенулся, встал, потянулся и, подхватив портфель с ноутбуком, шагнул в кабинет. Адмиралы, словно дети, столпились у стола, с любопытством наблюдая за тем, как наш «Роман Кармен» колдует над своим девайсом.

Когда на экране монитора появилась заставка, Коля посмотрел на ротмистра Шеншина. Тот торжественно, словно церемониймейстер на приеме в Зимнем дворце, произнес:

– Господа, этот фильм снят очевидцами и участниками сражения на Балтике. Если у кого возникнут вопросы, то на них с удовольствием ответят те из нас, кто был очевидцем этих событий – я, капитан Сан-Хуан и поручик Домбровский, которые тоже имеют честь присутствовать здесь.

Изображение на экране монитора ожило. Затаив дыхание, Корнилов и Нахимов следили за тем, что происходило совсем недавно у Бомарзунда, Свеаборга и Мякилуото. Генерал Хрулёв, который уже видел этот фильм, с нескрываемым удовольствием еще раз наблюдал за разгромом вражеского флота и десанта.

Просмотр отснятого нашими телевизионщиками фильма сопровождался междометиями и восклицаниями, которыми обменивались адмиралы. Пару раз кто-то из них негромко выругался. После капитуляции французского экспедиционного корпуса, когда на экране крупным планом появилась моя сияющая физиономия, оба адмирала обернулись и с нескрываемым уважением посмотрели на меня. Зрелище разгрома и последующего унижения врага закончилось «парадом позора» – прохождением колонны английских и французских пленных по Невскому проспекту.

– Вот именно так все и произошло, – произнес ротмистр Шеншин, когда фильм закончился, а Коля Домбровский выключил ноутбук. – Государь надеется, что славный Черноморский флот сможет так же, как флот Балтийский, нанести поражение неприятелю и изгнать его из Черного моря. Как это лучше сделать, вам подскажут офицеры с эскадры капитана 1-го ранга Кольцова. Вы уже, наверное, знаете, что они сегодня прибыли в Севастополь.

Ротмистр указал рукой на меня с Николаем. Мы, изобразив смущение, поклонились двум прославленным адмиралам. Только что ножкой не шаркнули при этом.

Корнилов и Нахимов смотрели на нас с удивлением и восхищением. Еще бы – никогда до этого российский флот не добивался такого успеха в сражениях с прославленным британским флотом. Да и французским морякам было чем гордиться – достаточно вспомнить Сюффрена, Де Грассе и Де Турвиля.

– Господин капитан, – обратился ко мне адмирал Корнилов, – не знаю, кто вы и откуда появились ваши удивительные корабли, но я горжусь, что нам доведется плечом к плечу с вами сражаться с неприятелем. Но… Скажите, ради всего святого – кто вы и откуда?..

Я вздохнул. Сейчас опять придется рассказывать уважаемым мною адмиралам о нашем иновременном происхождении. Но, чтобы между нами не было никаких недомолвок, это надо будет сделать, чтобы Нахимову и Корнилову стало ясно, кто мы такие и с чем нас можно кушать…

Как ни странно, после моего монолога адмиралы успокоились. Главное – они поняли суть произошедшего – мы их потомки, которые, угодив в XIX век, решили помочь предкам всеми возможными средствами. А сами наши возможности их впечатлили. Пылкий Корнилов с ходу предложил:

– Господа, как скоро можно нам будет рассчитывать на приход эскадры потомков? Противник ожидает, что мы будем обороняться. А мы могли бы, пользуясь благоприятными ветрами, атаковать те из кораблей, которые находятся неподалеку от Севастополя. Fortuna audaces iuvat!

– Ваше превосходительство, – я развел руками, – увы, Господу было угодно перенести нас туда, где мы находились в нашем времени – на Балтику. Дело даже не в том, что путь в Черное море займет не менее трех-четырех недель. Хуже другое. Машины наших кораблей работают не на угле, как у ваших пароходов, а на нефти – даже не на самой нефти, а на мазуте – это одна из фракций, получаемая при обработке сырой нефти. Возможности дозаправиться мазутом между Балтикой и Черным морем у нас нет, да и здесь ее в требуемых количествах получить невозможно. Поэтому в дальнем походе нам необходимо все везти с собой. Для этого у нас есть специальные корабли, именуемые танкерами. Но неприятель может атаковать нас в узких местах – в Датских проливах, в Па-де-Кале, в Гибралтарском проливе, а уж тем более в Дарданеллах и на Босфоре, где они это могут сделать и с берега. А попадания в танкеры грозят пожаром.

В нашем будущем были прорыты каналы между Балтикой и Волгой, а также между Волгой и Доном, что позволило бы нам перебросить корабли за приемлемое время и в полной безопасности. Но, увы, здесь этих каналов еще нет. Так что мы привели сюда только лишь один быстроходный катер, который хотя мал, да удал – уже потопил один британский пароход на траверзе Евпатории. Скоро сюда придет второй корабль, но тоже небольшой, и несколько трофейных пароходов, оснащенных, впрочем, нашим оружием. С ними прибудет груз оружия, боеприпасов, а также люди, которые умеют со всем этим обращаться.

Нахимов вздохнул.

– Господа, значит, пока ваши корабли не пришли, придется заняться обороной. Мы ведь с Владимиром Александровичем плохо разбираемся в ваших сухопутных делах-с… Конечно, слава богу, что государь принял верное решение и прислал в Севастополь Степана Александровича, – и он кивнул в сторону генерала Хрулёва. – Надеюсь, что вслед за вами в город придут-с подкрепления. А то мы уже не знали, как нам быть – после того, как светлейший князь Меншиков после Альмы увел-с из Севастополя армию, оставив нам всех своих раненых, наша диспозиция стала довольно-таки отчаянной. Господь послал нам подполковника Тотлебена, который тут же занялся строительством укреплений вокруг города. Но возводить их весьма непросто-с.

Господа, вы даже не можете представить, что в Севастополе не оказалось железных лопат и кирок. Мерзавцы-интенданты систематически разворовывали деньги, отпускаемые казной на закупку шанцевого инструмента. И мы были вынуждены отправить курьера в Одессу, чтобы закупить инструмент там-с. А пока саперы и жители Севастополя, с утра до ночи работающие на строительстве укреплений, ковыряют каменистую землю деревянными лопатами, палками, а из-за отсутствия носилок таскают грунт на одеялах, шинелях-с, даже в шапках иногда!

Нахимов махнул рукой и, похоже, с трудом сдержал себя, чтобы не выругаться. Я промолчал и не стал травить душу адмиралу – ведь кирок в Одессе не окажется вообще, а «лопат же отыскано у торговцев, за исключением брака, 4246 штук, весом в 404 пуда 15 фунтов». Эти лопаты в нашей истории были отправлены из Одессы 3 октября на 12 конных подводах, которые прибыли в Севастополь только 17 октября.

– Павел Степанович, – сказал я, – с нашими возможностями, в этот раз все будет не так, как это было в нашей истории. Ведь мы знаем, как развивались события, и потому сможем парировать удары англо-французов. Даже если у нас нет возможности перебросить сюда большую часть эскадры с Балтики, тем не менее те технические средства, а также неизвестные здесь виды вооружений, которые пришли с нашим караваном либо попадут сюда в ближайшее время, дадут нам немалые преимущества перед противником. Исходя из этого, государь дал добро на проведение операции по разгрому высадившихся в Крыму вражеских войск и пленению их остатков…

– Вот даже как? – удивился Корнилов. – Вы, господин капитан, всерьез надеетесь добиться полной победы над англо-французским десантом? К тому же противника поддерживает армада, насчитывающая несколько сотен вымпелов. Вряд ли ваши малые корабли смогут их все уничтожить.

– Да, ваше превосходительство, – ответил я, – мы уверены, что враг потерпит в Крыму поражение. И для этого у нас имеются все предпосылки. Надо только умело воспользоваться нашими преимуществами и не наделать тех ошибок, которые в нашей истории привели к потере Севастополя.

– Так значит, мы все-таки его потеряли-с? – с горечью вздохнул адмирал Нахимов. – Только, знаете, господа, я ни при каких обстоятельствах его не покину и буду сражаться до последней капли крови на руинах города. Вот так-с!

– Да, Павел Степанович, – пылко произнес адмирал Корнилов, – из Севастополя мы не уйдем и здесь сложим наши головы. Так и передайте это государю, господин ротмистр!

В нашей истории, подумал я с горечью, все именно так и было – Корнилов и Нахимов погибли в бою с врагом. Мне до сих пор вспоминались последние слова Владимира Алексеевича: «Отстаивайте же Севастополь!» Даст Бог, эти «птенцы гнезда Лазарева» переживут эту войну и послужат еще нашей Родине!

– Господа, господа… – генерал Хрулёв попытался успокоить адмиралов. – Никто не сомневается в вашей храбрости и готовности отдать жизнь за Отечество. Только государь поставил перед нами совершенно иную задачу – не погибнуть с честью на развалинах Севастополя, а разгромить вражескую армию и флот. Давайте подумаем, как нам это лучше сделать…

Хрулёв уже был в курсе задуманной нами операции. Она состояла из двух фаз, проводимых последовательно. Первая фаза была чисто оборонительной. Надо было дать противнику полностью высадиться там, где он это сделал в нашей истории. Под руководством подполковника Тотлебена следовало продолжить укреплять Северную сторону, чтобы заставить противника начать правильную осаду города.

Дождавшись прибытия подкреплений и двух караванов с техникой и вооружением из XXI века, следует заблокировать плацдарм, на котором находится вражеское войско, и перехватить пути их снабжения. В общем, операция эта в чем-то будет схожей с той, которую осуществил Кутузов в 1811 году при Рущуке. И результат должен быть таким же – лишенная снабжения англо-французская группировка сложит оружие.

– Во второй фазе операции активно будет использоваться Черноморский флот. – Генерал Хрулёв, рассказав адмиралам о нашем плане, сделал паузу и, достав трубку, стал набивать ее табаком. – Силы противника, конечно, превосходят наши – по данным потомков, у неприятеля имеется 89 военных судов, из них 50 колесных и винтовых пароходов. У нас же – 45 военных судов – из них всего 11 колесных пароходов и ни одного винтового. Но к этому следует добавить те самые два корабля из будущего, а также шесть малых колесных пароходов с вооружением потомков. Кроме того, как нам сказал капитан Сан-Хуан, с этим караваном прибудет самое современное оружие, боеприпасы к нему и, что немаловажно, люди, умеющие с ним обращаться; мы ожидаем и бронированные самодвижущиеся повозки, и артиллерию, и даже один вертолет – это тот самый летательный аппарат, который на Балтике принудил к сдаче объединенную англо-французскую эскадру у Свеаборга. А еще через некоторое время мы ожидаем следующий караван, с боеприпасами, топливом и дополнительным вооружением. Думаю, что с помощью этого подкрепления Черноморский флот сумеет разгромить противостоящий нам флот союзников.

– Вертолет – я правильно сказал? – это ведь тот самый аппарат, который сжег несколько вражеских кораблей? – спросил Корнилов, посмотрев на меня. – Страшная штука, господа потомки, не хотел бы я испытать его действие на себе.

– Конечно, количество боеприпасов у него будет ограничено, – ответил я. – Но основательно проредить вражескую эскадру он, смею надеяться, очень даже сможет. Можно им воспользоваться и для разведки, но для этого у нас есть другие устройства – так называемые беспилотники, маленькие летательные аппараты, которые расходуют намного меньше энергии, но способны служить нашими глазами над порядками неприятеля. Единственное противопоказание для них – сильный ветер. И еще. На время строительства укреплений мы организуем команды пулеметчиков – пулеметами у нас называют оружие, способное стрелять не одним патроном, а сотнями, и выкашивать цепи нападающих – для обороны редутов. Такие люди у меня есть, частично уже в Севастополе, частично на подходе вместе со сводным полком Степана Андреевича. А со вторым и третьим караваном прибудут пулеметы и минометы – тоже страшное оружие, вроде мортир, но переносные и более дальнобойные. И тогда моих пулеметчиков на редутах заменят обученные к тому времени солдаты севастопольского гарнизона, высвободив их для ударов по врагу.

– А что, господа, – адмирал Нахимов оторвался от разложенной на столе карты и посмотрел на нас, – мне кажется, что план, предложенный государем, вполне выполним и имеет значительные шансы на успех. Во всяком случае, активные боевые действия по морской блокаде вражеского войска-с не позволят ему штурмовать Севастополь. А просто осаду мы выдержим, особенно с вашими пулеметами-с. Тем более что, как я понял, город не будет окружен, и мы сможем беспрепятственно получать все необходимое для обороны извне. Мы будем предупреждены-с о действиях противника, прямо как царь Додон в «Сказке о золотом петушке» господина Пушкина.

– Павел Степанович, – сказал я, – а еще беспилотники позволят нам определять местонахождение складов с порохом, боеприпасами и продовольствием и уничтожать таковые с помощью артиллерии. Лишенные же этих припасов вражеские войска не смогут сражаться. А в храбрости и стойкости русских солдат и матросов никто из присутствующих здесь не сомневается.

Нахимов и Корнилов стали оживленно обсуждать планы использования кораблей Черноморского флота, которые, в отличие от нашей истории, не будут покоиться на дне севастопольских бухт, а получат возможность сразиться в открытом море с врагом. Корнилов особенно уповал на действие отряда паровых кораблей. Я решил проявить инициативу и вежливо попросил слова у адмиралов.

– Владимир Александрович, Павел Степанович, государь подготовил приказ, согласно которому командующим отряда паровых кораблей будет назначен капитан 2-го ранга Григорий Иванович Бутаков. Я полагаю, что вы хорошо знаете этого храброго офицера. В нашей истории он после окончания этой войны разработает тактику боевого применения парового флота и дослужился до чина полного адмирала.

– Григорий Иванович – действительно достойный офицер, и я считаю, что государь сделал верный выбор, – кивнул адмирал Корнилов. – Я потом познакомлю вас с ним, господин капитан. Думаю, что вы, конечно, в рамках допустимого, расскажете ему о новых приемах боя паровых кораблей.

– Ну, вот и отлично, – подвел итог этого несколько затянувшегося совещания генерал Хрулёв. – Господа, немедленно приступайте к подготовке Севастополя к обороне. Планы, которые мы здесь обсуждали, замечательные, но если наши войска не смогут выдержать первый же натиск противника, то все наши разговоры о грядущей победе над англо-французским десантом так и останутся разговорами…

11 (23) сентября 1854 года. Севастополь. Район Камышовой балки Капитан Гвардейского флотского экипажа Александр Хулиович Сан-Хуан

Не успели мы с Ником выйти из штаба Черноморского флота, как пришло срочное донесение из госпиталя – сразу с двух строящихся укреплений привезли тяжелораненых офицеров. Причем стреляли в них издалека, из «зеленки», судя по всему, из дальнобойных штуцеров. Более того, в этот день были еще потери – как минимум еще трое «двухсотых», плюс двое или трое – точной цифры пока никто не знал – легкораненых.

Работа на обоих укреплениях была приостановлена, у одного из них прибывший отряд прочесал «зеленку», к счастью, без потерь, но и без особого результата; нашли место, откуда, судя по всему, были произведены выстрелы, но самого снайпера и след простыл. Зато он забыл кисет с табаком, и наши «эксперты» пришли к единогласному мнению, что табак – французский, англичане предпочитают менее «злые» сорта. Да и на кисете было вышито: «Vive l’empereur».

Ну что ж, вы хотите песен, их, блин, есть у меня. Когда, еще в пути, я предложил генералу Хрулёву устроить «охоту» на вражеских командиров, в смысле заняться отстрелом англичан и французов, тот вспылил и заявил мне, что это противоречит всем законам ведения войны. Что ж, тут нам джентльмены (ну и мусью) показали, что, когда у них не получается играть по правилам, они меняют эти правила. И теперь Степан Андреевич сам подошел ко мне и дал мне добро на эту самую «охоту».

Ведь эти «цивилизаторы» так и не поняли – в какой вторичный продукт жизнедеятельности кишечника они вляпались. У нас были дальнобойные снайперские винтовки, по сравнению с которыми их штуцеры – детский лепет. И мы сможем отстреливать не тех, кто стоит в охранении, а более важных птиц. Конечно, из наших «мушкетов» всю союзную армию не перебьешь, но создать немалый геморрой для французов – а они в данный момент являются самым опасным для нас врагом, к тому же именно они первыми нарушили правила – вполне возможно.

Перед отправкой ребят на передовые позиции я провел краткий инструктаж. Как стрелять, мне их учить – только портить. Многие из них в этом деле куда лучше, чем я. А вот в кого… Тут существует своя специфика, которую следует учитывать при выборе цели.

– Вот скажите, кого надо уничтожать в первую очередь? – спросил я у своих бойцов. – Вы будете мне говорить, что в первую очередь следует уничтожать комсостав, авианаводчиков, связистов и прочих, о которых говорится в наставлениях. И, с учетом местной специфики, окажетесь неправы. В данный момент для нас самой важной целью станут военные инженеры, руководящие строительством осадных батарей, траншей, апрошей и прочих сооружений, служащих для подготовки вражеской армии к штурму. Почему именно они? – Да потому, что обычные армейские офицеры слабо разбираются в том, как и где следует строить насыпи, параллели и укрытия для орудий. А специально обученных военных инженеров во французской армии мало. В британской, кстати, еще меньше. Так что, выбив их, мы значительно ослабим огонь осадных батарей по городу и помешаем противнику укрываться от огня нашей артиллерии. Все всем понятно?

– Так точно! – гаркнули мои молодцы.

– Только как их вычислить среди прочих офицеров? – спросил один из бойцов.

– Хрен их знает, – я пожал плечами. Действительно, все мои попытки разобраться в форме и знаках различий французской и английской армий оказались безуспешными. Я запомнил лишь то, что у саперов на рукаве были шевроны в виде двух скрещенных красных топоров, и то, что рядовые саперы носили кожаные фартуки и топоры на плече. Но рядовых саперов мы будем отстреливать чуть позже.

– В общем, так, – сказал я. – Стреляйте по тем, кто руководит строительными работами. Как минимум в половине случаев вы завалите именно тех, кого нужно. Ну а остальным просто не повезет. Дистанцию для работы выбирайте такую, чтобы противнику не было видно, откуда произведены выстрелы. Они будут искать дым, который поднимается в воздух после стрельбы здешним порохом. А у вас патроны с бездымным порохом. Да и сами выстрелы заглушит шум саперных работ. Как выбирать позиции и маскироваться, вас учить не надо. Проведете рекогносцировку, нарежете сектора для наблюдения – и вперед. Работать будете в районе Камышовой балки и Казачьей бухты. Вопросы есть? Если нет, то через минут десять отправитесь на передовую. Местные товарищи обещали прислать проводника.

– Товарищ капитан, Саша, – чуть не плача ко мне подошла Маша Широкина, – а как же я? Почему вы не разрешили мне отправиться с нашими ребятами? Ну, во-первых, журналист на позициях никак не помешает. А во-вторых, ты… вы же знаете, как я стреляю…

– Знаю, но на передовую не пущу, – я попытался сделать зверское лицо. – Война, Машенька, закончится не завтра. Настреляешься еще. Ты пойми – мои ребята обучены маскировке и умению оборудовать огневую позицию. А ты, прости меня, пока еще в этом деле дилетант. Да и вообще, товарищ подпоручик, постарайтесь запомнить, что в армии воюют не там, где захочется, а там, где прикажет командир.

После того, как я сыграл роль сурового воина, не знающего слов любви, я сменил гнев на милость:

– Маша, тебе тоже найдется работа. Наши снайперские пары уйдут на позиции, а мы будем для них тактическим резервом. Может случиться так, что противник их обнаружит и попытается или уничтожить, или взять в плен. Они по рации сообщат нам об изменении обстановки, и мы на «Тигре» отправимся их выручать. Вот тогда и на твоей улице будет праздник.

– Все понятно, – Маша печально вздохнула. – В резерве так в резерве… Извини, Саша, я, наверное, так никогда и не стану военным человеком. Обещаю, что больше никогда не буду с тобой спорить.

Снайперы ушли на охоту, а я, посадив на радиосвязь Машу, стал прикидывать – что мне прихватить с собой из оружия в случае чрезвычайной ситуации. АГС и пулемет «Печенег» у «Тигра» были штатные. Можно взять с собой еще по одному АГСу и «Печенегу». Конечно, от наступления дивизии, или даже полка, мы вряд ли сумеем отбиться. Но остановить батальон вполне можно, а пока французы будут приходить в себя, вполне реально или красиво смыться, или, дождавшись подкрепления, добить врага.

Через полтора часа четыре снайперские группы доложили мне по рации, что они уже на позиции, хорошо видят противника и готовы к работе.

– Начинайте, – скомандовал я. А у самого руки прямо зудели от желания отстрелять дюжину французов, которые так невежливо вломились в наш Крым. И честное слово, мне их ни капельки не было жалко.

11 (23) сентября 1854 года. Севастополь. Район Казачьей бухты Сержант Гвардейского флотского экипажа Федор Сергеевич Козырев

Получив ЦУ от нашего отца-командира, я вместе со своим напарником Мишкой Хохловым отправился на «охоту». К тому месту, где лягушатники с успехом ковыряли землю, нас проводил местный товарищ – матрос Игнатий Шевченко. Это был здоровенный хохол, рассудительный и, как я понял, хозяйственный. Он подробно рассказал нам, где «хранцузы» строят осадную батарею, сколько их там и какой у них распорядок дня.

Он с любопытством поглядывал на наши маскировочные костюмы «кикимора», на винтовку СВД, которую я нес на плече. Ему очень хотелось расспросить нас, но, похоже, начальство предупредило, чтобы те, кто с нами будет общаться, не докучали нам вопросами.

– Вот, господа, мы и пришли, – сказал матрос, указав на холмик, поросший густым кустарником. – За ним уже видно будет, как там землю ковыряют ци черти заморские. Ну, як кроты, честное слово… Только разве вы до них дострелите из своих фузей? – и Шевченко хитро улыбнулся.

– Дострелим, дружище, – я подмигнул матросу. – Мы еще не то можем… Или могём?

Осторожно пробравшись через кустарник, мы залегли на вершине холмика и стали наблюдать за тем, что творилось у французов. А там было, как у Алексея Толстого в его «Золотом ключике»: «Солнце еще не взошло, а в Стране Дураков уже кипела работа». Французы активно рыли землю, готовя позиции для установки тяжелых осадных орудий. Еще немного – и батарея будет готова. Наша задача – не позволить им этого сделать.

Попрощавшись с матросом, мы с Мишей начали готовить лежки – основную и запасную. Я прикинул – для нас дистанция до противника была вполне достаточная, чтобы вести прицельный огонь, но для здешних штуцеров она была явно великовата. Так что работать можно в относительной безопасности.

Мы залегли в небольшой ямке, частично прикрытой густым кустарником. Устроившись поудобней, мы в бинокль начали внимательно изучать французскую позицию. Начальство я обнаружил сразу. Всеми работами на батарее руководил пожилой коренастый офицер, к которому то и дело подбегали другие офицеры, а он, заглядывая в бумагу, которую держал в руках, отдавал им команды.

«Вот с тебя, шер ами, мы и начнем», – подумал я, приникнув глазом к оптическому прицелу, медленно выбирая спусковой крючок. Прогремел выстрел, приклад толкнул меня в плечо.

– Попал! Попал! – громко зашептал Мишка, наблюдавший в бинокль за результатами моей стрельбы. – Федя, да ты ему прямо в голову влепил!

Я взял бинокль и посмотрел на то место, где только что стоял француз. На земле лежал недвижимый труп. Вокруг него столпились французы и оживленно жестикулировали. Они, похоже, так ничего и не поняли. Выстрела они не услышали. Откуда прилетела пуля, размозжившая голову их начальнику, они не знали. Понятно было одно – кто-то невидимый убивает их. И это страшно.

А для себя я сделал вывод – каким бы эффектным ни был мой выстрел, он ушел выше, чем я целился. Учту… Внимательно осмотрев группу французских офицеров, я заметил еще одного, достойного моего выстрела. Видимо, это был помощник убитого. Во всяком случае, остальные обращались к нему с почтением.

Моя пуля попала ему в грудь. Француз взмахнул руками и упал. Думаю, что с нынешним состоянием медицины он уже не жилец на этом свете.

Офицеры, бросившиеся врассыпную после моего второго выстрела, снова столпились вокруг лежащего на земле товарища и испуганно озирались по сторонам. Один из них показывал рукой куда-то в сторону моря. Наверное, он предположил, что выстрел был сделан оттуда. Другие недоуменно пожимали плечами. Солдаты размахивали лопатами, кирками и прочим шанцевым инструментом.

Я решил немного подождать, подумав, что сюда вскоре должен подтянуться кто-то из большого начальства, которому наверняка уже доложили обо всем произошедшем на строящейся батарее. И как поет хор в опере «Раз-два-три-четыре-пять»: «Предчувствия его не обманули!»

Минут через сорок к французам, которые уже немного успокоились, осмелели и даже стали разгуливать по брустверу строящейся батареи, подскакала группа всадников. Главным среди них был рослый худощавый офицер средних лет, которого я окрестил «генералом». Скорее всего, это был и на самом деле генерал. Он спешился и принялся энергично раздавать приказы. Подбежавшие солдаты унесли трупы убитых, а сам «его превосходительство», взяв из рук адъютанта подзорную трубу, стал осматривать окрестности.

«А вот это он зря, – подумал я. – Так можно и нас ненароком обнаружить. Извини, француз, но, похоже, тебе сегодня наступит полный капут».

Я тщательно прицелился, выстрелил и услышал восторженный шепот Мишки:

– В самое «яблочко»! Француз даже мяукнуть не успел!

Выхватив у него бинокль, я посмотрел на труды рук своих. На земле лежал труп «генерала». Почему труп? – Да потому что так неподвижно могут лежать только мертвые…

А на французских позициях началась настоящая паника. Офицеры, согнувшись в три погибели, старались как можно быстрее покинуть проклятое место, где некто убивал их одного за другим.

Солдаты, похватав ружья, подняли отчаянную пальбу во все стороны. Где-то далеко бухнула пушка. Вслед за ней выстрелила другая, потом третья…

– Ну все, хватит, – сказал я Мишке. – Думаю, что на сегодня у французов на этой батарее работа уже закончилась. А завтра мы снова заглянем к ним в гости и «поможем» им в строительстве укреплений. Такими темпами эти работы продлятся до зимних холодов…

12 (24) сентября 1854 года. Санкт-Петербург Генерал от кавалерии Василий Алексеевич Перовский, бывший генерал-губернатор Оренбургской и Самарской губерний

Серое небо, мелкий моросящий дождик… Даже в Твери было солнечно, что уж говорить о моей губернии. Точнее, губерниях – Оренбургскую губернию разделили на собственно Оренбургскую и Самарскую в пятидесятом году, за год до моего второго туда назначения.

Тем не менее через год меня сделали генерал-губернатором обеих губерний. Жил я с тех пор в основном в Оренбурге, но приходилось время от времени заезжать и в Самару, приятный купеческий городок на Волге. Проблем с этим у меня не было – ведь ни семьей, ни детьми я так и не обзавелся. Эх, была бы жива моя любимая Сашенька Воейкова, которой Жуковский посвятил замечательное стихотворение «Светлана» и которую я именовал всегда именно так… Но она умерла в далеком двадцать девятом году, в Италии, и она – увы – была замужем, так что мне все равно не суждено было стать ее мужем. Или, может быть, все ж таки суждено, если б она тогда выздоровела? Ведь ее супруг, Александр Воейков, пережил ее всего на десять лет.

Как у любого военного-холостяка, вещей у меня было мало, а дом… Да практически не было его – лишь «резиденции» в обеих моих «столицах», впрочем, и там мне были подчинены «гражданские» губернаторы, которые занимались всеми внутренними делами губерний, оставив мне дела военные, а также отношения с нашими беспокойными соседями. И они, должен сказать, велись довольно успешно – в прошлом году мы все-таки взяли кокандскую крепость Ак-Мечеть, что открыло нам дорогу на Хиву и Бухару. Что и подвигло хивинского хана на заключение выгодного для нас договора. Так что ситуация была весьма благоприятная.

Первого сентября я прибыл в Самару, чтобы ознакомиться с ситуацией в своей более спокойной губернии, а также с работой тамошнего губернатора, Константина Карловича Грота. Как я и ожидал, его труды были выше всяческих похвал; человек он кристальной честности, пекущийся о своем народе и защищающий его от всяческого произвола. До своего назначения он заслужил славу бескомпромиссного и неподкупного ревизора, визитов которого боялись многие губернаторы.

Все было в порядке, и ровно через два дня после прибытия я решил, что мое присутствие здесь не нужно, пора и честь знать. На следующий день после визита в городской гарнизонный госпиталь я намеревался отправиться обратно в Оренбург. Мне вспомнилось, как меня посетил Пушкин, когда мне в первый раз посчастливилось стать генерал-губернатором тогда еще единой Оренбургской губернии, и как я в утро после его приезда и последовавшей хмельной пирушки разбудил его громким хохотом. Я показал ему причину своего веселья – письмо, полученное мною из Нижнего, от тамошнего губернатора Михаила Петровича Бутурлина:

«У нас недавно проезжал Пушкин. Я, зная, кто он, обласкал его, но должно признаться, никак не верю, чтобы он разъезжал за документами об Пугачевском бунте; должно быть, ему дано тайное поручение собирать сведения о неисправностях. Вы знаете мое к Вам расположение; я почел долгом вам посоветовать, чтобы вы были осторожнее».

Потом Пушкин рассказал об этом Николаю Васильевичу Гоголю, в результате чего родилась столь любимая мною комедия «Ревизор», которую по моему распоряжению давали, и не раз, в Оренбургском театре.

После посещения госпиталя и места, где год назад началось строительство каменных казарм для гарнизона, я заскочил к себе в резиденцию, где мне сообщили:

– Ваше превосходительство, как хорошо, что вы еще здесь! К вам фельдъегерь из Петербурга со срочным пакетом от его императорского величества!

Удачно, что я не уехал с утра, как первоначально намеревался. В письме государь попросил меня как можно скорее прибыть в Санкт-Петербург. Насчет же нового генерал-губернатора он написал, что хотел бы поручить эту должность генералу от инфантерии Александру Андреевичу Катенину, но желал бы услышать мое мнение о его кандидатуре.

«Ну что ж, – подумал я, – генерала Катенина я знаю и полагаю, что он будет неплохим генерал-губернатором».

Далее император сообщил о нашей «большой виктории на Балтике», что меня несказанно обрадовало. Ведь воевать с двумя сильнейшими державами Европы, да еще при враждебной позиции Австрии и не самой дружественной – Пруссии, было совсем непросто.

Посмотрев еще раз на фельдъегеря, я спросил:

– Скажи, голубчик, а не тебя ли я награждал «Георгием» в прошлом году? И зовут тебя Василий Вересаев, не так ли?

– Да, ваше превосходительство, именно так. После боя в Ак-Мечети я получил из ваших рук знак отличия военного ордена Святого Георгия Победоносца. А теперь я фельдъегерь.

– Благодарю за службу! Надеюсь, что награда, врученная тебе, будет не последней.

– Господин поручик, – обратился я к адъютанту, – сегодня же отправляйтесь в Оренбург и объявите там о моем переводе в Петербург и о прибытии в ближайшее время нового генерал-губернатора генерала Катенина. А моим подчиненным – готовиться к передаче ему текущих дел. Хотя я надеюсь застать его еще в Петербурге.

– Так точно, ваше превосходительство! – браво ответил Вересаев.

Через полтора часа мы уже находились на пароходе, следовавшем в Тверь, а оттуда добрались в относительном комфорте до Петербурга по железной дороге, которая каждый раз напоминала мне о величии инженерной мысли нашего времени и о труде русских людей, построивших эту дорогу.

В пути я несколько раз беседовал с Василием Вересаевым. Мы вспомнили лихое дело под Ак-Мечетью, когда он, не обращая внимания на свистящие вокруг него пули, одним из первых ворвался в город и сумел захватить одного из их кокандских военачальников. Для меня храбрые солдаты дороже именитых «друзей», которые появляются, как только фортуна обласкает тебя, и исчезают, «яко воск от лица огня», лишь стоит попасть в немилость.

Оказалось, что инженерная мысль расцвела не только в этих железных дорогах. Вражеский флот и целый экспедиционный корпус уничтожила появившаяся незнамо откуда эскадра железных кораблей, захватив больше половины кораблей противника и потопив остальные.

А еще у них якобы есть летательные аппараты. Сам Вересаев их не видел, но говорил, что многие говорили про них. Они, мол, похожи на огромных сказочных птиц с вертящимися над ними крыльями, и что они плюются огнем по неприятелю. Эти россказни я отнес к разделу досужих небылиц, которыми часто обрастают самые заурядные события.

Но такая решительная победа над неприятелем показывает, что какое-то страшное оружие у этой эскадры есть. И некоторые их корабли фельдъегерь видел своими глазами в Свеаборге, когда направлялся туда с донесением. Они, может, не столь велики, но построены из металла и ходят без парусов быстрее любого нашего и неприятельского корабля. А насчет их моряков он сказал следующее:

– Ваше превосходительство, люди как люди. По-русски говорят прямо как мы, ну, может быть, чуть-чуть по-другому. Но высокие все, одеты чудно, оружие у них необычное, да и сами они… Даже не знаю, как сказать, но дорого бы я дал, чтобы они были с нами, а не против нас. Видел я и их главного, капитана 1-го ранга Кольцова – вы знаете, ваше превосходительство, за таким можно в огонь и в воду идти. Ну, прямо как за вашим превосходительством.

– Не льсти мне, любезный. Ты честно заслужил Георгия, показав отменную храбрость…

– Вот я и говорю, ваше превосходительство, с таким генералом, как вы, иначе и нельзя.

«Что поделаешь, – сокрушенно подумал я. – Похоже, они сами во все это верят. Главное, конечно, не показывать страх перед подчиненными, даже когда самому боязно. Это я усвоил еще давно, при Бородине, семнадцатилетним безусым юнкером… Хотя страшно было – поджилки тряслись».

И вот сегодня утром мы прибыли в Петербург. В Зимнем, узнав о моем прибытии, меня сразу же провели к императору в приватный кабинет, где уже сидел какой-то незнакомый мне военный в ранее невиданном мною мундире. Государь обнял меня и сказал:

– Спасибо тебе, Василий Алексеевич, что ты так быстро прибыл в наши края. Познакомься – это контр-адмирал Дмитрий Николаевич Кольцов.

12 (24) сентября 1854 года. Зимний дворец Контр-адмирал Гвардейского флотского экипажа Дмитрий Николаевич Кольцов

Вчера вечером мне принесли приглашение от императора прибыть к нему в восемь утра. Ну что ж, не впервой – мы люди военные… Тем более мой штаб теперь на Елагином острове, и катер домчал меня до Дворцового причала за какие-то полчаса.

Николай встретил меня радушно. Он пригласил меня разделить с ним трапезу – выпить чая со сдобными булочками и кренделями. Прихлебывая ароматный черный чай, он неожиданно сказал:

– Дмитрий Николаевич, мне не раз приходилось наблюдать, как некоторые – в основном штабные – адмиралы и генералы смотрели на вас с некоторым пренебрежением. И это при том, что никто из них не может сравниться с вами своими заслугами. А еще мне подполковник Березин рассказал, что по возвращении из вашего похода – там, в будущем – вас ожидали эполеты адмирала.

– Ваше императорское величество, – улыбнулся я. – Нет у нас в будущем эполет. У контр-адмирала погоны с одной большой звездой и без просветов. Да я как-нибудь без них проживу. Все-таки я здесь не ради чинов и наград, а ради России. И смею надеяться, что мои подчиненные сделали и сделают все, чтобы наша Родина с честью вышла из всех испытаний.

«Эх, – подумал я, – надо было что-нибудь ввернуть еще про августейшую семью». Тем более что я на самом деле считал, что Николай Павлович – весьма способный и достойный правитель, и я желал ему подольше быть во главе государства.

Николай с хитринкой посмотрел на меня и произнес:

– Дмитрий Николаевич, я поздравляю вас чином контр-адмирала флота Российского. Кроме того, я хочу попросить вас составить список тех, кто, по вашему мнению, заслуживает повышения в чине после Балтийской кампании. А также тех, кто заслуживает производства в офицерский чин. Это не вместо тех наград, которые они уже получили или получат, а вдобавок к ним. В частности, я хотел бы немедленно поздравить чином полковника подполковника Березина и подполковника майора Ильина. Ведь для той работы, которую они проводят, чем выше звание, тем лучше. К тому же, если вы помните, получив новое звание, майор Ильин получит и право на потомственное дворянство. Но я бы хотел заручиться вашим согласием.

– Ваше императорское величество, я благодарю вас за своих подчиненных и за себя лично.

– Очень хорошо, господин контр-адмирал, – император улыбнулся. – Эполеты вам вручит лично его императорское высочество великий князь Константин Николаевич.

– Служу Отечеству! – сказал я; именно такое обращение мы на офицерском совещании решили ввести у себя. Похоже, что в это время в Русской армии и флоте в ходу были другие уставные формы благодарности. Николай, однако, одобрительно кивнул головой.

– А насчет погон для ваших подчиненных, – продолжил император, – пусть они пока носят те погоны, которые у них имеются, лишь добавив к ним звездочки, или те, кто стал полковником, убрав таковые. Ведь у нас этот вопрос еще не решен. Я, правда, ввел в апреле этого года погоны для господ офицеров, но они только для шинелей солдатского образца. Думаю, что надо будет ввести погоны повсеместно. Только сейчас пока недосуг заниматься этими вещами – война все-таки.

Дмитрий Николаевич, у меня есть еще одна новость. Вчера из Твери я получил телеграмму о том, что новый министр иностранных дел, Василий Алексеевич Перовский, прибыл в Тверь и сегодня должен быть в столице. Я считаю, что следовало бы приоткрыть перед Василием Алексеевичем тайну вашего происхождения, тем более что я надеюсь, что он сможет в дальнейшем опереться как на полковника Березина, так и на его знания о мировой политике.

– Это правильно, ваше императорское величество. Единственное условие – следует обязать Василия Алексеевича не разглашать полученную от нас информацию даже самым близким ему людям, в том числе и членам его семьи.

– Нет у него семьи, Дмитрий Николаевич, – вздохнул император. – Был он в молодости влюблен в племянницу господина Жуковского, в Александру Воейкову, но та умерла от чахотки в двадцать девятом году. С тех пор он так и остался холостяком.

Как и я, подумалось вдруг мне. А годы идут, и порой хочется простого семейного счастья… Жену, которая ждет твоего возвращения из дальнего похода, детей, которым ты будешь рассказывать разные забавные истории. Внуков, которых можно баловать, и при этом самому становиться моложе. Но мне как-то не получилось найти именно ту, единственную. Да и боязно было немного – ты далеко, в море, а человек, которого ты любишь, потихоньку становится тебе чужим – видел я подобное у своих сослуживцев. Конечно, у многих хорошие семьи, и они счастливы в браке, но некоторые опасения все равно имеются.

Вошедший флигель-адъютант объявил:

– Ваше величество, генерал от кавалерии Василий Алексеевич Перовский ожидает аудиенции! Разрешите его пригласить?

Император кивнул, и через минуту в кабинет вошел человек, о котором я немало читал в произведениях, посвященных Пушкину, Далю и истории России.

Перовский был похож на свой портрет работы Карла Брюллова. Высокий человек с безупречной армейской выправкой, лихими кавалерийскими усами и чуть кривоватыми ногами человека, который долгое время провел в седле. Волосы его уже поседели, но лицо было еще моложавым, волевым. Видно было, что генерал успел понюхать пороха – на указательный палец его левой руки был надет золотой наперсток – верхняя фаланга пальца была отстрелена французской пулей во время Бородинского сражения. Правда, тогда Перовский был всего лишь юным юнкером. Знал я и о том, что при осаде Варны в 1828 году он был тяжело ранен.

В общем, боевой генерал, и при всем при том – весьма тонкий и умный политик – я вспомнил его деятельность на посту Оренбургского генерал-губернатора, фактически наместника царя на границе России и Средней Азии. Словом, он был именно тем человеком, которому следовало руководить русской политикой…

Император дружески обнял за плечи Перовского и сказал ему:

– Благодарю тебя, мой друг, за то, что так быстро откликнулся на мой зов. Хочу познакомить тебя с контр-адмиралом Дмитрием Николаевичем Кольцовым.

Я встал и пожал протянутую мне руку. Генерал, взглянув на меня своими проницательными глазами, произнес:

– Я уже наслышан о вас, господин контр-адмирал. Весьма рад лично познакомиться с героем Балтики.

Я хотел в ответ произнести комплимент Перовскому, но в этот момент у меня в кармане запищал вызов. Кто-то пытался связаться со мной по рации. Я спросил у императора разрешения и, получив в ответ кивок, достал ее из кармана и включил ее на передачу:

– «Второй» на приеме. – «Первым» у нас теперь именовали императора Николая Павловича.

– Дмитрий Николаевич, срочные вести из Севастополя, – радист говорил спокойно, следовательно, ничего экстраординарного в Крыму не произошло. – Капитан Сан-Хуан на связи. Он хочет подробно доложить вам об обстановке.

– Хорошо, я сейчас буду, – ответил я и, увидев настороженный взгляд Николая, успокоил его: – Ваше величество, позвольте мне на время отлучиться – на связи из Севастополя капитан Сан-Хуан, который подготовил доклад о том, что сейчас происходит в Крыму.

– Дмитрий Николаевич, переговорите с капитаном Сан-Хуаном и сразу же возвращайтесь. – Мы с Василием Алексеевичем будем ждать вас, – император бросил лукавый взгляд на слегка обалдевшего от всего происходящего Перовского. Мы с генералом хотим знать, что сейчас происходит в Крыму и в Севастополе. И еще – не могли бы пригласить ко мне полковника Березина?

– Так точно, ваше императорское величество, сразу после окончания беседы с капитаном Сан-Хуаном я вернусь сюда и подробно обо всем доложу. И подполковника – простите, полковника Березина захвачу с собой.

Я направился к двери, бросив взгляд на императора. Тот откровенно наслаждался происходящим, наблюдая за Перовским, который, ничего не понимая, смотрел на царя. Интересно, как он отреагирует, когда услышит от Николая рассказ о нашем неожиданном появлении в этом мире?

11 (23) сентября 1854 года, утро. Севастополь. Район Казачьей бухты Майор Жан-Баптист де Жёнка, командир 3-го батальона 2-го полка зуавов

Я брился у своей палатки, когда неожиданно услышал за своей спиной:

– Commandant!

Я резко обернулся и отсалютовал:

– Здравия желаю, mon colonel!

Полковник Клер, командир нашего полка, с ухмылкой посмотрел на мое наполовину намыленное лицо, небрежно ответил на мой салют и сказал:

– Майор, вы, наверное, слышали, что русские вчера подло убили нашего генерала Боске и подстрелили генерала ростбифов… как там его… ага, Кордингтона… или Кодрингтона? Не важно. Кроме них, были убиты еще несколько наших и английских старших офицеров. Строительство батарей и других укреплений из-за этого практически прекратилось. Командование – наше и английское – сошлось во мнении, что русские злостно нарушили законы ведения войны.

Зная полковника, я позволил себе вставить замечание:

– Мой полковник, но ведь вы вчера утром сами отдали команду нашим метким стрелкам, чтобы они начали отстреливать русских офицеров. И вроде кое-кого они уже подстрелили.

– Это так, майор. Но я, как вы помните, приказал этим особо не увлекаться – не только потому, что сие – нарушение вышеупомянутых законов, но потому, что был уверен – это может спровоцировать русских на ответные действия. И, как видите, я оказался прав. Но для нашего командования «quod licet Iovi, non licet bovi» – что дозволено Юпитеру, не дозволено быку. Тем более приказ тот исходил от убитого русскими Боске, которого генерал Канробер водрузил теперь – в переносном смысле, конечно – на свое знамя. Так что русских решили наказать на том самом участке, где был убит храбрец Боске. Наказывать будет ваш батальон – вы сами виноваты в том, что он так хорошо показал себя в сражении при Альме.

– Слушаюсь, мой полковник!

– Ночью мы подтянули на этот участок батарею двенадцатифунтовых «Наполеонов». Обстрел русских позиций начнется в девять утра и продолжится тридцать минут. Сразу после него я приказываю захватить вон ту высоту вместе с русскими укреплениями. Карту района высоты и известных нам укреплений вы получите чуть позже. Хочу вас обрадовать – по донесению разведки, русские не успели их достроить. Пленных можете не брать, кроме, конечно, офицеров. Ну, в общем, сами разберетесь – вы боевой офицер, и не мне вас учить.

– Слушаюсь, мой полковник! Разрешите выполнять?

– Выполняйте.

В восемь сорок пять мой батальон уже был готов к бою. Мы подтянулись к высотке и стали ждать сигнала к атаке. Батальон расположился на ее обратном скате, чтобы русские не могли нас заметить. Только я и мой начальник штаба, капитан Жан-Жак Лаваль, расположились на гребне холма с подзорными трубами.

Русские, похоже, ничего не подозревали. Здесь были мужчины, в большинстве штатские, женщины и даже дети. Они яростно рыли траншеи. Военных среди них было немного – два пехотных и небольшой кавалерийский отряд, общей численностью не более тридцати – тридцати пяти человек. Всадники были одеты в татарскую одежду. Это меня удивило, ведь нам сообщили, что татары в Крыму перешли на нашу сторону. Впрочем, и мы, зуавы, тоже носили форму, похожую на одежду арабов и мавританцев, но от этого так и не стали берберами. Вероятно, их кавалерия не татары, а русские.

И если первый взвод был одет в обычную форму, то стоящая отдельно небольшая группа русских военных имела странные мундиры. Они были пятнистые, как древесные лягушки. Зеленые, коричневые и черные пятна на их куртках и брюках – от них рябило в глазах, и русские, одетые в эту форму, сливались с местностью. Но стоило ли нам беспокоиться – в любом случае против нашего батальона шансы у них были нулевые.

Было тихо, пушки еще молчали, лишь севернее слышалась редкая ружейная стрельба. Вдруг над нами пролетела необычная белая птица. Очень странно – местная фауна похожа на фауну юга Франции, где я провел детство и юность, а также на фауну Алжира, где моя часть находилась до Крыма. Тем не менее таких птиц я раньше не встречал. Но сейчас было не время для орнитологии.

Я осматривал русские укрепления, время от времени поглядывая на то место, где, как мне сказали, ждали сигнала наши артиллеристы.

Ровно в девять орудийная прислуга выкатила «Наполеоны» из капониров, с амбразур сняли плетеные щиты, закрывавшие их. Через несколько минут раздался первый пушечный выстрел. Ядро взрыло землю недалеко от штатских, которые строили укрепления. Те испуганно заметались, бросая лопаты, носилки и кирки, а потом побежали в тыл. Следующий залп оказался более удачным, ядра пронеслись сквозь толпу, свалив несколько мужчин и женщин. Артиллеристы, сделав поправку, открыли беглый огонь. Недостроенное русское укрепление опустело. Лишь кое-где на нем виднелись белые рубашки убитых мужчин и яркие женские юбки.

Да, мы так часто поступали с алжирцами, не щадя ни мирных, ни военных, ни мужчин, ни женщин. Но здесь были европейцы, что бы ни говорили наши польские «союзники», которые на каждом углу кричали, что это они-де европейцы, а русские – дикие азиаты. Мне вдруг стало стыдно, но я постарался подавить это чувство. Ведь для нас главное – победа во славу императора и нации, а не какие-то чужие бабы, которые оказались на линии огня.

Артиллеристы тем временем перенесли огонь на то место, где расположились русские военные. Правда, те успели укрыться в ближайшем овраге. Ну, ничего, сейчас мы пойдем в атаку и выбьем их из укрытия. Я отдал команду застрельщикам выдвинуться вперед и сразу после окончания пушечной стрельбы поддержать наше наступление метким огнем из штуцеров.

Но тут на нашу батарею неожиданно посыпались бомбы. Русские мортиры – а я успел заметить, что бомбы падали на батарею почти отвесно – стреляли с ужасающей точностью. Взрыв, еще взрыв – и вот, все шесть наших орудия молчат. Только трупы артиллеристов вокруг пушек, стоявших, между прочим, за укрытием, да немногие выжившие, которые мчались в тыл так, что только пятки сверкали. Откуда стреляли русские мортиры, я не заметил. Да и некогда было – коль орудия перестали стрелять, значит, настало время идти в атаку. И я скомандовал:

– En avant!

Обычно вражеские части, завидев нас, обращались в бегство – наша репутация и наша арабская форма вызывают ужас у неприятеля. Но тут я услышал из оврага, в котором укрылись русские солдаты, что-то типа «Tourqui!». Оттуда выскочило до взвода пехоты и с примкнутыми штыками, словно бешеные, помчались нам навстречу. Позднее я узнал, что для русского отступить перед турком – верх позора, а наши фески они приняли за турецкие.

Другие же русские, те самые, в пятнистой форме, повели себя, как трусы. Они разбежались в разные стороны, упали на землю и лежа стали стрелять по нам. Причем стрельба велась так часто, словно их было не десятка полтора, а целая рота, а то и две.

Тем временем странная белая птица сделала круг и приблизилась к нам. Мортирные бомбы посыпались на наши головы, разбрасывая моих солдат, словно кегли в кегельбане. Будь мы обычной пехотой, атака бы захлебнулась, но мы – зуавы, и я крикнул:

– Вперед, канальи! Чем быстрее мы смешаемся с русскими, тем быстрее они перестанут стрелять по нам из своих адских орудий!

Так и произошло. Мы сшиблись с русским взводом и с ходу смяли его. Но посмотрев на поле боя, я с ужасом увидел, что почти все офицеры и сержанты батальона убиты. А мои солдаты сражались каждый сам по себе. Русские же стояли насмерть, хотя нападавших осталось всего лишь трое или четверо. «Пятнистые» же лежа продолжали стрелять, так же быстро и так же метко.

Тем не менее я был более чем уверен в нашей победе. Но тут случилось нечто неожиданное. Из-за холма на бешеной скорости выскочила повозка, которая двигалась сама собой, без помощи лошадей и пара – дыма из трубы я не заметил, как и самой трубы. Уж на что я смелый человек, но и у меня волосы зашевелились на голове от ужаса.

Не доезжая метров ста до нас, эта повозка резко взяла вправо и стала огибать наш строй. Мои храбрецы, сказать честно, были настолько ошеломлены ее появлением, что приостановили наступление. Они открыли огонь по русской повозке, но пули отскакивали от нее, словно горох.

Неожиданно повозка остановилась, задние двери ее открылись, и на землю спрыгнуло несколько человек, одетые в форму, напоминающую рыцарей времен Столетней войны. На них было что-то вроде кирас, а головы защищали каски с прозрачными забралами. «Рыцари» вытащили из повозки какие-то барабаны и нечто похожее на старинную кулеврину, стоящую на треноге. Пока мы хлопали глазами, разглядывая повозку и ее экипаж, эти «рыцари» спрятались за большой камень. Вскоре оттуда заухали выстрелы, а среди моего батальона стали рваться небольшие бомбочки. Десятки зуавов были ранены или убиты в течение минуты.

Пули и взрывы продолжали косить моих ребят. Неожиданно что-то ударило меня в колено. Я упал и завыл от боли. Знаю, что так вести себя недостойно офицера зуавов, но попробуйте сохранить спокойствие, когда пуля разворотит вам коленную чашечку…

А на поле творилось такое! Мои доблестные зуавы – какой позор! – увидев, что я упал, и они остались без командиров, стали бросать оружие и поднимать руки. Третий батальон второго полка зуавов превратился в стадо, которое десяток русских солдат погнали в плен. Меня несли на руках два солдата на чьей-то окровавленной шинели. А вокруг гарцевали на резвых конях те самые татары, которых я видел в самом начале боя.

11 (23) сентября 1854 года. Севастополь Поручик Гвардейского флотского экипажа Домбровский Николай Максимович, вице-президент медиахолдинга «Голос эскадры»

Вчера вечером я подошел к Саше Сан-Хуану и с мольбой посмотрел ему в глаза.

– Хулиович, ну нечего мне пока делать в Севастополе. Давай я завтра с утра к Камышовой смотаюсь.

– Так… Чегой-то ты темнишь. Давай колись – чего хочешь-то?

– Хочу проведать те самые места, где Федя с компанией вчера порезвились. Надо посмотреть, как строятся редуты. Кроме того, я обещал Эдуарду Ивановичу фото укреплений – наших и вражеских.

– И ты их опубликуешь, а вражеские агенты передадут куда надо, – ехидно сказал Хулиович.

– Сказано – для Эдуарда Ивановича. Ну и для будущей книги. Статейку я напишу, но без фото. Даже две статейки. Одну для «Голоса эскадры», одну для «Крымских вестей». А вражеским агентам сюда ехать не надо – они и в Питере узнают все, что хотят. Там языками машут, как дворник метлой.

– А это что за «вести» такие?

– Да мы с Машей решили основать новый печатный орган. Пока на двух страницах, а если найдем местных, добавим еще. Да даже если не найдем, Женя Коган, опять же, скоро будет.

– Ладно, ладно. А с Машей-то что?

– А она поедет с Нахимовым на инспекцию укреплений в районе Инкермана. Заодно интервью с ним забацает. Она его заинтриговала больше, чем я – так что ей он и расскажет поболее, чем мне.

Лицо Хулиовича погрустнело, и я понял, что зря старательно не замечал признаков того, что моя названая сестра заинтересовала нашего испано-шведского Иглесиаса. Ну что ж поделаешь, слово не воробей… Хулиович пристально взглянул на меня и сказал уже построже:

– Значит, так, слушай сюда. Вряд ли англичане или французы ломанутся. Но вдруг? Ведь их генерала и еще несколько высокопоставленных офицеров недавно убили именно там. Так что, если начнется буча, берсерка не изображай, в бейсбол не играй, а просто ляг в укрытие и постреливай, стараясь по возможности попасть по французам. Усек?

– Честное скаутское! Век воли не видать!

– Ладно, поверю тебе. А если ты не сдержишь слово, то в лучшем случае разжалую тебя в младшие ассенизаторы, будешь всю войну дерьмо черпать. Впрочем, наверное, мне этого делать не придется; но учти, я на твои похороны не приду. И твоей Мейбел не сообщу. Будет: «напрасно южанка ждет мужа домой»… Пусть еще пока не мужа, а жениха – которому при данном раскладе не суждено будет стать ейным мужем. Или хоть чьим-нибудь.

– Хулиович, так меня убить могут, даже если я и не буду берсерком под пулями скакать.

– Вот тогда я ей все расскажу – ей скажут, она, блин, зарыдает… Тебе это надо?

– Надо. Я не собираюсь ховаться по углам вдали от боевых действий. Все-таки я – мужик, а не «облако в штанах» или какой-нибудь там метросексуал.

Саша хихикнул.

– Вот именно последним я тебя в начале нашего знакомства и представлял. Хорошо. Помни – ты обещал. И честное пионерское дал. Ну или какое оно там у вас. В семь утра туда поедет «Тигр». Повезет беспилотник с командой и еще кое-что. Тебя ждать не будет, имей в виду.

«Не было у бабы забот, купила порося, – подумал я сокрушенно, – опять вставать ни свет ни заря, а, главное, сам напросился. Впрочем, может, хоть будет не так жарко».

А Саша продолжал:

– На всякий случай, когда прибудешь, сразу найди себе позицию. И не забудь винтовку и патроны – кое-что будет в «Тигре», но вряд ли у тебя будет возможность к нему каждый раз бегать за очередным «цинком». И воды возьми побольше да сухпай не забудь.

– Спасибо, Саш! – И я побежал собираться.

С раннего утра было действительно прохладно, пели цикады, или что-то в этом роде (я, увы, не энтомолог). По дороге к Камышовой я вспоминал, с чего все началось.

Вчера Хулиович взял меня с собой, как он сказал, для «информационной поддержки» на встречу с Тотлебеном. Эдуард Иванович оказался «истинным арийцем» – педантичным и несколько замкнутым. Даже после того, как мы открыли ему, кто мы и откуда, он лишь странно на нас посмотрел и перешел к обсуждению направлений, которые надлежало укрепить. В их числе была и дорога из Камышовой бухты. Та самая, где вчера наши ребята подстрелили несколько лягушатников, одним из которых оказался генерал Пьер Боске, в нашей истории – лучший вражеский генерал этой войны.

Тотлебен преобразился, когда услышал о пулеметах (у нас их было пока мало, но со вторым караваном мы ждали большую партию), минометах, а также новых методах ведения войны. А еще Саша рассказал ему о «Горчаке», своего рода «мобильном доте», разработанном в 90-е для пограничных укреплений. Два таких были в составе грузов для Венесуэлы, и один из них должен вскоре прибыть сюда со вторым караваном.

Тут, как и было договорено, в игру вступил я – открыв ноут (от которого Тотлебен прибалдел, хотя и пытался до этого не показать своего удивления), сначала показал ему ролик про «Горчак», затем нарезку из документальных и художественных фильмов времен Великой Отечественной, а также фото восстановленных окопов на выставке вооружения на Поклонной горе. Но я совсем забыл, что Тотлебен происходит из курляндских немцев, и когда он услышал, что враги в фильмах говорят по-немецки, спросил меня:

– Господин поручик, так, значит, в вашей истории вы воевали с немцами? А с какими именно – пруссаками или баварцами?

– Увы, ваше превосходительство… Тогда Германия уже была объединенной. И даже Австрия стала ее частью.

Подполковник засмеялся:

– Господин поручик, я еще не генерал. А родина у нас с вами одна – Российская империя. (Я ему не сказал, что родился-то я, в общем, за окияном.) Но очень не хотелось бы воевать со своими дальними родственниками…

– Вот потому-то мы и делаем все, чтобы Россия и Германия стали дружественными державами. А объединил Германию в нашей истории человек, заслуживший прозвище «Железный канцлер» – Отто фон Бисмарк.

– Слышал я про него. Далеко пойдет, стало быть… Ладно. Вернемся к делам насущным. Вы сказали, что сможете показать мне картинки укреплений у Камышовой бухты?

– Так точно, ваше высокоблагородие!

Тотлебен поморщился.

– Господин поручик, когда мы наедине, зовите меня просто Эдуард Иванович. А вас мне представили как Николая Максимовича. Вы не против, если я буду вас так величать?

– Никак нет, ваше… Эдуард Иванович!

– А потом я обдумаю, как дополнить укрепления траншеями и подготовить котлован для вашего чудо-оружия, как оно у вас называется – «Горчак»? Да и про размещение ваших минометов следует подумать.

– Эдуард Иванович, вскоре прибудут еще и «Ноны» – этакие самоходные бронированные повозки с пушками, стреляющими на четыре версты.

– А как же они будут стрелять, если не увидят неприятеля?

– Для этого есть корректировщики огня, передающие целеуказание по рации – это что-то вроде беспроводного телеграфа. А также летательные аппараты, которые парят над землей и все видят. Вот здесь, – я протянул ему книжечку, найденную Хулиовичем в библиотеке «Смольного», – описание того, как именно во время Великой Отечественной войны располагали артиллерию и минометы.

– Спасибо, Николай Максимович. Ну что ж, жду ваших картинок.

Пока мы ехали к Камышовой, утренняя прохлада уже превратилась в некое подобие Нью-Йорка летом – места, где без кондиционера делать нечего. Зелень вокруг практически вся выгорела, бриз с моря дул, но какой-то очень уж робкий. И среди всего этого – старики, женщины, дети, счастливчики с лопатами, большинство же с деревянными палками, остервенело долбят каменистую землю.

…Когда я приехал в Москву, то снимал комнату у Тамары Ивановны, пожилой хромой женщины. Однажды она рассказала мне, как всю войну еще ребенком работала на заводе, выполняя по полторы нормы. Несколько раз падала в обморок от недоедания, но потом опять становилась на скамеечку – без нее она не доставала до станка – и продолжала работу. После войны она не бросила завод, осталась токарем до пенсии – даже проработала лишние семь лет, пока не охромела…

Те, кого я видел сейчас перед собой, были слеплены из того же теста – точно так же делали все, чтобы не дать врагам захватить родной Севастополь.

На гребне холма расположился стрелковый взвод с кремневыми ружьями. Дымить будут, подумал я… Чуть западнее я увидел отделение «охотников» со штуцерами. «Тигр» же укатил обратно в Севас за дополнительным грузом, и когда вернется, неизвестно. Да, негусто здесь… Единственное, что меня обнадеживало – над головой пролетел беспилотник. Пролетел и вернулся обратно, чуть восточнее. Вроде «Тигр» должен привезти пару «Подносов» с расчетами. Но лягушатники даже не знают, что это такое и с чем его едят, да и нет минометов в зоне прямой видимости. Поэтому, если они все-таки решат отомстить за своего «женераля», то здесь скоро может быть очень даже горячо.

Ну что ж… Время у меня было. Вспомнив заветы не только Хулиовича, но и Юрия Ивановича Черникова, я первым делом решил выбрать позицию. Подумав, направился к длинному отрогу чуть севернее основного холма и остановился на двух позициях: на самом гребне и за кочкой чуть подалее – там была небольшая ложбинка. Так что, если начнется бой, то пусть даже убьют, но не сразу – сначала я порезвлюсь.

Как ни странно, смерти я сейчас не боялся. Она представлялась мне не более чем абстракцией. Другое дело, когда я в детстве чуть не утонул, уносимый течением от берега; вот это было страшно. А здесь… Разве что Мейбел жалко – я ж обещал ей вернуться. Черт, я же ей не давал о себе знать с самого Херсона, два слова с «Раптора» не в счет… Если выживу, напишу сегодня же, – пообещал я себе, – а если нет, то такова селява. Хулиович ей доложит.

На всякий случай я осмотрел свою основную позицию, прилег, вскинул «винторез», посмотрел на французские позиции в оптику… Неплохо, неплохо. Сухие стебли травы, которыми поросла кочка, будут неплохой маскировкой, а вот мне в оптику все видать. Ну что ж, посмотрим теперь запасную.

Как говорится, заставь дурака Богу молиться, он и лоб расшибет. Я совсем позабыл про вые… выбо… ну, в общем, ложбинку за кочкой, и пребольно упал на правую ногу, которая у меня и до того немного ныла; но, как говорится, Господь милостив к дуракам. Как только первая боль прошла, я, к своему удивлению, почувствовал, что не только ничего не сломано, но даже не вывихнуто, а что ноет чуток, так что не в счет. С запасной позиции был хорошо виден гребень холма, а лежать тут в ложбинке даже удобнее, чем на основной позиции.

Неожиданно с севера показалось с полдюжины конных. Посмотрев в бинокль, я увидел, что одеты они были в татарские бурки и в татарские же папахи. Интересно, интересно… Я лег за кочкой и приготовился к стрельбе, но увидев, что наши на новоприбывших особо не реагируют, понял, что это «местные» татары. И действительно, они поскакали к взводу «хроноаборигенов». Я же решил поговорить с «охотниками» – местные подождут.

Командиром отделения был Йоханн Карлссон – тот самый, про которого Хулиович и другие говорили, что он, мол, живет на крыше. Когда я спросил у него про это, Хулиович удивился, после чего со смехом рассказал мне про книгу Астрид Линдгрен. Про писательницу я слышал; именно она написала «Пеппи Длинныйчулок», популярную и у нас в Америке. Но ни про какого Карлссона у нас никто не читал; узнав об этом, Хулиович заржал еще громче, погладил меня по голове и сказал: «Бедный ребенок». А что тут бедного-то? Он-то, небось, не смотрел и половины всех тех детских фильмов, которые видел я. Ну там мультики про Спайдермена или «Том энд Джерри». Или нескончаемые сериалы типа «Брейди Банч», про семью с шестью детьми. Впрочем, можно и без последнего…

Мы с Йоханном сдружились после того памятного «бейсбольного» эпизода; он был одним из тех, кто ходил к Саше Николаеву лечиться от вошек, которые он поймал в «хитром» заведении во Влоцлавке, и почему-то воспылал ко мне благодарностью за то, что я, видите ли, спас их всех от огня польской пушки. Поэтому я решил пока не уходить и пофоткать с этих позиций – отсюда был отличный вид на укрепления, как наши, так и чужие. И именно отсюда я разглядел то место, где французы уже успели установить крест – именно там вчера наши снайпера помножили на ноль того самого великого и ужасного Боске.

Распрощавшись с «охотниками», я пошел поговорить с «хроноаборигенами», но не успел до них дойти, как вдруг метрах в ста от меня шмякнулось ядро. Твою мать, только этого не хватало… Потом второе, потом третье… и я, вместо того чтобы залечь, зачем-то помчался на свою основную позицию, откуда в бинокль увидел вражескую батарею.

Послышался вой мины, и через пару секунд она разорвалась между первым и вторым орудиями – лягушатники поставили их слишком близко друг к другу. Вторая мина упала между третьим и четвертым орудием, а расчеты пятого и шестого вдруг куда-то испарились. Поведя биноклем, я увидел, как «смелые» французские артиллеристы храбро драпают от своих пушек. Всего две мины – и батарея, как говорят французы, hors de combat – вышла из боя.

Но тут вдруг показались турки – по крайней мере, фески и красные штаны и синие куртки были в точности похожи на старые иллюстрации османов до Эрдогана, упс, Ататюрка. Одна рота, другая, третья… В этот самый момент мои соседи вдруг заорали: «Турки!», а их офицер обнажил саблю и закричал на смеси польского и русского: «За царя и ойчызну!», и словно маленький Давид в лице нашего взвода побежал к турецкому Голиафу.

Мне показалось, что офицер, хоть я мог поклясться, что ни разу его не видел, почему-то мне очень знаком. Но времени на раздумье не оставалось. Я бухнулся на свою основную позицию, поднял «винторез» и подумал было, что, увы, дистанция слишком велика. И тут на меня нашло то же самое, что и тогда, в детстве, на Кони-Айленд в Нью-Йорке, когда я там был с мамой, младшими братом и сестрой.

Мама тогда увидела огромную фиолетовую плюшевую корову, висевшую на тонком прозрачном шнурке. Выиграть ее было просто – нужно было «всего лишь» перебить пулькой из пневматического ружья шнурок. Я старательно прицелился в место, где шнурок пересекал какую-то горизонтальную линию, и… пуля прошла правее и выше.

Ружье явно не было пристреляно, подумал я. И вдруг почувствовал необыкновенную ясность мышления. Прицелился с необходимой поправкой, выстрел – корова упала. У меня оставалось еще три пульки, и тут я услышал, как Катя канючит куклу Барби в бальном платье – у нее их было десятка два, но именно «такой» не было. Ничего, еще выстрел, и кукла точно так же валится в сетку. Потом – это уже для Вити – машинка с радиоуправлением и, наконец, для меня – электронные часы.

На меня восхищенно смотрели несколько пар глаз – мама, брат с сестрой, хозяин и с десяток посетителей. Потом хозяин подошел ко мне, подал мне руку и сказал:

– Ничего себе… Я был снайпером в Ираке, но никогда так метко не стрелял. Подари это своему отцу – хорошего он стрелка вырастил.

И протянул мне пивную кружку с металлической крышкой.

Вот так и сейчас. Винтовка как бы сама прицелилась в одного офицера, выстрел – и нет офицера. То же и со вторым. Еще один, и еще, и еще… Один, наседавший на нашего подпоручика, вытащил саблю – и я решил, что этого лучше взять живым. Выстрел, и он уже с воем катается по земле. А затем клацнул затвор, и только я собрался поменять магазин, как увидел разрывы мин в самом центре второй и третьей вражеской роты, и одновременно вылетевший из-за гребня «Тигр», строчащий из пулемета…

Потом «Тигр» забрал раненых, включая и того француза, которому я прострелил коленную чашечку. А мне пришлось выпрашивать лошадь и ехать обратно в Севастополь. Когда я прибыл к нашей казарме и спешился, то чуть не закричал от боли – колено, на которое я неудачно упал в ложбинке, теперь жутко болело.

11 (23) сентября 1854 года. Балаклава Капитан 3-го ранга Гвардейского флотского экипажа Мишин Павел Ильич

Мы сидели за густыми кустами на небольшой площадке у внешней части Балаклавской бухты. Эти места я знал с детства. Мои родители при СССР работали на секретном объекте на противоположной от центра Балаклавы стороне залива – туда сегодня водят экскурсии, и над ним ныне располагается недостроенное уродливое здание – гостиница, по слухам, принадлежавшая при «Нэзалэжной» Юльке Воровайке. А до воцарения Юща там была голая скала, окаймленная особняками дореволюционных богачей.

Когда территория перестала быть запретной, мы с пацанами часто ходили туда – то пешком, а то и на лодочке. В этом времени над площадкой ничего нет, а в будущем тут расположилась дача в венецианском стиле, ставшая к 90-м годам ХХ века живописной развалиной.

Именно здесь, рядом с дачей, мы с ребятами решили устроить свой «клуб». Нам повезло найти маленькую пещерку, вход в которую маскировали кусты. В общем, если не знать, что она там, пройдешь (точнее, проплывешь) мимо. А первооткрывателем ее стал я, когда, прошу прощения за подобные детали, по малой нужде зашел подальше в кусты и вдруг увидел небольшое продолговатое отверстие в скале.

Позднее мы излазили всю скалу, на которой тогда еще ничего не строилось, и все склоны ее я помнил наизусть до сих пор. И хоть мне мама с папой постоянно пели в уши, что лучше б я сидел над учебниками и делал домашние задания, чем шлялся невесть где, но получилось так, что мои детские похождения пригодились мне, причем в XIX веке (с ума сойти!)

В этой истории, как и в нашей, враг напал на Балаклаву с двух сторон – с суши, теми силами, которые британцы после Альмы направили в обход Севастополя, а потом и с моря. Вчера вечером в бухту осторожно, меряя глубину лотом, буквально вползли четыре вражеских фрегата и столько же транспортов. А ведь местное начальство клялось и божилось, что Балаклавская бухта недоступна для больших кораблей из-за недостаточной глубины.

Но британцы так не считали. Перед войной их купеческие корабли не раз «случайно» заходили в Балаклавскую бухту и делали промеры фарватера. И вот теперь сотня бойцов Греческого батальона и батарея поручика Ивана Маркова – четыре полупудовые мортиры, – заняв позицию среди развалин генуэзской крепости Чембало, вступили в бой с неприятелем. Причем бой вести им пришлось одновременно с морским и сухопутным противником. Не все, впрочем, было так однозначно – английские фрегаты нет-нет да и накрывали ядрами свою же пехоту, а полевые батареи в пороховом дыму палили по фрегатам.

Греки стойко держались, но мортиры поручика Маркова вскоре замолчали – кончились боеприпасы. Обстрел развалин крепости прекратился лишь с наступлением темноты. «Эх, не продержаться нашим, – подумал я, – если, конечно, им не помочь…»

Сказать честно, мне уже осточертело сидеть на попе без дела – ведь после Бомарзунда мы вынужденно лодырничали. Даже англичанина «Раптор» потопил, смешно сказать, без нашей помощи, огнем из крупняка. Так что, как только в лагерь заявился Хулиович, то я сразу в ультимативной форме потребовал у него «сладкого». А именно – возможности сократить численность вражеского флота. Тот подумал и согласился.

Вчера ранним утром, когда на море лег туман, «Раптор» забросил нас на эту площадочку и тут же отчалил. Если все пройдет по плану, то нас заберут отсюда же сразу после того, как мы сообщим по рации о необходимости нашей амбаркации. Впрочем, на всякий случай нам оставили две надувные десантные лодки с подвесным мотором. Возможно, придется уносить ноги от погони… А в самом крайнем случае оставим все в той самой пещерке – я проверил, она на том же месте, где была в моем времени – и налегке пешедралом по скале будем уходить к своим. Как и куда, я, наверное, смогу показать с закрытыми глазами.

С собой мы прихватили четыре мины УПМ и четыре «адских машины», слепленных нами, что называется, на коленке. Попробуем их в деле. Мы решили установить таймер на девять утра – это даст нам возможность вернуться к месту погрузки за полчаса до взрыва.

– С Богом, ребята! – сказал я и плюхнулся в теплую воду Балаклавской бухты. На десять человек у нас было пять буксировщиков, в четырех из них было по мине УПМ, а в пятом – четыре мины-самоделки. Для фрегатов они слабоваты, а для сопровождающих их судов – в самый раз.

Все прошло без сучка и задоринки, как говорит наш шеф, «без шума и пыли». Ровно в семь мы были на месте. Вся дальнейшая работа заняла чуть менее получаса. И вот мы уже «мчимся» к нашей площадочке со скоростью аж в три узла. Без четверти девять, уже с суши, я поднял в небо квадрокоптер, который дал нам напрокат капитан Сан-Хуан.

Нечасто нам удается видеть результаты своей работы. А тут, пожалуйста – смотри и любуйся. Фрегат, обстреливающий генуэзскую крепость, неожиданно подпрыгнул от мощного подводного взрыва, после чего переломился пополам и превратился в «буль-буль-терьера». Два других накренились набок. Мачты их коснулись воды, и они перевернулись. А еще один взлетел на воздух – видимо, у него взорвался порох в крюйт-камере.

Кстати, и все наши самоделки сработали штатно – четыре британских парохода, маячившие у входа в Балаклавскую бухту, получив подводные пробоины, тоже затонули. Да, пора ставить памятник затопленным британским кораблям в Балаклаве, хотя они и не наши. Ну и что? Затопили их как раз мы, так что имеем право. Балаклава для британцев становится явно несчастливым местом. Ко всему прочему корпуса затопленных кораблей закупорили вход в бухту, и она вряд ли теперь станет местом базирования британского флота и лагерем сухопутных сил королевы Виктории.

Наблюдая за панорамой Балаклавы с помощью квадрокоптера, я обратил внимание, что войска неприятеля после потопления фрегатов отошли от развалин крепости, а потом с быстротой необыкновенной двинулись назад, к окраине Балаклавы. Нет, не герои они, не герои – испугались неизвестного. А самое главное, точно не направятся нас искать. Ну что ж, пора «Раптору» вернуться за нами… И я стал вызывать штаб по рации.

– Бабушка приехала! – произнес я фразу из книги Богомолова «Момент истины». Конечно, это ребячество – ну не сможет пока никто в этом мире перехватить наши разговоры, а потому – зачем шифроваться? Но все равно очень приятно. После Бомарзунда – это уже вторая победа моих ребят, которая приближает окончательную победу над этим НАТО XIX века. Вторая из двух попыток – прошу обратить внимание! И без единой осечки. Эх, лишь бы не сглазить…

11 (23) сентября 1854 года. Севастополь. Инкерман Подпоручик Гвардейского флотского экипажа Мария Александровна Широкина

Когда я подъехала к дому Нахимова, адмирал уже ждал меня, одетый в свой неизменный морской сюртук, фуражку, сдвинутую на затылок, и брюки, именуемые здесь панталонами. Он держал под уздцы вороного коня.

– Здравствуйте, Павел Степанович! – приветствовала его я.

– Здравствуйте, Мария Александровна, – вежливо ответил он мне, и вдруг на лице его появилось крайнее удивление.

– Что-то случилось, Павел Степанович? – поинтересовалась я.

– Вы… Вы в брюках… и в мужском седле-с…

«Конечно, – подумала я, – дамы здесь если и ездят на лошади, то только в дамском седле и в специальном платье. Это когда ты сидишь, свесив ноги на одну из сторон, чтобы, не дай бог, никто не увидел твоего исподнего… Нет уж, дудки».

Это когда я иду пешком, тогда скрепя сердце надеваю форменную юбку. Жаль, в последнее время мне не приходилось ездить верхом, но здесь этому нет альтернативы – впрочем, я только что вспомнила, как я люблю это дело. И альтернативы штанам нет – разве что ездить в трусах, как мы с братьями часто делали в детстве жарким летом. Можно, конечно, и вообще в голом виде, как леди Годива (признаюсь, было дело в молодости пару раз…). Но, боюсь, здесь этого тем более не поймут.

Сегодня я встала ни свет ни заря; хотелось найти подходящего коня. В конюшнях мне предложили смирного пожилого мерина. Я же потребовала животное порезвее. Казак, служивший при конюшнях, вдруг спросил меня:

– Барышня, вы казачка?

Я засмеялась.

– Вообще-то я «ваше благородие». Да, казачка – терская. И выросла на коне.

– Простите, ваше благородие, не признал. Не видывал прежде дамы-офицера.

– Да ладно, «барышня» мне тоже нравится. А ты сам-то из каких мест?

– Я кубанский, станица Благовещенская. Знаете, ваше благородие, есть у нас тут один конь… Но он несколько дикого нрава. Его и кличут Дикарем.

– Вот это именно то, что надо. Я тоже не подарок…

Конь, почувствовав мою руку и получив пару морковок – эх, нет у меня здесь кубиков сахара – повел себя на удивление смирно. А когда я на него уселась, то сразу поняла, что вот он – мой конь. Сделав пару кругов по городу, почувствовала, что он меня слушается идеально. Так что подъехала я к дому Нахимова на Екатерининской улице минут за двадцать до назначенного времени.

И теперь, улыбнувшись адмиралу, сказала:

– Казачка я, Павел Степанович. И у нас все женщины предпочитают ездить в мужском седле, как вы изволили выразиться. А тогда иначе, как в штанах, особо не поездишь…

Когда мы поехали к Инкерману – нас сопровождал небольшой разъезд, но они держались чуть в стороне, – Нахимов сказал мне с нескрываемым восхищением:

– Мадемуазель, еще немного-с, и я предложу вам руку и сердце. Никогда еще не видел столь необыкновенной женщины.

– Полноте, Павел Степанович, вы же всю жизнь говорили, что женаты на флоте.

– А вы и это знаете-с?

– Читала я про вас в детстве. Вы были одним из моих героев, – и я обворожительно (надеюсь) улыбнулась. – Только я не мадемуазель, а мадам.

Нахимов сразу посерьезнел.

– А муж ваш там остался?

– Увы, да. То есть я, наверное, в какой-то мере вдова…

– А кем он был?

– Офицером, – и я увидела явное одобрение во взгляде моего визави. – Был ранен в одной из Кавказских войн, неоднократно награжден, но потерял ногу. Стал… ну, чем-то вроде инженера (не объяснишь же человеку XIX века, что такое программист и с чем его едят…). Причем хорошим инженером.

– А дети у вас тоже там остались?

– Увы, так и не получилось у нас родить ребеночка, – вздохнула я. – Хотя мы оба из больших семей, и оба очень хотели детей. И не одного, и не двух.

Нахимов ничего не сказал, но взгляд его еще более потеплел. А я начала вспоминать, как Коля, три месяца назад вернувшись из командировки в Дюссельдорф, вдруг протянул мне толстую папку и сказал:

– Машунь, вот здесь вся информация о том, что нужно будет делать, если меня вдруг не станет. Там и страховой полис, и много чего другого.

– Коль, ты что это вдруг такие речи завел?

– Не бойся, со мной все нормально. Просто я подумал, что если вдруг? Поэтому-то здесь вся эта информация. И еще. Пообещай мне, что ежели со мной что случится, ты снова выйдешь замуж. И не будешь ждать. Только пусть человек будет хороший.

Я не хотела, но пришлось дать такое обещание – он не отставал.

А потом я узнала от коллеги, с которым он ездил в Дюссельдорф, что там произошло. Их гостиница была в самом центре, рядом со старым городом, который иногда именуют «самой длинной барной стойкой в мире». И вечером они пошли продегустировать местное Altbier – Коля водку не любил, да и пиво пил не более одной или двух кружек.

На обратном пути их обступила троица якобы сирийских беженцев – Коля, который провел в свое время полгода в составе российского гарнизона в Косово, сразу определил по говору, что это косовские албанцы. И когда те достали ножи, он, крикнув коллеге-ботанику: «Снимай на видео!», за несколько секунд положил всех троих.

Приехавшая полиция, увидев, что он без ноги, а также узнав, что нападение было не только заснято на камеру, но и послано ММСкой на пару адресов (так что замолчать это дело не удастся, как и не удастся повесить всех собак на русского гостя), скрепя сердце арестовала всю троицу грабителей. Правда, потом все они согласились на немедленную депортацию, к которой прилагались нехилые денежные выплаты, и все обвинения с них перед высылкой сняли.

Коля, впрочем, был доволен тем, что ему не пришлось еще раз лететь в Германию на суд. Он еще сказал, что эти, наверное, окажутся теперь во Франции или Голландии, и все повторится сначала. Но это уже проблема голландских (или французских) налогоплательщиков, а не его. Но меры он решил принять – «гром грянул, осталось только перекреститься»…

А вот теперь премисса этого обещания, к моему великому огорчению, воплотилась в жизнь – мужа действительно «вдруг не стало». И родится он только через сто двадцать семь лет, к каковому времени на земле уже не будет меня. Но я другого мужа и представить себе не могла. Хотя, конечно, если бы сумела, то это должен был бы быть кто-нибудь типа Нахимова. Ну, или хотя бы Саши Сан-Хуана. Но какая-то моя часть все надеялась, что все это сон, и что в один прекрасный день я проснусь в своем времени, хотя надежда таяла с каждым днем. Но пока она – надежда – жива, снова замуж не пойду.

Чтобы отвлечься, я начала задавать Павлу Степановичу вопросы – про его детство, про его путешествия, про оборону города… Что пойдет в обе наших газеты, а что в книгу, которую мы с Ником пишем «в стол», ведь данные в ней пока не подлежат разглашению. Нахимов сидел в седле, как говорят кавалеристы, «словно собака на заборе». Моряки обычно плохие наездники. Чтобы ему было удобней, он отстегнул штрипки, и штанины задрались почти до середины голени. Но Павел Степанович, увлекшись разговором, не замечал всего этого. Время пролетело незаметно, и мы вдруг оказались уже в Инкермане. Там нас встретили встревоженные моряки, занимавшиеся строительством батареи.

– Ваше превосходительство, и вы, барышня…

– Подпоручик Широкина-с, – поправил его Нахимов.

Молодой лейтенант посмотрел на меня с удивлением, чуть запнулся, но продолжил:

– И вы, подпоручик… Вам бы лучше не задерживаться здесь. Противник ведет прицельный огонь. Убили капитан-лейтенанта Желябина, двух матросов ранили… Прячутся где-то в кустах. Я послал было десяток казаков – троих из них тоже ранили почти сразу, одного тяжело. Слава богу, что больше мы никого не потеряли.

Я посмотрела на него.

– Сколько, говорите, там этих стрелков?

– Полагаю, что трое – выстрелов по казакам было ровно три.

– Понятно. Павел Степанович, что вы скажете?

– Мария Александровна, вы лучше останьтесь здесь, а я посмотрю, что там происходит-с.

– Ну уж нет, Павел Степанович, я тоже пойду с вами. Только лучше это делать пешком – так менее заметно. Да и легче целиться и стрелять.

Когда мы подошли к тому месту, где матросы, сбросив бушлаты, в одних нижних рубашках вгрызались в землю, где-то впереди прогремел выстрел, а над нашей головой просвистела пуля. Нахимов покачал головой, сказав лишь:

– Они сегодня довольно метко стреляют.

Меня как током ударило – я вспомнила, что в нашей истории это были последние слова адмирала, сказанные им за мгновение до того, как вражеская пуля пробила его голову. Наплевав на все правила приличия и субординацию, я подскочила к адмиралу и толчком в бок свалила его на землю. Нахимов упал на четвереньки и с удивлением посмотрел на меня – похоже, что он не ожидал от меня такого поступка. Тут раздался еще один выстрел, и через секунду после того, как я перевела Нахимова в партер, вражеская пуля шмякнулась в бруствер, как раз в то место, где только что стоял адмирал. Через пару секунд рядом ударили еще две пули.

Я скомандовала:

– Лежите, Павел Степанович! Не вставайте!

Скинув с плеча «винторез» и пригнувшись, я осторожно примостилась за кустом и стала осматривать местность перед нашими укреплениями. Где-то там спрятались эти зловредные снайперы. То, что это были именно снайперы, я ничуть не сомневалась – похоже, что британцы переняли наш опыт и отправили «на охоту» своих метких стрелков, вооруженных штуцерами.

Надо было как-то их выманить. Я жестом показала Нахимову на фуражку. Он сразу понял, что я хочу, и, сняв ее со своей уже изрядно полысевшей головы, бросил мне. Уловка старая, как мир, но и в наше время, как рассказывали мне приятели мужа, находились те, кто на нее покупались. Подобрав прутик, я надела на него фуражку и осторожно подняла ее над бруствером. Раздался выстрел, и фуражка, сбитая пулей, упала на землю. Ага, стреляли вон оттуда, из тех кустиков – там облачко дыма еще не успело рассеяться.

Я сдвинулась на несколько метров левее и, сквозь пучки сухой травы осторожно выдвинула ствол «винтореза». Взглянув в прицел, я заметила в кустах какое-то движение. Плавно жму пальцем на спусковой крючок. Выстрел…

Из кустов раздался истошный вопль. Есть контакт! Значит, одного можно отминусовать. Финт с фуражкой снова вряд ли удастся, поэтому я внимательно через оптику разглядываю местность рядом с подстреленным мною британцем. Он продолжает орать, но голос его становится все тише и тише. Неподалеку от него зашевелились ветки – похоже, кто-то хочет помочь раненому однополчанину. Я снова целюсь и стреляю. Из кустов появляется фигура в сине-зеленом мундире, всплескивает руками и падает навзничь. Увидев краем глаза, что Нахимов пытается встать, я кричу ему во всю глотку:

– А ну, вниз!

Нахимов – наверное, от удивления – снова залег. А я стала разглядывать в прицел густой кустарник. Вот шевельнулась ветка. А ветра-то нет. Значит… Я стреляю, промахиваюсь, но нервы у британца, похоже, сдают, и он с криком бросается бежать. Теперь я вижу его отчетливо и, прицелившись, валю его на землю.

«Не надо бегать от снайпера, – вспомнила я старую армейскую шутку, – умрешь уставшим».

Я подождала еще несколько минут, но больше никаких шевелений заметно не было, а вопли подстреленного мною инглиза затихли.

Жестом я подозвала одного из казаков, который, вытаращив глаза, наблюдал за моей дуэлью с британцами. Показала ему на кусты, сделав взмах рукой – дескать, сходи, проверь. И, чтобы успокоить его, похлопала по своему «винторезу», мол, не боись, в случае чего прикрою.

Казак, надо отдать ему должное, без раздумий, чуть пригнувшись, добежал до кустов. Вскоре он вышел оттуда в полный рост, держа под мышкой три штуцера.

– Все в порядке, вашбродь, – крикнул он. – Вы их всех порешили.

И только тогда я поднялась в полный рост и посмотрела на адмирала, который сидел на обрубке бревна и взглядом, полным восхищения, смотрел на меня.

– Мария Александровна, вы прямо богиня Артемида-с! – произнес он. – Если вы когда-нибудь передумаете, то ради вашей благосклонности я сделаю все, что в моих силах, чтобы добиться вашего расположения-с!

Я улыбнулась – то меня называли валькирией, а теперь вот до богини доросла.

– Павел Степанович, давайте сначала войну выиграем, а потом посмотрим…

– С вами-с, Мария Александровна, и с Божьей помощью, я в нашей победе больше не сомневаюсь…

10 (21) сентября 1854 года. Севастополь, Морской госпиталь Поручик Домбровский Николай Максимович, вице-президент медиахолдинга «Голос эскадры»

Увидев, как я припадаю на правую ногу, Хулиович нахмурился и спросил:

– Что это ты там хромаешь? Тебя ненароком не зацепило?

– Да нет, все нормально. Так, ударился, когда позицию проверял. Побаливает чуток. Думаю, что скоро пройдет.

– Ладно. Но, если что, покажись эскулапу.

– Обойдусь. Не люблю всю эту возню с бинтами, йодом и уколами в самое беззащитное место.

– Угу… Тебе не укол надо, а полуведерную клизму со скипидаром пополам с патефонными иголками. Ты хоть знаешь, сколько ты человек положил?

– А хрен его знает. Не следил – не до этого было.

– Зря. Как говаривал классик: «Социализм – это учет». Правда, здесь социализмом еще и не пахнет. Так вот. Пулями из «винтореза» на твоем участке убито наповал девять человек. И еще одному прострелили колено. Кроме тебя, в тех краях никого с современными 9-миллиметровыми винтовками не было.

– Ну, если в колено – это, похоже, я. Хотел, понимаешь, их командира взять живьем. Потому и целился ему в колено.

– А откуда стрелял-то?

– С параллельного гребня, метров примерно со ста пятидесяти.

– Так вот. Вылечи ногу, а потом отдам тебя на растерзание Феде – пусть он тебя своим премудростям поучит. А то, блин, десять из десяти. И еще попал прямо в колено. Со ста пятидесяти метров.

– Это что, плохо?

Назад: Часть 2 А ПОЕЗД ВСЕ БЫСТРЕЕ МЧИТ НА ЮГ…

Дальше: Эпилог

Часть 3 ТИХО ПЛЕЩЕТ ВОЛНА…

Часть 3
ТИХО ПЛЕЩЕТ ВОЛНА…