Двое мужчин неотрывно смотрели в пустоту, что зияла внизу. За их спинами медленно всходило солнце – противоположность той тьме, в которую они собирались спуститься. Призывно пели жаворонки, но казалось, что их звучание доносится откуда-то издалека. Здесь, среди этих безлюдных холмов, птицы как будто не водились. Единственным признаком жизни, невзначай встретившимся им при восхождении, был одинокий козлик, каким-то образом оказавшийся на склоне Бледстон Хилл; сейчас животина предпринимала сосредоточенные усилия для того, чтобы воссоединиться со своими собратьями на более гостеприимном участке склона. Повернувшись к солнцу, они увидели, как козлик осторожно движется между камнями и осыпями. Несмотря на кажущуюся устойчивость, он как будто выказывал недоверие земле под своими ногами (и не без причины: оба путника при восхождении успели несколько раз жестоко навернуться, а Молтон – тот что постарше и поплотней – при одном из таких падений еще и потерял компас).

Сейчас Молтон снял шляпу и, крепко держа ее за поле, начал аккуратно обмахиваться.

– Денек, похоже, жаркий будет, – сказал он.

С высоты, на которой они стояли, виделось, как небо из зеленоватого постепенно становится желтым, открывая взору зеленый простор полей и перешейки каменных стен. Ночь сменялась утром. Взгляд улавливал далекий шпиль единственной церкви Уэйкфорда, окруженной краснокирпичными домиками прихожан. Скоро народ там придет в движение, и узкие улочки заполнятся стуком телег, но пока в деревне тишина. Молтон, лондонец до мозга костей, да к тому же благородного происхождения, откровенно недоумевал, как в таком месте можно жить. Для него здесь было слишком тихо, слишком провинциально; никаких развлечений, способных скрасить досуг.

Донеслось блеяние, и он, сделав руку козырьком, попробовал оценить, как козлику удается его продвижение. Тот успел взобраться на каменистый выступ, пробуя впереди себя землю копытцем. Всякий раз, когда он там пытался сместить свой вес вниз, галечник осыпался, вздымая облако пыли.

– Бедняга, – сказал Молтон, – скоро оголодает.

Он потянул себя за ус и, выяснив, что в нем успели поселиться крупицы камня, начал вычищать его гребешком.

Второй путник не сводил глаз с бездны, что разверзалась у их ног. Он был дюймов на шесть ниже Молтона, а лицо его чисто выбрито, но выправка, как и у его компаньона, выдавала в нем бывшего военного. Звали его Клеменс, и именно благодаря его энтузиазму эти двое отправились в Уэйкфорд.

– Кто бедняга? – спросил Клеменс.

– Да вон, козлик, – указал Молтон.

– Похоже, он там застрял.

– Ничего, спустится, они всегда выпутываются.

Молтон своим видом выразил сомнение. Из них двоих он всегда был более осмотрительным и по натуре своей оседлым, во всяком случае, если сравнивать с энергичностью Клеменса. Тем не менее их тянула друг к другу общая очарованность спусками и подъемами – связка, усиленная их верой в ценность доброй, прочной веревки.

Опыт и оснастка, необходимые скалолазам, на протяжении трех веков мало чем менялись. Главным предметом был и оставался надежный альпеншток, хотя в фаворе у континенталов были еще и «кошки». А британцы, и среди них, безусловно, Клеменс с Молтоном, «кошки» отвергали в пользу двурядных крючковатых шипов в подошвах ботинок. Что касается веревок, то их большинство альпинистских отрядов считали недостойными истинного джентльмена. Ими пренебрегали как чем-то плебейским, да к тому же потенциально опасным.

Что до Клеменса с Молтоном, то они уверовали в достоинства веревки после встречи с легендарным ирландским ученым и альпинистом Джоном Тиндаллом, которая произошла несколько лет назад в Лондоне. В 1858 году Тиндалл совершил свое успешное одиночное восхождение на Монте-Розу без помощи проводников, носильщиков и даже запасов провианта, подкрепившись в пути всего лишь сандвичем с ветчиной и бутылкой чаю. Только самые безрассудные из критиков могли бы ставить под сомнение отвагу такого человека. В 1860-м он также вызвал волну противоречий, когда истолковал гибель двоих англичан-альпинистов и их проводника на склоне альпийского Коль дю Жеана нерачительным использованием веревок. Клеменс с Молтоном тогда прочли открытое письмо Тиндалла в газете «Таймс», и между ними вскоре завязалась переписка. Когда весной 1861-го Тиндалл пригласил альпийского скалолаза и проводника Огюста Бальма на разговор в Британском музее, Клеменс с Молтоном тоже там были, а затем поужинали с Тиндаллом. Не успел он с ними распрощаться, как они уже с готовностью направились к ближайшему веревочных дел мастеру, чтобы загрузить его работой по сплетению нескольких миль прочнейшей джутовой ткани.

Таким образом, Клеменс с Молтоном были облачены в более чем пригодную по тем временам экипировку для спуска под землю: крепкие башмаки, плотный твид и жесткие кожаные перчатки. У их ног лежали толстые кольца веревки, а рядом с ними два тючка с запасом воды, жареными курами, двумя батонами свежеиспеченного хлеба и флягой бургундского. Помимо этого, с собой они захватили четыре фонаря и керосина к ним достаточно, чтобы обеспечивать себя светом на протяжении двенадцати часов, хотя под землей они рассчитывали пробыть от силы половину этого времени.

Взгляд Молтона по-орлиному прошелся по каменистому ландшафту и остановился на каком-то деревянном шесте, вертикально торчащем несколько справа.

– А это, по-твоему, что? – спросил он, указывая свободной рукой.

Клеменс прищурился, затем подошел к шесту. Глубоко вделанный в землю, примерно три фута высотой. На конце у него висело железное кольцо с распушенным обрывком старой веревки.

– Похоже на привязь, – рассудил Клеменс.

– Странное место для выпаса, – заметил Молтон.

– Народец здесь вообще странный, – пожал плечами Клеменс.

Он потер руки и направился обратно к бреши в скале.

– Ну что, – сказал он, – приступим.

Пока Клеменс крепил веревку, Молтон проверил оснастку и опробовал фонари.

– Какая там, говоришь, глубина? – спросил он.

– Точно не скажу, – ответил Клеменс. – Примерно пара сотен футов.

– Хм. Сотни футов… Как-то и на пропасть не тянет.

– Это так, на глазок, – сказал Клеменс. – Может оказаться и больше. Кто знает. Территория неизведанная.

Уэйкфордская Бездна (местное название именно такое) тянулась примерно на полсотни футов вдоль южного склона Бледстон Хилл подобно незажившему шраму. В самом широком своем месте расселина расширялась футов на двадцать, постепенно сужаясь до считаных дюймов и наконец теряясь среди голых камней. Если стоять на самом краю, то различить можно было лишь первые пятнадцать футов спуска, а дальше путь солнечному свету преграждала каменная закраина. Было не вполне понятно, что именно вызвало такую геологическую аномалию, до которой, честно сказать, здесь мало кому было дело. Накануне Клеменс с Молтоном отужинали в пабе единственной на всю деревню гостиницы и, соответственно, сделали попытку ковырнуть местную осведомленность насчет щели, зияющей в склоне холма. Наградой за усилия им стала мешанина из разнообразных мифов, небылиц и здешних суеверий. Бездна, поведал им один из завсегдатаев паба, не что иное, как логово некоего дракона из древних времен. Еще один припомнил ее прежнее название – Дыра Дьявола, – что лишний раз выказывало склонность местного населения к скабрезно-низменному юмору и лишь отчасти намекало на сатанинское происхождение этого места. Говорилось что-то о жертвоприношениях друидов и о каких-то давно неведомых властителях, пасущих-де своих животных на этих холмах с целью утолить аппетиты кого-то, сокрытого под землей. На протяжении вечера, под пивко, языки развязывались и истории становились все затейливей, обрастая деталями так, что какой-нибудь легковерный слушатель уже вполне бы мог сделать вывод, что Бледстон Хилл напичкан всякой дьявольщиной, какая только известна человечеству, а может, и не ему одному.

И вот, когда они доканчивали по последней кружке эля, уже готовясь разойтись по комнатам, рядом с ними присел какой-то фермер. Был он невелик ростом, с темноватым обветренным лицом человека, проводящего свою жизнь преимущественно вне жилища, в жестоких схватках с непогодой. Остальные сидельцы паба встретили его без приветствия, лишь сторожко проводив взглядами его проход к незнакомцам.

– Я тут слышал, вы, джентльмены, намереваетесь утром спуститься в расселину? – спросил он.

Молтон ответил, что, мол, да, в самом деле.

– Вы хотите присовокупить к нашей коллекции еще одно сказание? – усмехнулся Клеменс. – Смею заверить, у нас их тут скопился целый ворох.

В его голосе сквозило раздражение. Он рассчитывал за вечер собрать какие-нибудь полезные сведения, что пригодятся в исследовании, но два часа в компании разговорчивых уэйкфордцев ничего не прибавили ни к его осведомленности, ни к его кошельку. Скорее наоборот. Да еще и голова гудела.

– Нет. Сказитель из меня не ахти, – сказал фермер. – Но мое поле расположено у подножия Бледстон Хилл, и завтра, несомненно, вы будете через него проходить.

– Не волнуйтесь, – сказал Молтон, – ворота мы за собой обязательно закроем.

Фермер отхлебнул из кружки.

– Да я не о воротах, – досадливо махнул он рукой. – Как я уже сказал, сказок у меня для вас нет, но одно я знаю: было время, когда на отрогах Бледстона паслись стада. Теперь они там не пасутся.

Клеменс пожал плечами.

– Мы нынче глянули издалека. Здесь у вас вообще с выпасами небогато.

– Овцы, а пуще того козы, найдут себе пропитание и в самых скудных местах, – сказал фермер. – Земля здесь не сказать чтобы щедрая, а потому наш скот кормится чем ни попадя. Но дело вот в чем: у меня не раз бывало такое, что я терял на Бледстоне свою скотину и больше не находил, так что теперь меня и из-под палки не заставишь выгонять на тот холм даже овец. То место им не по нраву, и потому я оставляю их там, где они чувствуют себя в безопасности.

Молтон с Клеменсом переглянулись, и фермер уловил их скепсис.

– Я не жду, джентльмены, чтобы вы прислушались к моим словам. Вы из города. Судя по выправке, бывшие военные. Думаете, что понавидались всякого, и, может, так оно и есть. Так вот, на тех камнях я находил вещество, под утренним солнцем еще липкое, как будто в ночи там кто-то рыскал. Видел я там и трупики птиц, из которых жизнь как будто высосана. Поговорите с теми, кто держит свои мысли при себе, то же самое вы услышите и от них.

– Нонсенс, – желчно усмехнулся Клеменс.

Извечно дипломатичный Молтон попытался сгладить тон своего товарища.

– Там кто-нибудь что-то видел? – поинтересовался он. – С одной стороны, хорошо, что вы нам все это рассказываете, но в словах моего друга, согласитесь, есть резон: этим вашим словам может найтись тысяча объяснений, каждое из которых по странности не отличается от остальных.

Фермер покачал головой. Выраженные этой парой сомнения его как будто и не задели, словно он так был уверен в правдивости своих мыслей, что давно уже научился прятать свою разочарованность теми, кто не воспринимает его всерьез.

– Сам я ничего не видел, – сказал он, – к тому же сейчас его сдерживают определенные меры предосторожности. И теперь то, что там внизу кроется, не так-то легко показывается наружу из боязни раскрыть себя или стать предметом охоты. Я бы сказал, оно изъявляется наружу лишь тогда, когда положение для него становится совсем уж отчаянным, и подолгу дюжит на самом скудном рационе питания. В Бездне оно обретается уже невесть с каких пор, и теперь, по всей видимости, состарилось настолько, что нам и представить сложно. Почему вы так упорно этому не верите? Вот я, например, слышу, что люди на свете то и дело отыскивают каких-нибудь диковинных существ; животных, о тихом существовании которых в уединенных местах никто и не догадывался. Так почему чего-нибудь подобного не может оказаться здесь, под этой самой землей?

Клеменс, сам того не желая, втянулся в диспут.

– Хорошо, допустим, – смирился он. – Я не отрицаю, что такие создания действительно могут существовать. Но почему никто до сих пор ни с одним из них не повстречался? Ведь такое существо наверняка можно было бы заметить, хотя бы на расстоянии. Даже самые осторожные ночные животные иногда обнаруживают себя.

– Потому что то существо с ними не схоже, – бесхитростно ответил фермер. – Они лишь бедные глупые животные. Одни из них могут быть сметливей, чем другие, но по большому счету они нам все равно не чета. А вот то, что залегает там, внизу, научилось скрываться. Я бы сказал, у него на нас чутье. Оно научилось выжидать.

На этом он ушел, оставив Молтона с Клеменсом допивать эль. Они еще немного посидели и, оставив хозяину гостиницы положенные чаевые, пошли укладываться на боковую.

Сейчас они стояли на краю расселины, а небылицы грубых пьяниц и боязливых фермеров, которые они слышали вчера, были почти позабыты. Когда Клеменс закончил свою работу, они поменялись местами, вторично проверяя приготовления друг друга. Удостоверившись, что все в порядке, Молтон ухватил веревку и, повременив секунду-другую, соскользнул через край. Спустя некоторое время Клеменс почувствовал, как веревку снизу дважды дернули. Он приблизился к краю и крикнул вниз:

– Порядок?

– Отлично, – донесся ответ.

Из-за конфигурации входа в расселину Молтон сверху был неразличим, хотя Клеменсу показалось, что он различает снизу слабые отблески искусственного света.

– Ты меня слышишь, старина? – снова подал голос Молтон. – Тебе такое просто необходимо видеть. Когда созреешь, разумеется.

Через несколько минут Клеменс присоединился к своему товарищу на широкой каменной губе, торчащей из бока расселины, и сдвоенный свет их фонарей блистал в темноте. Оба молчали, ошеломленно притихшие от вида того, что окружало их вокруг.

Они находились в каменном соборе. В той точке, куда уже не проникал солнечный свет, узкая на входе расселина расширялась, разрастаясь до сотен футов в окружности. В свете фонарей взору представали чудные сталактиты, свисающие со сводов словно оплавленный воск. Окруженные застывшими водопадами из камня, их кристаллы колдовски поблескивали. Стояла чудесная, влажноватая прохлада.

– Осторожно, старина, – проявил бдительность Молтон, когда его товарищ опасно придвинулся к закраине каменной губы. Клеменс остановился, чувствуя пятками самый что ни на есть краешек тверди. Глаза его в чуть помаргивающем свете ярко светились.

– Боже мой, – прошептал он завороженно. – Ты только глянь.

Стены этой сказочной пещеры были покрыты рисунками, досягающими чуть ли не до каменной прорехи, открывшей альпинистам доступ сюда. Взгляд улавливал образы людей – одни из них бежали, другие лежали растерзанные и обглоданные, а их останки проглядывали желтоватыми и тускло-красными тонами. Изображения своей неказистостью больше напоминали символы – лица в виде треугольников, одежда в виде пятен, вблизи образы даже не разобрать. Но с расстояния они были вполне отчетливы.

Держа фонарь в поднятой руке, Молтон присоединился в осмотре к товарищу. Совокупный свет выявлял из темноты все больше рисунков, подтверждая грандиозный масштаб работы.

– Кто б мог такое сделать? – ненароком спросил Молтон.

– Спроси точнее: как это оказалось сделано? – поправил Клеменс, беря курс налево в попытке уяснить конечные масштабы этого произведения искусства. – Похоже, изображения были выполнены очень давно. Чтобы так разрисовать камень, людям понадобились бы помосты, леса, может, даже…

Клеменс смолк. Сейчас он находился на самом дальнем выступе каменного козырька, однако рисунки все продолжались. Несмотря на обрыв буквально в дюймах от того места, где он стоял, образы расходились дальше, по горизонтали и вертикали.

– Невероятно, – выдохнул он.

– Вот это находка! – в тон ему воскликнул Молтон. – Изумительно, просто изумительно!

Клеменс не ответил. Он лег на живот, прикрепил веревку к кольцу фонаря и медленно его опустил. Примерно через полсотни футов фонарь встал, судя по всему, на очередной карниз, только гораздо обширней – как минимум с половину окружья этой вот пещеры.

– Ты как думаешь, старина? – спросил Клеменс у Молтона. – У тебя есть настроение продолжать и уловил ли ты при спуске тот запашок?

– Вроде масла, только гаже? – уточнил Молтон. – Бррр.

– И он был свежим, как будто что-то только недавно пролили через край. А для чего, как ты полагаешь?

Он подбросил в руке альпеншток.

– Для того, чтобы нас напугать?

– Кого-то напугать, – рассудил Клеменс. – Возможно, это и имелось в виду под «предосторожностью».

– До деревни теперь шагать далеко, – сказал Молтон. – Но если и дойдем, что мы там скажем?

– Ничего из того, что им известно и без нас, – усмехнулся Клеменс.

– Вот именно. Сюда мы, как видишь, уже прибыли, – заключил Молтон. – И потом, коли замах на шиллинг, пусть и удар такой будет.

Как и в предыдущий раз, он, сделав шумный выдох, соскользнул с карниза первым. Видно было, как очажок света от его фонаря делается мельче и глуше, словно убывающая жизненная сила. Эту мысль Клеменс немедленно отмел. Ничего, сейчас он доберется. Еще каких-нибудь десять футов… пять…

Веревку дернуло из рук так, что Клеменс чуть не сорвался вместе с ней за край. Уперев каблук в углубление, он изо всех сил уперся, стопоря движение; ноздри резанул запах паленой перчаточной кожи. Судя по всему, Молтон отчего-то упал – то ли промахнул мимо края, то ли не рассчитал грузоподъемность.

– Держись! – выкрикнул Клеменс. – Держись, Молтон! Я тебя страхую!

Веревка так же внезапно прекратила движение. Тяжело переводя дух, Клеменс обмотал ее вокруг сталагмита и подлез к краю. Он перегнулся с фонарем в руке и различил огонек своего товарища на карнизе внизу. Веревка тоже была там, змейкой уходя в гущу темени, куда не проникал свет фонаря.

– Молтон, ты там как? – крикнул Клеменс.

Ответа не последовало. Он крикнул снова, и тут снизу до его слуха донеслась какая-то возня.

– Эй! Молтон!

Возня стихла. Теперь Клеменсу было ясно, что с компаньоном что-то случилось: повредился, а может, и чего похуже, хотя непонятно, как такое могло произойти. Сейчас надо спуститься и помочь ему всем чем можно, а уже затем отправиться на розыски помощи во внешнем мире. Провиант в основном находится в поклаже Молтона, а аптечка и немного курятины здесь, в ранце. Все это надо будет перед подъемом оставить с Молтоном – так рассуждал Клеменс, готовясь спуститься к другу.

Спускался он осмотрительно, внимательно подмечая все, что вокруг. В трех футах от карниза Клеменс притормозил. Каменная поверхность расселины была здесь более неровной, с впадинами и трещинами. Однако сам козырек оказался сравнительно гладким. Рядом с остатками фонаря, лопнувшего при ударе, сиротливо лежала кепка Молтона.

Клеменс позволил себе стравить остаток веревки и осторожно коснулся камня ступнями. Тот был прочен, как и ожидалось. Иначе быть и не могло: когда веревка ожгла кожу, не было слышно никаких звуков обвала. Что бы там ни произошло, оно не было связано с осыпанием карниза под весом Молтона.

Нащупав ногами прочную опору, Клеменс приступил к поиску друга. Он поднял веревку и двинулся вдоль нее, пройдя таким образом вдоль карниза и миновав каменный выступ. Здесь она исчезала в какой-то узкой впадине, куда можно было попасть через расщелину в скальной поверхности.

Клеменс с поднятым фонарем приблизился ко входу.

– Молтон? – окликнул он.

Вместо ответа снова какая-то глухая возня. Клеменс вытянул руку, пробуя осветить пространство внутри…

Взгляд ухватил верхнюю половину Молтона, плашмя лежащего на грунте. Лицо его с распахнутыми глазами было повернуто к Клеменсу. С уголков рта стекала кровь, а губы были заляпаны чем-то липким и белым. Молтон протягивал правую руку, и Клеменс собирался влезть во впадину, чтобы подхватить товарища, когда тот, крупно дрогнув, всем телом сместился на несколько дюймов вправо. Лишь подняв фонарь, Клеменс увидел, что ноги его друга почти полностью ушли в дыру нижней части этой каверны; ощущение было такое, будто внутрь его затягивала какая-то незримая сила. Здесь стены тоже испещрены были рисунками, только Клеменс их за своими хлопотами почти не замечал; прежде всего надо было поставить фонарь и подхватить товарища под руки. Не обратил он внимания и на разбросанные по полу кости, по степени разложения которых можно было судить о сроке, что они здесь провели.

– Сейчас, сейчас, – метался Клеменс. – Вот я тебя уже подхватил…

Тело Молтона снова рванулось и ушло в щель буквально по пояс; дальнейшему втягиванию помешала оснастка. То, что его туда втягивало, похоже, сделало паузу, или же его потревожил звук человеческого голоса; а может, у него просто не получалось втащить свою добычу в логово целиком.

Молтон судорожно цеплялся Клеменсу за руку.

– Никуда оно тебя не утащит, старичина, – как мог успокаивал Клеменс, – кишка тонка. Не волнуйся, я тебя не выпущу.

Он крепче обхватил Молтона вокруг груди.

– На счет «три», – запыхавшись, вытеснил он. – Раз… Два… – (Чувствовалось, как Молтон напрягся.) – Три!

Клеменса, на секунду ослепив, обдала прыснувшая в лицо теплая струя, а Молтон пробкой вылетел на свободу. Оба припали к стене; Клеменс силился проморгаться, а Молтон в это время безудержно трясся. Биение жизни в нем становилось все слабее. Приглядевшись, Клеменс понял, что жизнь покинула его друга.

То, что затаскивало Молтона в дыру, никак не хотело уступать свою добычу, и нижняя часть его тела почти напрочь отсутствовала, если не считать куска левой ноги, у которой уже начинала выгнивать кость, на глазах у Клеменса обращаясь в студенистую массу.

Клеменс отполз на руках, кое-как удерживая в себе завтрак.

– Боже… Боже мой! – провопил он.

И вот в свете фонаря он различил в той дыре шевеление – вначале поблескивание угольно-черных глаз, а затем наружу начали выпрастываться щупики и клыки с капающим ядом. Из дыры потянуло невыносимой удушливой вонью и появились ноги, шипастые и суставчатые, каждая длиной больше фута. Паучина неуклюже вытеснялся из проема; за ним, налезая и шурша друг о друга, хлопотливо копошились другие. Клеменс отреагировал единственно верным оружием, что было у него под рукой. Ухватив фонарь, он со всей силой метнул его в вылезающих наружу тварей. Фонарь лопнул, обдавая пауков горящим керосином, а Клеменс уже мчался наутек, в отсветах огня высматривая висящую впереди веревку. Схватившись, он полез по ней наверх, прислушиваясь, не доносится ли снизу шум погони. Через какое-то время пальцы нащупали кромку верхнего карниза. Уф-ф. Здесь Клеменс после короткой паузы обрезал ножиком веревку, по которой спускался вниз, и зажег оставшийся фонарь, готовясь к последнему отрезку пути наверх к спасению, в знакомый мир. Перед тем как влезать, он машинально потянул висящую веревку. После секундного сопротивления она мертвой грудой упала к его ногам.

Ничего не понимая, Клеменс глянул наверх; оттуда донеслось козье блеянье.

«Бедняга. Скоро оголодает».

Снизу послышались шорохи – мимолетное касание оболочек о камень, – и он понял, что пауки всползают по отвесным стенам сюда, наверх. Клеменс подтянул к себе альпеншток. Где-то сверху послышался скребущий звук, и далеко справа от стены оторвался камень. Клеменс напряг слух, да так и не услышал, чтобы тот ударился о дно расселины. Всюду вокруг уже чувствовалось движение, постепенно стягиваясь к карнизу, на котором Клеменс сейчас сидел. В желтоватом свете фонаря он встал на колени, вслушиваясь, как твари приближаются, как с их невидимых покуда клыков сочится отрава.

Клеменс встал. Чувствовалось, что твари замерли, готовясь наброситься. Ему подумалось о Молтоне, об их совместных славных походах.

– Надо было нам остаться в горах, старичина, – вслух сказал он. – Там, где свет дня.

С этими словами он шагнул с кромки. И не выпустил фонаря, принеся наконец свет в глубины Уэйкфордской Бездны.