Начнем с того, что мисс Фрум пользовалась репутацией заслуженного садовода – факт, не нуждающийся ни в каких проверках. Ее розы были предметом зависти многих отставных военных, которые после целой жизни, нацеленной на уничтожение живой силы противника, вдруг проникались верой, что нашли в себе отдушину для доселе неизведанных творческих позывов, среди которых разведение роз – один из традиционных, что одолевают мужчин на склоне лет, а еще тот, который в целом одобряется их усталыми супругами на том основании, что муж, слава тебе господи, проводит изрядную часть дня вне дома. Мало кто задумывается, что многие джентльмены пенсионного возраста, сами того не сознавая, избегли насильственной смерти от рук своих жен единственно тем, что вовремя брали в руки садовые ножницы и подобру-поздорову отправлялись туда, где зелено и щебечут птицы. Если б мастерство мисс Фрум исчерпывалось исключительно розами, она бы так и осталась венценосной фигурой в садоводческом пантеоне графства. Но та, о ком идет речь, производила еще и чудесные кабачки, и несравненную морковь, и капусту, сравнимую своей неземной красотой разве что с закатами в тропиках. На ежегодной выставке-ярмарке в Бротоне (которая для садоводов графства все равно что «Крафтс» для умалишенных собаководов) мисс Фрум была эталоном, по которому остальные оценивали свои успехи и неудачи.

Примечательно, что достижения мисс Фрум не вызывали особых обид и зависти у ее сверстников мужского пола (обстоятельство, так или иначе связанное с ее общей привлекательностью). Возраста она была весьма неопределенного – большинство склонялось к тому, что она в начале шестого десятка. Волосы у нее были темные, но без признаков проседи, что провоцировало наиболее злоязыких женщин деревни судачить, что цвет можно считать естественным, если только у господа в палитре есть такие цвета, коими обычно обладают краски для волос. Лицо ее было подчеркнуто бледным, с полными губами и глазами, которые в зависимости от освещения отливали изумрудной зеленью или васильковостью. Была она не худа, а одевалась в основном консервативно и редко выставляла напоказ что-либо помимо мраморно-белой шеи и самого-самого верха груди – строгость, лишь играющая на руку ее привлекательности. Короче говоря, мисс Фрум олицетворяла тот типаж женщин, о которых мужчины рассуждают благосклонно, если не чувствуют на себе давления женского круга, ревнивого и придирчивого. Она же принадлежала к женщинам, о которых другие дамы судачат не всегда в позитивном ключе, хотя сами бы отнюдь не прочь ловить на себе такие же низменные взгляды от мужчин (если б имели смелость себе в этом сознаться).

Позади коттеджа мисс Фрум, расположенного на окраине деревни, проходила дорожка, с которой иной раз можно было заметить, как она у себя в саду занимается копкой, прополкой или подстрижкой для поддержания качества и красоты всего, что там растет. Мужские предложения о помощи она неизменно отвергала, пусть даже речь шла о самых трудоемких работах; основным ее улыбчивым аргументом было то, что ей, дескать, нравится, когда конечная награда за вложенные усилия причитается только ей, и никому больше. Мужчины, почтительно приподняв головные уборы, шли по своим делам дальше, внутренне сокрушаясь, что вот опять сорвалось провести денек в компании очаровательной мисс Фрум.

Поэтому те джентльмены были бы немало удивлены, если бы присутствовали при том, как мисс Фрум окликнула некоего молодого человека, который одним ярким весенним днем проезжал мимо ее сада на велосипеде. С вопросами садоводства молодой человек из соседней деревни Ашбернэм знаком был мало, а значит, не ведал и о репутации мисс Фрум; он просто остановился и прислонил свой велосипед к ограде. Перегнувшись через нее, он увидел женщину в бежевых брюках и белой рубашке, которая стояла опершись на лопату. Молодой человек, звали которого Эдвард, мимолетно оглядел внешность этой женщины. Хотя светило солнце, день был прохладным, однако женщину холод, похоже, не беспокоил. Ее волосы были завязаны в свободный узел, губы на фоне бледного лица были карминно-красными. И вообще для женщины на три десятка лет старше она выглядела ошеломляюще привлекательно. Так подумал Эдвард. Вместе с тем ее лицо показалось ему смутно знакомым (Эдвард тайком подумал, не ожила ли перед ним, часом, одна из его приватных фантазий – во всяком случае, женщина примерно с таким лицом занимала его воображение самым приятным образом, правда не припомнить, когда именно).

– Мне подумалось, – сказала женщина стесняясь, – не найдется ли у вас минутка. Я тут пытаюсь подготовить почву под засев. А она, боюсь, с зимы схватилась морозцем, никак не могу сладить.

Эдвард открыл калитку и зашел в сад мисс Фрум. Подойдя ближе, он увидел, что красоты в ней еще прибыло, да столько, что у Эдварда невольно отвисла челюсть. Ее губы слегка разомкнулись, и под ними он углядел жемчужно-белые зубы и то, как во рту мелькнул ярко-розовый язык. Эдвард пытался заговорить, но вместо слов у него вырвался лишь сиплый кряк. Он кашлянул и лишь тогда сумел вытеснить что-то более-менее внятное.

– Буду рад вам помочь, мэм, – сказал он. – С удовольствием это сделаю.

Мисс Фрум как будто зарделась. Во всяком случае, движения у нее сделались несколько стеснительными, а щеки чуточку зарумянились – именно чуточку, как будто б на то, чтобы раскраснеться, ей не хватало запаса крови.

– Меня звать мисс Фрум, – представилась она. – Но вы можете звать меня просто Лора. «Мэм» меня никто не называет.

Лора у Эдварда было любимым именем, хотя раньше он этого как-то не замечал. Он тоже назвался Лоре, и та по завершении процедуры знакомства подала ему лопату.

– Тут работы всего ничего, – сказала мисс Фрум. – Надеюсь, я вас ни от чего не отвлекаю.

Эдвард заверил ее, что нисколько. Он теперь, признаться, и не помнил, зачем вообще приехал в эту деревню. Какая разница – кому надо, подождут.

Так они работали, бок о бок, в саду мисс Фрум, коротко рассказывая друг другу о себе, но в основном молча. Эдвард в основном был занят мыслями о женщине рядом с собой и об исходящем от нее слабом запахе лилий.

А мисс Фрум? Ограничимся тем, что мисс Фрум, в свою очередь, тоже подумывала об Эдварде.

Когда свет дня пошел на убыль, мисс Фрум предложила закругляться и спросила, не желает ли Эдвард зайти на чаек. Эдвард охотно согласился и уже усаживался на кухне за стол, когда мисс Фрум спросила, а не хочет ли он для начала вымыть руки. Теперь засмущался уже Эдвард, но мисс Фрум его успокоила и, взяв за руку, повела наверх, где показала ему безупречно чистую ванную и подала полотенце, салфетку и брикет прозрачного мыла.

– Помните, – наказала она. – До самых локтей, про лицо и шею тоже не забывать. Вам же лучше будет.

Как только она вышла, Эдвард снял рубашку и усердно намылился. Запах у мыла был слегка забавный – как пол в больнице после дезинфекции. Но толк от него несомненно был: вытершись полотенцем и высохнув, Эдвард чувствовал себя таким чистым, каким еще не чувствовал никогда.

В дверь постучали, и в зазор протянулась рука, держа до хруста чистую белую рубашку.

– Наденьте-ка это, – сказала мисс Фрум. – Что толку в мытье, если потом надевать грязную рубаху. А ваша пускай отмокает, пока мы перекусываем.

Эдвард принял и тут же надел обнову. К коже она лежала слегка шершаво, а на рукаве и плечах виднелись ржавого цвета пятнышки, но в сравнении с его собственной рубахой она была, можно сказать, белоснежной. Сказать по правде, рубашка Эдварда не была вполне свежей еще до того, как он поусердствовал в саду у мисс Фрум; оставалось надеяться, что опрятная хозяйка решит, будто неважнецкое в плане чистоты состояние рубахи обусловлено его нынешним трудовым подвигом, а не небрежением к личной гигиене.

Возвратившись на кухню, стол он застал уставленным блюдами со всевозможными сырами, мясным ассорти. А еще выпечкой и бисквитами. А еще большим фруктовым пирогом, исходящим паром после духовки.

– Вы… кого-то ждете? – спросил Эдвард несколько растерянно.

Впечатление было такое, будто мисс Фрум ждала целую команду «кого-то», а вообще таких щедрых закусок он не видал давно; с тощими сандвичами по окончании деревенских матчей по крикету и не сравнить.

– А, это, – рассеянно оглядела стол мисс Фрум. – Никогда не знаешь, что за компания может нагрянуть.

Она налила им обоим чаю, и изголодавшийся Эдвард накинулся на еду. Он уминал уже третий сандвич, когда вдруг заметил, что мисс Фрум по ту сторону стола компании ему не составляет.

– А вы что же не кушаете? – смутился он.

– У меня расстройство, – ответила мисс Фрум. – Оно сужает круг того, чем мне можно питаться.

Эдвард на эту тему налегать не стал. Женская анатомия была для него большой загадкой, но от отца он усвоил, что такое неведение только к лучшему. «Нет для мужчины ничего хуже, – говаривал тот, – чем сдуру ступить на минное поле под названием «женские выкрутасы».

Эдвард решил отойти на менее опасную территорию.

– Дом у вас какой красивый, – сказал он, озираясь.

– Спасибо, – ответила мисс Фрум.

В беседе, если ее можно таковой назвать, вновь наступило затишье. Эдвард, не привыкший чаевничать с малознакомыми дамами у них на кухне, да еще в рубашке с чьего-то плеча, как мог пытался поддерживать разговор.

– Вы, эээ… – начал он, – то есть в смысле, есть ли…

– Нет, – ответила мисс Фрум на его неловкий ход. – Я не замужем.

– Аа, – мучительно покраснев, вымолвил Эдвард. – Ну да.

Мисс Фрум ему улыбнулась. Эдвард почувствовал, что температура за столом поднялась на парочку градусов.

– Скушайте булочку, – сказала мисс Фрум, пододвигая к нему блюдо с выпечкой.

Эдвард нацелился на лимонное безе. Почти пустое внутри, оно, хрустнув, обдало его градом крошек. Вставшая подлить ему чаю мисс Фрум поместила чайник обратно на плиту и ладонью отряхнула Эдварду перед рубашки.

Эдвард этим самым безе чуть не поперхнулся.

– Дайте-ка я налью вам воды, – мягко сказала мисс Фрум, а при повороте вдруг пошатнулась и чуть не упала сама. Эдвард, вскочив, удержал ее за плечи, после чего помог сесть. На вид она была еще бледнее чем раньше, хотя губы стали еще красней.

– Извините, – сказала она. – Что-то я последнее время слаба. Зима выдалась нелегкой.

Эдвард спросил, не вызвать ли доктора, но мисс Фрум сказала, что не надо. Вместо этого она попросила своего гостя подойти к холодильнику и достать оттуда бутылку, что возле пакета с молоком. Эдвард все выполнил в точности, попутно подметив, что в холодильнике не холод, а прямо-таки мороз, и возвратился к хозяйке с бутылкой красного вина.

– Налейте, пожалуйста, немного, – попросила мисс Фрум.

Эдвард налил в чашку. Жидкость оказалась более вязкой, чем вино, и от нее шел слабый, но откровенно неприятный запах. Чем-то он напоминал лавку мясника.

– Что это? – спросил Эдвард, в то время как мисс Фрум делала долгий глоток.

– Крысиная кровь, – ответила она, салфеткой отирая с подбородка пролившуюся капельку.

Эдвард решил, что ослышался, но пованивание из кружки, похоже, свидетельствовало как раз об обратном.

– Крысиная кровь? – переспросил он, тщетно скрывая в голосе отвращение. – Но… зачем? Зачем вам пить крысиную кровь?

– Потому что это все, что у меня есть, – ответила мисс Фрум как о чем-то само собой разумеющемся. – Если бы у меня было что-нибудь качеством повыше, я бы пила его.

Эдвард прикинул, насколько сложнее было бы приобрести что-нибудь повкуснее крови грызуна; получалось, совсем несложно.

– А как насчет вина? – предположил он.

– Ну так вино же не кровь, дорогуша? – ответила мисс Фрум ласковым тоном учительницы, вразумляющей школьного недоумка вроде тех, что хлебают из чернильниц и забывают, когда надо попроситься в туалет.

– А зачем вообще кровь? – спросил Эдвард недоуменно. – В смысле, ведь у людей ее пить даже и не принято?

Мисс Фрум аккуратно, с легким пренебрежением, прихлебнула из чашки.

– Возможно, вы правы, но это все, что я могу употреблять. Это единственная пища, которая мной усваивается. Без нее я бы умерла. Кровь в принципе может быть любая, хотя козья… Козья, пожалуй, излишне терпковата. Таким образом, крысиная кровь – это мое последнее прибежище.

Эдвард тяжело опустился на стул.

– Вам, наверное, все это тяжеловато? – спросила мисс Фрум участливо.

Она легонько погладила его ладонь. Кожа ее почти просвечивала; Эдварду показалось, что он видит сквозь нее кости.

– Что ж это за человек такой, который пьет кровь? – покачал головой Эдвард, сокрушаясь такой ужасности.

– Да нет, не человек, – вздохнула мисс Фрум. – Им я, пожалуй, зваться больше не могу. Для меня уместней другое слово, хотя мне не нравится, когда его употребляют. У него такие… негативные коннотации.

Эдвард ощутимо напрягался, пытаясь понять, что же это за слово. Сообразительностью он не блистал, чем, собственно, и был мисс Фрум симпатичен.

– Слово, слово… – все еще гадал Эдвард. – Уж не?..

Мисс Фрум его опередила.

– Да, – чуть передернувшись, сказала она. – Оно самое.

Эдвард рывком отодвинулся от нее – даже, можно сказать, отпрянул, пока не понял, что уперся спиной в угол.

– Не подходите ко мне! – выпалил он и, лихорадочно нашарив под рубахой, выставил наружу серебряный крестик. Крестик был мелкий, с полдюйма, и едва виднелся между большим и указательным пальцами.

– Ой, да не глупите вы, – горько усмехнулась мисс Фрум. – Ничего я вам не сделаю. И уберите это. От него все равно толку нет.

Секунду-другую Эдвард еще продолжал крестик держать, а затем стыдливо упрятал его обратно под рубашку. Тем не менее от скрытой угрозы за столом он все равно держался как можно дальше. Глаза его шныряли в поисках возможного оружия в случае нападения, но единственным увесистым предметом здесь был фруктовый пирог.

– То есть это все неправда, насчет крестов и всякого такого? – неуверенно спросил он.

– Конечно, нет, – ответила мисс Фрум с некоторой даже обидой.

– А как насчет того, чтобы наружу выходить только ночами?

– Эдвард, – терпеливо произнесла мисс Фрум. – Мы с вами полдня работали в саду. Пока не стемнело.

– Ах да, точно, – спохватился юноша. – Верно. Ну а насчет кола сквозь сердце?

– А вот это срабатывает, – согласилась мисс Фрум. – Но оно бы сработало и с кем угодно, верно? То же самое можно сказать и об отрубании головы, хотя этого я на себе, признаться, тоже не испытывала.

– Ну а бросить в быструю реку?

– У меня медали по плаванию, – сказала мисс Фрум. – Еще со школы.

– А чеснок? – уже с тающей надеждой перечислял Эдвард.

– Мне до него дела нет, – отмахнулась мисс Фрум. – Ну, разве что в качестве приправы.

– Сон в гробу?

– Да будьте же вы серьезны! – потеряла наконец терпение мисс Фрум.

Эдвард немного подумал.

– Послушайте. За исключением питья крови, вы уверены, что вы, э-э… ну, сами знаете что?

– Гм, – собралась с ответом мисс Фрум. – «Питье крови», как вы это называете, вполне существенная часть этого «сами знаете чего». Вдобавок я очень стара – старее, чем кажусь; старее даже этой деревни. Я то, что я есть, и была такой долгое, долгое время.

– Но ведь, э-э… ваши нападают на людей, разве не так?

– Лично я нет, – сказала мисс Фрум. – Я любительница спокойной жизни. Если начать напропалую кусать людей и пить их кровь, через какое-то время это станет непременно заметно. Проще охотиться на диких животных, на худой конец, поймать кошку, а то и приложиться к коровьей шее, хотя это не очень гигиенично. – Она печально вздохнула. – К сожалению, моя предвзятость к охоте на людей означает, что мои силы вот уже несколько десятилетий иссякают. Я уж даже толком не знаю, как прикладываться к корове, и вот теперь дошла до крыс. А ведь их нужно с полсотни, чтобы их питательную ценность уравнять хотя бы с пинтой человеческой крови. Вы представляете, насколько это сложно – изловить полсотни крыс?

Эдвард прикинул, что, наверное, это в самом деле очень непросто.

– Хотя, если экономно растягивать, то одной пинты мне хватает на несколько месяцев, – заключила она. – Во всяком случае, хватало раньше, но теперь я слабее, чем была. Скоро я начну стареть, и тогда…

Она умолкла. По ее бледной щеке скатилась единственная слезинка, оставив за собой блесткую дорожку влаги, как будто по матовой льдине медленно съехал мелкий искристый алмаз.

– Спасибо вам за помощь по саду, – сказала она тихо. – Но, пожалуй, сейчас вам лучше уйти.

Эдвард растерянно смотрел, не зная, что ответить.

– И вот что, Эдвард, – добавила мисс Фрум. – Умоляю вас никому об этом не рассказывать. Я чувствовала, что вам можно довериться, но с моей стороны это была непростительная слабость. Мне остается надеяться лишь на то, что вы столь же честны, как красивы, и столь же приличны, как добры.

На этом она уронила голову на руки и смолкла.

Эдвард выбрался из своего угла и подошел к ней. После некоторой заминки он доверчиво положил руку мисс Фрум на плечо. Плечо было как из холодильника.

– Одна пинта? – спросил он наконец.

Мисс Фрум медленно подняла заплаканный взгляд.

– Что? – тихо переспросила она.

– Вы сказали, что пинта крови позволяет вам держаться несколько месяцев?

Голос его был слегка робок.

– Пинта – это же не так много, да? – спросил юноша.

Мисс Фрум посмотрела так, что он буквально утонул в ее глазах.

– Нет. Об этом я вас просить не могу, – печально сказала она.

– Вы не просили. Это я предложил.

Мисс Фрум не ответила. Вместо этого своей хладной ладонью она провела Эдварду по лицу и кончиками пальцев коснулась его губ.

– Спасибо, – прошептала она. – Возможно, у меня есть что предложить вам взамен.

Она коснулась рукой груди, и верхняя пуговка на ее рубашке отлетела, открывая взору сказочный, ослепительный бюст, не дающий ночами спать такому числу безутешных садоводов. Эдвард шумно сглотнул, в то время как мисс Фрум с нежной властностью притянула его снова сесть за кухонный стол.

– Вы не возражаете, если я сейчас чуточку пригублю? – спросила она.

– Нисколько, – с порывистой готовностью ответил Эдвард, хотя голос у него предательски дрогнул. – Откуда бы вы хотели отпить?

– Не принципиально, – ответила мисс Фрум. – Неплохо бы из шеи, но я не хочу оставлять заметного следа. Может, из запястья?

И она закатала ему рукав, обнажив чисто вымытую веснушчатую руку. Эдвард кивнул.

– А это не больно? – спросил он.

– Да пустяки, – успокоила мисс Фрум. – Вначале что-то вроде укола, а затем уже ничего не чувствуется.

Рот мисс Фрум приоткрылся и стали видны ее клыки, несколько более длинные, чем обычно бывают у людей. Она влажно облизнула их языком, и Эдвард ощутил, как внутри шевельнулся холодок. Ее рот приник к его руке, и юноша почувствовал, как запястье ему словно пронзили две иголки. Он тихо ахнул, но боль истаяла, и его облекло тепло, а затем по телу разлилась приятная, ватно обволакивающая сонливость. Глаза сомкнулись, и ум заполонили красивые образы и формы, формы. Ему снилось, что он находится с мисс Фрум в чудесной близости, и она самозабвенно любит его, даже когда он растворялся в глубокой, сгущающейся тенями красноте.

Когда Эдвард умер, мисс Фрум с теперь уже восстановленными силами отнесла его в подвал. Здесь она занялась тем, что удалила основные органы, а тело поместила в большую виноградодавильню. Полностью отжав все нужное, мясо она отделила от костей, а кости пропустила через дробилку. Измельченный порошок был помещен в ведра, чтобы недели через две смешать его с почвой – это должно будет обеспечить достойный урожай овощей, а также буйное цветение роз, коим позже в этом году можно будет похвалиться. Наконец, она избавилась от велосипеда Эдварда, закинув его в болотце неподалеку от дома. Управившись со всем этим, вампирша из тонкой рюмочки продегустировала напиток из новой партии, поглаживая себя по горлу и смакуя послевкусие юного гостя.

«Мужчины… – с блаженной расслабленностью подумала мисс Фрум. – А ведь и в самом деле – наисладчайшие создания».