VII. Пикник

1

Норман забросил блесну и ждал, пока рыбка не клюнет.

Он долго лежал без сна в своем номере. Пока ночь не стала утром, а четверг – пятницей. Он выключил весь свет, кроме флуоресцентной лампы в ванной. Ему нравился этот мягкий рассеянный свет. Он напоминал фонарь, горящий в густом тумане. Он лежал в той же позе, в которой той ночью лежала и Рози, уже засыпая, – только он засунул под подушку не две руки, а одну. Вторая была нужна, чтобы курить и брать бутылку «Гленливета», которая стояла на полу рядом с кроватью.

Где ты, Рози? – спросил он жену, которой не было рядом, потому что она от него ушла. Где ты, и как ты нашла в себе силы? Как такой серой запуганной мыши хватило сил, чтобы уйти?

Именно этот, второй, вопрос волновал его больше всего: как она только осмелилась?! Первый был не настолько принципиален. Норману было плевать, где она сейчас. Главное, он знал, где Рози будет в субботу. Лев не думает о том, где пасется зебра, он ждет ее у водопоя, куда она все равно придет. В общем, к чему заморачиваться лишний раз… но ему все же хотелось понять, как же она осмелилась? Даже если после их последнего разговора его прежняя жизнь закончится, он хотел это знать. И он добьется ответа. Она заранее спланировала побег? Или все получилось случайно? Может быть, это было мгновенное умопомрачение, какой-то безумный порыв? Помогал ли ей кто-то еще (за исключением покойного Питера Словика и армии шлюх-прошмандовок с Дарем-авеню)? Чем она занималась с тех пор, как впервые ступила на мостовую этого славного маленького городка у озера. Работала официанткой? Вытряхивала вонь от чужих пердежей из замусоленных простыней в какой-нибудь грязной ночлежке с клопами? Что-то он сомневался. Она была слишком ленива для такой черной работы – достаточно вспомнить, как она содержала дом. Это был и не дом, а свинарник какой-то. А делать что-то еще она просто не умела. Если ты баба, тебе остается только одно. Так что она сейчас наверняка приторговывает собой где-нибудь на углу. Ну конечно, а что еще? Бог свидетель, она даже в подстилки и то не годится. Трахать ее – все равно что бревно наяривать. Но мужикам нужно только одно, и они будут платить за это, даже если бабенка будет всего лишь лежать под ними, смотреть в потолок, а потом, когда все закончится, брякнет какую-нибудь несусветную глупость. Им главное, чтобы была дыра, куда можно вставить. А раз так, то, конечно, сойдет и такое добро, как Рози.

Норман спросит ее и об этом. Он спросит ее обо всем. А когда он добьется ответов на все вопросы – все вопросы, которые он ей задаст, – он накинет ремень ей на шею, затянет так, чтобы она не смогла кричать, и будет кусать… и кусать… и кусать. Его рот и челюсти все еще болели после того, что он сделал с Тампером, Восхитительным Городским Евреем. Но его это не остановит. Ни в коем разе. У него еще оставалось три упаковки перкодана, и он примет пару таблеток перед тем, как займется своей заблудшей овечкой, своей милой бродячей Розой. А потом, когда все закончится, когда перкодан перестанет действовать…

Но он даже не представлял себе, что будет потом. И не хотел представлять. Скорее всего никакого потом не будет. Только – темнота. И это было хорошо. Может быть, темнота – это как раз то, что надо. То, что доктор прописал.

Он лежал у себя в постели, пил лучшее в мире виски и курил одну за одной сигареты, глядя, как дым поднимается к потолку бархатными клубами и синеет, попадая в мягкий свет лампы. Он забросил блесну. Но почему-то прием не срабатывал. Рыбка никак не желала ловиться, и это сводило его с ума. Как будто ее похитили инопланетяне или что-нибудь в этом роде. В какой-то момент, когда он был уже изрядно пьян, он уронил на руку горящую сигарету и сжал ее в кулаке. Он представил, что это ее рука; что он держал ее руки в своих, заставляя терпеть эту боль. И пока боль прожигала его ладонь и струйки дыма текли сквозь пальцы, он шептал:

– Где ты прячешься, Роза? Где ты, воровка?

Вскоре он отрубился. И проснулся лишь около десяти утра – уже в пятницу, – совершенно не выспавшийся, мутный с похмелья и почему-то испуганный. Всю ночь ему снились странные сны. Ему снилось, что он лежит у себя в постели, в гостиничном номере, на девятом этаже «Уайтстоуна». Лежит и никак не может заснуть. Свет лампы все так же мягко струится в темноте, и дым от его сигарет все так же плывет к потолку синим дрожащим облаком. Только во сне в сигаретном дыму возникали живые картины, как обрывки какого-то кинофильма. Он видел Розу в этом синем дыму.

Так вот ты где, подумал он, наблюдая за тем, как она идет через мертвый сад под проливным дождем. Она почему-то была совершенно голой, и он вдруг понял, что хочет ее. Последние восемь лет он не чувствовал ничего, кроме усталости и отвращения, при виде ее обнаженного тела, но сейчас она выглядела совсем по-другому. И надо признать, очень даже неплохо.

Похоже, она похудела, подумал Норман во сне. Не то чтобы очень заметно, но все же… Но дело было не в этом. Что-то в ней изменилось. Но что? Может быть, что-то в походке. В манере двигаться…

И тут он понял, в чем дело. У нее был вид ненасытной и неуемной бабы, которая обожает трахаться с мужиками. У нее был такой вид, как будто она трахает мужика прямо сейчас и собирается выжать из него все соки. Это было так странно, что он едва не рассмеялся: Что с тобой, Рози? Ты, наверное, шутишь, сестренка. Но одного взгляда на ее волосы было достаточно, чтобы решить этот вопрос раз и навсегда. Она стала яркой блондинкой, как и все шлюхи, воображающие себя Шарон Стоун или Мадонной.

Он видел, как Роза, сотканная из дыма, вышла из странного мертвого сада и пошла к ручью с такой темной водой, что казалось, будто это и не вода, а чернила. Она встала на камень, чтобы перейти на ту сторону, и раскинула руки для равновесия, и тогда он заметил, что в одной руке она держит какую-то мокрую мятую тряпку. Норману показалось, что это ночная рубашка, и он подумал: Почему ты ее не наденешь, бесстыжая сука? Или ты ждешь, что придет твой дружок и засунет тебе по самое не хочу? Хотел бы я посмотреть на это. Действительно, очень хотел бы. Знаешь, что я тебе скажу – если, когда я тебя разыщу, ты будешь сидеть-миловаться с каким-нибудь сопляком, то когда копы найдут его труп, его чертов прибор будет торчать у него из задницы, как свечка из торта.

Но никто не пришел к ней – в том сне. Роза, парящая над кроватью, Роза в дыму, она спустилась по тропинке, что вела через рощу. Деревья были как мертвые, они были как… Ну, такие же мертвые, как Питер Словик. В конце концов она вышла на опушку. Там стояло одно, вроде как еще живое дерево. Она опустилась на колени, подобрала горсть семян и завернула их в какую-то тряпку. Похоже, еще один лоскут от ночной рубашки. Потом она поднялась, пошла к каменной лестнице рядом с деревом (во сне никогда не знаешь, какая хрень случится дальше), спустилась вниз по ступеням и исчезла из виду. Он лежал и дожидался, пока она вернется, и вдруг почувствовал, что кто-то стоит у него за спиной. Даже не кто-то, а что-то. Что-то холодное и морозное. Как будто подуло из открытого холодильника. Как полицейскому из уголовной полиции ему приходилось задерживать и всякую шваль, и по-настоящему страшных людей – обколотые наркоманы, с которыми иногда приходилось иметь дело ему и Харли Биссингтону, были, наверное, самыми страшными, – и со временем у него развилось чутье. Он нутром чувствовал их присутствие. И вот сейчас – то есть в том сне – ощущение было такое же. Кто-то подкрадывался к нему сзади, и у Нормана не было ни малейших сомнений в том, что этот кто-то опасен.

– Я отплачу, – прошептал женский голос. Это был мягкий и чувственный голос, но он был ужасен. Он был безумен.

– Замечательно, сука, – сказал Норман во сне. – Ты пытаешься мне отплатить, а я тебя так изукрашу, что свои не узнают.

Она закричала, и этот крик, казалось, проникал прямо в мозг, минуя уши. И Норман почувствовал, как она подходит к нему. Он глубоко вдохнул и выдохнул сигаретный дым. Женщина исчезла. Норман чувствовал, как она уходила. Потом какое-то время была только тьма. И он был в самом центре этой слепящей тьмы, он парил в ней, спокойный и даже умиротворенный, потому что его уже не беспокоили мутные страхи и исступления желания, которые донимали его наяву.

Он проснулся в десять минут одиннадцатого, в пятницу утром. Отвел глаза от часов на тумбочке у кровати и посмотрел в потолок, почти ожидая увидеть там призрачные фигуры, движущиеся в клубах табачного дыма. Но, разумеется, там никаких фигур не было, впрочем, и дыма не было тоже – только застарелый запах «Пэлл-Мэлла», in hoc signo vinces. А в пропитанной потом кровати, которая пахла табаком и перегаром, лежал он сам – детектив Норман Дэниэльс. Во рту был противный привкус, как будто он всю ночь лизал свежевычищенный ботинок, а правая рука болела, как черт знает что. Он разжал кулак и увидел свежий волдырь в центре ладони. Норман долго смотрел на него. За окном суетились голуби. В конце концов он вспомнил, как прижигал себя сигаретой, и кивнул. Он сделал это, потому что не смог разглядеть Рози, как ни старался… а потом, как бы в качестве компенсации, ему всю ночь снились сумасшедшие сны про нее.

Он надавил двумя пальцами на волдырь и сжимал, пока тот не лопнул. Потом он вытер руку о простыню, наслаждаясь волнами жгучей боли. Он лежал и смотрел на свою руку – смотрел чуть ли не с трепетом – минуту или около того. Потом он полез под кровать за сумкой. Там на дне была баночка из-под «Сакретс», а в ней лежало с десяток разных таблеток. Среди них были и стимуляторы, но в основном это были успокоительные пилюли. Как правило, по утрам, даже с большой похмелюги, Норман вставал и без фармакологической помощи. Его проблема была в другом – чтобы потом, уже вечером, лечь и заснуть.

Он запил перкодан глотком виски, потом снова лег. Он лежал, и смотрел в потолок, и снова курил одну за одной, кидая окурки в уже переполненную пепельницу.

На этот раз он думал не о Рози. То есть и о Рози тоже, но все-таки не совсем о ней. Сейчас он думал о пикнике, который затеяли ее новые подружки. Вчера он специально съездил в Эттингерс-Пьер, и то, что он там увидел, его не вдохновило. Это был большой парк – смесь пляжа, площадки для пикника и парка развлечений, – и Норман понятия не имел, как ему разыскать ее на таком необозримом пространстве. Если бы у него были люди – скажем, шестеро, ну или хотя бы четверо (при условии, что эти четверо знают, что делают), – все было бы по-другому. Но он был один. К парку вели три дороги, и это если отбросить тот вариант, что она приплывет на лодке, и проследить за всеми тремя одновременно было просто физически невозможно. Это означало, что придется работать в толпе, а работать в толпе – это смерти подобно. Было бы замечательно, если бы никто, кроме Розы, не знал о нем, но, как говорится, если бы да кабы… Он был вынужден признать, что его будут искать. Наверняка они уже получили по факсу его фотографию от одной из этих бесчисленных групп бесноватых баб из его города. Они, бабы, все заодно.

Но это была только часть проблемы. Норман был убежден, и его убеждение основывалось исключительно на горьком опыте, что маскировка в такой ситуации – это прямой путь к провалу. На самом деле существовал лишь один еще более верный способ провалить тщательно продуманную и спланированную операцию – это положиться на незаменимую рацию, которая отрубается в самый ответственный момент, когда вы уже собираетесь взять ублюдка за задницу, и все потому, что поблизости появляется маленький мальчик с радиоуправляемой лодочкой или машинкой.

Ладно, сказал он себе. Кончай ныть, приятель. Помнишь, что любил говорить старый Уити Слэйтер – ситуация такова, какова она есть. И вопрос в том, как ты собираешься с ней справляться. И даже не думай о том, чтобы ее изменить. Все равно только зря время потратишь. Эта чертова бабская вечеринка состоится через 24 часа, и если ты упустишь ее там, потом можешь охотиться за ней аж до самого Рождества и так и не найти. Если ты вдруг не заметил, здесь у нас большой город.

Норман встал, пошел в ванную и принял душ, стараясь не особенно подставлять под воду больную руку. Он надел потертые джинсы и неприметную зеленую рубашку, нацепил кепку с надписью CHISOX и, выходя из номера, положил в карман рубашки дешевые темные очки. Он спустился на лифте в холл и подошел к киоску, чтобы купить газету и упаковку пластыря.

Он терпеливо ждал, пока наркоманского вида парень даст ему сдачу, и от нечего делать смотрел поверх его плеча через стеклянную заднюю панель киоска. Он видел служебные лифты. Один из лифтов открылся, и из него вышли три горничные, которые о чем-то болтали и весело смеялись. Все они были с сумочками, и Норман понял, что они идут на обед. Одну из них – стройную, симпатичную, с пышными светлыми волосами – Норман уже где-то видел. Через минуту он вспомнил где. Он тогда шел к дому, где обретались «Дочери и сестры». И эта девочка какое-то время шла рядом с ним. Красные брюки. Аккуратная ладная попка.

– Пожалуйста, сэр, ваша сдача, – сказал продавец. Норман, не глядя, ссыпал мелочь в карман. Он не смотрел и на трех девушек, когда проходил мимо них, даже на ту, с аппетитной попкой. Он отметил ее автоматически – это был полицейский рефлекс, как колено, которое дергается, когда невропатолог фигачит по нему молоточком. Все его мысли были заняты только одним: как лучше выследить Рози, да так, чтобы при этом не выследили его самого.

Он уже направлялся к выходу, как вдруг услышал два слова. Сначала ему показалось, что это его собственные мысли: Эттингерс-Пьер.

Он чуть не споткнулся. Сердце бешено забилось, а волдырь на ладони запульсировал болью. Это была секундная заминка, и не более того – один пропущенный шаг, один удар сердца. Потом Норман снова пошел к дверям, низко опустив голову. Если кто-то смотрел на него, то этот «кто-то» скорее всего решит, что у него был спазм или ему свело мышцу. И Нормана это вполне устраивало. Он не имел права спотыкаться, черт возьми. Если та женщина, которая говорила про Эттингерс-Пьер, была из тех шлюх с Дарем-авеню, она могла бы его узнать, если бы он привлек к себе ее внимание… может быть, даже уже узнала, если это была та самая крошка, которую он тогда видел на улице. Умом Норман понимал, что это маловероятно; его опыт службы в полиции доказывал, что большинство рядовых граждан не замечают вообще ничего, что творится вокруг, – но были и исключения. Убийцы, похитители и грабители банков, которые находились в розыске так долго, что вполне могли бы занять место в первой десятке списка «Их ищет ФБР», вдруг оказывались за решеткой благодаря какому-нибудь клерку, который читал полицейскую хронику, или дамочке, смотрящей все передачи из цикла «Преступления всерьез». Ему нельзя было сейчас останавливаться, но…

…но он должен был остановиться.

Норман присел на корточки слева от дверей, повернувшись к женщинам спиной. Он опустил голову и сделал вид, что завязывает шнурки.

– Жалко, конечно, пропускать концерт, но если я собираюсь купить машину, я не могу…

Они уже вышли на улицу, но Норману хватило и обрывка фразы, чтобы понять: они говорили о пикнике. О пикнике и концерте, который будет уже ближе к вечеру. Какая-то бабская группа. Кажется, «Индианки», а скорее всего лесбиянки. Значит, не исключено, что эта женщина знает Рози. Шанс невелик. Помимо «Дочерей и сестер» на этом гребаном пикнике будет куча народу. Но шанс все-таки был. А Норман безоговорочно верил в судьбу. Проблема была только в том, что он не знал, какая из них троих говорила.

Пусть это будет Блондиночка, мысленно попросил он, поднимаясь на ноги. Он вышел на улицу следом за женщинами. Пусть это будет Блондиночка с большими глазами и симпатичной задницей. Пусть это будет блондинка, чего тебе стоит?

Конечно, идти за ними было опасно: вдруг одна из них лениво оглянется и выиграет главный приз в игре «Узнай в лицо». Но сейчас ему ничего другого не оставалось. Он медленно шел за ними и глазел по сторонам, делая вид, что его очень интересует всякая дрянь, выставленная в витринах.

– Ну как у тебя сегодня с наволочками? Все на месте? – спросила одна из женщин.

– Все, как ни странно, – сказала та, что постарше. – А у тебя, Пэм?

– А я их еще не считала. Тоскливое это занятие, – отозвалась Блондиночка, и они все рассмеялись таким высоким и мерзким смехом. Норману показалось, что от этого звука у него повылетают все пломбы. Он резко остановился и уставился на витрину магазина спортивных товаров. Девушки ушли далеко вперед. Это была она, без вопросов. Именно Блондиночка произнесла волшебные слова: Эттингерс-Пьер. Может быть, это в корне меняло ситуацию, а может, вообще ничего не меняло. Сейчас он был слишком взволнован, чтобы об этом думать. Разумеется, это был пресловутый подарок судьбы – тот самый счастливый случай, на который всегда надеешься, распутывая какое-нибудь затянувшееся дело, – прорыв. И такие прорывы случаются куда чаще, чем это можно представить.

Сейчас он складирует всю поступившую информацию где-нибудь в дальнем уголке сознания и приступит к выполнению плана А. Он даже не будет расспрашивать про Блондиночку в гостинице. Пока не будет. Он знал, что ее зовут Пэм, и этого было вполне достаточно.

Норман пошел к автобусной остановке и пятнадцать минут прождал автобуса в сторону аэропорта. Поездка была долгой и нудной, аэропорт находился почти за городом. Норман вышел у первого терминала, нацепил темные очки и пошел к долгосрочной стоянке. Первая машина, которая ему попалась, стояла тут так давно, что у нее сдох аккумулятор. Вторая, неописуемый «форд темпо», завелась с первого раза. Он сказал сторожу в будке, что был три недели в Далласе и потерял билет. Он вечно теряет квитанции и билеты. Он теряет квитанции в прачечную, а чтобы забрать фотографии из проявки, ему приходится предъявлять водительские права. Мужик в будке кивал и кивал, он слышал эту историю уже сто тысяч раз. Когда Норман робко предложил ему лишние десять баксов вместо потерянного билета, мужик заметно оживился. Деньги тут же исчезли в его необъятном кармане.

Норман Дэниэльс выехал со стоянки почти в то же самое время, когда Робби Леффертс предлагал его беглой жене «контракт посолиднее», как он сам это называл.

Норман проехал две мили, остановился у какого-то раздолбанного «Le Sabre», одиноко стоящего на обочине, и поменял номера. Еще через две мили он увидел автомойку и решил вымыть машину. Всю дорогу он пытался угадать, какого же цвета у него «форд», и склонялся к тому, что он был темно-синим. Но он оказался зеленым. Вряд ли это имеет значение – тот сторож в будке едва оторвался от своего маленького черно-белого телевизора, да и то только тогда, когда у него перед носом возникла десятидолларовая купюра, – но лучше все-таки подстраховаться. Чтобы было спокойнее.

Норман включил радио и нашел станцию, на которой крутили старые хиты. Он попал на Ширли Эллис и принялся подпевать: «Если две первые буквы одни и те же/Выбрось их обе и скажи имя/Как Барри-Барри, выбрось Б, о-Арри/Такое нехитрое правило…» Норман вдруг понял, что знает всю эту глупую старую песенку наизусть. Что же это за жизнь, когда ты не можешь вспомнить квадратное уравнение или форму французского глагола avoir уже через два года после окончания школы, зато – даже когда тебе уже под сорок – помнишь каждое слово из дурацких песенок своей юности? Что же это за жизнь?!

Что же это за мир?!

Мир, который отодвигается от меня, спокойно подумал Норман. Да, кажется, именно так оно и происходит. Прямо как в фантастических фильмах, когда космонавты видят Землю в иллюминаторах. Сначала она похожа на мячик, потом – на монетку, потом – на точку света, а потом она исчезает вообще. Сейчас у него в голове творилось что-то похожее – космический корабль уже отправился в долгое путешествие к другим мирам, где еще не ступала нога человека. Космический корабль «Норман» набирал максимальную скорость.

Песенка Ширли Эллис закончилась, и началось что-то битловское. Норман с такой яростью вывернул ручку регулятора громкости, что тот, судя по всему, сломался. Сегодня ему не хотелось слушать всю эту хипповскую муть типа «Хей, Джуд».

Он был уже в нескольких милях от города, когда заметил магазинчик под названием «Базовый Лагерь». АРМЕЙСКИЙ ПРИКИД И ВООБЩЕ ПРИБАМБАСЫ, КОТОРЫЕ БОЛЬШЕ НИГДЕ НЕ НАЙТИ, – гласил плакат у входа. Непонятно с чего, эта надпись жутко рассмешила Нормана. Он подумал, что это был самый прикольный лозунг из всех, которые он когда-либо видел. И он точно что-то значил, но вот только что… Впрочем, лозунг значения не имел. А вот в самом магазинчике могли отыскаться очень полезные вещи.

В центральном проходе торгового зала висел еще один плакат. «НАУЧИСЬ ЗАЩИЩАТЬСЯ И НИКОГДА НИ О ЧЕМ НЕ ЖАЛЕЙ». Норман исследовал все три вида баллончиков с паралитическим газом, пульки со слезоточивым газом, набор метательных звездочек ниндзя (идеальное оружие для защиты жилища, если к вам вдруг вломился слепой эпилептик), газовые пистолеты, которые стреляли резиновыми пулями, рогатки, кастеты, дубинки и лассо, хлысты и свистки.

Где-то на середине экскурсии он увидел стеклянный контейнер, в котором лежала единственная полезная для него вещь во всем «Базовом Лагере». За шестьдесят три пятьдесят Норман приобрел карманный электрошокер, который производил солидный (хотя скорее всего уж никак не в 90 000 вольт, обещанных на этикетке) заряд электрического тока, если нажать на кнопочку в центре. Норман считал, что такое оружие ничем не хуже малокалиберного револьвера. И главное – чтобы его купить, не надо было нигде расписываться и предъявлять документы.

– Девятивольтовки нужны к этой штуковине? – спросил продавец, придурковатого вида пацан с какой-то бесформенной головой и заячьей губой. На нем была футболка с надписью «Лучше иметь пистолет и не нуждаться в нем, чем нуждаться, но не иметь». У Нормана создалось впечатление, что родители этого парня были близкими родственниками. – Эта фигня на батарейках пашет.

Норман наконец понял, что пытался сказать ему парень с заячьей губой, и кивнул.

– Дайте мне две, – сказал он. – Гулять так гулять.

Парень рассмеялся так, как будто бы это была самая прикольная шутка, которую он слышал в жизни. Даже смешнее, чем «Армейский прикид и вообще прибамбасы, которые больше нигде не найти». Потом юный олигофрен наклонился, достал из-под прилавка две батарейки на девять вольт и хлопнул ими об стол рядом с электрошокером фирмы «Омега».

– Крутая штука, – заметил парень и снова расхохотался.

Норман помедлил мгновение и присоединился к Мистеру Заячья Губа. Позже он осознал, что именно в этот момент его космический корабль преодолел световой барьер, и звезды превратились в линии. Вперед, мистер Сулу, – сейчас мы пролетаем Империю Клингон.

Он вернулся обратно в город, добрался до той его части, где барышни на рекламных щитах уже несколько почернели от времени, и нашел парикмахерскую с милым названием «Подкорнай меня малость». Он вошел и увидел молоденького черномазого парня с охренительными усами, который сидел в старом парикмахерском кресле. В ушах у него были наушники плейера, а на коленях лежал экземпляр JET.

– Чего надо, приятель? – спросил парикмахер. Говорил он, пожалуй, слегка нагловато для негра, но не совсем уж невежливо. Впрочем, оно и понятно. Вряд ли кто-то начнет хамить такому бугаю, как Норман, – шесть футов два дюйма роста, плюс широченные плечи и крепкие ноги. Тем более что всякому было ясно, что перед ним – коп. В общем, если не отвлекаться… то вряд ли кто-то начнет хамить такому крутому парню без весомой на то причины, и особенно если поблизости никого нет.

Над зеркалом висели фотографии Майкла Джордана, Чарльза Бэркли и Джэлен Роуз. На Джордане была бейсбольная форма Бирмингемских Баронов. Над фотографией белела полоска бумаги, на которой было написано: «БЫК СЕЙЧАС И НАВСЕГДА». Норман показал на снимок.

– Мне вот так – сказал он.

Парикмахер внимательно посмотрел на Нормана, сперва убедившись, что он не пьяный и не удолбанный в хлам, потом попытавшись понять, не шутит ли он. Понять было сложно.

– Я тебя правильно понял, брат? Ты хочешь побриться налысо?

– Именно это я и пытаюсь тебе втолковать.

Норман провел рукой по волосам. У него были очень хорошие волосы, темные и густые, с легкой проседью на висках. Не слишком длинные и не слишком короткие. И так он стригся уже почти 20 лет. Он взглянул на себя в зеркало, пытаясь представить, как он будет выглядеть лысым – как Майкл Джордан, только белый. Но у него ничего не вышло. А значит, у Рози со товарищи и подавно не выйдет.

– Ты уверен?

Нормана аж замутило от безудержного желания врезать этому уроду так, чтобы он упал на пол, а потом усесться ему на грудь и покусать его выпяченную верхнюю губу, его замечательные усы и всю его чертову рожу. И он, кажется, знал почему. Парикмахер был очень похож на маленького членососа Рамона Сандерса – того ублюдка, который пытался снять деньги с его кредитки. С карточки, которую украла его сучка-жена.

Милый мой парикмахер, подумал Норман. Милый мой парикмахер, ты даже не знаешь, насколько ты близок к тому, чтобы откинуть копыта. Еще один вопрос, еще одно неверное слово, и все – абзац. И я ничего тебе не скажу. Не смогу тебя предупредить, даже если бы и хотел, потому что сейчас я в таком состоянии, что мой собственный голос прозвучит для меня как стартовый выстрел. Так что вот так.

Парикмахер задумчиво уставился на него. Пусть себе смотрит, решил Норман. Он уже успокоился. Что будет, то будет. Сейчас все в руках этой черной образины.

– Ладно, попробуем, – сказал наконец парикмахер ровным примирительным тоном. Норман разжал правую руку, которой сжимал в кармане электрошокер. Негр положил свой журнал на прилавок, где возвышались бутылки с тоником и одеколоном. Еще там стояла маленькая табличка, которая сообщала о том, что парня зовут Самюэль Лоу. Потом он встал и достал пластиковую накидку.

– Стало быть, хочешь косить под Майкла. Ну давай.

Двадцать минут спустя Норман задумчиво изучал свое отражение в зеркале. Самюэль стоял у него за спиной и тоже смотрел на него. Вид у него был встревоженный, но в его взгляде сквозило любопытство. Он выглядел как человек, увидевший что-то привычное с абсолютно другого ракурса. Вошли еще два посетителя. Они тоже уставились на Нормана во все глаза, и взгляды у них были оценивающие.

– А симпатичный чувак, – заметил один из пришедших. Он говорил слегка удивленно, обращаясь, скорее, к себе.

Норман никак не мог свыкнуться с мыслью, что лысый в зеркале и он сам – это один и тот же человек. Он подмигнул, и человек в зеркале подмигнул тоже, он улыбнулся, и человек в зеркале улыбнулся, он повернулся, и человек в зеркале повернулся. Но ему все равно было странно. Раньше у него был лоб полицейского; теперь это был лоб профессора математики, человека, чей ум устремлен к вышним сферам. Он никак не мог свыкнуться с плавными, даже как будто чувственными очертаниями своего лысого черепа. И с его белизной. Норман знал, что он вовсе не смуглый, но по сравнению с мертвенно-бледным черепом он выглядел загорелым, как водный спасатель. Его голова выглядела странно хрупкой и слишком правильной для такого крутого громилы, как он. Вообще – для любого смертного человека, и особенно мужика. Впечатление было такое, что она сделана из тончайшего дельфийского фарфора.

– А у тебя неплохая голова, чувак, – заметил Лоу. Он говорил с опаской, но у Нормана не было ощущения, что он пытается ему льстить. И это было хорошо, потому что сейчас Норман был не в настроении надирать задницу кому бы то ни было. – Замечательно выглядишь. Вроде бы даже и помолодел. Правда, Дэйл?

– Очень даже неплохо, – согласился второй вошедший.

– Сколько с меня, ты сказал? – спросил Норман Самюэля Лоу. Он попытался отвернуться от зеркала и вдруг с удивлением и даже с легким испугом понял, что скашивает глаза, чтобы увидеть, как его голова выглядит сзади. Чувство разобщенности с собой стало как никогда сильным. Этот человек в зеркале… с лысой головой ученого и высоким лбом над густыми черными бровями… это не он. Это просто не может быть он. Это какой-то совсем незнакомый мужик. Какой-то фантастический Лекс Люзор, этакий киношный злодей. И все, что он будет делать, начиная с этого момента, уже не имеет значения. Теперь имеет значение только одно: поскорее добраться до Розы. И поговорить с ней.

Очень серьезно.

Лоу опять посмотрел на него, потом перевел настороженный взгляд на своих знакомцев, и Норман вдруг понял, что он прикидывает, можно ли будет рассчитывать на их помощь, если большой белый человек – большой лысый белый человек – вдруг психанет.

– Извини, – сказал он, пытаясь придать голосу дружелюбную мягкость. – Ты что-то сказал? Я тебя не расслышал.

– Я сказал, что с тебя тридцатник. Тебе как, нормально?

Норман вытащил пачку банкнот из нагрудного кармана, отсчитал две двадцатки и протянул их парикмахеру.

– Тридцатник – это, наверное, маловато, – сказал он. – Возьми сороковник и плюс мои искренние извинения. Ты все сделал здорово. Просто паршивая выдалась эта неделя.

Ты представить себе не можешь, насколько паршивая, добавил он про себя.

Самюэль Лоу заметно расслабился и взял деньги.

– Нет проблем, брат, – сказал он. – И я не шучу. У тебя очень даже приличная голова. Ты, конечно, не Джордан, ну так Джордан такой один.

– Это ты верно заметил, – сказал тот, кого звали Дэйлом, и трое черных рассмеялись и закивали друг другу. Хотя Норман мог бы убить всех троих без особых напрягов, он посмеялся вместе с ними. Теперь, когда в парикмахерской были люди, это в корне меняло ситуацию. Пора снова вспомнить об осторожности. Все еще смеясь, Норман вышел на улицу.

Три подростка, тоже черных, стояли, прислонившись к забору, рядом с его «фордом». Но они, кажется, не собирались ничего делать с машиной, может быть, потому, что это была слишком крупная фишка для таких сопляков. Они с интересом вытаращились на бритый череп Нормана, переглянулись и закатили глаза. Им было лет по четырнадцать, так что с ними проблем не будет. Один из них – тот, что стоял в середине, – начал было фразу: «Ты на меня смотришь?», – подражая Роберту Де Ниро в «Таксисте». Норман как будто почувствовал это и действительно посмотрел на него – только на него, – не обращая внимания на остальных. Говоривший сообразил, что его имитация Де Ниро требует некоторой доработки, и тут же заткнулся.

Норман сел в свою свежемытую машину и уехал. Шесть кварталов в сторону центра, и он остановился у магазина комиссионной одежды под названием «Сыграй по-новой, Сэм». В магазине было несколько продавцов, и все они, как по команде, вытаращились на Нормана, когда он вошел. Но Норман особенно не волновался по этому поводу, тем более если они обращали внимание на его выбритый череп. Если их так прикалывает его лысина, то уже через пять минут после того, как он уйдет, они напрочь забудут о том, какое у него лицо.

Он нашел мотоциклетную куртку с кучей заклепок, молний и серебристых цепочек. Она приятно поскрипывала, когда он снимал ее с вешалки. Продавец открыл было рот, чтобы назвать цену – двести сорок баксов, – но наткнулся на взгляд Нормана, на его колючие зрачки, и сказал, что куртка стоит сто восемьдесят плюс налог. Он бы еще сбавил цену, если бы Норман попробовал поторговаться, но Норман не стал торговаться. Он устал, голова раскалывалась, ему хотелось скорее вернуться в гостиницу, лечь и уснуть. И проспать до завтрашнего утра. Ему нужен был отдых, хороший отдых. Потому что завтра будет тяжелый день.

По пути в гостиницу он сделал еще несколько остановок. Сначала – у магазина для инвалидов. Там Норман приобрел подержанную инвалидную коляску – безмоторную, но зато складную. В сложенном виде она вполне помещалась в багажник «форда». Потом он заехал в Женский культурный центр с музеем. Он заплатил шесть долларов за вход, но не стал смотреть экспозицию и заходить в зал, где шла дискуссия о домашних родах. Он сразу прошел в магазин подарков, где и купил все, что нужно.

Приехав в гостиницу, Норман сразу поднялся к себе в номер, не морочась расспросами про Блондиночку с симпатичным задом. Сейчас он был в таком состоянии, что не решился бы попросить и стакан содовой. В голове как будто стучал кузнечный молот, глаза саднило, зубы и челюсти опять разболелись. Но хуже всего было странное чувство, что его сознание как будто отделилось от тела и покачивалось где-то над головой, как воздушный шар на параде по случаю Дня благодарения. Ощущение было такое, что он привязан к нему одной только тоненькой ниточкой, которая может порваться в любой момент. Ему надо было прилечь. Уснуть. Может, тогда его уплывающее сознание вернется обратно в тело – туда, где ему и положено быть. Блондиночку стоит оставить как запасной вариант, который можно использовать только в том случае, если будет совсем плохо. В случае аварии выдернуть шнур и выдавить стекло.

В общем, в пятницу Норман улегся спать в четыре часа пополудни. Болезненная пульсация в висках была уже не похожа на обычную головную боль с похмелья. Это был один из его «фирменных приступов», как он сам это называл. Такое часто случалось, если он много работал; а с тех пор, как Рози ушла и его домашняя аптечка начала пустеть, два приступа в неделю уже перестали быть чем-то из ряда вон выходящим. Он лежал, глядя в потолок. Глаза слезились, из носа текло. Он видел забавные яркие зигзагообразные контуры вокруг предметов. Боль уже достигла той стадии, когда начинает казаться, что где-то внутри головы бьется кошмарный зародыш, пытаясь вылезти наружу – когда ничего уже не остается, кроме как успокоиться и подождать, пока все это не кончится. И еще время… почему-то оно становилось вязким, и надо было продираться сквозь каждый миг, чтобы не застрять в безвременье. Надо было медленно передвигаться по липким секундам, как по камушкам через ручей. В сознании шевелились какие-то смутные воспоминания, но они не могли пробиться сквозь пелену безжалостной боли, и Норман даже и не пытался их удержать. Он потер рукой голову. Впечатление было такое, что гладкий шар был не его головой, а какой-то совсем посторонней вещью. Все равно что дотрагиваться до капота свежеотполированной машины.

– Кто я? – спросил он пустую комнату. – Кто я? Почему я здесь? Что я делаю? Кто я?

Но он уснул прежде, чем сумел отыскать ответ хотя бы на один из этих вопросов. Боль достаточно долго тащилась за ним по пятам – по темным глубинам без памяти и сновидений, как навязчивая идея, которая вертится в голове и никак не дает покоя. Но в конце концов Норман оставил ее позади. Его голова завалилась набок, и влага – просто влага, не слезы, – вытекла из его левого глаза и левой ноздри и потекла по щеке. Он захрапел.

А когда проснулся двенадцать часов спустя – в четыре утра в субботу, – головная боль прошла. Он чувствовал себя посвежевшим и полным сил, так бывало почти всегда после «фирменных приступов». Он сел, спустил ноги на пол и посмотрел в окно. На улице было темно. Голуби спали на узком карнизе и курлыкали даже во сне. Он знал – совершенно точно, без всяких сомнений, – что сегодня все кончится. Может, и он тоже кончится, но это уже не имело значения. Тем более что когда все закончится, он уже навсегда избавится от этих кошмарных головных болей…

В другом конце комнаты на спинке стула висела его новая мотоциклетная куртка, похожая в темноте на безголовый призрак.

Встань пораньше, Рози, подумал он чуть ли не с нежностью. Встань пораньше, моя хорошая, и полюбуйся восходом. И полюбуйся как следует, потому что это твой последний рассвет.

2

В субботу Рози проснулась в четыре утра и потянулась к лампе на тумбочке у кровати. Она была в ужасе. Ей казалось, что Норман находится здесь, в ее комнате. Она даже чувствовала запах его одеколона. Все мои мужчины пахнут «Английской кожей» («English Leather») или не пахнут вообще.

Она чуть не сшибла лампу на пол, пытаясь зажечь свет, но когда это ей наконец удалось (лампа опасно свисала с края тумбочки), она очень быстро пришла в себя. Ее окружали знакомые вещи. Она была в своей комнате – маленькой и аккуратной, – а не в каком-то кошмарном месте из сна. И пахло здесь лишь ее собственной чистой кожей, теплой со сна. И она была совершенно одна… то есть с Розой Мареной. Но Роза Марена надежно закрыта в шкафу в прихожей, где она так и стоит на вершине холма, прикрывая глаза от солнца и глядя на развалины храма.

Он мне приснился, подумала Рози и села в кровати. Мне приснился очередной кошмар про Нормана, вот почему я проснулась и вот почему мне так страшно.

Она пододвинула лампу обратно на тумбочку. Лампа стукнулась о браслет. Роза взяла его в руки и растерянно на него посмотрела. Странно, но она совершенно не помнит,

(то, о чем следует помнить)

где она это купила. Может, в ломбарде у Билла… потому что он был похож на браслет, который носила женщина на картине? Она напрочь забыла, и это ее тревожило. Как можно такое забыть?! Как можно забыть

(то, о чем нужно забыть),

где ты купила браслет?

Рози взвесила браслет на руке. Он был тяжелым, как будто он сделан из золота, но скорее всего это был какой-то позолоченный металл. Рози поднесла браслет к лицу и посмотрела сквозь него на комнату, как в телескоп.

И тут ей вдруг вспомнился ее сон. То есть даже не сон, а обрывок сна. И она поняла, что сон был совсем не про Нормана, а про Билла. Они ехали на мотоцикле, но только не на пикник. Он вез ее по тропинке, которая уходила все глубже и глубже в зловещий лес мертвых деревьев. Потом они выехали на поляну, и там стояло живое дерево – единственное живое дерево посреди мертвого леса, – увешанное плодами цвета хитона Розы Марены.

Ого, очень даже неплохо! – радостно воскликнул Билл, слезая с мотоцикла. Он пошел к дереву. Я слышал о таких плодах: съешь один – и увидишь, что творится у тебя за спиной, съешь два – и будешь жить вечно.

И вот тогда сон превратился в кошмар. Почему-то Рози была уверена, что плоды этого дерева не волшебные, а ядовитые – смертельно ядовитые. И она побежала за Биллом, пытаясь остановить его, прежде чем он надкусит один из этих соблазнительных плодов. Но он ее не послушал. Он обнял ее одной рукой и сказал: Не глупи, Роза, я знаю, что делаю.

И вот тогда она и проснулась, дрожа от страха и думая почему-то о Нормане, а не о Билле… как будто бы Норман был сейчас где-то поблизости и думал о ней. От этой мысли Рози стало совсем уже не по себе. Она съежилась и обхватила себя руками за плечи. Вполне вероятно, что так оно и было. Она положила браслет обратно на стол, встала с постели, пошла в ванную и включила душ.

Странный сон про Билла и ядовитое дерево, браслет, который вообще неизвестно как у нее оказался, ее непонятное отношение к картине, которую она купила, потом вытащила из рамы, потом спрятала в шкаф, как какую-то страшную тайну… сейчас ее волновало другое. И это «другое» было гораздо важнее. Ее свидание с Биллом. Уже сегодня. И каждый раз, когда Рози об этом думала, у нее возникало двойственное ощущение. Она была несказанно счастлива, и в то же время ей было страшно. И еще – любопытно. Больше всего – любопытно. Подумать только: у нее свидание! У них свидание.

А если он не придет? – прошептал у нее в голове ехидный зловещий голос. А вдруг это была просто шутка. Или ты его чем-то отпугнула.

Рози уже собралась встать под душ, и только тогда до нее дошло, что она забыла снять трусики.

– Он придет, – пробормотала она, раздеваясь. – Он придет, обязательно. Я знаю.

И когда она уже залезла под струю горячей воды и потянулась за шампунем, откуда-то из глубины сознания всплыли слова – и это был другой голос, совсем другой. Звери будут драться.

– Что? – Рози застыла с шампунем в руке. Ей вдруг стало страшно. Непонятно, с чего. – Что ты сказала?

Ничего. Она уже и не помнила, о чем она только что думала, но почему-то не сомневалась, что ускользнувшая мысль была как-то связана с этой проклятой картиной, которая привязалась к ней, как припев какой-нибудь дурацкой песенки. Пока Рози мылась под душем, она решила избавиться от картины. И ей сразу же стало легче, как это бывает, когда ты решаешь избавиться от какой-то дурной привычки – курить, например, или выпивать по сто граммов за обедом. Так что, когда она вышла из душа, она даже что-то тихонечко напевала себе под нос.

3

Билл приехал точно в назначенное время, так что Рози не мучилась страхами и сомнениями: придет он или нет. Она подтащила к окну стул, так чтобы можно было сидеть, и смотреть на улицу, и ждать Билла (она уселась у окна в четверть восьмого, через три часа после того, как вылезла из душа), и ровно в двадцать пять минут девятого мотоцикл с сумкой-холодильником, привязанной ремнем к багажнику, притормозил на одном из свободных мест у ее подъезда. У водителя на голове был большой синий шлем. Она не видела его лица, но знала: это Билл. Теперь она узнавала его даже по линии плеч. Он заглушил мотор и взмахнул ногой, перекидывая ее через сиденье, и в этот миг под потертыми джинсами четко обозначились крепкие мышцы его бедра. Волна робкого, но откровенного возбуждения вдруг захлестнула Рози, и она подумала: Вот о чем я буду думать сегодня вечером перед тем, как уснуть; я буду думать об этом долго. И если мне повезет, то мне это приснится.

Она подумала о том, чтобы подождать его наверху – как девочка из благополучной семьи ждет знакомого мальчика, который обещал заехать за ней и отвезти на танцы. Даже когда он уже приехал, она все равно не выходит, а сидит у окна в своем нарядном вечернем платье с голыми плечами, украдкой выглядывает из-за занавески и улыбается загадочной и хитроватой улыбкой, в то время как он выходит из тщательно вымытой и начищенной до блеска отцовской машины и идет к дому, застенчиво поправляя свой галстук-бабочку или одергивая пояс-кушак.

Она собиралась именно так и сделать, но вдруг вскочила со стула, бросилась в прихожую, рывком распахнула шкаф и выхватила оттуда свитер. Потом она выбежала из квартиры и поспешила к лестнице, натягивая на ходу свитер. Когда она подошла к лестнице, он был уже на полпути наверх. Он поднял голову и посмотрел на нее, и ей неожиданно пришло в голову, что ее возраст – самый что ни на есть идеальный: она уже слишком стара, чтобы кокетничать и жеманиться, и при этом достаточно молода, чтобы верить, что некоторые надежды – самые главные, по-настоящему важные – все же сбываются. Несмотря ни на что.

– Привет, – сказала она, глядя на него сверху вниз. – Ты как раз вовремя.

– Конечно, – ответил он, глядя на нее снизу вверх. Похоже, ее замечание немного его удивило. – Я всегда прихожу вовремя. Меня так воспитали. Наверное, у меня это и в генах заложено. – Он протянул ей руку в перчатке, как галантный кавалер из какого-то старого фильма, и улыбнулся. – Ты готова?

Пока что Рози не знала, как ответить на этот вопрос, поэтому она просто взяла Билла под руку и позволила отвести себя вниз по лестнице. Они вышли на улицу – навстречу солнечному свету и первой субботе июля. Он остановил ее на бордюре рядом с мотоциклом, развернул лицом к себе, окинул критическим взглядом с головы до ног и покачал головой.

– Так, свитер твой никуда не годится, – заметил он. – Хорошо, что я старый бойскаут: предусмотрительный и запасливый.

С обеих сторон к багажнику «харлея» было приторочено по седельной сумке. Билл открыл одну из сумок и вытащил черную кожаную куртку, почти такую же, как у него: с карманами на молнии вверху и внизу, но без заклепок, цепей и других наворотов. Она была меньше, чем та, которую носил Билл. Рози смотрела на куртку у него в руках, и ее мучил вполне очевидный вопрос, который напрашивался сам собой.

Он проследил за ее взглядом, сразу все понял и покачал головой.

– Это отцовская куртка. Он учил меня кататься на мотоцикле. У него был старенький «индиан хаммерхед», который он выменял на обеденный стол и спальный гарнитур. Он мне рассказывал, что в тот год, когда ему исполнилось двадцать один, он всю Америку исколесил на этом мотоцикле. У него был ножной стартер, и если забыть поставить его на среднюю передачу, то он тут же норовил уехать прямо из-под тебя.

– А что с ним случилось потом? Отец его разбил? – Она улыбнулась. – Или ты его разбил?

– Никто его не разбивал. Он сам умер, от старости. С тех пор у нас были одни «харлеи». Это модель «херитаж софтэйл», с объемом двигателя 13–45 кубов. – Он нежно дотронулся до руля. – Отец давно уже не катается. Лет пять, наверное.

– Надоело ему?

Билл покачал головой.

– Нет, у него глаукома. Ему нельзя.

Рози надела куртку. Судя по всему, отец Билла был как минимум на три дюйма ниже своего сына и килограммов на пятнадцать легче, но куртка все равно смотрелась на ней смешно, свисая почти до колен. Зато она была теплой, и Рози застегнула ее до самого подбородка.

– Хорошо выглядишь, – сказал Билл. – Забавно так, как ребенок, который напялил взрослую одежду. Но все равно хорошо. Честное слово.

Она подумала, что теперь вполне может сказать Биллу о том, о чем не решилась сказать в прошлый раз, когда они сидели на скамейке и ели сосиски. Ей вдруг показалось, что это важно. Что она должна это сказать.

– Билл?

Он посмотрел на нее, улыбнувшись, но его глаза оставались серьезными.

– Да?

– Не делай мне больно.

Он выслушал это все с той же легкой улыбкой и все с тем же серьезным взглядом.

– Не буду.

– Ты обещаешь?

– Да, я обещаю. Давай садись. Ты когда-нибудь ездила на железном коне?

Она покачала головой.

– Ладно, тогда учись. Ноги ставишь вот сюда. – Он указал на две маленькие приступочки, потом наклонился и взял в руки шлем, закрепленный за сиденьем сзади. Рози безо всякого удивления смотрела на это ярко-красное чудо. – Получите корзинку для мозгов.

Она надела шлем на голову, наклонилась, посмотрела на себя в одно из боковых зеркал и рассмеялась.

– Я похожа на футболиста!

– На самого красивого футболиста в команде. – Билл взял ее за плечи и повернул к себе. – Он застегивается под подбородком. Давай лучше я. – На мгновение его лицо оказалось совсем-совсем рядом с ее лицом. И она поняла, что, если он захочет поцеловать ее прямо здесь, на солнечной улице, где ходят люди, она не станет противиться. Но он просто застегнул на ней шлем и отступил на шаг. – Не слишком туго?

Она покачала головой.

– Точно?

Она кивнула.

– Тогда скажи что-нибудь.

– Не флифком туво, – сказала она и рассмеялась над его встревоженным взглядом. Потом до него дошло, что она дурачится, и он тоже расхохотался.

– Ты готова? – спросил он опять. Он все еще улыбался, но глаза его снова стали серьезными и сосредоточенными, как будто они затевали какое-то очень серьезное и опасное дело, где любое неверное слово или неосторожный шаг могли привести к ужасным последствиям.

Она постучала кулаком по шлему и нервно усмехнулась.

– Да, наверное, я готова. Кто садится первым, ты или я?

– Я. – Он перекинул ногу через сиденье. – Теперь ты.

Она аккуратно села на мотоцикл и положила руки Биллу на плечи.

– Нет, – сказал он. – Лучше держись за талию, хорошо? Когда я поеду, мне надо, чтобы руки и плечи были свободными.

Она просунула руки ему под мышки и переплела их у него на животе. И вдруг ее вновь захватило уже наполовину забытое ощущение, как будто все это не наяву. Как будто она спит и видит сон. Неужели все это стало возможным из-за одной капельки крови на простыне?! Из-за ее спонтанного решения просто выйти за дверь и уйти?! Неужели такое бывает?

Боже милостивый, пожалуйста, пусть это будет не сон, взмолилась она про себя.

– Поставь ноги сюда.

Она поставила ноги на маленькие приступочки и слегка испугалась – но к ее страху примешивался и безумный восторг, – когда Билл поднял мотоцикл в вертикальное положение и убрал подпорку. Сейчас, когда он удерживал равновесие, опираясь о землю одной ногой, Рози казалось, что она сидит в маленькой лодке, и лодка тихонько отчаливает от причала, свободно покачиваясь на волнах, и больше ничто не держит ее на берегу, потому что последние слова прощания уже были сказаны. Она чуть плотнее прижалась к нему, закрыла глаза и глубоко вздохнула. Запах нагретой солнцем кожи был как раз таким, каким она его себе представляла, и это было хорошо. Вообще все было хорошо. Страшновато немножко, но все-таки хорошо.

– Надеюсь, тебе понравится, – сказал Билл. – Мне бы очень хотелось, чтобы тебе понравилось.

Он нажал кнопку на правой ручке руля, и «харлей» стартанул. Рози подпрыгнула на сиденье и еще крепче прижалась к Биллу, ее объятия стали теснее и уже не такими неловкими, как вначале.

– Все нормально? – спросил он.

Она кивнула, потом сообразила, что он ее не видит, и крикнула, что все в порядке.

А секунду спустя их мотоцикл уже отъезжал от бордюра. Билл бросил быстрый взгляд через плечо, проверяя, нет ли сзади машин, потом развернулся на Трентон-стрит и выехал на правую сторону. Это было совсем не похоже на разворот в машине – мотоцикл накренился, как маленький самолет, заходящий на посадку. Билл выжал полную скорость, мотоцикл рванул вперед. В шлем ворвались потоки ветра, и Рози рассмеялась.

– Я так и думал, что тебе понравится, – крикнул Билл через плечо, когда они остановились на светофоре. Он опустил ногу на асфальт, и Рози подумала, что они снова связаны с твердой землей – тончайшей и хрупкой связью. Когда зажегся зеленый, под ней снова взревел мотор, на этот раз куда громче, и они выехали на Диринг-авеню. Проехали мимо Брайант-парка, промчались сквозь тени старых дубов, которые отпечатались на тротуаре как кляксы. Она смотрела вперед через правое плечо Билла и видела солнце, которое вело их сквозь деревья и светило в глаза, а когда он наклонил мотоцикл, сворачивая на Калемет-авеню, она наклонилась вместе с ним.

Я так и думал, что тебе понравится, так сказал ей Билл, когда они только тронулись с места, но по-настоящему ей понравилось только тогда, когда они проезжали через северную часть города. Мимо неслись городские пейзажи и типовые дома, лепящиеся друг к другу, как в сериале «У нас все дома». И буквально на каждом углу был пивной барчик – двойник «Пропусти рюмочку». Потом они выехали за пределы города и поднялись на эстакаду, откуда был съезд на шоссе 27, и она поняла, что ей это не просто нравится – она была просто в восторге. А когда они выехали на скоростное шоссе, ей уже хотелось, чтобы эта поездка продолжалась вечно. И если бы Билл сейчас спросил ее, что она думает насчет поездки в Канаду, чтобы, к примеру, сходить на матч «Блу Джейс» в Торонто, она бы просто положила голову в шлеме ему на спину, чтобы он почувствовал ее кивок.

Шоссе 27 считалось лучшей дорогой штата. Позже, летом, на нем будет полно машин, даже рано утром, но сейчас оно было почти пустым – черная лента асфальта с желтым швом разделительной полосы. Справа раскинулось озеро, поблескивая ослепительно голубым цветом сквозь просветы между деревьями, слева пролетали молочные фермы, туристские трейлеры и магазинчики сувениров, только-только открывшиеся перед летним сезоном.

Ей не хотелось разговаривать. Да она и не знала, можно ли разговаривать на такой скорости. Билл разгонял мотоцикл, и понемногу красная стрелка спидометра застыла строго вертикально, как стрелки часов ровно в полдень, и ветер еще сильнее загудел под шлемом. Для Рози это было как сон из детства – в детстве ей часто снилось, что она летает, бесстрашно паря в вышине над полями и скалами, крышами домов и высокими трубами, и ее волосы развеваются на ветру, как флаг. Обычно после такого сна она просыпалась в холодном поту, ее всю трясло, ей было страшно и в то же время – приятно. И сейчас она себя чувствовала точно так же. Когда она оборачивалась, она видела летящую за ней тень, как в тех самых снах, но сейчас рядом с ее тенью была еще одна тень, и это было куда лучше. Рози казалось, что она никогда в жизни не была так счастлива. А даже если и была, то забыла об этом. Мир казался прекрасным и совершенным, и сама она тоже была прекрасной и совершенной.

Были и легкие перепады температур: когда они проезжали через тенистые болотные низины или в густой тени от деревьев, становилось слегка холоднее, и снова теплело, когда они выезжали на солнце. На скорости шестьдесят миль в час все запахи били в нос, как будто выстреливали из духового ружья капсулами с пахучими концентратами: удобрения, коровы, сено, земля, скошенная трава, свежая смола – когда они проезжали мимо участка дорожных работ; маслянистые выхлопные газы – когда они ехали позади фермерского грузовика. В кузове лежала дворняга, положив морду на лапы, и смотрела на них безо всякого интереса. Когда Билл обгонял грузовик, фермер за рулем помахал Рози рукой. Она разглядела морщинки в уголках его глаз, красную потрескавшуюся кожу на носу, блеск обручального кольца в лучах солнца. Осторожно, как канатоходец, идущий по проволоке без страховочной сети, она подняла руку и помахала ему в ответ. Фермер улыбнулся ей, а потом грузовик остался далеко позади.

Когда они отъехали миль на десять – пятнадцать от города, Билл показал ей на блестящий металлический контур в небе. Мгновение спустя она услышала ровный шум вертолета, а еще минуту спустя увидела и сам вертолет, и двух человек, которые сидели в кабине. Когда вертолет пронесся над ними, Рози увидела, как пассажир наклонился к пилоту, чтобы что-то ему сказать.

Я все вижу, подумала она и не сумела понять, почему это кажется столь удивительным. В конце концов она не видела ничего такого, чего не было бы видно из машины. Наверное, дело во мне самой, решила она. Потому что сейчас я другая, и все вокруг стало другим. Потому что я смотрю на все это не из окна, и для меня это – не просто пейзаж за окном. Это мир, настоящий мир, который принял меня в себя. Я лечу по миру, как в моих снах, но теперь я не одна.

Мотор ровно вибрировал между ног. Это не то чтобы возбуждало, но все-таки заставляло кое о чем задуматься. Когда она не смотрела по сторонам, она смотрела на короткие темные волосы на затылке у Билла и размышляла о том, каково это будет – дотронуться до них рукой, пригладить, как перышки.

Через час после того, как они выехали на шоссе, вокруг была уже самая настоящая деревенская местность. Билл сбросил скорость, а когда они подъехали к знаку, гласившему «ЗОНА ОТДЫХА «ШОРЛЭНД» – ВЪЕЗД ТОЛЬКО ПО ПРОПУСКАМ», – он поехал совсем-совсем медленно и вскоре съехал на дорожку, посыпанную гравием.

– Держись крепче, – сказал он Рози. И она хорошо его слышала, потому что ветер больше не гудел в шлеме. – Тут ухабы.

Там и вправду были ухабы, но «харлей» прошел их на удивление легко и мягко, так что они показались лишь мелкими кочками. Пять минут спустя они выехали на маленькую замусоренную парковку. Чуть в стороне располагались столы для пикников и каменные кострища для барбекю, раскиданные по большой тенистой поляне, которая уходила вниз к скалистому, покрытому галькой берегу, который и пляжем-то не назовешь. Невысокие волны неторопливо накатывали на гальку. А еще дальше было одно только озеро, уходящее вдаль к горизонту, где линия, делящая небо и воду, терялась в голубой дымке. Шорлэнд был абсолютно безлюден, не считая их с Биллом, и когда Билл заглушил мотор, у Рози перехватило дыхание от внезапной пронзительной тишины. Только чайки, кружившие над водой, кричали резкими, безумными голосами. Откуда-то издалека доносился шум мотора, такой глухой и неясный, что не поймешь: то ли это грузовик, то ли трактор. И все.

Носком ботинка Билл пододвинул большой плоский камень к переднему колесу мотоцикла, потом слез с седла и повернулся к ней, улыбаясь, но когда он увидел ее лицо, улыбка исчезла, сменившись тревогой.

– Рози. С тобой все в порядке?

Она удивленно взглянула на него.

– Да, а почему ты спрашиваешь?

– У тебя такой странный вид…

Надо думать, подумала она.

– Я в порядке, – пробормотала она. – Просто мне кажется, что это сон, вот и все. Мне до сих пор непонятно, как это я здесь очутилась. – Она натянуто рассмеялась.

– Но ты же не собираешься падать в обморок, правда?

Рози опять рассмеялась. В этот раз – более искренне.

– Да нет, вроде бы не собираюсь. Со мной действительно все в порядке.

– И тебе понравилось?

– Не то слово.

Она попыталась нащупать ремешки шлема и расстегнуть его, но у нее ничего не получалось.

– С первого раза трудно. Давай я тебе помогу.

Билл подошел к ней вплотную, чтобы помочь ей снять шлем. Снова – на расстояние поцелуя, и на этот раз он не отступил. Он снял с нее шлем, а потом поцеловал ее. Шлем болтался в его левой руке на двух пальцах, а правую руку он положил ей на талию, и этот поцелуй убедил Розу в том, что все действительно в порядке. Она чувствовала его губы и его ладонь, и это было как возвращение домой. Она вдруг поняла, что плачет. Но это были хорошие слезы. Она плакала вовсе не от того, что ей было плохо.

Он слегка отстранился – его ладонь все еще лежала на ее талии, а шлем все еще постукивал об ее колено – и заглянул ей в глаза.

– Все хорошо?

Она попыталась сказать да, но голос ее не слушался, и она просто кивнула.

– Вот и славно, – сказал он, а потом, очень сосредоточенно и серьезно, как человек, выполняющий ответственную работу, принялся целовать ее холодные мокрые щеки. Его поцелуи были мягкими и легкими, как трепещущие ресницы. Такого Рози еще никогда не испытывала, никогда. И она вдруг обхватила его руками за шею и крепко обняла. Уткнулась лицом ему в плечо и закрыла глаза. Он прижал ее к себе, теперь его рука ласково гладила ее по волосам.

Потом она отстранилась, провела рукой по глазам и попыталась улыбнуться.

– Я вообще-то не плакса, – сказала она. – В это, наверное, трудно поверить, но это действительно так.

– Я верю, – сказал он и снял свой шлем. – Давай помоги мне с этим холодильником.

Она помогла ему отстегнуть эластичные ремни, которыми холодильник был привязан к багажнику, и вместе они отнесли его на один из столиков для пикников. Потом Рози повернулась к озеру и застыла, глядя на воду.

– Мне кажется, это самое красивое место в мире, – сказала она. – Даже не верится, что, кроме нас, здесь никого больше нет.

– Ну, шоссе двадцать семь проходит чуть в стороне от обычных туристских маршрутов. В первый раз я приехал сюда со своими родителями, когда был еще маленьким. Папа сказал, что он наткнулся на это место совершенно случайно, когда катался на мотоцикле. Здесь даже в августе не очень много народу, а все остальные места около озера просто забиты.

Она быстро взглянула на него.

– Ты привозил сюда других женщин?

– Нет, – сказал он. – Хочешь, немного пройдемся, нагуляем аппетит? Тем более тут есть на что посмотреть.

– И что же это?

– Может быть, я тебе лучше покажу?

– Хорошо.

Они спустились к самой воде, сели рядышком на большой плоский камень и сняли обувь. Рози очень повеселили белые носки Билла – такие носки у нее всегда ассоциировались со школой.

– Оставить их здесь или взять с собой? – спросила она, приподнимая свои теннисные туфли.

Он секунду подумал.

– Ты бери свои, а свои я оставлю. Эти чертовы ботинки. Их сложно надеть даже и на сухие ноги, а уж на мокрые… лучше и не пытаться.

Он снял носки и аккуратно положил их на ботинки. Рози улыбнулась. Ее рассмешило то, с каким сосредоточенным видом он проделывал эту нехитрую процедуру. Да и сами носки смотрелись очень забавно поверх тяжелых мотоциклетных ботинок.

– Что? – спросил Билл.

Она покачала головой.

– Ничего. Давай показывай мне свой сюрприз.

Они зашагали по берегу, вдоль кромки прибоя. Рози с туфлями в левой руке и Билл, который показывал ей дорогу. Набежала волна. Первое прикосновение воды было таким холодным, что у Рози перехватило дыхание, но уже через пару минут все пришло в норму. Она видела свои ноги в воде, и они почему-то напоминали ей двух бледных мерцающих рыб. Дно было достаточно каменистым, хотя идти по нему было не больно. Здесь запросто можно порезаться. И ты даже этого не заметишь, мелькнула тревожная мысль. Ты ничего не почувствуешь, потому что ступни онемели от холода. Но она не порезалась. У нее было стойкое ощущение, что Билл не позволил бы ей порезаться. Мысль была просто бредовой и тем не менее убедительной.

Они прошли по берегу ярдов сорок и вышли к заросшей тропинке, что вела вверх по насыпи – зернистый белый песок и густые колючие заросли можжевельника. Рози вдруг испытала острый прилив дежа-вю, как будто она уже видела эту тропинку в каком-то забытом сне.

Билл показал на вершину насыпи и тихонько сказал:

– Нам туда. Только, пожалуйста, не шуми.

Он подождал, пока она наденет туфли, и пошел вперед. На вершине он остановился и подождал Рози. Когда она подошла к нему и попыталась что-то сказать, он прижал палец к ее губам, а потом убрал его и указал вперед.

Они стояли на краю заросшей кустарником полянки с поваленным деревом в центре. В переплетении покрытых землей корней лежала красивая рыжая лисица и кормила троих лисят. Тут же, неподалеку – в пятне солнечного света, – четвертый лисенок деловито гонялся за собственным хвостом.

Билл наклонился совсем близко к Рози, так что его шепот щекотал ей ухо:

– Я приезжал сюда позавчера, чтобы проверить, на месте ли эта площадка для пикников и не слишком ли ее испоганили. Я тут гулял и набрел на этих вот ребят. Vulpes fulva – рыжая лисица, в переводе с латыни. А мелким всего недель шесть.

– Откуда ты столько знаешь?

Билл пожал плечами:

– Я просто люблю животных. Много читаю про них и наблюдаю за ними в природных условиях, когда выдается такая возможность.

– Ты охотишься?

– Господи, нет, конечно. Я даже не фотографирую. Я просто смотрю.

Лисица увидела их и настороженно замерла. Только внимательные глаза сверкали живым огоньком.

Не смотри на нее, вдруг подумала Рози. Она понятия не имела, что это значит и откуда вообще взялась эта странная мысль. Она только знала, что это была посторонняя мысль. Чужая. Как будто чей-то неведомый голос прошелестел у нее в голове. Тебе не надо на это смотреть.

– Они такие красивые, – сказала Рози, нашла руку Билла и сжала ее обеими руками.

– Да, – отозвался он.

Лисица повернула голову к четвертому лисенку, который оставил в покое хвост и теперь гонялся за своей тенью. Она коротко тявкнула. Лисенок повернулся, нахально посмотрел на людей, стоящих на тропе, потом подбежал к матери и улегся у нее под боком. Она принялась облизывать ему голову, вычищая шерстку, но при этом она не сводила настороженных глаз с Билла и Рози.

– Интересно, у них есть папа? – прошептала Рози.

– Да, я его видел позавчера. Большой такой пес.

– Они так называются?

– Угу, самцы. Псы.

– А где он?

– Где-то рядом. Охотится. Эти лисятки, наверное, повидали немало чаек со сломанными крыльями, которых папа приносит им на обед.

Рози взглянула на корни дерева, где лисы устроили свое логово, и вновь ощутила прилив дежа-вю. Короткая вспышка памяти, шевелящийся корень, который хочет схватить ее, приближается к ней… образ мелькнул и исчез.

– Мы ее не пугаем? – спросила Рози.

– Может быть, но не сильно. Но если мы попытаемся подойти ближе, то она может броситься.

– Да, – сказала Рози. – Будет маленьких защищать. А если мы их обидим, она нам отплатит.

Он с удивлением взглянул на нее.

– Ну да… во всяком случае, попытается.

– Спасибо, что ты мне их показал.

Он улыбнулся:

– Я рад, что доставил тебе удовольствие.

– Давай уйдем. Я не хочу ее пугать. И есть уже хочется.

– Давай, потому что я тоже проголодался.

Он поднял руку и торжественно отсалютовал. Лисица посмотрела на него яркими неподвижными глазами… а потом сморщила морду и зарычала, показав ровные белые зубы.

– Да, – сказал он. – Ты хорошая мама. Заботься о них.

Он отвернулся и пошел по тропе. Рози пошла было за ним, но потом еще раз посмотрела на эти яркие неподвижные глаза. Лисица все еще скалилась, пока кормила детенышей. Ее мех был ярко-рыжим, и что-то в этом оттенке – и в его ярком контрасте с окружающей зеленью – заставило Рози вздрогнуть. Низко над поляной пролетела чайка, ее тень скользнула по траве, но лисица не сводила глаз с Рози. Она чувствовала этот взгляд, внимательный и глубоко сосредоточенный в своей неподвижности – чувствовала даже тогда, когда развернулась и пошла вслед за Биллом вниз.

4

– С ними все будет в порядке? – спросила Рози, когда они вернулись к воде. Она оперлась о плечо Билла, чтобы снять туфли.

– Ты имеешь в виду, не убьют ли лисят?

Рози кивнула.

– Нет, не убьют. Если они будут держаться подальше от садов и курятников и если их маме с папой хватит ума не подпускать их к фермам… если они не заразятся. Кстати, лисице года четыре, а самцу, может быть, даже семь. Жалко, что ты его не увидела. Он красивый. Шерсть такого же цвета, как листья в октябре.

Они были примерно на полпути к площадке для пикников и брели по щиколотку в воде. Впереди уже показался камень, у которого Билл оставил свои ботинки.

– Что ты имеешь в виду «если не заразятся»?

– Бешенством, – сказал Билл. – Чаще всего лисицы приходят к садам и фермам именно из-за того, что болеют бешенством. Их замечают. И убивают. Лисицы болеют бешенством чаще, чем псы… ну, самцы… и нередко матери учат своих детенышей не тому, что надо. Тому, что опасно. Псы умирают от бешенства очень быстро, но лисица может прожить с ним достаточно долго и, выражаясь человеческим языком, совершенно выжить из ума.

– Да? – переспросила Рози. – Как жалко.

Он остановился, посмотрел на ее бледное задумчивое лицо, крепко обнял и прижал к себе.

– Этого не должно случиться, – сказал он. – Пока что с ними все в порядке.

– Но это может случиться. Может.

Он секунду подумал, потом кивнул:

– Да, конечно. Случиться может все что угодно. Ладно, давай уже поедим. Что скажешь?

– Скажу, что это хорошая мысль.

Но у нее почему-то пропал аппетит. Наверное, из-за навязчивых мыслей об этой лисице. Однако, когда Билл начал раскладывать еду на столе, она почувствовала, что проголодалась. Она ведь почти и не завтракала: она выпила только стакан апельсинового сока и съела тост. Утром, предвкушая поездку, она была взволнована (и испугана), как невеста в день свадьбы. И теперь, при виде хлеба с мясом, она сразу же позабыла о лисьем царстве на насыпи над пляжем.

Он продолжал вынимать еду из холодильника – сандвичи с мясом, сандвичи с тунцом, куриный салат, картофельный салат, салат из капусты, две баночки кока-колы, термос, в котором, как он сказал, был чай со льдом, два куска пирога, здоровенный кусок торта – и так далее, пока ей на ум не пришла мысль о клоунах в цирке, которые вытаскивают кучу вещей из маленькой машинки. Она рассмеялась. Наверное, это было не очень вежливо, но она уже знала его достаточно хорошо, так что ей незачем было быть безупречно вежливой. И это было хорошо, потому что она не была уверена, что смогла бы сейчас удержаться от смеха, если бы ей было нужно сдержаться.

Он взглянул на нее. В одной руке у него была солонка, в другой перечница. Она заметила, что он заклеил дырочки скотчем, чтобы ничего не просыпалось, и засмеялась еще громче. Она села на скамейку, которая стояла рядом со столом, уткнулась лицом в ладони и попыталась успокоиться. У нее почти получилось, но когда она взглянула сквозь пальцы и увидела эту огромную гору сандвичей – полдюжины на двоих, каждый разрезан на две части и упакован в пакетик, – то опять рассмеялась.

– Что? – спросил он, улыбаясь. – Что такое, Рози?

– Ты, наверное, ждешь друзей? – спросила она, все еще смеясь. – Например, футбольную команду? Или отряд скаутов?

Его улыбка стала еще шире, но глаза оставались серьезными. Его выражение говорило о том, что он понимал, почему она смеется и что в этом было смешно и что не было. И она наконец поняла, что ему было столько же лет, сколько и ей, или примерно столько же, и что он мог позволить себе не обижаться, потому что не придавал значения мелочам.

– Я просто хотел быть уверен, что среди всего этого будет хоть что-то, что тебе понравится.

Она уже перестала смеяться, но все еще улыбалась, глядя на него. Ее поразила не его робкая предупредительность, из-за которой он казался гораздо моложе своего возраста, а его откровенность, из-за которой он казался старше.

– Билл, я ем все, – сказала она.

– Я уверен, что ешь, – сказал он, присаживаясь рядом с ней, – но я сейчас не о том. Мы все едим все, если нет ничего другого, но мне важно, чего бы тебе хотелось и что ты любишь. Я хотел сделать тебе приятное, потому что я от тебя без ума.

Рози серьезно взглянула на него. Ей было уже не до смеха. И когда он взял ее за руку, она накрыла его ладонь своей ладонью. Она пыталась осознать то, что он сейчас сказал, но у нее получалось с трудом, как будто она пыталась протиснуть какую-то громоздкую мебель в узкий дверной проем и ей приходилось вертеть ее так и сяк, чтобы найти правильное положение, при котором все получилось бы.

– Почему? – спросила она – Почему я?

Он покачал головой:

– Я не знаю. Дело в том, Рози, что на самом деле я мало что знаю о женщинах. У меня была подружка, еще в старшей школе, и скорее всего мы бы с ней переспали со временем, но она уехала прежде, чем это случилось. Потом у меня была девушка, когда я только-только поступил в колледж. И да – я с ней спал. А пять лет спустя я обручился с одной замечательной девушкой, с которой мы познакомились в зоопарке. Ее звали Бронвин О’Хара. Имя, как из романа Маргарет Митчелл, да?

– Красивое имя.

– Она была очень хорошей. Умерла от аневризмы мозга.

– О, Билл, мне так жаль.

– С тех пор я еще пару раз встречался с девушками, и я не преувеличиваю: я встречался еще с двумя девушками, и все. Конец рассказа. Моим родителям это не нравится. Отец говорит, что мне пора обзаводиться семьей. Моя мать говорит: «Оставь мальчика в покое, перестань ворчать». Правда, она говорит это очень ворчливо.

Рози улыбнулась.

– А потом ты пришла к нам в ломбард и увидела ту картину. Ты ведь с самого начала знала, что купишь ее, правда?

– Да.

– Вот, и я это почувствовал. Я вообще много чего почувствовал. И я хочу, чтобы ты знала. Все, что со мной происходит, происходит вовсе не из-за моей доброты, жалости или благородства. Не из-за того, что у бедняжки Розы была такая тяжелая жизнь… – Он помедлил, а потом добавил: – Просто я в тебя влюбился.

– Ты не можешь этого знать. По крайней мере пока.

– Я знаю то, что я знаю, – сказал он, и эта вежливая настойчивость в его голосе слегка ее испугала. – Ну ладно, хватит уже разводить «мыльные оперы». Давай лучше есть.

И они стали есть. И когда ее живот раздулся, как барабан, они упаковали остатки еды в холодильник и снова привязали его к мотоциклу. Никто не приехал; Шорлэнд оставался в их полном распоряжении – маленький мир только для них двоих. Они спустились на берег и снова уселись на большой камень у воды. Рози подумала про себя, что этот камень уже становится для нее своего рода символом, к которому надо бы приезжать раз-два в год, чтобы сказать спасибо… если, конечно, все будет хорошо. А все было хорошо, по крайней мере – пока. На самом деле это был самый лучший день в ее жизни.

Билл положил руки ей на плечи, потом провел пальцем ей по щеке и осторожно развернул ее лицо к себе. Он склонился к ее губам и стал целовать. Минут через пять она уже была близка к обмороку. Все это было так странно – наполовину сон, наполовину реальность. Она была возбуждена, как никогда прежде, и теперь она понимала все эти книжки, рассказы и фильмы, которых не понимала раньше, а просто принимала на веру, как слепой верит, если ему говорят, что закат прекрасен. Ее щеки горели. Его нежные прикосновения к ее груди через блузку были более чем приятны, и в какой-то момент Рози пожалела, что носит лифчик. И от этой мысли она покраснела еще больше. Сердце бешено колотилось в груди, но это было хорошо. Все было хорошо. Просто чудесно. Запредельно. Она опустила руку и положила ее туда, где сосредоточилось его мужское естество. Его член был твердым как камень, вот только камень не стал бы биться под ее рукой – в ритме ее отчаянного сердцебиения.

Еще пару мгновений он позволял ее руке оставаться там, где она была, а потом нежно поднял ее и поцеловал.

– Хватит пока что, – сказал он.

– Почему? – Она удивилась вполне искренне. И вопрос задала тоже искренне, безо всякого кокетства. Норман был единственным мужчиной, с которым она занималась сексом, и он был не таким человеком, который заводится лишь от того, что ты дотрагиваешься рукой до его ширинки. А иногда – и в последние годы все чаще, – его вообще ничто не возбуждало.

– Потому что еще немного, и я уже не смогу остановиться. Вернее смогу, но ценой жуткого спермотоксикоза.

Она нахмурилась. У нее был такой озадаченный вид, что Билл рассмеялся.

– Не обращай внимания, Рози. Я просто хочу, чтобы, когда мы с тобой в первый раз будем вместе, все было бы правильно – никаких комаров, кусающих в задницу, никаких ядовитых кустов, в которые мы ненароком закатимся, и никаких мальчишек, которые нарисуются в самый неподходящий момент. К тому же я обещал привезти тебя назад к четырем… ты говорила, тебе нужно сидеть – продавать футболки… и я не хочу, чтобы ты опоздала.

Она посмотрела на часы и с удивлением обнаружила, что было уже десять минут третьего. Ей казалось, что они сидели на этом камне всего минут пять или десять… Но ей все же пришлось признать, что они здесь сидят уже полчаса. Если вообще не сорок пять минут. Как же быстро летит время…

– Пойдем, – сказал он, слезая с камня. Он сморщил нос, когда его голые ноги коснулись холодной воды, и прежде чем он отвернулся, Рози успела мельком заметить характерную выпуклость на его джинсах. Я сделала это, подумала она и сама поразилась тем чувствам, которые вызвала эта мысль: удовольствие, радость и даже легкая гордость.

Она слезла с камня вслед за ним и, сама того не сознавая, взяла его за руку.

– Ладно, и что теперь?

– Нам уже скоро ехать, но сначала давай пройдемся. Чтобы прийти в себя.

– Хорошо. Только давай не пойдем к лисам, я не хочу снова их беспокоить.

Ее, мысленно поправилась она. Я не хочу снова ее беспокоить.

– Ладно, пойдем на юг.

Он начал отворачиваться. Но она заставила его снова повернуться к ней и обвила руками его шею. Выпуклость под его ремнем еще не исчезла полностью, и Рози была этому рада. До сегодняшнего дня она и понятия не имела, что возбуждение мужчины может так радовать женщину – всю жизнь она честно считала, что это выдумка тех журналов, которые рекламируют одежду, косметику и средства для ухода за волосами. Но теперь она кое-что знала. Наверное. Она прижалась к нему – прямо к тому самому месту – и посмотрела ему в глаза.

– Сейчас я тебе кое-что скажу. Меня мама учила так говорить, когда я в первый раз в жизни пошла в гости на день рождения. Мне тогда было года четыре. Или пять, может быть.

– Говори, – сказал он с улыбкой.

– Спасибо за замечательную прогулку, Билл. Это был самый лучший день в моей жизни. Спасибо, что ты меня пригласил.

Он поцеловал ее.

– Мне тоже было очень приятно, Рози. Уже много лет я не чувствовал себя таким счастливым. Давай пойдем.

На этот раз они пошли вдоль берега, держась за руки. Он привел ее к другой дорожке, которая шла через луг с высокой густой травой, которую, кажется, не косили уже несколько лет. Свет косо падал на пыльные травинки, и бабочки порхали в траве по самым непредсказуемым траекториям. Жужжали пчелы, а где-то слева невидимый дятел без устали стучал по дереву. Билл показывал Рози цветы, называя их. Она подумала, что пару раз он ошибся, но не сказала ему об этом. А потом она показала ему на грибы, росшие у дуба на краю луга, и сказала, что это поганки, но не очень опасные, потому что они очень горькие и вряд ли кто-то станет их есть.

Когда они вернулись на площадку для пикников, там уже появились люди – совсем молодые ребята, наверное, студенты. Они были вполне дружелюбными, но только очень уж шумели. Они поставили в тень холодильники с пивом и стали натягивать волейбольную сетку. Парень лет девятнадцати тащил на плечах свою девушку, одетую в шорты цвета хаки и лифчик от бикини. Когда он пошел быстрее, она радостно завизжала и принялась колотить его кулачками по голове, подстриженной под ежик. Рози вдруг поймала себя на том, что размышляет, а слышны ли эти крики лисице в ее логове на поляне, и решила, что да – слышны. Она очень живо себе представляла, как лисица лежит около спящих сытых лисят и настороженно прислушивается к людским крикам, доносящимся с пляжа. Она навострила уши, а глаза у нее были яркими и хитрыми, и вовсе не исключено, что в них горел огонек безумия.

Пса бешенство убивает быстро, но самка может болеть им долго, подумала Роза, а потом вспомнила поганки, которые она заметила на краю луга, – ядовитые грибы, растущие в тени и сырости. Паучьи поганки, как назвала их бабушка, когда как-то летом в лесу показала их внучке. Конечно, этого названия не найти ни в одной книге по растениям, но Рози оно казалось очень даже подходящим. Очень правильное название для этих грибов, которые показались ей просто мерзкими – с бледной восковой мякотью, пестрящей маленькими темными пятнышками, которые выглядели именно как пауки, если, конечно, у тебя богатое воображение… у Рози было богатое воображение.

Лисица может болеть бешенством очень долго, снова подумала Рози. Псы умирают от бешенства быстро, но самки…

– Рози? Тебе не холодно?

Она растерянно взглянула на Билла, не понимая, о чем он спрашивает.

– Ты вся дрожишь.

– Нет, мне не холодно. – Она посмотрела на ребят, которые не замечали их с Биллом, старичков старше двадцати пяти лет, а потом вновь повернулась к Биллу: – Но нам, наверное, пора возвращаться.

Он кивнул:

– Да, наверное, пора.

5

Когда они ехали назад, машин на шоссе было больше. Поэтому ехали они медленнее, но все-таки ненамного. Билл умело находил лазейки в потоке движения и бросал туда свой огромный «харлей», и Рози казалось, что они летят на гигантской грохочущей стрекозе, лавирующей между мчащимися автомобилями. Впрочем, Билл не рисковал понапрасну, и она была полностью в нем уверена, даже когда он ехал между двумя потоками машин или между застывшими грузовиками, которые выстроились на съезде с шоссе, как громадные древние мастодонты, и ждали своей очереди перед будками сбора дорожной пошлины. А к тому времени, когда у дороги начали появляться указатели с надписями НАБЕРЕЖНАЯ, АКВАПАРК, ЭТТИНГЕРС-ПЬЕР. ПАРК РАЗВЛЕЧЕНИЙ, Рози была уже рада, что они все-таки уехали с озера. Она успеет в свой ларечек, торгующий футболками… приедет без опозданий, и это было замечательно. Сегодня она собиралась познакомить Билла со своими подругами, и это было еще лучше. Он им наверняка понравится. Когда они проезжали мимо большого розового плаката с надписью: ВСТРЕЧАЙТЕ ЛЕТО ВМЕСТЕ С «ДОЧЕРЬМИ И СЕСТРАМИ», – она вдруг поняла, что счастлива, как никогда. Потом она вспомнит об этом, когда этот длинный-предлинный день закончится тошнотворным ужасом. Но тогда она еще об этом не знала и наслаждалась этим ощущением неизбывного счастья.

Она уже видела американские горки – их крутые изгибы и мертвую петлю на фоне ясного неба, – слышала крики, доносящиеся оттуда. На мгновение она еще крепче обняла Билла и рассмеялась. Все будет хорошо, подумала она, и когда ей вдруг вспомнились – всего лишь на краткий миг – яркие настороженные глаза лисицы, она выбросила это воспоминание из головы. Сейчас было не время об этом думать, как не время думать о смерти на свадьбе.

6

В то время как Билл Стейнер парковал свой мотоцикл у дорожки, ведущей к площадке для пикников в Шортленде, Норман Дэниэльс ставил свою украденную машину на большую стоянку на Пресс-стрит. Эта стоянка располагалась в пяти кварталах от Эттингерс-Пьер и предназначалась для посетителей «развлекаловок» на набережной – парка аттракционов, аквариума, детской железной дороги, магазинчиков и ресторанов. Были, конечно, парковки и поближе, но Норман решил, что лучше запарковаться подальше от основного скопления машин. Не исключено, что ему придется уезжать отсюда в спешном порядке, и в этом случае ему не хотелось бы застрять в какой-нибудь пробке.

В субботнее утро, без четверти десять, передняя часть парковки была почти пуста. Не самая замечательная расстановка для человека, который пытается остаться незамеченным, но зато та часть стоянки, где оставляли машины на целый день и вообще на неделю, была заполнена чуть ли не под завязку – в основном это были машины приезжих, которые приезжали сюда на пароме, чтобы побродить денек на природе, подышать свежим воздухом, или просто порыбачить на выходные. Норман оставил свой «форд» между «Виннебаго» с номерами штата Юта и гигантским «Роад-Кингом РВ» из Массачусетса. Между этими двумя «гробами» «форд» был практически неразличим, и Нормана это вполне устраивало.

Он вылез из машины, достал с заднего сиденья кожаную куртку и надел ее. Из кармана он вытащил темные очки – конечно, не те, которые были на нем вчера, – и тоже надел их. Потом он подошел к багажнику, убедился, что на него никто не смотрит, открыл его, вынул коляску и разложил ее.

На коляску он прилепил наклейки, которые купил в магазине подарков в Женском культурном центре. Наверное, там работали и умные люди, которые читали лекции и проводили симпозиумы в залах и аудиториях где-то наверху, но внизу, в магазине подарков, продавалась такая же лажа, как и везде. Впрочем, Норману именно это и требовалось. Конечно, не идиотские брелоки со знаком Венеры и не плакат с изображением женщины, распятой на кресте (ИИСУСА УМЕРЛА ЗА ВАШИ ГРЕХИ). Но вот наклейки ему подошли. Наклейки были что надо. МУЖЧИНА ЖЕНЩИНЕ НУЖЕН КАК РЫБЕ ЗОНТИК – гласила одна. На другой – эту надпись явно придумала старая дева, которая в жизни не видела члена, красила волосы дешевой перекисью, – было написано: ЖЕНЩИНЫ – ЭТО НЕ СМЕШНО. Еще там были наклейки с надписями У МЕНЯ ЕСТЬ ПРАВО, И Я ГОЛОСУЮ, У ПОЛИТИКИ ТОЖЕ ЕСТЬ ПОЛ и У-В-А-Ж-Е-Н-И-Е, ДЛЯ МЕНЯ ЭТО ЗНАЧИТ ВСЕ. Нормана очень интересовало, а знает ли хоть одна из этих сучек, которые ходят без лифчиков и трясут буферами, что эту песню вообще-то написал мужчина. Но он купил все их паршивые наклейки. А свою «любимую» даже наклеил в центре спинки кресла, рядом с кармашком для плейера: Я МУЖЧИНА, КОТОРЫЙ УВАЖАЕТ ЖЕНЩИН.

И это правда, подумал он, еще раз оглядывая парковку, чтобы убедиться, что никто за ним не наблюдает. Потом он сел в инвалидное кресло. Пока бабы знают свое место, я их очень даже уважаю.

Людей на стоянке не было вообще, так что никто его даже не видел, не говоря уже о том, чтобы специально за ним наблюдать. Он поудобнее уселся в кресле и посмотрел на свое отражение в блестящем крыле свежевымытого «форда». Ну что? – спросил он себя. Как считаешь, сработает?

Он считал, что сработает. Раз уже без маскировки не обойтись, надо сделать так, чтобы эта маскировка была незаметной для окружающих, а точнее – просто создать новую личность, как хороший актер создает образ во время спектакля. Он даже придумал имя этому новому парню: Хамп Петерсон. Хамп был ветераном Вьетнама, который благополучно вернулся с войны и после этого он десять лет тусовался с бандой рокеров, находившихся вне закона. Само собой, женщин в этой тусовке было всего несколько, так сказать, для специфических применений. А потом был несчастный случай. Слишком много пива, мокрый асфальт, мост. От удара его парализовало, но его выходила одна очень хорошая молодая женщина, просто святая. А звали ее…

– Мэрилин, – сказал Норман, имея в виду Мэрилин Чэмберс, которая в течение многих лет была его любимой порнозвездой. Второй любимой была Амбер Линн, но Мэрилин Линн звучало очень уж фальшиво. Потом ему на ум пришла фамилия Макку, но это тоже было не очень хорошо; Мэрилин Макку – так звали ту сучку, которая пела с «Пятым Измерением», уже очень давно, в начале семидесятых, когда жизнь еще не была такой странной.

Напротив стоянки висел плакат с надписью ЕЩЕ ОДИН МОЩНЫЙ ПРОЕКТ «ДЕЛЭЙНИ КОНСТРАКШНЗ» – ЖДИТЕ НА БУДУЩИЙ ГОД. Мэрилин Делэйни… вполне нормальное имя, ничем не хуже других. Конечно, вряд ли ему придется рассказывать историю своей жизни хотя бы кому-то из этих шлюх, но, перефразируя изречение на футболке у продавца в «Базовом Лагере»: Лучше иметь легенду и не нуждаться в ней, чем нуждаться и не иметь.

И они точно поверят в Хампа Петерсона. Наверняка они перевидали не один десяток таких вот Хампов, переживших какое-то жуткое происшествие и пытающихся теперь замолить все свои грехи. И все Хампы мира, конечно же, били себя кулаками в грудь и кричали, что были плохими, а теперь стали хорошими. Очень хорошими. Почти такими же хорошими, как все женщины. Потому что они наконец прозрели и поняли, что только женщинам свойственно сострадание и так далее. Норман повидал немало таких уродов, которые были преступниками и наркоманами, а потом разворачивали кампании против наркотиков или вдарялись в религию и проповедовали праведный образ жизни. Но по сути дела они оставались все теми же засранцами, и пели они свои старые песни, только на новый лад. Но это было не важно. Важно было другое – то, что такие ребята вечно болтались где-то поблизости и считались чуть ли не частью ландшафта. Как барханы в пустыне или сосульки на Аляске. И поэтому Хампа Петерсона примут именно за Хампа Петерсона, даже если они вовсю будут искать инспектора Дэниэльса. И даже самая злобная и циничная из них увидит в нем всего лишь сексуально озабоченного калеку, который решил, что его пожалеет какая-нибудь сердобольная бабенка и переспит с ним этой ночью. И если ему повезет, то Хамп Петерсон, даже оставаясь у всех на виду, будет совсем незаметен, как парень, изображающий Дядюшку Сэма на параде в честь Дня независимости.

Не считая этого маскарада, его план был предельно прост. Он найдет место, где в основном «кучкуются» женщины из «Дочерей и сестер», и будет наблюдать за ними в образе Хампа Петерсона, ненавязчиво и со стороны – за их играми и разговорами, за их пикником. Когда кто-нибудь предложит ему гамбургер, или хот-дог, или кусок пирога (а он даже не сомневался, что какая-нибудь милосердная шлюшка именно так и поступит; вообще кормить мужчин – это, наверное, какой-то условный рефлекс или инстинкт, заложенный в женщин от природы), так вот, он возьмет эту самую еду, сердечно поблагодарит и съест до последней крошки. Он будет общаться, если с ним заговорят, а если представится возможность выиграть какую-нибудь игрушку на одном из этих их дебильных конкурсов, он отдаст ее первому попавшемуся ребенку… главное, чтобы его не вывели из себя. За этим надо следить, потому что в последнее время его все бесило – любая мелочь.

Но в принципе он будет только наблюдать. Искать свою бродячую Розу. Никаких проблем быть не должно, если он впишется в окружающий пейзаж – и он обязательно впишется. А дальше уже – дело техники. Тем более что он вообще чемпион по наблюдательности. А когда он ее разыщет, он разберется с ней прямо здесь – в парке. Надо только дождаться, пока ей не понадобится в туалет, пойти за ней и свернуть ей шею, как какому-нибудь цыпленку. Все будет кончено в считанные секунды, и вот это как раз и было основной проблемой. Ему не хотелось, чтобы это закончилось в считанные секунды. Ему хотелось отыграться за все. Хотелось как следует поговорить с этой стервой, долго и обстоятельно. Получить полный отчет обо всем, что она делала с тех самых пор, как сбежала с его кредиткой. Полный отчет, от и до. Он спросит ее, каково оно – воровать его деньги, набирать код и понимать, что она может вот так вот запросто взять его деньги… его деньги, черт побери, он их зарабатывал, сидел на работе допоздна, ловил всяких козлов, которые могли сделать все что угодно, если поблизости не находилось таких парней, как он, чтобы остановить этих подонков. Ему хотелось спросить, как ей вообще пришло в голову, что ей удастся скрыться. Скрыться от него.

А потом, когда она расскажет ему все, что он хочет услышать, говорить будет он.

Ну, может быть, «говорить» – не совсем точное слово для описания того, что он собирался с ней сделать.

Первый шаг – найти ее в толпе. Второй шаг – следить за ней с безопасного расстояния. Третий шаг – пойти за ней, когда ей наконец надоест и она уйдет с праздника… может быть, после концерта, а может, и раньше, если ему повезет. Он вполне может выкинуть это кресло, когда уйдет с территории парка. На нем, конечно, останутся отпечатки пальцев (пара кожаных байкерских перчаток избавила бы его от этой проблемы и очень бы даже неплохо дополнила образ Хампа Петерсона, но у него уже не было времени бегать по магазинам, тем более что с ним приключился очередной «фирменный приступ»). Впрочем, об этом не стоило переживать. Ему почему-то казалось, что отпечатки пальцев будут самой мелкой из всех проблем, которые обрушатся на него потом.

Он хотел пообщаться с ней у нее дома и считал, что это вполне осуществимо. Когда она сядет в автобус (а она точно сядет в автобус, потому что машины у нее не было, а тратить деньги на такси она не захочет), он последует за ней. Если она заметит его раньше – до того как приедет в квартиру, где она проделывала все свои грязные штучки, – он убьет ее прямо на месте, и плевать на последствия. Но если все сложится хорошо, он проводит ее до самой двери – до той самой двери, за которой она будет страдать, как не страдала ни одна женщина до нее.

Норман подкатил к будке, на которой было написано: «БИЛЕТЫ НА ВЕСЬ ДЕНЬ», увидел, что вход для взрослого стоит 12 баксов, протянул деньги парню кассиру и проехал в парк. Путь был свободен; в такую рань в парке еще не собрались толпы. В этом, конечно же, были и свои минусы. Ему нужно быть очень осторожным, чтобы не привлекать к себе лишнего внимания. Но он это умеет. Он…

– Приятель! Эй, приятель! Вернись сюда!

Норман резко остановился, вцепившись в колеса кресла, и уставился остекленевшим взглядом на вход в аттракцион «Корабль призраков» и робота-зазывалу в старинной капитанской одежде, который стоял на мостике. «Полундра! Призраки на корабле! Спасайся кто может!» – снова и снова повторял робот-капитан металлическим голосом. Вот ведь блин. Он только что думал о том, что не надо бы привлекать к себе лишнего внимания… и вот вам, пожалуйста.

– Эй ты, лысый! В коляске!

Люди оборачивались на него. Среди них была жирная черномазая сука в красном вельветовом сарафане, с рожей такой же дебильной, как и у продавца с заячьей губой в «Базовом Лагере». Она показалась ему знакомой, но он решил, что это чистой воды паранойя – он не знал никого в этом городе. Она отвернулась и пошла себе дальше, волоча за собой сумку размером с чемодан, но многие продолжали смотреть. У Нормана вдруг взмокло в паху.

– Эй, вернись. Ты мне дал слишком много.

Норман не сразу врубился в смысл сказанного – как будто к нему обращались на иностранном языке. Потом он все-таки сообразил, в чем дело, и испытал несказанное облегчение, смешанное с досадой из-за собственной тупости. Конечно, он дал парню в будке слишком много денег. Он забыл, что сейчас он не взрослый мужик, а инвалид. А инвалидам – скидки.

Он развернулся и подъехал к будке. Из нее высунулся толстый парень, на роже которого ясно читалось, что Норман ему противен. Он и сам себе был противен. В руках у парня была пятидолларовая банкнота.

– Для инвалидов – семь баксов. Ты что, читать не умеешь? – Он ткнул рукой с зажатой в ней пятеркой в табличку с ценами, а потом сунул деньги Норману под нос.

Норману очень хотелось запихать эти пять баксов жирдяю в задницу. Но он просто взял деньги и положил их в один из бесчисленных карманов куртки.

– Извините, – сказал он смиренно.

– Ага, – сказал парень в будке и отвернулся.

Норман вновь покатил по аллее в глубь парка. Сердце бешено колотилось в груди. Он так тщательно продумал свой новый образ, проработал план до мелочей, и уже в самом начале сделал не просто глупость, а невероятную глупость. Что с ним такое творится?!

Он не знал, но отныне и впредь таких оплошностей не будет.

– У меня все получится, – сказал он себе. – Черт подери, у меня получится.

– Полундра! Призраки на корабле! Спасайся кто может! – заорал у него над ухом робот-капитан, размахивая подзорной трубой размером с унитаз. – Полундра! Призраки на корабле! Спасайся кто может! Полундра! Призраки на корабле! Спасайся кто может!

– Как скажете, кэп, – пробормотал Норман себе под нос и поехал мимо. Он добрался до развилки, где было три указателя: на набережную, к центральной аллее и на площадку для пикников. Рядом со стрелкой на зону для пикников висело броское красочное объявление: ГОСТИ И ДРУЗЬЯ «ДОЧЕРЕЙ И СЕСТЕР»! ОБЕД БУДЕТ В ПОЛДЕНЬ, УЖИН – В ШЕСТЬ ВЕЧЕРА. КОНЦЕРТ НАЧИНАЕТСЯ РОВНО В ВОСЕМЬ! ВЕСЕЛИТЕСЬ И ОТДЫХАЙТЕ!

Уж будьте уверены, повеселимся, подумал Норман и свернул на одну из обсаженных цветами дорожек, которая вела к площадке для пикников. На самом деле это был очень хороший парк. Там была замечательная детская площадка, чтобы детки, которые в кои-то веки устали кататься на аттракционах или просто боятся кататься, могли побеситься и поиграть. Были здесь очень даже симпатичные зверушки из подстриженных кустов, как в Диснейлэнде, площадка для софтбола и для игры в подковки, и столики для пикников. По случаю праздника здесь оборудовали «походную кухню» под брезентовым тентом. Там уже вовсю суетились повара – мужики в белых фартуках, – готовя мангалы под барбекю. Сразу за «кухней» располагались маленькие киоски, установленные, как понял Норман, специально для сегодняшнего мероприятия. В одном продавали лоскутные одеяла ручной работы, в другом – футболки (многие были украшены теми же шедевральными надписями, что и наклейки на кресле Нормана). В третьем киоске можно было приобрести занимательные брошюрки… если, конечно, тебе позарез нужно узнать, как бросить мужа и обрести радость жизни со своими подружками-лесбиянками.

Жалко, нет у меня пистолета, подумал он. Какой-нибудь скорострельной убойной пушки вроде «Мака-10». Тогда бы секунд за двадцать я сделал бы этот мир чище и лучше. Гораздо лучше.

Ясное дело, среди посетителей парка было значительно больше женщин, но и мужчин тоже было достаточно, так что Норман особенно не выделялся в толпе. Он проехал мимо ларечков. Он был мил и любезен – кивал, когда кивали ему, улыбался, когда ему улыбались. Он даже купил лотерейный билетик на лоскутное одеяло «в снежинку», подписавшись как Ричард Петерсон. В последний момент он решил, что лучше назваться Ричардом: все-таки Хамп – имя достаточно претенциозное. Здесь не стоило так называться. Еще он прикупил брошюрку под названием «У женщин тоже есть имущественные права» и сказал лесбиянке в ларьке, что пошлет эту книжку своей сестре Дженни, которая живет в Топеке. Лесбияночка улыбнулась ему и пожелала приятного дня. Норман улыбнулся в ответ и пожелал ей того же. Он внимательно присматривался к толпе и искал одного человека – Розу. Пока он ее не видел, но не особенно напрягался по этому поводу. День еще только начинается. Он почти что и не сомневался, что она появится здесь к полудню – как раз к обеду, – и он увидит ее, и тогда все будет хорошо, все будет хорошо, все будет просто замечательно. Ну да, он слегка облажался у будки на входе, ну и что с того? Оплошность сошла ему с рук, и уж больше он не лажанется. Не дождетесь.

– Шикарное кресло, друг мой, – весело обратилась к нему какая-то девушка в пятнистых шортах под леопарда. Она вела за руку маленького мальчика. У парня в руке была вишневая сахарная вата, только, похоже, он ее не ел, а сосредоточенно мазал ею физиономию. Норману он показался полнейшим дебилом. – И наклейки крутые.

Она протянула Норману руку для рукопожатия, и на миг он задумался: интересно было бы посмотреть, как быстро исчезнет с ее лица эта улыбочка из серии «Я-так-люблю-бедных-калек», если вместо того, чтобы пожать ей руку, он сломает ей пару пальцев? Она протянула левую руку, и Норман даже не удивился, когда не увидел обручального кольца, хотя маленький придурок с размазанным по лицу вишневым дерьмом был, вне всяких сомнений, ее сынулей.

Ах ты шлюха, подумал он. Я смотрю на тебя и понимаю, что не так с этим гребаным миром. Интересно, а как ты вообще его родила? Попросила кого-то из своих мужеподобных подружек заправить тебе резиновый член с козлиной спермой?

Он улыбнулся и слегка пожал ей руку.

– Девочка, ты просто супер, – сказал он.

– У тебя есть тут подружка? – спросила она.

– Ну ты, например, – быстро нашелся он.

Она рассмеялась, и было видно, что она польщена.

– Спасибо. Но ты понимаешь, что я имею в виду.

– Нет, я тут просто гуляю, – сказал он. – Но если я вдруг мешаю или это частная вечеринка, то я без проблем исчезну.

– Нет, что ты, – сказала она, делая страшные глаза, как будто ее напугала сама мысль о том, чтобы такой славный парень ушел с праздника… Норман знал, что так оно и будет. – Оставайся. Веселись. Развлекайся. Может, тебе принести что-нибудь поесть? Я с удовольствием. Сахарной ваты? Или, может, хот-дог?

– Нет, спасибо, – сказал Норман. – Я попал в аварию на мотоцикле. Вот так я и обзавелся этим замечательным креслом. – Сучка в пятнистых шортах сочувственно кивала, так что если бы он захотел, минуты через три она бы просто разрыдалась. – С тех пор у меня редко бывает хороший аппетит. – Он робко улыбнулся. – Но я все равно наслаждаюсь жизнью.

Она рассмеялась:

– И это здорово. Ты молодец. Желаю тебе хорошо провести день.

Он кивнул.

– И тебе того же в двойном размере. И тебе тоже приятного дня, сынок.

– А то, – угрюмо буркнул маленький дебил и недружелюбно взглянул на Нормана. На мгновение Норман запаниковал. Ему показалось, что мальчишка смотрел прямо ему в душу и видел не лысого-бритого Хампа Петерсона в кожаной куртке с заклепками, а истинного Нормана Дэниэльса. Он велел себе не психовать и не поддаваться этому приступу «парковой паранойи». (В конце концов он сейчас был лазутчиком на вражеской территории, и здоровая паранойя в такой ситуации – это вполне нормально.) Но он тем не менее крутанул колеса коляски и поспешил отъехать подальше.

Он думал, что ему станет лучше, как только он отойдет от мальчишки с враждебным взглядом, но этого не случилось. Короткий всплеск оптимизма уступил место нервозной неуверенности. До обеда уже оставалось совсем немного – минут через пятнадцать народ начнет рассаживаться за столами, – а Розы все еще не было. Может, она загулялась по парку с подругами, но это было маловероятно. Его жена никогда не любила аттракционы.

Да, тут ты прав, ей никогда не нравились аттракционы… но знаешь, люди меняются… прошептал внутренний голос и хотел было добавить что-то еще, но Норман заставил его замолчать. Не нужен ему этот треп, хотя он знал: Рози действительно изменилась, иначе она по-прежнему сидела бы дома, и гладила бы его рубашки по средам, и всего этого попросту не было бы. Мысль о том, что она изменилась настолько, что сбежала из дома и вдобавок еще прихватила его кредитку, привела его в бешенство. Норман снова запаниковал, ему стало трудно дышать, как будто что-то давило на грудь.

Держи себя в руках, сказал он себе. Представь, что ты на работе и выполняешь задание, сидя в засаде. Ты это делал уже сотни раз. Если ты сможешь заставить себя думать именно так, то все будет в порядке. Знаешь, что я тебе скажу, Норми? Забудь, что ты ищешь Розу, и не вспоминай о ней до тех пор, пока ты ее не увидишь.

Он попытался. Ему помогало то, что события развивались в точности так, как он и рассчитывал: Хамп Петерсон идеально вписался в окружающую обстановку и его восприняли как «мебель». Две девицы в майках без рукавов, открывающих их чересчур развитые бицепсы, уговорили его поиграть с ними в тарелку, одна тетка постарше с копной седых волос и вздувшимися варикозными венами на ногах принесла ему фруктовый йогурт, якобы потому, что решила, что ему жарко и неудобно в этой коляске. Хамп поблагодарил ее и сказал, что ему действительно немного жарко. Но тебе точно не жарко, милая, подумал он, когда седая женщина ушла. Потому что ты рыба холодная. Неудивительно, что тебя тянет к девочкам-лесбиянкам. На тебя ни один мужик не польстится, даже под угрозой смертной казни. Впрочем, йогурт оказался на удивление приятным – и прохладным, прямо из холодильника, – и Норман съел его с удовольствием.

Главное, не задерживаться на одном месте слишком долго. Он переехал к площадке для игры в подковку, где двое кретинов с нарушенной координацией движений играли в паре против таких же кретинок-девиц. Норман решил, что по таким темпам игра будет длиться до темноты. Он проехал мимо «походной кухни» под брезентовым пологом, где повара уже снимали с решетки гриля первые гамбургеры и раскладывали по тарелкам картофельный салат. В конце концов Норман вырулил на центральную аллею и направился к аттракционам. Он ехал, низко опустив голову и бросая короткие взгляды на женщин, которые уже сходились к столам в предвкушении обеда, толкая перед собой коляски с детьми, зажимая под мышкой идиотские призы, выигранные на каком-нибудь не менее идиотском конкурсе. Розы среди них не было. Похоже, ее вообще не было в парке.

7

Целиком поглощенный поисками Розы, Норман не заметил, что чернокожая женщина, уже обращавшая на него внимание на входе, вновь проявила к нему интерес. Это была очень крупная женщина, которая чем-то смахивала на Уильяма Перри по прозвищу Рефрижератор.

Герт раскачивала на качелях маленького сынишку Мелани Хаггинс. Заметив Нормана, проезжавшего мимо детской площадки, она на секунду оставила свое занятие и тряхнула головой, словно желая избавиться от каких-то навязчивых и ненужных мыслей. Даже когда он проехал и она видела лишь его спину, она все равно продолжала смотреть ему вслед. На спинке его инвалидной коляски она разглядела наклейку с надписью: «Я МУЖЧИНА, КОТОРЫЙ УВАЖАЕТ ЖЕНЩИН». Кроме того, ты мужчина, который кого-то мне напоминает, подумала Герт. Может, какого-то киноактера?

– Ну, Герт! – крикнул сын Мелани Хаггинс. – Давай же, качай! Я хочу раскачаться высоко-высоко! Хочу сделать солнышко!

Герт толкнула сильнее, хотя Стэнли был еще слишком мал, чтобы делать солнышко на качелях – нет уж, увольте. Сначала пусть подрастет. И все же его заливистый смех был донельзя заразительным. Она сама невольно заулыбалась и толкнула качели еще сильнее. Она больше не думала про инвалида в коляске. Хотя в подсознании что-то все-таки отложилось.

– Я хочу сделать солнышко, Герт! Ну, пожалуйста!

Ладно, подумала Герт, один разок можно.

– Ну хорошо. Держись крепче, герой.

Назад: VI. Храм быка

Дальше: VIII. Да здравствует бык