VI. Храм быка
1
Вечером в четверг, перед тем как лечь спать, Рози опять подключила в розетку свой новый телефон и позвонила Анне. Она хотела спросить, нет ли каких-нибудь новостей и не видел ли кто Нормана в городе. На оба вопроса Анна твердо ответила «нет». Сказала, что все спокойно, и напомнила старую поговорку про то, что отсутствие новостей – это само по себе хорошие новости. У Рози были свои сомнения на этот счет, но она не стала высказывать их вслух. Поколебавшись, она робко выразила соболезнования в связи со смертью бывшего мужа Анны. Она не знала, правильно ли поступает. Может быть, существуют какие-то правила, как вести себя в подобных ситуациях. Но она этих правил не знала.
– Спасибо, Рози, – ответила Анна. – Питер был человеком немного странным, с тяжелым характером. Он любил людей, но его самого любить было непросто.
– Мне он показался очень хорошим.
– Я в этом не сомневаюсь. Для людей незнакомых он был просто добрым самаритянином. Для своей же семьи и для тех, кто пытался с ним подружиться – а я знаю, о чем говорю, потому что он был мне и мужем, и другом, – он был, скорее, левитом, у которого есть свои принципы и который полностью пренебрегает мнением близких. Однажды во время праздничного обеда на День благодарения он швырнул праздничную индейку в своего брата Хэла. Не помню точно, о чем они тогда поспорили. Скорее всего об Организации Освобождения Палестины или о Сесаре Чавесе. Обычно они только и спорили, что на эти две темы.
Анна вздохнула.
– В субботу будут поминки. Мы все рассядемся на складных стульях, как на собрании Клуба анонимных алкоголиков, и будем по очереди говорить о нем. По крайней мере я думаю, что так оно все и пройдет.
– Звучит очень мило.
– Ты так думаешь?
Рози представила, как Анна при этих словах приподнимает брови в своей безотчетно высокомерной манере и становится еще больше похожей на Мод из старого сериала.
– А по-моему, глупо звучит. Но ты, возможно, права. Но как бы там ни было, мне надо будет уйти с пикника на какое-то время. Я должна быть на поминках. Женщины этого города – те, которые на себе испытали, что значит боль и унижение, – потеряли в его лице настоящего друга. И это не просто слова.
– Если это Норман… – начала было Рози.
Но Анна решительно ее перебила:
– Я так и знала, что это сейчас начнется. Я работала с женщинами, которых долгие годы терзали, калечили и унижали, и я знаю, что у многих из них развивается мания мазохистского величия. Типичный признак синдрома забитой женщины, наряду с комплексом неполноценности, отчужденностью и депрессией. Ты помнишь, когда взорвался «Челленджер»?
– Да… – Рози не понимала, к чему клонит Анна, но взрыв космического корабля она помнила хорошо.
– Так вот, вечером в тот же день ко мне пришла женщина, вся в слезах. На руках и щеках у нее были бордовые кровоподтеки. Она щипала себя и била. Она сказала, что все эти мужчины и эта симпатичная учительница погибли по ее вине. Когда я спросила почему, она объяснила, что написала письмо в поддержку программы пилотируемых космических полетов. Причем не одно, а целых два письма. Одно в «Чикаго трибьюн», а второе – лично конгрессмену от своего округа. А все дело в том, что женщины, которых постоянно бьют и унижают, через какое-то время начинают принимать вину на себя. И не только за что-то конкретное, а вообще за все, что происходит.
Рози вспомнилось, как Билл провожал ее до Корн-билдинг, обнимая за талию. «Твоей вины в этом нет, – сказал он ей тогда. – Ты за Нормана не отвечаешь».
– Я долго не понимала, почему так происходит, – продолжала Анна. – Но теперь, кажется, я поняла. Кто-то должен быть виноват. Иначе вся эта боль, депрессия и одиночество выстраданы ни за что. От этой мысли можно свихнуться. А лучше быть виноватой, чем сумасшедшей. И тебе, Рози, пора сделать выбор.
– Я не понимаю.
– Ты все понимаешь, – мягко проговорила Анна, после чего разговор перешел на другие темы.
2
Через двадцать минут после того, как Рози повесила трубку, попрощавшись с Анной, она легла спать. Но заснуть не смогла. Она еще долго лежала в постели с открытыми глазами, засунув руки под подушку. Она смотрела в темноту, и перед ее мысленным взором проплывали лица, точно воздушные шарики в ночном небе. Роб Леффертс, похожий на доброго милого дядечку из благотворительной организации; ей представлялось, что он протягивает ей листовку, на которой написано: «Выйди из тюрьмы на свободу». Рода Симонс с карандашом в волосах, которая очень доходчиво ей объясняет, что чулук и чулок – это разные вещи. Герт Киншоу, эта планета Юпитер в человеческом обличье, одетая в огромные тренировочные штаны и майку размера XXXL с V-образным вырезом. Синтия Как-ее-там (Рози так и не смогла запомнить ее фамилию), веселая девочка-панкерша с двухцветными волосами, которая снова рассказывает, как в детстве она часами просиживала перед картиной, на которой была река, и ей казалось, что река на картине движется.
И, конечно же, Билл. Она видела его как наяву. Его карие глаза с зеленоватым отливом, его темные волосы, даже крохотный круглый шрам на мочке правого уха, которое он когда-то прокалывал (скорее всего еще в колледже, как говорится, по пьяни – чтобы доказать свою крутость), но потом вынул серьгу, и дырочка заросла. Она чувствовала его руку у себя на талии – теплая ладонь, сильные пальцы. Она вспомнила, как он иной раз задевал бедром ее ногу. Интересно, а он возбуждался, когда вот так прикасался к ней? Сейчас, наедине с собой, Рози готова была признать, что ее эти прикосновения возбуждали. Он был так не похож на Нормана. Это было все равно что встретить пришельца из другой звездной системы.
Она закрыла глаза. Она уже начала засыпать.
Еще одно лицо выплыло из темноты. Лицо Нормана. Он улыбался, но его серые глаза были холодны, как осколки льда. Я найду тебя, милая, сказал Норман. Я уже забросил блесну. Сейчас я лежу у себя в кровати – кстати, не так далеко отсюда – и пытаюсь поймать тебя на крючок. Уже очень скоро мы поговорим. И очень серьезно поговорим. Разговор будет коротким. И когда он закончится…
Он поднял руку. В руке был карандаш, марки «Монгол № 2». Очень остро заточенный карандаш.
В этот раз я не трону твои руки и плечи. В этот раз я сразу займусь глазами. Или, может быть, языком. Как тебе это понравится, дорогая? Когда я проткну карандашом твой лживый поганый язык…
Она широко распахнула глаза, и лицо Нормана исчезло. Она снова закрыла глаза и попыталась представить лицо Билла. На миг она испугалась, что у нее ничего не получится, что вместо Билла ей снова представится Норман. Но слава Богу, этого не случилось.
В субботу мы встретимся, подумала она, и проведем целый день вместе. Если он захочет поцеловать меня, я ему разрешу. И если захочет обнять, я ему разрешу. Это просто безумие, как я хочу быть с ним.
Она действительно уже засыпала, и в полудреме ей грезилось, что она уже приехала на пикник к озеру, куда они с Биллом поедут послезавтра. Кто-то еще расположился неподалеку. Наверное, семейство с ребенком. Потому что она явственно слышала плач ребенка, очень тихий плач. Затем вдалеке прогремел гром.
Как на моей картине, подумала она. На пикнике я ему расскажу о картине. Сегодня я просто забыла рассказать ему, потому что сегодня нам и так было о чем поговорить, но послезавтра…
Вновь прогремел громовой раскат, на этот раз ближе и громче. Теперь этот звук отозвался в ней страхом. Дождь испортит пикник на озере… и пикник «Дочерей и сестер» в Эттингерс-Пьер. А если дождь будет сильным, то, может быть, даже отменят концерт.
Не бойся, Рози. Гром гремит на твоей картине. Все это просто сон.
Но если все это только сон, то почему она чувствует подушку, под которую сунула руки, когда засыпала? Почему она чувствует, что ее пальцы переплетены? Почему она чувствует легкое одеяло, которым укрыта? Почему она слышит, как за окном проезжают машины?
Крик-крик-крик, стрекотали сверчки.
Тихо плакал ребенок.
Сквозь закрытые веки Рози увидела яркую алую вспышку, как будто рядом сверкнула молния. И вновь прокатился гром, на этот раз еще ближе.
Рози судорожно вздохнула и села в кровати. Сердце бешено колотилось в груди. Снаружи не было никаких молний. Никакого грома. Она по-прежнему слышала стрекот сверчков, но может быть, просто у нее звенело в ушах. Она взглянула в направлении окна и различила на стене под ним темный прямоугольник. Картина с Розой Мареной. Завтра она положит ее в продуктовую сумку и возьмет с собой на работу. Может быть, Рода или Керт знают какую-нибудь багетную мастерскую поблизости, где полотно вставят в новую раму.
Она по-прежнему слышала тихий стрекот сверчков.
Это из парка, подумала Рози, снова укладываясь на подушку.
Но ведь окно-то закрыто, подала голос миссис Сама Рассудительность. В ее тоне сквозило сомнение, но пока еще не тревога. Ты уверена, Рози?
Конечно, она уверена. В конце концов уже почти лето, и сверчков становится все больше и больше… да и какая, собственно, разница? Ну ладно, пусть в этой картине действительно есть что-то странное. Хотя скорее всего все эти странные странности происходили у нее в голове, которая, наверное, еще не совсем поправилась. Но даже если все дело в картине… Ну так и что с того? Если бы в ней было что-то плохое, Рози бы это наверняка почувствовала. Так что плохого в ней не было ничего.
Но что-то опасное все-таки есть. И ты это чувствуешь, разве нет? Теперь в голосе миссис Сама Рассудительность звучали нотки тревоги. Не злое, не темное, не какое-то там еще. Но ответь честно, Рози: ведь ты же чувствуешь что-то опасное?
Да, какое-то смутное ощущение опасности все-таки было. Вернее, Рози не стала бы утверждать, что его там нет. Но с другой стороны, опасности подстерегают людей повсюду. Вспомнить хотя бы о том, что случилось с бывшим мужем Анны Стивенсон.
Но она не хотела вспоминать о том, что случилось с Питером Словиком. Она не хотела возвращаться в то место, которое на сеансах психотерапии в «Дочерях и сестрах» иногда называли Улицей Вины. Сейчас ей хотелось думать только о субботе, о предстоящем свидании с Биллом. Интересно, а если они с Биллом начнут целоваться… как это будет? Он обнимет ее за талию или положит руки ей на плечи? И что, интересно, она почувствует, когда он прикоснется губами к ее губам? Это, наверное, будет…
Ее голова почти соскользнула с подушки. Вновь прогремел гром. Теперь сверчки стрекотали вовсю, и один из них прыгал по полу рядом с кроватью, но Рози этого не замечала. На этот раз нить, соединявшая сон и явь, порвалась. И она уплыла в темноту.
3
Ее разбудила вспышка света, на этот раз не пурпурная, а ослепительно белая. За ней последовал гром – но уже не раскатистый грохот. Теперь он был больше похож на рев.
Рози села в кровати, хватая ртом воздух и прижимая к себе одеяло. Еще одна яркая вспышка молнии, осветившая комнату: стол, кухонную стойку, маленький диванчик, больше похожий на широкое кресло, открытую дверь в крохотную ванную, сдвинутую в сторону душевую занавеску в цветочек. Свет был действительно очень ярким, так что на сетчатке не подготовленных к нему глаз отпечатались четкие силуэты предметов. И еще пару секунд Рози видела комнату, хотя там опять воцарилась полная темнота. Только теперь все цвета изменились, как на негативе. Она не сразу сообразила, что по-прежнему слышит плач ребенка, а вот сверчки почему-то умолкли. И еще она слышала, как воет ветер. И не только слышала, но и чувствовала. Он шевелил волосы у нее на висках, и она различала шелест бумаги. Она оставила на столе ксерокопию следующего романа «Ричарда Расина», и ветер разметал листы по всему полу.
Это не сон, подумала она, опуская ноги с кровати. Она повернулась к окну, и у нее перехватило дыхание. Либо окно просто исчезло, либо вся стена превратилась в окно.
Вот только вид из окна был совсем не тот. Никакой Трентон-стрит, никакого Брайант-парка. Рози явственно видела женщину с картины – женщину в мареновом хитоне, которая стоит на вершине холма и смотрит вниз на развалины храма. Только теперь край ее короткого одеяния обвивался вокруг ее стройных, гладких бедер; теперь ее коса растрепалась, и светлые волосы, выбившиеся из косы, развевались на ветру; а в небе плыли иссиня-черные грозовые тучи. И еще Рози видела, как пони щиплет траву. Его мохнатая морда действительно двигалась.
И если это и вправду было окно, то оно было распахнуто настежь. Пони просунул морду в комнату, понюхал доски пола и, не найдя там ничего интересного, вновь принялся щипать траву со своей стороны.
Снова сверкнула молния, прокатился гром. Опять налетел порыв ветра, и Рози услышала, как на кухне по полу шуршат разбросанные страницы. Подол ее ночной рубашки бился на ветру и лип к ногам, когда она встала и медленно пошла к картине, которая теперь занимала все пространство от пола до потолка. Ветер взъерошил ей волосы, и она почувствовала свежий запах дождя.
Значит, скоро начнется, подумала она. И я промокну. Да, пожалуй, мы все промокнем.
РОЗИ, О ЧЕМ ТЫ ДУМАЕШЬ? – завопила ее здравомыслящая половина, миссис Сама Рассудительность. О ЧЕМ, БОГА РАДИ, ТЫ ДУМАЕШЬ…
Рози заглушила этот истерический голос – сейчас ей казалось, что она наслушалась его на всю оставшуюся жизнь – и остановилась перед стеной, которая уже не была стеной. Прямо перед ней, не дальше чем в пяти футах, стояла женщина со светлыми волосами, одетая в мареновый хитон. Она стояла в той же самой позе, как и на картине, но теперь Рози видела, как поднятая рука чуть-чуть движется, а левая грудь поднимается и опадает в такт дыханию.
Рози сделала глубокий вдох и шагнула в картину.
4
На той стороне было холодно – холоднее по крайней мере градусов на десять. Высокая трава щекотала ей ноги. На секунду Рози почудилось, что она слышит, как вдалеке – очень тихо – плачет ребенок, но потом плач затих. Она оглянулась, но комната за спиной исчезла. В том месте, где Рози вошла в этот мир, стояло старое и узловатое оливковое дерево. Его раскидистые ветки загораживали обзор. Под деревом был мольберт, рядом с ним – табурет. На табурете – открытый ящик с кистями и красками.
Холст, натянутый на мольберт, в точности совпадал по размерам с картиной, которую Рози купила в ломбарде «Город свободы». На картине была нарисовала ее комната на Трентон-стрит – именно под таким углом, под которым она была бы видна со стены, куда Рози повесила Розу Марену. Там была женщина, на картине. Явно сама Рози. Она стояла в центре комнаты, лицом к входной двери и спиной к зрителям. Ее поза слегка отличалась от позы женщины на холме – например, ее руки не были подняты над головой. И все же сходство было заметным, и это до смерти перепугало Рози. Кроме того, на картине была еще одна пугающая деталь: женщина на полотне была одета в синие брюки и розовую безрукавку. Именно эти брюки и именно эту безрукавку Рози собиралась надеть в субботу, на свидание с Биллом. У нее промелькнула дикая мысль: Мне нужно будет надеть что-то другое. Как будто сейчас от этого что-то изменится – если она потом оденется по-другому.
Что-то теплое и влажное ткнулось ей в руку, и Рози вскрикнула от неожиданности. Она обернулась и увидела пони, который смотрел на нее своими большими черными глазами. Смотрел, словно извинялся за то, что ее напугал. Над головой прогрохотал гром.
Рядом с нарядной повозкой, в которую был запряжен пони, стояла женщина в многослойном красном платье. Оно было длинным, почти до пола, но при этом совсем-совсем тонким, почти прозрачным; сквозь слои ткани проглядывала смуглая кожа цвета кофе со сливками. Сверкнула молния, и Рози увидела то, что она впервые заметила на картине в тот вечер, когда Билл пригласил ее поужинать в «Просто и вкусно»: тень от повозки на траве и тень женщины, как бы вырастающую из нее.
– Да не бойся ты, что ты как маленькая, – сказала женщина в красном платье. – Уж Радамантуса точно не надо бояться. Он не кусается. Разве что травку и клевер кусает, да. Он тебя просто понюхал, и всё.
Рози с облегчением вздохнула, потому что она поняла, что это была та самая женщина, которую Норман всегда называл (удрученным и даже обиженным тоном)«эта поганая шлюха». Венди Ярроу. Но Венди Ярроу была мертва, и, значит, это был сон. Что и требовалось доказать. Не важно, насколько все это казалось реальным. Не важно, насколько реальными были детали (например, на руке – там, где пони коснулся ее своей мордой, – осталось ощущение прикосновения чего-то мокрого), все равно это был сон.
Конечно, сон, сказала она себе. Наяву люди не входят в картины, Рози.
Но эта разумная мысль почему-то звучала неубедительно. Но женщина рядом с повозкой была давно умершей Венди Ярроу, и это все-таки убедило Рози, что она спит и видит сон.
Вновь налетел порыв ветра, и Рози снова услышала плач ребенка. Теперь Рози заметила кое-что еще, чего не замечала раньше: на сиденье повозки стояла большая корзина, сплетенная из тростника. Ее ручка была украшена шелковыми лентами, по углам красовались банты из таких же лент. С одной стороны свисал край розового вязаного одеяла.
– Рози.
Голос был низкий, с приятной хрипотцой. И все же было в нем что-то не то. По спине Рози побежал холодок. Голос звучал как-то странно. И Рози еще подумала, что эту странность могла бы заметить только женщина – мужчина при звуках такого голоса думал бы только о сексе, забыв обо всем остальном. Но что-то с голосом было не так. Что-то очень не так.
Рози, вновь прозвучал странный неправильный голос, и она наконец поняла, в чем дело: это был не человеческий голос. Он как будто силился быть человеческим. Как будто пытался вспомнить, как должен звучать человеческий голос.
– Девочка, не смотри ей в лицо, – сказала женщина в красном платье. – Тебе не надо на это смотреть.
– Я вообще не хочу никуда смотреть, – отозвалась Рози. – Я хочу обратно домой.
– Я тебя понимаю, но сейчас уже поздно. Дороги назад больше нет. – Женщина погладила пони по шее. Ее черные глаза были серьезными и угрюмыми, а в уголках рта пролегли напряженные складки. – И вот еще что, ты ее не трогай. В смысле, не прикасайся. Она не желает тебе вреда, но в последнее время она за себя не отвечает. – Мулатка многозначительно постучала пальцем по виску.
Рози неохотно повернулась к женщине в хитоне и сделала один робкий шаг вперед. У женщины в алом хитоне была изумительно красивая кожа – на спине, на ее обнаженном плече и на шее внизу. С виду она была нежной, как шелк. Но выше на шее…
Рози не знала, что это были за темные пятна, похожие на сероватые тени. Впрочем, ей и не очень хотелось знать. Сначала она подумала, что это следы от укусов – вот такая безумная мысль, – но потом поняла, что это совсем не то. Рози слишком хорошо знала, как выглядят следы укусов. Может быть, это проказа? Или что-то похуже? Что-то заразное?
– Рози, – в третий раз произнес мягкий и хриплый голос, и было в нем что-то такое, от чего Рози захотелось кричать. Как иногда ей хотелось кричать от улыбки Нормана.
Эта женщина – сумасшедшая. Все остальные причуды и странности, вроде пятен на коже… это все ерунда. Главное, что она сумасшедшая.
Сверкнула молния. Прогремел гром. Очередной порыв ветра со стороны руин храма от подножия холма донес до вершины холма детский плач.
– Кто ты? – спросила Рози. – Кто ты и почему я здесь?
Вместо ответа женщина протянула вперед правую руку и повернула ее так, чтобы Рози был виден белый кружок – шрам на внутренней стороне предплечья.
– Эта рана сильно кровоточила, а потом в нее попала инфекция, – проговорила она своим хрипловатым чувственным голосом.
Рози тоже протянула руку вперед, только не правую, а левую. У нее на предплечье был точно такой же шрам. Ей вдруг стало страшно, потому что она поняла: если бы она надела такой же короткий мареновый хитон, она надела бы его так, что обнаженным было бы правое плечо, а не левое, как у женщины с картины. И золотой браслет она надела бы на левое предплечье, а не на правое.
Женщина на холме была ее зеркальным отражением.
Женщина на холме была…
– Ты – это я, правда? – выдохнула Рози. А когда женщина с длинной светлой косой слегка повела плечом, как будто собираясь развернуться, Рози пролепетала дрожащим голосом: – Только не оборачивайся, я не хочу на тебя смотреть!
– Не торопись, ибо всему свое время, – проговорила Роза Марена со странным спокойствием в голосе, в котором, однако, чувствовался нажим. – На самом деле, ты – Рози. Ты – Настоящая Рози. Помни об этом, даже когда позабудешь обо всем остальном. И помни еще об одном: я отплачу. Я всегда возвращаю долги. Что бы ты для меня ни сделала, я сделаю то же и для тебя. Поэтому мы с тобой встретились. Это наше ка.
Молния вспорола небо; грянул гром; ветер прошелестел в ветвях старой оливы. Светлые волоски, выбившиеся из косы Розы Марены, бешено развевались. Даже в этом неверном свете они были похожи на золотые нити.
– А теперь иди, – сказала Роза Марена. – Иди вниз и принеси мне моего ребенка.
5
Очередной порыв ветра вновь донес до вершины холма детский плач – словно тихое эхо слабого голоса за тысячи миль отсюда. Рози глянула вниз на развалины храма, и ей опять стало страшно. Даже отсюда, с холма на картине, храм казался ненастоящим. Он по-прежнему не вписывался в перспективу и поэтому производил неприятное, жутковатое впечатление. К тому же у Рози вдруг разболелись груди, как это часто бывало в первые месяцы после выкидыша.
Рози открыла рот, еще даже не зная, что она сейчас скажет. Она знала только, что ни за что не пойдет туда, к храму. Но прежде чем она успела сказать хоть слово, ей на плечо легла чья-то рука. Рози вздрогнула и обернулась. Это была темнокожая женщина в красном. Она покачала головой, как бы предостерегая Рози от необдуманных слов, вновь постучала пальцем по виску и указала глазами на развалины храма у подножия холма.
Другая рука – холодная, как могильный камень, – схватила Рози за запястье. Она обернулась и буквально в последний момент поняла, что женщина в мареновом хитоне все-таки повернулась к ней и теперь смотрит ей прямо в лицо. Рози быстро опустила глаза, чтобы не увидеть ее лица. У нее в голове пронеслась смутная мысль о горгоне Медузе. Теперь Рози увидела тыльную сторону руки, которая сжимала ее запястье. На светлой коже явственно выделялся какой-то темно-серый нарост, который смутно ассоциировался у Рози с каким-то хищником, притаившимся в океанских глубинах (ну конечно же, с морским дьяволом). Ногти были темными и неживыми. Рози увидела, как из-под одного из этих мертвых ногтей выполз маленький белый червячок.
– Иди вниз, – сказала Роза Марена. – Сделай для меня то, что я не могу сделать сама. И помни: я отплачу.
– Хорошо. – Рози вдруг охватило жуткое, извращенное желание взглянуть в лицо этой женщине. Чтобы увидеть, какое оно. Может быть, это будет ее собственное лицо в темных пятнах неизлечимой болезни, которая пожирает тебя заживо и сводит с ума. – Хорошо, я пойду, я попробую, только не заставляй меня на тебя смотреть.
Роза Марена разжала руку и отпустила ее запястье… но медленно, настороженно, словно готовясь вновь схватить Рози, если она вдруг почувствует хотя бы малейшее колебание с ее стороны. Затем Роза Марена приподняла руку и указала мертвенно-серым пальцем на подножие холма, как Призрак Будущего Рождества указывал Эбенезеру Скруджу на его могилу.
– Ну, иди, – сказала Роза Марена.
Рози медленно пошла вниз по склону. Она шла, по-прежнему не поднимая глаз, и поэтому видела, как высокая жесткая трава обвивает ее босые ноги. А потом воздух взорвался могучим раскатом грома. Рози испуганно подняла глаза и увидела, что женщина в красном платье идет вместе с ней.
– Ты пойдешь со мной? Ты мне поможешь? – спросила Рози.
– Я пойду с тобой только до того места. – Женщина в красном указала глазами на упавшую колонну. – Дальше мне нельзя. У меня та же зараза, что и у нее. Но у меня пока только начальная стадия.
Она подняла руку, и Рози увидела бесформенное розовое пятно, извивавшееся по ее руке – то есть внутри руки – между запястьем и предплечьем. Второе такое же было на ее ладони. Оно, кстати, выглядело не так плохо. И напомнило Рози о клевере, который она нашла между половицами у себя в комнате. Ее комната – ее дом, который она считала своим убежищем, – сейчас казалась такой далекой, почти нереальной. Возможно, она и была нереальной. Возможно, она была просто сном, как и вся ее прошлая жизнь, а настоящей реальностью был этот холм, этот мир под грозовым небом.
– Их у меня только два, пока что, – сказала женщина в красном платье. – Но и этих двух хватит, чтобы закрыть мне дорогу вниз. Этот бык сразу меня учует. Нужна-то ему буду я, но убьет он нас обеих.
– Какой еще бык? – испугалась Рози. Они уже почти дошли до упавшей колонны.
– Эриний. Он охраняет храм.
– Какой храм?
– Женщина, не трать время на мужские вопросы.
– Я не понимаю… что значит «мужские вопросы»?
– Те, на которые ты уже знаешь ответы, девочка. Иди-ка сюда.
«Венди Ярроу» остановилась возле упавшей колонны, густо заросшей мхом, с нетерпением взглянула на Рози. Теперь до храма было уже совсем близко. Рози взглянула туда, и у нее сразу же разболелись глаза. Как бывает, когда смотришь фильм с размытым и расфокусированным изображением. Она видела какие-то странные выпуклости в тех местах, где их раньше не было; какие-то смутные тени, которые исчезали, стоило ей моргнуть.
– У Эриния только один глаз, да и тот слепой, но зато нюх у него отменный. Сейчас не твое время, подруга?
– Какое время?
– Ну, не твоя фаза луны?
– Какая фаза?
– Ну, месячная.
Рози отрицательно покачала головой.
– Хорошо. Потому что иначе нам бы с тобой несдобровать. У меня теперь месячных не бывает. Давно уже не было. Вот с тех пор, как я подцепила болезнь. А это погано, потому что та кровь лучше всего подходит. Да ладно. Пока что…
Оглушительный раскат грома прокатился по небу прямо у них над головой. На землю упали первые капли дождя, холодные как лед.
– Нам надо поторопиться! – сказала «Венди Ярроу», женщина в красном платье. – Оторви два куска от ночной рубашки – узкую полосу типа бинта, чтобы перевязать ранку, и побольше лоскут. Такой, чтобы в него можно было завернуть камень, а потом связать концы. Только не спорь и не задавай больше вопросов, ладно. Просто делай, как я сказала.
Рози нагнулась, взялась за край своей хлопковой рубашки и оторвала от подола большой лоскут, обнажив левую ногу почти до колена. Теперь ее рубашка чем-то напоминала платье, в каких работают официантки из китайских ресторанов. От этого лоскута Рози оторвала еще узкую полосу. Потом подняла глаза и застыла в испуге, потому что увидела, что «Венди Ярроу» держит в руке здоровенный кинжал самого что ни есть зловещего вида. Рози понятия не имела, откуда «Венди» его достала. Разве что она носила его на бедре, как героини приторно-любовных романов Пола Шелдона, где всему есть свое объяснение, пусть даже и притянутое за уши.
Возможно, там она его и прячет, подумала Рози. Она знала, что и сама не отказалась бы от такого ножа, если бы ей приходилось делить компанию с женщиной в мареновом хитоне. Она опять вспомнила, как эта женщина, – которая и в самом деле делит компанию с той, другой, – постучала себя по виску и сказала, чтобы Рози ее не трогала. В смысле, не прикасалась. Она не желает тебе вреда, сказала тогда «Венди Ярроу», но в последнее время она за себя не отвечает.
Рози открыла было рот, чтобы спросить женщину, стоявшую у колонны, что она собирается делать с кинжалом… но сочла за лучшее промолчать. Если мужские вопросы – это те, на которые ты уже знаешь ответ, то это был явно мужской вопрос.
«Венди» как будто почувствовала ее взгляд и подняла глаза.
– Сперва будет нужен большой лоскут, – сказала она. – Так что держи его наготове.
Не успела Рози ответить, как «Венди» уже поднесла острие кинжала себе к плечу и проколола кожу. Она прошептала несколько слов – быть может, молитву, но Рози не разобрала – и провела ровную линию вдоль предплечья. Разрез сразу же сделался алым. Точно под цвет ее платья. Потом кожа и подкожные слои разошлись в стороны, рана раскрылась и набухла кровью.
– Ооо, больно-то как! – простонала женщина, затем протянула руку с кинжалом к Рози. – Давай его сюда. Большой лоскут. Большой, говорю!
Рози вложила лоскут ей в руку. Она была смущена и напугана, но ее не мутило – она вообще спокойно переносила вид крови. «Венди Ярроу» скомкала ткань, приложила ее к ране, подержала так пару секунд, потом перевернула и опять приложила к ране. Она не собиралась остановить кровь – она хотела, чтобы материя пропиталась кровью. Когда она протянула лоскут обратно Рози, тот был уже не василькового цвета. Цвет стал гораздо темнее, но… это был очень знакомый цвет. Голубой слился с алым, и получился цвет розы марены.
– Теперь найди какой-нибудь камень и заверни его в тряпку, – сказала женщина. – Потом сними с себя эту хламиду и заверни в нее узелок с камнем.
Рози ошарашенно уставилась на нее. Эти слова поразили ее куда больше, чем вид крови, что текла из руки у женщины.
– Я не могу, – пробормотала она. – У меня под ней ничего нет!
«Венди» невесело усмехнулась.
– Кого здесь стесняться? Меня?! Давай делай, что сказано, и не спорь. Только сначала давай мне второй лоскут, пока я тут кровью не истекла.
Рози протянула ей узкую полоску ткани, которая еще была голубой, и женщина с кожей кофейного цвета ловко перевязала себе руку. Слева сверкнула молния. Где-то упало дерево – с долгим, протяжным скрипом. Потом грянул гром. Целая канонада гремящих раскатов. Рози ощутила в воздухе запах меди, как от только что отштампованных монет. А потом хлынул дождь – как будто молния распорола дно какого-нибудь небесного водохранилища. Из-за сильного ветра его холодные струи летели почти что горизонтально. Студеные капли упали на комок материи, который Рози держала в руке. От него пошел пар, а сквозь ее пальцы потекли розовые струйки воды, смешанной с кровью. Они были похожи на земляничный «Кул-Эйд».
Стараясь не думать о том, что она делает и зачем, Рози закинула руки назад, ухватилась за ворот рубашки, нагнулась вперед и стащила ее через голову. Дождь обрушился на нее, как ледяной душ. Колючие капли хлестали по ее щекам, по плечам и по незащищенной спине. У нее перехватило дыхание. Она вся покрылась гусиной кожей.
– Ай! – сдавленно вскрикнула Рози. – Холодина какая!
Ночная рубашка еще не успела промокнуть, и Рози прикрыла ею руку с окровавленной тряпкой. Она огляделась по сторонам и увидела камень размером с коричную булочку. Он лежал между двумя кусками упавшей колонны. Рози подобрала его и опустилась на колени, накинув ночную рубашку на голову и плечи. Обычно мужчины прикрываются так газетой, когда попадают под дождь без зонта. Под этим весьма ненадежным прикрытием она завернула камень в окровавленную ткань, оставив два длинных конца, которые потом туго связала вместе. Рози вздрогнула от отвращения, когда увидела, как разбавленная дождем кровь «Венди» капает с ткани на землю. Потом – как ей было сказано – она завернула этот узелок в ночную рубашку (которая уже промокла насквозь). Почти всю кровь уже смыло. Это был никакой не дождь. И даже не ливень. Это был настоящий потоп.
– А теперь иди! – сказала ей женщина в красном платье. – Иди в храм! Тебе надо пройти его прямо насквозь. Главное, не останавливайся, что бы ни случилось! Не подбирай ничего с земли и не верь ничему, что увидишь или услышишь. Здесь водятся призраки, это точно. Но даже в Храме Быка ни один призрак не причинит вреда живой женщине.
Рози била дрожь. Дождь заливал ей глаза, и поэтому все расплывалось в водянистой дымке. Капли воды стекали с кончика носа и висели на мочках ушей, как экзотические сережки. «Венди» смотрела ей прямо в лицо. Ее мокрые волосы прилипли к щекам и ко лбу. Темные глаза сверкали. Теперь ей уже приходилось кричать, чтобы заглушить ветер.
– Пройдешь через дверь позади алтаря и окажешься в саду, где все цветы и растения мертвые! Пройдешь через сад – увидишь рощу! В ней тоже всё мертвое. Все деревья сухие, кроме одного! Между садом и рощей течет ручей, так ты не пей из него, как бы тебе ни хотелось! Пить эту воду нельзя, ее даже трогать нельзя! Перейдешь на ту сторону по камням! Намочишь хоть палец, забудешь все, что ты знала, даже имя свое забудешь!
Вспышка молнии осветила небо. В ее резком сиянии грозовые тучи стали похожи на уродливые морды троллей. Никогда в жизни Рози не было так холодно. Никогда раньше ее сердце не билось так сильно. Сейчас оно изо всех сил гнало кровь, чтобы согреть заледеневшую под дождем кожу. И в который раз Рози задумалась: что это – сон или нет? Вообще-то на сон это мало похоже. Совсем не похоже.
– Иди в рощу! К мертвым деревьям! То, которое еще живо, – это гранатовое дерево! Под ним найдешь плод – возьми его семена! Но не вздумай попробовать плод. Даже руку, которой его будешь трогать, ко рту не подноси! За деревьями увидишь ступеньки. Спустишься по ним вниз! Там будет каменный зал. Разыщешь ребенка и принесешь его к нам сюда. Но берегись быка! Берегись Эриния! А теперь иди! У нас мало времени!
Храм быка с его странно искаженными пропорциями пугал Рози. Вот почему она испытала что-то вроде облегчения, когда поняла, что ее отчаянное желание скрыться от ледяного дождя пересиливает все страхи. Сейчас ей больше всего хотелось как можно скорее укрыться от ветра, дождя и молний. И еще ей хотелось быть под крышей – на тот случай, если вдобавок к дождю зарядит еще и град. Мысль о том, чтобы бродить голой под градом – пусть даже во сне, – казалась ей крайне непривлекательной.
Она сделала несколько шагов, но потом остановилась, обернулась и неуверенно посмотрела на женщину. «Венди» казалась такой же голой, как и она сама. Ее легкое красное платье прилипло к телу. Казалось, что оно просто нарисовано у нее на коже.
– Кто такой этот Эриний? – прокричала Рози. – Что он такое?
Она испуганно оглянулась на храм, как будто ждала, что какой-нибудь бог выйдет оттуда на звук ее голоса. Но никаких богов не было и в помине. Был только пустынный заброшенный храм. Его искаженные, словно вывернутые очертания дрожали под потоками воды.
Женщина с кожей кофейного цвета закатила глаза.
– Ну ты и дура, подружка! – прокричала она в ответ. – Иди давай! И побыстрее! Пока еще можешь идти!
И – почти тем же жестом, что и раньше ее госпожа, – она указала рукой на храм.
6
Голая и посиневшая от холода, Рози двинулась к храму. Она прижала к животу намокший комок материи, в который теперь превратилась ее ночная рубашка. Шагов через пять она увидела в высокой траве белую голову разбитой статуи. Она внимательно посмотрела на эту голову, ожидая увидеть лицо Нормана. Разумеется, это будет Норман. Так всегда и бывает в снах. Впрочем, к этому Рози была готова.
Но нет. Залысина на лбу, мясистые щеки и роскошные усы в стиле Дэвида Кросби… это был тот самый мужик, который стоял в дверях бара «Пропусти рюмочку» в тот кошмарный день, когда Рози блуждала по городу в поисках «Дочерей и сестер». Когда она заблудилась.
И я опять заблудилась, подумала она.
Она прошла мимо каменной головы. Длинный мокрый стебель травы, прилипший к белой щеке, был похож на зеленый шрам. Пустые глаза без зрачков, слезящиеся дождем, как будто подглядывали за Рози. Ей вдруг почудилось, что у нее за спиной кто-то шепчет: Эй крошка шикарные сиськи не хочешь чуток поразвлечься ну чего скажешь я бы тебе впялил сзади давай заходи позабавимся ну чего скажешь?
Она поднялась по ступеням храма – предательски скользким из-за побегов плюща и дикого винограда, устилавших мокрые камни. Ей было страшно. Ее пугала непроглядная тьма под сводами древнего храма. И еще ей показалось, что каменная голова повернулась, выдавливая воду из промокшей земли, чтобы взглянуть на ее голый зад.
Не думай об этом, не думай об этом, не думай.
Она подавила в себе желание побежать – поскорее укрыться от пронизывающего дождя и от этого жадного взгляда, который ей лишь представлялся. Она пошла медленно и осторожно, чтобы не угодить ногой в одну из многочисленных выбоин в раскрошившемся камне. Ступени действительно были все в дырах с зазубренными краями. Здесь можно запросто вывихнуть ногу. Или даже сломать. И это, наверное, был бы еще не худший вариант: кто знает, какие ядовитые твари прячутся в этих темных щелях и только и ждут, как бы кого ужалить или укусить?
Вода капала с ее ключиц, стекала ручьями по позвоночнику. Ее бил озноб. Никогда в жизни ей не было так холодно. Но она все равно помедлила на последней ступеньке, чтобы рассмотреть барельеф над широким темным провалом – входом в храм. На картине его видно не было. Его скрывала тень от козырька крыши.
На барельефе был изображен парень-подросток с жестким суровым лицом. Он стоял, прислонившись к чему-то похожему на телефонную будку. Волосы спадали на лоб, воротник куртки был поднят. С нижней губы свисала сигарета, а небрежная, расслабленная поза сообщала о том, что перед вами стоит Мистер-Круче-чем-Яйца образца конца семидесятых. Эй, крошка, говорила вся его поза. Эй, крошка, эй, крошка, как насчет оттянуться? Не хочешь чуток поразвлечься? Я бы тебе впялил сзади, что скажешь?
Это был Норман.
– Нет, – прошептала Рози. Это был почти стон. – О нет.
О да. Это был Норман. Норман из тех времен, когда Призрак Будущих Побоев только еще маячил где-то в туманном будущем. Норман из тех времен, когда он частенько стоял вот так, прислонившись спиной к телефонной будке на углу Стейт-стрит и Сорок девятого шоссе в самом центре Обрейвилля (Обрейвилля, подумать только!). Норман, который разглядывал проезжавшие мимо машины под звуки песни «Би Джиз» «Ты будешь танцевать», что доносилась из распахнутых настежь дверей бара «Финнеган», где музыка всегда надрывалась на полную громкость.
Ветер на мгновение поутих, и Рози опять услышала плач ребенка. Похоже, ребенок плакал не от боли. Скорее всего он был просто голодный. Эти слабые крики заставили ее оторвать взгляд от кошмарного барельефа. Рози двинулась вперед, но перед тем как шагнуть в темный проем, она все-таки подняла взгляд… как будто что-то ее заставило. Молодой Норман исчез, если он там вообще был. Теперь на месте барельефа красовалась надпись, выбитая в камне: ОТСОСИ МОЙ ТУХЛЫЙ ЧЛЕН.
В снах всегда все меняется, подумала Рози. Они текут, как вода.
Она оглянулась назад и увидела «Венди», которая так и стояла возле упавшей колонны. Теперь ее прилипшее к телу платье больше походило на сморщенную корку грязи на коже. Рози подняла свободную руку и помахала ей, даже не зная, видит ли ее «Венди». Та помахала в ответ, уронила руку и опять замерла неподвижно. Похоже, секущие струи дождя ее ни капельки не беспокоят.
Рози шагнула в широкий холодный проем, вошла в храм и тут же остановилась – вся напряженная, настороженная и готовая сразу отпрянуть назад, если там будет… ну… она даже не знала, что там вообще может быть. «Венди» сказала, чтобы она не боялась призраков, но Рози подумала, что женщине в красном легко говорить. Она-то сюда не пошла, а осталась стоять у колонны.
Она почему-то решила, что внутри должно быть теплее, чем снаружи. Но она не почувствовала тепла – а только глубокий холод сырого камня: промозглый холод, присущий склепам и мавзолеям. На миг ей показалось, что она просто не сможет заставить себя шагнуть в это темное пространство, по которому ветер носил сухие опавшие листья. Там было холодно… слишком холодно. Рози встала на пороге, дрожа и хватая воздух мелкими глотками. Она плотно прижала руки к груди, пытаясь хоть как-то согреться. От кожи шел пар. Рози дотронулась пальцем до левого соска и вовсе не удивилась, когда обнаружила, что он твердый как камень.
Но она все же пошла вперед. Ее подстегнула кошмарная мысль о том, каково ей будет стоять перед Розой Мареной с пустыми руками. Она шагнула в храм, двигаясь медленно и осторожно и напряженно прислушиваясь к далекому плачу ребенка. Казалось, что он доносится за много миль отсюда и слышит она его только благодаря некоей хрупкой мистической связи.
Иди вниз и принеси мне моего ребенка.
Кэролайн. Имя, которым Рози когда-то хотела назвать свою дочь – нерожденную дочь, которую Норман выбил из нее кулаками, – легко и естественно всплыло в сознании. В грудях опять появилось свербящее жжение. Она потрогала их и поморщилась – настолько чувствительной стала кожа.
Когда глаза немного привыкли к сумраку, Рози увидела, что внутри Храм Быка был очень похож на христианский собор. На самом деле он напомнил ей Первую методистскую церковь Обрейвилля, которую она посещала два раза в неделю, пока не вышла замуж за Нормана. В Первой методистской они обвенчались; и оттуда же увезли на кладбище ее отца, мать и маленького брата, которые погибли в автокатастрофе. В этом храме тоже стояли старые деревянные скамьи. Задние были повалены и наполовину засыпаны прелыми листьями, которые почему-то пахли корицей. Ближе к алтарю скамьи стояли аккуратными рядами. На них через равные промежутки лежали толстые черные книги, похожие на Методистскую Книгу Гимнов и Песнопений, которую Рози помнила с детства.
Рози медленно пошла по проходу, словно невеста к алтарю – но невеста какая-то странная, обнаженная. Теперь ее внимание привлекло другое. Запах этого места. К приятному запаху прелых листьев, которые долгие годы влетали сюда через открытую дверь, примешивался и другой, гораздо менее приятный. Он был немного похож на запах плесени, немного – на запах свежевскопанной земли, немного – на запах запущенного кариеса, но это был совершенно отдельный запах. Может быть, застарелого пота? Возможно. И вполне вероятно, что и других секреций. Может быть, спермы. И еще крови.
Когда Рози немного определилась с запахом, ее ждало еще одно неприятное открытие. У нее появилось ясное ощущение, что за ней наблюдают чьи-то недобрые глаза. Она буквально физически ощущала, как они внимательно изучают ее обнаженное тело и, может быть, отмечают каждый его изгиб и запоминают движения мускулов под ее мокрой, блестящей кожей.
Нам надо поговорить. И очень серьезно поговорить, ей показалось, что сквозь глухой стук дождя по крыше и шорох листьев под ногами она явственно слышит голос. Шепот храма. Очень-очень серьезно поговорить… и мы быстро закончим, да, Рози? Нам не понадобится много времени, чтобы сказать то, что нам нужно сказать.
Она остановилась рядом со скамьей в переднем ряду и взяла книгу. Когда она открыла ее, ей в нос ударил такой сильный запах гнили, что она чуть не хлопнулась в обморок. Изображение в верхней части страницы никогда не встречалось ей в сборниках методистских гимнов во времена ее молодости. Там была нарисована женщина, которая стояла на коленях и брала в рот у мужчины, у которого вместо ступней были копыта. Его лицо было только намечено несколькими штрихами, но Рози все же увидела поразительное сходство… или только подумала, что увидела. Мужчина с картинки был очень похож на бывшего напарника Нормана, Харли Биссингтона, который усердно заглядывал ей под юбку всякий раз, когда она садилась.
Ниже рисунка на пожелтевшей странице шел текст. Буквы были какие-то непонятные. Кириллические. Прочесть, что написано, Рози при всем желании не могла, но письмена все равно казались ей очень знакомыми. Через пару мгновений она сообразила почему: точно такие же буквы были в газете, которую читал Питер Словик, когда она подошла к киоску «Помощь в дороге» и заговорила с ним.
А потом картинка в книжке вдруг ожила и сдвинулась с места. Рози так испугалась, что едва не уронила тяжелую книгу. Ей показалось, что темные линии рисунка поползли к ее пальцам – белым, с наморщенной от дождя кожей, – оставляя за собой грязные склизкие следы. Рози захлопнула книгу, и у нее сдавило горло от противного хлюпанья, которое донеслось изнутри, из-под обложки. Она бросила книгу на скамью. То ли стук, с которым она упала, то ли ее собственный сдавленный вскрик встревожили летучих мышей, которые вылетели из сумрака наверху (оттуда, где, как подумала Рози, располагались хоры) и стали выписывать круги и восьмерки под сводами храма. Их черные крылья, казалось, с большой неохотой тащили толстые бурые тушки сквозь густой влажный воздух. Вскоре мыши вернулись в свои темные убежища под потолком. Рози взглянула на алтарь и с облегчением обнаружила узкую дверь слева от него. Через дверной проем лился чистый белый свет.
Тыыыы насссстоящая Рооози, прошептал безъязыкий голос храма. В нем явно слышались довольные нотки. Иди сюда, нассстоящая Розззи, и ты испытаешшшь неззззабываемые ощщщущщщения…
Она решила не оглядываться и вообще не смотреть по сторонам. Она сосредоточилась только на двери и на льющемся из нее свете. Дождь постепенно стихал. Раньше он грохотал по крыше, теперь же прежняя мокрая дробь превратилась в тихое монотонное бормотание.
Это только для мужчин, Розззи, прошептал храм, а потом добавил одну фразу, которую всегда говорил Норман, когда не хотел отвечать на ее вопросы, но не был по-настоящему зол: Это мужские дела.
Проходя мимо алтаря, Рози мельком взглянула туда и сразу же отвела взгляд. На алтаре не было ничего – ни кафедры, ни таинственных книг, ни магических символов. Но зато на каменном полу темнело – еще одна тень в форме ската, морского дьявола. Пятно было ржавого цвета, и Рози сразу подумала, что это кровь. И судя по размерам пятна, крови здесь пролилось много. По-настоящему много.
Это как ловушка для тараканов, Роззззи, прошептал храм, и листья зашуршали по полу. Их шелест напоминал зловещий смех, который с шипением вырывается сквозь истертые зубы. Войти – завсегда пожалуйста, а вот выйти и не надейся.
Рози пошла к двери, глядя прямо перед собой и стараясь не обращать внимания на этот голос. Она уже была готова к тому, что дверь захлопнется, как только она подойдет к ней поближе, но этого не случилось. И из-за двери не выскочило привидение с лицом Нормана. Рози вышла на маленькое крыльцо и почувствовала запах омытой дождем травы. Хотя дождь еще шел, стало заметно теплее. Со всех сторон слышался шум падающих капель. Прогремел гром, но уже тише – гроза уходила. И вновь в отдалении послышался плач ребенка.
Сад был разделен на две части – слева цветы, справа овощи – но все они были мертвы. Впечатление было такое, что растения погибли в результате какого-то внезапного стихийного бедствия. И буйная зелень, которая, словно раскрытые для объятий руки, окружала этот мертвый пустырь, только усугубляла гнетущее впечатление – это было все равно что смотреть на труп, глаза которого открыты, а язык вывален изо рта. Повсюду возвышались огромные подсолнухи с сухими желтыми стеблями и мертвыми скрученными лепестками. Они были похожи на смертельно больных охранников, которые сторожат тюрьму, где все заключенные умерли. Земля под сухими цветами была усыпана опавшими лепестками, и Рози вдруг посетило страшное воспоминание о том, как она пришла на кладбище спустя месяц после похорон всей своей семьи. Тогда она вышла на маленький кладбищенский дворик, чтобы собраться с мыслями и успокоиться… и там ей стало плохо при виде груды гниющих цветов, сваленных возле каменной кладбищенской стены. От них исходил густой запах гнили и разложения, который заставил ее подумать о том, что происходит под землей с ее матерью, отцом и братом. О том, во что они превратились за этот месяц.
Рози поспешно отвела взгляд от цветов, но то, что она увидела на овощных грядках, было не лучше: одна из грядок была вся залита кровью. Рози протерла глаза, посмотрела еще раз и с облегчением вздохнула. Это была не кровь, а помидоры. Двадцать футов опавших гнилых помидоров.
Рози.
На этот раз с ней заговорил не храм. Это был голос Нормана, и он доносился прямо у нее из-за спины. Она вдруг поняла, что чувствует запах его одеколона. Все мои мужчины пахнут «Английской кожей» («English Leather») или не пахнут вообще, вспомнился ей один глупый рекламный ролик, и у нее по спине пробежал холодок.
Он стоял у нее за спиной.
Совсем рядом.
Сейчас он протянет руку…
Нет. Я в это не верю. Не верю, даже если я верю.
Конечно, это была идиотская мысль. Может быть, даже достойная войти в Книгу рекордов Гиннесса в разделе «Самые идиотские мысли». Но она, как ни странно, помогла Рози успокоиться. Очень медленно – Рози знала, что если она попытается двигаться хоть чуточку побыстрее, то может полностью потерять самообладание – она спустилась по трем каменным ступенькам (они были гораздо меньше, чем ступени у входа в храм) и вошла в Сад Быка, как она назвала про себя это место. Дождь еще шел, но уже совсем слабый, а кошмарный порывистый ветер превратился теперь в легкое дуновение. Рози прошла между двумя рядами бурых и согнутых кукурузных стеблей (она ни за что не пошла бы босиком по этим гнилым помидорам; ее мутило при одной только мысли о том, как они будут хлюпать и лопаться у нее под ногами). Где-то, уже совсем близко, шумел ручей. Плеск воды становился все громче и громче. Когда Рози вышла из кукурузы, она увидела, что до ручья остается не больше пятнадцати футов. Сам он был около десяти футов в ширину и при нормальных условиях – довольно мелким, судя по покатым берегам. Но сейчас его уровень поднялся из-за дождя. Над водой были видны только самые верхушки четырех больших белых камней, по которым можно было перейти на ту сторону. Камни были похожи на черепашьи панцири.
Вода в ручье была смолисто-черной, без единого отблеска. Как будто она поглощала свет. Рози подошла к ручью, едва сознавая, что свободной рукой она на ходу выжимает воду из своих намокших волос. Приблизившись к воде, она ощутила характерный запах минералов. В нем явственно чувствовался сильный металлический привкус, но в то же время он был странно приятным. Ей вдруг до смерти захотелось пить. Горло стало сухим и шершавым, как наждак.
Не пей из него, как бы тебе ни хотелось! Пить эту воду нельзя.
Да, именно так она и сказала. И еще она добавила, что если Рози намочит в воде хотя бы палец, она забудет все, что знала, даже собственное имя. Но так ли это страшно? В особенности если она забудет, что делал с ней Норман, и что он еще может с ней сделать, и что из-за нее он убил человека?
Она сглотнула и услышала сухой щелчок в горле. И снова почти не осознавая, что делает, Рози провела рукой по боку, по груди и по шее, собирая влагу. Она поднесла ладонь ко рту и жадно ее облизала. Но это не утолило ее жажду, наоборот, лишь разбудило ее по-настоящему. Черная вода немного поблескивала в тех местах, где она обтекала камни. Манящий запах металла и минералов, казалось, заполнил собой все сознание Рози. Она даже знала, какой вода будет на вкус – пресноватой и мягкой, как холодный сироп. Она представляла, как вода омоет ее горло и желудок неизвестными солями и экзотическими минералами. Вкусом забвения. Она никогда больше не вспомнит тот день, когда миссис Пратт (белая как снег; только губы у нее были цвета черники) пришла к ней и сказала, что ее семья, вся ее семья, погибла в аварии на шоссе. Она никогда больше не вспомнит того мужчину в дверях «Пропусти рюмочку» и ту злобную толстуху, которая называла женщин из «Дочерей и сестер» «лесбиянками паршивыми, которые на пособие живут – ни хрена не делают». Она никогда больше не вспомнит о том, как сидела в углу, и едва не теряла сознание от боли в почках, и при этом напоминала себе, что если ее будет рвать, то нельзя, чтобы ее вырвало на пол. Было бы так хорошо позабыть обо всем об этом. Есть вещи, которые будет не жалко забыть. И есть вещи – вроде того, что Норман делал с ней теннисной ракеткой, – которые просто необходимо забыть. Только вот большинству людей не предоставляется такой шанс. Даже во сне.
Рози била дрожь. Она не могла оторвать взгляд от воды, похожей на густые чернила, укрытые сверху тонким прозрачным шелком. Горло горело огнем. Она представляла, как ляжет на живот, опустит голову в воду и начнет пить, как лошадь.
Но ты забудешь и Билла тоже, прошептала миссис Сама Рассудительность чуть ли не извиняющимся тоном. Забудешь его глаза с зеленоватым отливом и маленький шрамик на мочке уха. Есть вещи, которые стоит запомнить и помнить всю жизнь. И ты это знаешь, правда?
Без дальнейших раздумий (Рози была не уверена, что даже мысли о Билле смогут ее удержать, если она будет медлить и дальше) она шагнула на первый камень. Шагнула, раскинув руки в стороны для равновесия. Подкрашенная кровью вода по-прежнему стекала с ее скомканной ночной рубашки. В центре комка, словно косточку в персике, она ощущала камень. Она застыла – левая нога на камне, правая на берегу – и попыталась собраться с духом. Потом перенесла правую ногу на второй камень. Пока что все шло нормально. Рози приподняла левую ногу и шагнула на третий камень. На этот раз она все-таки потеряла равновесие. Ее качнуло вправо, и она взмахнула левой рукой, чтобы удержаться. В ушах ревел шум бегущей воды. Спустя пару мгновений она все-таки выровняла корпус. Она стояла на камнях посередине ручья, и теперь у нее в ушах отдавался стук сердца.
Рози испугалась, что может замерзнуть, если будет стоять без движения слишком долго. Она шагнула на последний камень, а потом – на покрытый мертвой травой берег. Она сделала всего три шага по направлению к деревьям и вдруг поняла, что ее жажда прошла как дурной сон.
Впечатление было такое, как будто когда-то давно здесь были заживо похоронены могучие великаны, которые все-таки умерли, пытаясь выбраться из своих могил; деревья были как мертвые руки, их голые стволы тянулись к небу, безмолвно вопия об убийстве. Искореженные переплетенные ветви создавали причудливый геометрический узор на фоне неба. Между стволами вилась тропинка. Ее охранял каменный мальчик с огромным фаллосом в состоянии мощной эрекции. Руки он держал над головой. Когда Рози проходила мимо статуи, каменные глаза, лишенные зрачков, обратились в ее сторону. Она была в этом уверена.
Эй, крошка! – прозвучал у нее в голове голос каменного мальчика. Как насчет оттянуться? Я бы тебе впялил сзади, что скажешь?
Рози отшатнулась, выставив перед собой руки, словно защищаясь… но каменный мальчик снова был просто статуей… если он и превращался во что-то другое, то всего на мгновение. С его непропорционально большого члена стекала вода. С эрекцией у нас никаких проблем, подумала Рози, глядя на его глаза без зрачков и какую-то слишком уж многозначительную улыбку (а раньше он улыбался? Рози попыталась вспомнить и не смогла). Норман бы тебе позавидовал.
Рози поспешно пошла по тропинке по направлению к мертвым деревьям. Она подавила в себе желание оглянуться и посмотреть, не пошел ли за ней каменный мальчик, намереваясь пустить в дело свой каменный инструмент. Она боялась, что ее перенапряженный мозг покажет ей то, чего на самом деле нет.
Дождь превратился в мелкую изморось, и Рози вдруг поняла, что не слышит ребенка. Может быть, он уснул. А может, быку Эринию надоел его плач, и он проглотил его, как канапе. Но как же ей разыскать ребенка, если он будет молчать?!
Всему свое время, Рози, шепнула миссис Сама Рассудительность.
– Тебе-то легко говорить, – пробормотала Рози в ответ.
Она пошла дальше, прислушиваясь к шуму дождевых капель в ветвях деревьев, и неожиданно осознала – хотя ей совсем не хотелось все это видеть, – что различает в коре человеческие лица. Это было совсем не так, когда ты смотришь на облака и картина на девяносто процентов создается твоим воображением. Это были настоящие лица. Искаженные криком лица. Рози казалось, что большинство из них были женщинами. Женщинами, с которыми очень серьезно поговорили.
Она прошла еще чуть вперед. Тропинка резко свернула в сторону, и прямо за поворотом Рози обнаружила, что путь преграждает упавшее дерево. Очевидно, во время недавней грозы в него ударила молния. Одна сторона ствола расщепилась и почернела. Несколько веток еще дымилось наподобие углей небрежно затушенного костра. Рози побоялась перелезать через упавший ствол – по всей опаленной и изуродованной стороне торчали острые щепки и куски развороченной древесины.
Она решила обойти дерево справа. С той стороны, где чернели могучие корни, вывороченные из земли. Она уже почти выбралась обратно на тропинку, как вдруг один из корней резко дернулся, рванулся вперед и обвился вокруг бедра Рози наподобие бурой змеи в комьях черной земли.
Эй крошка! Как насчет встать на карачки? Я бы тебе впялил сзади… не хочешь, сука?
Голос доносился из темной ямы на месте упавшего дерева, корень скользнул еще выше по бедру.
Не хочешь встать на карачки, Рози? Звучит заманчиво, правда? Я бы тебе вставил сзади. Уж впендюрил бы так впендюрил. По самые уши. Или тебе больше хочется отсосать мой протухший чл…
– Отпусти меня, – тихо проговорила Рози и прижала влажный комок ночной рубашки к корню, вцепившемуся ей в ногу. Его хватка мгновенно ослабла, и он ее отпустил. Она выскочила на тропинку. На бедре осталось красное кольцо – так сильно корень сдавил ей ногу, – но оно быстро бледнело. Рози подумала, что, наверное, она должна была испугаться. И, наверное, все это и затевалось именно для того, чтобы ее напугать. Однако фокус не удался. Потому что для женщины, которая четырнадцать лет прожила с Норманом Дэниэльсом, все эти страшилки казались не более чем бутафорией из идиотской комнаты ужасов в каком-нибудь затрапезном парке аттракционов.
7
Минут через пять Рози дошла до конца тропинки. Тропинка вывела ее на поляну идеально круглой формы, где росло дерево – единственное живое дерево во всем этом мертвом саду. Рози в жизни не видела такого красивого дерева. У нее даже дыхание перехватило от такой невозможной красоты. В детстве она посещала воскресную методистскую школу и была там одной из самых прилежных учениц, и теперь ей вспомнилась история про Адама и Еву в раю. И она подумала, что если рай действительно существовал и там действительно росло Древо познания добра и зла, то оно наверняка было похоже на это прекрасное дерево на поляне.
Его ветви, покрытые узкими длинными листьями ярко-зеленого цвета, клонились под тяжестью пурпурных плодов с густым малиновым отливом. Упавшие плоды покрывали всю землю под деревом. Они были того же цвета, что и короткий хитон белокурой женщины, на которую Рози так и не отважилась взглянуть. Среди упавших плодов было много совсем свежих и сочных. Должно быть, их сбило грозой, которая только что пронеслась над этим таинственным жутким местом. Но даже те паданцы, которые лежали на земле давно и успели подгнить, казались настолько соблазнительными, что рот у Рози переполнялся слюной при одной только мысли о том, как она подберет с земли пурпурный плод и вопьется в него зубами. Ей почему-то казалось, что на вкус этот плод будет терпким и сладким, с чуть заметной кислинкой – наподобие свежего ревеня, сорванного рано утром, или чуть недозревшей малины. Пока Рози как завороженная смотрела на дерево, с ветки сорвался тяжелый плод (она еще подумала, что он совсем не похож на гранат: не больше, чем, скажем, на ящик комода), упал на землю и раскололся, обнажив сочную мякоть цвета розы марены. В струях густого сока виднелись темные зернышки.
Рози сделала шаг по направлению к дереву и нерешительно остановилась. Ее раздирали самые противоречивые чувства. Умом она понимала, что наяву так не бывает – что это, наверное, просто сон. Но ее тело знало, что никакой это не сон. Потому что настолько реальных снов не бывает и быть не может. Сейчас Рози была точно стрелка компаса на местности с ярко выраженными магнитными аномалиями. Она металась от одного убеждения к другому, не в силах определиться. Наконец она все же склонилась к мысли, что это сон. Только очень живой и яркий. Слева от дерева был какой-то провал, отдаленно похожий на вход в подземку. Широкие белые ступени уходили вниз, в темноту. Над провалом белел алебастровый постамент, и на нем было выбито слово: «ЛАБИРИНТ».
По-моему, это уже чересчур, подумала Рози, но все равно пошла к дереву. Она рассудила так: ей были даны очень четкие указания, и если это действительно сон, то от нее не убудет, если она их выполнит. Даже наоборот. Чем скорее она закончит свои дела в этом сне, тем скорее она проснется у себя в постели под навязчивый звон будильника и будет спросонья шарить рукой по тумбочке, чтобы скорее оборвать его безжалостный самодовольный звон – пока от него не раскололась голова. Только на этот раз звон будильника станет для нее радостным избавлением. Она вся дрожит от холода. Ноги испачканы в жидкой грязи. На нее напал корень дерева. А каменный мальчик таращился на нее с таким похотливым вожделением, о котором мальчики его возраста в правильном мире еще даже не знают. Но самое главное, Рози была уверена, что, если она в ближайшее время не вернется к себе в квартиру, она точно сляжет с простудой, а то и с бронхитом. И тогда ее субботнее свидание накроется медным тазом. Не говоря уж о том, что она не сможет выйти на работу как минимум неделю.
Совершенно бредовая мысль о том, что человек может по-настоящему заболеть из-за прогулки во сне, почему-то не показалась Рози такой уж бредовой. На самом деле она вообще об этом не подумала. Рози подошла к дереву и опустилась на колени рядом с плодом, только что упавшим с ветки. Она долго смотрела на плод и представляла себе его вкус (уж конечно, он будет совсем не похож на вкус тех фруктов, которые можно купить в магазине). Потом она отвернула уголок ночной рубашки и оторвала от нее еще один лоскут. Она расстелила его на земле и принялась укладывать на него семена. Она решила, что хорошо придумала с лоскутом. Так ей будет удобнее нести семена.
Удобнее, да, размышляла она. Теперь остается только узнать, зачем я все это делаю.
Кончики пальцев мгновенно онемели, как будто в каждый вкололи новокаин. От плодов исходил изумительный аромат. Густой и сладкий, но совсем не цветочный. Рози он напоминал запах свежих домашних кексов и булочек, которые пекла бабушка. И еще он ей напомнил одно ощущение, которое никак не вязалось со старой бабушкиной кухней с ее истертым линолеумом на полу и выцветшими обоями: он ей напомнил о том, как бедро Билли касалось ее бедра, когда они шли, обнявшись, из скверика в студию.
Она уложила на лоскут две дюжины семян, потом на секунду задумалась, пожала плечами и собрала еще две дюжины. Хватит этого или нет? Идиотский вопрос. Ведь она даже не представляет себе, зачем вообще нужны эти семена. Ладно. Похоже, пора идти. Она снова услышала вдалеке плач ребенка. Но теперь это были лишь тихие всхлипы – звуки, которые издают малыши, когда устают плакать и засыпают.
Она свернула лоскут пополам и подогнула края. У нее получился конвертик, который напомнил ей пакетики с семенами, которые папа всегда покупал в «Берпи» под конец зимы – в те далекие времена, когда Рози ходила в воскресную методистскую школу в Обрейвилле. Она уже свыклась с тем, что она совсем голая. Ей больше не было стыдно. Но сейчас это ее раздражало – Рози нужен был карман, чтобы положить семена. Впрочем, как говорится: если бы наши желания были свиньями, магазины ломились бы от ветчины…
Рози – а если точнее, то умная-благоразумная миссис Сама Рассудительность – все-таки сообразила, что она собирается сделать. Буквально за миг до того, как ее перепачканные мареновым соком пальцы оказались у нее во рту. Рози поспешно отдернула руку. Сердце бешено колотилось в груди. Голова кружилась от сладко-терпкого аромата плодов. Не вздумай попробовать плод, говорила ей «Венди». Даже руку, которой его будешь трогать, ко рту не подноси!
Здесь столько ловушек.
Рози поднялась на ноги, глядя на свои перепачканные и онемевшие пальцы так, как будто видела их впервые. Потом попятилась прочь от дерева, которое стояло в пурпурном круге опавших плодов.
Это не Древо познания добра и зла, подумала Рози. И не Древо жизни. По-моему, это Древо смерти.
Налетел ветерок – пошелестел в ярко-зеленых листьях гранатового дерева. И листья как будто ожили и принялись шептать ее имя нестройным хором. Тихо и очень язвительно:
– Рози – Рози – Рози!
Она опять опустилась на колени. Положила на землю камень, завернутый в рубашку, а сверху на камень – конвертик с семенами. Потом сорвала пучок мокрой мертвой травы и принялась оттирать руку, которой брала семена. Конечно, живая сочная трава была бы гораздо лучше. Но живой травы здесь не было. Мареновые подтеки на коже заметно побледнели, но полностью все-таки не отмылись, а пурпурный сок под ногтями остался таким же ярким. Рози подумала, что эти подтеки – как родимые пятна, от которых избавиться невозможно. Ребенок по-прежнему плакал где-то вдали, но теперь его крики доносились все реже и реже.
– Ладно, – пробормотала Рози, поднимаясь на ноги. – Главное – не совать пальцы в рот. Помни об этом, и все будет в порядке.
Она подошла к белой лестнице, уводящей под землю, и нерешительно остановилась у первой ступеньки. Ее пугала непроглядная тьма внизу. И надо было собраться с силами, чтобы решиться на первый шаг. Теперь постамент из белого алебастра с надписью «ЛАБИРИНТ» напоминал ей надгробный камень над незасыпанной узкой могилой.
Но там внизу плакал ребенок – тихонечко хныкал, как делают дети, которых никто не придет успокоить и которые это чувствуют. В конце концов именно этот жалобный и одинокий плач заставил Рози сдвинуться с места. В таком страшном месте детям нельзя быть одним.
Спускаясь вниз, Рози считала ступеньки. На седьмой она прошла точно под алебастровым выступом с надписью. На четырнадцатой – оглянулась на прямоугольник белого света, оставшийся за спиной, а когда вновь пошла вниз, в темноту, этот белесый прямоугольник еще долго стоял у нее перед глазами, точно призрачная пелена. Она спускалась все ниже и ниже, шлепая босыми ногами по холодным каменным ступеням. Она понимала, что ей уже не превозмочь липкий страх, поселившийся в сердце. Что от него уже не избавишься. Оставалось только терпеть. И если она это вытерпит, ей уже будет чем гордиться.
Пятьдесят ступенек. Семьдесят пять. Сто. На сто двадцать пятой она снова остановилась, потому что вдруг поняла: темнота рассеялась, и стало хоть что-то видно.
Бред, сказала она себе. У тебя просто воображение разыгралось, Рози, от всех этих ужасов.
Но это была не игра воспаленного воображения. Рози медленно поднесла руку к лицу. И рука, и маленький конвертик с семенами светились тусклым зеленым светом – колдовским светом. Она поднесла к лицу другую руку, с камнем, завернутым в изодранную рубашку. Да, она ее видела. Она огляделась по сторонам. Стены лестничного пролета светились все тем же зеленоватым светом. В его бледном мерцании подрагивали и извивались какие-то темные тени, словно это были не каменные стены, а прозрачные стенки аквариума, за которыми медленно колыхались тела мертвецов.
Прекрати, Рози. Немедленно прекрати. Ты себя только накручиваешь.
Но она была просто не в силах прогнать эти жуткие мысли. Пусть это был сон, но сейчас он превратился в реальность. И сейчас ей хотелось только одного: бежать без оглядки из этого мрачного места.
Тогда не смотри!
Хорошая мысль. Просто прекрасная мысль. Рози опустила глаза и пошла дальше вниз, глядя на свои ноги и продолжая шепотом считать ступеньки. Зеленое свечение становилось все ярче, и когда Рози встала на последней – двести двадцатой – ступеньке, ей показалось, что она стоит на сумрачной сцене, освещенной приглушенными зелеными прожекторами. Она медленно подняла глаза, мысленно готовясь к тому, что сейчас ее взору предстанет что-то ужасное. Воздух внизу был достаточно свежим, хотя и влажным… но когда в ее сторону потянуло сквозняком, она почувствовала один запах, который ей очень не понравился. Это был запах зоопарка, как будто здесь, внизу, обитал дикий зверь. Впрочем, почему «как будто»? Здесь действительно обитал дикий зверь: бык Эриний.
Впереди она разглядела три каменные стены, которые не доходили до потолка. Они были повернуты к ней торцом, уходили еще дальше вперед – в темноту – и излучали все тот же тусклый зеленоватый свет. Высотой около двенадцати футов, они были слишком высокими для того, чтобы, проходя мимо, можно было заглянуть через верх. Рози тревожно оглядела четыре узких прохода, образованных этими стенами. Какой из них выбрать? Где-то впереди по-прежнему хныкал ребенок… но теперь его плач затихал… удалялся. Впечатление было такое, что это играет радио и кто-то медленно поворачивает ручку громкости, приглушая звук.
– Плачь! – крикнула Рози, и ее крик отдался гулким эхом от каменных стен.
– Ачь!.. ачь!.. ачь!
Ничего. Четыре прохода – четыре входа в лабиринт – были как черные узкие пасти, раскрывшиеся в одинаковом выражении испуганного потрясения. На полу во втором справа проходе, неподалеку от входа, чернела какая-то темная куча.
Ты знаешь, что это такое, сказала себе Рози. Ты четырнадцать лет слушала разговоры Нормана, Харли и всех остальных его милых приятелей. Так что коровье дерьмо ты должна узнавать с первого взгляда.
Эта мысль и все связанные с ней воспоминания – о мужчинах, которые сидят у них в гостиной, говорят о работе, пьют пиво, говорят о работе, курят сигареты, говорят о работе, рассказывают анекдоты о грязных ниггерах, педиках и наркоманах и опять говорят о работе, – взбесили Рози. Но вместо того, чтобы глушить свою злость, как она делала много лет, Рози, наоборот, принялась подогревать в себе эту жгучую ярость. Злиться – это приятно. Злиться – гораздо лучше, чем дрожать от страха. В раннем детстве она умела издавать пронзительный «боевой клич», от которого дрожали оконные стекла и чуть ли не лопались барабанные перепонки. А когда ей исполнилось десять, ее стали стыдить и ругать за такие вопли: дескать, маленькой леди не пристало орать на улице, как мальчишка, тем более что от таких криков «портятся» мозги. И вот теперь Рози решила проверить, получится ли у нее снова этот пронзительный вопль. Она набрала полные легкие воздуха, так чтобы заполнить всю грудь, закрыла глаза и вспомнила, как они с друзьями играли в «Царя горы» на школьной площадке или в «ковбоев и индейцев» на заросшем высокими сорняками дворе за домом Билли Кальхауна. На мгновение ей показалось, что она даже чувствует запах своей любимой фланелевой рубашки, которую она носила в детстве практически не снимая, пока та буквально не расползлась по швам. Рози открыла рот и издала пронзительный вопль. В точности как тогда, в детстве.
Это был настоящий восторг, чуть ли не экстаз – снова услышать забытый крик и узнать, что ты еще на такое способна. Но самое главное, этот вопль заставил Рози снова почувствовать себя такой же отчаянной и уверенной девчонкой, какой она чувствовала себя в детстве – когда она считала себя Чудо-Женщиной, Супергерл и Энни Оукли в одном лице. К тому же, похоже, ее «боевой клич» не потерял былой силы: ребенок снова расплакался – еще до того, как Рози перестала орать в светящуюся темноту. Причем теперь ребенок не просто плакал. Он надрывался во всю силу легких.
А теперь, Рози, давай поторапливайся. Если малышка и вправду устала, долго она не продержится. Ей просто не хватит сил, чтобы так громко орать.
Она решительно направилась вперед, обводя взглядом темные входы в лабиринт. Потом прошлась мимо всех четырех, внимательно прислушиваясь. Вроде бы в третьем проходе плач ребенка звучал чуть погромче. Может быть, ей это только казалось. Но с чего-то ведь надо было начинать. Не давая себе времени на раздумья, Рози пошла по этому проходу, шлепая босыми ногами по каменному полу. Но буквально через пару шагов она резко остановилась, склонила голову и закусила губу. Похоже, ее пронзительный «боевой клич» разбудил не только ребенка. Где-то в сплетении лабиринта – из-за эха нельзя было определить, далеко или близко, – раздавался дробный стук копыт по каменному полу. Ленивый и неторопливый стук, он то приближался, то отдалялся, то вновь приближался, то затихал совсем (и это было гораздо страшнее, чем когда Рози слышала звук). Потом раздалось тихое влажное посапывание. Потом – что-то похожее на приглушенное ворчание. А потом все посторонние звуки умолкли, и остался только пронзительный плач ребенка. Но и он уже затихал.
Рози представляла себе Эриния. Он рисовался ей в воображении огромным зверем с ощетинившейся шкурой и массивными черными плечами, которые возвышаются тяжелым горбом над его низко опущенной головой. В носу у него обязательно должно быть золотое кольцо, как у Минотавра с картинки из детской книжки мифов. И зеленое свечение, сочащееся из стен, должно отражаться на этом кольце переливчатыми бликами. Сейчас Эриний стоит за одним из поворотов сумрачного лабиринта, угрожающе выставив вперед рога. Он прислушивается. Он ждет.
Ждет ее, Рози.
Она снова пошла вперед по тускло освещенному коридору, ведя рукой по стене и прислушиваясь к плачу ребенка и топоту быка. Она смотрела себе под ноги, чтобы случайно не наступить в навоз, но ей пока не попадалось ничего такого. Минуты через три коридор вывел ее к Т-образному перекрестку. Плач ребенка звучал чуть погромче с левой стороны (или левое ухо у меня более развито, как и левая рука, задумалась Рози), так что она повернула налево. Сделав всего два шага, она резко остановилась. Теперь она поняла, для чего нужны семена: в этом подземном лабиринте она была как Гретель в волшебном лесу. Только рядом не было брата, который бы поддержал ее и разделил ее страхи. Вернувшись к началу развилки, Рози опустилась на колени и отвернула уголок конвертика с семенами. Потом достала одно зернышко и положила его на пол – острым концом в том направлении, откуда она пришла. Все-таки ей было лучше, чем Гретель. В подземелье по крайней мере нет птиц, которые могут склевать ее путеводные знаки.
Рози поднялась на ноги и снова пошла по левому коридору. Он оказался совсем коротким и вывел ее в новый коридор. С того места, где остановилась Рози, было видно, что впереди он разделяется еще на три прохода. Она выбрала центральный и пометила его зернышком гранатового дерева. Через тридцать шагов и два поворота этот коридор вывел ее в тупик. На глухой стене чернели слова, выбитые в камне: Я БЫ ТЕБЕ ВПЯЛИЛ СЗАДИ, ЧТО СКАЖЕШЬ?
Рози вернулась к развилке, подобрала зернышко и положила его у входа в другой коридор.
8
Она понятия не имела, сколько прошло времени, пока она – методом проб и ошибок – не добралась до центра лабиринта. В этом таинственном месте время вообще не имело значения. Но, наверное, она блуждала по коридорам не слишком долго, потому что ребенок пока еще плакал… хотя теперь его крики перемежались достаточно продолжительными периодами молчания. Дважды Рози слышала топот копыт по каменному полу. Один раз – в отдалении, но второй раз – так близко, что она в страхе застыла на месте, прижала руки к груди и закрыла глаза, ожидая, что бык сейчас выйдет из-за ближайшего поворота и набросится на нее.
Всякий раз, когда ей приходилось возвращаться к началу того или иного прохода, она подбирала последнее из оставленных зернышек, чтобы не запутаться на обратном пути. У нее с собой было около полусотни зернышек, но когда впереди показался свет – все тот же зеленый призрачный свет, только гораздо ярче, – зерен осталось всего три штучки.
Она дошла до конца коридора и остановилась у входа в квадратную комнату с каменным полом. На мгновение подняла глаза, чтобы взглянуть на потолок. Но потолка не было. Только непроницаемая чернота, уходящая на головокружительную высоту. Рози поспешно опустила глаза и обвела взглядом комнату. На полу обнаружилось несколько куч навоза. А в самом центре квадратной комнаты, на стопке одеял, лежал пухленький светловолосый младенец. Девочка. Ее глазки распухли от плача, щеки были мокры от слез, но сейчас она не плакала. Она задрала ножки вверх и как будто изучала свои розовые пальчики. Время от времени она тихонько всхлипывала. Эти жалобные всхлипы тронули сердце Рози гораздо сильнее, чем все предыдущие громкие вопли. Впечатление было такое, что девочка понимает, что все ее бросили и никто не придет, чтобы ее успокоить.
Принеси мне моего ребенка.
Но чей это ребенок? И вообще кто она? И как она сюда попала?
Рози решила, что конкретно сейчас ее не волнуют ответы на эти вопросы. Сейчас достаточно и того, что такая миленькая малышка лежит здесь совсем одна – в самом центре кошмарного лабиринта, в зеленом призрачном свечении – и пытается успокоить себя сама.
И это свечение, наверное, вредно для маленькой, рассеянно подумала Рози, бросаясь бегом к центру квадратной комнаты. Наверняка это какая-то радиация.
Девочка повернула головку, увидела Рози и протянула к ней пухлые ручки. Этот бесхитростный жест доверия окончательно завоевал сердце Рози. Она укутала девочку в верхнее одеяльце и взяла ее на руки. Судя по всему, малышке было месяца три, не больше. Она обхватила ручонками шею Рози и – шлеп! – положила головку ей на плечо. Она снова расплакалась, но очень тихонько.
– Все хорошо. – Рози ласково погладила девочку по укутанной в одеяльце спинке. Она ощущала теплый запах младенческой кожи, который приятнее и слаще любых духов. Она уткнулась носом в нежные волосенки на маленькой головке. – Все хорошо, Кэролайн. Все в порядке. Сейчас мы с тобой уйдем из этого страшного мрачного…
Она умолкла на полуслове, услышав у себя за спиной тяжелый топот копыт. Господи, сделай так, чтобы бык не услышал ее голоса. Пусть Эриний свернет в коридор, который уведет его прочь от этой комнаты. Пусть он уйдет, как тогда – в первый раз. Но на этот раз чуда не произошло. Топот копыт стал отчетливее и резче. Бык приближался. Потом дробный стук неожиданно прекратился, но Рози слышала тяжелое сбивчивое дыхание громадного зверя, похожее на одышку толстяка, который только что поднялся по лестнице.
Прижимая малышку к груди, Рози медленно повернулась в ту сторону. Она вдруг почувствовала себя старой и неуклюжей. Тело как будто одеревенело. Она обернулась к Эринию. И Эриний там был.
Этот бык сразу меня учует. Так сказала ей женщина в красном платье… и добавила кое-что еще. Нужна-то ему буду я, но убьет он нас обеих. Неужели Эриний ее учуял? Учуял, пусть даже сейчас у нее нет месячных… Рози решила, что дело не в этом. Она решила, что бык охраняет девочку – может, он здесь для того и поставлен, чтобы ее охранять, и, может быть, не конкретно ее, а любое сокровище, спрятанное в этой квадратной комнате в центре лабиринта, – и его, точно так же, как и саму Рози, привлек сюда плач малютки. Впрочем, сейчас это уже не имеет значения. Главное – он пришел. Вот он, стоит перед ней.
Рози в жизни не видела такого кошмарного и уродливого существа.
Он стоял у самого выхода из коридора, по которому пришел сюда. Он весь казался каким-то бесформенным и непропорциональным, как тот храм у подножия холма, который Рози прошла насквозь, прежде чем выйти в сад с лабиринтом. И еще он казался слегка размытым и даже зыбким, как будто Рози смотрела на него сквозь быстрый поток чистой воды. Пока что Эриний стоял на месте. Низко опустив голову, он нетерпеливо рыл каменный пол передним копытом, которое было так сильно раздвоено, что походило скорее на лапу гигантской птицы. В холке Эриний был выше Рози дюйма на четыре как минимум – а она была не такая уж миниатюрная: все-таки пять футов шесть дюймов, – а весил он, даже по самым скромным прикидкам, никак не меньше двух тонн. Его выставленная вперед макушка была плоской, как наковальня, и блестела, как шелк. Кстати, рога были не таким уж длинными – около фута, не больше, – но зато острыми и толстенными. Рози живо представилось, как легко эти рога вонзятся в ее обнаженный живот… или в спину, если она развернется и попытается убежать. Но у нее никак не получалось представить, каково это будет – умирать такой смертью. Даже после четырнадцати лет жизни с Норманом ей все равно не хватало на это воображения.
Бык немного приподнял голову, и Рози увидела, что у него и вправду всего один глаз – словно подернутый синей пленкой, огромный и совершенно пустой, – в центре его отвратительной морды. Когда же он опустил голову и снова принялся бить копытом по каменному полу, Рози сразу поняла: он готовится броситься на нее.
Девочка испустила пронзительный крик прямо ей в ухо.
Рози даже подпрыгнула от неожиданности.
– Тише, – прошептала она, качая девочку на руках. – Тише, маленькая. Не бойся. Бояться нечего.
Вот только им было чего бояться. Сейчас этот бык, который стоит в узком проходе и готовится к броску, вспорет Рози живот и развесит ее кишки по зеленым светящимся стенам. Они, наверное, будут казаться черными на фоне зеленого мерцания – как те странные штуки, которые корчились в камне, когда она проходила по лабиринту. Она лихорадочно огляделась по сторонам, но здесь было негде укрыться. Была бы хотя бы одна колонна… но нет. Ничего. А если попробовать добежать до прохода, по которому она сюда пришла, слепой бык услышит ее шаги и перехватит ее на полпути до спасительного коридора – поднимет ее на рога, швырнет о стену и затопчет ее до смерти. А с ней заодно – и малышку.
У Эриния только один глаз, да и тот слепой, но зато нюх у него отменный.
Рози стояла, глядя на быка широко распахнутыми глазами, завороженная стуком копыта о камни. Когда этот стук прекратится…
Она опустила глаза и взглянула на камень у себя в руке – на камень, завернутый в мокрую тряпку, пропитанную кровью.
Нюх у него отменный.
Не сводя глаз с быка, она опустилась на одно колено. Правой рукой она прижимала ребенка к плечу, а левой развернула рубашку. Лоскут, в который она завернула камень, раньше был алым от крови «Венди Ярроу», но почти всю кровь смыло дождем, и теперь цвет поблек до бледно-розового. И только уголки лоскута, которые она связала в узел, еще оставались насыщенно красными – вернее, не красными, а мареновыми.
Рози взяла камень в левую руку. Он очень удобно лег ей в ладонь. В то мгновение, когда бык дернул плечами, готовясь к броску, Рози катнула камень по полу, как шар в кегельбане, так, чтобы он покатился подальше влево. Бык тяжело повернул голову в том направлении, его ноздри раздулись, и он рванулся туда, откуда слышался звук и доносился запах.
Рози стремительно поднялась и бросилась бежать. Свою ночную рубашку она оставила на полу у груды одеял. Она по-прежнему сжимала в руке конвертик с тремя последними зернышками гранатового дерева, но она совершенно о нем забыла. Сейчас она сосредоточилась на одном: как можно скорее добраться до коридора, по которому она сюда пришла. У нее за спиной бесновался Эриний. Он догнал камень, подбросил его копытом, снова догнал, поддел рогами, снова ударил копытом, запулил его в какой-то другой коридор и с яростным ворчанием бросился вдогонку. Рози неслась к «своему» коридору. Но ей представлялось, что все это происходит как будто в замедленной съемке. Снова возникло стойкое ощущение, что это всего лишь сон. Потому что во сне ты всегда бежишь так – с трудом продираясь сквозь густой воздух, который сковывает движения. И особенно – в плохом сне, когда враг бежит за тобой, всегда отставая всего на два шага. В кошмарных снах погоня и бегство превращаются в плавный подводный балет.
Она ворвалась в узкий коридор и услышала, что бык у нее за спиной развернулся, и топот стал приближаться. Дробный стук копыт становился все громче. Эриний мчался прямо на нее. И уже настигал ее. Рози закричала и, прижав к груди перепуганную вопящую девочку, что есть силы рванула вперед. Но это было бесполезно. Бык бегал быстрее. Вот он догнал ее… и пролетел мимо по ту сторону каменной стены по правую руку от Рози. Эриний вовремя распознал уловку с камнем и бросился в погоню, но сослепу выбрал не тот коридор.
Рози бежала вперед, задыхаясь. Во рту у нее пересохло. Кровь стучала в висках. Сердце бешено колотилось. Его стремительный ритм отдавался даже в глазах. Рози не знала, ни где она, ни в каком направлении она бежит. Теперь вся надежда была на зернышки-указатели. И если по пути в центральную комнату она забыла пометить хотя бы один поворот, то можно готовиться к самому худшему: ей придется бродить здесь часами, и в конце концов бык обнаружит ее и растопчет.
Она добралась до развилки из пяти коридоров. Глянула вниз и не увидела зернышка. Но зато обнаружила блестящую струйку свежей бычьей мочи на камнях, и ей пришла в голову одна мысль. Мысль неприятная, но в то же время очень правдоподобная. Допустим, здесь было зернышко. На самом деле Рози не помнила, оставляла она здесь зернышко или нет. Так что само по себе отсутствие указателя еще ничего не значит. Но она не стала бы утверждать, что точно не оставляла здесь зернышка. Допустим, зернышко все-таки было. Но когда здесь пробегал Эриний – низко склонив голову, рассекая воздух рогами и на бегу орошая камни горячей струей, – оно прилипло к его копыту.
Не думай об этом, Рози. Не важно, как все это было, – сейчас не время для раздумий. Если ты будешь раздумывать, ты застынешь в нерешительности, и в конце концов бык вас найдет. И убьет вас обеих.
Она бросилась бежать, одной рукой придерживая головку девочки, чтобы она не моталась из стороны в сторону. Ярдов через двадцать прямой как стрела коридор завернул вправо под прямым углом, а еще через двадцать ярдов вышел к Т-образной развилке. Рози заранее сказала себе, что не стоит отчаиваться, если и там не обнаружится зернышка. В этом случае ей надо будет спокойно вернуться в разветвлению из пяти коридоров и попробовать другой проход… просто, как сапог, проще пареной репы, раз плюнуть… если, конечно, не терять головы. Но пока она так уговаривала себя, жалкий испуганный голосок в глубине сознания тихонечко подвывал: Ты заблудилась, сбилась с пути. Теперь ты узнаешь, что бывает с плохими женами, которые бросают своих мужей. Заблудилась в лабиринте из сна, играешь в прятки с кровожадным быком в темноте, носишься по поручениям сумасшедших женщин… вот что бывает с плохими строптивыми женами, которые думают о себе слишком много и не знают своего места. Заблудилась во тьме…
Она увидела зернышко, острый кончик которого ясно указывал вправо, и разрыдалась от облегчения. От радости Рози поцеловала мокрую щечку девочки и увидела, что малышка уснула.
9
Бежать уже не было сил. Рози свернула направо и пошла вперед, прижимая к себе Кэролайн (хорошее имя, ничуть не хуже любого другого). Ощущение вязкого кошмарного сна не покидало ее ни на мгновение, а в голове постоянно свербила ужасная мысль, что вот сейчас она выйдет на перекресток, который забыла пометить зернышком. Однако пока что зернышки-указатели были на всех разветвлениях. Но и Эриний был где-то поблизости, и грохот его копыт – иногда приглушенный и отдаленный, иногда близкий и до жути отчетливый – напоминал Рози поездку с родителями в Нью-Йорк. Ей тогда было лет пять или шесть. У нее сохранились достаточно смутные воспоминания об этой поездке, но два момента она почему-то помнила очень отчетливо: концерт группы «Рокетс» в киноконцертном зале «Рэдио-сити» (ее поразили их резкие слаженные движения, когда они выплясывали на сцене, высоко задирая ноги) и ошеломляющая суета центрального вокзала с его гулким эхом, громадными светящимися табло и непрерывным потоком людей. Толпа на центральном вокзале заворожила ее точно так же, как музыканты из «Рокетса» (и уже позже она поняла почему), но шум поездов сильно ее напугал, потому что она не могла понять, откуда и куда они едут. Визг невидимых тормозов, скрежет металла, грохот колес… они то нарастали, то отдалялись… то нарастали, то отдалялись… иногда шум доносился издалека, иногда от него содрогался пол под ногами. И топот копыт Эриния, который в слепой ярости мечется по лабиринту, пробудил в Рози воспоминания о том детском страхе. И она вдруг с ужасающей ясностью поняла, что она – человек, не потративший ни единого доллара на лотерею и не купивший ни одной карточки «бинго» в розыгрышах рождественской индейки или набора стаканов, – оказалась теперь вовлеченной в игру, где можно надеяться лишь на удачу и где выигрышам будет жизнь, а пустым билетиком – смерть. Даже две смерти: ее и малышки. Ей вспомнился парень на автовокзале в Портсайде – тот привлекательный прощелыга с красивым, но не внушающим никакого доверия лицом, – который окликнул ее и предложил поиграть с ним в «угадай карту из трех». Которая из них пиковый туз. Теперь она сама превратилась в пикового туза. И все зависело лишь от везения. Потому что Эриний, конечно, мог бы найти их с малышкой по обонянию и слуху. Но не исключен и такой вариант, что он наткнется на них по чистой случайности.
Но этого не случилось. Рози свернула за последний поворот и увидела впереди лестницу наверх. Задыхаясь, смеясь и плача, она вышла из коридора и бегом бросилась к лестнице. Поднялась на несколько ступеней, остановилась и оглянулась. Изломанные линии стен лабиринта уходили во тьму в беспорядочном переплетении правых и левых поворотов, развилок и тупиков. Откуда-то справа, издалека, доносился грохот копыт Эриния, перешедшего на галоп. И грохот копыт отдалялся. Они с малышкой спаслись. Рози устало сгорбилась, едва ли не рыдая от облегчения.
У нее в голове явственно прозвучал голос «Венди»: Погоди пока радоваться. Тебе еще нужно подняться наверх и вернуться на холм. Пока что все у тебя получается, но это еще не конец.
Да. Это еще не конец. Ей еще нужно подняться по лестнице из двухсот с чем-то ступеней. С ребенком на руках. А она уже падала от усталости.
Постепенно, милая. Шаг за шагом, подсказала миссис Сама Рассудительность. Именно так все и делается. Шаг за шагом.
Да, миссис СР. Королева программы психологического самосовершенствования «Двенадцать ступеней».
Вот только ступеней здесь будет побольше.
Рози пошла вверх по лестнице (шаг за шагом), время от времени оглядываясь назад и рассеянно размышляя
(могут ли быки подниматься по лестнице?)
о всяких ужасах. С каждым шагом ребенок у нее в руках становился все тяжелее и тяжелее, как будто здесь – в лабиринте – действовали свои извращенные правила математической прогрессии: чем ближе к поверхности, тем тяжелее ребенок. Далеко впереди Рози уже различала бледную точку дневного света. Поначалу казалось, что эта искорка дразнит ее, упорно не желая приближаться. Дышать становилось все труднее. Кровь глухо стучала в висках. В первый раз за последние две недели почки по-настоящему разболелись. Они буквально пульсировали болью в такт бешеному ритму сердца. Рози старалась не обращать на все это внимания – по мере сил и возможностей, так сказать, – и упрямо поднималась наверх, не сводя глаз с точки света, маячившей впереди. И наконец, бледная точка увеличилась в размерах и приобрела очертания прямоугольного портала у вершины лестничного пролета.
Буквально за пять ступеней до выхода правое бедро Рози свело судорогой. Впечатление было такое, что нога разом одеревенела от колена до ягодицы. Рози попробовала размять мышцу. Поначалу казалось, что она пытается вымесить тесто из камня. Губы дрожали от боли. Тихонько постанывая и стараясь не зацикливаться на боли, Рози энергично разминала сведенную мышцу (ей было не привыкать; за годы брака она научилась терпеть любую боль), пока судорога не прошла. Рози согнула ногу в колене, проверяя, не сведет ли ее опять. Убедившись, что все нормально, она осторожно пошла вперед, стараясь не опираться на больную ногу. Наверху она остановилась и огляделась по сторонам с ошалевшим видом шахтера, который – вопреки всем его ожиданиям – выкарабкался живым из-под страшного завала.
Пока она блуждала по лабиринту, ветер разогнал грозовые тучи, и теперь на улице светило солнце. Но не ярко, а словно сквозь дымку, потому что почти все небо было затянуто облаками. Воздух был тяжелым и влажным, но Рози подумала, что никогда в жизни ей не дышалось так легко. Она запрокинула голову и подняла к небу лицо, мокрое от пота и слез. Ее сердце переполнялось щемящей радостью и благодарностью. Где-то вдали все еще грохотал гром, но теперь уже он был не страшен – как побитый задира, сотрясающий кулаками в пустой угрозе и бессильной злости. Это сравнение навело Рози на мысль об Эринии, который, наверное, все еще мечется по лабиринту в поисках женщины, которая проникла в его владения и украла его сокровище. Cherchez la femme, подумала Рози, пытаясь улыбнуться. Можешь cherchez сколько угодно, дружочек. Эта femme – не говоря уже о ее petite fille – тебе уже не достается.
10
Рози медленно пошла прочь от лестницы. У начала тропинки, ведущей в рощу мертвых деревьев, она присела на землю, держа девочку на коленях. Она собиралась всего лишь перевести дух, но теплое солнце так хорошо согревало ей спину… и, наверное, она задремала и проспала какое-то время. Потому что, когда она вновь подняла голову, тени лежали немного не так, как раньше.
Она поднялась на ноги, морщась от боли, пронзившей правое бедро. Только теперь она поняла, что повсюду вокруг кричат птицы – их пронзительные крики походили на ссору большого семейства за воскресным обедом. Она попыталась взять девочку поудобнее. Та тихонько всхрапнула – на ее пухлых губках надулся и лопнул маленький пузырик из слюны – и снова затихла. Рози забавляла ее спокойная сонная уверенность, и в то же время она завидовала малышке.
Ей бы такую уверенность и спокойствие.
Она пошла по тропинке, но вскоре остановилась и оглянулась на единственное живое дерево в этом мертвом саду с его блестящими зелеными листьями и соблазнительными плодами, таящими в себе смерть, и на портал лабиринта, похожий на вход в подземку. Она смотрела на них очень долго, стараясь запечатлеть в памяти все – до мельчайшей детали.
Они настоящие, размышляла она. Такие отчетливые предметы просто не могут быть не настоящими. И я засыпала. Я знаю, что засыпала. А разве можно уснуть во сне? Как можно уснуть, если ты уже спишь?!
Не думай об этом, подала голос миссис Сама Рассудительность. Сейчас не время для праздных раздумий. Сейчас нужно думать лишь об одном: как отсюда выбраться.
Да, наверное.
Рози снова пошла вперед. Когда она добралась до поваленного дерева, перегораживающего тропинку, то вдруг обнаружила – с удивлением и глухим раздражением, – что легко могла бы избежать столкновения с нахальным корнем, который пытался ее облапать. За кроной упавшего дерева было достаточно места, чтобы обойти его с той стороны.
По крайней мере сейчас там достаточно места, подумала она. А вот было ли оно раньше?
Отсюда уже был слышен тяжелый плеск черного ручья. А когда Рози вышла к ручью, она обнаружила, что вода в нем заметно спадала и камни уже не казались такими маленькими и ненадежными, как раньше. Теперь они были размером с кафельную плитку для пола, а запах воды вроде бы потерял свою былую зловещую привлекательность. Теперь это был запах обычной жесткой воды, от которой на раковине и унитазе остаются оранжевые кольца солей.
Возобновилась сварливая птичья перепалка – Это ты! Нет, не я! Нет, ты! – и Рози увидела на коньке крыши храма два-три десятка огромных птиц. Для ворон они были слишком большие, и Рози решила, что это какая-то местная разновидность канюков или грифов. Но откуда они взялись? И почему они здесь?
Не сводя глаз с черных птиц, Рози безотчетно прижала ребенка к груди еще крепче. Наверное, слишком крепко, потому что девочка зашевелилась и захныкала во сне. Громадные птицы разом снялись с места и поднялись в воздух, хлопая гигантскими крыльями. (Этот звук был похож на звук влажных простыней, полощущихся на ветру.) Они как будто почувствовали взгляд Рози, и им не понравилось, что она на них смотрит. Почти все птицы спустились в мертвую рощу, но несколько черных созданий продолжали кружить в вышине. Рози это напомнило классическую сцену недобрых предзнаменований в каком-нибудь вестерне.
Грифы в небе – плохая примета.
Откуда они взялись? Что им надо?
Вот. Снова вопросы, на которые нет ответов. Стараясь больше не думать о птицах, Рози перешла черный ручей по камням. Приблизившись к храму, она заметила заросшую сорняками, но все же отчетливую тропинку, которая вроде бы огибала мрачное каменное строение. Не раздумывая ни секунды, Рози пошла по тропинке, хотя она была абсолютно голой, а по обеим сторонам тропы тянулись колючие заросли терновника. Она шла осторожно, поворачиваясь боком в особенно узких местах, чтобы не оцарапать бедра, и приподнимая малышку
(Кэролайн)
повыше над колючими ветками. Несмотря на все предосторожности, она все-таки несколько раз оцарапалась о колючки. Хорошо, что не очень глубоко. Кровоточила только одна царапина – на больном правом бедре.
Она завернула за угол и вышла к фасаду храма. Ей показалось, что что-то там переменилось. Но настолько неуловимо, что поначалу она никак не могла понять, что именно. Она взглянула вперед и с облегчением увидела, что «Венди» – женщина в красном платье – стоит на своем прежнем месте, у упавшей колонны. Рози направилась прямо к ней, но шагов через пять вспомнила о своем впечатлении, остановилась и оглянулась на храм. Она попыталась взглянуть на него по-новому. Открытыми глазами и открытым сознанием.
На этот раз она сразу увидела, в чем заключается суть перемены, и с ее губ сорвался тихий вздох удивления. Теперь Храм Быка выглядел как двухмерная декорация к какому-нибудь спектаклю. Он стал совершенно застывшим и ненастоящим. Рози вспомнилась строчка из одного стихотворения, которое она учила в школе. Что-то насчет нарисованного корабля в нарисованном море. Странное и неприятное ощущение, что храм не вписывается в перспективу (как загадочный предмет из другой вселенной, построенной по законам неэвклидовой геометрии), почему-то пропало, а вместе с ним исчезла и аура смутной угрозы, окружавшая здание раньше. Теперь все его линии были прямыми и четкими, как им и положено быть. Резкие провалы и неожиданные изломы, раздражавшие глаз, сгладились и распрямились. Теперь храм походил на картину, нарисованную посредственным и заурядным художником с романтическими устремлениями. Это был типичный образчик плохого искусства из тех картин, которые обычно заканчивают свои дни, собирая пыль в дальнем углу подвала или на чердаке вместе со старыми номерами «Нэшнл джиографик» и коробками с картинками-головоломками, в которых не хватает нескольких фрагментов.
Или в третьем ряду ломбарда, куда доходят немногие посетители.
– Женщина! Эй, женщина!
Рози обернулась и увидела, что «Венди» нетерпеливо машет ей рукой.
– Топай скорее сюда и неси ребенка! Здесь тебе не экскурсия!
Рози сделала вид, что не слышит. Она рисковала жизнью ради этой малышки и считала, что теперь у нее есть полное право не торопиться. Она развернула одеяло и взглянула на крохотное тельце, такое же обнаженное и женственное, как и у нее самой. Но на этом их сходство заканчивалось. На теле малышки не было шрамов и отметин от старых укусов – оно было гладким и чистым, без единой родинки, без единого родимого пятнышка. Она медленно провела пальцем по всему тельцу, от розовой пятки до пухлого плечика. Само совершенство.
Да, само совершенство. А теперь, Рози, когда ты, рискуя жизнью, спасла ее от тьмы, и быка, и бог знает чего еще, готова ли ты отдать ее этим двум женщинам? Они обе больны какой-то странной и явно заразной болезнью, а та, что стоит на холме, еще вдобавок и сумасшедшая. Ну, может быть, не совсем сумасшедшая… но у нее явно проблемы с головой. И ты хочешь отдать им ребенка?
– С ней все будет в порядке, – проговорила темнокожая женщина.
Рози резко обернулась. «Венди Ярроу» стояла у нее за спиной и смотрела на нее с пониманием и сочувствием.
– Да, – сказала она и кивнула, как будто Рози высказала свои сомнения вслух. – Я знаю, о чем ты думаешь, и уверяю тебя: с ней все будет в порядке. Она сумасшедшая, это точно. Но ее безумие не затронет ребенка. Она родила эту девочку, но она понимает, что не может оставить ее у себя. Как и ты тоже не можешь оставить ее у себя.
Рози взглянула на вершину холма, где в компании лохматого пони стояла женщина в мареновом хитоне, ожидая развязки.
– А как ее зовут? – спросила она. – Мать девочки? Случайно не…
– Замолчи! – перебила ее женщина в красном, словно стараясь не дать Рози произнести слова, которые не должно произносить. – Не важно, как ее зовут. Важно, что у нее в голове. В последнее время, вдобавок ко всем остальным ее закидонам, она стала еще и донельзя нервной и нетерпеливой. Так что хватит болтать, и пойдем.
– Я собиралась назвать свою дочь Кэролайн, – сказала Рози. – Норман не возражал. Но вообще-то ему было плевать.
Она вдруг расплакалась.
– Хорошее имя. Очень даже красивое имя. Да не плачь ты. Возьми себя в руки. – Она обняла Рози за плечи, и они вместе пошли вверх по склону холма. Высокая трава тихонько шуршала по голым ногам Рози и щекотала коленки. – Дам тебе один ценный совет.
Рози взглянула на нее с любопытством.
– Я знаю, когда тебе плохо и больно, чужие советы только раздражают. Но подумай о том, что я знаю, о чем говорю. Я родилась в рабстве, выросла в цепях, и за мою свободу заплатила женщина, которая разве что не богиня. Она. – «Венди» кивком указала на женщину на вершине холма, которая молча смотрела на них и ждала. – Она пила воду вечной юности и меня тоже заставила выпить. Теперь мы с ней повязаны, и я не знаю насчет нее, но когда я сама смотрюсь в зеркало, мне иногда хочется разглядеть морщины. Я похоронила своих детей, и их детей тоже, и детей своих внуков и правнуков – и так до пятого колена. Я видела войны, которые были и проходили, как волны, которые накатывают на берег и отступают, стирая следы на песке и разрушая песочные замки. Я видела, как люди заживо сгорают в огне. Я видела сотни голов на кольях, воткнутых в мостовые Лада. Я видела, как убивают достойных и мудрых правителей и как им на смену приходят глупцы и мерзавцы. И я все это пережила.
Она тяжко вздохнула.
– Я все это видела, и поэтому у меня есть право давать советы. Ты послушаешь мой совет? Отвечай быстро. Я не хочу, чтобы она меня слышала, а мы уже близко.
– Да, говори.
– К прошлому следует относиться безжалостно и спокойно. Те удары, которые нас убивают, не имеют значения. Имеют значение только те, после которых мы выстояли и живем. И еще одно. Не смотри на нее. Если не ради того, чтобы выжить, то хотя бы затем, чтобы не сойти с ума.
Последнюю фразу женщина в красном договаривала уже шепотом. Не прошло и минуты, как Рози снова предстала перед светловолосой женщиной в мареновом хитоне. Памятуя о том, что сказала «Венди», она смотрела себе под ноги. «Кэролайн» недовольно заерзала и взмахнула крошечной ручонкой, и только тогда до Рози дошло, что она слишком сильно прижимает к себе малышку. Девочка проснулась и смотрела на Рози с живым интересом. Ее глаза были такими же бледно-голубыми, как подернутое дымкой небо над головой.
– Ты все-таки справилась, – произнес чувственный низкий голос. – Спасибо тебе. А теперь дай ее мне.
Роза Марена протянула руки в переливчатых темных пятнах. Только теперь Рози заметила одну вещь, которая очень ей не понравилась: между пальцами Розы Марены пробивалась какая-то серо-зеленая слизь, похожая на мох. Или на чешую. Она безотчетно прижала малышку к груди. На этот раз девочка недовольно вскрикнула.
«Венди» протянула руку и крепко сжала плечо Рози.
– Говорю тебе, все в порядке. Она не причинит ей вреда, а я буду о ней заботиться, пока мы не придем, куда нужно. Идти осталось уже недолго, а потом она отдаст девочку… впрочем, это тебя не касается. Но пока что это ее ребенок. Так что отдай его ей.
С тяжелым сердцем – ей еще никогда не было так тяжело и больно, хотя в ее жизни было немало тяжелых минут, – Рози отдала ребенка в эти страшные руки в плесени и пятнах. Малышка радостно вскрикнула, подняла глаза к лицу, на которое Рози боялась взглянуть… и рассмеялась.
– Да, да, – проворковал сладостный чувственный голос, и было в нем что-то от нормановской улыбки. Что-то такое, от чего Рози хотелось кричать. – Да, моя маленькая. Там было темно и плохо. Да, маленькая. Мама знает.
Страшные руки прижали малышку к мареновой ткани хитона. Девочка посмотрела вверх, улыбнулась, положила головку на мамину грудь и закрыла глаза.
– Рози. – В голосе Розы Марены сквозило неистовое исступление. Это был голос безумного деспота, который готовится повелевать воображаемой армией.
– Да, – прошептала Рози.
– Настоящая Рози. На самом деле.
– Д-да. Наверное.
– Ты помнишь, что я тебе говорила вначале?
– Да. Я все помню.
Хотя больше всего ей хотелось забыть.
– И что я тебе говорила? – спросила Роза Марена с какой-то лихорадочной настойчивостью, чуть ли не с жадностью. – Что я сказала тебе, настоящая Рози?
– Я отплачу.
– Да. Я отплачу. Тебе было плохо там, в темноте? Тебе было плохо, настоящая Рози?
Рози задумалась:
– Плохо, да. Но хуже всего было у ручья. Мне так хотелось напиться.
– У тебя в жизни много такого, о чем бы хотелось забыть?
– Да. Наверное, да.
Она кивнула.
Женщина, прижимающая к груди спящую девочку, проговорила со странной бесстрастной уверенностью, от которой у Рози похолодело внутри:
– У тебя больше не будет мужа.
Рози открыла было рот, но поняла, что не сможет вымолвить ни слова.
– Мужчины – звери, – продолжала Роза Марена все тем же спокойным бесстрастным тоном. – Одних можно приручить и выдрессировать. Других – нельзя. И когда мы сталкиваемся с такими, которых нельзя приручить… с дикими и жестокими животными… почему мы должны себя чувствовать проклятыми или обманутыми?! Почему мы должны сидеть в придорожной пыли – или в кресле-качалке, уж если на то пошло – и оплакивать свою судьбу?! Надо ли восставать против нашего ка? Нет, не надо. Потому что ка – это колесо, которое вращает мир, и всякий мужчина и всякая женщина, попытавшиеся воспротивиться и остановить его, попадут под его сокрушающий обод. Но со зверьми, неподдающимися дрессировке, можно и нужно бороться. С надеждой в сердце. Ибо следующий зверь может быть совершенно другим.
Билл – не зверь, подумала Рози, зная, что никогда не отважится произнести это вслух в присутствии Розы Марены. Потому что она боялась. Потому что ей было очень легко представить, как эта безумная женщина хватает ее за плечи и рвет зубами ей горло.
– Как бы там ни было, звери будут драться, – сказала Роза Марена. – Они так устроены. Они всегда будут драться, чтобы проверить, у кого крепче рога. Ты понимаешь, о чем я?
Рози подумала, что действительно понимает, о чем говорит эта женщина. И ей стало страшно. Она поднесла руку ко рту и провела пальцами по губам. Губы были горячими и сухими.
– Никакой драки не будет, – сказала она. – Никакой драки не будет, потому что они не знакомы друг с другом. И вряд ли когда-нибудь познакомятся. Они…
– Звери будут драться, – повторила Роза Марена и вдруг протянула руку, передавая Рози какой-то предмет. Рози не сразу сообразила, что это было. Тяжелый золотой браслет, который женщина в мареновом хитоне носила на правом предплечье.
– Я… я не могу…
– Бери, – резко и даже слегка раздраженно проговорила Роза Марена. – Бери, бери! И хватит уже ныть и плакаться! Ради всех богов, которые были раньше и которые будут потом, прекращай хныкать глупой овцой!
Рози протянула дрожащую руку и взяла браслет. Он был холодным, хотя женщина в мареновом хитоне только что сняла его с руки. Если она мне прикажет его надеть, я просто не знаю, что сделаю, подумала Рози в отчаянии, но Роза Марена вообще ничего не сказала. Она лишь протянула руку и указала пальцем на оливковое дерево. Мольберта под деревом уже не было, а картина – как и тогда, у нее дома – выросла до громадных размеров. И она изменилась. Это по-прежнему была ее комната на Трентон-стрит, но теперь на ней не было женщины, что стояла лицом к двери. В комнате было темно. И кто-то спал на кровати, укрывшись одеялом, так что были видны только прядь светлых волос на подушке и голое плечо.
Это же я, удивленно подумала Рози. Я там сплю и вижу этот самый сон.
– Иди. – Роза Марена слегка подтолкнула ее в затылок. Рози сделала шаг по направлению к картине. Прежде всего потому, что ей не хотелось, чтобы к ней прикасалась эта холодная и страшная рука. Она вдруг поняла, что слышит – хотя и смутно – шум машин. В высокой траве у нее под ногами верещали сверчки. – Иди, настоящая Рози. И спасибо тебе за то, что ты спасла моего ребенка.
– Нашего ребенка, – поправила ее Рози и похолодела от ужаса.
Она, должно быть, и сама сошла с ума, раз решилась перечить этой безумной женщине.
Но когда Роза Марена заговорила, в ее голосе не было ярости или злости. Разве что легкая усмешка.
– Да-да, нашего, если тебе так хочется. А теперь иди. Помни о том, о чем следует помнить, и забудь обо всем, о чем нужно забыть. И береги себя, когда выйдешь из круга моей защиты.
Можешь не сомневаться, что выйду, подумала Рози. И никогда не вернусь, чтобы просить о помощи или услуге. С тем же успехом можно просить Ади Амина подработать распорядителем на вечеринке или Адольфа Гитлера…
Ход ее мыслей прервался, когда она увидела, что женщина на картине зашевелилась в кровати и натянула одеяло на голое плечо.
Только это была уже не картина.
Это было окно.
– Иди, – сказала ей женщина в красном платье. «Венди Ярроу». – Ты все сделала хорошо. Так, как надо. А теперь иди, пока она не передумала.
Рози шагнула к картине, и у нее за спиной вновь раздался голос Розы Марены. Только теперь ее голос не был ни хриплым, ни чувственным. Он был очень громким, пронзительно резким и просто убийственным:
– И помни: я отплачу!
Рози зажмурилась, испуганная этим внезапным и резким криком, и со всех ног бросилась к картине. Она вдруг решила, что эта безумная женщина уже забыла о той услуге, которую ей оказала, и все-таки хочет ее убить. Она обо что-то споткнулась (должно быть, о нижнюю рамку картины) и поняла, что падает. Вернее, не то чтобы падает… просто возникло явственное ощущение падения. Все внутри перевернулось и опрокинулось, а потом была только тьма, которая на огромной скорости мчалась мимо. Откуда-то из темноты доносился зловещий звук. Вроде бы издалека. Но он приближался. Может быть, это был грохот поездов в тоннелях под центральным вокзалом в Нью-Йорке. Или раскаты грома. Или топот Эриния, который слепо метался по коридорам подземного лабиринта, вспарывая рогами воздух.
А потом все ощущения и звуки исчезли.
И не осталось вообще ничего.
11
Ее сон был похож на парение в густой тишине, где не было ни сновидений, ни мыслей, ни чувств – как сон эмбриона внутри материнской матки. Но ровно в семь безжалостный звон будильника вырвал ее из сна. Рози рывком села на кровати, молотя воздух руками и выкрикивая слова, которых она сама не понимала, – слова из сна, который уже забылся:
– Не заставляй меня на тебя смотреть! Не заставляй меня! Не заставляй!
А потом она увидела стены, оклеенные кремовыми обоями, диванчик – вернее, широкое кресло, которое можно было назвать небольшим диванчиком только с большой натяжкой, – и свет, струящийся из окна. Это были те самые якоря, которые помогли ей зацепиться за реальность, в которой она так нуждалась. Кем бы она ни была там, во сне, что бы она там ни делала, теперь она снова стала собой – Рози Макклендон, одинокой женщиной, которая сама зарабатывает на жизнь записью аудиокниг. Она много лет прожила с плохим мужем, но ушла от него и встретила хорошего парня. Она живет в однокомнатной квартирке в доме номер 897 на Трентон-стрит. Второй этаж, в конце коридора, прекрасный вид из окна. Да, и еще одна вещь. Отныне и впредь она больше не съест ни одной горячей сосиски в тесте. И особенно – с кислой капустой. Похоже, такая еда ей просто противопоказана. Она не помнила, что ей снилось,
(помни о том, о чем следует помнить, и забудь обо всем, о чем нужно забыть)
но она знала, с чего все началось: с того, что она – словно Алиса сквозь зеркало – прошла сквозь картину, черт бы ее побрал.
Рози еще немного посидела на кровати, сосредоточенно собирая вокруг себя свой мир – мир настоящей Рози, – а потом протянула руку к будильнику. Но рука дрогнула, и будильник свалился на пол, где и остался лежать, заходясь неугомонным звоном.
– Совсем уже стала немощная, – пробормотала она и нагнулась, нащупывая трезвонящий на полу будильник. Длинные светлые волосы свесились вниз, и Рози в который раз загляделась на эти сияющие золотистые пряди, так непохожие на бесцветные мышиные волосенки прежней Рози Дэниэльс. Она подняла будильник, выключила звонок и… ошарашенно замерла, потому что вдруг сообразила, что сидит с голой грудью.
Рози отбросила одеяло и с удивлением обнаружила, что она вся совершенно голая.
– А где же моя рубашка? – растерянно проговорила она в пространство. Никогда в жизни она не чувствовала себя так по-дурацки… но с другой стороны, она не привыкла ложиться спать в рубашке и просыпаться голой. За четырнадцать лет жизни с Норманом она повидала всякое, но такого с ней не было никогда. Она поставила будильник обратно на тумбочку и спустила ноги с кровати…
– Ой.
Бедра болели так, что ей было страшно встать. Ноги были как деревянные. Даже ягодицы – и те болели.
– Ой-ой-ой.
Она села на край кровати и осторожно согнула правую ногу. Потом – левую. Они сгибались нормально, но жутко болели. Особенно правая. Как будто вчера она целый день провела в тренажерном зале, хотя на самом деле она лишь немного прошлась по улицам с Биллом – да и то неторопливым прогулочным шагом.
Звук был похож на грохот поездов на центральном вокзале, подумала она.
Какой еще звук?
На мгновение ей показалось, что она уловила какое-то смутное воспоминание – во всяком случае, что-то мелькнуло в голове, – но она так ничего и не вспомнила. Хотя ей почему-то казалось, что она должна была что-то вспомнить. Она медленно и осторожно поднялась на ноги, пару секунд постояла на месте, а потом пошла в ванную. Вернее, заковыляла в ванную. Правая нога болела так, как будто там были растянуты мышцы. Почки горели огнем. Что, черт возьми?..
Она вдруг вспомнила, что что-то такое читала о людях, которые «бегают» во сне. Может быть, она тоже бегала во сне. Она не помнила, что ей снилось, но, быть может, ей снился какой-то кошмар – настолько жуткий, что она в самом деле пыталась от него убежать. Она остановилась в дверях ванной и оглянулась на постель. Простыня была смята, но не скомкана, не перекручена и не выдернута из-под матраса, как это могло было быть, если бы сон у Рози был по-настоящему беспокойным.
Однако Рози заметила одну вещь, которая очень ей не понравилась и которая пробудила кошмарные и неприятные воспоминания о прошлом, о недобрых старых денечках: кровь. Только это были не капельки крови, а какие-то тонкие линии. И располагались они далеко от подушки. Стало быть, кровь текла не из разбитого носа или губы… разве что она так сильно металась во сне, что в какой-то момент перевернулась головой к ногам кровати. Потом Рози подумала, что ее навестил кардинал (это дурацкое словечко Рози взяла от мамы, которая упорно вбивала ей в голову, что именно так и следует называть менструацию в разговорах, если подобные разговоры вообще следует заводить), но для такого визита было еще слишком рано.
Сейчас не твое время, подруга? Ну, не твоя фаза луны?
– Что? – спросила она в пространство. – При чем здесь луна?
И снова что-то мелькнуло в памяти… и вновь ускользнуло, когда Рози уже показалось, что она вот-вот уловит какую-то важную мысль. Она рассеянно оглядела себя и увидела на правом бедре глубокую рваную царапину. Хотя бы одна загадка была решена. Загадка крови на простыне.
Как это я умудрилась расцарапать себя во сне? Неужели?..
На этот раз мысль, промелькнувшая у нее в голове, задержалась чуть дольше. Может быть, потому что это была и не мысль даже, а образ. Она увидела обнаженную женщину – себя самое, – которая пробиралась по узкой тропинке в зарослях терновника. Включив душ и подставив руку под струю воды, чтобы проверить, не слишком ли горячо, Рози поймала себя на том, что всерьез размышляет: могут ли кровоточащие раны сами собой появиться на теле, если тебе приснился достаточно яркий сон, в котором ты оцарапался или порезался? Вроде стигматов на ступнях и ладонях религиозных фанатиков?
Стигматы?! Не хочешь же ты сказать, что в довершение ко всем радостям у тебя еще и стигматы открылись?!
Я ничего не хочу сказать, потому что я ничего не знаю, сказала она себе. Да, все верно. Наверное, она бы еще худо-бедно поверила – причем именно худо-бедно, – что на теле спящего человека может появиться царапина в том месте, где ему приснилось, что он оцарапался. Этому можно найти хоть какое-то объяснение, пусть даже и с большой натяжкой. А вот что совершенно необъяснимо, так это исчезновение ночной рубашки. Не могла же рубашка исчезнуть только потому, что во сне Рози ходила голой?!
(Сними с себя эту хламиду.)
(Я не могу. У меня под ней ничего нет!)
(Давай делай, что сказано, и не спорь…)
Призрачные голоса. Один голос Рози узнала. Это был ее голос. А чей же тогда другой?
Впрочем, какая разница? Она сама разделась во сне. Или во время короткого пробуждения, которое она помнит не лучше, чем странный бредовый сон, в котором она бежала по темному лабиринту и переходила черный ручей по белым камням. Она сняла с себя рубашку и, наверное, бросила ее на пол. Где она сейчас и лежит.
– Если, конечно, я ее не съела или…
Рози убрала руку из-под струи воды и с удивлением уставилась на свои пальцы. Кончики пальцев были в каких-то красноватых разводах. Под ногтями краска была чуть ярче. Она медленно поднесла руку поближе к глазам, и в голове у нее явственно прозвучал встревоженный голос – только это была не миссис Сама Рассудительность; уж ее бы Рози узнала сразу. Не вздумай попробовать плод. Даже руку, которой его будешь трогать, ко рту не подноси!
– Какой еще плод? – испуганно проговорила Рози. Она понюхала пальцы и ощутила едва уловимый аромат, напомнивший ей о свежих горячих булочках и домашней сахарной карамели. – Какой плод? Что со мной было сегодня ночью? И что…
Она умолкла на полуслове, не желая высказывать вслух эту страшную мысль. Она боялась, что, если оформит вопрос в слова, ей придется искать на него ответ. Что со мной происходит?
Она встала под душ, отрегулировала воду, так, чтобы она была очень горячей – настолько, насколько вообще можно выдержать, – взяла мыло и принялась с остервенением оттирать руки, пока на них не осталось ни малейших следов этой мареновой краски. И не только на пальцах, но и под ногтями тоже. Потом она вымыла голову. Пока Рози возилась под душем, она тихонечко напевала. Керт подсказал ей, как упражнять голос: петь детские песенки в разных тональностях и регистрах. И сейчас Рози решила немного позаниматься. Она только старалась не повышать голос, чтобы не беспокоить соседей. Минут через пять Рози выключила воду и вышла из душа. Теперь она себя чувствовала более или менее человеком, и ее тело чувствовалось именно телом, а не конструкцией из перекрученной проволоки и битого стекла. И голос тоже восстановился почти до нормального.
Рози натянула джинсы и футболку, но потом вспомнила, что сегодня она обедает с Робби Леффертсом, и переоделась в новую юбку. Одевшись, она уселась перед зеркалом, чтобы заплести косу. Ей было очень неудобно, потому что спина, руки и плечи тоже побаливали. После горячего душа ей стало значительно легче, но все-таки не настолько, чтобы ее самочувствие можно было назвать хорошим.
Да, для своего возраста это был крупный ребенок, подумала Рози. Она даже не обратила внимания на эту странную мысль, потому что изо всех сил пыталась сосредоточиться на прическе. Но зато потом, когда она уже почти заплела косу, она глянула в зеркало и увидела такое, от чего у нее просто челюсть отвисла. По сравнению с этим все странности и несоответствия сегодняшнего утра показались вообще незначительными мелочами.
– О Господи, – выдавила она слабым голосом. Потом поднялась и прошла через комнату на негнущихся ногах.
В целом картина осталась прежней. Светловолосая женщина с длинной косой по-прежнему стояла на вершине холма и по-прежнему прикрывала глаза рукой. Только теперь на картине действительно было солнце. Грозовые тучи, нависавшие над холмом раньше, исчезли. Небо над женщиной было таким, каким оно бывает в июле после дождя, – бледно-голубым и как будто слегка размытым. В небе кружились черные птицы, которых тоже не было на картине раньше, но Рози даже не обратила на них внимания.
Небо голубое, потому что гроза прошла, подумала она. Она прошла, пока я… ну… пока я была в том, другом месте.
Все ее воспоминания о «том другом месте» сводились к тому, что там было темно и страшно. Но и этого было вполне достаточно. Ей совсем не хотелось вспоминать какие-то конкретные детали. И еще Рози подумала, что, наверное, она не будет делать для картины новую рамку. Она уже поняла, что завтра она не покажет картину Биллу. И вообще словом о ней не обмолвится. Она и представить себе не могла, что будет, если он заметит, что мрачные грозовые тучи сменились на картине безоблачным небом, умытым дождем. Но еще хуже будет, если он не заметит вообще никаких перемен. Потому что тогда станет ясно: она сходит с ума.
Я даже не знаю, хочу ли я оставлять ее у себя, эту картину, подумала Рози. Потому что мне страшно. Потому мне кажется, в ней живут привидения. Весело, правда?
Рози подняла холст, держа его ладонями за края, чтобы случайно не прикоснуться к изображению, и запрещая себе даже думать о том, почему
(осторожнее, Рози, не упади в нее)
она обращается с картиной с такой осторожностью. В прихожей, справа от двери, был небольшой встроенный шкаф, который пока пустовал, если не считать пары стоптанных домашних туфель, которые были на ней, когда она убежала от Нормана, и нового свитера из дешевой синтетики. Чтобы открыть дверцу шкафа, Рози пришлось поставить картину на пол (она, конечно, могла бы сунуть ее под мышку, чтобы освободить одну руку, но ей почему-то не хотелось прикасаться к изображению). Потом она вновь подняла картину, чтобы убрать ее в шкаф. Но еще пару минут постояла, пристально разглядывая картину. Да, теперь там было солнце, которого точно не было раньше. И над храмом кружились птицы, которых, возможно, не было раньше. Это все изменения? Или есть какие-то еще? Рози казалось, что есть. И, быть может, она их не видит, потому что там не прибавилось новых деталей, а наоборот… чего-то не хватало. Чего-то…
Я не хочу это знать, поспешно сказала она себе. Мне даже думать об этом не хочется, вот так вот.
Да, именно так. И все-таки ей было жалко, что все изменилось. Ее отношение изменилось. А ведь поначалу она отнеслась к этой картине как к талисману, который обязательно принесет ей удачу. И еще она знала наверняка: именно мысли о Розе Марене, которая стоит под грозой на вершине холма и ничего не боится, помогли ей перебороть панический страх в первый день в студии звукозаписи, когда ей казалось, что у нее вообще ничего не получится. Поэтому Рози было неприятно, что теперь эта картина ее пугает… ей не хотелось бояться того, что когда-то ее поддержало и придало сил. И тем не менее она боялась. Очень боялась. В конце концов это же картина. Нарисованный мир, и он должен всегда оставаться таким, каким его изобразил художник. Тучи на нарисованном небе не должны расходиться за ночь. И предметы, изображенные на холсте, не должны появляться и исчезать, как в каком-то слайд-шоу. Рози пока еще не представляла, что будет делать с картиной дальше, но одно она знала точно: по крайней мере до понедельника картина простоит в шкафу в компании старых домашних туфель и нового свитерочка.
Она убрала картину в шкаф, прислонила ее к стене (подавив в себе безумный порыв развернуть холст лицом к стене) и плотно закрыла дверцу. Потом надела свою единственную приличную блузку, взяла сумочку и вышла из квартиры. Пока она шла по длинному сумрачному коридору к лестнице, у нее в голове всплыли два слова: Я отплачу. Рози резко остановилась у самой лестницы. Ее так трясло, что она едва не уронила сумочку. На мгновение правую ногу пронзило болью, как это бывает при судорогах. Но потом все прошло, и Рози быстро спустилась на первый этаж. Я не буду об этом думать, твердо сказала она себе, выходя из подъезда и направляясь к автобусной остановке. Не хочу и не буду. И никто меня не заставит. Лучше я буду думать о Билле. И о его мотоцикле.
12
Всю дорогу до работы она думала только о Билле, а потом сразу же погрузилась в мрачный мир «Убей все мои завтра», а во время обеда у нее и вовсе не было времени размышлять о женщине на картине. Мистер Леффертс отвез ее в маленький итальянский ресторанчик под названием «Делла Феммина» – самый приятный и самый уютный из всех ресторанов, в которых ей довелось побывать, – и уже за десертом, пока Рози доедала дыню, предложил ей «контракт посолиднее», как он сам это назвал. По условиям контракта она получала восемьсот долларов в неделю за двадцать недель работы или за двенадцать готовых книг, если она начитает их раньше. И хотя Рода настаивала, чтобы Рози не соглашалась меньше чем на тысячу, все равно это было очень заманчивое предложение, потому что Робби пообещал познакомить ее с агентом, через которого можно наладить контакты с любой радиостанцией или студией звукозаписи.
– К концу года вы можете заработать двадцать две тысячи долларов, Рози. Больше, если захотите… но стоит ли перенапрягаться?
Рози спросила, можно ли ей подумать и дать ответ в понедельник. Мистер Леффертс сказал, что, конечно, можно. Прощаясь с Рози в вестибюле Корн-билдинга (Рода с Кертом сидели на скамеечке рядом с лифтом и о чем-то шептались, как парочка заговорщиков), он протянул ей руку. Она подумала, что он собирается пожать ей руку, и протянула ему ладонь. Но он взял ее руку в обе свои, согнулся в легком поклоне и поцеловал ей руку. От этого странного жеста – Рози в жизни не целовали руку, хотя она много раз видела, как это делают в фильмах, – у нее по спине побежали мурашки.
И только когда она снова уселась перед микрофоном и принялась рассеянно наблюдать за тем, как Керт за стеклом ставит на магнитофон новую бобину с пленкой, ее мысли вернулись к картине, надежно запертой
(надейся, Рози, надейся)
в стенном шкафу. И тут она вдруг поняла, чего именно не хватало на картине сегодня утром. Браслета. Толстого золотого браслета, который еще вчера вечером был на руке у женщины в мареновом хитоне. На правом предплечье, чуть выше локтя. А сегодня утром браслета не было.
13
Когда вечером Рози вернулась с работы, она первым делом заглянула под кровать. Золотой браслет лежал у самой стены. Вернее, не лежал, а стоял на ребре, тускло поблескивая в темноте. Рози почему-то подумала, что он похож на обручальное кольцо сказочной великанши. А рядом с браслетом лежала еще одна вещь – лоскуток голубой ткани, свернутый в маленький квадратный конвертик. Похоже, это было все, что осталось от ночной рубашки, сгинувшей неизвестно куда. На голубой ткани виднелись пурпурные пятнышки, похожие на кровь. Но Рози знала, что это не кровь. Это был сок плодов, которых не стоит пробовать на вкус. Пятна точно такого же цвета она отмывала сегодня с рук.
Браслет оказался тяжелым. Фунт, не меньше. Если вообще не все два. И если он действительно золотой – а на вид он смотрелся именно золотым, – то сколько же он может стоить? Двенадцать тысяч долларов? Пятнадцать? Очень даже неплохо, особенно если учесть, что появился он из картины, которую Рози выменяла в ломбарде на дешевенькое колечко. Но почему-то ей было до странности неприятно держать браслет в руке, и она положила его на тумбочку рядом с лампой.
Пару минут она просто сидела на полу, как девочка-подросток – прислонившись спиной к кровати и скрестив ноги по-турецки, – и смотрела на маленький конвертик из голубой ткани у себя в руках. Потом она осторожно отвернула один уголок. В конвертике было три зернышка. Три маленьких зернышка, которые непонятно с чего пробудили в ней страх, отчаянный и безнадежный. А потом у нее в голове прозвучали безжалостные слова – гулкие, как железные колокола:
Я отплачу.