V. Сверчки

В среду вечером Рози влетела в «Пузатый чайник» чуть ли не на крыльях. Она заказала себе чай и пирожное и уселась за столик у окна. Она неторопливо пила свой чай и смотрела на бесконечный поток пешеходов, которые проходили мимо с той стороны стекла – в этот час это были в основном служащие из фирм, которые расходились по домам с работы. Теперь, когда Рози уже не работала в «Уайтстоуне», «Пузатый чайник» был ей совсем не по пути, но сегодня она решила зайти именно в это кафе и специально приехала сюда. Может быть, потому, что они с Пэм столько раз пили здесь кофе после работы и провели в этой уютной кафеюшке немало приятных минут, а может быть, потому, что Рози пока еще относилась с опаской к незнакомым и новым местам – наверное, это пройдет, но потом, – а это место она уже знала, и здесь ей было спокойно.

Сегодня у Рози был замечательный день. Она закончила чтение «Морского дьявола» примерно в два часа дня. Когда она дочитала последний абзац и уже потянулась под стол за своей сумкой, в кабинке включился динамик внутреннего переговорного устройства.

– Рози, не хочешь немного передохнуть перед тем, как мы приступим к записи новой книги? – спросила Рода Симонс. Вот так все просто. Конечно, Рози надеялась, что ей предложат читать остальные три книги Белл/Расина. Она верила, что ей предложат. Но надеяться и верить – это одно, а знать наверняка – совсем другое.

И это было еще не все. Около четырех, когда они закончили запись – Рози успела прочесть две главы новой книги, жутковатого триллера с элементами кровавых ужасов под названием «Убей все мои завтра», – Рода попросила Рози зайти с ней на пару минут в дамскую комнату.

– Я понимаю, сортир не самое подходящее место для задушевных бесед, – сказала она, – но я умираю хочу курить. А курить в этом проклятом здании можно только в сортирах. Не жизнь, а какой-то кошмар.

В дамской комнате Рода закурила свою «Капри» и с непринужденной легкостью, которая говорила о многолетней практике, присела на мраморную стойку между двумя раковинами. Она изящно скрестила ноги, зацепившись правой стопой за левый подъем, и испытующе взглянула на Рози.

– Тебе очень идет этот цвет волос, – сказала она.

Рози смущенно провела рукой по волосам. Вчера вечером, когда она проходила мимо парикмахерской, ей вдруг захотелось сотворить с собой что-нибудь необычное. И она сотворила. Это стоило пятьдесят долларов, и по идее у Рози не было лишних денег, чтобы выбрасывать их на такие капризы… но она просто не могла противиться этому безумному порыву.

– Спасибо.

– Знаешь, Робби собирается предложить тебе постоянный контракт.

Рози нахмурилась и покачала головой:

– Нет, я не знаю. Ты о чем вообще говоришь?

– Робби, может быть, и похож на доброго милого дядечку из благотворительной организации, но он занимается аудиокнигами с семьдесят пятого года, и он понимает, что ты – просто сокровище. Ты еще сама этого не понимаешь, а он сразу все понял. Ты ведь считаешь, что ты ему многим обязана, да?

– Я не считаю, я знаю, – натянуто проговорила Рози. Ей очень не нравился этот разговор. Кажется, он заходил не туда. Почему-то ей вспомнились пьесы Шекспира, где герои исподтишка, со спины, убивают своих друзей, а потом выдают длинные, витиеватые и лицемерные монологи, объясняя почтеннейшей публике, почему это было необходимо и неизбежно.

– Только смотри, чтобы твоя благодарность не шла вразрез с твоими собственными интересами, – сказала Рода, аккуратно стряхивая пепел в раковину и открывая воду, чтобы его смыть. – Я не знаю, что у тебя было в жизни, да и не то чтобы очень хочу это знать, но я зато знаю, что ты прочитала «Морского дьявола» всего за сто четыре включения, а это просто феноменально. Я знаю, что у тебя замечательный голос: ты звучишь, как молодая Элизабет Тейлор. И еще я знаю – потому что это написано у тебя на лбу, – что сейчас ты сама по себе и сама за себя отвечаешь, но ты к этому не привыкла. Ты еще настолько tabula rasa, что даже страшно. Знаешь, что это значит – tabula rasa?

Рози не знала точного значения этого выражения – наверное, имелось в виду, что она слишком наивна или что-то вроде того, – но ей не хотелось, чтобы Рода приняла ее за необразованную дуру.

– Конечно, знаю.

– Хорошо. И ради Бога, пойми меня правильно… я сейчас не пытаюсь примазаться к Робби и урвать себе толстый кусок от твоего пирога. Я тебе искренне желаю добра. Мы все желаем тебе добра: и я, и Робби, и Кертис. Просто Роб никогда своей выгоды не забывает. Аудиокниги – это область достаточно новая. Наш бизнес только развивается. Если взять аналогию с кино, то мы сейчас где-то на полпути между немыми картинами и звуковым кино. Ты понимаешь, что я хочу сказать?

– Кажется, понимаю.

– Когда Робби слушает, как ты читаешь «Морского дьявола», он уже представляет себе аудиоверсию Мэри Пикфорд. Он собирается делать из тебя звезду. Я понимаю, что это звучит безумно, но это действительно так. И даже то, как вы с ним познакомились, для него тоже имеет значение. Существует легенда, что Лану Тернер нашли в одной голливудской аптеке, где она работала продавщицей. Я даже не сомневаюсь, что Робби уже сочиняет трогательную историю о том, как он встретил тебя в ломбарде своего старого друга Стейнера, где ты рассматривала антикварные открытки.

– А он тебе говорил, что я рассматривала открытки? – спросила Рози, чувствуя, как у нее в душе поселяется теплое чувство к Робби Леффертсу, которое было сродни любви.

– Ага. Но это не важно, где он тебя нашел и что ты там делала. Важно другое. У тебя замечательный голос, Рози. И опять же, дело не только в голосе. У тебя есть талант. Настоящий талант. У тебя прирожденная способность к художественному чтению, ты просто создана для этой работы. Да, открыл тебя Робби, но это еще не дает ему права на пожизненную эксплуатацию твоего голоса и таланта. Не позволяй ему распоряжаться тобой как собственностью.

– Он никогда так со мной не поступит, – сказала Рози. Ее раздирали самые противоречивые чувства. Ей было страшно, немного волнительно и приятно, и еще она сердилась на Роду за то, что она так цинична. Но все эти чувства не шли ни в какое сравнение с пронзительной радостью и облегчением: какое-то время у нее точно будет работа, а значит, все будет хорошо. А если Робби действительно собирается предложить ей постоянный контракт, то ей, может быть, вообще не придется в ближайшее время переживать из-за того, где брать деньги на жизнь. Роде Симонс легко читать ей наставления по поводу осторожности и соблюдения своих интересов. Рода живет в своем собственном доме в пригороде, а не в крошечной однокомнатной квартирке в трех кварталах от самых злачных районов города, где, если оставить свою машину на пять минут без присмотра, ты гарантированно распрощаешься с радиолой и дисками на колесах; у Роды есть обеспеченный муж и серебристый «ниссан» девяносто четвертого года выпуска. У Роды открыты кредитные карточки VISA и American Express. И самое главное, у Роды есть карточка медицинского страхования и сбережения, на которые она будет безбедно жить, если вдруг заболеет и не сможет работать. Рози вполне допускала, что для людей, у которых все это есть, вести разговоры об осторожности в делах и о соблюдении своих интересов было столь же естественно, как дышать.

– Может быть, – согласилась Рода. – Но знаешь присказку про курочку, что несет золотые яйца. А вдруг ты такая вот курочка, Рози. Когда люди находят источник золота, они сильно меняются. Даже такие хорошие, милые люди, как Робби Леффертс.

И вот теперь, сидя в «Пузатом чайнике» и попивая горячий чай, Рози снова проигрывала в голове тот разговор. Рода сунула сигарету под струю холодной воды, выбросила ее в мусорную корзину, оторвалась от мраморной стойки и подошла к ней.

– Я понимаю, что ты сейчас в той ситуации, когда тебе важно иметь постоянную и гарантированную работу. И я совсем не хочу сказать, что Робби плохой человек… я с ним работаю много лет, с восемьдесят второго года, и я знаю, что он человек хороший… но ты все же старайся приглядывать за птичками в кронах деревьев, пока ты до конца не уверена в том, что та, которая у тебя в руках, никуда уже не улетит. Ты понимаешь, о чем я?

– Не очень.

– Для начала соглашайся на шесть книг вперед, не больше. Работать с восьми утра до четырех дня, здесь, в «Тейп Энджин». Тысяча долларов в неделю.

Рози аж задохнулась от потрясения. Она вытаращилась на Роду, не веря своим ушам.

– Тысяча долларов в неделю, ты с ума сошла?!

– Спроси Керта Гамильтона. Пусть он тебе скажет, сошла я с ума или нет, – спокойно проговорила Рода. – И дело не только в голосе. Дело в сроках. Ты прочитала «Морского дьявола» за сто четыре включения. Я работала со многими актерами, и я точно знаю, что никто из них не закончил бы эту книгу даже за двести включений. Ты просто мастерски владеешь голосом. Но меня больше всего поражает, как ты контролируешь дыхание. Я знаю, что ты не поешь. Но тогда мне вообще непонятно, как тебе удается следить за дыханием. Чтобы добиться такого контроля, надо долго учиться.

Перед мысленным взором Рози возникла кошмарная картина: она сидит сжавшись в углу, ее почки болят нестерпимо и по ощущениям похожи на раздувшиеся бурдюки с крутым кипятком; она держит в руках передник и молится, чтобы ее не стошнило, потому что ей будет больно, если ее стошнит, потому что тогда ее почки вообще взорвутся от боли, как будто их протыкают зазубренным длинным колом. Она сидит там, в углу, и старается дышать медленно и ритмично: длинный и неглубокий вдох и медленный плавный выдох. Потому что так ей становится хотя бы немного полегче. Она старается унять бешеное сердцебиение и подстроить его под спокойный ритм своего дыхания. Она сидит там, в углу, и слышит, как Норман на кухне делает себе бутерброд и напевает «Дэниэл» или «Я пишу тебе письма, Мария» своим на удивление приятным и проникновенным тенором.

– Я не знаю, – сказала она. – Пока я не пришла к вам в студию, я и не знала, что есть какой-то контроль дыхания. У меня это, наверное, от природы.

– Тогда считай, что тебе повезло, – сказала Рода. – Ладно, пойдем. А то Керт решит, что мы тут с тобой занимаемся всякими гадкими женскими штучками.

Сегодня Робби не было в студии, но он позвонил из своего офиса в центре, чтобы поздравить Рози с окончанием «Морского дьявола» – как раз под конец рабочего дня, когда Рози уже собиралась домой. Он ничего не сказал про контракт, но зато пригласил ее пообедать с ним в пятницу, чтобы обсудить, как он выразился, «один деловой вопрос». Рози приняла его приглашение и повесила трубку, совершенно ошеломленная и немного растерянная. Ей вдруг подумалось, что Рода дала очень точное описание Робби Леффертса; он действительно очень похож на доброго дяденьку из какой-нибудь благотворительной организации.

Когда Рози повесила трубку – телефон стоял в кабинете у Кертиса, крошечной захламленной каморке с мягкими пробковыми обоями на стенах, которые были сплошь увешаны визитными карточками, пришпиленными булавками, – и вернулась в студию за сумкой, Роды там не было. Должно быть, она убежала на последний перекур в дамскую комнату. Керт сидел за столом и размечал коробки с уже записанными бобинами. Он поднял голову и улыбнулся Рози:

– Сегодня ты замечательно отработала.

– Спасибо.

– Рода говорит, Робби собирается предложить тебе постоянный контракт.

– Да, мне она тоже сказала. И мне кажется, что она знает, о чем говорит. Но не будем загадывать. Постучим по дереву.

– Только когда вы с ним будете обговаривать твой гонорар, ты держи в голове одну вещь. – Керт поставил коробки с записями на полку, где стояло еще несколько дюжин таких же коробок, похожих на тонкие белые книжки. – Ты за «Морского дьявола» получила пять сотен, но Робби получит гораздо больше… не говоря уж о том, что он на тебе сэкономил сотен, наверное, семь за оплату студийного времени. Понимаешь, о чем я?

Она все понимала, конечно. Но сейчас, когда Рози сидела в «Пузатом чайнике», будущее рисовалось ей в самых радужных тонах. Все складывалось неожиданно удачно. У нее есть друзья, есть свой дом, есть работа. А когда она закончит романы Кристины Белл, у нее будет еще работа. Постоянный контракт на тысячу долларов в неделю. А это больше, чем зарабатывал Норман. Звучит безумно, но это действительно так. То есть пока еще это не решено окончательно, мысленно поправилась Рози. Но в ближайшее время должно решиться.

Да, и еще одно. В эту субботу у нее свидание… свидание на всю субботу, если учесть и вечерний концерт «Индиго герлс».

Рози – обычно очень серьезная и даже угрюмая – сидела и улыбалась своим мыслям. Сейчас ей было так хорошо, что ей хотелось обхватить себя за плечи и завопить от радости. И она бы, наверное, так и сделала, если бы не сидела в кафе, где полно людей. Она доела пирожное и опять посмотрела в окно. Ей до сих пор не верилось, что все это происходит с ней и на самом деле. Неужели в реальной жизни действительно происходят такие вот чудеса, когда человек выходит из тюрьмы, поворачивает за угол… и оказывается в раю.

На перекрестке за полквартала от кафе на светофоре для пешеходов зажегся зеленый свет. Пэм Хэверфорд – она уже переоделась из белого платья горничной в элегантные красные брюки и стильную блузку – перешла через улицу вместе с остальными пешеходами, дожидавшимися зеленого. Сегодня вечером ей пришлось задержаться на работе почти на час, и у нее не было никаких причин думать, что Рози придет в «Пузатый чайник»… но ей почему-то казалось, что Рози должна быть там. Женская интуиция. Кажется, это так называется.

Она мельком взглянула на здоровенного, спортивного вида парня, который переходил через улицу в той же толпе. Его лицо показалось ей знакомым. Кажется, она его только что видела у газетного киоска в «Уайтстоуне». Его можно было отнести к категории «кое-что интересное», если б не этот взгляд… совершенно пустой и отсутствующий. Он взглянул на нее мимоходом, когда они уже поднялись на тротуар с той стороны улицы, и Пэм буквально похолодела под этим взглядом: он был не просто пустым – он был мертвым.

Рози вдруг пришло в голову, что надо бы взять еще чашку чая. У нее не было никаких причин думать, что Пэм заглянет в «Пузатый чайник» – рабочий день у нее закончился час назад, – но ей почему-то казалось, что Пэм должна сюда забежать. Женская интуиция… кажется, так это называется. Рози встала из-за стола и направилась к стойке.

Старым теткам это, наверное, нравится, подумал Норман. Изобрази из себя сладкого мальчика – и получишь хорошие чаевые. Да, наверное, в этом-то все и дело. Иначе с чего бы нормальным взрослым мужикам так извращаться? Не все же они голубые… верно?

Заглянув в ресторанчик – мимоходом и безо всякого интереса, – Норман наметанным взглядом выделил из толпы одну даму, которая была гораздо моложе крашеных мымр в брючных костюмах, сидевших за большинством столиков. Она как раз направлялась к стойке в глубине кафе-кондитерской (во всяком случае, Норман предполагал, что именно так и должны называться места типа этого заведения). Он по привычке взглянул на ее задницу – просто потому, что он всегда первым делом смотрел на задницу, когда ему на глаза попадалась деваха моложе сорока, – и отметил, что попка вполне неплохая, но ничего выдающегося. Не тот случай, чтобы упоминать о нем в письме мамочке.

У Розы когда-то была такая же, подумал он. Пока она себя не запустила и ее задница не раздалась до размеров диванного пуфика.

За сегодняшний день у Рози случилось много чего хорошего. Но лучше всего – даже той потрясающей новости, которой поделилась с ней Рода; насчет того, что Робби Леффертс собирается предложить ей контракт на тысячу долларов в неделю, – было мгновение, когда Рози отвернулась от кассы у стойки и столкнулась нос к носу с Пэм Хэверфорд. Сначала Пэм просто ее не узнала, скользнула по ней невидящим взглядом и отвернулась… но тут же опять повернулась к Рози и вытаращилась на нее во все глаза. Она неуверенно улыбнулась, а потом пронзительно вскрикнула, так что бабульки, сидевшие в кафе, с испугу схватились за сердце. Рози даже испугалась, как бы у них не зашкалило электрокардиостимуляторы.

– Рози?! Это ты?! О Господи.

– Это я, – рассмеялась Рози. Она заметила, что на них с Пэм уже оборачиваются, но поняла – вот чудо из чудес, – что ее это совсем не волнует.

Пэм тоже взяла себе чай, и подруги уселись за тот же столик у окна, где раньше сидела Рози. Пэм соблазнила ее еще на одно пирожное, и Рози не стала противиться искушению, хотя в другой ситуации она бы себе этого не позволила. За последние пару месяцев она похудела на целых пятнадцать фунтов, и ей совсем не хотелось набрать их обратно.

Пэм все твердила, что она не верит своим глазам – просто не верит своим глазам, – и Рози могла бы решить, что подруга ей льстит, но она видела, как Пэм на нее смотрит: переводит восторженный и немного встревоженный взгляд с ее лица на волосы и обратно, как будто пытаясь понять, что случилось с ее хорошей подругой Рози.

– Ты потрясающе выглядишь, – сказала она. – Нет, правда. Ты помолодела лет на пять. Черт возьми, Рози, ты выглядишь как молоденькая девчонка.

– За пятьдесят долларов они должны были сделать из меня Мэрилин Монро, – улыбнулась Рози. После сегодняшнего разговора с Родой она уже не с таким ужасом вспоминала ту запредельную сумму, которую оставила в парикмахерской.

– А где ты… – начала было Пэм, но тут же оборвала себя на полуслове. – Это с картины, которую ты купила, да? Ты сделала себе такую же прическу, как у женщины на картине.

Рози была уверена, что покраснеет, но она почему-то не покраснела. Она лишь кивнула:

– Мне понравился ее стиль, и я тоже решила попробовать. – Она неуверенно замолчала, но все же добавила: – А то, что я перекрасилась в блондинку… знаешь, я сама до сих пор не могу поверить, что я на такое решилась. Я в жизни не красила волосы. В первый раз сейчас перекрасила.

– В первый раз?! Нет, я не верю.

– Серьезно.

Пэм наклонилась через стол и прошептала сдавленным заговорщическим шепотом:

– Значит, все-таки это случилось, да?

– Ты о чем? Что случилось?

– Ты все-таки встретила кое-кого интересного!

Рози открыла рот. Закрыла. Открыла опять, не имея ни малейшего представления о том, что она собирается сказать. Сказать было нечего. И вместо того, чтобы говорить слова, она рассмеялась. Рассмеялась до слез. И еще до того, как она успокоилась, к ней присоединилась и Пэм.

В подъезд Рози вошла без ключа – в будние дни дверь подъезда в доме номер 897 по Трентон-стрит не запирали часов до восьми вечера, если не позже, – но ей все же пришлось доставать ключи, чтобы открыть почтовый ящик (с бумажной табличкой Р. МАККЛЕНДОН, приклеенной сверху, – ее гордое заявление всему миру, что она здесь живет и это ее дом), в котором не было ничего, кроме рекламного проспекта универмага «Уолмарт». Поднимаясь по лестнице, Рози отобрала на брелоке другой ключ. От двери в квартиру. Этот ключ существовал всего в двух экземплярах: один был у Рози, второй – у владельца дома. Сейчас эта квартирка, как и почтовый ящик, принадлежит ей одной. Ноги гудели – Рози прошла пешком все три мили от центра города до своего дома. Она была слишком взволнована и взбудоражена и просто не усидела бы в автобусе; тем более ей хотелось пройти пешком, чтобы спокойно подумать и помечтать. Несмотря на два пирожных, съеденных в «Пузатом чайнике», ей почему-то хотелось есть, но голодное урчание в желудке ничуть не мешало ее ощущению счастья. Даже наоборот. Сегодня был самый радостный день в ее жизни. Радость переполняла ее, разливаясь по телу приятной легкостью, и даже усталые ноги совсем не болели. И почки тоже не беспокоили, несмотря на долгую прогулку пешком.

Рози вошла к себе (на этот раз она не забыла запереть за собой дверь) и опять рассмеялась. Пэм и этот ее «кое-кто интересный». Смех, да и только. Но Пэм все-таки вытянула у Рози кое-какие подробности. Пришлось расколоться – в конце концов она собиралась привести Билла на концерт «Индиго герлс» в субботу вечером, так что женщины из «Дочерей и сестер» все равно его увидят, и особо скрываться нет смысла. Но когда Рози принялась горячо возражать, что она перекрасила волосы и заплела их в косу вовсе не из-за Билла (и она была искренне убеждена, что говорит правду), Пэм в ответ лишь закатила глаза и заговорщически подмигнула. Рози это слегка рассердило… но в то же время ей было приятно.

Она открыла окно, и в комнату ворвался теплый весенний воздух и шумы из парка. Потом Рози прошла на кухоньку, чтобы взять книжку. Там же на столе стояла ваза с цветами, которые Билл принес ей в понедельник. Цветы уже почти засохли, но у Рози не поднималась рука выбросить их на помойку. Она решила, что выбросит их после субботы. Вчера ночью ей снился Билл. Ей снилось, как они ехали на его мотоцикле. Билл гнал на сумасшедшей скорости, а она сидела сзади и обнимала его за талию. И в какой-то момент – там, во сне – ей в голову вдруг пришло одно страшное и прекрасное слово. Волшебное слово. Теперь она точно не помнила, что это было за слово. Что-то совершенно бессмысленное, просто набор звуков, но во сне это звучало красиво… и сильно. Не произноси это вслух, если ты не уверена, что тебе это нужно. Так думала Рози во сне, когда они с Биллом неслись на его мотоцикле по скоростному шоссе. Слева были холмы, а справа – синее-синее озеро, которое ярко блестело на солнце. Золотой солнечный свет сочился сквозь ветки елей, что росли вдоль шоссе. Впереди возвышался зеленый холм, и Рози знала, что с той стороны холма должны быть развалины старого храма. Не произноси это вслух, пока ты не будешь готова отдать себя всю, свое тело и душу, и связать себя навсегда.

Она все-таки произнесла это слово. Оно сорвалось с ее губ, как разряд электричества. Колеса «харлея» оторвались от асфальта – из-за плеча Билла Рози видела переднее колесо мотоцикла: оно вертелось по-прежнему, но уже дюймах в шести над поверхностью шоссе. Она видела их тень, но уже не впереди, а внизу. Билл резко надавил на ручной тормоз, и они взмыли ввысь – в синее небо. Они поднялись над лентой дороги, как подводная лодка, что всплывает к морской поверхности, а потом Рози проснулась в своей постели посреди сбившихся простыней. Ее бил легкий озноб, но в то же время где-то в глубинах ее естества притаился настойчивый жар – невидимый, но могучий, как солнце при полном затмении.

Рози, конечно, не думала, что в субботу они с Биллом будут летать, как в ее сне. Она не знает волшебных слов, чтобы летать наяву. Но она все равно решила, что сохранит цветы до воскресенья. Может быть, даже засушит пару цветов между страницами книжки, которую сейчас изучает.

Эту книжку она купила в «Мечтах Элайн» – в парикмахерской, где ей перекрасили волосы и сделали прическу. Она называлась «Просто и элегантно: десять причесок, которые вы без труда сможете сделать сами».

– Это хорошая книжка, – сказала Элайн. – Хотя я считаю, что прическу должны делать профессионалы. Лучше всего раз в неделю ходить в парикмахерскую и не мучиться. Но если вы не можете себе позволить такую роскошь, если у вас мало времени или нет денег и если вам проще повеситься, чем вызвать мастера на дом, тогда эта книжка – как раз то, что нужно. Только дайте мне слово, что, если какой-нибудь парень пригласит вас на танцы в Вествуд, вы сначала зайдете ко мне.

Рози уселась за стол и открыла книжку на главе номер три: Классическая коса… во введении было написано, что эту прическу еще называют классической французской косой. В который раз она очень внимательно изучила черно-белые фотографии, на которых женщина-модель сначала разделяла волосы на пряди, а потом заплетала их в косу. Она принялась расплетать косу, справляясь с фотографиями из книжки, но только в обратном порядке. Расплетать косу по вечерам оказалось значительно проще, чем заплетать ее по утрам. Сегодня утром Рози буквально исчертыхалась – она провозилась почти сорок пять минут, чтобы соорудить что-то более или менее похожее на ту шикарную косу, которую ей заплели в «Мечтах Элайн». Но оно того стоило. Взять хотя бы восторженный вопль Пэм в «Пузатом чайнике»… так что оно того стоило.

Закончив с косой, Рози задумалась про Билла Стейнера (впрочем, так или иначе она думала о нем всегда). Интересно, ему понравится ее новая прическа? Ему понравится, что она перекрасилась и стала блондинкой? А может быть, он вообще ничего не заметит. И тогда ей, наверное, будет обидно. Или не будет? Рози вздохнула и сморщила нос. Конечно, ей будет обидно, если он ничего не заметит. Но с другой стороны… а вдруг он не просто заметит, а начнет выражать свой восторг наподобие Пэм (разве что без восторженных воплей и визгов-писков)?! Может, он даже подхватит ее на руки и закружит над полом, как это бывает в дамских романах…

Рози достала из сумки расческу. Она и сама не заметила, как погрузилась в мечты о субботнем свидании – совершенно невинные и безобидные. Ей представлялось, как Билл перевязывает кончик ее косы бархатной лентой (Рози не знала, почему она вдруг решила, что у него с собой совершенно случайно окажется лента; но это были всего лишь мечты, а мечты тем и прекрасны, что в них не надо искать объяснений даже для самых невероятных вещей).

И тут ее отвлек какой-то тихий звук с той стороны комнаты.

Крик. Крик-крик.

Сверчок. И хотя окно было распахнуто настежь, звук доносился не с улицы. Он доносился из комнаты.

Рози обвела взглядом комнату и заметила, что у гладильной доски кто-то скачет. Она поднялась из-за стола, достала стеклянную миску из шкафа слева над раковиной и прошла через комнату, подхватив по пути рекламный проспектик универмага «Уолмарт», который она швырнула на кресло. Она склонилась над насекомым, которое уже ускакало почти в самый угол комнаты, куда Рози думала поставить телевизор, если она успеет купить себе телевизор до того, как переедет на другую квартиру. После сегодняшнего разговора с Родой переезд на другую квартиру, побольше, уже не казался недостижимой мечтой.

Это действительно был сверчок. Рози понятия не имела, как он попал к ней в квартиру на втором этаже, но это был точно сверчок. А потом она поняла, как он тут оказался. Кстати, это объясняло, почему вчера вечером, засыпая, она слышала стрекот сверчка. Его, наверное, случайно притащил Билл. Может быть, в отвороте брюк. Маленький сюрприз вдобавок к цветам.

Вчера вечером ты слышала не сверчка, неожиданно «пробудилась» миссис Сама Рассудительность. В последнее время она никак себя не проявляла, и теперь ее въедливый голосок звучал хрипло и даже скрипуче. Их было много, сверчков. Целая поляна сверчков.

Бред собачий, резонно возразила Рози. Она поднесла миску поближе к сверчку и, наклонив ее боком, краешком рекламного проспекта подтолкнула насекомое в миску. Я слышала одного сверчка. Но я уже засыпала, почти спала, и поэтому мне казалось, что их было много.

Она накрыла миску проспектом и подняла ее, придерживая рукой плотный лист бумаги, чтобы сверчок не выбрался раньше, чем она будет готова его отпустить. Сверчок, как безумный, скакал в миске вверх и вниз, его твердая спинка с тихим стуком билась о фотографию обложки нового романа Джона Гришэма, который можно было купить в «Уолмарте» всего за шестнадцать долларов (цены даются без учета налога с продаж). Напевая себе под нос «Загадай на звезде желание», Роза подошла к окну, убрала проспект и выставила миску на вытянутой руке подальше наружу. Она знала, что насекомые падают и с большей высоты и им ничего не бывает: они совершенно спокойно ползут себе дальше. Или – маленькая поправка – скачут. Рози где-то об этом читала. Или, может быть, видела по телевизору в какой-нибудь передаче про мир животных.

– Давай, Джимини, – сказала она вслух. – Будь хорошим послушным мальчиком и прыгай туда. Видишь, там внизу парк? Там сочная травка, вдоволь росы, чтобы пить, и много хорошеньких девочек-сверчушечек…

Она умолкла на полуслове. Сверчок попал к ней в квартиру не в отворотах Билловых брюк. Теперь Рози отчетливо вспомнила, что в понедельник, когда они с Биллом ходили ужинать, он был в джинсах. Она напрягла память, чтобы уж точно не ошибиться. Ну да, все правильно. Он был в джинсах. В рубашке из «рогожки» и светлых вылинявших «левисах» без отворотов. Она вспомнила, что его демократичный наряд успокоил ее в том смысле, что он не потащит ее в дорогой шикарный ресторан, где все будут таращиться на нее как на какую-то бедную родственницу.

Светлые джинсы без отворотов.

Тогда откуда здесь взялся Джимини?

Вот ведь проблема… Если сверчка притащил не Билл, значит, его принес кто-то другой. Допустим, сверчок случайно свалился кому-нибудь за отворот брюк, и этот кто-то вошел в подъезд, а на втором этаже сверчок выпрыгнул – эй, приятель, спасибо, что подвез. А потом, когда Рози открыла дверь, он проскользнул к ней в квартиру. Ну так и что с того? Это еще не самый ужасный из незваных гостей.

И как бы в подтверждение ее мыслей, сверчок выскочил из миски и упал вниз.

– До свидания, – сказала Рози. – Заходи еще. Правда.

Она втащила миску обратно. Тут как раз налетел ветерок и вырвал у Рози из рук рекламный листок «Уолмарта», который она прижимала к миске большим пальцем. Листок упал на пол. Она наклонилась, чтобы его поднять, но так и замерла с вытянутой рукой. Рядом с гладильной доской валялись два дохлых сверчка. Один лежал на боку, а второй – кверху брюшком.

Один сверчок у тебя в квартире – с этим еще можно мириться. Это можно объяснить. Но три сверчка?! На втором этаже?! Как объяснить такое?!

Теперь Рози заметила, что сверчки – это еще не все. Рядом с ними, в щели между двумя половицами, виднелось что-то вообще непонятное. Она опустилась на колени, выудила эту штуку из щели и поднесла к глазам.

Это был цветок клевера. Крошечный розовый цветок клевера.

Рози растерянно взглянула на щель между двумя половицами, перевела взгляд на дохлых сверчков на полу и подняла глаза вверх… к картине. К Розе Марене (вполне нормальное имя, не хуже других), которая стояла на зеленом холме в компании лохматого пони – как это выяснилось недавно.

Рози чувствовала, как колотится ее сердце – кровь стучала в ушах глухой дробью. Она наклонилась поближе к картине. На таком расстоянии морда пони расплылась разноцветными пятнами краски. Рози даже различала отдельные мазки кисти. Например, трава была сделана резкими, заходящими друг на друга мазками изумрудно-зеленого и оливкового оттенков. И посреди этой зелени явственно проступали розовые пятнышки. Клевер.

Рози взглянула на крошечный розовый цветок у себя на ладони и поднесла его к картине, чтобы сравнить цвета. Цвет совпадал идеально. И тут на нее что-то нашло. Вряд ли она сама соображала, что делает. Она поднесла ладонь к губам и тихонько подула. Она была почти уверена (нет, даже не так: в глубине души она была абсолютно уверена), что крошечный цветок клевера пройдет сквозь стекло и сквозь краску и останется там, в нарисованном мире, созданном неизвестным художником шестьдесят, или восемьдесят, или вообще сто лет назад.

Конечно, этого не произошло. Розовый цветок ударился о стекло (Рози вспомнила, что говорил Робби в первый день их знакомства: что картины, написанные маслом, обычно не закрывают стеклом), отскочил и упал на пол, как кусочек папиросной бумаги, скатанной в маленький шарик. Картина, может быть, и волшебная. Но стекло ее закрывало самое обыкновенное.

Тогда как оттуда проникли сверчки? Ты ведь действительно думаешь, что сверчки появились оттуда, правда? Что сверчки и цветок клевера выпали из картины?

Да, она именно так и думала. Как бы бредово это ни звучало. Она прекрасно отдавала себе отчет, что, когда она выходит из дома и общается с другими людьми, ей бы в голову не пришло ничего подобного. В крайнем случае она бы решила, что это полная ерунда и благополучно бы обо всем забыла. Но сейчас, наедине с собой, она именно так и думала: что сверчки выпрыгнули из травы у ног светловолосой женщины в мареновом хитоне. Что каким-то непостижимым образом они перенеслись из мира Розы Марены в мир Рози Макклендон.

Нет. Разумеется, нет. Это глупо, и все же…

Ее руки слегка дрожали, когда она снимала картину со стены. Она отнесла картину на кухню и поставила на кухонный стол лицевой стороной к стене. Надпись углем на обратной стороне совсем размазалась. Если бы Рози не знала, что там написано – РОЗА МАРЕНА, – сейчас она вряд ли смогла бы разобрать слова.

Она нерешительно прикоснулась к плотной коричневой бумаге, которой была затянута обратная сторона рамки. Ей вдруг стало страшно (может быть, ей было страшно и раньше, просто теперь она начала это осознавать). Она проткнула бумагу ногтем, и бумага разорвалась с оглушительным треском. По-настоящему оглушительным. А когда Рози проткнула бумагу в нижней части картины, там, где бумага заходила под рамку, ее палец наткнулся на что-то твердое… и объемное…

Она нервно сглотнула. В горле так пересохло, что было больно глотать. Она открыла верхний ящик кухонного стола – при этом она не чувствовала руки, – достала острый разделочный нож и медленно поднесла его к бумаге с обратной стороны картины.

Не делай этого! – завопила миссис Сама Рассудительность. Не делай этого, Рози. Ты же не знаешь, что там, внутри.

Рози почти прикоснулась острием к бумаге, но потом отложила нож, взяла картину в руки и внимательно изучила нижнюю перекладину рамки. Попутно она заметила, что у нее дрожат руки. По рамке шла длинная и глубокая трещина – почти четверть дюйма в самой широкой части, – но это Рози не удивило. Она вернула картину обратно на стойку и, придерживая ее правой рукой, взяла в левую – в свою «рабочую» руку – нож и вновь поднесла его к бумаге с обратной стороны.

Не надо, Рози. Миссис Сама Рассудительность уже не вопила, она тихо стонала. Не надо, пожалуйста. Оставь все как есть. Это был вздорный совет. Очень плохой совет. Если бы Рози его послушалась еще тогда, в самом начале, она бы и по сей день жила с Норманом. Или умирала с Норманом, что было вернее.

Она разрезала бумагу вдоль нижней перекладины рамки – в том месте, где она раньше нащупала какие-то непонятные вздутия. На кухонный стол вывалились сверчки. Целых шесть штук: четверо дохлых, пятый еще шевелился, но явно на последнем издыхании, зато последний, шестой, был вполне бодр и весел – он принялся резко скакать по столу, пока не свалился в раковину. Вместе со сверчками на стол высыпалось несколько смятых травинок и розовых цветков клевера… и обрывок сухого листа. Рози взяла его со стола и поднесла к глазам. Это был дубовый лист. Совершенно точно.

Не обращая внимания на отчаянные завывания миссис Сама Рассудительность, Рози осторожно надрезала бумагу с обратной стороны картины по всему периметру вдоль рамки. Потом она убрала бумагу, и на стол высыпалось еще несколько «даров природы». Несколько муравьев (почти все дохлые, но три-четыре еще шевелились и даже пытались ползти), пухлое тельце мертвой пчелы, несколько белых лепестков ромашки – такой, на которой обычно гадают, обрывая лепестки: любит – не любит, – и два-три волоска, жестких и светлых. Рози осторожно собрала волоски и внимательно изучила их на свету. А когда она поняла, что это за волоски, ей стало не по себе. Она вся дрожала, как дрожит шаткая лестница под тяжелыми шагами. Ее правая рука, которой она придерживала картину, невольно сжалась еще сильнее. Рози ни капельки не сомневалась, что, если она отнесет эти волоски ветеринару и попросит его посмотреть на них под микроскопом, он ей скажет, что это шерсть пони. А если точнее, то это шерсть одного маленького и лохматого пони, который сейчас щиплет траву на высоком холме в другом, нарисованном мире.

Кажется, я схожу с ума, совершенно спокойно подумала Рози. Именно Рози, а не миссис Сама Рассудительность. Мысль всплыла из самых глубин ее существа – самого средоточия ее «я». Безо всякой истерики или паники. Это была просто мысль – рассудительная и спокойная, разве что чуточку удивленная. Рози смутно подозревала, что именно так – рассудительно и спокойно – старые люди размышляют о смерти и принимают ее неизбежность.

Но было одно небольшое «но». По-настоящему Рози не верила в то, что сходит с ума. Это был не тот случай, когда ты вынужден во что-то верить, потому что ничего другого не остается: например, когда врач говорит тебе, что у тебя неизлечимая болезнь – скажем, последняя стадия рака, – и тебе приходится в это верить и как-то с этим мириться. Она срезала бумагу с обратной стороны картины, и из-под бумаги выпала горстка травы, волосков и насекомых – в основном дохлых, но и живых тоже. Ну и что в этом странного? Пару лет назад Рози читала в какой-то газете заметку про женщину, которая совершенно случайно обнаружила целую пачку вполне ликвидных ценных бумаг под картонкой на обратной стороне старого семейного портрета. По сравнению с такой «запредельной» находкой пару дохлых жучков вряд ли можно считать проявлением потусторонних сил.

Потому что он был сухим еще там. На картине было лето, но ведь даже в июне в траве иногда попадаются сухие листья, оставшиеся с прошлой осени.

Но вот в чем загвоздка. Все эти штуковины были здесь, на ее кухонном столе. Трава, цветы и букашки.

Штуковины.

Не какие-то галлюцинации или видения, а вполне материальные штуки, которые можно потрогать руками.

И еще одна вещь, над которой, наверное, стоило бы подумать. Вот только Рози боялась об этом думать. Картина с ней разговаривала. Не в том смысле, конечно, что Рози мерещились какие-то голоса. Но еще там, в ломбарде, когда она только увидела эту картину, она поняла, что картина ее притягивает и зовет. На обратной стороне стояло ее имя. (Рози, а по-настоящему все-таки Роза, еще тогда поразилась этому совпадению.) А вчера она потратила целых пятьдесят долларов – гораздо больше, чем могла себе позволить, – чтобы сделать себе такую же прическу, как у женщины на картине.

Охваченная внезапной решимостью, Рози просунула лезвие ножа под верхнюю часть рамы и надавила на ручку ножа, как на рычаг. Она бы сразу остановилась, если бы почувствовала сильное сопротивление – это был ее единственный нож-резак, и ей совсем не хотелось его сломать, – но гвоздики, скреплявшие раму, поддались на удивление легко. Она сняла верхнюю перекладину рамы, придерживая свободной рукой стекло, чтобы оно не упало на стол и не разбилось. Из-под рамы вывалился еще один дохлый сверчок. Рози взяла в руки голый холст. Теперь, без рамки и без картонной подкладки, можно было точнее определить его истинные размеры – дюймов тридцать в длину и около восемнадцати в ширину. Рози осторожно провела пальцем по давно высохшей масляной краске, ощущая под кожей крошечные неровности и шероховатости и даже тончайшие бороздки, оставленные кистью художника. Это было интересное ощущение, как будто даже слегка жутковатое, но в нем не было ничего сверхъестественного: ее рука не прошла сквозь холст в мир, заключенный в картине.

Пронзительно зазвонил телефон. Вчера Рози все-таки купила себе аппарат и подключила его к розетке, и вот теперь телефон зазвонил в первый раз. Громкость была включена на максимум, и неожиданный резкий звонок напугал Рози до полусмерти. Она вскрикнула и невольно дернулась, так что едва не проткнула холст пальцем.

Она положила картину на обеденный стол и бегом бросилась к телефону. Ей очень хотелось, чтобы это был Билл. Если это действительно Билл, то она, может быть, пригласит его в гости. Прямо сейчас. Чтобы он посмотрел на картину. И на те штуки, которые выпали из-под рамки.

– Алло.

– Алло, Рози? – Не Билл. Женский голос. – Это Анна Стивенсон.

– Ой, Анна. Здравствуйте. Как у вас дела?

Из кухоньки доносился настойчивый стрекот сверчков.

– Дела не очень хорошие, – сказала Анна. – На самом деле, плохие дела. Случилась одна неприятная вещь, и вы должны это знать. Может быть, это не связано лично с вами… и я всем сердцем надеюсь, что это так… но я все-таки не исключаю и такую возможность.

Рози присела на кресло. Ей вдруг стало по-настоящему страшно. Так страшно ей не было даже тогда, когда она нащупала тельца дохлых сверчков под бумагой на обратной стороне картины.

– Что случилось, Анна?

Рози выслушала рассказ Анны, обмирая от ужаса. Под конец Анна спросила, не хочет ли Рози приехать сейчас к «Дочерям и сестрам» и остаться там на ночь.

– Я не знаю, – проговорила Рози в полном оцепенении. – Мне надо подумать. Я… Анна, я сейчас позвоню одному человеку. А потом перезвоню вам, хорошо?

Она повесила трубку еще до того, как Анна успела ответить. Потом она набрала номер справочной 411, узнала, что нужно, и набрала номер, который ей дали.

– Ломбард «Город свободы», – раздался в трубке старческий голос.

– Добрый день. Могу я поговорить с мистером Стейнером?

– Я вас слушаю. – Хрипловатый голос звучал слегка удивленно. Рози на миг растерялась, но потом вспомнила, что Билл владеет ломбардом вместе с отцом.

– То есть с Биллом, – сказала она. У нее опять пересохло во рту, а горло саднило так, что было больно глотать. – Мне нужен Билл… он на месте?

– Подождите минуточку, мисс. – Что-то тихонько ударило в трубке. Это Стейнер-старший положил трубку на стол. А потом оттуда донеслось отдаленное:

– Билли! Тебя к телефону! Какая-то девушка!

Рози закрыла глаза. Смутно, словно издалека, она слышала, как на кухне стрекочет сверчок: крик-крик-крик.

Долгая, невыносимая пауза. Рози даже не сразу заметила, что плачет. Редкие слезы текли по щекам. В голове вертелись обрывки одной старой песенки-кантри: «Вот так продолжается гонка… Держи спину гордо и прямо… Спрячь свою боль поглубже… Чтобы никто не видел твоих слез…» Она вытерла слезы. Сколько раз в своей жизни она вытирала слезы. Индусы верят в перерождение душ. Согласно их учению, человек в нынешнем своем воплощении расплачивается за грехи, которые он совершил в прошлой жизни. Рози невесело усмехнулась. Это ж сколько она нагрешила…

Трубка все-таки ожила:

– Алло?

Это был голос, который Рози так часто представляла себе в мечтах.

– Билл. Здравствуй. – Рози сама поразилась тому, как тихо и сдавленно прозвучал ее голос. Это был даже не шепот. Это был хрип.

– Вас плохо слышно, – сказал Билл. – Говорите погромче, мэм.

Ей не хотелось говорить громче. Ей вообще не хотелось говорить. Больше всего ей хотелось повесить трубку. Но она не могла этого сделать. Если Анна права в своих подозрениях, то неприятности могут быть и у Билла тоже – причем очень серьезные неприятности. Потому что один человек может решить, что они с Биллом слишком близки, и это ему не понравится. Она откашлялась, прочищая горло, и начала по-новой:

– Билл? Это Рози.

– Рози! – воскликнул он радостно. – Как ты? Как у тебя дела?

Его радость была откровенной и искренней, но Рози от этого стало лишь хуже. Как будто ей полоснули по сердцу ножом.

– Я не могу поехать с тобой в субботу, – быстро проговорила она. Слезы потекли еще пуще. Они были липкими и обжигающими, словно горячий жир. – Когда я тебе говорила, что я поеду, я была не в себе. Но я не могу. Ни в субботу, ни вообще.

– Что с тобой, Рози? Ты вообще понимаешь, что ты несешь?!

Рози была почти уверена, что он рассердится. Но в его голосе не было злости. В его голосе была только паника и – что еще хуже – полное замешательство. И это было невыносимо.

– Не звони мне и не приезжай, – сказала она. Неожиданно ей представился Норман. Образ возник в сознании с пугающей ясностью. Она буквально увидела, как он стоит на той стороне улицы, напротив ее дома. Под проливным дождем. В длинном пальто с поднятым воротником. И бледный свет уличного фонаря освещает нижнюю часть его угрюмого злого лица. Сейчас Норман похож на жестокого и безжалостного злодея из романов «Ричарда Расина».

– Рози, я ничего уже не понимаю…

– Я знаю. Но это и к лучшему, правда. – Ее голос дрожал и срывался. – Просто держись от меня подальше, Билл.

Она быстро бросила трубку на рычаг. Пару секунд она тупо смотрела на телефон у себя на коленях, а потом закричала в голос – это был крик, исполненный неподдельной боли, – и сбросила телефон на пол, оттолкнув его от себя обеими руками. Непрерывный гудок в отлетевшей трубке был до жути похож на стрекот сверчков, под который она засыпала вечером в понедельник. Ей вдруг стало невыносимо слушать этот кошмарный гудок. Ей казалось, что, если он не прекратится сейчас же, ее голова просто расколется на части. Она встала с кресла и, опустившись на корточки, выдернула телефонный шнур из розетки. А когда Рози попробовала подняться, ноги под ней подогнулись и она села на пол. И тут ее прорвало. Она уткнулась лицом в ладони и разрыдалась уже по-настоящему. Потому что ничего другого ей не оставалось.

Хотя Анна не раз повторила, что она ни в чем не уверена, – и Рози тоже не может быть в чем-то уверена, потому что это пока всего лишь подозрения и еще ничего не известно, – Рози знала, что это Норман. Норман здесь. Норман окончательно сошел с ума. Норман убил бывшего мужа Анны, Питера Словика. И теперь Норман ищет ее.

В пяти кварталах от «Пузатого чайника» – где Норман буквально на пять секунд разминулся с женой; подойди он к кафе чуть пораньше, и он бы увидел ее за столиком у окна, – он зашел в магазин уцененных товаров под названием «Не дороже пятерки». Над кассой висел плакат с совершенно ужасным портретом Абрахама Линкольна. Снизу было написано: «У нас все дешево: не дороже $ 5». Президент на плакате широко улыбался в бороду, прищурив один глаз. Он как будто подмигивал посетителям. Норману Дэниэльсу он напомнил одного мужика, которого он арестовал пару лет назад за убийство: этот хрен задушил жену и всех своих четверых детей. В этом маленьком магазинчике, от которого было буквально рукой подать до ломбарда «Город свободы», Норман купил все, что нужно для сегодняшнего маскарада: пару темных очков и бейсбольную кепку с эмблемой «Чикаго сокс».

Но на сегодняшний вечер темные очки и бейсболка вполне сгодятся. Норман не собирался устраивать представление. На сегодня Норман планировал операцию, которую его первый напарник Гордон Саттервейт назвал бы «разведкой на местности». Этот старый хрыч Гордон постоянно хватал своего молодого напарника за всякие интересные места и предлагал сделать дяденьке удовольствие, что на его языке называлось «немного побаловаться втихую». Норман возненавидел Гордона с первого взгляда. Это был толстый вонючий тупица с гнилыми зубами, побуревшими от постоянного жевания табака. Гордон двадцать шесть лет прослужил в уголовной полиции, и девятнадцать из них – в должности инспектора, но при этом он ни хрена не смыслил в оперативной работе. У него не было того чутья, которое было у Нормана. Норман ненавидел свою работу, он ненавидел паршивых ублюдков, с которыми ему приходилось любезно беседовать (а иногда и якшаться запанибрата, если он выполнял задание в качестве секретного агента), но чутье у него было. И это чутье помогало ему не раз. Например, оно очень ему помогло при расследовании последнего дела, которое он провел с таким блеском, что его тут же повысили по службе, а средства массовой информации вознесли его до небес. Пусть всего на несколько дней, но он стал любимцем публики, и о нем говорили все. В этом деле – как и в большинстве дел, связанных с организованной преступностью, – тоже настал момент, когда следствие зашло в тупик, запутавшись в хитросплетении версий, которые противоречили одна другой. И все бы, наверное, благополучно накрылось, если бы не одно маленькое обстоятельство. Расследование по делу о наркотиках возглавлял Норман Дэниэльс – кстати, это было первое дело, которое он вел в качестве главного следователя, – и когда все логически-дедуктивные методы провалились, он ничтоже сумняшеся сделал то, что большинство полицейских не сумели бы сделать или просто не стали бы делать: он полностью положился на свою интуицию и пошел, что называется, напролом – напористо и бесстрашно.

Норман надел очки и бейсболку, свернул налево на Харрисон-стрит и зашагал в направлении Дарем-авеню. До квартала, где располагались «Дочери и сестры», было целых три мили – далековато для пешей прогулки, – но Норман не имел ничего против. Как раз будет время, чтобы проветрить мозги и освободить свою голову от посторонних мыслей. И когда он подойдет к дому номер 251 по Дарем-авеню, он будет как чистый лист фотобумаги, готовый воспринять любые идеи и образы – просто воспринять, а не пытаться подстроить их под свои собственные измышления. Предвзятые мнения только мешают. Отсюда вывод: чтобы тебе ничего не мешало, не забивай себе голову праздными измышлениями.

Вчера утром Норман проснулся – кстати, проснулся он совершенно разбитый, у него болели руки и плечи, ныло в паху, ломило челюсти, и рот открывался только наполовину (когда, вставая с постели, Норман попробовал зевнуть, он едва не заорал от боли) – с мыслью о том, что он, может быть, несколько перестарался. Может быть, и не стоило связываться с этим Питером Словиком (он же кролик Тамперштейн, он же самый потрясный еврей в нашем городе). Может быть, это была ошибка. Насколько серьезная – трудно сказать, потому что Норман не помнил практически ничего из того, что творил в доме Словика. Но кажется, он действительно совершил ошибку. К тому времени, когда Норман спустился вниз, чтобы купить газету, он твердо решил для себя, что никаких «может быть» в данном случае быть не может. «Может быть» – это словечко для слабаков и слюнтяев. Таков был его твердый жизненный принцип. А усвоил он это еще подростком, когда мать ушла от отца и отец начал бить его по-настоящему, смертным боем.

Он купил газету в киоске в холле и быстро просмотрел ее еще в лифте, пока поднимался к себе на этаж. Про Питера Словика не было ничего, но Нормана это не успокоило. Вполне может быть, что тело Тампера обнаружили слишком поздно и просто не успели дать эту новость в утренний выпуск газет. Также не исключено, что тело так и лежит там, где Норман его оставил (или считал, что оставил, мысленно поправился он; он же практически ничего не помнит, так что ни в чем нельзя быть уверенным): в подвале, за баком водонагревателя. Но парни типа Тампера – парни, которые трудятся в сфере общественного обслуживания и исполняют целую кучу обязанностей, у которых полно друзей, сердобольных и чутких по самое не хочу, – обычно так просто не исчезают. Кто-то обязательно заметит его отсутствие. Кто-то забеспокоится, кто-то решит заглянуть в его аккуратную кроличью норку на Беудри-плейс, чтобы проверить, все ли с ним в порядке. И в конце концов кто-то заглянет в подвал, и там – за баком водонагревателя – его будет ждать неприятный сюрприз.

Норман также узнал, что у следствия есть несколько версий. Смерть Словика может быть связана с его деятельностью в любой из вышеназванных организаций… или вообще не связана ни с одной. Он уже представлял, как пойдет расследование. Полиция тщательно проработает каждую версию, попутно поинтересуется личной жизнью покойного (исходя из того, что у каждого человека – даже у такого сморчка, как Тампер, – есть хоть какая-то личная жизнь) и, разумеется, не исключит возможность, что это было пресловутое «немотивированное убийство», совершенное каким-нибудь психопатом, который скорее всего совершенно случайно проходил мимо и решил заглянуть на огонек.

Только у шлюшек из «Дочерей и сестер» будет на этот счет свое мнение. В этом Норман нисколечко не сомневался. За годы работы в полиции у него накопился немалый опыт общения с психопатическими особами из женских приютов и пансионов «только для женщин». В последнее время таких заведений становилось все больше и больше, и удивляться тут нечему. Сколько сейчас развелось недоумков – про себя Норман их называл бесноватыми параноиками нового века, – которые оказывают по-настоящему заразительное влияние на умы и поведение людей. Согласно их представлениям, все мы – несчастные дети из неблагополучных семей, и нам следует быть начеку, потому что мы все живем во враждебном мире, где полно нехороших и злых людей, которым хватает наглости идти по жизни, не жалуясь, и не скуля, и не прибегая к какой-нибудь идиотской программе психологического самосовершенствования типа «Двенадцать ступеней». Все бесноватые параноики нового века – просто вонючие задницы. Но среди этих задниц попадаются весьма осторожные экземпляры (и типичный тому образчик – женщины из заведений типа «Дочери и сестры»). Осторожные?! Хрен собачий. Да они просто повернутые. Знаете термин «бункерный менталитет»? Вот это как раз тот случай.

Вчера Норман почти весь день просидел в публичной библиотеке и раскопал кое-что интересное насчет «Дочерей и сестер». Парочку любопытных фактов. И, что самое забавное, женщина, заправлявшая заведением – некая Анна Стивенсон, – до семьдесят третьего года была замужем за мистером Тампером. Потом она благополучно с ним развелась и вернула себе девичью фамилию. Это можно было бы расценить как поразительное совпадение, но только в том случае, если ты незнаком с брачными ритуалами и повадками психопатических параноиков. Они сходятся в пару, да. Но, впрягшись в повозку, они патологически не способны идти в одной упряжке. Поначалу у них, может быть, и получается, но в конце концов обязательно наступает момент, когда один начинает тянуть воз налево, а второй – в прямо противоположную сторону. А все потому, что они не способны уразуметь одну простую истину: из общественно приемлемых – как говорится, политически корректных – браков никогда ничего хорошего не выходит.

Бывшая женушка Тампера управляла своим заведением совсем не так, как это принято в большинстве приютов для униженных и оскорбленных женщин, где все подчиняется громкому лозунгу: «Только женщины знают, только женщины могут высказываться». Чуть больше года назад в воскресном приложении опубликовали большую статью о «Дочерях и сестрах». В частности, там приводились слова этой самой Стивенсон (там же была ее фотография, и Норман еще поразился, до чего же она похожа на шлюшку Мод из старого телешоу). Так вот, она говорила, что вышеназванный лозунг – это «не только открытое провозглашение дискриминации по половому признаку, но еще и признание собственной глупости». По этому поводу высказалась и другая «дочка-сестричка», некая Герт Киншоу. «Мужчины нам не враги, пока они не докажут обратного, – говорила она. – Но если нас бьют, мы даем сдачи». Фотография Киншоу тоже имела место быть. Это была жирная черномазая сука необъятных размеров, которая напомнила Норману одного футболиста из клуба «Чикаго сокс» – Уильяма Перри по прозвищу Рефрижератор.

– Только попробуй ударить меня, милашка, и я тебя так измордую, что свои не узнают, – пробормотал он.

Но все эти громкие словеса, как бы они ни были интересны, в данном случае не имели вообще никакого значения. Пусть в этом городе есть и мужчины – а не одни только бабы, – которые знают, где находится это место и которым любезно разрешено обратиться туда за помощью и советом, пусть там всем заправляет только одна бесноватая параноичка нового века, а не целый совет из придурочных психопаток, но Норман ни капельки не сомневался, что в одном отношении эти продвинутые параноички ничем не отличаются от своих более консервативных коллег: смерть Питера Словика поставит их на уши. (Наверняка весь бордель уже поднят по тревоге.) Они не примут во внимание ни одну из версий, которые прорабатывает полиция. Пока не будет доказано обратное, они будут исходить из того, что убийство Словика напрямую связано с их веселеньким заведением… а конкретно с одной из несчастных забитых женщин, которую Словик направил туда за последние шесть-восемь месяцев. Вполне вероятно, что Рози уже находится «под подозрением».

Тогда на фига ты связался со Словиком? – спросил он себя. Что тебя дернуло, ты мне можешь сказать? Существует немало других эффективных способов «нарыть» информацию, и ты эти способы знаешь. Тебе ли не знать, черт возьми?! Ты полицейский вообще или кто?! И на хрена тебе было дразнить гусей? Теперь они будут настороже. Наверняка эта жирная негритоска – квашня на ножках по имени Герти – Большая корова – уже сидит у окна с биноклем и тщательно изучает каждого задрюченного мужика, который проходит поблизости от их развеселого дома. Если, конечно, за этот год она не откинула лыжи от ожирения. Ну так что тебя дернуло? Что?!

Он знал ответ, но предпочел не задумываться об этом. Одно дело – знать, просто знать для себя, и всё, а другое – вникать в скрытый смысл. Вникать не хотелось, потому что все было уж слишком мрачно. Он угрохал Тампера по той же причине, по которой он задушил ту рыженькую прошмандовку в обтягивающих штанах – потому что из глубины его разума выбралось нечто, и это нечто его заставило сделать то, что он сделал. В последнее время эта тварь у него в голове проявляла себя все чаще, но ему не хотелось об этом думать. Не думать – так проще. Так безопаснее.

Норман не спеша перешел на четную сторону Дарем-авеню, зная по опыту, что настороженные наблюдатели гораздо спокойнее относятся к подозрительному мужику, если оный мужик идет по другой стороне улицы. Думая про настороженных наблюдателей, он почему-то всегда представлял себе бочкообразную черномазую тетку, фотографию которой он видел в газете: этакую необъятную тушу с полевым биноклем в одной руке и растаявшей плиткой сливочного шоколада в другой. Норман замедлил шаг, но не резко, а так, чтобы это не бросалось в глаза. Они начеку, напомнил он себе. Весь бордель поднят по тревоге.

Шлюхи-шлюхи здесь и там, ходят шлюхи по домам, мурлыкал он себе под нос, стараясь не сбиваться со своего теперешнего неторопливо-прогулочного шага. Он внимательно рассматривал дом, но не таращился на него во все глаза, а лишь искоса поглядывал в его сторону. Шлюхи там, и шлюхи здесь. Всюду шлюхи-шлюхи.

Норман вдруг очень явственно представил себе, как он бросается через улицу, не обращая внимания на видеокамеры, хватает эту мелкую потаскушку с разноцветными волосами, обеими руками сжимает ей горло и давит, давит, пока ее тонкие косточки не затрещат. «Роза Дэниэльс, – скажет он той, другой. Раскрасавице-латиноске с длинными черными волосами и потрясной фигурой. – Мне нужна Роза Дэниэльс. Приведи ее прямо сейчас, иначе я шею сверну этой задрюченной прошмандовке».

Младшая из «садовниц» – мелкая потаскушка с раскрашенными волосами – вдруг подняла голову, посмотрела на Нормана… и помахала ему рукой. Норман не то чтобы испугался, но ему стало не по себе. На мгновение ему показалось, что она смеется над ним, что они все смеются над ним, что они выстроились у окон этой бабской крепости и смеются над ним, инспектором Норманом Дэниэльсом, который сумел разобраться с целой бандой наркобаронов, но не сумел углядеть за своей собственной женушкой, которая мало того что сбежала, так еще и стибрила его кредитку.

Держи себя в руках! – прозвучал у него в голове напряженный голос, нормано-дэниэльсовский вариант мистера Сама Рассудительность. Она, наверное, каждому машет. Даже бродячим собакам машет. Придурочная, одно слово…

Он попытался сосредоточиться на решении ближайшей проблемы – как ему затащить одну из этих сучек в какое-нибудь уединенное место, подальше от людей (лучше всего, чтобы это была главная сучка-босс; таким образом он обезопасит себя от риска нарваться на кого-то, кто не знает того, что ему надо выяснить) и очень серьезно с ней поговорить, – но ему никак не удавалось собраться с мыслями. Во всяком случае, конкретно сейчас.

Он поднес руки к щекам и принялся массировать соединения челюстей. Ему и раньше бывало больно после таких «похождений», но в этот раз боль была просто кошмарной. Что же он все-таки сделал с Тампером?! В газете подробностей не было, но судя по тому, как у Нормана болели челюсти – и зубы тоже; зубы просто ломило, – он там натворил много чего интересного.

Если меня как-то вычислят, то я крупно попал, сказал он себе. У них будут снимки отметин от моих зубов. У них будут образцы моей слюны и… ну… всяких других секреций, которые могут остаться на теле убитого. На современные тесты, которыми пользуются в полиции, можно проверить все – все что угодно, – а я даже не знаю, что у них есть на меня в их файлах.

Да, все это верно. Но его вряд ли сумеют вычислить. В «Уайтстоуне» он зарегистрировался как Элвин Додд из Нью-Хэвена, и если потребуется, он может предъявить удостоверение личности – водительские права на имя этого самого Элвина Додда; права с фотографией. А если здешние полицейские позвонят в управление в его родном городе, то им скажут, что в данный момент Норман Дэниэльс пребывает в законном отпуске за тысячу миль от Среднего Запада – наслаждается заслуженным отдыхом в каком-то там кемпинге в Зайонском национальном парке на юго-западе штата Юта. Может быть, даже им скажут, чтобы они не страдали фигней и что Норман Дэниэльс чуть ли не национальный герой и любимец публики. Разумеется, им не расскажут про случай с Венди Ярроу… правильно?

Но есть одно небольшое но. Дело в том, что его уже не волновало, что будет «поздно». Сейчас его волновало одно только «рано». Сейчас ему было нужно одно: найти Розу и очень серьезно с ней поговорить. И сделать ей подарок. Очень хороший подарок. Свою кредитку, ни много ни мало. И уж он позаботится о том, чтобы карточка осталась при ней. Чтобы больше никто не достал эту карточку из помойки или из кошелька какого-нибудь паршивого педика. Чтобы его разлюбезная женушка никогда больше не потеряла кредитку и снова не выкинула ее в мусор. Он поместит свой подарок в надежное место. И если он сейчас не представляет себе, что будет после того, как он ей вставит – вручит – свой прощальный подарок, что ж… может, оно и к лучшему.

Стоило Норману только подумать о карточке, и он уже больше не мог выбросить ее из головы. В последнее время такое случалось почти всегда: и во сне, и наяву. Мысль о кредитке сразу же заслоняла все остальные мысли. Как будто этот злосчастный кусочек пластика превратился в зеленую реку (но не Миссисипи, а Мерчантс), а все его мысли были только притоками этой безумной реки. Сейчас все его мысли неслись по течению и постепенно теряли четкую форму, смешиваясь с зеленым потоком его одержимости. А потом на поверхность реки вновь всплыл вопрос. Очень важный вопрос, на который не было ответа. Как она посмела?! Как она только посмела взять карточку?! То, что она убежала из дома и бросила мужа, еще как-то можно было понять. Понять, но ни в коем случае не примириться. Потому что она все равно умрет – за одно только то, что она обманула его и оставила в дураках. За одно только то, что она так умело скрывала предательство в своем паршивом женском сердце. Но то, что она посмела забрать его карточку – вещь, которая принадлежит ему, – как этот мальчик из сказки, который забрался на небо по бобовому стеблю и украл золотую курицу у спящего великана…

Совершенно не осознавая, что он это делает, Норман засунул в рот указательный палец левой руки и прикусил его со всей силы. Было больно – причем очень больно, – но на этот раз он не почувствовал боли, настолько он был погружен в свои мысли. У него давно уже образовались толстые мозоли на указательных пальцах обеих рук, потому что привычка грызть пальцы в моменты, когда ему было по-настоящему плохо, появилась у него еще в раннем детстве. Поначалу мозоль держалась, но Норман продолжал думать о карточке, он представлял себе этот зеленый прямоугольник, который все наливался и наливался цветом, пока не стал почти черным, под цвет еловой хвои в сумерках (цвет, совсем не похожий на настоящий цвет карточки, цвет спелого лайма), и мозоль все-таки поддалась. Кровь потекла по руке и по губам. Норман впился зубами в палец, наслаждаясь болью. Он буквально вгрызся в плоть, смакуя вкус собственной крови. Она была солоноватой и очень густой, почти как кровь Тампера, которая хлынула ему в рот, когда он перекусил связку у основания его…

Ему вдруг ужасно захотелось съесть пару-тройку булочек. Но не просто булочек, а по-настоящему свежих горячих булочек типа тех, которые пекла его мать. Она была жирной и неопрятной бабищей, которая постоянно на всех орала, но готовить она умела – что да, то да. В этом можете не сомневаться. Готовила она замечательно. И сама жрала за троих.

Свежие булочки, говоришь? Ну смотри, если они вдруг несвежие, думал Норман, поднимаясь по ступенькам. Сквозь стекло на двери он видел, что внутри нет никого, кроме старикашки булочника, который со скучающим видом торчал за стойкой. Если они вдруг холодные, дедушка, я тебе не завидую.

Он уже протянул руку к дверной ручке, как вдруг его внимание привлекла одна из рекламных листовок, выставленных в витрине. Она была ярко-желтой, и хотя Норман никак не мог знать о том, что эту листовку оставила здесь Рози, что-то все-таки шевельнулось у него внутри – еще до того, как он увидел слова «Дочери и сестры».

В субботу, четвертого июня. В эту субботу. Интересно, а его бродячая Роза там будет? Ну разумеется, будет. И она, и все ее подружки-лесбиянки. Шлюхи-шлюхи потаскухи водят дружный хоровод.

Четверг, утро. Почти половина двенадцатого. Рози отпила глоток минералки, чтобы смочить рот и горло, и снова взялась за листы с текстом.

– Да, она уже близко. На этот раз ему не послышалось. Питерсон явственно различал стаккато ее высоких каблучков по полу гулкого коридора. Он представил себе, как она идет к своей двери, уже роясь в сумке, чтобы достать на ходу ключи. Она насторожена, напряжена. Она опасается зверя, который может подкрасться к ней сзади. Хотя ей бы стоило догадаться, что зверь иногда залегает в засаде. Он похлопал себя по карману, проверяя, на месте ли нож, и поспешно натянул на голову нейлоновый чулук. И как только раздалось тихое позвякивание ключа, который проворачивается в замке, Питерсон вытащил нож и…

– Стоп, стоп, стоп! – раздался в динамике раздраженный голос Роды.

Рози подняла голову и глянула сквозь стеклянную перегородку. Ей не понравилось, как на нее смотрит Керт Гамильтон, который почему-то снял наушники и теперь просто сидел за своим огроменным пультом. Но это было не самое страшное. Больше всего Рози насторожило, что Рода курит прямо в студии, не обращая внимания на табличку: «НЕ ДЫМИТЬ». Вид у Роды был, прямо сказать, неважный. Как будто сегодняшний день начался у нее с очень больших неприятностей. Впрочем, не у нее одной.

– Рода? Что-то не так?

– Да нет, если ты носишь нейлоновый чулук, то все нормально. – Рода стряхнула пепел в одноразовый пластмассовый стаканчик, который стоял перед ней на пульте. – Я так думаю, что чулук – это действительно очень пикантно, но мне почему-то казалось, что там речь идет все-таки не о чулуке, а о нормальном чулке.

Сначала Рози не поняла, что Рода имеет в виду, но потом она мысленно проговорила про себя последние несколько предложений, которые только что прочитала, и аж застонала:

– Черт, Рода. Прошу прощения.

Керт снова надел наушники и нажал на кнопку.

– «Убей все мои завтра», включение семьдесят тр…

Рода положила руку ему на плечо и произнесла слова, от которых у Рози все похолодело внутри:

– Не надо пока.

Потом она повернулась к Рози, увидела, какое у той убитое лицо, и улыбнулась. Было видно, что она хочет изобразить ободряющую улыбку, но улыбочка получилась вымученной.

– Все в порядке, Рози. Просто сегодня я объявляю обеденный перерыв на полчаса раньше, вот и все. Выбирайся из своей стекляшки.

Рози так резко поднялась со стула, что очень больно ударилась левым бедром об угол стола и едва не перевернула бутылку с водой. Она пулей вылетела из кабинки.

Рода с Кертом стояли у двери в коридор, и на мгновение ей показалось – нет, она была просто уверена, – что они говорили о ней.

Если ты действительно так считаешь, Рози, то тебе стоило бы показаться врачу, раздался у нее в голове ехидный голос миссис Сама Рассудительность. Ну знаешь, который показывает пациентам картинки с изображением разноцветных клякс и расспрашивает, в каком возрасте ты приучилась самостоятельно ходить на горшок. Обычно Рози раздражало, когда внутренний голос тщился давать ей советы, но этот совет был действительно очень дельным.

– Я все сделаю хорошо, – заверила она Роду. – Вот увидишь, уже после обеда я буду в норме. Честное слово.

Вот только Рози была не уверена в том, что она будет в норме. Все утро она честно пыталась проникнуться настроением книги, как это было с «Морским дьяволом», но у нее ничего не получалось. Только-только она начинала потихонечку погружаться в мир Альмы Сент-Джордж, которую преследовал сумасшедший поклонник, псих-маньяк Питерсон, как ей тут же вспоминались события вчерашнего вечера. Звонок Анны Стивенсон, когда Анна ей сообщила, что ее бывший муж – тот самый человек, который направил Рози к «Дочерям и сестрам», – был зверски убит у себя на квартире. Или ее разговор с Биллом. Она вспоминала о том, как испуганно и растерянно звучал его голос, когда он ее спрашивал, что случилось. И как дрожал ее собственный голос, когда она говорила Биллу, чтобы он держался от нее подальше. Просто держался подальше. И это последнее воспоминание было, наверное, самым тягостным.

Керт осторожно похлопал ее по плечу.

– Ты сегодня не в голосе. – Он ободряюще улыбнулся. – Так бывает. Случаются дни, когда волосы не ложатся в прическу, как ты над ними ни бейся. Случаются дни, когда голос никак не звучит. Правда, с голосом хуже. Но все равно это преодолимо. Мы здесь, в нашей комнате аудиоужасов, и не такое видали, да, Рода?

– Да уж, – поддакнула Рода, но при этом она ни на миг не сводила испытующих глаз с лица Рози. И Рози неплохо себе представляла, что сейчас видит Рода. Прошлой ночью ей удалось поспать только два-три часа, и она еще не обзавелась набором всемогущей косметики, которая скрывала бы все плачевные результаты бессонной ночи.

Тем более я все равно не умею краситься, подумала она.

Когда Рози училась в старшей школе, у нее была кое-какая косметика (то есть как раз тогда, когда она меньше всего в ней нуждалась), но с тех пор, как она вышла замуж за Нормана, она обходилась почти без краски: разве что позволяла себе чуточку светлой пудры и помаду самых что ни на есть натуральных оттенков. «Если бы я хотел каждый день любоваться на размалеванную морду шлюхи, – сказал ей однажды Норман, – я бы и женился на шлюхе».

Она подумала, что Рода прежде всего обратила внимание на ее глаза: опухшие веки, воспаленные, в красных прожилках белки, темные круги под глазами. Когда Рози вчера легла и погасила свет, она проплакала больше часа, но ей так и не удалось заснуть – хотя больше всего ей хотелось забыться и заснуть. В конце концов слезы иссякли, и она просто лежала в темноте, пытаясь хотя бы ни о чем не думать. Но не думать тоже не получалось. А потом, уже далеко за полночь, ее вдруг посетила совершенно ужасная мысль: что она совершила ошибку, когда позвонила Биллу и отказалась от его сочувствия – и, может быть, даже его защиты, – когда она больше всего в нем нуждалась.

Защиты?! – подумалось ей потом. Да не смеши ты меня, Бога ради. Я знаю, милая, он тебе нравится, и в этом нет ничего плохого, но давай смотреть правде в глаза: Норман сожрет его, даже не поперхнувшись.

Правда, пока еще ничего не известно. Может быть, Норман тут вообще ни при чем. И Анна вчера то же самое говорила. Питер Словик работал в нескольких организациях и занимался такими делами, которые многим могли быть как в горле кость. Вполне вероятно, что он встал поперек дороги кому-то другому… и убил его вовсе не Норман.

Вот только в душе Рози знала, что это Норман.

Она сердцем чуяла: это он.

Но потом она еще долго – наверное, не один час – лежала без сна, терзаясь сомнениями. Почему она так уверена, что это именно Норман? Может быть, это просто удобная мысль, за которой скрывается страх и растерянность? Может быть, она просто боится, что ее дружба с Биллом перерастет в нечто большее, и звонок Анны стал для нее подходящим поводом порвать эту дружбу, пока не поздно?!

Она не знала ответов на эти вопросы, но одно она знала точно: при одной только мысли о том, что она больше уже никогда не увидит Билла, ей становилось плохо… и страшно. Как будто сейчас она потеряла что-то такое, без чего ее жизнь станет просто немыслимой. Она понимала, что так не бывает. За такое короткое время человек просто не может сделаться для тебя настолько необходимым, что ты уже не представляешь, как тебе жить без него. Подобное происходит не вдруг. Но прошел час, второй (третий), и эта бредовая мысль уже не казалась Рози такой уж нелепой. Если это действительно невозможно, тогда почему ей так страшно и больно при одной только мысли о том, что она больше его не увидит, уже никогда?

Наконец она все же заснула, и ей снова приснился сон, что она едет с Биллом на мотоцикле: она одета в хитон цвета розы марена и безо всякого стеснения прижимается к Биллу всем телом, обхватив его бедра голыми ногами. Когда Рози проснулась – а будильник прозвенел слишком рано, если учесть, что она заснула только под утро, – она вся дрожала, и ей было жарко, как это бывает, когда у тебя высокая температура.

– Роза, с тобой все в порядке? – спросила Рода.

– Да, просто… – Рози быстро взглянула на Кертиса, снова перевела взгляд на Роду, пожала плечами и выдавила жалкое подобие улыбки. – Просто, знаете, у меня это… ежемесячные недомогания.

– Ага. – Рода понимающе кивнула. Но было заметно, что она все равно не верит. – Ладно, тогда пойдемте в кафе. Утопим горести и печали в салате с тунцом и клубничном коктейле.

– Пойдемте, – поддакнул Керт. – Я угощаю.

На этот раз улыбка у Рози получилась уже не такая деланая. Но при этом она решительно покачала головой.

– Сегодня я пас. Хочу прогуляться, проветрить мозги.

– Если ты не поешь, то часам к трем точно хлопнешься в обморок, – нахмурилась Рода.

– Я где-нибудь перекушу, съем салат. Обещаю. – Рози уже направлялась к скрипучему старому лифту. – Я все равно не могу много есть за работой. Иначе я просто испорчу полдюжины наших включений неудержимой и звучной отрыжкой.

– Сегодня это уже не страшно, – заметила Рода. – Встречаемся в студии в четверть первого, ладно?

– Ага, – весело отозвалась Рози, заходя в лифт. Но пока она ехала вниз со своего четвертого этажа, последняя фраза Роды никак не шла у нее из головы: Сегодня это уже не страшно. А что, если и после прогулки она не сможет читать лучше?! Что, если они перейдут от семидесяти трех включений к восьмидесяти, а потом к ста-черт-знает-скольким?! Что, если на завтрашней встрече мистер Леффертс не предложит ей никакого контракта, а просто вежливо пошлет куда подальше?! И что тогда?

Она вдруг поняла, что ненавидит Нормана. Она почти физически ощущала наплыв этой жгучей ненависти. Как будто ей что-то ударило между глаз – какой-то тяжелый тупой предмет типа дверной пружины или обуха старого ржавого топора. Даже если Словика убил не Норман, даже если Нормана нет в этом городе, он все равно преследует ее, как маньяк Питерсон преследует бедную Альму Сент-Джордж. Потому что он здесь, у нее в голове.

Лифт остановился на первом этаже, дверцы открылись. Рози вышла в вестибюль, и к ней обернулся мужчина, который внимательно изучал схему расположения офисов. Его лицо, на котором читались надежда пополам с неуверенностью, казалось совсем молодым. Сейчас он действительно выглядел очень юным… почти подростком.

– Здравствуй, Рози, – сказал Билл Стейнер.

В первый момент ей захотелось развернуться и убежать, пока он не заметил, насколько сильно ее потрясло его неожиданное появление. Но пока она думала, он поймал ее взгляд и больше не отпускал. Так что теперь ей уже было не скрыться. Она смотрела в его глаза и поражалась, как же она могла забыть об этом чарующе зеленом оттенке, похожем на солнечный свет, искрящийся на мелководье?! И вместо того, чтобы броситься к выходу, она медленно подошла к нему, к Биллу. Испуганная и счастливая. Но ее радость и страх были просто ничто перед тем облегчением, которое она испытала, увидев этого человека.

– Я же тебе говорила, держись от меня подальше. – У нее дрожал голос.

Он протянул руку, чтобы коснуться ее руки. Она знала, что не должна позволять ему это, но не позволить уже не могла… а потом, когда он все-таки взял ее за руку, она сама повернула ладонь так, чтобы их пальцы сплелись.

– Да, ты говорила, – сказал он просто. – Но, Рози, я не могу.

Его слова испугали ее. Она отпустила его руку и неуверенно заглянула ему в глаза. Такое случилось с ней в первый раз – в первый раз в жизни, – и она растерялась, не зная, что делать и как себя вести.

Он развел руки в стороны – может быть, это вовсе не означало, что он раскрывает объятия; может быть, этим жестом он просто подчеркивал свою беспомощность, – но это было как раз то, что нужно усталому сердцу Рози, в котором все-таки не умерла надежда. И если сейчас ее разум был в полном смятении, то сердце знало, что делать. Рози словно во сне шагнула к Биллу и упала к нему в объятия. Он обнял ее и прижал к себе, и она уткнулась лицом ему в плечо и закрыла глаза. А когда он погладил ее по волосам – сегодня Рози не стала заплетать косу и пошла на работу с распущенными волосами, – ее охватило странное, изумительное чувство: как будто она вдруг проснулась. По-настоящему. Как будто все это время она спала. И не только сейчас, когда она шагнула к нему, чтобы он ее обнял, и не только сегодня утром, когда звон будильника вырвал ее из сна с мотоциклом, а долгие-долгие годы. Как Белоснежка, которая съела отравленное яблоко. Но теперь она снова проснулась – по-настоящему – и взглянула на мир глазами, которые только еще начинали видеть.

– Я рада, что ты пришел, – просто сказала она.

Они медленно шли по Лейк-драйв, подставляя лица теплому ветру и держа направление на восток. Когда он приобнял ее за плечи, она робко ему улыбнулась. Сейчас они находились примерно в трех милях к западу от озера, но Рози казалось, что она запросто может пройти эти три мили – лишь бы рядом был Билл. Лишь бы он обнимал ее вот так, за плечи. Тогда она могла бы дойти до самого озера и, может быть, даже перейти по воде на тот берег, безмятежно переступая по гребням волн.

– Чему ты сейчас улыбаешься? – спросил он.

– Просто так, – отозвалась она. – Потому что мне хочется улыбаться.

– Ты правда рада, что я пришел?

– Да, очень. Вчера ночью я почти не спала. Я все думала, что совершила ошибку. И поняла, что действительно совершила ошибку, но… Билл?

– Да?

– Когда я сказала тебе, что нам больше не надо видеться… я это сделала потому, что ты мне небезразличен. Потому что я никогда ничего подобного не испытывала, ни к какому другому мужчине. Просто все это произошло так быстро… Господи, что я тебе говорю?! Я, наверное, сошла с ума.

На мгновение он прижал ее еще теснее к себе.

– Ты не сошла с ума.

– Я позвонила тебе и сказала, чтобы ты больше не приходил, потому что случилась одна неприятная вещь… то есть мне кажется, что случилась… и я не хотела, чтобы ты из-за этого пострадал. Я не хочу, чтобы тебе было плохо. Почему бы то ни было. Правда.

– Это все из-за Нормана, да? Он тебя все-таки ищет, да? Он приехал сюда?

– Сердце подсказывает мне, что да. – Рози говорила очень медленно, тщательно подбирая слова. – И мне почему-то тревожно. Но я не знаю, можно ли доверять тому, что подсказывает мне сердце. Я столько лет прожила в постоянном страхе и просто привыкла бояться. А то, что тревожно… я вообще вся издерганная в последнее время. Нервишки шалят.

Она взглянула на часы у себя на руке и посмотрела на угол, где стоял торговый лоток на колесиках. Там продавали сосиски в тесте. Рядом располагался узкий зеленый газончик, где стояли скамейки. На скамейках сидели молоденькие девчонки – наверное, секретарши из ближайших офисов, которые решили перекусить на открытом воздухе.

– Не желаешь ли угостить даму горячей сосиской с квашеной капустой? – спросила она. Сейчас ее вовсе не волновало, что это невинное чревоугодие и вправду может испортить всю запись неудержимой и звучной отрыжкой. – Сто лет не ела хот-догов. Еще со школы, наверное.

– Ладно, сейчас обеспечим.

– Там есть скамейки. Давай мы сядем, и я расскажу тебе про Нормана. А потом ты решишь, стоит тебе со мной встречаться или нет. И если ты скажешь, что нет, не стоит, я пойму и не обижусь…

– Рози, я никогда…

– Не говори ничего. Подожди, пока я не расскажу тебе о нем. И лучше тебе поесть до того, как я начну говорить. А то у тебя аппетит пропадет.

Минут через пять он вернулся к скамейке, где сидела она. В руках он держал пластиковый поднос с двумя большими хот-догами с кислой капустой и двумя же стаканчиками лимонада. Она взяла свою сосиску и лимонад, поставила стаканчик на скамейку рядом с собой и серьезно взглянула на Билла:

– Знаешь, может, тебе уже хватит кормить меня за свой счет? А то я себя начинаю чувствовать этаким беспризорным голодным ребенком с плакатов детского фонда ООН.

– Мне нравится тебя кормить, – сказал он. – Ты такая худая, Рози.

А Норман считал иначе, подумала Рози. Но вслух она этого не сказала. Потому что подобная реплика сейчас была бы не к месту. А что было к месту – она понятия не имела. В голову лезли одни дубовые фразы с претензией на остроумие, какими обычно обмениваются герои в телесериалах типа «Мелроуз-Плейс». Может быть, что-то подобное и подошло бы сейчас, но ничего более или менее остроумного ей на ум не пришло. Ой дура я, дура. Не захватила с собой своего сценариста, подумала она. В конце концов Рози решила, что ничего говорить не стоит, сосредоточенно уставилась на свою сосиску и принялась тыкать пальцем в капусту, нахмурив лоб и плотно сжав губы – словно исполняя какой-то тайный обряд, долженствующий предшествовать приему пищи, который передается у них в семье из поколения в поколение, от матери к дочери.

– Давай, Рози. Рассказывай.

– Да, сейчас. Я только подумаю, с чего начать.

Она откусила сосиску и отпила лимонад. Ей вдруг пришло в голову, что ведь вполне может так получиться, что, когда она закончит рассказ, Билл больше не захочет с ней знаться, что все его чувства к ней сразу умрут – и останутся только ужас и отвращение к женщине, которая столько лет терпела рядом с собой такое чудовище, как Норман. Но теперь было поздно беспокоиться о таких вещах. Она собралась с духом и заговорила. Как ни странно, но ее голос звучал относительно твердо, без дрожи. И это ее успокоило.

Она начала с рассказа о пятнадцатилетней девочке, которая казалась себе настоящей красавицей с новой розовой лентой в волосах. И вот эта красивая девочка пришла на баскетбольный матч двух школьных команд – не потому что любила баскетбол, а потому что занятие в ее кружке домоводства отменили буквально в последний момент, а отец должен был заехать за ней только через два часа, и это время надо было как-то убить. Или – призналась Рози – она пошла на баскетбол потому, что ей хотелось, чтобы все увидели, какая она красивая с этой розовой лентой в волосах, а школьная библиотека уже закрылась. Рядом с ней на скамейке для зрителей уселся парень в спортивной куртке с эмблемой школы. Высокий, широкоплечий парень-старшеклассник, который тоже играл бы сейчас на площадке, если бы в декабре его не выгнали из команды за драку. Рози все говорила и говорила. Она и сама поражалась тому, с какой легкостью она говорит о таких вещах, о которых она никогда никому не рассказывала и никогда не собиралась рассказывать. Она умолчала только о теннисной ракетке – эту историю она точно, как говорится, унесет с собой в могилу. Но она рассказала о том, как Норман кусал ее чуть ли не каждую ночь в их медовый месяц, как она уговаривала себя, что он это делает не со зла, что это просто любовные игры. Она рассказала о том, как Норман «помог» ей с выкидышем, и объяснила, чем удары в лицо отличаются от ударов по спине.

– Так что мне приходилось часто бегать по-маленькому, – сказала она с нервной улыбкой, глядя на свои руки. – Но сейчас это проходит.

Она рассказала о том, что в первые годы их семейной жизни муж частенько прижигал ей пальцы на руках и ногах зажигалкой. Смешно, конечно, но эти пытки разом прекратились, когда Норман бросил курить. Она рассказала о том страшном вечере, когда Норман пришел с работы и уселся перед телевизором смотреть новости. Она принесла ему ужин в гостиную, но он так и не притронулся к еде – просто сидел, тупо глядя в экран и держа поднос с ужином на коленях. А когда Дан Рейзер, ведущий новостей, исчез с экрана, Норман отставил поднос в сторону, взял со столика остро заточенный карандаш и принялся тыкать ее этим карандашом. Он колол сильно, по-настоящему – так что ей было больно, а на коже оставались черные точки, похожие на крошечные родинки, – но до крови все-таки не прокалывал. Рози сказала Биллу, что ей приходилось терпеть от Нормана и не такую боль, но ей никогда раньше не было так страшно, как в тот раз. Наверное, потому что он молчал. Она пыталась с ним поговорить, пыталась выяснить, что случилось, но он просто молчал. И шел за ней следом, когда она медленно пятилась (она боялась бежать; если бы она побежала, это было бы все равно что бросить зажженную спичку в бочку с порохом). Просто шел следом, не отвечая на ее сбивчивые вопросы и не обращая внимания на ее протянутые руки с растопыренными пальцами. Он продолжал колоть ее руки, плечи, верхнюю часть груди – в тот вечер на ней был легкий свитерок с неглубоким вырезом. И каждый раз, когда кончик остро заточенного карандаша вонзался ей в кожу, Норман издавал странные звуки одними губами: то ли пыхтел, то ли фыркал. Пф, пф, пф. В конце концов Рози забилась в угол и села на пол, прижимая колени к груди и прикрывая голову руками, а он встал перед ней на колени – она еще поразилась, с каким серьезным и даже сосредоточенным выражением он смотрел на нее, продолжая колоть ее карандашом. Рози призналась Биллу, что тогда-то она и испугалась по-настоящему. Она почему-то решила, что сейчас он ее убьет и она станет первой в истории женщиной, которую закололи карандашом «Монгол № 2». Она сидела в углу и старалась не закричать. Потому что, если она закричит, ее могут услышать соседи, а ей не хотелось, чтобы ее обнаружили в таком виде. Во всяком случае, не живой. Потому что иначе она бы точно умерла от стыда. А потом, когда она поняла, что ей больше не выдержать и сейчас она все-таки закричит, все неожиданно прекратилось. Норман отшвырнул карандаш, поднялся и ушел в ванную. Он пробыл там очень долго, и вот тогда Рози подумала, что ей надо бежать – просто выскочить за дверь и бежать; все равно куда, – но было уже очень поздно, и Норман был дома. Если бы, выйдя из ванной, он обнаружил, что ее нет, он бы погнался за ней, поймал и убил бы на месте. Это она знала точно.

– Он бы мне шею свернул, как цыпленку, – сказала она, глядя в сторону.

Но тогда она твердо пообещала себе, что все равно уйдет. Пусть он только еще раз изобьет ее или сделает ей больно, и она точно уйдет. Но после той ночи он надолго оставил ее в покое. И даже пальцем к ней не прикасался. Месяцев пять, наверное. А когда он опять взялся за старое, поначалу это было не так уж и страшно. И Рози уговаривала себя, что раз уж она выдержала экзекуцию с карандашом, то она вполне в состоянии вынести парочку-другую щипков и ударов. И она продолжала так думать вплоть до восемьдесят пятого года, когда все так резко изменилось к худшему. Рози сказала Биллу, что в тот год Норман был просто страшен. И все из-за Венди Ярроу.

– У тебя в том году был выкидыш, да? – спросил Билл.

– Да, – ответила Рози, глядя на свои руки. – И еще он сломал мне ребро. Или два ребра, я не помню. Правда, это ужасно, что я уже даже не помню?

Билл ничего не сказал, и Рози продолжила свой рассказ. Она говорила о том, что пугало ее больше всего. Самое страшное (за исключением выкидыша, конечно) заключалось в том, что иногда Норман просто молчал. Смотрел на нее и молчал… и только дышал тяжело и шумно, как хищный зверь, готовый броситься на добычу. После выкидыша, сказала Рози, стало немного полегче. В том смысле, что Норман уже не так зверствовал. Но зато с ней самой стали происходить странные вещи. Как будто что-то замыкало у нее в голове, как в испорченном механизме: иногда она выпадала из времени – чаще всего это случалось, когда она качалась в своем винни-пухском кресле, – а по вечерам, когда она накрывала стол к ужину, а за окном уже слышался шум Норманского автомобиля, подъезжавшего к дому, она вдруг с ужасом соображала, что за сегодняшний день она раз восемь-девять ходила в душ. И обычно при этом она даже не включала свет в ванной.

– Мне нравилось принимать душ в темноте, – сказала она, по-прежнему не решаясь поднять глаза. – Я представляла, что прячусь в чулане. В темном и влажном чулане.

Под конец она рассказала Биллу о звонке Анны Стивенсон. Анна позвонила ей еще раз, чтобы сообщить одну важную вещь. Она узнала кое-какие подробности, о которых не писали в газетах. Эти подробности полиция не сообщала широкой публике, видимо, для того, чтобы сразу «отсеивать» ложные признания и всякие грязные разговорчики, каковыми обычно сопровождаются расследования подобных дел. На теле Питера Словика обнаружено около сорока рваных ран от укусов, и одна часть его тела была откушена напрочь. В полиции полагают, что убийца забрал недостающую часть с собой… так или иначе. На сеансах групповой психотерапии Анна узнала, что Рози Макклендон, которую бывший муж Анны лично направил к «Дочерям и сестрам», была замужем за кусакой… за человеком, который любил кусаться. Но может быть, эти две вещи никак не связаны между собой, поспешно добавила Анна. Но… с другой стороны…

– Кусака, – тихонько повторил Билл. Впечатление было такое, как будто он разговаривает сам с собой. – Это что, такой термин? Их так в полиции называют, таких людей?

– Да. По-моему, да, – сказала Рози. А потом, может быть испугавшись, что он ей не поверит (что он подумает, будто она «сказочки сочиняет», выражаясь Нормановским языком), она на миг приспустила с плеча розовую футболку с эмблемой «Тейп Энджин» и показала Биллу старый шрам – белый круг от зубов, похожий на укус миниатюрной акулы. Это был самый первый шрам. Подарочек молодой жене в медовый месяц. Потом она показала Биллу еще один шрам, на левом предплечье. Глядя на этот шрам, она почему-то думала не о боли и не о зубах. Она думала о гладких и белых каменных лицах, едва различимых в высокой траве.

– В эту рану попала инфекция. Она очень долго не заживала и кровоточила. – Рози говорила все это на удивление спокойно. Как будто сообщала ему о самых простых повседневных вещах: к примеру, о том, что звонила бабушка и передавала привет или что приходил почтальон и принес бандероль. – Но я не ходила к врачу. Норман принес большой такой пузырек с антибиотиками. Я их принимала, и мне стало лучше. У Нормана куча знакомых, они ему все что угодно достанут, когда ему нужно. Он их называет «славные папочкины помощники». Если задуматься, это даже забавно, правда?

Она по-прежнему не поднимала глаз и говорила, обращаясь к своим рукам, сложенным на коленях. Но в конце концов она все же решилась взглянуть на Билла, чтобы посмотреть, какое впечатление произвел на него ее рассказ. И то, что она увидела, потрясло ее до глубины души.

– Что с тобой, Рози? – хрипло выдавил он.

– Ты плачешь. – Ее голос дрогнул.

Он искренне удивился:

– Нет, я не плачу. То есть я думаю, что не плачу.

Она протянула руку, провела пальцем у него под глазом, а потом поднесла палец к его глазам, чтобы он посмотрел на слезу. Он закусил губу.

– И ты почти ничего не съел.

Он действительно съел только половину своей сосиски. Оставшаяся половина с пропитанной горчицей капустой, вывалившейся из булочки, так и осталась лежать на тарелке. Билл снял тарелку с подноса и выбросил ее в урну рядом со скамейкой. Потом он повернулся обратно к Рози, рассеянно вытирая слезы, струящиеся по щекам.

Рози вдруг поняла, что сейчас будет. Она знала, что сейчас будет. Сейчас он спросит, почему она так долго терпела и не ушла от Нормана раньше. И поскольку она не сможет просто встать и уйти (как не могла – до этого апреля – уйти из дома на Вестморленд-стрит), все закончится тем, что между ней и Биллом возникнет первый барьер. Потому что она не сможет ответить на эти вопросы. Она не знала, почему она так долго терпела и оставалась с Норманом и почему в конечном итоге ей хватило одной маленькой капельки крови, чтобы вот так – одним махом – изменить всю свою жизнь. Она знала только, что в том ненавистном доме ей нравилась только ванная: темное и влажное пространство, наполненное горячим паром. И что иногда полчаса в винни-пухском кресле пролетали как пять минут, и что вопрос «почему» не имеет значения, когда ты живешь в аду. В аду не бывает причин и следствий. Женщины из «Дочерей и сестер» это знали. На сеансах групповой психотерапии никто не спрашивал у Рози, почему она так долго оставалась с мужем. Они все понимали и знали. Знали по опыту, не понаслышке. Рози даже подозревала, что кое-кто из этих женщин знал и про теннисную ракетку… или про вещи еще похуже, чем теннисная ракетка.

Но когда Билл все-таки задал вопрос, это был совершенно не тот вопрос, который она ожидала услышать. В первый момент Рози даже растерялась, настолько все это было неожиданно.

– А могло быть такое, что это он убил эту женщину, из-за которой он поимел крупные неприятности в восемьдесят пятом году? Эту Венди Ярроу?

Рози просто опешила. Но это было не то потрясение, какое испытывает человек, когда ему задают совершенно немыслимый вопрос. Это было сродни удивлению человека, который встретил знакомого в совершенно невообразимом месте. Билл только что задал вопрос, над которым она сама мучилась столько лет, не решаясь не то что оформить его в слова, а даже додумать до конца.

– Рози? Я спросил, как ты думаешь, могло быть такое…

– Я думаю, да… вполне… и даже скорее всего.

– Ему было очень удобно, что она умерла вот так, правильно? Иначе его наверняка привлекли бы к суду. А так он отделался легким испугом.

– Да.

– А если на ее теле были следы укусов, как ты думаешь, написали бы об этом в газетах?

– Я не знаю. Наверное, нет. – Рози взглянула на часы и быстро поднялась на ноги. – О Господи, мне пора бежать. Причем галопом. Рода сказала, что мы начинаем в двенадцать пятнадцать. А сейчас уже десять минут первого.

Они пошли обратно. Бок о бок. Рози постоянно ловила себя на том, что ей хочется, чтобы Билл снова обнял ее за плечи. Она уговаривала себя, что не надо быть такой жадной: не все сразу. Да и миссис Сама Рассудительность вновь подала голос и принялась бубнить, что лучше бы не нарываться на неприятности. И как раз в этот миг Билл все-таки обнял ее.

Кажется, я в него влюбляюсь.

Может быть, именно потому, что Рози подумала об этом безо всякого удивления, вслед за первой мыслью пришла еще одна: Нет, Рози. Это уже заголовок для вчерашних газет. Ты не влюбляешься. Ты, похоже, уже влюбилась.

– А Анна не говорила, что тебе, может быть, стоит обратиться в полицию? – спросил Билл. – Я не знаю… рассказать им про Нормана, что ли. На всякий случай.

Она вся напряглась в его объятиях. В горле вдруг пересохло, сердце забилось чаще от резкого выброса адреналина в кровь. И все это – из-за одного только слова. Полиция.

Все полицейские – братья. Норман ей это сто раз повторял. Полиция – это одна семья, и все полицейские – братья. Рози не знала, насколько все это правда и насколько все полицейские готовы стоять друг за друга – или покрывать друг друга, – но она видела тех полицейских, которых Норман иногда приводил к ним домой. И все они были до жути похожи на Нормана. И она ни разу не слышала, чтобы Норман сказал хоть что-то против кого-то из них – даже против этого старого хрена-затейника, его первого напарника по оперативной работе Гордона Саттервейта, которого он ненавидел и презирал. И был еще этот Харли Биссингтон, который только и делал – то есть когда он бывал в доме Дэниэльсов, – что раздевал Рози глазами. Года три назад Харли заболел… у него оказался рак кожи или что-то такое… и уволился из полиции, но в том злополучном восемьдесят пятом году они с Норманом были напарниками и вместе «попали» на деле Ричи Бендера/Венди Ярроу. И если все было так, как подозревала Рози, то тогда Харли точно стоял за Нормана. И выгораживал его изо всех сил. И не только потому, что сам был в этом замешан. А прежде всего потому, что полиция – это одна семья и все полицейские – братья. Полицейские видят мир по-своему. Не так, как серые обыватели, конторские крысы на полном рабочем дне («завсегдатаи «Кей-марта», выражаясь нормановским языком); полицейские чувствуют мир всем нутром, всеми нервами. Они живут как будто с содранной кожей. И поэтому они особенные, и среди этих особенных есть очень особенные, и тут – опять же – стоит вспомнить Нормана.

– Я никуда не пойду, ни в какую полицию, – быстро проговорила Рози. – Анна сказала, что я не обязана никуда идти и что никто не может меня заставить. У него там друзья, в полиции. Они все его братья. Они держатся друг за друга, стоят друг за…

– Ты не волнуйся, – встревожился Билл. – Все хорошо. Не волнуйся.

– Я не могу не волноваться. То есть… ведь ты ничего не знаешь. Поэтому я тебе и позвонила, и сказала, что нам с тобой лучше не встречаться. Потому что ты даже не представляешь, какие они… какой он… и как все они держатся друг за друга. Если я пойду в полицию здесь, они свяжутся с полицейскими там. И если кто-то из тамошних… кто-то, кто был вместе с ним на задании, кто выходил с ним в патруль в три часа ночи, кто не раз доверял ему свою жизнь… – Рози думала прежде всего про Харли. Про того самого Харли, который вечно пялился на ее грудь и всегда норовил заглянуть ей под юбку, когда она садилась или вставала.

– Рози, тебе вовсе не обязательно…

– Нет, обязательно! – с нажимом проговорила Рози и сама поразилась тому, с каким неистовым пылом звучит ее голос. – Если такой человек может связаться с Норманом, он это сделает. Он скажет, что я про него говорила. А если я дам им свой адрес… когда ты делаешь официальное заявление, они требуют, чтобы ты называл и свой адрес тоже… они его передадут ему.

– Я уверен, что ни один полицейский…

– А у тебя дома они собирались когда-нибудь, полицейские? Поиграть в покер или посмотреть по ящику «Дебби в Далласе»?

– Ну… нет. Но я все равно…

– А у меня собирались. Я слышала их разговоры и знаю, как они относятся ко всем остальным. Именно так и относятся. Как ко всем остальным. Даже самые лучшие из них. Они делят мир на две части. Есть они… и есть «завсегдатаи «Кей-марта», серые обыватели. Вот так.

Билл открыл было рот, чтобы сказать… впрочем, он сам не знал, что сказать, и поэтому счел за лучшее промолчать. Соображения Рози насчет того, что Норман может узнать ее адрес на Трентон-стрит по какому-то «внутреннему полицейскому телеграфу», показались ему вполне убедительными. Но он не поэтому промолчал. Достаточно было взглянуть на ее лицо – лицо женщины, которая вспомнила то ненавистное, страшное время, когда ей было плохо, – чтобы понять: что бы он сейчас ни говорил, он все равно ее не успокоит и не вразумит. Она боялась полиции. Просто боялась, и все. А Билл был достаточно взрослым, чтобы понимать, что не всякие страхи можно прогнать одними логическими рассуждениями.

– К тому же Анна сказала, что мне вовсе не обязательно никуда ходить. Она сказала, что если это действительно Норман, то это их дело, а не мое.

Билл подумал и решил, что это имеет смысл.

– А она сама собирается что-нибудь делать по этому поводу?

– Она уже делает. Она отправила факс в какую-то женскую организацию у меня дома – то есть в том городе, где я жила раньше, – сообщила им о том, что у нас тут происходит, и попросила прислать информацию про Нормана. Всю, которую можно найти. Они прислали ответ через час: целую кипу материалов. И фотографию тоже.

Билл удивленно приподнял бровь:

– Оперативно сработано. Тем более по окончании рабочего дня.

– Сейчас мой муж дома герой, – хмуро проговорила Рози. – Я так думаю, что за последний месяц он ни разу сам не заплатил в баре за выпивку. Он возглавлял расследование по делу о банде торговцев наркотиками. Очень громкое было дело. Они взяли всю банду. Его фотография три дня не сходила с первых полос местных газет.

Билл присвистнул. Про себя он подумал, что, может быть, Рози отнюдь не страдает тяжелой формой паранойи.

– Та женщина, с которой Анна связывалась по факсу, придумала одну хитрую штуку, – продолжала Рози. – Она позвонила в полицейское управление и попросила, чтобы ее соединили с Норманом. Сказала, что ее организация хочет вручить ему какую-то там награду от благодарных женщин города.

Билл на секунду задумался и от души рассмеялся. Рози лишь улыбнулась бледной улыбкой.

– Дежурный справился по компьютеру и сказал, что лейтенанта Дэниэльса сейчас нет в городе. Он в отпуске. Где-то на западе вроде бы.

– Но вполне может быть, что он проводит свой отпуск здесь, – задумчиво проговорил Билл.

– Да. И если кто-то пострадает, то это будет моя ви…

Билл взял Рози за плечи и резко развернул лицом к себе. Ее глаза широко распахнулись, и он увидел, что она вся напряглась и сжалась от страха. Его сердце болезненно сжалось. Ему действительно стало больно. Никогда в жизни он не испытывал ничего подобного. Ему вдруг вспомнилась одна история, которую он слышал в учебном центре Организации американских евреев, куда он до девяти лет ходил на уроки закона божьего, что-то насчет того, что в стародавние времена – во времена библейских пророков – людей иногда забивали камнями до смерти. Тогда он думал, что это самая страшная казнь, которую только можно изобрести, гораздо страшнее, чем расстрел или электрический стул – настоящее зверство, которому нет и не может быть оправдания. Но теперь, когда он увидел, что сделал Норман с этой красивой и милой женщиной с тонким ранимым лицом, он поневоле задумался о том, что на свете есть вещи и пострашнее.

– Твоей вины в этом нет, – твердо сказал он ей. – Ты за Нормана не отвечаешь.

Она растерянно моргнула, как будто эта простая мысль никогда раньше не приходила ей в голову.

– Меня другое волнует. Как он вышел на этого парня, Словика?

– Он стал мной, – сказала она.

Билл озадаченно посмотрел на Рози, и та кивнула.

– Звучит безумно, я понимаю. Но это действительно так. Он умеет перевоплощаться в других людей. Я видела, как он это делает. Может быть, он потому и сумел взять ту банду торговцев наркотиками.

– Чутье? Интуиция?

– И даже больше. Почти телепатия. Он это сам называет: «ловить рыбку на блесну».

Билл покачал головой:

– Похоже, он просто серьезно притыренный.

Рози нервно рассмеялась.

– Ты даже не представляешь, насколько серьезно. Но как бы там ни было, у «Дочерей и сестер» есть его фотография. Они знают его в лицо и примут меры предосторожности. И особенно на пикнике в субботу. Кое-кто даже захватит с собой «мейс»… И Анна мне говорила, что эти женщины не из тех, кто теряется в критической ситуации и забывает, с какой стороны нажимать на баллончик. Я даже слегка успокоилась после нашего разговора, но в конце Анна сказала: «Ты не волнуйся, Рози. Мы и не такие страхи переживали». И я опять испугалась. Потому что, когда убивают человека – очень хорошего человека, такого, который помог мне в беде, когда я не знала, к кому обратиться на этой ужасной автобусной станции, – это не тот страх, который можно пережить.

Рози не на шутку разволновалась. Она говорила, глотая слова. Ее голос звенел от напряжения. Билл взял ее за руку.

– Да, Рози. – Он очень старался, чтобы его собственный голос звучал спокойно и ровно. – Да.

– Она уверена, что знает, что делает… Анна, я имею в виду… Она говорит, у них были подобные случаи, и все закончилось хорошо. Но одно дело – вызвать полицию, когда какой-нибудь пьяный мужик швырнул им камень в окно или ошивался поблизости, чтобы плюнуть в глаза жене, когда она выйдет за утренними газетами, и совсем другое… Норман – это отдельный случай. С таким они никогда не сталкивались. Анна даже не представляет себе, что это такое. И это меня пугает. – Рози сделала паузу, чтобы взять себя в руки и слегка успокоиться. Она неуверенно улыбнулась Биллу. – Но как бы там ни было, она сказала, что мне во все это вмешиваться не надо. По крайней мере на данном этапе.

– Это радует.

Они уже подходили к зданию, где располагалась студия.

– Ты ничего не сказал о моих волосах. – На этот раз улыбка Рози была застенчивой. – Это как понимать: что ты ничего не заметил или что тебе не нравится?

Билл улыбнулся.

– Я заметил, и мне очень нравится. Просто у меня голова была занята другим… я боялся, что больше уже никогда тебя не увижу, и мне было ни до чего-то еще.

– Прости, если я тебя огорчила. – Ей было действительно очень жаль, что все так получилось. Но с другой стороны, ей было приятно, что он огорчился. Она попыталась вспомнить, что она чувствовала, когда они с Норманом еще только начали встречаться. Но она не помнила ничего, что было бы хоть отдаленно похоже на ее теперешние переживания. Она помнила только, как Норман лапал ее под пледом на каких-то там автогонках, куда он ее затащил как-то вечером, но все остальное терялось в тумане.

– Ты себе сделала точно такую же прическу, как у той женщины на картине, да? Ну… на картине, которую ты купила в тот день, когда мы познакомились.

– Может быть, – осторожно проговорила Рози. Она вдруг испугалась, что Билл подумает, что все это очень нелепо и странно. Может быть, он уже так подумал. Может быть, он поэтому и ничего не сказал о ее новой прическе?!

Но Билл снова ее удивил. И сейчас, может быть, даже сильнее, чем в тот раз, когда он задал вопрос про Венди Ярроу.

– Знаешь, большинство женщин, которые красят волосы, выглядят именно как женщины с крашеными волосами, – сказал он. – Мужчины делают вид, что они этого не замечают, но они замечают. Всегда замечают. Но ты… как будто тот цвет волос, когда ты тогда зашла к нам в магазин, был как раз неестественным, крашеным. А вот это – твой настоящий цвет. Звучит, наверное, как полный бред. Но это действительно так. Блондинки почти всегда выглядят неестественно. Но ты – исключение. Правда. И еще мне почему-то кажется, что тебе стоит заплетать волосы в косу. Тоже как у женщины на картине. Тебе пойдет. Ты будешь похожа на северную принцессу, из викингов. Это будет красиво. И сексапильно, кстати.

Это слово мгновенно насторожило Рози. Ее вдруг захватили самые противоречивые чувства: невообразимо приятные и притягательные, они в то же время будили тревогу и опасения. Сексапильно… зачем?! Мне не нравится секс, подумала она чуть ли не в панике. Мне никогда не нравился секс…

Тут Рози увидела Роду и Керта, которые шли по улице им навстречу и тоже направлялись ко входу в Корн-билдинг. Они встретились у стеклянных вращающихся дверей. Рода с нескрываемым любопытством уставилась на Билла – оглядела его с головы до ног.

– Билл, это люди, с которыми я работаю, – сбивчиво проговорила Рози. Ей было жарко, лицо горело. И она ни капельки не сомневалась, что все это видят. – Рода Симонс и Кертис Гамильтон. Рода, Керт, это… – На какую-то долю секунды она совершенно забыла, как зовут этого человека, который уже столько для нее значил. Это было ужасно. Как черный провал. Но потом, слава Богу, все прошло. – Билл Стейнер, – выдохнула она.

– Очень приятно. – Керт пожал Биллу руку и украдкой взглянул на двери. Ему явно уже не терпелось подняться в студию и снова напялить свои наушники.

– Друг нашей Рози – наш друг, – улыбнулась Рода и тоже протянула руку для рукопожатия. Тонкие браслеты у нее на запястье тихонько звякнули друг о друга.

– Очень рад познакомиться, – сказал Билл и повернулся обратно к Рози. – Ну так что мы в субботу? Поедем?

Она на секунду задумалась и кивнула.

– Тогда я за тобой заеду в половине девятого. Только оденься потеплее, не забудь.

– Хорошо. – Теперь жар разлился уже по всему телу Рози. Она вся горела, как будто в огне. От этого сладкого жара у нее затвердели соски. И даже кончики пальцев начало покалывать. Билл смотрел на нее таким взглядом, от которого все переворачивалось у нее внутри. Только на этот раз ей совсем не было страшно, а только немного тревожно и неодолимо заманчиво. Ей вдруг захотелось – как бы это смешно ни звучало – обнять его обеими руками… и ногами тоже… а потом просто залезть на него, как на дерево.

– Ну тогда до субботы. – Билл наклонился и быстро поцеловал Рози в уголок губ. – Рода, Кертис, было очень приятно с вами познакомиться.

Он развернулся и пошел прочь, тихонько насвистывая.

– Позволю себе похвалить твой вкус, Рози, – заметила Рода. – Какие глаза!

– Мы с Биллом просто друзья, – выдавила Рози, чувствуя себя последней дурой. – Мы с ним познакомились… – Она умолкла на полуслове. Ей вдруг показалось, что это будет слишком сложно – объяснять, как она познакомилась с Биллом. К тому же она боялась, что засмущается и собьется. Поэтому она лишь пожала плечами и нервно рассмеялась. – Ну в общем, ты понимаешь.

– Да, я понимаю, – сказала Рода, провожая глазами Билла. Потом она повернулась обратно к Рози и весело, от всей души рассмеялась. – Я все понимаю. Потому что в груди этой старой развалины в моем лице бьется сердце истинного романтика, который искренне верит, что вы с мистером Стейнером будете очень хорошими друзьями. Впрочем, давай ближе к делу. Ты готова работать?

– Да.

– И теперь, когда ты более или менее разобралась… со своими другими делами, может, у нас и работа пойдет?

– Пойдет, – сказала Рози.

И не ошиблась.