Глава 23

Я сидела за рабочим столом, изредка посматривая в сторону кабинета Финна и пытаясь уловить момент, когда он перестанет беседовать по телефону или отойдет от компьютера – в общем, отвлечется от работы, и можно будет его побеспокоить.

Почерневшая серебряная шкатулка, которую мы с Джиджи обнаружили в соломенной корзинке почти три недели назад, лежала на дне моей сумочки, тщательно завернутая в кухонное полотенце. Хотя она была скрыта от посторонних глаз, это не мешало мне все время осознавать ее присутствие.

Ноты в корзинке мы не нашли, и поэтому Джиджи, как мы и договаривались, вернула корзинку на место, под кровать Бернадетт. Но образ молодого солдата с фотографии преследовал меня, и я никак не могла выбросить его из головы. Впрочем, как и наш разговор с Хеленой на кладбище о любви и отчаянии, и я вспоминала ее слова во время нашей первой встречи:

Тогда я думала, что она говорит о смерти Бернадетт, но теперь я вовсе не была в этом уверена. Вспомнив, какой хрупкой и бледной она показалась мне в тот момент, когда мы покидали кладбище, я поняла, – что бы ни означали для нее вещицы, найденные в корзинке, она еще слишком слаба и уязвима, чтобы их увидеть.

Тем не менее эта история не давала мне покоя. Неделями я ворочалась в постели, не в силах заснуть, и перед глазами стояло лицо светловолосого юноши и подчеркнутые строчки из Библии:

«Глас в Раме слышен, и плач и рыдание и вопль великий; Рахиль плачет о детях своих и не хочет утешиться, ибо их нет».

Я просыпалась, вся мокрая от пота, и мне казалось, что старуха из народа гула сидит, затаившись в темноте, и наблюдает за мной в ожидании, когда же я пойму смысл когда-то произнесенных ею слов, но он ускользал так же, как лунный свет при попытке удержать его в руке.

В конце концов Финн поднялся и пошел к кофейному аппарату, но не успела я встать, как Кэй, его секретарша, тоже встала со стопкой бумаг в руках и вошла в кабинет, предварительно постучав. Перед тем как закрыть дверь, она одарила меня высокомерной улыбкой.

На столе зазвонил телефон, я подняла трубку.

– Привет! Это я, Люси. У тебя есть какие-нибудь планы на обед?

– Нет пока, но у меня полно работы…

– Никакие отговорки не принимаются. Ты меня и так уже давно избегаешь. Пойдем в «Фаст энд Френч». Встречаемся у выхода в полдень.

Я глубоко вздохнула, прекрасно понимая, что если я увильну, то она заявится сюда и все равно вытащит меня пообедать.

– Хорошо. Увидимся позже.

– Кстати, будь начеку. Бывшая миссис Бофейн только что взяла здание штурмом. Она будет у вас в кабинете через пять секунд. Вид у нее совершенно безумный. Удачи!

Голос в трубке замолчал. Я бросила взгляд в сторону приемной, откуда доносился какой-то шум, и в этот момент в кабинет влетела Эллен Уорд, секретарь из приемной, пытающаяся остановить почти бегущую Харпер Бофейн Гиббс, одетую в безукоризненный костюм от Шанель темно-синего цвета. Я даже пожалела, что не могу незаметно сфотографировать этот наряд для Евы, чтобы она использовала покрой при создании своих костюмов.

Но тут я заметила Джиджи, с удрученным видом плетущуюся следом за матерью. Лицо девочки было явно заплакано. Отбросив все остальные мысли, я подскочила к малышке, обняла ее и подняла на руки. До сих пор я этого не делала и была поражена тем, какая она легкая, хотя она и так была слишком мала для своего возраста. Девочка уткнулась лицом в мою шею, прерывисто дыша.

– Немедленно опустите ее. – Я, несомненно, узнала голос Харпер, который слышала лишь однажды. Его просто невозможно было забыть.

– Нет, – ответила я безо всяких колебаний. Я не могла поступить иначе – Джиджи прижималась ко мне словно маленькая обезьянка, вцепившись пальчиками в мои плечи так крепко, что я почувствовала боль.

– Как вы смеете? Я ее мать и приказываю вам опустить ее.

– Харпер! Рад тебя видеть. Вообще-то здесь не ты распоряжаешься.

Она резко обернулась и уставилась в полные тихой ярости глаза бывшего мужа.

– Это мой ребенок, – сказала Харпер с потемневшим от злости лицом, что, надо признать, не делало ее менее привлекательной.

– На самом деле, – криво усмехнулся Финн, – из курса биологии в старших классах я знаю, что это и мой ребенок тоже.

Я впервые видела их вместе и должна признаться, что, наверное, они были очень красивой парой. Но, как и в том самом доме, в котором они когда-то жили вместе, все в них было слишком совершенным.

Финн говорил спокойно, но потемневшие от гнева глаза выдавали его истинные чувства.

– И, если мне не изменяет память, именно я являюсь единственным опекуном ребенка, то есть командую здесь я. Почему ты здесь и по какой причине расстроена Джиджи? – Он нежно коснулся головы девочки, давая ей понять, что он рядом и поддерживает ее, но малышка продолжала цепляться за меня.

Интересно, он нарочно назвал ее при матери Джиджи? Харпер, поджав губы, резким движением выхватила из сумочки смытый листок бумаги и швырнула его Финну.

– Вот, полюбуйся!

Финн развернул бумагу и несколько мгновений смотрел на нее ничего не понимающими глазами.

– Что это такое?

– Это рисунок, который Женевьева сделала для меня. Он просто отвратителен.

Финн опустил мятый листок.

– Не вижу ничего отвратительного. И пожалуйста, прошу выбирать слова в присутствии нашей дочери.

– Ничего, пусть она слышит. Ей надо твердо усвоить, что соответствует приличиям, а что нет. Совершенно ясно, что весь этот нищий сброд, который ты нанял сидеть с ней этим летом, учит ее неподобающим вещам.

Харпер даже не смотрела в мою сторону, но я прекрасно понимала, кого она имеет в виду.

Внезапно Финн почти прорычал, и я не узнала его голоса:

– Не собираюсь повторять. Следи, что говоришь в присутствии Джиджи, или же я самолично вышвырну тебя отсюда.

Я чуть не расхохоталась, представив эту картину, и сдержалась лишь из-за плачущей девочки у меня на руках.

Харпер застыла.

– По крайней мере, объясни мне, что все это значит, – сказала она, указывая на рисунок.

– Понятия не имею. Но у нашей дочери, несомненно, талант к художественному творчеству, о чем мы даже не подозревали, и очень развитое воображение.

Глаза Харпер сузились от ненависти.

– Ты изволишь шутить? На рисунке изображено кладбище. Кладбище, понимаешь? Откуда она знает о существовании кладбищ?

У меня перехватило дыхание.

– Позвольте взглянуть.

Харпер хотела было возразить, но Финн проигнорировал ее и протянул мне рисунок, чтобы я могла рассмотреть. Он, несомненно, был прав насчет художественного таланта Джиджи. Конечно, это был не шедевр в полном смысле этого слова, но девочка прекрасно передала детали и цвета, и нарисованные персонажи были легкоузнаваемы. Но, должна признать, выглядели они действительно очень странно.

Склеп, который мы посетили на пресвитерианском кладбище, был нарисован очень точно, с темными зарослями позади него и большими буквами J.B. Legare над входом. Стены были закрашены не однотонным цветом, как сделало бы большинство детей, а были переданы разными оттенками коричневого. Меня поразила даже не сидящая на проходе в склеп фигура женщины гула из лавки, где продавались соломенные корзинки, хотя она была изображена очень правдоподобно – в том же платье в бело-синюю клетку, в котором она была, когда мы остановились, чтобы купить «Сны реки». Даже темная кожа просвечивала в тех местах, где на огромной груди расходилась ткань. В руках она держала только что начатую корзинку, и пальмовые листья раскинулись в разные стороны от круглого дна, словно лучи солнца.

До глубины души я была потрясена словами, выведенными детским почерком синими буквами на небе, и перечитывала их снова и снова:

– Глаза закрыты, но не спишь, а попрощавшись, не уходишь.

Наши с Финном глаза встретились. Что бы он ни думал о детском рисунке и как бы ни воспринимала его я, в этом случае мы с ним были единомышленниками. Джиджи нарисовала все это, потому что ей было всего десять лет, и она, как губка, впитывала все, что видела и слышала за свою короткую жизнь. К несчастью, она имела неосторожность поделиться своими впечатлениями с матерью.

– Теперь понимаешь, что я имею в виду? – почти прошипела Харпер. – Посмотри на ее… – она пыталась найти слово поприличнее, – грудь. Это просто какой-то уродливый гротеск. Что за нелепая надпись? – Голос ее уже почти перешел на визг. – И кто эта женщина, в конце концов? В мой круг знакомств она явно не входит.

На подбородке Финна пульсировала жилка. Он протянул руки к Джиджи, и она скользнула к нему в объятия. Пристально глядя на бывшую жену, он произнес:

– Лучше уходи, пока я не сказал что-нибудь, о чем мы оба потом пожалеем. Джиджи останется со мной.

На лице Харпер отразилось крайнее изумление – видимо, она ожидала, что Финн встанет на ее сторону по поводу неприличного рисунка.

– И ты даже не собираешься ее наказать?

В этот момент я поняла, почему Финн поспешил взять ребенка на руки – иначе он вполне мог осуществить угрозу и вытолкать Харпер из кабинета взашей.

– Даже не подумаю. Это замечательный, красивый рисунок, сделанный моей талантливой дочкой. Я, наверное, даже помещу его в раму и поставляю на свой письменный стол, чтобы он всегда был перед глазами. Он мне действительно очень нравится. А если ты не в состоянии увидеть его красоту, то тебе следует выйти из совета директоров Музея изобразительных искусств Гиббс.

Мне показалось, что Харпер вот-вот топнет ногой.

– Это мой ребенок, и я не хочу, чтобы ее воспитывали как… как уличную девчонку…

Это было настолько абсурдно, что если бы эти слова произнес кто-то другой, я бы непременно расхохоталась.

Как ни удивительно, Финн умудрялся сохранить олимпийское спокойствие. Но потом я вспомнила, что мы находились в офисе, а вокруг были его сотрудники. Он, как и всегда, контролировал свои действия, и я подумала, что, должно быть, он от этого безумно устал. Тщательно выбирая слова, он очень четко произнес:

– Кто бы ею ни занимался, Джиджи выросла добрым, очаровательным и хорошо воспитанным маленьким человечком, и если бы ты удосужилась узнать ее получше, а не навязывать ей воображаемый образ, соответствующий твоим представлениям об идеальном ребенке из приличной семьи, ты бы это знала.

Подбородок Харпер затрясся от злости, но, осознав наконец, как все это выглядит в глазах окружающих, она понизила голос.

– Я ее мать. И я знаю своего ребенка. Моя обязанность – следить за тем, чтобы ее воспитывали надлежащим образом.

Финн посмотрел на нее ледяным взглядом.

– Слишком поздно ты вспомнила о том, что ты ее мать.

Харпер отпрянула, словно получила пощечину, и тут до меня и, вероятно, до Финна вдруг дошло, что Джиджи слышит каждое слово. Финн опустил Джиджи на пол рядом со мной, погладил ее по голове и сказал Харпер:

– Пожалуйста, давай продолжим этот разговор наедине.

Он направился к своему кабинету, очевидно, ожидая, что Харпер последует за ним, что она и сделала после минутных размышлений. Как только дверь за ними закрылась, Джиджи глубоко вздохнула и всхлипнула. Я села за письменный стол и притянула ее к себе.

– Мне кажется, что твоя картинка просто чудесная. Мне бы хотелось, чтобы ты что-нибудь и для меня нарисовала. Конечно, если сама захочешь.

Она неуверенно улыбнулась, а я с горечью подумала, как может у кого-то подняться рука обидеть это трогательное создание.

– А что значит – «гротеск»?

– Это значит, что твоя мама ничего не понимает в настоящем искусстве и красоте. – Я остановилась, напоминая себе, что все же говорю о матери Джиджи, и нежно заправила легкую прядку почти белых волос за крошечное ушко девочки. – Понимаешь, когда люди несчастны, но не осознают этого, они иногда обращают свой гнев на ни в чем не повинных людей. Просто надо всегда помнить, что их оскорбительные слова не имеют к тебе никакого отношения.

Джиджи положила голову на мое плечо.

– А почему мама несчастна?

Я покачала головой.

– Не знаю. К сожалению, она почему-то пока не может по достоинству оценить свою прекрасно воспитанную, милую и талантливую дочь.

Джиджи подняла голову и сдвинула брови.

– А когда она сможет меня такой увидеть? – На ее лице не было никакой обиды, она смотрела на меня широко распахнутыми невинными серыми глазами.

Я вспомнила разговор, который состоялся у нас с матерью по пути в библиотеку, когда она заявила мне, что в детстве больше внимания уделяла Еве из-за моего слишком независимого характера, а вовсе не из-за каких-то воображаемых недостатков. Я все еще пыталась осмыслить этот разговор, но вовсе не для того, чтобы простить мать или понять ее холодное отношение, а чтобы избавиться от той части своей личности, которая внушала мне, что ничего хорошего из меня никогда не получится.

– Не знаю, милая. Время – странная штука. Некоторым людям и жизни не хватит, чтобы понять, что они ведут войну с самими собой.

Джиджи смотрела на меня ничего не понимающими глазами.

– Я просто пытаюсь сказать, что некоторым требуется немало времени, чтобы понять, что то, что они считали в жизни правильным, вовсе не является таковым. И может быть, никогда и не являлось. – Я замолчала, осознавая, что говорю уже не о Харпер. Глубоко вздохнув, я спросила девочку: – Эти слова в верхней части картинки – ты их где-то слышала?

Она пожала плечами.

– Не знаю. Может быть, их произнесла леди, плетущая корзинки?

По моим рукам побежали мурашки, ведь я была уверена, что узнала бы эти слова, если бы услышала их снова.

– Вполне может быть. – Мне захотелось побыстрее закончить этот разговор, чтобы не напридумывать вовсе уж неправдоподобные объяснения.

Мы подняли глаза и увидели Кэй, которая стояла у моего письменного стола с шоколадным батончиком в руке.

– Вот, нашла у себя в столе. Думаю, Джиджи это понравится.

Глаза девочки загорелись, и она с благодарностью улыбнулась Кэй. Несмотря на все подозрения и недоверие, с которыми относилась ко мне Кэй, я была уверена, что она испытывала к этому ребенку такую же симпатию, как и я.

– Спасибо, миссис Тэтли, – сказала Джиджи, разворачивая шоколадку.

В этот момент дверь кабинета Финна распахнулась, и оттуда пулей вылетела Харпер, которая тут же подбежала к моему столу. Ее нахмуренное лицо смягчилось, когда она посмотрела на дочь, ротик которой уже был перепачкан шоколадом.

– Папа хочет, чтобы ты осталась у него сегодня на весь день и, возможно, на ночь тоже. Тебя это устраивает?

Джиджи просто кивнула, не произнося ни слова.

На лице Харпер появилась натянутая улыбка.

– Ну что ж, хорошо. Просто постарайся не забывать о хороших манерах. – Она наклонилась и поцеловала дочь в макушку, а потом одарила меня холодным взглядом. – Финн уверяет меня, что вы способны прекрасно позаботиться о нашей дочери, и, хотя я не совсем доверяю его чутью в других областях, в том, что касается нашей дочери, он никогда не ошибается. – Харпер перевела взгляд на Джиджи, которая с недетской серьезностью смотрела на мать. – Просто… Будьте с ней поосторожнее.

Еще раз коснувшись головки дочери, она развернулась на каблуках своих роскошных туфель фирмы «Лабутен» и быстро вышла из офиса. Я смотрела ей вслед, понимая, что знаю о Харпер Бофейн Гиббс то, что она и сама о себе не подозревает. Она жила в страхе. Она панически боялась слишком сильно любить своего ребенка. Она держала малышку на расстоянии, чтобы мысль о возможности потерять ее не причиняла невыносимой боли. Я вдруг почувствовала, что почти испытываю жалость к этой женщине.

– Элеонор?

Финн стоял у моего стола на том месте, где раньше стояла Кэй.

– Не могли бы вы заглянуть ко мне в кабинет? Кэй присмотрит за Джиджи.

Кэй уже шла к нам, протягивая к девочке руки.

– Отведу-ка я ее на кухню. Постараюсь найти немного молока, чтобы она могла запить шоколадку.

– Только если это натуральное молоко, – сказал Финн.

Он жестом предложил мне пройти в кабинет первой, а потом указал на один из стульев, стоящих у его письменного стола, но сам при этом остался стоять.

– После обеда у вас есть какая-нибудь срочная работа?

– Нет. На самом деле я уже все закончила на сегодня. Правда, мы с Люси из бухгалтерии собирались пообедать, но если вы хотите, чтобы я занялась Джиджи…

Он покачал головой.

– Ни в коей мере не хочу загружать вас больше, чем обычно. Но все же мне хотелось попросить вас об одолжении.

Я подняла брови.

– Мне кажется, в жизни Джиджи не хватает развлечений. Не думаю, что изучение французского языка методом погружения и все такое прочее – слишком веселое занятие. Я надеюсь, что сегодня после обеда мы сможем все вместе поехать на Эдисто и покататься на каяке. Она еще ни разу этого не делала. А вы ведь выросли на Эдисто и, наверное, хорошо знаете местные бухты?

– Разумеется. Мне бы очень хотелось составить вам компанию. Но ведь в каяке только один человек может сидеть на веслах. Так что я вам вряд ли пригожусь. – Я не понимала, почему вдруг пытаюсь отговорить его от моего присутствия, ведь сердце мое от радости чуть не выпрыгнуло из груди при одной только мысли о том, что мы можем втроем покататься на лодке.

– Ну что ж. – Он помолчал какое-то время. – Это вовсе не проблема. Представьте, мне тоже никогда не приходилось плавать на лодке. Ни разу. Несмотря на то что я каждое лето проводил на Эдисто, если вы усадите меня на весла, то есть большая вероятность, что это будет последнее путешествие в нашей с вами жизни.

Я снова вспомнила одинокого маленького мальчика с его бумажными самолетиками, и какие бы предлоги я себе ни придумывала, чтобы не проводить слишком много времени с Финном Бофейном, вдруг поняла, что не могу ему отказать.

– Что ж, в таком случае полагаю, что смогу составить вам компанию. Я оставила купальный костюм и шорты в доме на Эдисто, так что мне не придется ехать за ними домой, и, если ваша тетя не будет против, я могу даже остаться на ночь, ведь завтра суббота. – Я замолчала. – У вас ведь есть каяк, верно?

– Целых два. Они стоят в эллинге. Представьте, их ни разу не использовали. Тетя Бернадетт подарила их мне на двенадцатый день рождения, но отец настаивал, чтобы без него я на них не катался.

– А почему два?

– Чтобы я мог пригласить друзей покататься вместе со мной.

Я даже не нашлась что на это ответить.

– Если все эти годы вы держали их в закрытом эллинге, то они вполне могут оказаться годными для плавания. Ну а если дадут течь, мы уж как-нибудь доплывем до берега.

Он посмотрел на меня ничего не выражающим взглядом, который очень напомнил мне взгляд его дочери, когда я объясняла ей несовершенства человеческой природы. Я пришла в изумление от своей догадки.

– Так вы не умеете плавать?

– В детстве у меня не было возможности научиться. А потом я просто стеснялся кому-либо в этом признаться. Я просто избегал таких ситуаций, когда надо входить в воду. Джиджи училась плавать в раннем детстве, но мы вынуждены были прервать уроки, когда…

Он не закончил фразу, но я и так все поняла.

Поразмыслив немного, я произнесла:

– По правде говоря, меня не слишком радует перспектива выйти в море с двумя людьми, не умеющими плавать. Поэтому предлагаю пригласить еще одного опытного человека, поднаторевшего в плавании на каяке.

– И у вас есть на примете такой человек?

– Конечно. Но придется задействовать личные связи, чтобы помочь ей сегодня отпроситься с работы. – Я заговорщицки улыбнулась, хотя было ясно, что он ничего не понимает. – Я имею в виду Люси Коакли из бухгалтерии. Уверена, она не упустит возможность удрать с работы по такому поводу.

Его рука уже тянулась к телефону. Движения его были непринужденными и спокойными, и во всем облике появилось что-то мальчишеское. Казалось, что маленький мальчик, любивший складывать бумажные самолетики, все еще жил в этом взрослом солидном мужчине и был готов проявиться в любой момент.

После короткого разговора с Ричем Кобилтом, начальником отдела кадров, он положил трубку.

– Она скоро подойдет. Насколько я помню, вы хотели со мной о чем-то поговорить. Вижу, вам не терпится это сделать.

Я тут же вспомнила о завернутой в кухонное полотенце серебряной шкатулке, все еще лежавшей в моей сумке, и внезапно меня охватило чувство вины.

– Как вы догадались?

Он прислонился к столу, скрестив на груди руки.

– Вижу, как вы на меня поглядываете.

Больше он ничего не произнес, но продолжал смотреть своими темно-серыми глазами. Я под его пристальным взглядом почувствовала себя неловко и поспешно произнесла:

– Мне надо вам кое-что показать. Я сейчас вернусь.

Я вытащила из сумки шкатулку, но, чтобы успокоиться, сделала вид, что ищу что-то на полу. Потом я спокойной походкой прошла в кабинет Финна и положила шкатулку на письменный стол перед ним.

– Джиджи нашла это в соломенной корзинке, когда мы искали по всему дому ноты Бернадетт.

Я задержала дыхание, в душе молясь, чтобы он не попросил поведать обстоятельства этой находки, ведь я же сказала Джиджи, что собираюсь показать шкатулку ее отцу, и, если он спросит, где она нашла ее, придется рассказать ему правду…

– Что это такое? – спросил он, медленно разворачивая шкатулку.

Я с облегчением вздохнула.

– Это шкатулка, а внутри – четки.

Полотенце наконец упало на стол. Финн поднял крышку и заглянул внутрь, а потом стал внимательно изучать крышку.

– Надпись сделана на венгерском, – сказал он, указывая на странные буквы на крышке.

– Я так и поняла. Надеюсь, вы сможете сказать, что там написано?

Он поднял брови.

– Почему вас это интересует?

Я даже не знала, что ответить. Надпись на шкатулке заинтересовала меня, потому что была найдена в той же корзинке, где лежали Библия и фотографии юного солдата. Мне очень хотелось знать, почему все эти предметы хранились вместе. И чей это был тайник.

– Просто я по природе своей любопытна.

Он опустил взгляд и снова принялся изучать надпись.

– Как известно, любопытство сгубило кошку.

Я протянула руку за шкатулкой.

– Простите. Вы правы, я лезу не в свое дело. Пожалуй, положу шкатулку туда, где мы ее нашли.

Он отвел руку, не давая мне взять шкатулку.

– А почему вы не показали это Хелене? Она ведь знает венгерский гораздо лучше меня.

Он пристально смотрел мне в глаза, и я вдруг поняла, что надо быть с ним предельно честной.

– Потому что она на самом деле гораздо более хрупкая, чем старается нам показать. В ее прошлом есть что-то, что никак не отпускает ее. Это может разбередить ее старые раны, вот я и решила сначала спросить вас, можно ли показать ей шкатулку. Если вы отдадите шкатулку мне, я просто положу ее туда, где мы ее нашли, и забудем об этом.

Он посмотрел на меня так, что стало понятно, он верит последним словам не больше, чем я сама.

– Одно из слов – «дочери». Не знаю, что значит остальное, но могу выяснить, если хотите. Ничего не сообщая Хелене, разумеется.

Я вздохнула с облегчением, радуясь в душе, что заручилась в этом деле помощью Финна, не подводя Джиджи.

– Спасибо. Я очень ценю вашу помощь.

Я подняла голову и увидела, что в офис с весьма озадаченным видом входит Люси. Мне оставалось только порадоваться, что я не взяла с собой в кабинет Финна телефон, потому что была уверена: Люси пятьдесят раз позвонила мне, прежде чем направиться сюда через все здание.

Я встала и улыбнулась, чтобы подбодрить Люси, а потом сказала, обращаясь к Финну:

– И все же нам придется признаться Люси, что вы не умеете плавать. Что вы на это скажете?

Он усмехнулся, что меня весьма удивило.

– Считаете, мне должно быть стыдно?

Поворачиваясь к нему, я произнесла:

– Вовсе нет, стыдно должно быть вашему отцу. И возможно, тете Хелене. Но теперь мы все исправим.

Его глаза заблестели, и я снова увидела мальчишку на берегу реки, который бросал в воздух бумажный самолетик, надеясь, что его подхватит ветер.

– Когда будете меня учить, прошу обращаться со мной ласково, – сказал он.

Мое лицо залилось краской, что не ускользнуло от бдительного ока Люси, она в этот момент вошла в кабинет и смотрела на меня удивленным взглядом, в котором читались смущение и любопытство.

Пока Финн объяснял Люси, что он собирается предпринять, я мысленно вернулась к рекам и бухтам моего детства, и на сердце вдруг стало удивительно легко. Перед тем как мы вышли из офиса, Финн завернул серебряную шкатулку и положил в свой портфель. Мысли о таинственной надписи на крышке и о том, что она значит для одинокой отчаявшейся женщины, не оставляли меня, даже когда мы вышли на залитую солнцем улицу Чарльстона.