Я стояла на террасе, глядя на алеющие небеса, и очертания облаков были так же расплывчаты, как мои неясные воспоминания. Скоро опустится темнота, но я почему-то не в силах была уехать. Посуда после ужина была уже убрана со стола, Тери Уэбер находилась в комнате Хелены, готовя ее ко сну, а Финн с Джиджи сидели на застекленной террасе, откуда открывался вид на прибрежные болота, и играли в карты в подкидного.

Я целых полчаса объясняла им нехитрые правила этой простенькой игры, весьма удивленная тем, что они до сих пор были с ней незнакомы. Джиджи мгновенно ухватила суть, а вот с Финном пришлось повозиться, потому что он пытался найти в игре мудреные стратегии и тонкости, которых там не было. В конце концов я сдалась и, извинившись, вышла из игры, чтобы не стать свидетелем его разгрома.

Я все еще пребывала в смущении по поводу своего невежества в отношении истории стран Европы во время Второй мировой войны и была исполнена решимости восполнить эти пробелы – по крайней мере, до такой степени, чтобы в следующий раз, когда эта тема будет затронута, беседовать с Хеленой на равных. Если, конечно, она позволит к ней вернуться. Она вообще была довольно резка в своих суждениях, но сегодня, когда она говорила об этом периоде своей жизни, ее лицо словно застыло, а глаза потухли.

В семнадцать лет из-за несчастного случая с Евой я пыталась сбежать из родного дома, но отсутствовала менее часа. Хелена была вынуждена покинуть страну из-за жестокой войны, пересекла океан, чтобы попасть на другой континент, и никогда больше не возвращалась на родину. Период моих бед измерялся годами – смерть отца, а потом несчастье с Евой, – испытания же Хелены завершились в течение нескольких месяцев. Я размышляла о том, что тяжелее – постоянное переживание потери или кратковременная, но резкая боль, когда одним движением срывают повязку с раны. Может быть, страдания легче перенести, если все происходит быстро?

Я зажгла настольные лампы и стоявший между креслами торшер и удивилась, что открытая книга все еще лежала на диванчике, а плед на спинке кресла был смят, словно сидевший там человек только что встал и вышел из комнаты.

Я взяла книгу и закрыла ее, бросив взгляд на обложку. «Искусство оригами». Книга была в бумажной обложке, и я подумала, что она, должно быть, из библиотеки. Мои догадки подтвердились. Внутри стоял красный чернильный штамп: «Публичная библиотека округа Чарльстон», а под ним адрес – Маунт-Плезант. За уголком суперобложки обнаружился небольшой листок бумаги, похожий на квитанцию, где была обозначена дата: 13 февраля 2012 года.

Увидев, что книгу надо была сдать в библиотеку еще четыре месяца назад, я положила ее на столик у двери, взяв на заметку, что надо бы спросить Хелену, не стоит ли мне съездить и вернуть ее. Это будет нетрудно сделать, тем более что это вовсе не противоречит очерченному кругу обязанностей, не говоря уже о том, что поможет успокоить чувство вины, которое я невольно испытывала из-за того, что втягивалась в перепалку с пожилой женщиной, недавно побывавшей на пороге смерти, хотя, конечно, она на это сильно напрашивалась.

Я сосредоточила внимание на книжных полках, стоявших вдоль стены с дверью – единственной стены без окон. Я заметила их во время своего краткого тура по дому, но до сих пор не имела возможности выяснить, какие книги предпочитали сестры. К тому же я надеялась обнаружить там книгу по истории Венгрии. Если ее там не найдется, я возьму книги по истории в публичной библиотеке, раз уж все равно мне придется скоро туда наведаться.

Я тщательно перерыла полки и несколько раз чихнула от пыли, когда брала в руки книги, которые выглядели так, словно их ни разу не касались с того момента, как поместили там. Среди них были книги по истории Эдисто и Чарльстона, по архитектуре, сельскому хозяйству, садоводству и плетению соломенных корзинок, а также кипы журналов National Geographic и номера Good Housekeeping.

– Я могу вам чем-нибудь помочь?

Я повернулась к Финну и улыбнулась.

– Уже наигрались в карты?

Он запустил пальцы в волосы и провел от макушки ко лбу, взъерошив их. Судя по всему, он не отдавал себе отчета, как сейчас выглядит, а я сочла невежливым говорить ему об этом. Его волосы были всегда так аккуратно причесаны, когда он находился в офисе, но в воздухе Эдисто явно витало нечто, что меняло всех нас, надеюсь, в лучшую сторону.

– Потерпев четыре сокрушительных поражения подряд, я сдался. В этой игре ведь нет никакого особого смысла, разве не так?

– Согласна, – серьезно кивнула я. – В следующий раз я научу вас играть в «пьяницу». Эта игра еще незатейливее. Хотя должна признаться, что в детстве проводила часы, играя в карты с Люси и сестрой. Тогда я не задумывалась, есть ли в этом смысл.

Взгляд его сделался серьезным.

– Рад, что вы проводите много времени с Джиджи. Ей просто необходимо общаться с кем-то, кто может научить ее играть, как подобает ребенку. После всего, что ей пришлось вынести, мне часто приходится напоминать себе, что ей всего десять лет.

– Она – чудесный ребенок, и мне нравится проводить с ней время. Кстати, ничего не имею против того, чтобы учить ее играть на пианино. А если ей захочется продолжить занятия после того, как она освоит основы, буду счастлива подыскать кого-то, кто будет более достойным преподавателем.

В его глазах появилось такое же выражение, как у Хелены, когда та собиралась возражать, поэтому я быстро отвернулась к полкам.

– Я ищу книги по истории Венгрии. Сегодня ваша тетушка рассказывала о своей стране во времена Второй мировой войны, и мне было стыдно признаться в своем невежестве. Мне хотелось бы восполнить пробел в своих знаниях по истории, чтобы больше не попадать впросак.

Он подошел и встал рядом со мной, просматривая верхние полки, что ему было легко сделать благодаря высокому росту.

– Мне кажется, здесь вы вряд ли найдете что-то подходящее. Бабушка и тети гордились своими венгерскими корнями, но не менее гордились и тем, что живут в Америке. Они никогда не рассказывали о своих последних годах в Венгрии. Было такое впечатление, что они предпочитают вести отсчет своей жизни с тысяча девятьсот сорок четвертого года, когда переехали сюда.

– Тем не менее они учили вас танцевать народный венгерский танец. – Я взглянула на него, не в силах сдержать улыбку.

– Да, было такое. Думаю, с этим танцем связаны воспоминания об их счастливом детстве, и они хотели поделиться ими со мной. Для них это значит то же самое, что для вас игра на фортепьяно.

Я несколько мгновений смотрела на него, а потом в смущении отвела глаза. Музыка действительно была самым счастливым воспоминанием моего детства. Но я открестилась от нее, когда погиб отец, словно это была часть его жизни, а не моей. До меня до сих пор не доходило, что этим можно наслаждаться и делиться с другими как частью моего прошлого. Для меня мое прошлое было как океан, в глубине которого скрываются опасные течения, которые могут затянуть вас тогда, когда вы этого меньше всего ожидаете.

Стремясь сменить тему разговора, я сказала:

– А вы говорите по-венгерски?

– Совсем немного. Научился у бабушки Магды.

– Хелена тут на днях кое-что сказала на родном языке и перевела для меня, но мне показалось… – Я не закончила фразу, осознав, как можно истолковать то, что я собиралась сказать.

Уголок его рта поднялся в подобии улыбки.

– И вы подумали, что она дала смягченный перевод или вообще сказала что-то совсем другое?

– Точно. Именно так я и подумала, – сказала я, улыбаясь в ответ.

– А как это звучало?

Я закусила губу, вспоминая странные гласные и согласные.

– Что-то вроде «Минденки а мага шар»…

– А, понятно. Mindenki a maga szerencsejenek kovacsa, – уверенно произнес он. – Я знаю, что это означает, потому что эту фразу часто произносила моя бабушка, в основном в адрес моего отца, когда он спорил с матерью по поводу моего воспитания.

Я слегка нахмурилась.

– Хелена сказала, что так можно сказать про отношения между сестрами.

– В определенном смысле так и есть. Но точный перевод этого выражения – «каждый кузнец своего счастья».

Я смотрела в огромное окно веранды, гадая, что же Хелена хотела этим сказать мне. На небе вдруг промелькнула светящаяся черточка и исчезла, словно чье-то невысказанное желание. Не раздумывая, я быстро направилась к двери.

– Похоже, я видела падающую звезду, – сказала я, не дожидаясь, когда Финн пойдет за мной.

Мы стояли в высокой траве, глядя в летнее небо, усеянное яркими звездами.

Полумесяц луны висел высоко над нашими головами, но его тусклый свет не мешал звездам царить на темном небе во всем своем великолепии. И мы стояли так довольно долго, зная, что уже упустили одну падающую звезду, но все же упорно смотрели в тот же уголок неба, не теряя надежды увидеть еще одну, каким бы маловероятным это ни казалось. Словно мы оба верили в чудо, хотя законы Вселенной были сейчас против нас.

До наших ушей доносилась симфония ночных болот, перенося меня в то время, когда мое сердце наполняла музыка. Финн стоял рядом, так близко, что я услышала его глубокий вздох.

– «Если бы можно было услышать лунный свет, он звучал бы именно так», – тихо процитировал он.

Я повернулась к нему.

– Натаниель Готорн, да? Отец все время повторял эту фразу.

Я улыбнулась при этом воспоминании, чего не делала никогда, вспоминая отца. Интересно, что во мне изменилось? Может быть, я взрослею, и время между моим детством и нынешним моментом подобно реке, текущей в океан, которая неуловимо меняется, и в конце пути, возможно, ее будет почти не узнать.

Финн собирался что-то сказать, но остановился, когда внезапно сзади зажегся яркий свет, на мгновение ослепивший нас и словно стерший болото, реку и звездное небо, затопив их потоком света. Мы обернулись к веранде и увидели Тери Уэбер, машущую нам рукой, в которой был зажат спрей от насекомых.

И тут, словно по сигналу, на мою руку спикировал москит, которого я благополучно прихлопнула.

– Пора ехать, – обыденно сказала я. – Уже поздно.

Финн кивнул и пошел вслед за мной к дому. Во время долгой поездки домой я ехала не спеша, с опущенными окнами, слушала музыку ночных болот и гадала, что же собирался сказать мне Финн.