– Говорят, из глубокого колодца днём звёзды видны, – сказала сестрица.

Она сидела у края моста, свесив ноги наружу.

Братец Аро, стоявший рядом, ответил не сразу. Ему доводилось читать, будто звёзды, видимые сквозь отвесные дудки, суть выдумки простецов. Он посмотрел вниз, вздохнул:

– Из этого, может, в самом деле видны.

Горожане шутя называли Прощальный мост самой надёжной из переправ Выскирега. Когда творилась казнь, народу от устоя до устоя набивалось – не протолкнёшься, но мост по сию пору выдерживал любую толпу. Летучий переход соседствовал с самой погибельной и бездонной из городских пропастей. Пролегал в ста шагах от узкого и зыбкого мостика, с той же мрачноватой весёлостью прозванного Звёздным. Осуждённик вправду ступал на последнюю переправу, где за грехи поджидала разверстая западня. Падение милосердно отсрочивал длинный шест, окованный медным листом. Скользкий, позеленевший от сырости. Здесь, на узенькой поперечине, грозившей сбросить при малейшем движении, смертник мог принести последнее покаяние.

Кто-то так и поступал. Прощался, бывал прощён сам.

Другие, к неодобрению горожан, плакали, выкрикивали оскорбления, просили о милости. Силились лезть наверх по шесту.

Третьи сразу и молча уходили вниз. В страшную глубину, где прежде ворочались алчные жернова морских волн.

– Какие теперь звёзды, – сказала Эльбиз.

Эрелис ниже сдвинул нарукавники, зябко спрятал в них руки. Передумал, нахмурился, вновь выпростал. Утёсы затягивала вечерняя мгла, ветер гудел в канатах мостов… раскачивал шест. Человек, больше непричастный к миру живых, сидел на поперечине сжавшись, голый, измученный холодом и неподвижностью. Жутко одинокий в сердце людного города. Сумерки постепенно сглаживали черты, превращали белое тело в неясный комок на тоненьком черешке.

Рано или поздно Утешка ослабеет, свалится, но когда?..

– Потолковать бы с этим Утешкой, – сказала Эльбиз. – Где скитался, что видел… Может, человек дельный.

– А может, разбойник бессовестный, – пробормотал брат.

– Может, – согласилась сестра. – Только мы уже не узнаем.

Ожидание, тянувшееся не первые сутки, притупило изначальное любопытство горожан. Ротозеев на Прощальном почти не осталось, редкие мимоходы возникали торопливыми тенями и пропадали во мгле.

– Идём, братец, – поёжилась Эльбиз. – Не обрекайся его за руку держать. Это ведь не твой суд был.

Человек на шесте временами поднимал голову. Страшно было представить, что он вновь посмотрит на мост и совсем никого не увидит.

Эрелис с надеждой спросил:

– А вдруг внизу тайный ход есть? Все думают, он на смерть падает, а он…

– И опять к отцу на порог, – кивнула Эльбиз. – Постучится, спросит: думал, отделался?..

Мост слегка дрогнул. Брат с сестрой обернулись. С дальнего конца подходили двое взрослых, оба в добротных тёплых охабнях. Постоять, побеседовать, вольным воздухом раздышаться после спёртых палат. Возвеселить душу зрелищем справедливой расплаты. Если он там ещё, покаянник.

Глаз мозолили двое ребят, одетых в драные гуньки.

– Брысь, босота!

Сестра схватилась за брата, вскочила, подростки побежали с моста.

– Не гонял бы, друже, сирот, – долетело сзади. – Почём знать, кем такие мезо́ньки могут подняться? Зря ли добрый Аодх…

– Котла нету на них, – ответил сердитый голос. – При Аодхе давно бы учились камень рубить, глину квасить! А эти!.. Туда-сюда зыркают, мошну ссечь норовят!

Первый опасливо огляделся:

– Потише волостелей сравнивай. Владыке Хадугу дымовище с пепелищем достались. Ему за великими думами о каждом пустяке радеть недосуг.

– За великими думами? – пуще прежнего разошёлся сердитый. – Видел я в судебне его великие думы. Как есть корыстник! Хоть меди горстку продажей, хоть постилы шматок, а урвёт.

Его товарища явно не радовал такой разговор.

– Обожди чуть, – сказал он примирительно. – Вот нового царя изберут…

– Из кого избирать-то? – плеснул желчный рукавами охабня. – Правский почёт в Фойреге сгорел, одни обсевки остались. Эдаргович! Срам на троне! Если они вправду ворёнка хотят венчать…

Брат с сестрой почти достигли пробега, врубленного в скалу. При последних словах круглое, настёганное холодным ветром лицо Эрелиса утратило краску. Застыло, как на морозе. Царевич повернулся, пошёл назад. Шаг тоже был, как на лютом холоду. Ровный, деревянный. Эльбиз ухватила брата:

– Не надо! Ну их совсем!

Эрелис, обычно доверявший её разумению, с силой дёрнул плечом, высвободился.

Что дальше случилось бы у перил, осталось не ведомо никому. Один из мужчин вытянул руку:

– Гляди!

При входе на мостик, прозванный Звёздным, оживились порядчики. Скрестили копья. Кому-то заступили дорогу. Над обрывом металась женщина, одетая по-домашнему. Простоволосая, ощипанная, словно от злых зипунников вырывалась.

– Сыночек!.. – досягнул Прощального моста безудержный крик. – Дитятко!..

Брат с сестрой всё сразу забыли, остановились, стали смотреть. Лакомщица, слишком поздно вышедшая из мужниной воли, налетала на стражу, дёргала копья. Дралась к обречённику. То ли спасти, то ли с ним самой умереть. Дюжие парни ловили Скалиху, не пускали на огороженный край. Она вырывалась, била пухлыми кулачками по железным рубашкам:

– Сыночек!..

Голос надсаживался, хрипел, срывался слезами.

Казнимый, сросшийся с ненадёжным насестом, вздрогнул, пошевелился, начал поднимать голову… Никто и никогда не возвращался оттуда, где плыла в пустоте его тонкая жёрдочка. Створку в двух саженях над головой перекрыла железная полоса, запертая тяжёлым замком.

Утешка вдруг запел. Ясно, слышно на удивление.

Это была андархская колыбельная, простая и незапамятно древняя, даже старше первых Гедахов.

Она звучала недолго.

Пальцы, закосневшие от холода и неподвижности, устали цепляться. Сорвались, дёрнулись, промахнулись. Время покаяния вышло. Тело отделилось от пуповины, беззвучно кануло вниз. Сквозь мглу густеющей сутеми, сквозь туман.

Туда, где ждали незакатные звёзды.

Пробираться, ползком проникать тесными закоулками Выскирега без всегдашнего водительства оказалось трудно и непривычно. Ходы, куда Злат сворачивал не задумываясь, представали как в первый раз. Брат с сестрой то и дело останавливались. Побеждали искушение выйти в людный прогон, начать спрашивать.

– Утешка к родителям прибежал, не пустили его, разобиделся, – одолев очередной извилистый лаз, сказала царевна. – Злат вон сколько у отца непризнанный жил!

На самом деле Эльбиз хотела растормошить брата, крепко умолкшего на Прощальном мосту. Эрелис отозвался не сразу:

– Злата причудливый батюшка вдруг приближал – завтра узаконю, наследником назову! – а наутро новая прихоть: вон из хором, мало что рабичищ, вовсе не моего семени всход.

– Так и продал в зятья богатею, – сказала Эльбиз. – Как звать промышленника?

– Бакуня Дегтярь.

Оба умолкли. Рукобитье случилось примерно за полгода перед тем, как шегардайским царятам пришлось спасаться в дружине. Они не допытывались у Злата, на что Коршак употребил полученные подарки. Космохвост не верил в совпадения. Не верили и они.

– Дядя Машкара говорит, – вновь подал голос Эрелис, – старик никак решить не мог, кому возвышения добиваться, себе или сыну.

Эльбиз кивнула шапчонкой:

– Злат сердцем крепок. Небось по кружалам обиды размыкивать не идёт.

Эрелис повернулся к сестре, глаза блестели в потёмках. Брату было страшно, как когда-то в тайном погребе под горящей избой. Голос прозвучал сдавленно:

– Вот скажи, я так же буду судить? Сначала – по правде, по вконаньям Аодховым и благородных царей? А после салом зарасту, лихоимничать стану? Дядя Машкара не зря наветку давал…

Сестра крепко обняла его, шепнула:

– Тебе помнить, как за тебя умирали.

Эрелис почти всхлипнул:

– Разве так Утешку этого надо было рассуживать?.. Разве так?..

– А ты слышал, что дядя Машкара про паутинки сказал? Умный всякой печалью умудряется. Люди смертью гибли, чтобы ты жил. Утешка, может, того ради умер, чтобы ты от правды не отступился.

Эрелис поперхнулся, глотнул воздуха:

– Горлопял тот, с моста… опять отца вором лаял!

– Крыло сказывал, в Шегардае песни важные поют. Храбрецом славят.

– До Шегардая пятеры лыжи сотрёшь. А здесь… всякий базлан…

– Всякому базлану на роток платок не накинешь. Надоумки надо искать, братец милый. А кто скажет, что дыму без огня не бывает, тот с нами на лесном грельнике…

Она хотела сказать: «…костра не раскладывал», но смолкла на полуслове. За нею насторожился Эрелис. Мгновением позже сумерки впереди ожили. Из трещин и щелей выползали клочья серого пара, сгущались, обретали человеческий облик. Тряпьё с чужого плеча, хищные грязноватые лица… Та самая ребятня, на которую, по мнению горожан, не хватало рук котлярам. Брата с сестрой брали в кольцо выскирегские мезо́ньки. Отчаянная и беспросветная голь, не чуравшаяся ни побираться, ни скрадывать в переходах беспечных и подгулявших.

Сегодня им повезло с добычей. К стене прижимались двое мальчишек, приблудные в городе, стало быть беззащитные. Маленький уже струсил. Спрятался за спину старшего, да ещё влез ему под правую руку. Тот, медлительный тюфяк, только придумал выставить повитую тряпкой ладонь:

– Ступайте миром, добрые люди… Не видали мы вас.

– Зато мы вас видали, – усмехнулся главарь. У него вовсю пробивались усы, зубы были гнилые. – Место, значит, разведали, а братии голянской не сказываете, Ведиге не засылаете? Нехорошо…

– Какое место? – удивился тюфяк.

– А где боярские обноски нищете раздают, да чтоб каждому впору.

Старший мальчик растерянно понёс руку к вороту. Открыл рот, собрался оправдываться. Мямля, только что плакавший брату о каких-то обидах.

– Добрые люди… отпустите, ребята.

Тощенький глубже натянул растрёпанную шапчонку.

Ведига прянул вперёд. Левой цепко за грудки, правая разгоняет дубинку. Мелькнул в согласном движении дружок-посторонок. Сгрёб младшего…

Что-то сбило выверенный приём. Чуть сузились серые глаза на пухлом лице. Ведига не увидел ножа. Ощутил у лица холодное дуновение… и в рот потекло густое, горячее, солёное. Вожак отпрянул, схватился. Губу обожгло.

Рядом в голос заорал посторонок. Ветхий обиванец на нём был вспорот от пояса до плеча. Парень выронил дубинку, с ужасом обхватил себя, ощупал. Не нашёл не то что кишок, даже крови. Закрыл рот.

Приблудные стояли у стенки. Насчёт богатых обносков Ведига, пожалуй, преувеличивал, а вот ножи у братишек вправду были боярские. Тяжёлые, струистого уклада. Кости рубить, влёт сечь сухожилия на запястьях. И держали оружие ребятки умеючи. Даром что тот и другой – в левой руке.

Ведига всё трогал губу, прижимал. Тонко срезанный лепесток с волосками никак не садился на место.

– Первый кус – собакой в ус, – ровным голосом проговорила бывшая жертва. – Подкормиться захочется, ступайте в «Сорочье гнездо». Мы Харлана Пакшу слушаем. А с дороги-то отошли бы. Недосуг нам.

Ход, коим тайно сбега́ли и возвращались царята, оканчивался в каморе для слуг. Первые строители обращали покои вельмож в сущие лисьи норы. Если в красные двери постучатся вражьи топоры – укрывай хозяев, неприметный лазо́к!

Опасные времена, когда праведной семье каждый день грозили убийцы, давно минули. Так говорил Невлин. Брат с сестрой слушали, согласно кивали.

Космохвост в Выскиреге никогда не бывал. Он лишь много лет учил подкрылышей быть самим себе сторожами. Узенькую дверцу под верстачком брат с сестрой нашли тотчас, как только вселились. Эрелис два дня пролежал на полу, столковываясь с замком. Загубил тонкое долотцо, но ключ выгнул.

Этот ключ и теперь не подвёл. Мягко щёлкнул… Сперва брат, за ним сестра вылезли в небогато обставленную камору.

…Обоим тотчас показалось, будто дверь в самом деле крушили лютые недруги. В каморе метался взволнованный Серьга. Даже пламена светильников тревожно вздувались, мерцали, коптили…

– Открывай! – летело снаружи. – С дороги, ослопина!

– Почивают оне, – глухо рычал в ответ Сибир. – Будить не велели!

Царевна сморщилась, как от зубной боли.

– Пырин налетел. Что надо ему?

– Приехали до твоей царской милости, – шёпотом, низко кланяясь, взялся объяснять Эрелису испуганный дядька. – Как снег свалились! Ломиться уж начали, а тебя, зе́ночка моего, всё нету…

– Кто приехал? – насторожился Эрелис.

«Котляры… дядя Сеггар… послы шегардайские!»

– Бабушку привезли, – обрадовалась Эльбиз.

Братец Аро торопливо скидывал гуньку, метал на пол чужие вихры. Сестрица сгребла всё в охапку, юркнула к себе в спаленку прятать. Серьга уже подавал Эрелису домашние гачи и вышиванку, приличную великому сану. Хотел завязать «зеночку» тесёмки у шеи, но царевич отвёл руку заботника. Вышел в передний покой нарочно босиком, распоясанный, с силой потёр ладонью лицо. И заспанный вид напустить, и случайную полосу грязи, принятую под столами в кружале, снять со щеки…

Гостей встречать полагалось сидя в знатном кресле, слишком просторном, с неудобным прямым отслоном. На правом поручне знаком власти висела плеть. Тугая, золочёного старинного шёлка. Дымка любила играть с ней, трепать змеящийся хвост, но сейчас кошка дыбила спину, шипела на дверь. Эрелис снял любимицу с кресла, торопливо уселся:

– Отворяй!

Серьга подбежал к двери, вытянул засов.

Сначала видна была только спина Сибира, закрывавшая вход. Рыжебородый покосился через плечо. На лбу кровоточила ссадина. Против Сибира пыжился, подскакивал, стучал посохом великий обрядчик – ростом непреклонному великану по грудь. Пырин, по обыкновению разодетый в шитый кафтан, был бы смешон в гневе, если бы не кровь на резном пере набалдашника. Важное кресло сразу стало вдвое неуютней. Затянувшаяся отлучка царят вылилась Сибиру настоящим сражением.

Огорчённый, виноватый Эрелис даже не сразу заметил хрупкого юнца, приведённого Пырином. Тот боязливо жался у дальней стены: не выйти бы ответным за переполох! Дорожный простенький кожушок, светлые глаза, растрёпанные волосы, отливающие пепельным серебром… Эрелис угадал паренька за мгновение перед тем, как великий обрядчик гулко стукнул жезлом:

– Не вели казнить, государь, вели слово молвить!

Братец Аро предпочёл бы подольше не слышать ни о каких казнях. Однако проще вернуть море под выскирегские скалы, чем заставить Пырина отойти от словесного устава, единственно верного и приличного каждому случаю! Эрелис просто наклонил голову:

– Молви, любезный… Фирин. – Он очень боялся оговориться. – Что тебя привело?

Праздный вопрос, а поди обойдись, потом не возрадуешься. Токи стылого воздуха щекотали босые ступни. Сквозняки струились из каморы для слуг, из-под неприметной дверки… с воли. Оттуда, где вился дым коромыслом в кружале Харлана, где подпоясывалась ветром неутеснённая выскирегская босота. Возвращаясь с очередной вылазки, третий наследник задумывался: а вдруг в последний раз! Когда-нибудь тайная дверка закроется накрепко, но не сегодня же? Не сегодня?..

Пырин согнулся в низком поклоне, больно ткнул зазевавшегося юнца:

– Мирской путь котла твоему преподобству челом бьёт! Не побрезгуй принять выученного райцу, чтобы стоял у тебя за плечом и в пиру, и в миру, и на великом двору… Пади перед государем, бестолочь, пришибу!.. Чтобы правил делами, указы крепил, запечатные тайны твои хранил… А ты бы его по верной службе – хоть миловал, хоть казнил!

Нет уж, казней Эрелису на сегодня определённо было довольно. Он слез со стольца:

– Не держи сердца, почтенный… Фирин, что дожидаться пришлось.

Жезленик только ниже склонился, про себя негодуя на недостаточно грозное обращение. Из спаленки тихо высунулась царевна, указала брату глазами. Эрелис вспомнил, дёрнул с поручня плеть, поднёс её, свёрнутую, к плечу отрока. Тот приподнял голову. Неуверенно улыбнулся.

– Друг мой Мартхе, – на языке Левобережья обратился к нему царевич. – Повеселу ли добрался?