Стол доброго Аодха
Кружало «Сорочье гнездо» добрые горожане считали сомнительным местом, вечно полным отчаянного народа. Оно и стояло-то на отшибе от жилого откоса, на длинном мысу с южной стороны бывшей губы, где прежде кишели жизнью причалы. Сюда приходили вожди и первые витязи из дружин, которые Гайдияр не пускал в город. Степенные купцы, посещавшие Выскирег, предпочитали иные кружала, тихие, порядочные, укрытые в отнорках пещер.
Переступая порог, трое подростышей стянули шапки, явив одинаково нечёсаные русые кудлы. Самый маленький чуточку осторожничал, стаскивая великоватый колпак. Надо было очень пристально смотреть, чтобы это заметить.
Плечистый парень, стоявший у двери, вытянул руку.
– Стол доброго Аодха вон там, – сказал он оборвышам, гуськом пробиравшимся внутрь. На широком поясе покачивалась дубинка. – Только не врать мне, будто забежали погреться!
Самый длинный поклонился в ответ:
– Спасибо, добрый господин. Мы сегодня имущие.
Показал на чумазой ладони несколько медяков. Двое младших робели, жались друг к дружке у него за спиной.
При виде монеток вышибала строго нахмурил брови:
– Где стянул?
Юнец потупился, неохотно протянул руку, чтобы привратник мог отделить мзду, но вмешался хозяин, Харлан Па́кша:
– Пусть заходят. Этих я знаю.
Он сам выглядел воином, порубленным в битве. Рослый, уверенный, правая рука в косынке на груди.
В кружале было темновато, шумно, пахло пивом, кислой капустой, жареной рыбой и человеческим телом. Бо́льшую часть светильников составили на пол в середине, откуда столы были убраны к стенам. Что там происходило, мешало рассмотреть сплошное кольцо спин. Только слышались возгласы: «масло», «горе», «телица», «бычок». То и дело воцарялась напряжённая тишина, её сменял хохот, прорезаемый сокрушёнными стонами. Скудный свет не давал расчленить скопище на отдельных людей, – казалось, там переступало одно слитное, многоногое, многоголосое существо. Одержимые погоней за дармовым счастьем катали лодыжки. Игра как раз завершила круг.
– Пожалейте, добрые люди! Отыграться дозвольте!
– Да сколько ж верить тебе?
Поднялась возня, послышалось рычание, общий смех. Прокидавшегося понудили на колени. Слупили поставленные в кон зипун да рубашку, приговаривая по-разбойничьи:
– Волей не отдаёшь, неволей возьмём!
Самого сцапали за уши, за волосы, принялись «красить лоб» – потчевать щелбанами, от души, чтоб крепче запомнил. Винный не терпел унижения, рвался из рук, его усмиряли.
– И то пожалели, штаны оставили!
– Говори: виноват, да лоб подставляй!
Снаружи, комкая шапку, смиренно вошёл босомыка. Дождался позволения, с поклонами приблизился к дармовому столу, куда блюдницы складывали обрезки, остатки. Согласно общему разумению, там потчевал скудных святой царь Аодх. Тот, что одевал сына в простенькую рубашку, пускал играть с уличными детьми: устрашись, чужестранец, пинать маленького оборванца!
Нищий поклонился образу над столом. Прилично взял, сколько убралось в горсть. Поклонился ещё, направился вон.
Людское кольцо раздалось. По полу на четвереньках пробежал полуголый человек, вскочил, бросился с кулаками назад. На пути возник Харлан. Единственной ладонью встретил занесённую руку, что-то сделал, быстро и незаметно… проигравшийся, взвыв, кувырком вылетел в дверь.
– Памятуй впредь: игра предатель, – проводили раздетого. Кто-то додумался продолжить:
– Зато кистень друг.
– Ну тебя, на свин голос будь сказано!..
– А то что? Кого от игры силой гнать надо, чтобы последние штаны на теле унёс, тот и в шайке корысти не доищется.
– Оно верно, только сперва дубинкой по головам намахаться успеет. А в лодыжки проехал, одного себя обидел.
– А у кого жена? Дети малые?
– Бабе поделом. Умей мужа придержать, коли соблюсти себя не способен.
– Вон Кокурина баба уж как к мужу ни плакала, чтоб сына признал…
– И богато выплакала?
– Люди бают, побил.
– Неладно…
– Неладно. А и мужа с женой разбирать не рука.
Двое мужчин за неприметным угловым столом окликнули жавшихся в сторонке подростков:
– Идите-ка сюда, малыши.
Ребята немного смущённо двинулись в ту сторону.
– Ты за мной, – придержал старшенького харчевник. – Пошли, снедного дам.
Младшие приблизились к столу, поклонились.
– Право тебе ходить, господин великий законознатель… И тебе на все четыре ветра, дядя Машкара.
У того под рукой челом вниз лежал неотлучный снаряд: вощёная цера с костяной палочкой для письма. Отрок, державшийся впереди, вежливо спросил:
– Открыл ли что нового в судебне, дядя Машкара?
Мужчина улыбнулся. Седые волосы, ничем не примечательное лицо… если не всматриваться в глаза, мерцавшие пламенем жирника. Они помнили солнце и удержали его свет, не померкнув с годами, следя, как ручейки судеб звонко плещут на перекатах и глохнут, исчезая в трясине. Между Машкарой и Цепиром на столе была рассыпана зернь. Прямоугольные костяные пластинки, одна сторона чистая, другая узорная. Странно, костяшки были явно разложены не для игры.
– Я видел, – ответил отроку Машкара, – как сытый кот поломал крылья залётному воробью и даже сам есть не стал, слишком торопился к сметане. Теперь уже никто не услышит песенку, которую воробьишко мог бы нам прочирикать. И ведь мы даже не знаем доподлинно, он ли склевал хлебные зёрна.
Паренёк долго молчал, глядя в пол. Думал. Поглядывал на Цепира.
Машкара заговорил снова:
– Я видел, как молодые коты храбро кидаются на злых крыс, дают им отряха. Однако после зарастают жирком.
– Дяденька…
Машкара вскинул руку. В крытом дворе, где шёл торг, затеялся шум, поднялась громкая ругань. Любитель узлов склонил голову, с предвкушением взялся за церу. Писать, правда, так и не начал.
– Сколь мало изобретательны эти люди, – разочарованно вздохнул он погодя. – Кто поверит в их торговую и воинскую смекалку, если они даром губят красное слово… Говори, дитя. Что ты хотел?
Мальчик подумал ещё, собрался с духом, начал заново:
– Дяденька Машкара… Подсказки прошу. Сытый кот и воробушек… Мог ли что-то сделать видевший всё это котёнок?
«У которого пока не то что когтей – даже вслух мяукнуть не позволяют…»
Взгляд Машкары потеплел.
– Котёнок, – сказал он, – мог дать паутинке случая пролететь мимо. Но, вижу, он изловил её и намотал на усы.
Хромой царедворец смешал зернь на столе. Посмотрел на притихших подростков, спросил о другом:
– Чей стяг ходили смотреть?
Ребята встрепенулись, начали переглядываться. Если Невлин сведает об их вылазке, то не от Цепира. Это они давно поняли. К тому, что законознатель, в точности как Космохвост, обоих видел насквозь, – привыкнуть не удавалось никак.
– Потыки Коготка, – ответил голосок из-под вороха кудрей, падавших на остренький нос.
– Мы умеем ждать, – весомо добавил братишка. – Дождёмся.
Машкара улыбнулся отроческой решимости.
– Один человек, – начал он, по обыкновению, загадочно, – пришёл к нашему доброму Харлану и давай спрашивать: «В который день к тебе заглянуть, чтобы калача поесть с ореховой травкой?» Как по-вашему, что ответил Харлан?
Крепкий паренёк напряжённо хмурился.
– В ухо дал? – пискнул тощенький.
Машкара рассмеялся:
– Он сказал: «Сегодня у меня в печи капустный пирог. Завтра будет жареная камбала с горлодёром, а послезавтра – печёный гусь и грибы. Всё вкусно, всё стоит отведки!»
– А тот человек что?
– А тот человек сказал: «Нет! Лучше голодом захирею, калача дожидаясь!»
– И Харлан…
– И тогда Харлан в самом деле дал ему в ухо.
Посередине комнаты возобновилась игра. Стучали по полу козны, то и дело вспыхивал спор, какой стороной легла очередная лодыжка, есть ли «ладня», кто оказался «постным» и какой рукой следовало «стрекать».
Из занавешенного хода в стряпную вынырнул Злат. Он нёс угощение. Чёрствые лепёшки, освежённые у огня, мисочку с подливой.
– Вот бы в уши кому… – проворчал Цепир.
– В оба сразу, дяденька? – хихикнул остроносый мальчишка.
Царедворец наметил по кудлатой голове подзатыльник:
– Ты мне к словам не цепляйся. Ты смысл постигай.
У порога поднялся шум. Верзилу с дубинкой отмело прочь, мелькнуло полосами красное, белое – внутрь кружала скорым шагом вломились порядчики. Короткие копья глядели ничуть не добрей из-за кожаных нагалищ на железках. Игроки бросились врассыпную. Многоценные лодыжки покатились по полу.
– А ну! – прозвучал громкий голос. – Это кто посмел белым днём в моём городе добрых людей раздевать?
Посреди кружала, где только что срамили прокидавшегося, стоял сам Меч Державы. Рослый, резкий в движениях, кольчужная рубашка из-под налатника, светлые волосы волной по широким плечам. Грозная рука закона, готовая безвинного защитить, винного покарать! Порядчики у него за спиной уже обступили стол доброго Аодха. Прятали под мышки латные рукавицы, торопливо расхватывали дармовую снедь. Гайдияр не оглядывался. Не царское это дело, щунять молодцов за каждый пустяк.
Злат, сбитый с ног в толкотне, ползал по полу. Собирал разлетевшиеся куски. Зипун на груди лоснился подливой.
К воеводе, угодливо семеня, подбежал человек. Полосатый плащ съехал с голого плеча. Вытянутая рука указывала на Харлана, голос звучал злорадством:
– А вот он! Всё он, государь! Грабителям мирволит, отымщикам потакает!
– Потакаешь, значит, разбою? – зловеще осведомился Гайдияр.
На самом деле его речи в три слова никоим образом не вместились. Он предпочитал изъяснять свои мысли красочно и подробно, да ещё положив руку на меч. Однако Харлана вогнать в трепет оказалось непросто. Хозяин «Сорочьего гнезда» лишь невозмутимо дёрнул плечом:
– Рубашку с тела проставлять его отымщики понудили? Козны в белые руки сильно влагали?
Мирный вроде харчевник пуще прежнего глядел воином. Ты мне не владыка Хадуг, говорила выставленная борода. А я тебе не левашник Кокура. Не заставишь на ровном месте неведомо от чего откупаться. Стол доброго Аодха твои ребятки очистили, а сверх того ни крошки не унесут!
Гайдияр сурово свёл брови:
– Что-то не припомню, чтобы в моём городе роковые игры за обычай велись…
Такова, по крайней мере, была тесная суть его речи.
Харлан держался как врытый.
– Я другой матери не знал, кроме Владычицы, – остерёг он Гайдияра. – Её ли снарядился бесчестить?.. А роковые игры мне отданы, чтобы с них в казну засылать, и тому безотводные свидетели есть!
Мимо жующих порядчиков, мимо отмещённых столов, по обыкновению бочком пробрался Машкара:
– Милостивый господин мой… – Седая голова клонилась низко, почтительно, глаза искрились безбожным весельем. – Яви щедрость, добрый государь воевода! Косорукий холоп не всё успел для памяти записать. Кривым мечом, говоришь… а что там было про ножны?..
…Двое оборвышей тоже не отказались бы послушать про ножны, растрёпанные чужими мечами, только ребятишек в кружале давно след простыл. Едва началась суматоха, десница законознателя пригнула братца Аро под стол. Следом, придерживая чужие волосы, нырнула сестрёнка. Дружеские руки незаметно отодвигали скамьи, направляя бегство детей. Полы чужих плащей, кафтаны, валенки, сапоги, тряпичные опорки… На четвереньках за стойку, завешенным проходом в стряпную, оттуда – сквозь заднюю дверь. В тёмные, потаённые кишки Выскирега – ищи-свищи!