Взз-чак, вззз-чак…

Топор с непередаваемым не то чавканьем, не то звоном, не то хрустом вгрызался в толстое дубовое бревно. Остро пахнущая свежим деревом ровная щепа летела из-под лезвия. Человек, игравший – по-другому не скажешь! – топором, выглядел сосредоточенным. Да и как иначе: рубить окладной венец крепостной башни – это вам не тайные места почёсывать, серьёзности требует. И основательности.

Вот только, несмотря на всю свою серьёзность и основательность, мастер временами улыбался в бороду, демонстрируя людям наблюдательным, что в зубах у него имеется недочёт. Нет, зубы у плотника были, и очень даже крепкие на вид, просто нескольких недоставало. Расположение прорех в «заборе» наводило на мысль, что заработаны они в неоднократных драках. Вообще, несмотря на малый рост и выглядывающую из-под сдвинутой на самый затылок шапки плешь, смотрелся мастер лихо. Как все эти качества в нём уживались, знал только он сам.

– Швырок, язва ходячая, тесло тащи! – Плотник разогнулся и вытер вспотевший лоб.

– Бегу, дядька Сучок! – Смазливый малый в грязной рубахе выскочил, как из-под земли.

– Ты какого рожна долото припёр, дятел?! – Звук затрещины на миг перекрыл шум стройки. – Башку оторву и скажу, что так и было!

Вдохновлённый ещё и пинком, парень исчез быстрее, чем появился. Плотницкий старшина Кондратий Епифанович от души выругался и присел на бревно. Настроение безнадёжно испортилось, до зарезу захотелось выпить, но не на работе же… Чтобы отогнать хандру, мастер попытался насвистывать, но почти сразу затих. Радость от работы, от созидания испарилась, а в голове зашевелились невесёлые мысли.

Старшина обвёл взглядом стройку. Работа кипела. Там и сям кучки плотников и работников, что пригнала волхва, поднимали срубы кит, забивали сваи, копали ров, засыпали землю в готовые срубы и трамбовали её, тащили брёвна, месили глину и известь в творильных ямах, обжигали кирпич и занимались ещё кучей разнообразных дел. Странно, но это зрелище не развеяло, как обычно бывало, хандру, не зажгло жажду деятельности, а наоборот, ещё глубже погрузило в думы.

И всё равно, кто так строит?! Ну кто так строит?! Равелины, казярмы, башни выдвинутые! Один терем как у людей! Да хрен с ними, с башнями да казярмами, оно и по делу вроде получается, но куда гонят-то? Приволокли болотников косоруких, а они делать ни хрена не умеют, хари неумытые! Топор как первый раз увидали. Мы бы и артелью справились, помедленнее, да получше. А может, и быстрее даже, без этих-то. Им, лешакам, пока каждому не объяснишь, не покажешь да в рыло не дашь, не понимают ни хрена. Так они и по харе не понимают, всё в ответ норовят, вон как давеча! Ведь толпой навалились и в ров скинули, поганцы! Только выбрался да своих кликнул, так камидат этот недоделанный, Дёмка – чтоб ему до скончания века точилом подтираться! – тут как тут! Не дали душу отвести!

– Сучок, ты чего смурной такой? – Мастер Нил подмигнул своему старшине.

– Да, Швырок, погань такая, долото вместо тесла притащил! – Плотницкий голова в сердцах плюнул.

– А ты его поучи.

– Поучил уже, всю ногу об его зад отбил! Колоду он, что ли, в порты затолкал?

– Может, и колоду… Он на выдумки горазд, лишь бы не работать!

– Ты чего пришёл-то, Шкрябка?

– Да я тут во рву был, смотрел…

– И что?

– Да вот, сомневаюсь я, забить ещё пяток свай или хорош? Ты бы сходил, посмотрел? – Нил указал рукой в сторону рва, чуть левее воротной башни.

– А сам чего? Не сопляк вроде! – К Сучку на глазах возвращалась задиристость.

– Дык, говорю, сомневаюсь я.

– Ладно, пошли, ма-астер!

До рва всего-то около сотни шагов, но по стройке быстро не пойдёшь, особенно когда на ней толчётся три сотни народу, из которых добрых две трети не имеют к ней никакого отношения. По пути мастерам попались: два десятка отроков, сосредоточенно в лад топавших ногами в убитую до крепости камня землю крепостного двора, собаковед Прошка со сворой своих щенков, кухонная девка, тащившая невесть куда упрямую корову, стайка девок – учениц боярыни Анны, дурень Простыня, в обнимку с огромной кадушкой, обозный старшина Илья с купеческими детишками и телегой, Дударик с рожком и Роська с Псалтырём. Так что когда мастеров чуть не сбил с ног работник, резво везущий наполненную глиной тачку, Сучок даже обрадовался.

– Тьфу, едрит, хоть кто-то делом занят! – Плотницкий старшина, как любой строитель, не одобрял всяких-разных, шляющихся по стройке.

– А ведь дело Лис измыслил, – в отличие от своего начальника, мастер Шкрябка плохим настроением не мучился, хоть путающийся под ногами строителей посторонний люд нравился ему нисколько не больше.

– Ты о чём?

– Да обо всём! Годами-то сопляк, а в голове чего только не помещается. Хоть эту тачку возьми – где раньше двое корячились, теперь один мухой летает и не запарится.

– Ну, измыслил, и что? Мало ли у кого башка на плечах, а не котёл пивной. Что там у тебя, показывай? – Сучок резво сбежал по лестнице в ров.

– Вот, старшина, гляди, сваи бьём под башню, чтоб в ров выступала, как давеча с тобой обговорили…

– И что?

– А то! Сомневаюсь я. Не надо ли ещё чуток, чтоб, значит, вдоль стен ловчее стрелять. Только там от берега подальше топко уже. Сваи надо длинные бить, осилим? Или так сойдёт?

– Шкрябка, ты у нас вроде по воинскому строительству дока, или я тебя попутал с кем? – плотницкий старшина вновь начал раздражаться. – Осилим или не осилим – потом думать будем, сначала решим: надо – не надо! Вот и давай думать!

– Ну ладно. Гляди, ежели ещё чуток выдвинуть, сажени на две, да на восемь углов срубить, стрелять, я мыслю, и вдоль стен, и по тем, кто через ров лезет, удобнее станет. Спросить бы у кого да прикинуть. Не строили никогда так! – Нил яростно поскрёб в затылке.

– А вот сейчас и спросим! – Старшина развернулся и резво полез вверх по лестнице, за ним последовал озадаченный помощник.

Выбравшись наверх, Сучок осмотрелся, что-то бормоча себе под нос.

– Ты чего задумал, старшина? – Нил явно не догадывался, в чём дело.

– Сейчас увидишь, – весело ухмыльнулся Сучок и принялся распоряжаться. – Матица, бери народ себе в помощь и спускай восемь брёвен вниз, Шкрябка скажет, что с ними делать. А ты, зодчий великий, тоже обратно полезай да покажи Матице, как башню ставить хочешь. Выложите из брёвен как бы окладной венец.

– А ты?

– А я делом займусь! Чего встал? Полезай! – с этими словами Кондратий Епифанович, не оглядываясь больше на подручных, направил свои стопы в сторону обучающихся воинскому делу отроков.

– Эй, как там тебя, господин урядник, подойди, дело есть! – Ох и нелегко далась Сучку вежливость: виданное ли дело, сопляка господином величать.

– Десяток! Слушай команду младшего урядника Степана! Младший урядник Степан, продолжить занятия! – распорядился отрок и, только дождавшись ответного: «Слушаюсь, господин урядник!», развернулся к мастеру. – Здрав будь, старшина! – Парень, не ломая шапки, изобразил лёгкий поклон.

– И тебе не хворать, урядник, – Сучок решил не обижаться. – Тут дело такое, помощь твоя нужна. Надо прикинуть, каково с новой башни стрелять будет.

– Что надо делать, старшина? – Урядник заинтересованно посмотрел на мастера.

– Вон в ров со своими слезть, там мастер Шкрябка башню разметил, да стрельнуть по разу – посмотреть, как оно, удобно или нет.

– Что удобно? – Откуда появился наставник Филимон, никто не заметил.

– Да вот, башню размечаем, от отроков помощь нужна, – Сучок от нетерпения забыл поздороваться.

– Дозволь доложить, господин наставник, плотницкий старшина просит…

– Вольно! Понял я! – Филимон махнул рукой вытянувшемуся в струнку парню. – Бери своих, урядник, и полезай вниз, а там, как мастера скажут. Уяснил?

– Так точно! Дозволь исполнять, господин наставник?!

– Валяй! А мы с мастером Сучком пойдём, посмотрим.

Парень проорал команду и, звякая воинским железом, унёсся во главе своих отроков в сторону строящейся башни. Сучок собрался было направиться следом, но был остановлен будто бы случайным прикосновением наставника.

– Чего тебе? – Старшиной наконец-то овладела жажда деятельности, и сейчас он любую задержку воспринимал как досадную помеху. – Сам посмотреть хотел, вот и пошли!

– Погоди, Кондрат, – увечный воин снисходительно улыбнулся. – Знаю-знаю, норов твой вперёд тебя родился, и в деле своём ты дока, только и я в своём тоже не дурень. А ты к кому подошёл? К ученику воинскому? Вон он козликом поскакал, так на большее ещё и не способен. Насоветовал бы он тебе… А теперь пошли глянем, что да как, чтобы всем добро вышло.

– Ыыыы… – Сучок судорожно втянул сквозь зубы воздух, но вдруг расслабился, весело матюгнулся и добавил: – Едрён скобель, ведь и правду дурнем выставился! Идём!

Хоть обратный путь и не занял много времени, наставнику Филимону его хватило, чтобы при помощи нескольких вопросов уяснить для себя задумку строителей. Так что, едва подойдя к краю рва и окинув взглядом наскоро уложенный по мосткам и сваям восьмиугольник из брёвен, представляющий собой план будущей башни, он принялся распоряжаться:

– Доспех снять! Урядник, привязать к учебным болтам ленты и по два человека на бревно. Пошли!

Внизу началось деятельное шевеление. Через некоторое время отроки, будто воробьи на заборе, расселись на указанных местах.

– Так! Слушать меня! – Филимон явно что-то для себя решил и теперь проверял свою догадку. – Представьте, что ворог на вал лезет. Пусть каждый из вас его выцелит и болт пустит как можно дальше! Крайние вдоль стен, остальные на тот берег прямо перед собой. Всем следить, куда болт упадёт! Потом собирать будете! Справа по одному! Первый, бей!

Самострел щёлкнул. Болт, хлопая привязанной к нему яркой лентой, устремился в полёт. Наставник проводил его взглядом, отметил место падения, кивнул, соглашаясь с какими-то своими мыслями, и скомандовал:

– Второй, бей!

Так повторилось десять раз. Филимон огладил бороду, ещё раз удовлетворённо кивнул, поудобнее опёрся на клюку и распорядился:

– Так, орлы, болты подобрать и по занятиям! Урядник, командуй! – Дождался обязательного «Слушаюсь, господин наставник!» и обернулся к Сучку:

– Дельно придумал, мастер! Так и ставьте! Михайле и Демьяну сам скажу. Ну, бог вам в помощь, пойду я.

– Спасибо, Филимон! – только и отозвался Сучок, и, перегнувшись вниз, гаркнул: – Шкрябка, вылезай сюда, поговорить надо!

– Чего звал, старшина? – Вылезший наверх Нил рывком одёрнул рубаху.

– Как ставить – сам слышал, по-твоему решили. Пока тут сопляки в игрушки играли, я думал.

– И чего придумал?

– Пятка свай мало. Сделаем так: через аршин забьём и с ряжами свяжем. Клети ряжевые лучше бы одним камнем забить, да где ж его столько взять? Выкрутимся так – кладёшь слой глины, той, что с верхушки острова, она там жирная – в самый раз будет, на неё слой камня, и трамбуешь, пока весь в глину не уйдёт, потом опять и так до верху. А уже на клети ряжевые окладной венец поставишь и дальше сруб поведёшь. Понял?

– Понял, только сваи с мостков или плотов бить придётся.

– И что?

– Так пока мостки с плотами не поставим, кому-то в воде по уши сидеть придётся!

– А болотники тебе на что? Самое им по уму дело! И трамбовать их же приставь. Да, найди этого поганца безрукого, Швырка, и с болотниками его. На самую глубину! Ряжи пусть вместе с ними забивает, и чтоб ни отдыха ни срока ему, пусть ртом посерет, погань ненадобная! Захочется по сусалам стервецу этому съездить – не стесняйся, потешь душеньку!

– Сделаю, Сучок, не впервой!

– Вот и добро! А я пойду, другую башню тоже ладить надо, – старшина кивнул и повернулся, собираясь отправиться к Девичьей башне.

Но судьба решила иначе. Перекрывая шум людского скопища, над крепостью разнесся мальчишеский голос:

– Боярыня к себе плотницкого старшину кличет!

– Да едрит тебя долотом! Сговорились они, что ли?! А этой-то я на кой сдался?! – Плюнул в сердцах Сучок и заспешил к посыльному.

Попытка прояснить у парнишки-холопа вопрос «на кой» результатов не дала. Вместо ответа тот пожал плечами: «Поспешать надо, Кондратий Епифанович, боярыня скоро велела!» Так что недоумевающему Сучку осталось только поторопиться за пареньком.

На теремном крыльце плотницкого старшину ждал подарочек, да такой, что ни пером описать, ни вслух произнести. Нет, начиналось всё, как обычно. Анна Лисовинова встретила Сучка ласково, расспросила о ходе работ, похвалила за старание и велела непременно до начала строительства стрелковых помостов по всей крепости утвердить их у наставников Филимона и Тита, «ибо прежние, старшина, негодны оказались, хоть твоей вины тут и не было, просто не строили такого раньше».

– Вот и посоветуйся с людьми в воинском деле искушёнными, – боярыня плавным движением руки дала понять, что эта часть разговора закончена.

Старшина собирался было откланяться, но был остановлен жестом, по величественности не уступавшим первому.

– Ну, здрав будь, старшина! Хозяйке своей ты отчёт дал, а теперь ответь-ка мне, – от звука властного голоса Сучок подпрыгнул.

– И тебе поздорову, боярыня! – Старшина развернулся и низко поклонился одетой в чёрное старухе, которую сначала и не увидел.

Неустрашимый Сучок, бесстрашно выходивший с топором на трёх вооружённых ратников, известный всем ругатель и забияка, робел. Нет, виду он не показал, но по тому, как споро и низко склонился старшина, знающий человек догадался бы о многом. Впрочем, небрежно прислонившейся к перилам немолодой женщине трудно было бы не оказать почести по высшему разряду. Даже хозяйка Михайлова Городка строгая боярыня Анна рядом с этой смотрелась девчонкой.

Всем известная в крепости волхва (шептались, что не просто волхва, а Великая) обычно выглядела доброй бабушкой, но уж больно зловещие слухи про неё ходили, и сейчас старшина отчётливо их припомнил. Было отчего: добрая бабушка исчезла, Сучка выворачивала взглядом наизнанку не менее чем княгиня.

– Ну, говори!

– О чём рассказывать велишь, боярыня? – Плотник изо всех сил сопротивлялся пугающему и одновременно притягательному взгляду волхвы.

– Ты, старшина, на моей земле и для моей дружины крепость ставишь. Чтобы защищать меня и людей, под моей рукой пребывающих.

– Строим, боярыня, стараемся… Вот воротную башню заканчиваем, Девичью начали, стены, мост вот… Терем боярский, казярмы, кузню…

– Знаю я, как ты стараешься! – неожиданно молодо фыркнула Нинея. – Аж в моей веси слышно!

– Стараюсь, боярыня! По-другому не научен! И не тебе меня моим ремеслом попрекать! А болотники твои поделом биты бывают. Худая работа хуже воровства! – Сучок стал донельзя похож на мелкого, но бойкого и драчливого петуха.

– Да он у тебя, Медвяна, храбр без меры! – добродушно хмыкнула волхва. – Со мной спорить берётся. И не боится ведь!

– Ты не думай, боярыня, что он совсем страху не ведает. Боится – и ещё как. Только иные со страху в кисель обращаются, а твой старшина из тех, что с перепугу на кованую рать с кулаками попрут.

Анна явно хотела что-то сказать, но Нинея жестом остановила её.

– Коли ты у нас такой отважный, тогда ответствуй, как ты, старшина, довёл дело до того, что твои люди с тобой работать отказываются?

– Не возводи напраслину, боярыня! – Сучок вздёрнул бороду, всем своим видом являя картину «не сломаешь». – Не скажут такого мои артельные!

– Не скажут, – непонятно с чего согласилась Нинея. – Мастера твои много чего тебе прощают – за ту красоту, которую ты творить умеешь. Не часто земля таких людей родит.

– Благодарствую на добром слове! Но не сочти за обиду, светлая боярыня, а красота-то тут каким боком? – Ох, и непросто далось Сучку вежество.

– Как по-твоему, совместимы ли красота и грязь? – огорошила волхва старшину.

– Ох и задачки ты задаёшь, Гредислава Всеславовна, – на голубом глазу выпалил мастер и полез чесать в затылке, но опомнился, опустил руку и после длительной паузы произнёс: – Нет, наверное…

– Случается такое, старшина, хоть и редко. Рассказывают, был когда-то, то ли в Риме, то ли ещё где, боярин, который требовал от холопов, чтобы они прекрасные цветы в выгребную яму по одному бросали, а сам сидел рядом и любовался, как красота в помоях постепенно тонет…

Сучок открыл рот, собираясь сказать что-то явно неблагонравное, но передумал, закрыл и, уже не стесняясь общества двух боярынь, принялся остервенело скрести там, где роскошная плешь граничила с остатками русой шевелюры.

– Но ведь ты-то не из таких – так зачем же ты сам себе душу руганью поганишь? – волхва сделала вид, что не заметила поползновений Сучка высказаться. – Ты же мастер, старшина артели. Значит, умеешь людьми управлять. Я тебе сотню человек прислала, умелых, работящих, специально подбирала не склочных. Я их тебе прислала, под твою руку. А ты до чего их довёл? До мордобоя!

– Так как же иначе? От Одинца и Девы стройка без срамного слова не идёт! И по загривку тупому или непонятливому не грех! От пращуров заведено!

– А храмы, которые вы ставите по обету? Ведь ни единого бранного слова за это время не говорите! Зарок в том даёте! – Волхва пристально взглянула в глаза Сучку.

– Так то храмы… – начал было плотник, но стушевался на полуслове и вновь принялся терзать свою лысину.

– А крепость – что, не храм?! Она жизнь хранит! Людей защищает! Тут жизни славище! Что же ты, мастер, поносным словом защиту её ослабляешь, красоту навьям отдаешь? И брань красива бывает, когда к месту да по делу, а самое главное, в нужную сторону ведёт. А вот если ты руганью просто душу отводишь, грязь из неё наружу выплёскиваешь, то сам же своё дело помоями и мажешь! И в душе грязи только больше становится, да не у тебя одного. Вот и выходит, что не красоту ты созидаешь, а Чернобогу требы кладёшь!

На плотницкого старшину было жалко смотреть. Вечно задиристый, ругательный, шумный Сучок увял. Плечи поникли, голова опустилась, казалось, его без того невеликий рост стал ещё меньше. Даже рука, до того яростно чесавшая затылок, безвольно повисла вдоль тела.

– Да я… – даже сейчас ершистый характер не давал плотницкому старшине признать чужую правоту.

– Я ещё не закончила! – негромкий вроде бы голос волхвы стеганул не хуже кнута. – Твое дело красоту созидать, но не только руками, но и волей своей! А ты знаешь как?

– Нет… – Оборона плотницкого старшины рухнула окончательно.

– Вот и я вижу, что нет, – по-доброму кивнула Нинея. – Тебе уже пристало дело делать не своими руками. Самому все делать – для тебя всё равно, что смысленному мужу с ребятишками в бабки играть. Понял?

– Нет. – Словарь плотницкого старшины явно сократился до одного слова.

– Тебе себя через людей отражать надо! Если ты верно их подобрал, свой замысел в них вложил, расставил их по местам, где польза от каждого наибольшая будет, позаботился, чтобы они имели все необходимое для работы, учел и продумал тьму мелочей, благодаря которым твои люди не из-под палки будут трудиться, а с душой и с выдумкой – потом ты получишь то, что сам, один, ни за что в жизни сотворить не сможешь, хоть в узел завяжись! Не своими руками сотворишь, но своей волей! И через то себя отразишь и в работе своей, и в душах людских!

– Поди сюда!

Сучок, как завороженный, поднялся на одну ступень, потом на другую…

– На, гляди, что твои люди сейчас отражают! – Волхва сунула под нос старшине серебряное зеркальце. – Красоту?

– Иди, старшина, подумай на досуге, – Нинея небрежным жестом руки отпустила мастера.

Волхва волхвой, а уговор с ратнинским старостой выполнять всё равно надо. Старшина артели собирался в Ратное, представить Аристарху «образцы продукции» их лесопилки, ну, и с Алёной повидаться, само собой. Телегу с досками и брусом приготовили ещё накануне, и, хотя разговор с Нинеей задержал отъезд, Сучок решил не откладывать поездку. Тем более, что в дороге хорошо думается, а подумать ему было о чём. Башка от мыслей что твой пивной котел стала.

«Грозна, зараза – не отнимешь, но староста ратнинский, пожалуй, пострашнее… Тьфу, как вспомню – лучше не надо! Жуть жуткая за ним. Не в нём, а за ним. У такого не жабой на болоте станешь, а вообще в ничто превратишься, без следа. Это самое, что за ним, в себя втянет – и всё! Как заморозил тогда! Не, Лис и бабка не так, они хитрее… Староста, он построил и приказал, волхва в самую душу пролезла, а Лис и то, и другое… И ведь все вроде о моей пользе заботятся, себе, понятно, не во вред… Вот и думай, кто там страшнее… Едрит, причаститься бы сейчас чем покрепче, а то свихнусь!»

По некотором размышлении, плотницкий старшина всё-таки остался доволен разговором с волхвой: как та ни старалась, но сломать его не смогла. Голову над её словами, конечно, сушить не один день придётся – не сразу и поймёшь, чего она добивалась, но главным критерием успеха для задиристого Сучка всегда было одно: нагнул его противник, или он смог если не победить в споре, то хотя бы остаться при своём. И не важно, прав был старшина или нет, главное – не сдаться!

Так что, не проехав и полпути до Ратного, он почти успокоился – ведьма его не одолела. Но что-то в глубине души не давало расслабиться в предвкушении встречи с зазнобой.

При этой мысли зад у мастера и в самом деле начал зудеть, но как Сучок ни чесался, ни до чего стоящего не додумался.

– Кондраш, ты чего смурной-то такой? – приветливо хрюкнул из-за забора Бурей. – Остаешься ночевать сегодня? Тогда заходь, у меня тут заначка – с похода привез. Ты такой и не пробовал!

– Да останусь, Серафим… – Сучок посмотрел на солнце и тяжко вздохнул. – Задержался я сегодня, никак не успеваю по свету вернуться. Только с выпивкой, извини, никак. Хотя душа просит, итить ее долотом! – признался он. – Ох, как просит!

– Так чего ей, душе, отказывать? – радостно осклабился Бурей. – Душа, она мудрее нас – сама знает, чего ей потребно. Тем более, что яблоневка знатная…

– Э-э-э, и не говори! – Сучок зло сплюнул и досадливо махнул рукой. – Но ведь если начну, так и к утру не просохну. А мне край надо завтра с ранья самого на месте быть и в разуме – дел немеряно. Не время пить сейчас. И так уже…

– Чего «и так»? – Бурей повозился у себя за забором и подтянулся повыше. – Беда, что ль, какая случилась? Помочь чем?

– А хрен его знает, беда или не беда! У вас тут и не разберешь! Как попал сюда, так все не по-людски, один Корней, как человек. В морду даст – и порядок, а все остальные… Мозги так вывернут, что лучше б в морду…

– Мишка, что ль? – Бурей оскалился. – Он может, хоть и сопляк…

– Не, Лис, конечно, тоже… Но тут еще волхва эта… Ведьма старая!

– Нинея? – Бурей нахмурился, хотя с его рожей это казалось уже невозможным. – Как тебя к ней занесло-то? Ты того… осторожнее с ней…

– Да я что, дурной, самому лезть? – возмутился Сучок. – Да ни в жисть бы… В крепость она сегодня приперлась! И меня позвать велела…

– Что?! – обозный старшина чуть не свалился с забора. – Волхва пришла, чтобы с тобой говорить?

– Не со мной – с Анькой-боярыней вроде. А меня так… мимоходом.

Обозный старшина насупился, посопел, оглядел зачем-то окрестности и повелительно рыкнул:

– Не тут! А ну, давай ко мне! Расскажешь…

– Да говорю ж, не могу я пить нынче!

– А я тебе и не наливаю! Иди сюда, сказал. А то тут уши из-за каждого тына торчат… – не тратя больше слов на убеждения, Бурей соскочил с забора и, не оглядываясь, пошел к дому.

Обозный старшина слушал рассказ Сучка о разговоре с волхвой, уставившись куда-то в угол, и мрачнел. Сучку даже начало казаться, что над его приятелем в полутемной горнице сгущается темный туман, словно морок находит. Хотел было головой потрясти, чтоб прогнать наваждение, да почему-то не решился – никогда раньше он таким Серафима не видел. Страхолюдный горбун давно не пугал Кондратия, первое впечатление забылось, Бурей для него до сих пор был беззаботным, веселым, а то и душевным собутыльником и собеседником, а сейчас… Страшный, чужой, как подменили.

Рука Бурея, словно не по воле хозяина, потянулась было к стоявшей на столе кружке, но тут же отдернулась. Снова потянулась. Серафим недоуменно уставился на свою лапишу, неожиданно для себя обнаружив ее поползновения. Задумался, но все-таки потянул кружку к себе, налил из кувшина – до Сучка докатился и шибанул в нос резкий незнакомый аромат пойла, да так, что, не пригубив, хоть закусывай. Бурей крякнул и залпом опрокинул в себя содержимое кружки, и не потянувшись к закуске, но словно воду выпил – похоже, даже протрезвел. Напрягся, мышцы под кожей задвигались, Сучку показалось, что горб сам по себе зашевелился. От этих превращений артельному старшине неожиданно стало не по себе.

– Ханька! Подь сюды!

В дверях возникла холопка. Степенная средних лет баба – одна из немногих, если не единственная, кого хозяин звал по имени, да и выглядела она не сильно зашуганной, в отличие от остальных.

– Чего велишь, Серафим Ипатьевич?

– Мухой к Алёне. Скажи, сосед зовет – дело срочное. Её Кондратия касаемо… – И когда холопка шустро, хотя и несуетливо, отправилась выполнять распоряжение, мрачно глянул на Сучка. – Погодь… При Алёне своей повторишь и тогда доскажешь.

Сучок с тоской посмотрел на полную кружку на столе и сглотнул слюну. В животе завозилось что-то холодное и липкое, как слизень, но размером не меньше ежа. Сучок чувствовал, как откуда-то вылезает давно задавленное чувство мутного до тошноты страха, сродни тому, что он испытал, когда Лис приводил его в чувство. Но тогда страх накатил разом, и было понятно, чего бояться, а тут… Тут оно вырастало медленно и усиливалось полной неизвестностью. Нет, волхва, конечно, мозги плотницкому старшине завернула так, что всю дорогу до Ратного и тут, пока делами занимался, так и не смог отвлечься – все время в голове ее слова звучали. Но ведь не угрожала же ничем, не пугала! Не видел сам Сучок причины, от которой его друг так потемнел лицом.

– Алёна-то тут зачем? – непривычно робко подал он голос.

– Затем! – рыкнул Бурей. – Без бабы тут никак… – непонятно пояснил он и замолчал.

Сучок поерзал на лавке, но больше расспрашивать не решился, а вскоре и Алёна показалась в дверях. Бог весть, что там она подумала, но смотрела женщина неласково и, кажется, была готова устроить скандал. Однако, окинув взглядом представившуюся ей картину и моментально оценив, что, против ее ожидания, оба приятеля совершенно трезвы, хотя на столе стоял полный кувшин и кружки, переменилась в лице: гнев уступил место недоумению и тревоге.

– Здрав будь, дядька Серафим, – поклонилась она, придерживая края накинутой на плечи шали. – Чего звал? Случилось что?

Вместо ответа Бурей ткнул лапищей в стоящий возле стола сундук:

– Сядь, соседка. И послушай, чего Кондрат твой рассказывает…

Алёну эти слова не то что повергли в удивление, а, похоже, заморозили: предлагать бабе сесть за стол – дело и без того почти невиданное, а уж когда предлагал не кто-нибудь, а сам обозный старшина… Тревога на лице гостьи только усилилась, она замялась в дверях.

– Благодарствую, сосед, но я уж постою тут. Говорите, чего за дело-то…

– Сядь, я сказал! – рявкнул Бурей и буркнул уже потише. – Долгий у нас разговор будет… Волхва к нему приходила.

– Ох! – Алёна схватилась за сердце, потом поспешно перекрестилась и, потемнев лицом, без дальнейших попыток соблюсти приличия подошла и опустилась на указанное место.

– Говори, Кондрат. С начала самого, – распорядился Бурей.

Сучок и рад бы был говорить, но голос подчинился ему не с первого раза – слова застревали в глотке, и пришлось пару раз прокашляться. Кое-как справившись с собой, он начал рассказ, как было велено – с самого начала.

Алёна с Буреем слушали, не перебивая. Только иногда переглядывались, как заговорщики, в самых неожиданных местах, и Алёна при этом поеживалась. Сучок пугался еще и от того, что сам он ничего такого угрожающего уловить в своих словах не мог. И, как ни старался, понять, чего такого услышали они – тоже. А когда мастер замолчал, обозный старшина покряхтел, хмуро заскреб лапищей в бороде и принялся расспрашивать.

Когда Нинея говорила, были ли рядом лесовики? А наставники? А Лис? А отроки его? Ратнинские или из тех, что Нинея прислала? И чего делали? Как смотрели? Переговаривались ли промеж собой?

Кондратий, как ни напрягал память, и на половину вопросов толком не ответил – да кто его знает, кто там стоял да как смотрел! Не до того ему было… Бурей, поняв, что ничего путного не выспросит, зарычал сквозь зубы и только рукой махнул, досадливо буркнув Алёне:

– Видала? И не понял ничего, лягух лысый…

– Да откуда ж ему знать? – вздохнула она. – Ну, не понимает он, ты же видишь, дядька Серафим. Не тутошний он. Я все ждала, когда поймет, и сама в голову не могла взять, не дурень ли, что не бережется. А он просто не видит, что вокруг него сворачивается.

– А ты чего смотрела? Упредить не могла?

– Да кто ж знал, что до такого дойдет…

Сучок растерянно метался взглядом между своей женщиной и Буреем и тосковал.

Бурей в этот момент, наконец, взглянул на артельного старшину, и тот, как ни был уже испуган, и вовсе чуть с лавки не упал – таким он своего друга еще не видел. Да и многие ли в Ратном видели? На Сучка из-под нависших бровей глядел умный и очень непростой муж. Жутью от него несло по-прежнему, но как-то по-новому. Не звериной из-за страхолюдного облика, а как бы не той же самой, что размазала Кондрата с Нилом в тот день, когда они делили доски с Аристархом. Сучок поежился и невольно чуть подался назад.

– Ты чего, Серафим? – Артельный старшина усилием воли подавил в себе желание сползти под лавку и непроизвольно потянулся к кружке.

– Не лапай! – рыкнул Бурей, пригвоздив друга к месту, и усмехнулся. – Сам же сказал, не до пития тебе. И правильно – не до пития…

Он зло оскалился:

– Пьяным тебе несподручно домовину для себя ладить. А пора…

– Чего?!.

– Того, дятел! Не понял, что ли? Приговорила тебя волхва… Мозги, говоришь, вывернула? Так она и не начинала еще. Вот когда в прорубь полезешь, будешь все видеть и понимать до самого конца, но все равно сам полезешь, вот тогда поймешь, что такое повернула. А то Корней по морде… Теперь по морде тебе за счастье! Допрыгался… Молчишь?

Он насмешливо посмотрел на побледневшего приятеля, у которого и правда перехватило горло так, что слова из себя выдавить не мог. Почему-то именно в этот момент Сучок очень отчётливо вспомнил, как несколько дней назад в крепости казнили провинившегося отрока, как дёргался в петле пацан, а друг сердешный Серафим раскачивался на его теле.

– Правильно молчишь. Ты свое уже отговорил, голубь. Давно бы покойником стал, кабы не Лисовины. С воями сцепился? Думаешь, они забыли? Тогда бы тебе кишки и выпустили, и я бы не остановил. Как от Алёны вышел бы – так бы и прикопали. Вот только нужен ты был Корнею, а с сотником задираться – дураков больше нет. Бешеный ведь тебя упреждал по-хорошему. Не понял? Ты для его сопляков дурь ходячая – стрельнули и забыли. Почему тогда не пристрелили, а только пугнули, и то ласково? Тоже нужен. Был. И со старостой тоже… поговорил… И не понял ни хрена!

– Да почему был? Сейчас не нужен, что ли? – вскинулся Сучок.

– Да вот, выходит, только нам с Алёной ты сейчас нужен. А им на хрена? – скривился Бурей. – Лисовинам крепость нужна, а кто ее построит, им без разницы. Пока без тебя никак было – тебя терпели, а сейчас… Старшие ратники часто на стройке бывают? Тит, Филимон?

– Да заходят… – пожал плечами Сучок.

– И давно?

– Не, не очень. Последнее время…

– Вот то-то и оно! – Бурей снова скривился. – Опять не понял. Как зачастили они к тебе, так время и пошло. Раньше без тебя с артелью не управились бы, а сейчас и так построят. Видать, стало больше вони от твоего говна, чем от тебя прибытка, если уж до Нинеи дошло. Больше с тобой говорить не будут… – Бурей оскалился и стал похож на жуткого зверя из лесу. – Да ты не боись, тебя казнить не станут, тихо удавят. По морозу сам под ледок нырнешь. А если нет, так лесовики помогут. Те самые, которым ты в рыло плюнул.

Затихли, говоришь? Ничего они не затихли. Ждут. Посчитал? Ратники, сопляки, лесовики, старшины… Анька-боярыня, над которой вы изгалялись, тоже по тебе не заплачет. И все ждут, когда ты им ненужным станешь. Вот так, друг… сердешный.

– Ну это еще посмотрим! – вздернул подбородок Сучок, не умевший долго пугаться. – Да мои артельные…

– Что твои артельные? – Бурей осклабился. – За тебя помереть готовы? Дурак! Им выкупиться надо. Помолятся они за тебя, дурака, и душу твою грешную и дальше жить будут. И делать то, что Бешеный скажет. Человек, он такая скотина – жить завсегда хочет. А им без тебя еще и спокойнее. Каждый сам за себя – и они тоже…

Бурей прищурился и обернулся к Алёне:

– Затем тебя и звал: поспрошай там баб…

– А чего спрошать? Все давно спрошено…

Алёна вздохнула, подперла кулаком щеку и заговорила размеренно и спокойно, но от того спокойствия на Сучка жутью еще больше повеяло.

– Артельные Кондрата не кинут – они за него горой стоят, это верно. Но как раз потому ему и не жить – они же сами его не прогонят. Вот их и решили… освободить от такого выбора. Если волхва захочет, он и сам на себя руки наложит, ты, дядька Серафим, не хуже меня знаешь… А на артель Нил встанет, к нему давно присматриваются… У всех семьи… Бабы артельщиков, я так думаю, только рады будут, если старшина сменится. Они своих мужей, небось, как в кабалу попали, точат… Им жить надо.

– Ты говори да не заговаривайся! Откуда тебе знать-то?! – вот это Сучка задело так, что даже угроза смерти отступила. От кого-кого, а от Алёны он такого не ожидал. Да и вообще… выходит, выспрашивала она о нем, вызнавала? А он-то ей поверил… – И когда это ты расспрашивала?

– Не сердись, Кондраша, а только так и есть, – всё так же спокойно кивнула Алёна. – Расспрашивала. Когда поняла, что не чужой ты… Так и ты обо мне тут полсела чуть не в первый же день выспросил. Только тебе тогда для блуда надо было, а мне для того, чтоб понять, с кем жизнь свела, – усмехнулась она, увидев, как у Сучка от ее слов полезли глаза на лоб.

– А как иначе-то? Небось, я тебе не девка на выданье, у которой все мозги под юбкой помещаются. И с Нилом твоим я не вежества ради разговаривала. Да и с бабами, теми, что в крепости. За твоих мастеров я не говорю – они от тебя не отступятся. А вот семьи… Коли бы не твой норов, вы бы строили не тому боярину церковку, а в Киеве палаты княжьему стольнику, так? Или это Нил приврал, чтоб прихвастнуть? Что подряжали вас за мастерство в стольный град, да коли бы старшина не задрался с ближником того боярина – там бы до сих пор и работали, а может, и семьи бы перевезли, кабы сложилось все?

– Ну… да… – вынужден был признаться Сучок. – Было дело… – и не удержался похвастаться. – Порубил я того гридя! На судном поле… Насмерть…

– Гы… и там обосрался? – радостно гукнул Бурей.

– Это он обосрался! – возмутился Сучок, выпячивая вперед бороду. – А я…

– Головка от х…я! – заржал обозный старшина. – Ты его порубил, а он жизнь за жизнь взял. Да не только твою, а всей вашей артели. Его, конечно, червяки жрут, а ты с артелью – здесь в закупах. Вместо того чтобы в ближниках у боярина его обретаться.

– Погоди, дядька Серафим. – Алёна досадливо поморщилась. – Не о том ты… А семьи артельщиков знают, что вы в Киев собирались, да не вышло?

– Знают… Наверное. А это тут при чем? – пожал плечами Сучок.

– А при том, – вздохнула Алёна. – Артельные-то тебе и словом не напомнят. Разве что вон как Нил – только мимоходом, да и то больше похвастать, какие вы мастера. А вот жены их – нет. Ведь наверняка не первый это случай был, так?.. Бабам-то ваши попрыгушки да похвальбушки без надобности – бабам надежда нужна, что завтра их снова с детьми из дому не погонят, и вместо Киева неведомо куда по чужой прихоти не пошлют. Им без разницы – Киев или Ратное – абы покой и надежда. А потому, если артельщикам эту надежду дадут, то жены их сами тебя в прорубь спустят, чтобы не мешал… Твоё счастье, что их тут пока нет…

– А разве я мешаю?! Да… – он покосился на Бурея. – Да Лис же нам выкупиться надежду дал!

– Дал. Всей артели, – кивнула Алёна. – И артель за то будет жилы рвать, а с тобой или без тебя… Правильно дядька Серафим говорит: тут важно, чего с тебя больше – пользы или убытка. Выходит, убытка… С лесовиками разругался? А ведь их Нинея прислала… Сколько лет наши бабы без луков за спиной на поля да огороды ходят, знаешь? Я еще застала – мы с сестрами в поле, а матушка с луком на пригорке…

– Угу, – согласно гукнул Бурей. – Аристарх с Корнеем ведьму не один год обхаживали. И она их тоже. Потому Ратное с Погорыньем и замирилось. А сейчас лесовики и вовсе крепость строить пришли. Пусть без особой охоты, по слову волхвы, но пришли. Строить, а не наших баб из луков выцеливать. А ты им в морду… Понял, поперек чего влез?

– Понял… – Сучок, начавший было отходить от давящего его весь разговор страха, снова ухнул в него с головой. Словно снова взглянул в глаза Нинеи и только сейчас понял, что почувствовал, но не понял тогда. Та холодная струйка, которая тогда так и не пролилась, сейчас водопадом струилась по спине. – Покойник я…

– Не, ты не сейчас покойник. Ты покойником стал тогда, когда на воя топор поднял, да не просто так, а умеючи. Тут и свободному такое не простят. Я тогда встрял, потому что понял – покойник Никон… И с тобой пить начал, что увидел – не жить тебе, – Бурей хмыкнул. – А ты вон сколько продержался. Везучий, видать. А потому и сейчас, может, выскочишь…

Обозный старшина неожиданно наклонился к Сучку через стол и рявкнул у самого лица:

– Только посмей мне помереть! Удавлю! В селе мы с Алёной без тебя разберёмся, – он обернулся к женщине. – Алёна, ты того… Баб из крепости поспрошай…

– Да спрашивала я их уже, дядька Серафим…

– Мало спрашивала! – рыкнул Бурей. – Какой срок ему отпущен, знаешь? Нет? Значит, в воскресенье кто из баб оттуда в церковь приедет – отловишь, к себе зазовёшь и наизнанку вывернешь. А я с Настеной поговорю… – и он неожиданно подмигнул Сучку. – Где ж я второго такого дурака найду, чтобы мне с потрохами в душу влез? В общем, дури ты уже наворотил, сколько мог, а сейчас думать начинай. Одна у тебя надежда – снова незаменимым стать. Для Бешеного или для Корнея. А лучше и для того, и для другого. А главное, с лесовиками срочно замиряйся – тут времени нет совсем, чем скорее, тем лучше. Как незаменимым стать – это ты сам думай. А с Нинеиными… Вот!

Бурей встал, полез куда-то за печку, долго копался там и вытащил бочонок. Не большой, но и не маленький.

– Яблоневка, – сообщил он. – Из похода привез. Хотел тебя сегодня угостить, да не до того. Этот бочонок для себя берег, но тебе сейчас нужнее. Под такую выпивку и с медведем поладишь, не то что с лесовиками! Только это… перед тем как хлебнуть, выдыхай – так способнее.