Глава девятая
Ника. Беда

Ника вернулась только к утру. Знахарку она не застала – та куда-то отлучилась. А девушку вдруг будто толкнуло что-то – она заторопилась обратно. Распахнув полог палатки, Ника увидела только сладко посапывающую Мусю. Растолкала девчонку:

– Где он? Я тебе велела следить за ним.

Муся, оглядевшись и сообразив, что произошло, расплакалась. Ника выскочила, оглядываясь.

– Кого ищешь? – спросил один из братков.

– Датчанина. Ты не видел его?

– Датчанин наверх ушел, – сказал подошедший Серега.

– Как – наверх? – схватилась за голову Ника. – Он же еле ходит. У него же руки трясутся.

– Да нормально он ходит. Надел химзу и ушел.

Ника кинулась в палатку. И только тут ей в глаза бросился замусоленный клочок бумаги. Она с трудом разобрала корявые буквы:

«Ушел в Питер. Не ищи. Спасибо за все».

Ника села и, обхватив голову руками, тихонько завыла. Испуганная Муся сидела рядом, не решаясь заговорить.

Впервые за долгое время Ника решила отправиться в Полис – может, там кто-нибудь знал, куда делся Датчанин. Мусю она брать с собой не стала, хоть та и глядела на нее умоляюще. Ника теперь почти не разговаривала с девчонкой, словно вымещая на ней свою обиду.

Подарок травницы она продала знакомой девке, той самой Лауре с красными пятнами на лбу. Та, как только узнала, что у Ники есть травы, помогающие стать красивой, принялась умолять – мол, ей нужнее. Нике же было уже все равно – а лишние пульки не помешают.

В Полисе про Датчанина тоже никто не слышал. При одном упоминании его имени брамины подозрительно косились на девушку и спешили уйти – будто она была заразная. Зато, разглядывая книжные прилавки, Ника вдруг увидела ту, рыжую, при встречах с которой на Красной линии обычно отворачивалась. «Как же ее зовут? Что-то такое, связанное с огнем. Искра, точно!» Рыжая молча смотрела на нее. Ника опустила голову. Она понимала – теперь рыжая вправе презрительно отвернуться от изгнанницы, дочери опального. «Почему она стоит, не уходит?»

Улучив момент, когда в непосредственной близости от них никого не оказалось, рыжая, почти не разжимая губ, сказала:

– Не вздумай возвращаться домой. У нас сейчас такое творится! Анархисты бронепоезд угнали с телом вождя. Всех сейчас трясут. А тебя – так вообще, только сунешься – заметут тут же.

Ника хотела что-то сказать, всхлипнула. Рыжая еле заметно качнула головой, потом добавила:

– Удачи!

Отошла, и Ника видела, как она взяла за руку высокого, лысоватого человека и принялась показывать ему что-то, разложенное на складном столике торговца амуницией.

Ника вернулась на станцию, втайне надеясь, что за время ее отсутствия Датчанин объявится. Но напрасно она надеялась. Увидев ее, Кармен спросила:

– Ты как, не хочешь работать пойти? Вместо Лорки?

Кармен постоянно то ли в шутку, то ли всерьез пыталась завербовать Нику в напарницы, а когда та отказывалась, честила чистоплюйкой. Ника уже привыкла, но на этот раз ей было не до шуток – она только вяло спросила:

– А что Лаура? Уехала?

Кармен кивнула.

– Далеко уехала. Схоронили вчера.

– Она ж вроде не болела?

– Да так вот. В одночасье копыта отбросила. Синими пятнами вся покрылась. Лёха боится – думает, эпидемия.

– Жаль, – машинально пробормотала Ника. Ей было не до того.

Вскоре ее стало тошнить по утрам. Волосы лезли клочьями. Она думала, что подцепила какую-то болезнь, и старалась всячески скрыть это от окружающих. К больным в метро относились с подозрением. Но бледность скрыть не удавалось. Да и тошноту тоже – как тут скроешь, когда все живут на виду друг у друга? И однажды Кармен, приглядевшись к ней, сказала:

– Слышь, ты не затягивай, к бабке какой-нибудь сходи.

– К какой бабке? – вздрогнула Ника.

– Чтоб ребенка выковыряла. Или есть такие травницы, питье составлять умеют, от которого скидывают.

– Какого ребенка? – волосы у Ники встали дыбом.

– Ты что, не поняла? Беременная ты. Я-то вижу, у меня глаз наметанный, – пояснила Кармен. – Да ты не переживай, дело житейское. Не ты первая, не ты последняя.

– Я не хочу… к бабке, – пролепетала Ника, которая все еще не могла осознать, что с ней произошло.

– Не хочешь – не надо, – понимающе произнесла Кармен. – К бабке и правда опасно. У меня так две подруги кровью изошли потом. Лучше к травнице. Или, когда родишь, отдай кому-нибудь. Младенцев, бывает, попрошайки берут себе. Правда, не кормят их. И те младенцы долго не живут.

Ника судорожно икнула.

– А на что тебе такая обуза? – спросила Кармен. – С голоду пропадешь. Не будь дурой. А если не секрет, кто счастливый папаша? Да ладно, тут и к гадалке ходить не надо. Но тогда тебе к травнице не идти надо, а прям бегом бежать. Потому как полбеды, что младенчик родится – а если он трехрукий какой-нибудь будет? Знаем, какие от сталкеров-то дети родятся. Или, к примеру, в перьях. Хотя, может, это даже неплохо. Можно будет народу показывать за деньги.

Ника молча развернулась и отправилась в палатку. А Кармен продолжала вдогонку:

– К тому же пропал твой сталкер-то. Его уже, небось, наверху мутанты доедают. Никто тебе не поможет. Не будь дурой, сходи к травнице, пока не поздно.

В палатке Ника без сил опустилась на пол. Новость ее ошеломила. Девушка почему-то не думала, что та единственная ночь могла иметь последствия. И теперь пыталась осознать то, что на нее свалилось.

«Ребенок. У него тоже были бы серые глаза, как у папы. И при этом он был бы ее собственным, уж он-то не сбежал бы от нее. Он бы ее любил».

Но родить ребенка здесь, на Китай-городе, казалось ей немыслимым. К тому же вставал вопрос: чем она будет его кормить и что будет есть сама? Ведь ясно было, что с делами на время придется завязать.

«Детей хорошо заводить, когда есть, на кого опереться. Когда у ребенка есть отец, добытчик, готовый о нем заботиться. А отец взял, да в Питер ушел. Даже если он до этого самого Питера дойдет, то вряд ли оттуда вернется», – думала Ника. Она попыталась представить, что было бы, случись это с ней на Красной линии. Там ее заставили бы родить, но, скорее всего, ребенка потом отобрали бы и сдали в общественные ясли, а ее сослали бы. Или, может, разрешили бы какое-то время растить младенца, а потом все равно отобрали бы и сослали.

В общем, как ни крути, получалось, что Кармен права. У Ники сердце разрывалось от горя. Но другого выхода, кроме как избавиться от ребенка, она не видела.

– Прости, маленький, – мысленно сказала она, чувствуя себя так, точно ее придавила тяжеленная плита. – Неудачное время. Неудачное место. Никому мы не нужны.

И такая тоска навалилась – хоть вой.

Муся тихонько вползла в палатку, тронула ее за руку.

– Ты чего?

– Ничего. Отстань, – буркнула Ника. А сама подумала: «Может, все-таки ошибка? Ведь живот пока совсем плоский. Впалый даже».

Но когда утром опять судорогой скрутило желудок, она поняла – без толку себя обманывать. И засобиралась к травнице. Раз уж решилась, нужно было сделать все как можно быстрее, чтобы не передумать.

Ей показалось, что травница удивилась, увидев ее.

– С чем опять пожаловала? – поинтересовалась женщина. Пригляделась попристальнее: – Что-то ты бледненькая. Я же говорила – изведет он тебя.

– Он пропал, – мрачно сказала Ника. – А мне нужно травку, чтобы… Чтобы не было ребенка.

Она не заметила, какая злоба вспыхнула в глазах травницы, потому что пыталась справиться с собственными переживаниями.

– От кого ж ребеночек-то? – спросила знахарка. Ника молчала, упрямо опустив голову. На глазах ее выступили слезы.

– А куда счастливый отец пропал? – не дождавшись ответа, хмыкнула травница.

– В Питер ушел. Так он написал… – Ника вновь сделала над собой усилие, чтобы не разрыдаться.

– Ладно. Дам я тебе травку. Хорошую. Все как рукой снимет, – приторным голосом произнесла женщина. – Будешь заваривать и каждый день пить по стакану – утром и вечером.

– Долго пить? – устало спросила Ника.

– Пока все не кончится, – как-то двусмысленно ответила травница. И опять улыбнулась. Ника удивилась – почему вдруг травница к ней так прониклась. Но девушке было так плохо, что сил не было разбираться в этом. Она просто взяла то, что ей дали, и отправилась обратно.

Травница, проводив ее, вернулась в свое убежище и рухнула в изнеможении на истертый коврик.

– В Питер, значит. И эта идиотка… Не мог найти кого получше? Уж я бы не металась, как она. Я бы никому не дала извести твоего ребенка, если б носила его. Что такого есть у нее, чего нет у меня? Молодость? Но я тоже была молода, когда мы встретились – а толку-то? Теперь уже поздно… слишком поздно, – бормотала она, заламывая руки. – И шрамы эти… но это из-за тебя. Если б ты тогда мне помог, если б ты тогда был со мной заодно, мы б сумели хорошо устроиться. А ты не захотел. Но ведь с этими тварями глаз да глаз нужен – надо вот где их держать, – женщина сжала кулак. – Иначе сожрут. Разве я виновата, что не хотела ради тебя всего лишиться? Вот меня и сожрали, но я еще кое-что могу. Я все равно стою десятка таких дурочек, как эта. А она может тебе только всю жизнь свою отдать – да ведь ее жизнь пустая, никчемная и стоит недорого. Или дело в этом? Но теперь неважно. Ищи ее теперь, коли вернешься. Отольются тебе мои слезы. Ох, что я наделала!

Она приподнялась было, словно хотела куда-то бежать, но тут же рухнула обратно.

– Будь что будет. Меня-то никто не жалел.

Вернувшись на Китай-город, Ника сказала Мусе, протягивая сверток, который дала травница:

– Завтра с утра заваришь мне.

Муся пристально посмотрела на напарницу. Ника не делилась с ней своими женскими проблемами, но ей казалось, что девчонка и так о многом догадывалась. А может, Кармен ей уже проболталась. Но Муся, не возражая, взяла сверток.

Утром Нику разбудил гневный вопль одной из девок:

– Ты, криворукая, чего тут устроила? А ну, возьми тряпку и собери все! Я, что ли, должна за тобой убирать? Платье мне испортила, – вопила она. Ника, морщась, выглянула – и увидела опрокинутый котелок, разлитое по полу темное варево с торчащими стеблями травы и съежившуюся покаянно Мусю.

– Как же ты… – пробормотала Ника. У нее не было сил сердиться.

«Придется теперь идти снова к травнице», – подумала она.

Но сходить к ней она так и не успела. Мусе на глазах становилось хуже. Она лежала пластом, тяжело дышала, а лоб у нее на ощупь был раскаленный.

Ника сбегала к фельдшеру, умоляла осмотреть больную. Тот пришел, близко подходить не стал. Хмуро сказал, что, возможно, девчонка подцепила какую-то заразу. Она ведь раньше была бродяжкой. Вирус мог сидеть в ней уже давно, а вылезти – только теперь. Тогда Ника попросила хотя бы таблеток каких-нибудь от температуры. Пришлось отсыпать пригоршню пулек, которых и так уже оставалось мало. И еще пришлось добавить фельдшеру, чтобы тот не начал тут же всем рассказывать направо и налево об этом самом вирусе. А таблетки не помогли. Зато на следующий день, когда она шла за водой, ее остановил Лёха и предложил куда-нибудь убрать больную девчонку со станции: мол, народ уже начинает волноваться, заразы всякой много ходит по метро, и даже если это не чума, то может, еще что похуже. Есть, мол, такая болезнь, от которой кровь закипает, и, говорят, не один уже в упыря превратился. Так что лучше девчонку убрать. Бросить где-нибудь в туннеле – там ее найдут и позаботятся, есть вроде какая-то тайная служба санитарная. А если не найдут, так туда ей и дорога. Тогда крысы о ней позаботятся.

Правда, один из местных, который вроде в прошлой жизни учился на лекаря, поглядев – тоже, впрочем, издали – на пылающую от жара, хрипящую девчонку, начал что-то толковать про возможное воспаление. При этом он постоянно повторял – легкое. Ника не могла взять в толк – почему же оно легкое, если Мусе так плохо? Каким же тогда должно было быть тяжелое? Но спорить девушка не решилась – этот человек хотя бы уверял, что воспаление не заразно. Да только кто ж его слушал?

Незадолго до того умерла Верка, у которой Ника арендовала палатку. По поводу ее смерти тоже ходили всякие слухи – поговаривали, что ее задушил молодой сожитель, Федор, который вскоре куда-то пропал со станции. Впрочем, все знали, что у Верки было больное сердце, но слухи все равно повторяли с удовольствием. Ника совсем бы не думала об этом, не до того ей было. Но вскоре после Лёхи к ней подошел один из братков и сказал, что Веркино имущество теперь отошло другим серьезным ребятам, которые тоже советуют ей выметаться со своей больной девчонкой – и поскорее.

Ника, подперев голову рукой, глядела на мечущуюся в горячке Мусю. «Здесь даже врача толкового нет, на Китае. Если бы найти врача, но где… “Я от тебя никогда не уйду”», – вспомнила она слова Муси. Но девочка уходила, таяла на глазах.

И вдруг Ника поняла: «Есть такое место, где Мусе могут помочь. Надо только правильно представить дело. И место это – совсем недалеко отсюда. Один перегон – до Кузнецкого. А там – переход на Лубянку. На родную Красную линию, где, как гласят лозунги, человека никогда не бросят в беде».

В памяти тут же всплыли предупреждения рыженькой Искры: «Сиди и не высовывайся. Возвращаться сейчас тебе нельзя».

«А чего мне ждать? – мысленно спросила ее Ника. – Он ушел, и никто о нем ничего не знает. Он был еще слаб, вряд ли долго протянул на поверхности. Не успела я его вылечить. – Она вспомнила о ребенке. – Но кому он нужен, этот ребенок? Только мне. А я и себя-то прокормить могу с трудом, а про ребенка и говорить нечего. Может, знакомые совсем умереть не дадут по старой памяти, будут подавать на пропитание. Но много не дадут, я буду голодать, ребенок будет хилым. Со временем все равно умрет – от истощения. Права была Кармен, лучше было сразу от него избавиться. Как нелепо все вышло, как некстати эта Мусина болезнь. А может, вскоре придется даже торговать собой, чтоб не умереть с голода. Нужна ли такая жизнь ребенку? Его ребенку. Сын принца Датского должен бы расти в довольстве, чтобы стать сильным и ловким – как отец. И красивым. Почему всякие уроды живут, а ее ребенку в этом праве отказано? Не лучше ли покончить со всем? Попросить у травницы такое средство, чтобы безболезненно заснуть – навсегда? Или все-таки попробовать вернуться туда, где выросла, – ну, не убьют же меня там сразу. В тюрьме хоть как-то кормить будут, и если даже в конце концов уморят, то может, хоть дождутся сперва, пока рожу? Красной линии нужны новые граждане. Наверное, ребенка вырастят, хоть бы и в детдоме. Не звери же они? Вдруг даже кто-нибудь его усыновит? А может, и не уморят, может, когда-нибудь даже выпустят, и я смогу разыскать свое дитя? А если ребенок родится больным, с отклонениями? – Она вспомнила, что рассказывали о зловещем профессоре Корбуте, в кабинете которого полки вроде бы были уставлены банками с заспиртованными уродами, и поежилась. – Впрочем, чего загадывать? А вдруг тот браток ошибся, и Мусина болезнь все же заразна? Тогда можно и не ломать голову над своим будущим – все устроится само. Мы все умрем. Где ты? – мысленно спросила она Датчанина. – Жив ли еще? Где ты теперь, когда ты мне так нужен?»

Ника потрогала Мусин горячий лоб. Надо было на что-то решаться. И она вышла из палатки, побрела, вглядываясь в лица. Все были заняты своими делами, кидали на нее безразличные взгляды или отводили глаза. Но в баре она обнаружила белобрысого Серегу, который посмотрел на нее сосредоточенно и печально.

– Поможешь мне? – попросила его Ника.

Перегон показался бесконечным. Серега нес на руках раскаленную Мусю, Ника брела сзади. Девочка бредила.

– Брамины, – шептала она. – Цветы… Красиво.

– Совсем плоха, – сказал Серега. – Горячая вся, прям огнем горит.

– Ты не думай, она не заразная, – пробормотала Ника.

– Да я уж давно ничего не думаю, – грустно отозвался парень. – А думаю только, что судьба – она и за печкой найдет. Кому суждено умереть, так ты хоть что делай, а от судьбы не уйдешь. Но если суждено быть повешенным, то мутанту на зубок не попадешься, и хворь тебя не возьмет.

Ника поняла, что Серега до сих пор не отошел от потрясения после гибели Марушки. Его выводы казались ей сомнительными, но разубеждать его было не в ее интересах. Девушка потрогала пылающий лоб Муси. Ника и сама чувствовала себя не лучшим образом – тошнота подкатывала к горлу. «Интересно, как встретят меня на Красной линии? А может, удастся оставить им Мусю и уйти? И что дальше? Опять бороться, выживать как-то, пока еще буду в состоянии?»

Ника вспомнила умершую прыщавую Лорку – и поняла вдруг, что всему причиной были травки Оксы. Но странно – девушку это открытие совсем не испугало. Она только равнодушно подумала, что если б выпила то варево сама, то все ее проблемы сразу кончились бы. «Нет, так нельзя, – вяло размышляла она, – нужно как-то бороться, не сдаваться». Но больше всего ей сейчас хотелось лечь прямо здесь, на холодные шпалы, свернуться клубочком и заснуть. «Я устала… так устала».

На Кузнецком их сначала пропускать не хотели.

– Что с ней? – неприветливо спросил дозорный на блокпосте, кивая на Мусю.

– Ничего страшного. У нее воспаление. Легкое. То есть, тяжелое, конечно. Но не заразное, – пыталась Ника передать с чужих слов.

– Простуда сильная у девки, – хмуро подтвердил Серега. – Легкие загнили. Стали б мы ее таскать, если б заразная была?

Ника выгребла едва ли не последние патроны.

– Ладно, щас я вам сопровождающего дам. Идите сразу к переходу, пусть они сами разбираются, – буркнул дозорный. – А пульки себе оставь, – скривился он, – я ж не зверь какой, понимаю.

– А у вас врачей нету? – неуверенно начала Ника.

Но тут кто-то со смутно знакомым лицом нарисовался рядом.

– Вероника Станиславовна? Какая приятная встреча. Идемте скорей, мы вас заждались уже. А это кто? Ай-яй-яй, девочка-то совсем больна. Но мы посмотрим, что можно сделать, – тараторил невысокий, неприметный человечек, стараясь все же держаться от Муси подальше.

– Ну, бывай, – мрачно сказал белобрысый Серега, передавая Мусю какому-то амбалу в респираторе с красной повязкой на рукаве.

– Спасибо, – успела еще крикнуть ему вслед Ника. А потом силы оставили ее, и другому амбалу пришлось подхватить ее на руки.