Глава десятая
Каскадер

В Питер Датчанин, конечно, не пошел. Решил отправиться на Краснопресненскую. Говорили, что в перегоне между Баррикадной и Улицей 1905 года есть ответвление, уходящее в сторону Белого дома. Истомину захотелось проверить.

В прежние времена четыре остановки по прямой были от Китай-города до Баррикадной, а там переход – и вот она, Краснопресненская, кольцевая. Но теперь пришлось ему добираться до Таганской, а там садиться на дрезину и ехать по кольцу – по пульке за перегон. Потому как через Четвертый рейх ему идти совсем не хотелось. Не нравилась ему тамошняя обстановка – можно было наткнуться в туннеле на подходах на изувеченные трупы инородцев или угодить как раз к моменту показательной расправы с очередным преступником, чья вина иной раз заключалась только в лишнем пальце на руке.

А что уж там померещилось с перепоя Сереге, и почему он решил, что Датчанин ушел наверх – неизвестно.

И пока на Китай-городе металась, разыскивая его, Ника, Датчанин на Краснопресненской изучал брошюрки о Зоопарке, разложенные перед торговцем книгами. С нежностью Истомин воскрешал в памяти те времена, когда трава была зеленее, он сам был младше, люди жили наверху, а звери в Зоопарке еще сидели за решеткой.

Подошел смутно знакомый сталкер, спросил:

– Не слыхал, что творится на Улице 1905 года?

– Нет, а что?

– Говорят, им кто-то в герму стучит. Снаружи.

– Кто стучится в дверь мою? – задумчиво протянул Датчанин. – А снизу еще не стучат?

– Тебе-то хорошо, а им не до смеха.

– Может, загляну к ним как-нибудь, а пока у меня свои дела, – открестился Истомин. – Мало ли что там у них? Постучит и перестанет.

Народ в так называемой Конфедерации 1905 года жил, по его мнению, странный. Во-первых, непонятно было, что означало само слово Конфедерация в названии, по какому принципу объединялись станции – в сущности, каждая существовала и выживала сама по себе. Во-вторых, насколько знал Датчанин, тамошние власти вроде бы симпатизировали Красной линии, так что должны были, по идее, проповедовать атеизм. Но почему-то на станциях процветали суеверия. Например, культ Алики-заступницы – здешней святой, которую, по слухам, сами же местные сначала и замучили. «Очень по-человечески, – подумал сталкер. – Нет у тебя мученика – сотвори его сам». Причем этот культ явно выходил за рамки местных баек – Датчанину случалось слышать про заступницу и от людей в Большом метро. Вообще, Истомин считал, что народ в Конфедерации чересчур увлекается мистикой – вечно там кому-то что-то мерещилось. Возможно, оттого, что основную массу населения составляли женщины, а может, близость Ваганьковского кладбища давила людям на мозги. Потому и к рассказу о загадочном стуке сталкер отнесся скептически.

«И почему сейчас меня понесло именно сюда? Можно было остатком жизни распорядиться более толково – помочь, например, кому-нибудь. Подвиг какой-нибудь совершить. Чтобы и обо мне, как о знаменитом Хантере, слагали легенды. О Хантере ведь тоже поговаривали, что пьет, – но ему ведь все прощали. А способов сложить буйну голову можно найти массу, – размышлял Датчанин. – А тут – стук какой-то загадочный: то ли в самом деле слышали, то ли просто почудился кому. Мне вот, например, иной раз чудится, что где-то вдали слышен грохот идущего по туннелю поезда. Хотя поезда уже двадцать лет как не ходят, только дрезины шныряют туда-сюда, и то не везде, рельсы-то за столько лет тоже местами в негодность пришли. А кто-то на полном серьезе уверяет, что в недрах земли до сих пор работает какой-то мощный механизм. Разумеется, бред все это».

Сталкер перешел на Баррикадную и свернул в туннель, ведущий к Улице 1905 года. Сначала все еще сомневался: «Может, все же заглянуть на станцию, узнать, в чем дело». Но не было у него в этот день настроения общаться ни с кем. Иногда, глядя на то, во что превратились люди в метро, Датчанин вообще зарекался кому-либо помогать.

Мрак, тишина – ему они не действовали на нервы, наоборот, успокаивали. Слабые звуки и шорохи он привык различать: «Вот поодаль скребется крыса, и это хорошо, значит, туннель чистый. Вот подкапывает где-то вода. – Датчанин свернул в боковое ответвление, окончательно раздумав идти на станцию. – Успеется, я лучше пока постараюсь разведать новые подземелья. Может быть, там есть другие выходы на поверхность?» Где-то здесь, по слухам, жил безобидный старик, устроивший себе в одном из подсобных помещений целый зоопарк. Зверюшки у него, как поговаривали, были жутковатые, и совершенно непонятно было, чем – или кем – он их кормит. При нем еще болталась какая-то изможденная тетка – то ли дочь, то ли сожительница. Вскоре сталкер набрел на это место: старик обосновался как раз в ответвлении, его зоопарк легко было вычислить по жуткой вони. Датчанин решил в чужие дела не вникать и бесшумно миновал обиталище старика, поморщившись от тяжелого запаха. Животные завозились было в клетках, но вскоре затихли, а людей видно не было – может, отлучились куда-то. Истомин пошел дальше по туннелю, где были проложены толстые трубы. Он брел мимо каких-то запертых подсобных помещений, осторожно светя фонариком, и вдруг услышал глухое предупреждающее рычание. Сталкер остановился, перехватил поудобнее автомат. Рычание стало громче. «Неужели у старика сбежала зверюшка? Или это уже кто-то из диких местных обитателей?» И вдруг Датчанин различил еще один звук – болезненный человеческий стон. Он осторожно посветил фонариком. Сначала он увидел огромную груду грязного, спутавшегося черно-бело-рыжего меха, из которой сверкали глаза. Датчанину стало плохо. Он увидел высовывающуюся сбоку бледную тощую человеческую руку. Эта тварь явно кого-то доедала, а он, видимо, отвлек ее от завтрака – или ужина? Сергей опять взялся было за автомат, и тут послышался слабый голос:

– Не стреляй.

Датчанин опешил. Из-под меха выглянуло бледное одутловатое лицо. Темные, с проседью, волосы и набрякшие мешки под глазами говорили о том, что незнакомец был ровесником Датчанину – может, даже старше.

– Сидеть, – сказал человек, явно обращаясь к своему монстру. Животное неохотно послушалось, всем своим видом показывая, что в любой момент готово вступить в бой с чужаком.

– Что происходит? – спросил Датчанин.

– Ты сам-то откуда будешь? – вопросом на вопрос ответил человек.

– Из метро.

– А сюда чего забрел?

– Так, на разведку. Поискать другие выходы наверх. За едой все дальше приходится ходить, возле станций уже все подобрали.

– Добытчик, значит. Не болтай там потом, что меня встретил, ладно?

– Скрываешься?

– Не думай, ничего такого. Просто чем дальше от людей, тем спокойнее.

– Понимаю. А я уж решил было, что этот зверь тебя доедает.

Человек слабо хихикнул.

– Да, можно испугаться с непривычки. Слушай, можешь мне помочь?

– Смотря в чем, – уклончиво ответил сталкер.

– Я ногу вывихнул. Вправить бы надо.

– Не уверен, что сумею.

– Я тебе объясню – как. Только тут проблема, – он похлопал по холке мохнатое чудовище. – Зверюга беспокоиться будет. Сейчас я ее привяжу.

Он, кряхтя, разыскал в густой шерсти на шее животного ошейник, пристегнул к нему толстую ржавую цепь. Монстр заскулил, чуя недоброе. Затем хозяин напялил зверю на морду подобие самодельного намордника из ремешков и сказал повелительно:

– Лежать.

Тварь улеглась, тоскливыми глазами глядя на хозяина.

– Ну, давай, возьмись вот так и по моей команде дергай.

Сталкер взял босую, грязную ногу незнакомца и на счет «три» рванул на себя. Тот с трудом подавил крик. Зверь вскочил было, но окрик хозяина остановил его.

– Еще раз давай, – сказал человек.

Вторая попытка оказалась удачной. Человек облегченно вздохнул. Умиротворение разлилось по его лицу. Зверь завыл и рванулся с цепи.

– Тише, девочка, тише! Все уже!

Незнакомец, потянувшись, отцепил от ошейника цепь, и животное тут же принялось обнюхивать ногу хозяина, все еще поскуливая.

– Ну, спасибо тебе. А я думал, так и загнусь здесь. В одиночку, конечно, хорошо, но не всегда.

Он потрепал по холке монстра, и тот, как ни странно, завилял хвостом, похожим на огромную метелку для мебели.

– А тебя как звать-то? – спросил Датчанин.

– Неважно. Можешь звать Сашей, а фамилия моя тебе все равно ничего не скажет. Как-то нет уже смысла в них, в фамилиях. Я – человек не злой, коли меня не трогают, вольный путешественник, гуляю сам по себе, хожу куда глаза глядят. А я с кем имею честь беседовать?

В последний момент что-то вроде суеверия помешало сталкеру назваться настоящим именем. Тем более он заметил, что новый знакомый, будто невзначай, устроился так, чтобы в любой момент можно было выхватить пистолет из кобуры на поясе. И Истомин, протянув руку, буркнул:

– Датчанин.

– Ого, – усмехнулся собеседник. – Ходит Гамлет с пистолетом, – он сделал ударение на втором слоге имени. – Ничего, тут еще и не таких персонажей можно встретить.

– Где – тут?

– В коллекторах. Это же коллектор, он под Белым домом проходит и дальше к Плющихе идет. В идеале, вроде, можно до Новодевичьего по нему добраться, но я не пробовал, да и зачем? Там по пути ничего интересного нет. А у тебя пожрать ничего не найдется? А то, пока тут валяюсь, оголодал малость. Ты не думай, я не на халяву. Оклемаюсь чуть-чуть – покажу тебе свои заначки, выберешь подарок себе. Ты ж меня спас, Гамлет. Я думал – так и помру тут. И как нелепо – от вывиха. Ходить не могу, жрать нечего, а Линда, хоть и готова за меня порвать любого, вывихи вправлять, увы, не умеет. – Он снова нежно потрепал зверя по холке. – Конечно, она бы мне притащила какую-нибудь крысу, да вот только съесть ее сырой я готов разве что под страхом смерти. Это вы там, в метро, говорят, крысоеды.

Датчанин слегка напрягся, но решил не обострять.

– Линда? – удивился он: уж очень не вязалась эта гламурная кличка с мохнатым чудовищем.

– Ну да. Она же, судя по всему, девочка. И хоть с виду ужасна, но внутри – сама душевность.

Датчанин усмехнулся. Вот так и бывает: шел на промысел, а придется делиться прихваченным с собой на всякий случай пайком.

Слопав несколько кусков жареной свинины, Саша повеселел.

– Вкусное мясцо у тебя. Свининка? Смотрю, вы там, в метро, не кисло живете.

– Это уж кто как, – хмыкнул Датчанин.

Животное шумно втянуло воздух, но выпрашивать еду не стало.

– Похоже, не голодная она?

– Линда-то? Да говорю же, она крыс ловит. Такие экземпляры попадаются – чуть не с кролика величиной. Нет, может, я бы и сожрал с горя крысу, но только в жареном виде. А дровишек под рукой не случилось, когда ногу повредил.

– А откуда она у тебя?

– Мать ее ко мне прибилась. Тоже здоровая была – думаю, не обошлось там без сенбернара. Но мать все же больше на собаку походила, а вот Линда… Я даже думаю, не в Зоопарке ли ее мамаша нагуляла – бывало, пропадала неделями, а Зоопарк-то тут недалеко совсем. А может, на нее так радиация подействовала. Линдочка-то родилась вроде обычным щенком, а потом стал я замечать, что когти у нее, как у кошки. Она ведь даже по деревьям лазать умеет. Мать ее потом однажды ушла и не вернулась – полудикая она все же была. Впрочем, может, сгинула где. А Линдочка надолго не уходит от меня. Вот только смотрю – что-то тоже толстеть начинает. Линда, негодяйка ты этакая, скажи честно – тоже в Зоопарк шлялась? Кто счастливый отец? Смотри, принесешь потомство с рогами и крылышками – утоплю на фиг.

Линда, будто понимая что-то, тихонько заскулила.

– А ты как сам-то тут оказался? – спросил Датчанин.

– Да я вообще путешествовать люблю, – неопределенно сказал новый знакомый. – Сам понимаешь, нашего брата ноги кормят. А здесь, неподалеку, – один из моих схронов. Если не знать, нипочем не найдешь.

– А по жизни ты кто?

– Каскадер бывший. Мне перед тем, как все в тартарары полетело, двадцать семь стукнуло. Незадолго до того один случай, когда чуть не убился, на грустные мысли навел. Думал: вот ломаюсь, деньги не особо большие, потом буду весь искалеченный и никому не нужный, и пенсия будет копеечная – если доживу. Подумывал уже профессию менять – годы-то идут, силы не те. Но никак решить не мог – на какую? Все-таки, знаешь, адреналин – это тоже как наркотик. А тут все накрылось медным тазом. И пенсии никакой не будет теперь вообще. Одно радует – ни у кого ее не будет. Хотя некоторые, мне кажется, и после Катастрофы нехило устроились. Слыхал ты эти байки про Невидимых наблюдателей?

– Случалось, – хмыкнул Датчанин, отметив про себя, что Каскадер, скорее всего, успел и в метро пожить – иначе откуда бы он так хорошо разбирался в местном фольклоре.

– И что думаешь об этом? Веришь, что правительство наше в бункере укрылось и ситуацию держит под контролем?

– В бункере-то, может, кто и укрылся. Да только, думаю, если и так, то им не до нас – самим бы выжить. Как по мне, под контролем метро замучаешься держать. Байки все это.

– Да, наверное. Никому мы теперь не нужны. Как говорится, спасение утопающих – их личное дело. Но, с другой стороны, – какие появились возможности! И адреналина хоть отбавляй! И навыки мои пригодились. Теперь хожу по окрестностям, собираю всякие полезные вещи. Потом иной раз у сталкеров ваших вымениваю на что-нибудь, но редко. Есть у меня несколько знакомых, которые умеют держать язык за зубами. Но вообще-то я практически все, что нужно, сам себе могу найти.

– А чего в метро жить не идешь?

– Да ну! У вас там где флагами красными машут, где Адаму Смиту молятся, где – на портреты фюрера. Политика сплошная. Я-то по натуре анархист, но у вас там даже анархисты организованные. А я – анархист-одиночка. Иногда, правда, скучно бывает – поговорить не с кем особо, кроме Линды, а она отвечать не умеет, только слушать. Но при желании людей можно найти – только последнее время не тянет меня к ним что-то.

– Каких людей? Где?

– Ну, раньше в подвалах гостиницы «Украина», которая потом стала «Рэдиссон», народ обретался. Еще бункер есть поблизости от Кутузовского. Там тоже жили. Правда, жаловались, что подтапливает их. Может, уже затопило, не знаю. Люди в тесном помещении, когда долго живут бок о бок, не очень-то приятными становятся. Свел я как-то знакомство и с мутантами с Филевской линии. Вот те как раз – теплые ребята. Может, оттого, что терять им особо нечего. Но сам-то я не мутант, потому мне с ними не всегда уютно было. Хотя я без предрассудков, ты не думай. Просто неловко делается, глядя на них. Потому с ними тоже не ужился. Хотя у меня там даже девушка была. Симпатичная и почти нормальная, только вместо одной кисти была лапа какая-то перепончатая. Как у утки. Но она так ловко управлялась этой своей лапой, что и незаметно было. А личико хорошее. Я ее так и звал – Уточка моя. Уходил в свои походы, а она меня ждала, волновалась, встречала. Знаешь, это важно – чтобы кто-нибудь ждал.

– А потом что? Расстались?

– Да тут, понимаешь, такая вышла история, – помрачнел Каскадер. – Девчонку я одну подобрал на Кутузовском, возле Триумфальной арки. Откуда она там взялась – хрен ее знает. Спрашивал – не сознавалась. Но упакована была по высшему разряду. Химза новенькая. Я такой и не видал. Противогаз, не поверишь, – в стразах. И сама девка красивая. Правда, когда я на нее наткнулся, ей не до смеху было. Ее собаки дикие обступили и уже примеривались завалить. Ну, я, как настоящий рыцарь, спас прекрасную принцессу. Она мне только и сообщила, что зовут ее Лулу. Видно, сбежала от своих. Может, тоже из бункера какого. А может, у них семейное убежище было – я про такие тоже слыхал. И какое-то время мы с ней ходили вместе. Конечно, за всеми этими хлопотами про Уточку-то я и забыл.

– А сейчас твоя принцесса где? – с интересом спросил Датчанин.

– Так ящерица унесла, – сокрушенно сказал Саша. – Прям на глазах у меня из реки выбралась и сцапала. И тут же – обратно. Говорил я ей, дуре, – не лезь вперед, не оглядевшись толком. Так что, скорее всего, где-нибудь на дне Москвы-реки лежат ее белые косточки и противогаз в стразах. Вряд ли ей спастись удалось. Погоревал я, конечно, но что толку? Искать ее смысла не было. Ну, как в себя пришел немного, вспомнил и про Уточку. Прихожу к мутантам, а мне и говорят, что умерла она. Болячка какая-то у нее приключилась. Да и то сказать, эти ребята с Филевской обычно долго не живут. Одна красавица с раздутым зобом шепнула мне, что будто бы в родах она умерла. Но остальные все молчали как партизаны, и я докапываться не стал. Может, там у них сейчас сынок мой подрастает или дочка, только мне даже страшно было бы на это чудо взглянуть, которое от нас с ней могло родиться. Утенок какой-нибудь. К тому же, по жизни мне этакая обуза совсем ни к чему. Если б хоть мать жива осталась. А может, и ребенок тоже умер. Если вообще был ребенок. Кто знает, вдруг та красотка просто так наболтала?

Очень я по Уточке скучал, привык ведь. Вроде не так долго вместе и были – а после ее смерти извелся весь. Может, оттого теперь почти не хожу туда. Теперь только Линда обо мне беспокоится.

Зверюга, услышав свое имя, шумно вздохнула и положила голову на лапы, преданно глядя на хозяина.

– Я всю округу облазил, – продолжал Каскадер. – Доходил по коммуникациям подземным чуть ли не до Триумфальной арки. Но там, на Парке Победы и в окрестностях, какие-то шустрые ребята шастают. Я их вблизи сначала не видел, только запах иной раз чувствовал – противный такой, как от бомжей. Но это не маргиналы, нет. Очень уж быстро передвигаются. Находил я в коллекторах иногда изображение змеи, явно свежей краской нарисованное. А один раз нашел труп мужика в разодранной химзе, тоже относительно свежий, но весь какой-то одеревенелый и скрюченный. Из предплечья толстая игла торчала. И знаешь, в чем самый ужас? У него руки были обглоданы. А рядом еще один труп лежал – в каком-то тряпье, чуть не шерстью обросший. И тоже скрюченный, но ран на нем не было.

А потом один такой шустрый на меня напал. В тряпье и вонючий. Сильный, как черт, хоть и ниже меня ростом, недомерок какой-то. А у меня еще голова, как на грех, заболела. А может, это он так сделал, что заболела. В общем, еле отбился я – хорошо хоть, Линда помогла. Скрутил его. А он начал что-то бормотать про какого-то главного червя, его родственника. Мол, придет этот червь – или приползет – и мало мне не покажется. Ну, мне недосуг было долго разбираться, убивать я его не стал. А так связанным и оставил. Коли у него черви в родственниках, то пусть они с ним и разбираются. Надо будет – спасут, а коли помрет, родственники, опять же, о нем позаботятся. Так и не знаю, что с ним потом было. Но все это мне жутко не понравилось, и теперь я стараюсь туда не ходить.

Датчанин вспомнил рассказы Ники о дикарях, шастающих по туннелям и поклоняющихся Великому Червю. Кажется, девушка все-таки была права.

– А больше поблизости станций метро нет, кроме открытых станций Филевки, – продолжал Каскадер. – Киевская разве что. И еще Деловой центр, конечно. Мне кажется, там тоже живут – я несколько раз видел по ночам на том берегу вспышки света. Словно бы кто-то там с фонариком пробирается. Но сам туда соваться не рискнул – там на остатках одной из башен птички гнездо свили. Тут, на Кутузовском, вообще много живности. Есть места, где кошаки живут – здоровые и жутко умные. Я даже думаю – не те ли это, что из кошачьего театра сбежали. Помнишь, когда-то был такой клоун, кисок дрессировал – как раз в этих краях? И еще, мне кажется, там дальше, на Рублевке, тоже живут. Может, Лулу оттуда и сбежала – или ее выгнали. А еще тут ходят странные ребята – я однажды столкнулся с ними. Они – поджигатели.

– Как это?

– Ну, они думают, что последняя война – это наказание человеку за то, что вторгался в природу. И монстры – тоже. Мол, если бы не люди с их химией и прочими воздействиями, с их мусором, отравляющим все живое, то не было бы сейчас таких ужасных тварей. Поэтому город наверху надо поскорее сровнять с землей. Чтобы и следа не осталось. А огонь, мол, все очищает. Вот они и устраивают пожары. Иной раз и взрывы устраивают. По мне, так дурью они маются. Но спорить я с ними не решился – они все оружием были увешаны. Спасибо, что меня самого не сожгли. Но завербовать пытались. Я обещал подумать. Я уже прикидывал – не перебраться ли в другое место, но не могу решить, куда. Центр наверняка весь уже добытчиками из метро исхожен, там расстояния между станциями маленькие. А тут, на Кутузовском, еще ходить и ходить. В квартирах полно всего осталось. Но знаешь, я теперь беру только необходимое. Смысла не вижу лишним барахлом нагружаться. Копить мне незачем, а несколько схронов на черный день я уже сделал. Я еще догадался грузовые машины осматривать – иной раз тоже с провизией попадаются. Хочешь, вместе сходим куда-нибудь? Завтра, к примеру. Покажу тебе интересные места.

– Можно, – согласился Датчанин. – А ты уверен, что сможешь завтра ходить?

– Хороший вопрос, – Каскадер ощупал ногу. – Но, думаю, смогу. На мне все как на собаке заживает – а то б давно концы отбросил. А я тебе такое местечко покажу – будешь доволен. Вам ведь там, в метро, лекарства нужны?

– Ты еще спрашиваешь? Позарез.

– Вот и отлично. А я знаю, где их навалом до сих пор. И там не очень опасно.

– Звучит заманчиво. А далеко это?

– Да не, практически рядом. Я уже тебе говорил, есть тут такая улица – Плющиха. Она на отшибе немного, хоть и недалеко от Смоленки. И там аптека есть хорошая. Штука в том, что мы почти до самого места под землей пойдем. В последний момент наверх вылезем. А если нога меня подведет – ты подстрахуешь. Все-таки с напарником иной раз надежнее.

– А не боишься, что опять ногу повредишь, когда потом снова один останешься? А помочь уже некому будет?

Каскадер вздохнул.

– Все может быть. Да ведь от судьбы не уйдешь. Хочешь, оставайся со мной, будем вместе ходить. Знаешь, как много вокруг любопытного? Сколько всяких заброшенных подземных объектов? Целый город. В свое время, видно, немалые деньги были в это вбуханы. А теперь многое обветшало, но кое-что для жилья пригодно. Я хочу еще по Дорогомилово побродить, там, говорят, под землей соляные копи старые.

– Подумаю, – сказал Датчанин. – А зачем тебе все это? Я еще понимаю – еду искать, а так просто по подземельям шариться – какой смысл?

– А никакого. В аренду сдавать помещения не собираюсь. Просто интересно.

– А тебе тут Дорогомиловский дворник не попадался? – брякнул вдруг, сам себе удивляясь, Датчанин. Он вообще-то старался не слушать байки, но кое-что оседало в памяти.

– Дворник? Не, не слышал, – сказал Каскадер. – Это у вас в метро вечно глупости всякие болтают. Я человек здравомыслящий, мне тут не дворников надо бояться. А вот на Большой Дорогомиловской, где деревья разрослись, такие тварюги интересные живут. Полосатые, вроде обезьян. Воркуют – что твои голуби. Только лучше спиной к ним не поворачиваться – когти у них острые, наподобие ножей.

Тут вдруг поодаль послышался тихий стон, и какой-то меховой клубок, который Датчанин сперва принял за остатки чьей-то шкуры, начал разворачиваться.

– Что это? – чуть не подскочил он от неожиданности. – Еще одна зверушка?

– Да вот и не знаю даже, зверушка или нет, – мрачно пробурчал Каскадер. – Еще одна обуза. Как только проснется, начинает клянчить пожрать. Заколебался уже кормить этого оглоеда.

Клубок тем временем развернулся окончательно, и Датчанин оторопел. Ему сначала показалось, что это – покрытый мехом обезьяний детеныш размером с небольшую собаку, но лицо, обрамленное шерстью, оказалось человеческим, даже симпатичным. На Истомина вполне осмысленно глядели карие глаза, носик был маленький, рот смешно круглился.

– То это? – спросило существо, и Датчанин без объяснений понял, что странное создание имеет в виду его.

– Кто надо, – буркнул Каскадер. Существо перевело взгляд на него, рот жалобно скривился:

– Ням-ням.

– Есть у тебя еще чего? – тоскливо спросил Саша. – Не отвяжется, пока жрать не получит.

Датчанин уже доставал остатки своих скудных запасов. Получив кусок свинины, странный малыш успокоился и начал сосать мясо с блаженным выражением на лице. Созданию этому можно было бы дать лет пятнадцать, а то и больше – кое-где даже намечались морщинки. Но как же странно выглядело человеческое личико в сочетании с покрытым шерсткой туловищем. Малыш был похож на какого-то сказочного гнома, постаревшего раньше, чем успел вырасти.

– Откуда он? – спросил Датчанин. – С Филевской линии?

– Нет, это от Лулу память осталась, – вздохнул Каскадер. – Я их вместе тогда нашел – она его, видно, где-то приобрела или украла и держала при себе вроде зверька домашнего. Ошейник даже розовый нацепила и водила на поводке. Звать его Цезарь. Даже и не знаю, кем его считать – иные животные поумнее будут, сдается мне. А говорить можно научить и попугая. И даже попугаи иногда болтают к месту. Хотя щас, наверное, попугаи-то все передохли. А может, мутировали. Вот помню, был на Арбате в прежние времена зоомагазин…

– Цезарь, откуда ты? – спросил Датчанин, пропуская мимо ушей умозаключения Каскадера о разуме попугаев.

В глазах малютки мелькнула печаль.

– Далеко-о, – протянул он, разведя в стороны покрытые мехом ручки. Ладони, впрочем, были голыми.

– Вот только несколько слов и знает, – с досадой сказал Каскадер. – Пробовал его учить – все без толку. Еще знает «Тикать» – мы его на вылазки с собой брали, и он пару раз предупреждал нас об опасности. Меня зовет Тятей. Это он так слово «дядя» выговаривает.

Услышав слово «Тикать», малыш тревожно заозирался.

– Спокойно, Цезарь! Лежать! Место! – словно собачонке крикнул ему Каскадер. Затем, почесав затылок, продолжил:

– Зачем он мне, ума не приложу. Не хочешь себе взять? А то ведь если я отсюда уходить надумаю, придется его тут бросить – с собой не потащу. Толку от него чуть, а жрет он будь здоров.

Датчанин только покачал головой.

– Куда мне его в метро? Там иногда таких уродцев за патроны показывают народу, но я не по этим делам. Да и ему вряд ли бы это понравилось.

– Так-то оно так, – поскучнел Каскадер, – да ведь он самостоятельно прокормиться не может. Охотиться не умеет. В еде непривередлив, это да. Может и крыс сырых жрать. Вроде как совестно его бросать – что-то человеческое в нем есть. В принципе, он почти все понимает, что ему говорят, просто сам почти не разговаривает. Но и оставлять его себе мне не с руки – объест он меня. Может, отдать его тем ребятам с Филевской линии? Да только возьмут ли подкидыша?

– В метро, я слышал, таких убивают еще младенцами, – сообщил Датчанин. – Особенно в Рейхе.

– Ну да, ну да. Типа как в древней Греции или еще где-то там, – кивнул Каскадер. – А на Филевской линии еще и почуднее попадаются мутанты. Пожалуй, попробую им подкинуть – авось примут, не убьют. Слушай, – он потрогал ногу, – кажется, мне уже полегчало. Помоги-ка мне подняться.

Датчанин подставил ему плечо, и Саша, сначала опираясь на сталкера, а потом и самостоятельно, хоть и прихрамывая, но довольно бодро потопал куда-то в глубь туннеля. Там, в нише, у него был оборудован схрон с заначкой. Каскадер достал несколько банок консервов – в одной оказалась фасоль в томате, в другой – тушенка, третью он забраковал.

– Это уже вздутое, выкинуть надо. А это щас съедим в честь прибытия дорогого гостя.

Датчанин попытался было неуверенно возразить, но тот замахал руками:

– Ты ж меня спас. Это отметить надо!

Они развели небольшой костер возле уходящей вверх вентшахты.

– А старик-то, который зверей в клетках держит, не мешает тебе?

– Я к нему не суюсь, он ко мне – тоже. Он там не один, баба какая-то с ним. Но мне до них дела нет.

После сытного ужина и заваренного в котелке настоящего чая их разморило.

– Может, выпьем за знакомство? – предложил Каскадер. – У меня тут коньячок заныкан. Только по чуть-чуть. Я вообще перед выходом стараюсь не пить, но капельку-то можно.

У Датчанина духу не хватило отказаться. И через некоторое время они уже понимали друг друга с полуслова.

– Знаешь, не то обидно, что умирать придется, – бормотал Каскадер, потирая лоб. – А что придется уступать место вот таким… родственникам червей и прочим человекообразным. Нет, ты скажи, может, я чего не понимаю? Как там, в метро – хорошо жить?

– Как тебе сказать? – задумался Датчанин. – Жить можно, пока ты еще не стар, пока силы есть. А дальше – как получится… Естественный отбор.

– Но какой же это на хрен отбор, если люди вымрут, а вместо них будут вот эти… дикие. Они ж ничем не отличаются от зверей. Они ж все забудут. Зачем тогда все было? Вся эта эволюция?

– Кто знает, может, это уже не первый раз все, – сказал Истомин. – Не первая цивилизация, которая гибнет. Не первый раз, когда мир начинается с нуля. Даже не совсем с нуля – все-таки еще живы те, кто помнит прошлое.

– Да ты пойми – теперь, когда все накрылось, лишние знания людям, наоборот, во вред. Жить будут самые хитрые и ловкие, а умение читать и писать быстро станет необязательной роскошью. Главным преимуществом будет умение охотиться, добывать пищу.

Датчанин понимал Каскадера. Впервые за долгое время выпал случай поговорить вот так, по душам, почти со сверстником, с человеком, помнившим прежнюю жизнь и небезразличным к тому, что происходит.

– Я, конечно, сам не лучшим образом учился, но теперь рядом с молодыми чувствую себя прям профессором, – горестно продолжал тот. – Я ведь, вообще-то, мальчик из хорошей семьи, в каскадеры в пику предкам пошел – они все мне твердили, что нужно высшее получить, а мне занудством это казалось. Теперь вот понимаю их, хотя сейчас как раз именно профессиональные навыки мне ой как пригождаются. Да уже не исправить ничего. Ну, книги читаю, если где найду, но кому это интересно, кроме меня самого? Знаешь, в чем весь ужас-то? Нас все меньше становится. Те, кто помнит жизнь до Катастрофы, вымирают. Еще лет тридцать – и никого из нас, прежних, пожалуй, не останется.

– Через тридцать лет, может, уже вообще нигде никого не останется. Население метро сокращается быстро, дети рождаются слабые, выживают не все. Многие – с отклонениями.

– Вот и я о том же, – буркнул Каскадер. – Скоро останутся лишь те, кто с детства видел только подземку. Вместо знаний у них – старые легенды и суеверия. А на нас они смотрят так, будто это мы во всем виноваты. Хотя вот скажи – что мы могли сделать?

Датчанин вспомнил одного буддиста в метро, который все происшедшее объяснял наработанной плохой кармой. По его мнению, оставшиеся в живых – избранные – должны были отработать эту карму, исправить ее, искупить грехи, чтобы мир вновь стал прежним. Судя по тому, как лихо «избранные» ее искупали, стать прежним миру не суждено было никогда. Датчанин подумал о Нике и вздохнул. «Интересно, а она что искупает – грехи отца?» Истомина вдруг покоробили рассуждения Каскадера. Он вспомнил, с каким любопытством слушала Ника его рассказы. Вспомнил, как при каждой возможности хваталась за огрызок карандаша, стараясь зарисовать что-нибудь интересное, эта ее странная сестренка, Муся, совсем не похожая на нее. «Они-то уж точно не виноваты, что им выпала такая жизнь. Приспосабливаются к ней как умеют».

– Нет, Гамлет, ты как хочешь, а я пока умирать не собираюсь. Поживем еще, – заявил Каскадер. – Давай – за наше здоровье. А завтра я тебе покажу здешние края. В смысле, завтра ночью. А сейчас давай баиньки.

Они устроились на кучах ветоши – Датчанин искренне надеялся, что там нет блох, – и задремали. А рядышком свернулась Линда. Саша сказал, что в случае опасности она разбудит, так что бояться было нечего.

Истомин думал, что, проснувшись, Каскадер откажется от своего намерения, но тот разбудил гостя довольно решительно и был готов двигаться в путь, хоть и прихрамывал слегка до сих пор.

– Облачайся в химзу – и пошли, тут лаз один на поверхность есть, – сообщил он. – Покажу тебе, как теперь Кутузовский выглядит при свете луны.

– А как же твоя нога?

– Да нормально уже все. Ты подстрахуешь, если чего.

Лаз оказался трубой с вбитыми по стенкам ржавыми скобами. Датчанин каждую секунду боялся, что какая-нибудь из них обломится, и он сверзится обратно, но, к счастью, обошлось. Взбиравшийся первым Каскадер откинул крышку люка, высунулся осторожно наружу и, видимо, не углядев поблизости никакой опасности, выбрался. Затем тихонько стукнул по трубе – дал знак вылезать Датчанину.

Тот выбрался из люка, и тут же темная ночь обрушилась на него всеми своими звуками. Сначала ничего разобрать во мраке было невозможно, но когда глаза привыкли, сталкер увидел блеск воды. Шумел ветер в ветвях деревьев, росших на склоне холма, у подножия которого они стояли. Прямо перед ними была река, мост, где скопилось множество ржавых автомобилей. Кутузовский проспект уходил вдаль – мертвый, безмолвный. Впрочем, не такой уж безмолвный и необитаемый – какие-то тени передвигались вдали огромными прыжками, один раз загремело железо, точно кто-то пытался раскурочить автомобиль – вскрыть, как консервную банку.

Оглянувшись назад, Датчанин опознал бульварчик, который тянулся от моста через реку вверх, к Садовому. Река в этом месте делала петлю. Напротив, на том берегу, возвышалась гостиница «Украина». Черные провалы окон выглядели зловеще. Еще дальше, по правую руку, можно было различить башни Делового центра. Их окутывал туман, и все это очень напоминало какой-то Мордор. Не хватало только отважного хоббита, который мотался бы по руинам со своим кольцом, прикидывая, как получше от него отделаться. Датчанин вспомнил рассказ Ники о колдуне и тихонько засмеялся.

В реке кипела какая-то своя, таинственная жизнь. Доносились всплески, точно гигантские русалки, расшалившись, били по воде хвостами. В одном месте Сергей увидел слабое свечение, идущее откуда-то из-под воды.

– Что это? – озадаченно спросил он.

– Хрен его знает. Может, организмы какие светятся. А может, какой-нибудь бедолага тачку к делу приспособил. Прокатиться решил, да в реку и навернулся. А фары до сих пор горят, – хмыкнул Каскадер.

Их вернул к реальности хриплый крик сверху. Саша дернул сталкера за рукав, указывая на стену ближайшего дома, обращенную к реке.

– Вичухи. Они, паразитки, прямо в квартирах приспособились гнезда устраивать. Тут им хорошо – река рядом, пищи полно, вид отличный на окрестности. Ты поаккуратнее. Видишь вон тот балкончик?

Датчанин проследил, куда указывал напарник. На балкончике вроде валялись какие-то лохмотья.

– Все, что от Веньки осталось. Друг у меня был, ходили с ним вместе пару лет. А потом уволокла его летучая гадина, я и охнуть не успел. Теперь вот, как выхожу, здороваюсь с ним. По-глупому парень погиб. Говорил я ему: «Не щелкай клювом, внимательнее будь наверху».

Вичуха вдруг, издав еще один хриплый крик, взлетела и принялась кружиться над ними.

– Давай вниз, – крикнул Каскадер.

И они буквально ссыпались обратно в трубу, закрыв за собой крышку.

– Ладно, я тебе просто место хотел показать, – отдышавшись, сказал Саша, когда они спустились в туннель. – Эти гады крылатые нам тут жизни не дадут. Пойдем дальше, к Плющихе.

На улице со смешным названием Плющиха было вроде бы спокойнее. Она казалась словно бы запертой со всех сторон, затерянной во дворах. Отсюда можно было выйти к Смоленской улице, а там уже и до метро было недалеко. Но выходить туда они как раз и не собирались – их беспокоила не столько возможная встреча со сталкерами Смоленской, сколько вичухи, свившие гнезда на высотке бывшего МИДа. Напарники двинулись в противоположную сторону, где вдали угадывались кроны огромных деревьев и откуда временами раздавался угрожающий рев.

– Это там, где Девичье поле, что ли? – спросил Датчанин.

– Ну да. Резвится хищник какой-то. Да ты не переживай, мы туда не пойдем. Запомни – те, твари, что покрупнее, по дворам и улицам шастать не любят, им простор нужен. Знаешь, где их немерено? В Нескучном саду по ту сторону реки. Потому я по Ленинскому проспекту ходить не люблю – там же этот Нескучный сад параллельно тянется, и они то и дело выползают на разведку. Ладно, пошли в аптеку сперва.

Они осторожно миновали арку, ведущую во двор, и зашли в следующий подъезд. Поднявшись на несколько ступенек, повернули направо и оказались в зале со стеклянными витринами и горшками с землей, из которых кое-где еще торчали засохшие растения. Некоторые витрины были опрокинуты, везде валялись картонные коробочки, пластмассовые баночки, стеклянные пузырьки, под ногами хрустели ампулы. Датчанин обомлел:

– Тут же целое богатство! Ни фига себе!

Он принялся сгребать блистеры в рюкзак, мельком поглядывая на названия, чтобы не набрать каких-нибудь редких и специфических лекарств. В метро ценились антибиотики, перевязочные и обеззараживающие средства. Набив полный рюкзак, сталкер все еще вертел головой по сторонам, но Каскадер уже тормошил, торопил:

– Ну, хватит. Не жадничай. Не марганцовкой единой сыт человек. Живы будем – еще сюда заглянем.

– И как до сих пор не растащили-то? – удивился Датчанин.

– А кому было растаскивать? Тут, правда, не так далеко Смоленка, но до нее минут пятнадцать все же топать. Местечко такое – на отшибе. Смоленские-то сначала ближайшие магазины опустошали. А потом, когда на МИДе вичухи начали гнезда вить, им и вовсе несподручно стало так далеко забираться. Теперь сюда только подземельями можно пройти. Я-то про это место давно знаю, но мне одному много ли надо?

Вновь выйдя на улицу, Каскадер указал Датчанину на арку, которую они миновали.

– Давай еще по квартирам походим. Подъезды-то во дворе – придется туда. Но мы далеко не пойдем, ближайший осмотрим.

Прижимаясь к стене, они прошли в арку, потом свернули налево. Прямо перед ними возвышались толстые стволы деревьев, ветер шумел в листве. Кто-то завозился высоко в ветвях, уронил на сталкеров несколько веток.

Дверь ближайшего подъезда была зазывно полуоткрыта, и Каскадер осторожно посветил внутрь фонариком, в то время как Датчанин держал под прицелом дверной проем. Но никто не выскочил оттуда им навстречу, не было никаких признаков жизни, и напарники вошли внутрь и поднялись по ступенькам.

В первой квартире поживиться было практически нечем. Нет, мебель там стояла богатая, со стен свисали ковры. Но все это давно пришло в негодность, покрылось плесенью. А запасов на кухне хозяева почему-то не держали – может, когда-то заказывали еду на дом. Где у них хранились лекарства, тоже было непонятно. Датчанин на всякий случай сгреб в карман какие-то бусы, валявшиеся на подзеркальнике. Каскадер только презрительно хмыкнул.

– Цацки! Зачем они теперь?

Истомин испытал вдруг странное ощущение: на минуту ему показалось, что квартира вовсе не пуста, что сейчас вернутся хозяева и очень удивятся, увидев непрошеных гостей. «Какое мы имеем право так бесцеремонно, по-хозяйски, расхаживать тут, критически озирая уют, который создавали себе когда-то эти люди. Интересно, чье это было гнездо?» Датчанин вспомнил любимую песенку Сонечки – когда-то из всех динамиков звучала – про белые обои и черную посуду – или наоборот? И про всезнающих вахтеров, которые должны что-то объяснить влюбленным. Теперь песня эта была неактуальна: от большинства влюбленных почти ничего не осталось, только вот эти опустевшие квартиры, да и вахтеры уже никому ничего рассказать не могли.

В следующей квартире повезло больше – тут обнаружились запасы алкоголя. Причем, судя по всему, качественного. Кроме того, нашлось несколько приличных ножей. Еще банки непонятно с чем – вроде с витаминными добавками. Датчанин подумал и взял парочку. А в соседней квартире наткнулись, наконец, и на запасы консервов. Правда, на полу обнаружили какую-то слизь и решили, что хватит с них пока что.

Оказавшись на улице, Датчанин вдруг вспомнил о просьбе Ники – принести яйцо. И хотя он не думал, что в ближайшее время вернется к ней, но захотелось почему-то на всякий случай поискать для нее подарок.

– А тут магазин какой-нибудь есть? – крикнул он напарнику. Тот показал чуть дальше.

– Вон там. Зайдем?

И они двинулись дальше по улице, в ту сторону, откуда доносился рев неведомого хищника. Но до магазина дойти не успели. Путь им внезапно преградил здоровый пес. Зверь скалил зубы, не давая сталкерам пройти.

– Слышь, валить надо, – крикнул Каскадер. – Их тут целая стая.

Датчанин и сам уже видел серые тени, окружавшие их, берущие в кольцо. Он выдал очередь, и пес кувыркнулся на землю. Но остальные, против ожидания, не разбежались, а с лаем кинулись к ним. Сталкеры бросились бежать по улице, отстреливаясь. До спасительного люка оставалось уже чуть-чуть, но Каскадер начал отставать. И очередная тварь, прыгнув, вцепилась ему в ногу.

Датчанин не мог стрелять – боялся ранить напарника. Вместо этого Сергей выхватил нож и всадил его зверю в шею. Тот разжал челюсти и рухнул, забился в агонии. Остальные твари в нерешительности замерли.

– Лезь вниз, я прикрою, – крикнул Датчанин. Но Каскадер сидел на асфальте, словно не соображая ничего. И Истомин буквально закинул его в люк. Дал очередь и тут же забрался в трубу вслед за напарником, задвинув тяжелую крышку. Он еще услышал разочарованный вой в несколько глоток, потом – злобную грызню и ворчание. Судя по всему, стая быстро утешилась и теперь делила труп убитого вожака. А снизу раздавались стоны и ругательства Каскадера.

– Вот гады. Достали все-таки.

Датчанин спустился и осмотрел раны напарника: острые собачьи клыки прорвали химзу и вырвали клок мяса из ноги. Саша храбрился:

– Ничего, до свадьбы заживет.

Но Датчанина кольнуло нехорошее предчувствие. Он вспомнил, как кто-то говорил ему, что раны от укусов бродячих псов не заживают. Но пока не стал озвучивать этого.

– Слышь, давай сюда аптеку свою, – сказал Каскадер. – Вот и пригодилась.

Истомин, покопавшись в рюкзаке, нашел зеленку и перекись водорода. Протянул и то, и другое. Саша, чертыхаясь, щедро вылил на рану перекись, потом залил сверху зеленкой.

– Ну, что-то должно же подействовать, хоть и просроченное, – рассудил он.

Затем сам выбрал из кучи упаковок антибиотик, который счел наиболее подходящим, проглотил таблетку.

– Ну вот. Недельку попить – и буду как новенький.

Он попытался подняться, но тут же скривился.

– Болит, зараза. Чем дальше, тем больше.

– Хочешь, понесу тебя? – предложил Датчанин.

– А смысл? Можно тут остаться. Жратва есть, Линда нас сама разыщет. У нее чутье отменное.

Они открыли банку тушенки, долго принюхивались, потом решили разложить костер и прогреть ее. Вокруг валялись полусгнившие доски, сопревшая вата, которую, хоть и с трудом, удалось разжечь. Конечно, запах от костра шел такой, что с ног валило. Но они быстренько согрели тушенку и съели порцию на двоих, еле дождавшись, пока чуть-чуть остынет.

– Давай выпьем, что ли? Угощаю. От радиации помогает только так! – Каскадер выудил из своего рюкзака одну из найденных в квартире бутылок. Странно было пить хороший коньяк из алюминиевых кружек. В голову ударило быстро.

– Слышь. А я чего хотел спросить, – у Датчанина язык заплетался, – ты как же, все двадцать лет – вот так, один? Ну, про парня этого, которого вичуха унесла, ты рассказывал, да. Но он ведь недолго с тобой ходил.

– Ну, не совсем один, – отвечал его тоже опьяневший напарник. – Я ведь, когда все накрылось, в метро оказался, на Полежаевской. Мы с приятелем Гришкой и его девушкой Светкой ехали к друзьям. Ну и не доехали. Когда увидели, что все хреново, договорились держаться вместе. В первые дни творился сущий кошмар – полная станция народу, а жрать нечего. Ну, ясен пень, нашлись-таки лидеры, которые все взяли на себя, а мы с Гришкой и Светкой со стороны решили поглядеть до поры. Когда уже все понятно стало насчет радиации, руководители наши добыли несколько комплектов химзы и противогазов – откуда, не знаю, вроде с соседней станции, выменяли на что-то. И кликнули добровольцев. Несколько мужиков покрепче взялись обшарить магазины продуктовые у метро. И продукты, которые они принесли, вроде даже не особо фонили. А вот кое-кто из добытчиков, видно, приличную дозу схватил. Не прошло и месяца, как двоих не стало. А спустя несколько месяцев уже мало кто хотел наверх ходить – тут и до нас с Гришкой докопались. Мол, молодые, здоровые, пора родной станции посодействовать. Ну, мы согласились. Выдали нам химзу, вышли мы наверх – и обалдели. Как в том анекдоте про бомбу нейтронную – все есть, только людей нет. Красота. Но мы-то помнили, что лучше не поддаваться порыву, не хватать все подряд – счетчиком Гейгера сперва все проверяли. Жить-то хотелось. Но тогда, конечно, мутантов не было еще, одни собаки бродячие. Эти могли напасть, тут надо было стеречься. А мы с Гришкой, когда бродили по окрестностям, нашли хороший такой подвал – и вода там была сносная. И стали мне мысли всякие в голову приходить. Ведь то, что мы на станцию приносили, надо было делить на всех, тогда еще товарные отношения не наладились в метро. Сплошной коммунизм процветал. Ну, правда, руководство уже приспособилось куски получше себе зажиливать. И вроде даже подумывало уже о какой-то системе расчетов, но не нравилось мне, как они решили. Мы-то, по сути, здоровьем и жизнью рисковали, выходя наверх. И поделился я этими мыслями с Гришкой, а он сказал, что тоже об этом думал – чтобы уйти и где-нибудь поселиться самим, только надо, мол, Светку с собой взять. Не очень-то мне это понравилось, но что делать. Ради друга согласился. Мы все по-умному сделали: сначала уговорили Светку с нами наверх сходить – вроде как смену готовили себе. Показали ей подвал. Ее долго уговаривать не пришлось – за Гришкой она куда угодно была готова пойти. И вот однажды ушли мы со станции – и не вернулись. Обосновались в том подвале и принялись разведывать окрестности. Стали хоть нормально питаться. Гришка из тачек, что на дорогах бесхозные стояли, выбрал одну поприличнее. Хозяина ее вытащил, схоронил честь по чести. Там ведь полно мертвяков в тачках оставалось. Всех-то не упокоить, конечно, не в наших это было силах, ну, а уж его-то – вроде как в благодарность за транспортное средство. И стали мы иной раз подальше отъезжать. Рискованно было, конечно, – вдруг заглохли бы. А с другой стороны, всегда можно было другую тачку взять или, опять же, бензин слить у кого-нибудь. Нашли потом себе другой подвал, к центру поближе. Так и жили – обходили магазины, брали еду, фильтры для воды. Но потом беда с моим дружком случилась – становилось ему все хуже и хуже. Видно, лучевая началась. Тошнить его стало, слабый сделался совсем. Последние дни уже не мог со мной ходить. А потом и вообще слег. У Светки на руках сгорел. Та рыдала, обзывала меня всякими словами нехорошими – пока я ей не намекнул, что могу обратно на Полежаевскую ее в любой момент доставить. Тут она и заткнулась. Поняла, небось, что за побег и пропавшую химзу по головке-то не погладят. Ладно, прошло еще немного времени – и стал я замечать у Светки те же симптомы. Слабая стала, тошнило ее, а реветь она как начала после смерти Гришки, так и остановиться не могла. Ну, думаю, скоро и она уберется. Но дело-то было не в болезни. В общем, понял я со временем, что скоро нас будет трое – и третий самостоятельно прокормиться сумеет ой как нескоро. Тут уж я всерьез задумался – может, и впрямь Светку в метро отвести? Ну, зачем мне был лишний рот? А она даже реветь перестала, все сидела, о чем-то думала. Я уж совсем было решился обратно ее отвести, как вдруг однажды возвращаюсь домой – а ее нет. Дверь распахнута, и пятна крови везде. Не знаю, что уж там случилось, кому она открыла – ведь должна была только на мой условный стук реагировать. А может, крыша у нее поехала: решила она, например, сама по окрестностям прогуляться – и те же собачки бродячие ее растерзали. Ну, я погрустил, конечно, – все же живая душа. Но что ж делать, коли она такой бестолочью оказалась? Не открывала бы посторонним – глядишь, до сих пор была бы жива. Так вот я и остался один. Ну, потом встречались мне разные люди – это я тебе вроде говорил уже. Кто-то и о жизни в метро рассказывал. Но не тянет меня туда. Ну, чего ты так смотришь на меня? Думаешь, мне ее не жалко было? А только вот, что я тебе скажу: выживают сильнейшие. Вот ты да я – мы сильнейшие, потому что все вокруг нас мрут, а мы живем себе. Может, поправлюсь я – еще куда сходим. Мне напарника хорошего иной раз ох как не хватает.

Последние слова он уже еле выговорил. Потом свесил голову на грудь и захрапел. Датчанин глядел на него со смешанным чувством сожаления и отвращения. Он словно в зеркало посмотрелся – конечно, зеркало кривое, уродливо выпячивающее отдельные черты. Но, по сути, разве не приходили ему в голову схожие мысли?

Наутро Каскадер стонал и держался за голову, на Датчанина поглядывал с подозрением. Наконец спросил:

– Слышь, а о чем мы вчера говорили?

– Не помню, – открестился Истомин. Поблизости вдруг раздалось ворчание. Сталкер огляделся и увидел Линду, которая и впрямь, как предсказывал ее хозяин, нашла их сама.

Каскадер все поглядывал на напарника с сомнением.

– Как нога-то? – спросил Датчанин.

– Болит, зараза, – ответил тот. – Надо еще раз зеленкой полить.

Когда размотали повязку, увидели, что нога опухла.

– Фигня, – сказал Каскадер. – У меня уже так было. Через пару деньков все пройдет.

Он залил рану новой порцией зеленки, потом принял еще таблетку, запил ее коньяком.

– Вроде не стоит со спиртным-то смешивать, – усомнился Датчанин. – Я не врач, конечно, но…

Каскадер только рукой махнул. Выпитое, казалось, привело его в хорошее расположение духа, и он вдруг, словно продолжая вчерашний разговор, спросил:

– А что там теперь-то, на Полежаевской? Бывал ты там? Криворучко там до сих пор?

«Помнит. Проверяет, помню ли я», – понял Датчанин. А вслух спросил:

– А разве тебе никто не рассказывал? Там же сожрали всех.

Каскадер пристально посмотрел на него.

– Точно? Не врешь?

Истомин мог бы поклясться, что в глазах напарника увидел облегчение.

– Зачем мне врать? – устало сказал он.

– Вот жизнь, – фальшиво сказал Каскадер. – А кто сожрал-то?

– Неизвестно. Пришли туда однажды с другой станции – а там все кровью залито, и нет никого.

Саша вздохнул.

– Не зря, значит, я оттуда свалил. А все же жалко мне их – тоже ведь люди были. Давай выпьем за упокой, что ли?

Датчанин покачал головой.

– Мне идти надо. Давай, я тебе еды оставлю.

Каскадер, сузив глаза, смотрел на него.

– Бросаешь, значит, Полоний? Ах, нет, прости, Гамлет, конечно.

– Да нет. Дела у меня. Хочешь, зайду тебя проведать через недельку?

– Через недельку ты можешь меня уже и не найти. Мне тут поднадоело, хотел уже с места сняться. Но коли обещаешь, тебя дождусь. И мое предложение остается в силе – насчет напарника.

Датчанин кивнул. Дел у него, конечно, никаких не было. Просто как-то неприятно ему стало находиться рядом с новым знакомым. А тот, похоже, сообразил, что разболтал собеседнику слишком многое. И не факт, что поверил в то, что на Полежаевской всех сожрали. У Истомина даже мелькнула мысль, что Каскадер захочет убрать свидетеля. Но, видно, Датчанин пока нужнее ему был живой. По крайней мере, Саша не стал ни стрелять сталкеру вслед, ни натравливать Линду. Только спросил напоследок:

– Точно вернешься? Обещаешь?

– Обещаю, – кивнул Датчанин, хотя вовсе не был уверен, что сдержит слово.

Вместо того чтобы заниматься делами, Истомин снял палатку на Краснопресненской и целыми днями потихоньку цедил хороший алкоголь из найденных бутылок. Так прошла неделя. Потом он решил, что с пьянством надо завязывать. И попытался узнать у торговца книгами, что теперь творится на Улице 1905 года. Тот поначалу делал вид, что не понимает, о чем речь, поэтому пришлось за пять пулек купить у него потрепанную книгу о Зоопарке, тогда старик подобрел немного. Но добиться от него почти ничего не удалось.

– Поговаривают, – шепотом поведал он, – будто действительно до сих пор рвется туда с поверхности какой-то монстр. Беда в том, что слухи очень уж туманны и противоречивы, как обычно в метро и бывает. Кто говорит, что ищут добровольцев по всему метро, чтобы со зверем сразиться, кто уверяет, что добровольцем должна непременно быть почему-то девушка, так что мужчинам просьба не беспокоиться. А третьи вообще заявляют, что это просто такой способ приносить девушек в жертву монстру, чтоб отвязался, – так что все вроде уже само собой там устаканилось, и вмешиваться не надо, пока девушки не кончились. А поскольку на станции в основном женщины живут, то их должно хватить еще надолго.

«М-да, – подумал Датчанин, – можно, конечно, пойти, предложить себя в качестве защитника и спасителя какой-нибудь прекрасной или не очень незнакомки. Ну да, а потом, как в известной песне, объяснять, что принцесса ему и даром не нужна, что спасал не для себя. Ладно, если сегодня не найду Каскадера, тогда, может, попытаюсь предложить свои услуги Конфедерации, если они ей действительно нужны». Он решил все же проведать напарника.

Сталкер перешел на Баррикадную и, не дойдя до следующей станции, свернул, осторожно миновав жилище безумного старика. Прошел дальше по туннелю, туда, где в тот раз встретил Каскадера, но никого не обнаружил. Осторожно двинулся еще дальше, светя фонариком, дошел уже почти до того места, где они в прошлый раз вылезали на Плющиху. И уже хотел было развернуться, как вдруг ему показалось, что он услышал шорох.

Датчанин сделал еще несколько шагов вперед, взяв на всякий случай автомат на изготовку. Снова шорох… Крысы? Он включил фонарик. Существо, метнувшееся на четвереньках в сторону, было крупнее крысы. Размером с небольшую собаку. Улепетывая, оно оглянулось через плечо, и Датчанин увидел бледное личико, полные ужаса карие глаза.

– Цезарь, – окликнул он.

– Тикать! – отозвалось существо, не останавливаясь, и несколько раз тревожно цокнуло.

– Цезарь, малыш, не бойся, – Датчанин нашарил в рюкзаке сверток с копченой свининой. – Поди сюда. Дам ням-ням.

– Ням-ням? – с вопросительной интонацией донеслось из темноты.

– Ням-ням, – подтвердил Сергей. – Цезарь хороший. Цезарь умница.

То ли ласковые интонации подействовали, то ли малыш и впрямь был очень голоден – он потихоньку приближался на четвереньках, иногда сокрушенно и совсем по-взрослому вздыхая.

Еще долго Датчанин подманивал его кусочком свинины, ласково уговаривая не бояться. Наконец, Цезарь протянул лапку, схватил подношение и вцепился в него зубами, тут же отскочив в сторону. Истомин терпеливо ждал, не делая попыток приблизиться к малышу. Быстро сжевав первый кусок, он уставился на сталкера в ожидании. На этот раз Цезарь был смелее и отскочил не сразу, а третий кусок и вовсе доедал, сидя совсем рядом. Датчанин дождался, пока малыш насытится, и спросил:

– Цезарь, а где Тятя?

– Далеко-о, – развел лапками тот. И сталкер мог бы поклясться, что в глазах его блеснули слезы.

– Можешь показать?

Цезарь на четвереньках побежал вперед, иногда оглядываясь. Датчанин шел за ним. Они пару раз свернули и оказались в тупике. Возле стены луч фонарика осветил ворох грязного меха. Это была Линда!

Ее глаза отливали красным в темноте. Она приподняла было голову – и тут же уронила ее на лапы. Исхудалая, ко всему равнодушная. А рядом лежал бесформенный ком тряпья.

Датчанин подошел поближе. Поворошил тряпки, разглядывая тело, потрогал безвольно откинутую руку. Каскадер, видимо, умер пару дней назад. Новых ран на теле не было видно.

– Вот так, – сказал сталкер тоскливо глядевшей на него Линде. Он даже не очень удивился – в последнее время видел вблизи столько смертей, что и переживать-то разучился почти. – Что же тут случилось, Линдочка?

Вопрос был чисто риторическим. Та подняла голову и тихонько заскулила. Кто знал, да и какая уже была разница, отчего скончался ее хозяин. Может, началась гангрена. Может, от большой потери крови. А возможно, отказало сердце. И некому было прийти на помощь. Сам-то Истомин, пока Каскадер умирал, пьянствовал на Краснопресненской. Хотя Датчанин был совсем не уверен, что сумел бы его спасти, даже находись он рядом. Но, по крайней мере, тот умер бы не в одиночестве. Саша при ближайшем рассмотрении не вызывал особой симпатии, но все же это был еще один из тех, кто знавал прежнюю жизнь. Сергей вспомнил его рассуждения о том, что выживает сильнейший. Вот Каскадера уже нет, а Датчанин выжил. Но сильнейшим он себя не чувствовал. Наоборот, на душе было как-то погано.

– Пойдешь со мной? – спросил он Линду, даже не думая, что будет делать с такой зверюгой. Ему показалось, она поняла его вопрос, но в ее печальных глазах сталкер прочел отказ. Он пошарил в рюкзаке, достал кусок вяленого мяса и положил возле нее. Она не шевельнулась.

– Ладно, земля тебе пухом, друг, – сказал Датчанин. Мелькнула было мысль попробовать похоронить Каскадера – не посторонний все же. Но он понял, что Линда не позволит. «Так и будет тут лежать возле мертвого хозяина, пока сама не умрет от тоски. И ничего тут не поделаешь. С другой стороны, он ведь и так под землей. Когда-нибудь туннель обрушится и станет ему могилой».

Датчанин постоял, подумал – куда теперь податься? Можно было бы остаться здесь, обследовать район – наверняка тут, кроме аптеки, еще нашлось бы что-нибудь интересное. Но мысль эту он тут же прогнал – не смог бы он спокойно изучать здешние места, зная, что поблизости лежит едва остывшее тело недавнего знакомого.

И еще – ему по-прежнему не хотелось идти на Улицу 1905 года. «Авось сами как-нибудь разберутся со своим монстром, если он действительно существует. Наверное, это какая-нибудь зверушка из Зоопарка. Может, устроила себе логово в вестибюле и выводит там потомство. Захотели бы – давно бы сами выкурили ее оттуда. Но нет, всем хочется чужими руками жар загребать. Ладно, надо сначала добраться до метро. А там уж решу, куда направиться». Ему захотелось обратно, к людям – тишина начинала действовать ему на нервы. Он сделал шаг, другой.

И вдруг он услышал сзади почти человеческий стон. Вернулся. Посветил фонариком. Линда раскинулась на полу, выставив огромный живот. «Рожает? – Датчанин присел рядом. – Вот так оно и бывает, – философски подумал он. – Одна жизнь иссякла, но на смену ей приходит новая. Только что ждет малыша Линды, если она и дальше будет отказываться от еды, тоскуя по хозяину?»

Он почувствовал что-то теплое возле правой ноги. Цезарь прижался к нему, обхватил лапками.

– Тятя, – сказал он.

– Про тебя-то я чуть не забыл. И что мне с тобой делать? – спросил Датчанин. – Отдать мутантам с Филевской? Еще бы знать, где искать этих ребят. Да и что они сделают с тобой? Может, ты для них – чужой, и они будут плохо с тобой обращаться?

Цезарь вздохнул, словно понял что-то. Линда опять застонала. Датчанин не знал, как ей помочь, и надеялся, что животное справится само. Он решил дождаться, чем все кончится, словно чувствовал какие-то обязательства по отношению к покойному хозяину Линды. Он решил, что если бедняга, как он опасался, не выдержит усилий и тоже умрет, то он из гуманности убьет и ее малышей, чтоб не мучились. А с Цезарем потом решит. Вроде бы сталкер рассуждал логично, и все равно от этой логики ему выть хотелось.

Так и шло время, в темноте непонятно было, день сейчас или ночь. Линда стонала. Цезарь сочувственно гладил ее, приговаривая «Бо-бо», потом затих – видно, уснул. И наконец, после особенно мучительного стона, Датчанин услышал новый звук – тонкое поскуливание. Он посветил фонариком. Возле Линды копошился слепой детеныш. Ни крыльев, ни рогов у него вроде не наблюдалось – с первого взгляда это был обычный щенок. Но Истомин ни капли не удивился бы, если бы тот вдруг произнес что-нибудь вроде «Ням-ням». Линда лежала неподвижно, и лишь бок ее чуть заметно поднимался и опадал – она еще дышала. Детеныш тыкался ей в брюхо и наконец, найдя сосок, зачмокал. Линда, полежав еще немного, повернула голову и принялась обнюхивать детеныша, затем лизнула раз, другой. В тоскливых глазах ее впервые появилось подобие интереса к жизни.

– Вот так-то лучше, – сказал Датчанин.

Проснулся Цезарь и, жалобно хныкнув, тоже подполз к Линде. И пристроился сосать рядом со щенком. Та не возражала, облизала и его.

– Ну вот, видишь, все и налаживается, – сказал ей Сергей. – Я с вами побуду еще немножко, дождусь, когда ты сможешь снова охотиться. Будешь кормить заодно и Цезаря, а он приглядит за твоим малышом, пока будешь в отлучке. Глядишь, и его охотиться научишь со временем.

Через несколько дней Датчанин решил, что вполне может покинуть вновь образовавшееся семейство. Тело бывшего напарника он все-таки оттащил в нишу неподалеку, постарался прикрыть обломками досок, клочьями ваты – всем, что под руку попалось. Оставив Линде, которая быстро шла на поправку, хотя еще хандрила, запас дичи, сталкер тронулся в обратный путь, сожалея, что оборвалась еще одна ниточка, связывающая его с жизнью. «Прав был Каскадер. Те, что помнили прежний мир, постепенно уходили. А те, что идут им на смену, будут уже другими. Новое поколение, может, будет еще что-то знать из школьной программы – от родителей. А дальше уж все будет зависеть от их наставников. Постепенно те, кто знает верхний мир не по рассказам, вымрут совсем, и будут только легенды ходить о том времени, когда люди жили наверху. Хозяевами жизни станут такие, как та девочка, Ника, – не обремененные грузом лишних теперь знаний, зато не отягощенные и чувством вины за погубленный мир. Или, наоборот, – отягощенные? М-да, как сказал поэт, жаль только жить в эту пору прекрасную…

А я, пожалуй, выбравшись отсюда в метро, дойду до Баррикадной, перейду на Краснопресненскую, сяду на курсирующую по кольцу дрезину. Выйду на Комсомольской, а оттуда подамся на Чистые пруды, благо по сталкерской корочке везде пропускают беспрепятственно. Давно пора проверить слухи про чайный магазин, до которого редким смельчакам удается добраться. А заодно и посмотреть – как оно теперь на Красной линии. Эта Ника, она ведь там выросла. Когда вернусь, то расскажу ей, как побывал в ее родных местах. В самом деле, почему я вдруг удрал от нее, чего испугался? Обидел ее, она теперь переживает, наверное. Ничего, пусть пока хорошенько подумает. Может, мы станем друзьями, если она выкинет из головы эту свою никому не нужную влюбленность».

Ника сидела в камере. Она, когда-то лишь понаслышке знакомая со знаменитой Лубянской тюрьмой, теперь получила возможность увидеть ее изнутри. Девушку устроили даже с удобствами – в камере была кровать с полосатым матрацем и байковым одеялом. И она, измученная последними событиями, почти все время спала. Все равно теперь от нее ничего не зависело. И у нее была куча времени на то, чтобы вспоминать, раздумывать, строить предположения о том, что с ней сделают. Она только старалась не думать о Датчанине – это было слишком больно.

Она все силилась понять – как же это так получилось. Муся хрипела у нее на руках, Муся умирала. Глядеть на это сил не было. Ника знала, что на Красную линию ей нельзя, тем более та, рыженькая, предупреждала. Но только здесь Мусю могли спасти.

Следователь как-то обмолвился, что девчонка идет на поправку. «Значит, не зря все было, – обрадовалась Ника. – А уж потом, когда выздоровеет, Муся сама разберется – сбежать отсюда всегда успеет. А может, она и не захочет. Ей теперь обеспечена сытая жизнь, она – живое напоминание о справедливости красных».

О собственной участи Ника старалась даже не думать.

Она почти не переживала. Ей все время хотелось спать и есть, а волноваться ни о чем не хотелось. Хорошо хоть, кормили ее обильно, правда, не сказать, что деликатесами, но грибного супа давали вволю, иногда в нем даже плавал кусок свинины. Когда девушка вспоминала недавние события, то больше всего удивлялась, что травница хотела ее отравить. Но Нике даже по этому поводу переживать было лень, она только недоумевала – зачем это было нужно старухе?

Иногда девушку вызывали на допросы – в небольшую комнатку с кафельными стенами, дочиста отмытыми. С таких стен легко было оттереть кровь в случае надобности. В основном, спрашивали ее о делах отца, и Ника честно отвечала, что папа ей ничего не рассказывал. Спрашивали и о том, почему она ушла с Красной линии и где находилась все это время. Ника отвечала, что отправилась в Полис познакомиться с предполагаемым женихом, но поскольку они не сошлись характерами, устроилась там на стажировку.

– На Китай-городе тоже стажировку проходили? – поинтересовался следователь. Ника поняла, что скрывать бесполезно – видимо, кто-то им докладывал о ее перемещениях. Опустив глаза, она ответила, что отправилась путешествовать, чтобы изучить уклад жизни на различных станциях. Отец, мол, не раз высказывал пожелание, чтобы она расширила свой кругозор. Но ведь она же в итоге вернулась обратно – разве это не доказательство ее лояльности, ее преданности товарищу Москвину? Ника охотно рассказывала о браминах и о группировках китайгородских братков, потому что вряд ли это для кого-то было секретом. И выложила все о своих контактах, не стала упоминать только двоих – Датчанина и Лефорта. Следователь слушал вроде бы рассеянно, попутно что-то писал на бесчисленных листах бумаги – судя по всему, для тюрьмы ничего не жалели. Нике пока не угрожали, не пытались ее запугивать: то ли не понимали еще, что с ней делать, то ли, наоборот, решение было уже принято, и от ее показаний мало что зависело.

Однажды привели к ней Мусю – похудевшую, побледневшую, но живую и здоровую, с расчесанными волосами, одетую в почти новый костюм цвета хаки с приколотой к нему красной ленточкой.

– Мне тут очень хорошо. Товарищ Москвин обещал, что меня будут учить читать и рисовать, – тоном примерной девочки сказала бывшая бродяжка, а в упрямо блеснувших глазах читалось: «Все равно убегу!»

«Интересно, – думала Ника, – следователь уже знает, что она, дочь врага народа, собирается вскоре родить им внука врага народа?» Девушка решила скрывать свое положение как можно дольше. Тем более что тошнить ее уже перестало, а живот вроде еще не был заметен. Вот только Ника чувствовала себя отяжелевшей и неуклюжей. Однажды, когда ее вели обратно в камеру, она поскользнулась и грохнулась спиной на мраморный пол станции. Ее тут же поставили на ноги, но спустя час, когда она уже лежала на своем тюфяке в камере, она почувствовала, как болит живот.

– Помогите! – позвала она, подойдя к двери своей одиночки. Принялась стучать. Но никто не отозвался. Тогда она, всхлипывая, улеглась обратно, прислушиваясь к тому, что творится у нее в животе, уговаривая ребенка потерпеть немного. Мелькнула мысль, что если она лишится ребенка, так будет даже лучше для всех. Но Нике тут же захотелось завыть от тоски.