Глава восьмая
Датчанин. Болезнь

Кармен глядела на спящего. «Что с ним делать? Мне надо работать, а он валяется тут. – Она обшарила его карманы, нашла несколько пулек, сморщилась, соображая. – Ладно, он может оставаться здесь до вечера, а потом пусть проваливает. При всем хорошем отношении к нему я не могу терять клиентов, а то не успеешь оглянуться, как найдут мне замену, на мое место очередь стоит. И я не позволю никому сломать себе жизнь. Тем более Датчанин, похоже, уже спекся. Он ничего не соображает, вряд ли сможет теперь ходить наверх. Конченый человек. А мне еще жить. Надо его убрать отсюда – но как? Сам уйти он не может. Просить охрану, братков, чтоб выкинули? Не годится. Надо что-то придумать».

Она выглянула из палатки – и точно, тощая девчонка в драной майке маячила, как обычно, поблизости.

– Эй, малая, – окликнула ее Кармен, – поди сюда.

Та с готовностью подошла – уже не дичилась.

– Все следишь? – со вздохом поинтересовалась женщина. Муся фыркнула, но та невозмутимо продолжала: – Зря твоя хозяйка бесится. Не меня ей надо бояться. У него другая есть, он ее прячет.

– Откуда знаешь? – навострила уши девчонка.

– Оттуда. Доложили. Сама-то я здесь недавно работаю. До этого с матерью скитались, подыхали с голоду. Гнали нас отовсюду. Повезло – здесь меня в бордель взяли. Тоже работа нелегкая, но надо же с чего-то начинать. – Кармен снова вздохнула. – Ты позови ее, скажи – пусть забирает сокровище свое, коли оно ей надо. Сил у меня больше нет – с ним возиться.

Муся, запыхавшись, ворвалась в палатку.

– Тебя Кармен просила зайти.

– Зачем? – удивилась Ника, приподнимаясь.

– Сказала, чтоб ты чего-то забрала у нее.

Изумленная девушка застегнула как следует огромную рубаху, влезла в мешковатые штаны, нацепила на ноги тапки и выбралась из палатки. Далеко идти не пришлось – Кармен словно караулила ее.

– Слышь, – без предисловий перешла она к делу, – может, заберешь его от меня? Он вообще никакой, а оставить его я не могу, мне работать надо. Если работать не буду, меня Лёха прибьет.

И, поскольку ошеломленная Ника молчала, деловито продолжила, расценив ее оторопь как согласие:

– Я сейчас кого-нибудь на помощь позову – чтоб перетащили.

Двое братков, пересмеиваясь, дотащили Датчанина до палатки Ники – голова его безвольно моталась, лицо было бледным. Девушка растерянно смотрела на сталкера. «И что теперь делать? Вот оно, мое сокровище – наконец, принадлежит мне безраздельно. Да только еле дышит. Надежда и опора. – Она попробовала напоить его – вода выливалась изо рта. – Спит он или без памяти? Как его лечить?»

Ника сидела над ним, плакала, трясла за плечо. Наконец, открылись его мутные глаза:

– Сходи к травнице, Оксе. Ее все знают, – прохрипел Сергей не своим голосом. – Покажи это, – он что-то сунул ей в руку, – скажи, от Датчанина. Скажи, отравился он. Пусть даст чего-нибудь.

Ника разжала ладонь, посмотрела на металлическую фигурку какого-то животного с рогами, позеленевшую от времени.

Травница Окса жила на Третьяковке. Ника решила Мусю оставить с больным, но девчонка так боялась, что сталкер начнет просить каких-то таблеток, ругаться, что пришлось думать – кого дать ей на подмогу. Потом пришлось дожидаться попутчика до Третьяковки – Ника старалась без нужды не ходить по туннелям в одиночку. На Третьяковке ей сказали, что травница обосновалась на отшибе, в подсобке туннеля недалеко от блокпоста, но иногда приходит на станцию за едой. Пока Ника, изнывая от беспокойства за оставленного больного, соображала, ждать ли ей или сразу идти искать жилище старухи, какой-то мальчишка дернул ее за рубаху:

– Вон травница.

Стройный силуэт, закутанный в бесчисленные платки. Ника догнала женщину, тронула за плечо. Та рывком обернулась, блеснули глаза из-под платка:

– Что надо?

– Меня Датчанин послал. Плохо ему.

– Идем. – И женщина углубилась в туннель. Звук шагов эхом отдавался от стен. Нике стало не по себе.

Дошли до узкой щели в стене. Травница протиснулась первой, окликнула Нику:

– Ну, долго тебя ждать?

Девушка с трудом, обдирая руки, пачкая одежду, протиснулась за Оксой. Попала в небольшую комнату. Травница уже успела зажечь свечу, на полу лежали тряпки, одежда какая-то, старый ковер. Было почти уютно. По стенам и впрямь свисали пучки трав. Женщина уселась на пол, жестом предложила Нике садиться. Девушка протянула фигурку, которую дал ей Датчанин.

– Ну, и что понадобилось от меня тому, кто ни в ком не нуждается? Или уже нуждается? – Травница пытливо уставилась на Нику. Та, как могла, описала состояние сталкера. Женщина поразмыслила, принялась крошить траву на неведомо откуда взявшийся клочок старой газеты. Ника краем глаза прочла: «…состоялся концерт, посвященный…», сама не замечая, что произносит это вслух. Травница хмыкнула:

– Грамотная. Надо же. Я тоже была грамотной, и молодой была когда-то. А что толку? Ты откуда такая будешь? Хотя можешь не говорить, и так вижу. Ты из детей Вечно Живого, которые выбрали себе знамя цвета крови – и все еще не насытились ею. Значит, ты теперь с ним?

– Нет, я просто… Он заболел. И я…

– А ты его не жалей. Ты себя пожалей, – перебила ее травница, продолжая что-то крошить на лист газеты. – Он своими сомнениями тебя изведет. Всю жизнь тебе отравит.

– Откуда вы… знаете?

Та, не отвечая, протянула ей несколько бумажных кульков.

– Вот это будешь давать ему каждый день, заварив две щепотки на стакан кипятка, вместо чая – столько, сколько сумеет выпить. Вот это – раз в день, не перепутай. Так, погоди-ка. – Лицо ее стало отрешенным. Она сжимала в кулаке фигурку, которую Нике дал Датчанин. Потом глубоко вздохнула.

– Так я и думала. Бес к нему привязался. Это из-за грибов. Он сам открыл бесу дорогу, дурак. Если съесть слишком много грибов определенного вида, они начинают управлять тобой. Ты теряешь волю, рассудок… а вскоре – и жизнь.

– Какой бес? – робко сказала Ника.

– Не все ли равно, как он себя назовет. Их много, и каждый только и ждет удобного случая.

– И что теперь будет? – неуверенно спросила девушка, воспитанная атеисткой, но давно уже убежденная в существовании потусторонних сил.

– Кто ж его знает? Справиться с бесом он должен только сам. Но он слаб. Бес может его одолеть – и тогда Датчанину конец. Ты можешь побороться за него – если будешь все время рядом. Травки ему нужно давать три раза по семь дней. А потом нужно, чтобы месяц он в рот не брал грибов. Ты понимаешь меня? Я говорю не о тех грибах, из которых делают чай и варят похлебку. Если продержится месяц – организм очистится. Если не сможет, тогда… – она выразительно развела руками.

– Как же его удержать? – в отчаянии спросила Ника.

– Не знаю. Думай сама. А вот это – мой тебе подарок, – женщина протянула что-то, плотно завернутое в бумагу.

– Что это? – удивилась Ника.

– Это для того, чтобы быть красивой. Когда захочешь наверняка к себе привязать кого-нибудь – завари и выпей. Смотри только, не перепутай, – строго прикрикнула травница. – Больному не дай. А, впрочем… невелика будет потеря, – пробормотала она уже так тихо, что девушка не разобрала. Ника благодарно кивнула. А травница все продолжала бормотать, перебирая сухие стебли:

– Вот это – для памяти, это – для красивых снов, это – для быстрого исцеления ран… Хочешь, купи еще что-нибудь себе.

– А можете мне погадать? – неуверенно спросила Ника, сжимая в руке сверточек. Пулек у нее уже почти не осталось, и она раздумывала, на что лучше истратить последние. Ни воспоминаний, ни красивых снов она не хотела, а вот если травница и вправду могла видеть будущее, девушке очень бы хотелось его узнать.

– О чем же ты хочешь знать? О судьбе метро? Мальчик, который должен все спасти – или погубить, – уже скоро отправится в путь, но если встретишь, ты не узнаешь его. И чем все кончится, никто пока не знает. А что до тебя – у тебя все на лице написано. Да только не думай, что ты самая умная и что тебе удастся то, что не получилось у меня. Если б моя жизнь сложилась иначе, разве пряталась бы я теперь от людей? Я тоже была молода и красива, а теперь – смотри.

Она откинула платок, и Ника еле сдержала крик. Лицо женщины пересекал чудовищный шрам, один глаз почти вытек, в волосах блестели седые пряди.

– И все это из-за него. Одно его слово… и все было бы иначе. Впрочем, ты, видно, совсем не дорожишь своей никчемной жизнью, раз связалась с ним. На нем – проклятие. Почти все его женщины умирают.

– Откуда вы знаете? – пробормотала Ника.

– Сам мне рассказывал, – нехорошо усмехнулась травница. – Не боишься, что и тебя уморит? Или до тюрьмы доведет?

– Я ему никто, – горько сказала Ника. И от травницы эта горечь не укрылась.

– Что ж, лечи его… но помни мои слова и не забывай о моем подарке. Чувствую – придет день, когда ты мне скажешь «спасибо», – хихикнула женщина.

И некоторое время смотрела Нике вслед, бормоча себе под нос:

– Каждая девушка хочет быть красивой… для своего дружка. Вот и ты захочешь… рано или поздно… рано или поздно…

Датчанин бредил. И уже не соображал – где сон, где явь. Рушились горы, вспыхивало пламя. Крутился шаманский бубен. Звучал голос, такой знакомый, но слов не разобрать было, одно только монотонное «О-о-о». Из моря деловито выбирался долговязый длинноногий птицеголовый бог, спотыкаясь на кучах гальки. А потом появлялось лицо в темных очках – суровое, бесстрастное. И светящийся амулет – странная фигурка с растопыренными руками. «Это я на концерте, – соображал он. – А Соня где? Она ведь была со мной». Но вместо олененка Бэмби на него таращились жуткие зеленые глаза с поросшей серой шерстью хари. Такие странно человеческие глаза. И раздавался свистящий шепот: «Пус-с-ти!» – почему-то со знакомыми интонациями Левши.

Потом привиделась Яуза. Что-то белело в волнах. Датчанин пригляделся и увидел, что по воде плывет Соня. Пышное белое платье надулось колоколом и удерживало девушку на воде. А она перебирала в руках какие-то веточки. Подняла голову и улыбнулась ему. Вдруг позади нее из воды высунулось черное щупальце. Он хотел крикнуть, но горло перехватило. И она, продолжая улыбаться, стала погружаться под воду, словно что-то тянуло ее вниз. Напоследок Соня успела еще раз ему улыбнуться – и темная вода поглотила ее. Он застонал.

А потом он увидел лицо. И не сразу понял, чье, но определенно знакомое.

– Привет, – сказал ему парень с челкой, падающей на лоб, поправляя волосы. Запястье парня украшали несколько фенечек.

– Ты кто? – прохрипел Датчанин.

– Можешь звать меня Диджеем.

– Чего тебе надо?

– Фу, как грубо, – усмехнулся парень. – Я ведь не спрашивал, чего тебе надо было, когда ты вломился в мое жилище.

И тут Истомин с ужасом понял: это лицо он видел на фотографии в разграбленной квартире. Тогда, когда водил на поверхность этих двух искательниц приключений. Вывел-то он двух, а обратно вернулся с одной. Вторая так наверху и осталась. И сталкер успел еще удивиться – женщина, которую он погубил, не удосужилась явиться ему в кошмаре, зато неизвестный парень так врезался в память.

– Тебя нет, – выдавил сталкер. – Ты – мертвый.

– А это – как посмотреть, – усмехнулся парень. – Знаешь, Москва полна призраков. Настоящие шаманы не умирают совсем – от них непременно что-то остается, какая-то сущность. Я, конечно, не был волшебником, только учился. Но в астрал выходить случалось. Вот так вышел однажды – и не вернулся. Строго говоря, возвращаться-то было уже некуда. Так вот и завис. Да тут со мной еще немало народу болтается. Ну, не всем это дано, конечно, – остаться, некоторые сразу в пепел превратились.

– Уйди, – прохрипел сталкер.

– Это почему? – возмутился парень. – Вы пришли ко мне, как к себе домой, взяли мои вещи, а я теперь – уходи? Неужели тебе не интересно, как я жил? А ведь неплохо жил. Машина у меня была, катал любимую девушку. Девушка-то как раз успела в метро. И жила там… целых два месяца. Как она погибла – рассказывать неинтересно. В общем, еще неизвестно, кто кому должен завидовать.

– Отстань, – взмолился Датчанин. – И без тебя тошно.

– Так и быть. Уговорил. Ухожу, – усмехнулся парень. – Но не прощаюсь. Я еще вернусь.

– Бредит, – сказал рядом чей-то голос.

Потом Датчанин увидел над собой другое лицо, и не сразу понял, что очнулся. Женщина с волосами, рассыпавшимися по плечам, с набеленным лицом, в пышном платье, склонилась над ним, тряся бусами.

– Маргарита Валуа, – церемонно представилась она, поймав его взгляд. – Можно просто Марго.

– О как? Неужели? Ну, тогда я – Эддард Старк из Винтерфелла, – хмыкнул он. – Рад знакомству, леди.

– Не-ет, ты не хранитель Севера. Меня не обманешь. Я тебя знаю. Ты – Черный принц, – погрозила она ему.

Сознание понемногу возвращалось. Он вспомнил, что мельком уже видел ее здесь. Заметил, что платье ее – все в пятнах, волосы слиплись. Почувствовал тяжелый запах. Это была местная юродивая. Что ж, на долю женщин в подземке выпало немало тяжелого и страшного, и не все это вынесли. Каждая сходила с ума по-своему. Кто-то буйно, как Кошка, отмечая трупами врагов свой путь. А кто-то – тихо.

– Я дам тебе цветов, мой господин, – бормотала тем временем помешанная, протягивая ему клочья мха. – Вот это – от головы, это – от сердечной тоски.

– Попить лучше дай, – перебил он.

Сразу же неведомо откуда взялась кружка с травяным чаем, слегка остывшим. Сергей отхлебнул, поморщился.

– Что за дрянь?

– Пей. Пей, это поможет, – быстро проговорила неизвестно откуда взявшаяся девушка в мешковатой одежде. У девушки этой были острые черты лица, а в ушах покачивались сережки в виде морских коньков – более приметные, чем она сама. – Это – травы настоящие, не думай. Наверху, в чистом месте, в полнолуние собраны. Их та тетка дала, к которой ты меня посылал. Окса.

Лицо девчонки он помнил, но смутно. И никак не мог понять, при каких обстоятельствах они раньше с ней встречались. «Неужели я ее тоже наверх водил? И как же, черт возьми, ее зовут? Вот так, в лоб спросить – неудобно. Она так смотрит, будто мы сто лет знакомы». Он попытался повернуть голову – спина тут же отозвалась болью. Но кое-как ему удалось оглядеться – и он сразу понял, что находится не у Кармен. В полумраке, царившем в палатке, Сергей заметил свисающего с потолка на веревочке грязного игрушечного медвежонка, от которого веяло антисанитарией и уютом. Подушка под головой была какой-то шероховатой – Датчанин скосил глаза и увидел пеструю вышивку. «Где это я? Видимо, хозяйничает здесь эта девчонка? Ну и зачем она меня сюда притащила? Мало ей своих трудностей, что ли? Ладно, – подумал он, – будем решать проблемы по мере поступления».

– Ты у травницы была? – спросил он незнакомку. – Ну и как она?

– Злилась, кажется, – неуверенно сказала девушка. – Какая-то она недобрая, эта Окса.

– Раньше у нее было другое имя, – рассеянно пробормотал сталкер. – Может, не стоило мне посылать тебя к ней. С ней поаккуратней надо.

– Никита Станиславовна, – прогундосил сбоку голос той, набеленной, – я вам пока больше не нужна?

– Нет, спасибо, я скажу потом, надо ли еще приходить, – и девчонка сунула что-то в руку тетке. Та, расплывшись в благодарной улыбке, поспешила выйти из палатки. Датчанин отметил про себя, что девчонка с чудным именем Никита не похожа на шлюху – ни по виду, ни по разговору. Родители ее, кто бы они ни были, научили дочку правильно разговаривать с людьми.

– Какое у нее было имя? – тем временем, спросила девушка, повернувшись к нему.

– Неважно, – пробурчал Датчанин. – Скажи, пожалуйста, мне тоже называть тебя Никитой?

Девчонка прыснула.

– Можно Никой, – фыркнула она. – А откуда ты знаешь травницу?

– Кто ж ее не знает? Но я стараюсь без крайней нужды к ней не обращаться.

Ника не поняла, зачем тогда сталкер послал ее к ведьме. Наверное, это и был тот самый крайний случай. Но про подарок травницы девушка решила умолчать. И приберечь его до тех пор, пока Датчанин не придет в себя окончательно – тогда, может, он и сумеет оценить ее красоту.

– Долго я тут валяюсь? – спросил сталкер.

– Я не считала, сколько раз день сменялся ночью. Кажется, больше десяти раз.

– Ничего себе. И что со мной было?

– Ты метался все время, бредил. Что-то бормотал все время про трехрукого шамана. Кто такой шаман?

– Ну, знахарь такой. Лекарь. В бубен бьет, с духами общается, болезни лечит.

– В бубен?

– Ну, барабанчик такой маленький.

– Так может, тебе найти такого? – задумалась девушка. – Где его искать? Может, он сделает так, что тебя от этой заразы отвернет?

Истомин нахмурился. Девчонка явно лезла не в свое дело. Но все-таки она его спасла, хоть он ее об этом и не просил. Потому он не стал читать ей отповедь, да и сил у него на это не было. Он, не отвечая, отвернулся, закрыл глаза – и тут же провалился в сон. Но этот сон был спокойный, глубокий, без жутковатых сновидений.

Когда Датчанин проснулся в следующий раз, то даже почувствовал что-то похожее на голод. На этот раз Сергей быстро вспомнил, где находится. Повернул голову – увидел в полумраке палатки чьи-то светящиеся глаза. Потом разглядел и белобрысую девчонку, все лицо которой было в подживающих царапинах. Сталкер не сумел бы определить точно, сколько ей лет – она была щуплая, тщедушная, и могло показаться, что ей нет и шести, но глаза выдавали, что она куда старше. Незнакомка сидела, обхватив руками колени, и молча глядела на него. Увидев, что он не спит, наклонилась ближе.

– Дать тебе пить?

И возле его губ опять оказалась кружка с травяным настоем. Он жадно выпил его до дна, а потом спросил:

– Тебя как звать?

– Муся.

– Еда-то есть у вас? Ты не думай, я за все рассчитаюсь, когда поправлюсь.

– Сейчас Ника придет, принесет, наверное, – сказала девчонка. – А правду говорят, что ты был в этой… ну, этой… вроде аптеки, только там книги?

– В библиотеке? Ну и что? Я там и в прежней жизни бывал, – хмыкнул Датчанин.

– Когда те, которые внутри сидят, были еще как люди?

– Давай не будем об этом. Откуда мне знать, кем они прежде были?

Девчонка нехотя замолчала – видно было, что вопросов у нее полно, и дай ей волю – наговорила бы кучу глупостей.

– А что это за тетка в прошлый раз тут сидела? Ну, такая… – и сталкер неопределенно повел руками вокруг себя. Девчонка, как ни странно, поняла.

– А, это Ритка Коновалова. Она того… – и белобрысая выразительно постучала себя по лбу. – Ее зовут с больными сидеть. Только это она и может. Ника ее называет «безумная Гретхен».

«Надо же, а девчонка-то эта, Никита, не так проста, как кажется, – подумал сталкер. – Кое-какие книги читала в детстве, и неплохие. У того, кто ее растил, явно был хороший вкус. Если, конечно, это прозвище она сама придумала».

Тут – легка на помине – в палатку заглянула Ника. И явно обрадовалась, увидев, что он очнулся.

– Лучше тебе? – спросила она.

– Ага. Я бы съел чего-нибудь.

– Супчика грибного, да? Сейчас принесу.

Она умчалась и вскоре вернулась с двумя дымящимися мисками – одну протянула ему, другую принялась опустошать вместе с белобрысой.

Наевшись, Датчанин впервые за долгое время почувствовал себя сносно.

– Я тебя что-то плохо помню, – сказал он Нике. – Ты разве из местных?

И тут же подумал, что девчонка может на него обидеться – получится, что он ее просто раньше не замечал. Но она смутилась отчего-то.

– Я с Красной линии, – сказала она тихо.

Датчанин хмыкнул.

– И какими же судьбами занесло тебя в этот вертеп?

– Моего папу забрали. Как врага народа, – еще тише прошептала Ника. – Но это ошибка. Когда разберутся, его отпустят. А пока разбираются, мне лучше в другом месте побыть.

Истомин вскинул брови: «Место можно было, наверное, выбрать и поудачнее. Впрочем, кто знает, какие там у нее обстоятельства».

– Ну, и как тебе после Красной линии здешний бедлам? – поинтересовался он.

– Тут тоже люди, – насупилась она. – И сам-то ты тоже здесь.

– Ну, я то здесь, то там. Надоест – уйду.

– Я тоже.

– Значит, живешь сама по себе. И чем же зарабатываешь на грибную похлебку?

Она снова смутилась. «Неужели все-таки шлюха? Да нет, не похоже. К тому же они-то как раз своего занятия не стесняются».

– Торгую кое-чем, – нехотя ответила она наконец, почему-то кинув выразительный взгляд на белобрысую. И увидев его ироническую улыбку, вспыхнула снова:

– Нет-нет, это не то, что ты подумал.

– А я вообще-то ничего такого и не думал, – соврал он. – Это кто – сестра твоя?

– Сестра, – односложно ответила Ника.

– А меня ты зачем к себе взяла? Нет, ты не думай, как только поправлюсь, я с тобой расплачусь… Просто интересно.

Ника молчала, щеки ее пылали. «Неужели все-таки влюбилась? Только этого не хватало», – подумал он, а вслух наигранно бодро произнес:

– Ладно, это тебе, безусловно, зачтется. Плюс к карме.

– Что? – спросила она непонимающе.

– Неважно. Спасибо тебе за то, что спасла.

«Зачем, правда? – подумал он про себя. – Помер бы тихонько – вряд ли кто заплакал бы. Маши нет, некому больше обо мне плакать. Хотя нет. Эта девочка горевала бы. Удивительно – как это у них быстро получается. Раз – и влюбилась, даже не зная толком, что я за человек. А я, конечно, очень признателен, что она спасла мою никчемную жизнь, хотя я ее об этом не просил. Но теперь вот даже не знаю, о чем говорить с ней».

– И вы вот так одни живете, девчонки, и вас никто не обижает? – спросил он.

Ника покачала головой. Она не стала говорить, что заручилась дружбой Лёхи Фейсконтроля при помощи разных подношений. А того, кто находился под покровительством Лёхи, на Китае трогать не смели. Но рассказывать об этом она пока не стала.

Как ни странно, сталкер ей поверил. Она не выглядела забитой, держалась настороженно, но независимо. Хотя можно было догадаться, что эту независимость иной раз ей приходилось отстаивать. В нем шевельнулась даже симпатия к этой девочке – судя по всему, она была не робкого десятка.

– Когда совсем поправлюсь, пойду наверх, – сказал он. – Что тебе оттуда принести?

Она сначала покачала головой – ничего, мол, не надо. Но он настаивал. И тогда она смущенно пробормотала:

– Яйцо.

Сначала он не понял. И в голове мелькнуло: он карабкается к гнезду вичухи, пытаясь похитить ее кладку, а разгневанная хозяйка гнезда пикирует на него с криком, выставив когти. «Ай да попросила. Ничего себе тихоня. Да нет, наверное, я ослышался».

– Прости, я не понял, – сказал он. – Повтори еще раз.

– Яйцо с игрушкой.

Он расхохотался. И никак не мог остановиться. На лице Ники сменялась целая гамма чувств – от обиды и недоумения до такого же веселья.

– Киндер-сюрприз, что ли? – На душе у него впервые за долгое время вдруг стало легко.

– Вроде да. Оно открывается, а внутри игрушка.

– Там же шоколад уже несъедобный давно, – хмыкнул он.

– Мне не для еды. Я их собираю.

И Ника, достав жестянку, в которой когда-то, видимо, хранился чай, показала сталкеру свои богатства – несколько пластиковых фигурок животных, еще каких-то мультяшных персонажей. Девушка перебирала их с таким видом, будто это были настоящие сокровища. Эта жестянка кочевала с ней давно, Ника прихватила ее с Красной линии в числе самых дорогих вещей. Они с девчонками увлекались там коллекционированием таких фигурок, выпрашивая их у родителей, отыскивая на прилавках. Когда попадались одинаковые, можно было поменяться с кем-нибудь. Ника сначала боялась их показывать даже Мусе, но потом убедилась, что у девчонки к ним интерес другого рода – она пыталась изобразить их на клочках бумаги, а не стянуть.

«Удивительно, – подумал Датчанин, – как угадали производители. Искусственные яйца с пластмассовыми эмбрионами до сих пор занимают умы маленьких – и больших – детей».

– Ладно. Поищу, – отсмеявшись, пообещал он.

С тех пор Датчанин пошел на поправку. Как ни странно, он давно не чувствовал себя так спокойно. Просыпаясь среди ночи, он слышал дыхание Ники, сопение Муси – и засыпал снова. Иногда он разговаривал с девушкой – расспрашивал о порядках на Красной линии. А ее интересовало, что делается наверху, – и он терпеливо отвечал на ее вопросы. Она казалась ему неглупой – тем удивительнее было, что она верила в Черного Машиниста, во всех этих призраков, которыми пугали вечерами у костров досужие люди. Зато она, как оказалось, знала много такого, о чем он раньше никогда не слышал. Например, он не знал, как относиться к ее рассказу о том, что по подземельям шныряют полуголые дикари – дети Червя, – способные одним взглядом, равно как и отравленными колючками из трубок, остановить любого. Ему случалось слышать, что иногда люди бесследно исчезали, а кого-то находили иной раз скрюченным и одеревеневшим. Но он так и не мог решить для себя – действительно ли существуют какие-то одичавшие люди, скатившиеся почти до уровня животных, или это проделки каких-нибудь Невидимых наблюдателей, о которых тоже любили шептаться в метро.

Он рассказывал Нике, как хорошо наверху летом, когда все цветет и зеленеет. Да и зимой, в общем, тоже было неплохо. А раньше было еще лучше, потому что не приходилось опасаться монстров. И не было нужды цеплять на себя противогаз, можно было дышать полной грудью. И на поверхности можно было находиться не только ночью, но и днем. Нет, ночь, конечно, тоже прекрасное время, но в темноте многого не разглядеть.

– Я все равно не понимаю, как можно ходить наверх, – говорила Ника. – В туннеле хотя бы по бокам есть стены. На тебя могут напасть спереди или сзади. А сбоку не могут.

– Могут еще сверху или снизу, – хмыкал сталкер. – Разве ты не слышала о гигантских червях, которые утаскивают людей под землю?

У Ники глаза делались круглыми от страха.

– А почему ты говоришь, что раньше не было чудовищ? – спрашивала она. – Я вот читала одну книгу про дочь короля – там были.

– Что, ее унес трехголовый змей?

– Нет. Она сама была чудовищем. Ее, кажется, прокляли в детстве, и она вроде как бы умерла, но не совсем. По ночам вставала из гроба и убивала людей, пила их кровь. И вот один колдун взялся ее расколдовать. Она и его хотела загрызть, но он успел ее спасти, и она стала обычной девочкой и ничего не помнила. Все это называется – магия.

Датчанин задумался: «Трудно понять, какая именно книга ей попалась – может быть, даже сказки Андерсена. А может, повести Гоголя. Нет, с панночкой, кажется, все кончилось плохо – значит, скорее всего, что-то другое».

– Все это называется – фэнтези, – сказал он. – Это раньше люди придумывали себе страшные сказки, чтобы пощекотать нервы на сон грядущий. Наверное, оттого, что им чересчур спокойно жилось. А может, наоборот, – чтобы отвлечься от тревоги за будущее. Сочиняли, как здесь, про Мамочку и Черного Машиниста. А сказка возьми, да обернись былью.

– Значит, Черный Машинист – это тоже может быть правдой?

Датчанин не знал, что отвечать. Ника иной раз ставила его в тупик со своей бесхитростной логикой. В то же время иногда ему казалось, что она видит самую суть вещей, не отвлекаясь на мелочи. Когда идешь по туннелю в одиночку, любой бомж может сойти за Черного Машиниста, любая нищенка – за Мамочку. Детей пугали этими призраками, как раньше пугали Бабой-ягой, чтобы они не вздумали убегать от взрослых в неизвестные места, где их могла караулить опасность. И не все ли равно, какой лик был у этой опасности – иногда реальность оказывалась страшнее самого жуткого вымысла.

Иногда Ника куда-то исчезала, оставляя его на Мусю. У нее это называлось – делать дела. Когда возвращалась, приносила еду. Датчанин корил себя за долгий отдых – надо было вставать на ноги и расплачиваться за ее гостеприимство.

Он уже иногда выходил из палатки – размяться. Как-то столкнулся с Кармен.

– Надо же, оклемался, – приветствовала она его. – Ну, как разбогатеешь – заходи.

– Посмотрим, – буркнул он.

– Те чё, обиделся, что ли? Ну прости, ты ж понимаешь – ничего личного. Работа не ждет.

– Ну, иди, работай, – кивнул он. – Перевыполняй норму.

Вскоре он почти совсем пришел в себя. Но одновременно начало возвращаться то противное сосущее ощущение пустоты, когда казалось, что чего-то не хватает. Датчанин знал это ощущение и боялся его. Он-то думал, что с прежней зависимостью покончено навсегда. Но теперь оказывалось, что нет.

И один раз он не выдержал. Нашел знакомого поставщика и в долг попросил у него дозу. На душе сразу полегчало, внутри стало тепло. «В сущности, все складывается неплохо, – думал он. – Не сегодня – завтра пойду наверх, потом рассчитаюсь с девочкой. А дальше… а дальше посмотрим».

Но когда Ника увидела его таким – благодушным, с расширенными зрачками, – она в отчаянии разрыдалась. Она таких повидала немало и знала, чем рано или поздно кончают те, кто подсел на «веселые» грибочки.

– Что ты сделал? Как ты мог? – кричала она. – Травница сказала, что если ты месяц выдержишь без грибов, то больше их не захочешь! Тебе надо было продержаться совсем немного!

Честно говоря, для Ники месяц был очень относительным временным понятием. Она пыталась считать дни, рисуя палочки угольком на листочках, но листочки то и дело терялись, и она сама точно не знала, сколько прошло времени с тех пор, как она первый раз дала сталкеру настой Оксы. Знала только, что месяц – это очень долго.

Датчанин сперва изумленно уставился на нее – рассердился, что девчонка решила учить его жить. Но потом принялся ее утешать:

– Да ладно, не бери в голову. Мне иногда это нужно, чтобы расслабиться. Ничего со мной не будет.

– Как – ничего? Да ведь ты уже от этого чуть не умер.

– Может, лучше бы умер, – мрачно буркнул он. – Все равно не живу, а мучаюсь. И тебя мучаю.

– А ты не мучай меня, – голос ее дрогнул.

– Пойми, я не знаю, зачем жить. Хочется что-то сделать – но что? Отправиться, что ли, других выживших искать. Ведь есть и другие города – не верю я, что там все мертвы, а жизнь есть только в столице.

– Какие города? – спросила Ника.

– А вас в школе географии не учили?

– У меня пятерка была, – обиделась она. – Я все знаю. Вот, слушай: на Динамо и Соколе живут свиноводы, на кольцевой – торговцы…

– Не обижайся, но у вас была какая-то другая география. А что, по-твоему, за границами города, который наверху?

Она задумалась, а потом уверенно сказала:

– Лес.

– А за лесом?

– Ничего. Развалины и мертвые.

– А я не верю. Знаешь, у холодного моря стоит – вернее, стоял раньше – город Питер. И там тоже есть метро. Я все хотел отправиться туда, поискать других выживших. Теперь, наверное, самое время. Ничто меня тут не держит.

И увидел, как она дернулась.

– Не обижайся, – торопливо сказал он, злясь на собственную бестактность, – я тебе очень благодарен.

– Это ничего, не обращай внимания, – сказала она почти надменно. И он почувствовал чуть ли не нежность, глядя на ее усталое лицо. – Лучше скажи, где все-таки искать этого твоего шамана? Раз травница тебе не помогла, то, может, он сумеет вылечить? А то как ты пойдешь – больной?

– Забей, – буркнул он. – Сам справлюсь. «А то ведь найдет, с ее-то упорством, – подумал он и даже развеселился. – Где-нибудь среди мутантов Филевской линии. Трехрукого и с крыльями за плечами».

– Спасибо тебе, – уже серьезно сказал он. – Не думай, что я не понимаю, как тебе со мной было трудно. Вот приду в себя окончательно, начну работать – и расплачусь с тобой за то, что ты для меня сделала.

Тут она вдруг всхлипнула.

– Как ты можешь? Расплачусь? После всего, что у нас было?

– Нет, я понимаю, что за твою заботу я твой должник навеки. – И тут до него дошло. – А что у нас было? – настороженно спросил он.

Она потупилась. «Значит, он и этого не помнит. Не помнит, как горячими руками вцепился ей в плечи, словно только она могла его спасти, как, целуя, упорно называл Машей». Слезы покатились по ее щекам.

– Ну, полно, не плачь, – утешал он девушку, а в голове крутилось почему-то: «После всего, что между нами было, я как честный человек должен…»

Она, наконец, успокоилась.

– Может, есть хочешь? – спросила неуверенно.

Есть ему не хотелось. Но он кивнул.

– Сейчас принесу, – она выбралась из палатки. Он смотрел ей вслед. Впервые за долгое время в голове прояснилось. И он вспомнил то, что так старался забыть.

Машу тошнило по утрам. И однажды он понял, в чем дело. Она ликовала. А он был вовсе не рад.

– Ты пойми, я не знаю, что от меня родится. Я столько раз ходил наверх. Я боюсь.

– Значит, ты не хочешь ребенка?

– Я не знаю. Просто боюсь.

Эти разговоры повторялись чуть ли не каждую ночь. И однажды она не выдержала. Пришла бледная, легла, отвернулась лицом к стене, дышала тяжело.

– Где ты была?

– Неважно. Я сделала все, как ты хотел. Ребенка не будет.

Он так и не узнал, к кому она обращалась. Может, к какой-нибудь знахарке. Врачи стали бы задавать вопросы, уговаривать. Такие у них были установки. Население метро и так неуклонно сокращалось.

Она умерла на следующий день. Он отнес ее наверх. Запалил огромный костер для нее, и с тех пор ему стало все равно, что с ним будет. Тогда он и начал есть эту отраву. И ему почти удалось забыть. А теперь, когда в мозгах прояснилось, – вспомнил. Лучше бы он не вспоминал. Лучше бы Ника не пыталась вытащить его из этого омута. Ведь как только разделаешься с одной бедой, тут же начинают терзать другие.

«Я виноват в том, что жена умерла. А теперь и эта девочка льнет ко мне. Хочет поймать в ту же ловушку. И все это кончится плохо – к гадалке не ходи. Она тоже захочет ребенка, а когда младенец родится мертвым или уродом, страдать будем мы оба. Я вообще больше не хочу ни к кому привязываться – это слишком больно. Смерть Маши меня почти доконала, еще одной такой потери я просто не выдержу. Почему жизнь так устроена, что едва к кому-нибудь привыкаешь, судьба тут же отнимает у тебя близкого человека? А в подземке жизнь человеческая вообще ничего не стоит, поэтому глупо прикипать душой к кому бы то ни было. Скольких я уже потерял? Сколько нитей, связывающих меня с жизнью, оборвалось? С едва знакомыми навек прощаться легче, с близкими – почти невыносимо. Значит, надо обходиться без привязанностей, не подпускать к себе никого. История не должна повториться. После всего, что у нас было, я как честный человек должен бежать от нее как можно скорее и как можно дальше для ее же пользы – чтобы не погубить и ее заодно. Я с собой-то не знаю, что делать – не хватало мне еще за эту дурочку отвечать».

Ему быстро удалось убедить Нику, что он уже почти поправился. Она следила за ним неотступно – хотела помешать ему принимать грибной порошок. Пока Сергей лежал в беспамятстве, обыскала его вещи и выкинула остатки «дури». Но он знал, где взять еще.

И однажды, ближе к вечеру, снова услал Нику к Оксе. Попросил еще трав – мол, те, что она принесла, помогают замечательно.