Глава 30

Обман

После этой обстоятельной беседы Ретт получил три одеяла и довольствие в виде обычного солдатского пайка, а время от времени ему приносили даже газету. Эдгар Пурьер навестил его дважды, но больше не устраивал ужинов возле виселицы. И хотя он по-прежнему требовал от Ретта передать полученные от доставок через блокаду прибыли федеральным властям, самый убедительный аргумент — что Ретта иначе повесят — с каждым днем становился все менее определенным. К изумлению Руфуса Буллока, влиятельные сенаторы действовали в пользу Ретта. К Новому году уже никто, за исключением самого капитана Батлера, не вспоминал о том, что именно он застрелил Туниса Бонно.

Свежим январским утром капитан Джеффери постучался в дверь с сообщением:

— К вам посетитель, капитан Батлер. «Сестра» Скарлетт желает вас видеть.

При этом Джеффери ухмылялся, как школьник.

— Дорогая Скарлетт! Как это мило, когда сестры приходят навестить, — отозвался Ретт, еще не собравшись с мыслями.

— Очень… впечатляющая женщина, — заметил Джеффери, передавая ему куртку.

О Скарлетт! Она была его новым миром. И солнечным светом, и надеждой, и всем, чего он только желал; страшные испытания, которые ему пришлось пережить, отодвигались в прошлое.

Двое мужчин спустились по лестнице пожарной части, миновали часовых и вышли на холодную улицу. Воодушевление, которое теперь охватило Батлера, вместо некогда настороженного по отношению к Скарлетт чувства, заставило его широко улыбаться.

— Доброе утро, сэр. Не правда ли, великолепное утро? — обратился Батлер к покрытому грязью вознице, чей перегруженный фургон утонул в той же грязи по самые оси. Возница только зыркнул на него.

Ретт приподнял шляпу перед двумя леди из Атланты, которые не были чересчур озабочены демонстрацией пренебрежения по отношению к ненавистным солдатам-янки и оттого решили выказать его капитану Батлеру.

Вверх по знакомым ступенькам в помещение штаба федералов, поворот направо и затем в приемную, где множество незнакомых солдат и она — Скарлетт.

Увидев ее, Ретт Кершо Батлер забыл и себя, и все уроки сердечной боли. Они так давно не виделись, что, казалось, прошла целая жизнь.

Скарлетт была в платье из бархата цвета лесного мха и в шляпке без полей с несколькими яркими перьями.

И она находилась здесь, в одной комнате с ним. Сама пришла к нему. Ее улыбка. Вся она.

Он едва удержал слезы.

— Скарлетт! — Он поцеловал ее в щеку. — Моя дорогая маленькая сестричка.

Незнакомый капитан-янки запротестовал:

— Совершенно против правил. Встреча должна происходить в пожарной части. Вам известен приказ.

— Ради бога, Генри, — отозвался Джеффери, — леди там просто замерзнет.

Для приватности беседы между братом и сестрой Том Джеффери выставил из войсковой канцелярии, которая раньше служила дворецкой, обоих караульных. Свет туда проникал через единственное окно, на штукатурке хорошо были заметны светлые полосы от посудных полок. Связки воинских приказов висели теперь на гвоздях, вбитых в деревянные панели.

Когда Ретт наклонился, чтобы поцеловать Скарлетт, она отстранилась.

— Только в лоб, как примерный брат.

— Спасибо, нет. Предпочитаю подождать, в надежде на лучшие времена.

Ретт Батлер снова ощущал себя молодым. Словно все опять возможно и мир вокруг новенький, с иголочки.

Скарлетт поведала, что Тара прошла невредимой через военное лихолетье. Сказала, что с ее сыном Уэйдом и маленьким Бо Мелли все в порядке и что в Таре дела ведет умелый управляющий Уилл Бентин.

— А как поживает мистер Эшли Уилкс?

Небрежным тоном Скарлетт ответила, что миссис Уилкс была рада, когда Эшли вернулся домой. Мистер Уилл Бентин сейчас ухаживает за ее сестрой Кэрин. А Сьюлин по-прежнему преследует старого холостяка Фрэнка Кеннеди.

Ретт усмехнулся.

— Старина Фрэнк, может, и скучноват, но у него есть деньги.

Скарлетт поморщилась.

Помолчав, она произнесла очень тихо, Ретту пришлось склониться, чтобы расслышать ее:

— Мама умерла. От лихорадки. Она уже… была мертва, когда я добралась домой.

Ее глаза наполнились слезами.

— Мне так жаль, дорогая. А отец, Джеральд, как он?

Скарлетт перевела взгляд вдаль.

— Джеральд нашел себе занятие.

Она что-то недоговаривает? Быть может, с ее отцом не так уж все и хорошо? Джеральд не мог не сдать за прошедшие годы.

Важно ли это сейчас? Скарлетт приехала к нему. Та, которая пренебрегала им, когда он был богатым и свободным, приехала навестить узника, лишившегося состояния, которого к тому же янки угрожали повесить.

Он сделал ей комплимент, сказав, что она выглядит чудесно. И попросил повернуться вокруг себя.

Прелестное зеленое платье приподнялось воздушным вихрем, и мелькнули кружева, украшавшие панталоны.

Ему пришлось сжать руки за спиной, чтобы удержаться и не обнять ее страстно, здесь и сейчас.

Она рассказала, как верные негры Тары укрыли в надежном месте в лесу скот, где громилы Шермана не сумели его обнаружить. И что на Таре собрали двадцать тюков чистого хлопка в прошлом году, а в этом ожидается еще больше, но (она вздохнула) на плантации все ужасно однообразно. Городская жизнь насыщенней.

Ретт подивился про себя, как Скарлетт могла заскучать, разве что перебрала уже всех деревенских кавалеров.

— О Ретт, я проделала весь этот путь сюда не для того, чтобы болтать всякие глупости. Я так тревожилась о тебе. Когда же тебе позволят покинуть это страшное место?

— А когда позволят, что тогда?.. — спросил он тихо, наклонившись ближе.

Скарлетт подняла руку и нежно дотронулась до его щеки. И чуть царапнула. Удивленный, он взял ее руку в свою и повернул ладонью к глазам. Ладонь Скарлетт оказалась в недавно заживших ссадинах, кожа потрескалась, ногти обломаны. Он недоуменно всматривался. Она не противилась, когда он взял и другую ее руку и тоже ее повернул ладонью к себе. Точно такие же руки были и у него, когда он работал на рисовых полях Броутона.

У Ретта пересохли губы, сердце сжалось и превратилось во что-то твердое и недоброе. Бесцветным голосом он спросил:

— Значит, дела в Таре идут прекрасно? Чистая прибыль от хлопка столь велика, что ты можешь разъезжать с визитами?.. Зачем ты говоришь мне неправду?

Глубоко в ее поразительных глазах вспыхнуло пламя — как у загнанной лисицы при свете лампы.

— Да пусть меня повесят выше, чем Амана, тебе-то что?

Ретт отпустил ее руки. Комната, казавшаяся вначале большой, как надежда, превратилась в грязную клетушку, в которой находились лишь убийца Туниса Бонно и женщина-обманщица…

Деньги. Ей нужны только деньги. Конечно.

Она заговорила быстро, будто не поспевая словами за мыслями. Тара, ее любимая, ненаглядная Тара скоро будет продана за неуплату налогов, а у самой Скарлетт не осталось ни цента. Чудное бархатное платье она сшила сама из оконных штор.

— Ты говорил, что в жизни не желал никого так сильно, как меня. Если хочешь меня по-прежнему, я готова. Я сделаю все, что ты скажешь, только, ради бога, выпиши мне сейчас чек на предъявителя!

Просто чудо! Скарлетт О’Хара назначает цену своей любви. Триста долларов. Он бы мог насладиться своей вероломной возлюбленной за стоимость костюма из Лондона или довольно неплохой лошади. Да если подумать, то триста долларов — сущие пустяки, некоторые парижские куртизанки стоят подороже.

— У меня нет денег, — устало произнес Ретт.

Тогда она бросилась на него. Вскочила и издала вопль, заглушивший солдатский гвалт в соседней комнате. Ретт закрыл ей рот рукой и приподнял в воздух. Она брыкалась, стараясь при этом еще и укусить.

Ретт думал: «Она способна на все. В точности такая, как я».

Глаза Скарлетт закатились, и она упала в обморок.

Офицеры-янки поспешили оказать помощь молодой леди. Капитан Джеффери принес стакан бренди.

Покидая здание, Скарлетт О’Хара выглядела наказанным ребенком и казалась еще более потерянной в фальшивом пышном одеянии и шляпке с яркими перышками, позаимствованными — как стало понятно Ретту — у самого драчливого петуха со скотного двора.

Той ночью Ретту приснился сон, будто он убил маленькую девочку. Приставил ей ко лбу револьвер и нажал на курок.

Две недели спустя, когда капитан Джеффери принес новость, что Скарлетт тайно обвенчалась, он был озадачен:

— Разве ваша сестра не говорила вам о своих планах на замужество?

Ретт удержал себя от мгновенного ответа.

Капитан похлопал Ретта по плечу:

— Наверное, мисс Скарлетт опасалась, что старший брат мог бы не одобрить ее выбор. Хотя Фрэнк Кеннеди, безусловно, настоящий джентльмен. — Капитан Джеффери почесал за ухом. — Я только немного удивляюсь, как женщина, подобная вашей сестре, запала на привередливого старину Фрэнка, который к тому же должен был жениться на другой… Женское сердце! — Джеффери печально улыбнулся. — Кто его разберет?

— Если Кеннеди набрал триста долларов — я догадываюсь, что к чему.

Форзиции уже вовсю цвели, когда Руфус привез помилование. На нем стояла подпись сенатора из Коннектикута, который не слыл склонным к всепрощенчеству.

Руфус спросил:

— Во имя всего святого, Ретт, что ты ему написал в том письме?

Ретт смахнул пыль со шляпы, пролежавшей без употребления несколько месяцев, и надел ее набекрень.

— Руфус, наш сенатор сделал себе состояние на хлопковой подкладке для офицерских мундиров. Ты когда-нибудь интересовался, откуда сенатор брал контрабандный хлопок? — Ретт усмехнулся. — Давай наконец уедем отсюда. Уже весна.

Глава 31

Южная красавица

Лето выдалось засушливым. Кукуруза уродилась плохо, а хлопок едва ли стоило очищать от семян. Белые проповедники не могли объяснить прихожанам, отчего Господь отвернулся от Конфедеративной республики. Некоторые даже начали подумывать о самоубийстве, часть разуверилась в Боге и покинула кафедры. Негритянские проповедники вместе с прихожанами сочиняли красноречивые петиции в Конгресс, стремясь обрести обещанные права. Видные бывшие конфедераты, среди которых были генерал Уэйд Хэмптон из Южной Каролины и генерал Уильям Махоуни из Виргинии, высказывались за предоставление неграм права голоса, считая, что Юг необходимо восстанавливать совместными усилиями черных и белых. Однако генерал Джон Гордон из Джорджии и генерал Натан Бедфорд Форрест из Теннесси пользовались своим авторитетом для восстановления довоенных порядков.

Янки-идеалисты покупали билеты на поезда, идущие на Юг, желая внести вклад в дело образования негров и борьбы за их гражданские права. Конгрессмены-республиканцы, у которых друзья и родные пали от пуль конфедератов, жаждали мести. Оппортунисты всех мастей желали перевернуть труп Юга — посмотреть, не завалялось ли под ним еще что ценное, и стибрить под шумок.

Армия США передала вагоны и паровозы тем железнодорожным компаниям, которые она недавно разорила. И хотя железным дорогам Юга приходилось расплачиваться с рабочими окороками и мукой, пути спешно перекладывали, мосты и туннели восстанавливали, и хотя пассажирам и приходилось пока пересаживаться в другие вагоны на определенных участках пути, поезда не прекращали ходить.

На доходы от магазина Фрэнка Кеннеди Скарлетт О’Хара Кеннеди купила лесопилку. Впитывая средства янки, Атланта стремительно отстраивалась. Кирпич, портлендский цемент и известь шли за рекордную цену, и сосновые бревна из Северной Джорджии не переставая подвозили к лесопилке Кеннеди по Мариетта-роуд. Добропорядочные жители Атланты в беседах между собой фыркали, мол, «в этой семейке миссис Кеннеди носит штаны». Но Скарлетт была слишком занята, чтобы замечать пересуды. Она купила вторую лесопилку и уговорила Эшли Уилкса управлять ею.

Когда у супругов Кеннеди родилась дочь Элла, она своими чертами полностью походила на простоватого мужа Скарлетт.

После смерти Джеральда О’Хара восстановление Тары под руководством управляющего Уилла Бентина на деньги Скарлетт пошло полным ходом.

Однажды утром, когда Красотка Уотлинг глубже, чем обычно, засунула руку в ящик бюро, ее вдруг осенило, что она упускает замечательную возможность.

В тот день Макбет доставил белье невыстиранным; обнаружилось, что прачка сбежала со странствующим шоу «Научное средство от всех болезней доктора Джуитта». А на дне ящика бюро Красотка нащупала пергаментный сверток с платьем. Отогнув уголок бумаги, она увидела богатую серую ткань платья, давным-давно подаренного ей Реттом. У Красотки даже занялся дух, и она села, продолжая соображать: «Скарлетт О’Хара теперь стала Скарлетт Кеннеди. У них родился ребенок. Брак Кеннеди, должно быть, продлится до самой старости Скарлетт».

Почти до ночи Красотка бродила по дому, мурлыча бессмысленные песенки, пока Минетта не возроптала: в Новом Орлеане она была завсегдатаем в оперном театре, отчего «ум-па-па» и «о-дуда-дэй» Красотки резали ей слух.

— Ох, Минетта, — беззаботно откликнулась та. — Трудно ожидать от падшей голубки соловьиных трелей, верно?

К разочарованию нескольких постоянных клиентов, довольствовавшихся услугами удобной (и нетребовательной) партнерши, Красотка перестала принимать джентльменов. Стоило ей перейти на диету из овощей, хлеба и воды, как талия стала заметно тоньше.

Как-то после полудня Макбет отвез ее в дом Уилксов.

— Подъезжай с заднего хода, через проулок, — нервно попросила она.

Стоя перед калиткой огорода Уилксов, Красотка засомневалась. Кто она такая, чтобы обращаться с просьбами?

«Собственно, я Руфь Красотка Уотлинг, вот кто я», — подумала она. И, подбодрив себя таким образом, двинулась вперед мимо осенних грядок с зеленью Мелани и корзин с только что выкопанной картошкой.

Когда она постучала в заднюю дверь, шторка отодвинулась и на нее глянули глаза серьезного мальчугана. Он стоял, сунув в рот большой палец. В ответ на открытую улыбку Красотки мальчик отпустил занавеску и побежал в дом, крича: «Мама, мама!»

— Что такое, Бо, сладкий мой? Что-то не так?

Послышались женские шаги.

— Кто-то там есть, да, Бо? Как мило с твоей стороны сказать об этом мамочке!

Женщина, открывшая дверь, была удивительно тоненькая — даже слишком тоненькая, с огромными темными глазами.

— A-а… мисс Уотлинг. Что за приятная неожиданность!

— Миссис Уилкс, не желая вас смущать, я решила зайти с черного хода.

— Как вы могли смутить меня? Прошу, заходите.

Красотка зашла в кухню. Но когда Мелани предложила пройти дальше в гостиную, отклонила ее предложение.

— Благодарю, мэм, и в кухне будет вполне замечательно.

Глядя во все глаза на незнакомку, Бо обхватил ноги матери.

Мелани пододвинула ей табурет.

— Не желаете ли присесть? Чашку чаю?

У Красотки от волнения пересохло во рту.

— Если можно, стакан воды.

Мелани немного покачала рукоятку насоса, пока не полилась прохладная вода. Как вся колодезная вода в Атланте, она отдавала железом.

— Миссис Уилкс, благодарю, что согласились принять меня, я вас долго не задержу. Вы не такая заносчивая, как прочие леди, поэтому я подумала, что могу попросить вас…

Доброжелательная улыбка Мелани располагала к себе.

В вазочке возле раковины стояли свежие маргаритки, а через чисто вымытые стекла окон виднелся любовно ухоженный садик.

— Садик что надо, — сказала Красотка. — И овощи что надо.

— Благодарю. Возьмите с собой.

— Нет-нет, миссис Уилкс, я не о том, мне их не надо вовсе. — Красотка потупилась. — Просто хотела сказать, что они — самое то.

— Что ж, — кивнула Мелани, — обычно в это время я выпиваю чашку чаю. Не присоединитесь ли ко мне?

Она остановилась возле плиты, чтобы поправить решетку и подбросить дров.

Это была новомодная плита с водяным баком. Когда Красотка похвалила изобретение, Мелани заметила, что иметь постоянно горячую воду очень удобно. А на вопрос, нравится ли мистеру Уилксу управлять лесопилкой, ответила после секундной заминки:

— Мистер Уилкс был воспитан джентльменом.

Красотка осведомилась, по-прежнему ли мисс Питтипэт Гамильтон владеет домом за садиком, на что Мелани ответила утвердительно: мисс Питтипэт воспитала их с братом Чарльзом, поэтому, вернувшись в Атланту после войны, Уилксы были рады снять дом рядом с местом, хранящим столько воспоминаний детских лет.

— А мистер и миссис Кеннеди теперь живут вместе с мисс Питтипэт?

— Да, так и есть. На нас вдвойне снизошла благодать. Мы с сыном провели последний год войны на семейной плантации миссис Кеннеди, в Таре. — Помолчав, Мелани добавила: — Конечно, тогда Скарлетт еще не была миссис Кеннеди. Скарлетт — вдова моего брата Чарльза.

Красотке страшно хотелось спросить, счастливы ли Кеннеди в браке, но как это сделать, она не придумала. Лишь опустила чашку так порывисто, что та звякнула о блюдце.

— Миссис Уилкс, один джентльмен владеет моим сердцем…

— Замечательная новость! Мой собственный брак был таким счастливым, что я искренне сочувствую женщинам, не бывавшим замужем.

— До этого еще не дошло. Все дело в том, миссис Уилкс, — лицо Красотки светилось искренностью, — что мой джентльмен — джентльмен в полном смысле слова, только вот я не леди.

Мелани подумала какое-то время, прежде чем ответить:

— Не знаю, мисс Уотлинг, насколько важно это различие. Разве Господь не любит в равной мере всех своих детей?

— Может, Он и любит, только Его-то дети определенно любят не всех Его прочих детей. Обыкновенно, джентльмены любят себе леди, а прочие любят прочих же.

Желала бы Красотка быть столь же спокойной, как миссис Уилкс!.. А то она уже взмокла. Что, если капля пота сейчас потечет вниз по руке и миссис Уилкс заметит?.. Залпом выпив чай, она приступила к главному своему вопросу.

— Я пришла спросить вас, миссис Уилкс, вот о чем. Как мне стать леди?

Мелькнувшее на секунду во взгляде Мелани сомнение едва не убило все надежды Красотки, но улыбка хозяйки дома оставалась благожелательной.

— Я как-то об этом не думала. Разве для того, чтобы быть леди, не достаточно выглядеть и поступать как леди?

— Не знаю, миссис Уилкс. Вот почему я здесь.

— Но ваше… занятие…

— Я больше не принимаю клиентов. Лишь владею заведением.

— Ах так!

— То есть как мне научиться выглядеть леди? Я не знаю ни как держаться, ни как одеться, миссис Уилкс. Я даже не знаю, как леди должны думать! — Красотка беспомощно развела руками и почувствовала, как по ребрам пробежала капелька пота. — Миссис Уилкс, где я могу достать такое же платье, как у вас?

— Господи, мисс Уотлинг, быть леди — это куда больше, чем просто…

— Деньги у меня есть.

— Боюсь, денег тоже…

— Но если правильно одеться и с деньгами, можно с этого начать?

— Ну, думаю, можно попробовать…

На следующей неделе Мелани Уилкс проводила Красотку Уотлинг к самой лучшей портнихе Атланты. Мисс Смизерс была окторункой и до войны стала свободной цветной, что же касается правил приличия, то ни одна белая женщина не блюла их строже ее.

В эти дни большинство заказов поступало мисс Смизерс от жен саквояжников и офицеров-янки. Ателье располагалось в одноэтажном длинном здании на Митчелл-стрит. В приемной на одном манекене была надета изящная блузка с воротником-стойкой, а проволочный каркас второго был просто обтянут темно-коричневым муслином. Повсюду лежали рулоны самых разных тканей: пике, батисты, шерстяные ткани, шелковые фаи, бархат и парча, а альбомы с образцами громоздились стопками, выше изящной головки портнихи.

Она тронула одну из них и спросила:

— Какой фасон вас привлекает, мисс Уотлинг: из Парижа, Лондона, Нью-Йорка, Бостона?

— Это вы шьете для миссис Кеннеди?

— Да, а что?

— Мне хотелось бы чего-нибудь посередине между нею и вот, — Красотка показала на Мелани, — миссис Уилкс.

Когда портниха развернула столь нежно лелеемый новой клиенткой сверток, там оказалось подаренное Реттом платье серого шелка.

— О дорогая, боюсь, я не смогу его перешить, — проговорила мисс Смизерс, поднимая платье на вытянутых руках. — Линия ворота и лиф… К сожалению, ничего не выйдет. И обручи теперь не носят.

— А нельзя подыскать такую же ткань? Мне это платье подарил самый дорогой друг.

Мисс Смизерс собиралась было объяснить, что нет двух совершенно одинаковых видов ткани, что ее платье из французской материи, что… Однако при виде горящей во взгляде Красотки надежды портниха отступила.

— Я постараюсь, — сказала она.

Заказав еще платьев, блузок и жакетов, Мелани отвезла Красотку к немецкому башмачнику, который получил заказ на три пары обуви, причем одну из лакированной кожи.

Перед расставанием Мелани сказала:

— Боюсь, все же, Красотка, что быть леди — далеко не только уметь одеваться. Это определенное расположение ума, определенное поведение. Вам, по-видимому, намного больше известно… о подоплеке бизнеса и политики, чем положено знать леди. Джентльменам нравится думать о женщинах как об украшениях жизни, и если такому украшению вздумается вдруг перечить своему джентльмену, его никто не одобрит.

— Благодарю.

— Вам понадобится читать разные книги: романы, поскольку леди легкомысленны; поэзию, поскольку леди чувствительны; и проповеди, ибо нам свойственна добродетельность. — Мелани чуть замялась. — И ваша манера выражаться…

— То есть как я говорю?

— Подражайте героиням романов. Леди говорят так, как они.

Хотя ювелирная лавка мистера Белмонта сгорела и сейф оказался далеко не столь огнеупорен, как сулил изготовитель, Белмонт открыл новый магазин неподалеку от довоенного местонахождения. Красотка хотела приобрести серьги под ту камею, которую она ему показала.

— Они должны быть под стать броши. Это моя любимая вещь.

Истинные ювелиры проявляют не меньшую деликатность, чем гробовщики и священники. Белмонт восхитился брошью, словно видел ее впервые, и продал Красотке самые дорогие серьги с камеями из имеющихся в наличии.

Новые платья были из набивных тканей сдержанных оттенков. Блузки — из батиста и шелка, с кружевными воротничками. Встав перед зеркалом мисс Смизерс, Красотка не узнала леди, глядевшую на нее.

— Боже помилуй, — вздохнула она.

— Да, мисс Уотлинг, — улыбнулась довольная портниха. — Воистину так!

Осмелев, Красотка зашла в «Кимболл-хаус», самый новый отель Атланты. Люстры из сверкающего хрусталя висели там в вестибюле, а черно-белые шахматные квадраты пола устилали восточные ковры. Возле первого на всю Атланту лифта, приводившегося в движение паровой машиной, застыл носильщик. Хотя Красотка заметила нескольких джентльменов, наведывавшихся к ее девушкам, ни один из них не узнал ее. За чаем — «Очень освежает, вы не находите?» — сказала Красотка официанту — она скрытно наблюдала за настоящими леди: как они держат чашку, как кладут ложечку, как складывают салфетку.

Теперь она постоянно пила чай в «Кимболл-хаусе» по вторникам и четвергам, а однажды в воскресенье посетила службу в церкви. Не в епископальной Святого Филиппа, куда ходили Уилксы, а во второй пресвитерианской, где, как рассудила Красотка, должно быть попроще.

После службы она представилась священнику как миссис Батлер из Саванны, приехавшая в гости к родственникам из Атланты.

— Надеюсь, вы придете к нам снова почтить Господа, миссис Батлер, — сказал священник.

Тэзвелл Уотлинг писал матери о друзьях в английской школе, их занятиях, успехах команды по регби. Вскоре по прибытии в школу Шрусбери он заключил письмо следующими словами: «Когда капитан Батлер посещал Лондон после капитуляции конфедератов, он телеграфировал директору о своем желании навестить меня. Я попросил передать, что не стану с ним встречаться».

Начав свое преображение, Красотка написала сыну:

Дорогой Тэз!

Многих ли лордов и леди ты видел в Англии? Видел ли ты королеву Викторию? Мне бы очень хотелось увидеть королеву и все эти красивые замки.

Минетта занимается делами, пока я меряю модные наряды и распиваю чаи в «Кимболл-хаусе». Атланта стала такая современная! У них даже есть лифт!

Напиши, что ты думаешь об «Айвенго» сэра Вальтера Скотта. Смешная старая книга. Но мне она по душе.

Дорогой сын, в жизни твоей старушки Ма происходят сильные перемены. Никому не дозволяю говорить мне, кто я такая и что мне следует делать!

Кто знает, может, я даже выйду замуж кое за кого!

Скучаю о тебе, дорогой Тэз!

Любящая Ма,

Руфь Красотка Уотлинг.

Две недели из трех Ретт был в разъездах, и Красотка направляла адресованные ему письма в гостиницу Святого Николаса в Нью-Йорке, «Спортсвуд» в Ричмонде, и отель Святого Людовика в Новом Орлеане.

Когда же он находился в Атланте, Красотка специально задерживалась подольше в его кабинете: вязала, пока он разбирался с бухгалтерией, отвечал на письма и подписывал документы. Вычитав из «Книги для дам Годи» об английских традициях чаепития, она каждый день приносила Ретту поднос с печеньем, чашками и новым фарфоровым чайником.

Куртизанки обменивались понимающими взглядами.

В поисках работы в «Красную Шапочку» вернулась Лайза, сельская девушка, служившая у Красотки во время войны. Лайза призналась, что ей пришлось туго и она опустилась до простой шлюхи и пьянчуги. «Даже не могу передать, до какой мерзости я дошла». По ее словам, она не брала в рот ни капли спиртного уже шесть месяцев.

Через два дня Ретт спустился вниз и увидел Лайзу.

Облизнув губы, девушка сказала:

— Прошу вас, капитан Батлер, я больше не такая.

— Убирайся, — сказал Ретт.

Боясь, что он убьет ее, Лайза ретировалась столь поспешно, что даже не забрала свои вещи, которые Макбет потом связал в узел и отвез в увеселительное заведение, где она осела. Красотка не осмелилась спросить Ретта, отчего он выгнал девушку. Еще через несколько месяцев до нее дошли слухи, что Лайзу взял на содержание богатый пособник — лучшей участи, видимо, ей нельзя было и желать.

Через три дня после того, как Джорджия единогласно отказалась подписывать четырнадцатую поправку к Конституции, Ретту пришла телеграмма: «Отец умер сегодня. Похороны в пятницу. Пожалуйста, приезжай. Розмари».

— О Ретт, как мне жаль, — сказала Красотка.

— Мне, как ни странно, тоже, — произнес Ретт.

Глава 32

Миссис Элизабет преклоняет колена

Похоронных дел мастер оказался бессилен против запечатленной в чертах Лэнгстона Батлера ярости. Попытки бедняги приподнять и перевести черты лица усопшего в видимость приятного выражения не приводили ни к чему из-за бесповоротно опущенных углов рта, поджатых губ и насупленной верхней части лица, которые бальзамировщик не мог скрыть никакими ухищрениями.

Лэнгстон Батлер желал при жизни лишь почитания, покорности и власти. Он никогда не испытывал склонности к неуместному умилению угловатым полетом цапли, переменчивыми узорами на песчаном берегу, изумительной нежностью и плавностью изгибов женских рук. Всю свою жизнь Лэнгстон Батлер больше всего страшился попасть в глупое положение.

В голове Ретта крутилась строка из поэмы Теннисона: «Лучше все же любить и затем потерять, чем совсем никогда не любить».

Витражи церкви Святого Михаила сняли во время артиллерийского обстрела Чарльстона и до сих пор не вернули на место. На смертный одр Лэнгстона падали тени от светильников.

Когда церковные врата открылись для выноса гроба, острый луч утреннего света проник в алтарь и засветил нимбы вокруг голов выносящих. Все они были из того же поколения, что и усопший. Сецессионисты, нуллификаторы, чьи абстрактные политические теории пали перед кровавыми событиями.

Церковный двор был обнесен высокой железной изгородью, через которую некогда перемахнул Ретт на Текумсе, — сколько же лет тому назад?

Как легко он мог напороться сам или погубить лошадь об эти острия! Упасть, покалечиться или даже погибнуть! Он совсем не ценил тогда жизнь, словно безделушку, которую можно беспечно отбросить.

«Господи, — подумал Ретт, — неужто я был тогда в таком отчаянии?»

Его взгляд остановился на бедной Розмари. Слава богу, у сестры есть теперь сын. На какое-то время, по крайней мере, маленький Луи Валентин Раванель заменит для нее весь мир.

Ретт имел сведения об участии Эндрю Раванеля в делах Клана. Муж сестры становился все более одиозным. Эндрю был возмущен и обозлен ситуацией с «предателями», «правами южан», «ниггерами», «двурушниками-саквояжниками» до такой степени, что Ретт едва мог с ним поддерживать разговор.

Что произошло с тем Эндрю, которого он знал, отчего такие перемены? Куда исчез прежний снисходительный, смелый, романтичный юноша?

После похорон негры Лэнгстона Геркулес и Соломон куда-то исчезли. Джулиан Батлер задержался ровно настолько, чтобы поделиться с Реттом последними слухами из государственных кругов и заверить, что если тому вдруг потребуется какая-то юридическая помощь, то непременно…

Джулиан лишился всех волос. Его череп сиял, как только что снесенное яйцо.

Исайя Уотлинг уже помогал Элизабет Батлер подняться в фургон, когда Розмари неожиданно вмешалась:

— Мама, ты теперь останешься с нами. У нас много свободных комнат. Пособишь с малышом.

— А я могу? — Глаза Элизабет широко раскрылись, поблекшие губы растянулись в улыбке. — Правда? О, я даже не смела мечтать об этом. Розмари! — Она просительно повторила: — Ты позволяешь? Мне бы так хотелось остаться, так хотелось бы. Я стану посещать вечернюю службу в церкви Святого Михаила. Вечерняя служба такая мягкая и сердечная.

— Мисс Лизбет, — несколько нараспев сказал Исайя. — Разве мы не молились вместе? Не читали Библию и не возносили молитвы по утрам и вечерам?

— Верно, — ответила Элизабет, — но Бог хотел все сделать приятным. Вспомните, что сказал Иисус о лилиях полевых! Подставки для колен в церкви Святого Михаила добрее к моим старым коленям, чем голый деревянный пол в твоем доме.

— Я изготовлю вам подставку для колен сразу, как только мы вернемся в Брайтон, мисс Лизбет.

— Моя мать останется с Розмари, — твердо сказал Ретт.

Безжалостные глаза Исайи Уотлинга вперились в Ретта.

Элизабет счастливо лепетала:

— Дорогой Ретт, я всегда любила Чарльстон! Хотя, помнишь, ты говорил отцу, что единственная разница между чарльстонцами и аллигаторами в том, что аллигаторы показывают зубы, прежде чем укусить? О Ретт, ты был таким ренегатом!

Она хихикнула, прикрыв рот ладошкой.

Исайя Уотлинг прошелся языком по зубам, прежде чем ответить.

— Тогда я поеду, мисс Лизбет. Всегда, пока есть силы, я буду молиться за вас.

— О Исайя, — Элизабет Батлер говорила с ним как с дальним родственником, — да благословит Бог твое сердце.

Старик водрузил шляпу на голову.

— Мисс Розмари, надеюсь, вы станете хорошо заботиться о мисс Лизбет. Буду очень вам обязан. — Улыбка Уотлинга оказалась неожиданно доброй. — Мистер Ретт Батлер, — добавил он пророчески, — мой день еще придет.

Глава 33

Демократические вечера по средам

Три дня спустя, около десяти утра, Ретт спустился на кухню «Красной Шапочки».

— Доброе утро, дорогая Красотка.

Поцеловав ее в щечку, он вопросительно наклонил голову набок.

— Милое платье — приятно оттеняет цвет лица. И эта сетка для волос с ленточками!.. Даже чарльстонские леди не такие модницы. Молчи, Красотка, ничего не говори. У тебя есть пассия!

Красотка покраснела.

— Глупости. Кому нужна такая старая корова?

Взяв ее за руки, он улыбнулся той улыбкой, которую она так любила.

— Да хотя бы мне!.. А теперь выкладывай здешние новости. Что замышляют Руфус Буллок с республиканцами? Действительно ли саквояжники ограбили железную дорогу Джорджии, а Эдгар Пурьер лоббирует интересы Пенсильвании? Что собираются янки делать с Кланом?

Красотка сварила кофе и рассказала о последних событиях в городе. Во дворе Макбет, насвистывая, обихаживал лошадей скребницей.

Красотка спросила:

— А папа был на похоронах?

— Был. С твоим восхитительным кузеном Джоузи.

— Сыном дяди Авраама.

— Джоузи Уотлинг — весьма опасный молодой человек.

Красотка налила Ретту еще кофе.

— Я не видала дядю Авраама с тех пор, как мы уехали из Манди-Холлоу. Дом, где я родилась, всего в каких-то — то есть всего лишь — пяти милях от Джонсборо, но мне никогда не хотелось навестить его. По-моему, кузен Джоузи вершил что-то ужасное на войне.

— Я слышал, Джоузи вступил в Клан.

Красотка пожала плечами.

— Как и Арчи Флитт, и Фрэнк Кеннеди, и мистер Эшли Уилкс. Теперь у половины джентльменов Атланты в шкафу припрятан белый балахон. Как поживает твоя сестра?

— Замкнута. Рассеянна. — Ретт с удовольствием потянулся. — А что тут творит Клан?

— Макбет больше не развозит офицеров-янки по домам, какими пьяными они бы ни были. По ночам неграм опасно выходить на улицу. Вот позапрошлой ночью мы уже закрылись, но послышался какой-то шум, поэтому я высунула голову из двери на кухне и увидала возле ручья всадников — пятнадцать или двадцать, все в белых балахонах и остроконечных колпаках. Они направлялись не к нам, но перепугали меня до смерти.

— Янки не должны дозволять вооруженным молодчикам терроризировать округу.

Красотка подошла к леднику за миской с яйцами.

— Как бы то ни было, милый Ретт, на улице светит солнышко, впереди ясный день, и я собираюсь приготовить тебе завтрак. У нас есть деревенская ветчина, омлет сготовится за пару минут.

Ретт отодвинулся от стола.

— Прости, Красотка, у меня дела в городе. Я купил долю в Фермерско-торговом банке и собираюсь проверить свои инвестиции.

— Как бы не так! — решительно заявила она, поразившись собственной смелости. — Капитан Ретт Батлер, сядьте-ка за кухонный стол! Ваши чертовы дела и вполовину не так важны, как рассказ о похоронах отца, о мисс Розмари и всем прочем.

Пристыженный, Ретт снова устроился за столом.

— Хорошо, Красотка, думаю, неплохо кое-что съесть.

За завтраком они беседовали, словно давно женатые супруги.

— Так как там папа?

Ретт пожал плечами.

— Ничуть не переменился. Я отверг его предложение забрать мать в Броутон. Будь он другим человеком, я бы даже сказал, что он с ней ласков. — Он сделал глоток кофе — Эндрю не допускает свободных негров в свой дом, чтобы от кандидатов отбоя не было. Его «принципы» означают, что Розмари должна одна ухаживать и за младенцем, и за престарелой женщиной.

Погрузившись в воспоминания, Красотка смягчилась.

— Эндрю был таким нежным, Ретт…

— Ну, теперь он Великий Магистр. Аристократы Чарльстона бессовестно льстят ему на публике, но никто не приглашает его к себе в дом.

— Бедный Эндрю.

Ретт смял салфетку возле тарелки.

— Ты по-прежнему о нем думаешь?

— Я думаю о той девушке, какой я была. — Красотка сморгнула. — И надеюсь, что она где-то внутри меня еще живет. Скажи, Ретт, можешь ли ты простить отца за то, что он сделал с тобой?

— Простить? Милая Красотка, я простил его много лет назад. Лишь глупец ничего не прощает. И лишь безнадежный глупец забывает. — Ретт сверкнул широкой улыбкой. — А теперь позволь мне рассказать тебе о моем племяннике, юном Луи Валентине Раванеле. Ну и легкие у этого мальчишки…

Той ночью, лежа в постели, Красотка Уотлинг заснула с улыбкой на устах: подушкой ей служил комплимент Ретта: «Да хотя бы мне».

Как всегда, накануне Нового года, за бокалом шампанского, Красотка выплатила Ретту его долю доходов от заведения. И так же, как всегда, напомнила, почему она так его назвала.

Когда же она предложила проверить свои расчеты, Ретт сказал:

— Красотка, если бы мне надо было проверять тебя, я бы завел другого партнера.

Той ночью оба они немного опьянели.

Когда Ретт был в городе, в «Красной Шапочке» устанавливалась более приятная и приветливая атмосфера. Обычно Ретт работал до вечера за столом, после чего отправлялся в салун «Лучшая девушка сезона», где ужинал и до полуночи играл в карты.

Когда приходили письма от Тэза, Красотка клала их Ретту на стол, а на следующий день он их возвращал, ничего не говоря, даже те, где юноша жаловался на свою незаконнорожденность.

Уединившись в будуаре, Красотка читала романы. Мистер Теккерей ее не задел, зато понравился «Оливер Твист» Диккенса. Когда она перевернула последнюю страницу, глаза ее были влажны от слез. Она прочла романы Готорна и как-то промозглым февральским вечером, после того как миссис Элсинг грубо обошлась с ней в Банке Джорджии, сказала Ретту:

— Теперь я знаю, как чувствовала себя бедная Эстер Принн.

Ретт поднял бровь.

— Какая Эстер Принн, Красотка?

Март налетел как лев. Конгресс Соединенных Штатов распустил законодательное собрание Джорджии, и штат превратился в Военный округ номер три. Белые жители Джорджии поносили Руфуса Буллока и его республиканцев как предателей.

Той холодной весенней ночью в Атланте было неспокойно. Часовые федеральных войск слышали топот копыт там, где никаких всадников быть не могло; собаки то внезапно начинали выть, то так же внезапно стихали. По небу проносились облачка, а дым над трубами клонило то в одну, то в другую сторону.

Посетители в «Красной Шапочке» нервно дергались, словно ветви вяза на ветру, хлеставшие стены заведения. Обычно болтливые, офицеры-янки как воды в рот набрали, а молчаливые клиенты, напротив, так и сыпали словами. Минетта не успевала наливать бренди. Офицеры заходили, сидели пару минут, потом уходили. Каждого новопришедшего они обступали и шепотом расспрашивали.

Вечером на какую-то белую женщину напали неподалеку от Шантитауна, где живет много освобожденных негров. Услышав эту ужасную новость, Элоиза упала в обморок, и ее пришлось приводить в чувство нюхательной солью. Куртизанки жаждали услышать подробности: что сталось с той женщиной — ее изнасиловали? Избили? Убили совсем?

Красотка, уютно устроившись у себя в спальне, читала «Холодный дом» Диккенса, когда вдруг с крыльца донесся страшный шум. Она поспешила накинуть розовый халат и спустилась в гостиную, как раз когда все посетители выходили черед парадную дверь во двор. Возле ворот слезал с коня патрульный.

— Вы их арестовали, Боб?

— Нет, но застрелили нескольких. Ура!

Красотка протолкнулась на крыльцо.

— Что здесь происходит? Подумайте о соседях! Заходите внутрь! Все заходите!

Офицеры не обратили никакого внимания на ее призывы.

— Скольких вы убили?

— Не знаю. Они их утащили.

— А сколько наших ребят пострадало?

— Каллагэн и Шмидт. Шмидту попали в живот.

— Капитан Джеффери их узнал, им некуда деваться. Капитан Бейтсон расставил всюду патрули. На сей раз мерзавцам не уйти!

В ухо Красотке кто-то горячо зашептал:

— Мисс, идемте скорей.

Шрам Макбета совсем побелел, выделяясь на темной коже.

Красотка последовала за Макбетом через дом в конюшню. Едкий запах пота долго скакавших лошадей и медный привкус свежепролитой крови тошнотворно ударили в нос.

— Их лошади у нас в стойле, — хрипло прошептал Макбет, — я их растираю.

— Погоди, Макбет! — сказала Красотка, но негр шел дальше.

Перила лестницы, ведшей в кабинет Ретта, были измазаны кровью, и женщина машинально вытерла их полой халата. Она толкнула дверь кабинета и встретилась с испуганным взглядом нескольких человек.

Доктор Мид прощупывал рану на плече Эшли Уилкса. Муж Мелани Уилкс лежал с побелевшими от боли губами на кушетке, а Ретт, стоя возле него на коленях, бросил в ведро одну окровавленную тряпку и стал промакивать рану другой, чистой.

Хью Элсинг прошипел:

— Мы хотели проучить ниггеров, чтобы они держали свои черные лапы подальше от наших женщин.

Доктор Мид искал в сумке щипцы.

— Уилкс, — сказал он, — будет жутко больно. Хочешь, дам кожу закусить? Кричать нельзя.

Эшли мотнул головой, отказавшись.

Ветви большого вяза скребли по дощатым стенам, словно метлой. Ретт поднял глаза.

— Прости, Красотка. Не знал, куда еще их девать. Янки преследовали по пятам.

— А ты? Разве ты был с ними, Ретт?

— Я? С ку-клукс-клановцами? — фыркнул он. — Я играл сегодня в покер с двумя капитанами, которые были пьяны и не могли держать язык за зубами. Они вроде следили за этими джентльменами. Бравые клансмены собирались проскакать через весь Шантитаун, стреляя каждого негра, который не успел бы убраться с пути. Янки устроили им ловушку. Я двинулся их предупредить, но джентльмены уже туда въехали, — пожал Ретт плечами. — Тогда я решил спустить пружину раньше, чем это сделают янки. Револьверы мистера Кольта производят массу шума. Янки приняли меня за целую бригаду!

Эшли выгнулся под зондом доктора Мида, и Ретту пришлось применить всю свою силу, чтобы его удержать.

Хью Элсинг стоял на своем:

— Четырнадцатая поправка предоставляет право голоса неграм и отбирает его у всех, кто был на службе у Конфедерации. Мы под пятой завоевателей…

Ретт взвился:

— Если бы не ваши женщины, я бы дал всех вас повесить! Что, черт побери, вы собирались сделать?

Передняя дверь хлопнула, из нее вывалились офицеры, распевая «И перед самой битвой, матушка моя…»

В комнате установилась такая тишина, что, когда пуля звякнула о ведерко, все подскочили. Ретт ладонью заглушил стон Эшли. Внизу какой-то янки зашел за угол помочиться и напевал, пока струйка не перестала бить об землю.

Красотка коснулась руки Ретта.

— А мистер Уилкс… как он?

— Выживет. Боже, ну и переделка! В подвале дома старого Салливана два трупа. Я запихнул их балахоны в трубу камина. Эта братия собиралась якобы на «Демократические вечера по средам». Очень умно, ничего не скажешь! Встречались, чтобы решить, какого зарвавшегося негра необходимо одернуть… Этих тупиц могут вполне повесить за сегодняшние труды.

Лицо старика Мерриуэзера побагровело.

— Достань нам лошадей, Батлер! Мы заплатим. И бежим сегодня же ночью. В Техас.

Красотка не могла забыть, как добра была к ней миссис Уилкс, и спросила:

— А нельзя ли просто сказать, что они всю ночь провели здесь?

Ретт презрительно фыркнул.

— Самые видные джентльмены Атланты в публичном доме?

— Мои девушки… мои куртизанки поклянутся, что джентльмены были с ними. Они приходят к ним сюда — каждый вечер по средам, так ты сказал? — и приглашают всего нескольких девушек. Господа «демократы по средам» очень умеренны в своих вкусах.

Ретт несколько секунд прокручивал в голове ее мысль, а потом расплылся в широчайшей улыбке, какую Красотка когда-либо видела.

— Надо же, мисс Красотка! И что только скажут люди?

Доктор Мид выглянул наружу и задернул занавеску.

Ретт сделал знак испуганным и приниженным «демократам по средам».

— Самые респектабельные джентльмены Атланты, н-да. Вот так придумала. Красотка, ты столь же умна, как и хороша.

Когда доктор Мид забинтовал Эшли плечо, Ретт соорудил для его руки косынку и накинул на него плащ.

Спокойно раздавая указания, словно генерал Ли на поле боя, он распределил всем роли в представлении.

— Уилкс, если нам не удастся их убедить — тебя повесят. Янки будут поджидать тебя дома, поэтому мы должны быть очень пьяны, просто в стельку. Элсинг, можете сыграть пьяного дурня? Трезвого вам и играть не надо.

Ретт плеснул виски на рубашку Эшли, и запах спиртного перебил запах крови.

— Доктор Мид? Доктор Мерриуэзер? У вас ведущие роли!

— А я? — напомнил о себе Генри Гамильтон.

Ретт подумал с минуту, затем покачал головой.

— Прости, Генри, все роли со словами уже разобраны. Тебе остается роль помощника режиссера.

Вместе с Хью Элсингом Ретт помог Эшли спуститься по лестнице из кабинета во двор, где Макбет уже седлал коней. Холодный воздух оживил Эшли, и он сел верхом без посторонней помощи. В седле он было покачнулся, но выпрямился и сказал: «Достигни или умри, стараясь».

Когда они ускакали, Красотка сунула в ладонь вышибале «двойного орла» и сказала:

— Макбет, ты ничего не знаешь.

В его глазах застыли мудрость и понимание.

— Нет, мэм, я вовсе не знал, что миссис Кеннеди напугали сегодня вечером, не слышал, что клансмены собирались устроить стрельбу в Шантитауне, и ведать не ведал, что янки хотели их там подстеречь. Нет, мэм. Я всего лишь тупой ниггер.

— Ты сказал… миссис Кеннеди?

— Да, миссис Кеннеди, у которой лесопилки.

— Она… пострадала?

— Нет, мисс Красотка. Двое воров пытались ее схватить, но ниггер из Тары, Большой Сэм, убил одного и прогнал второго. Миссис Кеннеди только очень перепугалась.

— Только перепугалась?

— В Шантитауне одна испуганная белая леди может накликать массу бед.

Чутко прислушиваясь, чтобы не напороться на патруль федералов, трое всадников продвигались по темным улицам Атланты. На подъезде к дому Эшли Уилкса, казалось, сам воздух сгустился. Ветер взвихрял пыль под копытами коней.

— А теперь пойте, мои лицедеи, пойте! Пусть до янки донесутся звуки вашего веселья!

Ретт откинулся назад и загорланил ненавистную походную песню солдат Шермана:

Как темнокожие скакали, заслышав радостные звуки,
А индюки как болботали, попавши интенданту в руки,
Даже бататы, и те повылезли наружу — вот штука,—
Посмотреть, как мы идем по Джорджии.

— Элсинг! Черт тебя дери! Пой!

Так, распевая нестройными голосами гимн Шермана, трое пьяных подъехали к дому, где капитан Том Джеффери с солдатами собирался арестовать клансменов.

А в «Красной Шапочке» Красотка ставила акт второй.

Доктор Мид хотел отказаться играть предписанную роль.

— Я должен устроить драку… в публичном доме? Да я никогда не бывал в публичном доме!

— А жаль. Но вы теперь как раз в нем. Хотя выбор есть — виселица…

Когда Мид вылил на себя слишком мало виски, Генри Гамильтон окропил его так основательно, что почтенный Мерриуэзер даже убрал трубку в карман. Исключительно респектабельный Генри вытянул полы рубашек джентльменов из брюк, оторвал верхнюю пуговицу жилета старого Мерриуэзера и перекосил воротничок доктора Мида.

Красотка оглядела актеров.

— Парни, вы смотритесь как надо. У вас явно талант.

Вскоре после этого двое видных граждан Атланты, по всей видимости упившись до беспамятства, ввалились в гостиную Красотки, обмениваясь довольно неэффективными ударами. Красотка велела Макбету бежать за военными полицейскими. Поскольку некоторые из офицеров, задержавшихся в гостиной, должны были участвовать в поисках клансменов, последовал массовый исход, а тем временем Мид с Мерриуэзером вошли во вкус представления и уже нешуточно колошматили друг друга, изрыгая ругательства, в стенах «Красной Шапочки» почти никогда не слыханные.

Полицейские застали сцепившихся джентльменов, когда те уже катались по клумбе. Приглушенные угрозы и проклятия походили то ли на рыдания, то ли на истерический смех.

Пока полицейские разнимали дерущихся и арестовывали их, Красотка, заламывая руки, громко заявляла, что у нее вполне приличное заведение, а Макбету вполголоса напомнила:

— Ты ничего не знаешь.

— Совсем ничего, совсем тупой ниггер, — заверил ее он.

Примерно через два часа после ухода полицейских Арчи Флитт на двуколке привез тела двух убитых, которые он забрал из дома Салливана, на пустырь за «Красной Шапочкой».

— Ретту удалось обмануть янки? — нетерпеливо спросила Красотка.

Арчи сплюнул.

У Красотки от облегчения едва не подогнулись колени.

— А муж миссис Уилкс… он в безопасности?

— Вроде.

Красотка посмотрела на него пристальнее.

— Тебе не нравится мистер Батлер, верно?

— Раньше я был ему обязан. Теперь работаю на миссис Уилкс.

Макбет вместе с Арчи выгрузили тела на пустыре. Арчи положил разряженные пистолеты, из которых недавно стреляли, возле застывшей правой руки каждого и полил безучастные лица виски. Затем спросил Макбета:

— Ниггер, ты боишься Клана?

— О да, сэр. До жути боюсь.

— Этих двоих можешь не бояться. — Арчи ткнул труп ногой. — Они уже вполне «джентльмены».

И запихнул пустую бутылку под мышку мертвецу.

Газеты сообщили, что двое джентльменов из Атланты напились, поссорились и застрелили друг друга. Город ужаснулся.

Красотку и ее девушек призвали в штаб федеральных войск, где они поклялись на святой Библии, что подозреваемые в причастности к деятельности ку-клукс-клана Эшли Уилкс, Хью Элсинг, Генри Гамильтон, доктор Мид и почтенный Мерриуэзер действительно находились в «Красной Шапочке», развлекаясь в компании небезызвестного капитана Батлера, как всегда делали по вечерам в среду. Группа именовала себя «демократами по средам», дабы обмануть бдительность жен.

— Они всегда жутко буянят и к тому же редкостные скряги, — жаловалась Красотка.

Офицеры-янки не смогли сдержать усмешки. Те самые жители Атланты, которые смотрели на них свысока, теперь были публично унижены.

И после, когда уже жены офицеров-янки снисходительно улыбались женам «демократов по средам», эти гордые дамы-южанки с радостью отправили бы Ретта Батлера на виселицу.

Ретт Батлер переписал историю. Он преобразил Фрэнка Кеннеди, сделав из клансмена, убитого во время рейда в Шантитаун, драчливого пьяницу, погибшего в глупой ссоре на пустыре за борделем. На похороны Фрэнка Ретт Батлер оделся в темно-синий лондонский костюм и захватил щегольскую трость из ротанга.

— Нужно ли тебе туда идти? — бесцветным голосом спросила Красотка.

— Как же мне туда не идти? Как же не идти, дорогуша? Разве я не тот негодяй, что обвел янки вокруг пальца, одновременно выставив лучших людей Атланты сущими ханжами? Конечно, я пойду. И собираюсь ликовать.

— Мисс Скарлетт будет там?

— Где же еще быть скорбящей вдове Фрэнка?

У Ретта в петлице красовалась алая роза. Интересно, откуда он ее достал? В саду Красотки розы еще не распустились.

— Ретт, неужели ты… снова?

Он поцеловал ее в лоб. По-братски.

Похороны состоялись в три часа дня, но Ретт не вернулся в «Красную Шапочку». В тот вечер Красотка сидела за туалетным столиком и глядела на глупую, вульгарную женщину в зеркале. Та еще леди! И что только она думала?

В дверь просунулась голова Минетты.

— Мисс Красотка, ма шер, сегодня день расплаты…

— Да, конечно, — сказала Красотка.

Она расстегнула синее шелковое платье из фая и дала ему соскользнуть на пол. Вынула серьги с камеями из ушей и опустила их в бархатный мешочек. Потом нанесла румяна на щеки и карминово-красной помадой нарисовала губы шлюхи поверх своих.

Глава 34

Какая-то чертова ошибка

Ретт находился в Англии, когда Макбет попросил у Красотки разрешения перенести в его кабинет кое-какую старую мебель.

Красотка нахмурилась.

— Нет, нельзя. Капитану Батлеру потребуется его кабинет, когда он вернется.

Макбет сказал:

— Нет, мэм. Капитан Батлер сюда больше не вернется. Он, когда приедет, отправится к мисс Кеннеди.

— Дурень ты. Он от нее уже несколько лет как отказался.

— Как же, — хмыкнул Макбет.

Красотка получила от Тэза странное письмо.

Дорогая маман!

Я очень рад за тебя — и за себя, конечно. Капитан Батлер пригласил меня отпраздновать это событие в клубе «Брукс» с его английскими друзьями!

Твой любящий сын,

Тэзвелл.

За этим загадочным посланием — долгое молчание без всякого объяснения.

— Должно быть, какая-то чертова ошибка.

В стенах «Красной Шапочки» янки, саквояжники и экс-конфедераты поддерживали вежливое перемирие, но те же джентльмены, что называли друг друга по именам в гостиной Красотки, либо разъезжали с клансменами, либо в патрулях янки, их преследовавших.

В декабре Руфус Буллок выступил с обращением на конституционном съезде «черных и кофейных». Там тридцать семь негритянских делегатов переписали конституцию Джорджии. Впервые женщины получили возможность иметь собственность, приобретенную на свое имя, а негры-мужчины обретали право голоса. Газеты Джорджии высмеивали как самих делегатов, так и их способности, речь и манеры.

Негры-«выскочки» и белые республиканцы почувствовали на себе бич неудовольствия Клана. Лишь его члены да патрули янки перемещались по пустым улицам ночью.

На следующий день после Рождества Красотка получила письмо от Ретта — прежде он ей никогда не писал. Она отнесла конверт в спальню и налила себе бренди, прежде чем вскрыть.

Дорогая Красотка!

Не скажу, что мне легко писать эти слова, но лучше, если ты узнаешь новость от меня. Тэз в Новом Орлеане. Мальчик здоров, насколько мне известно, но страшно зол. И я не могу его винить.

Листок задрожал в руках Красотки. Тэз в Новом Орлеане?

Роб Кэмпбелл, мой банкир, шотландец, когда мы только повстречались, был младшим партнером в банке, но теперь у него своя фирма. Я ему доверяю, поэтому, решив прервать военную карьеру Тэза, написал Робу с просьбой помочь.

По высадке в Англии Тэза привезли в лондонский офис Роба. Тэз все еще был в военной форме конфедератов. Роб спросил: «Что нам предпринять с вами, молодой человек?»

«Отчего, сэр, со мной надо что-нибудь предпринимать?»

«Оттого, что мой друг Ретт попросил о тебе позаботиться».

«Благодарю за ваше беспокойство, сэр, мне бы не хотелось быть еще больше обязанным мистеру Батлеру».

Портной Роба снял мерки с юноши, но вместо того, чтобы ждать, пока сошьют платье, Роб отправил Тэза прямиком в Шрусбери. Роб сам выпускник этой школы.

Не говорил ли я, что Роб — человек мудрый и предусмотрительный? Прибыв в школу в своей потрепанной серой форме, Тэз произвел неизгладимое впечатление, и сверстники приняли его гораздо быстрее, чем это могло обеспечить любое покровительство влиятельных лиц. В Шрусбери полным-полно сыновей пэров, однако никто из этих юнцов не сражался на войне.

Примерно в то же время в банк Роба прибыли посланцы федералов с грубыми расспросами о моих счетах. Впрочем, предупрежденный мною, он был уже готов к их возможному появлению.

Когда я приехал в Лондон, Роб как раз отбояривался от федералов. Дыма было много, но, по заверениям Роба, практически без огня.

Намою телеграмму директору школы я получил ответ, что Тэз не желает меня видеть. Я мог бы настоять, да не хотел причинять мальчику большего беспокойства. Директор уверил меня, что успехи Тэза вполне приемлемы, особенно в французском языке и математике. Поскольку он говорил по-креольски, первое было неудивительно, зато успехи в математике меня приятно удивили.

К счастью, твой сын понравился Робу Кэмпбеллу.

Красотка шепотом сказала:

— Еще бы. Кому мой Тэз может прийтись не по душе?

В конце первой четверти Роб пригласил Тэзвелла провести каникулы у Кэмпбеллов.

У Роба милая полненькая женушка и двое дочерей — застенчивая Клэр и Аманда, которая вырастет со временем в настоящую красавицу. Как бы то ни было, Кэмпбеллы приняли Тэза в свой дом. Думаю, Роб надеялся, что у молодых людей, Тэза и Клэр, может возникнуть симпатия. Как мне известно, по окончании школы Роб намеревался предложить твоему сыну место у себя в фирме.

Я получал от Роба регулярные отчеты, но Тэз мне ни разу не написал. Хотя я бы и предпочел более дружеские отношения, к роли злодея мне не привыкать, коли уж юноша желал меня в ней видеть.

Тэз теперь в Новом Орлеане по моей вине. Нельзя водить парня заручку, пока он не вырастет. После деловой встречи с Робом Кэмпбеллом мы прошлись с ним по Бёрлингтонской Аркаде, чтобы посетить самых модных ювелиров Лондона. Поскольку Сатклиф делает короны для королевы, я счел, что он угодит и Скарлетт. Бедный Роб ужаснулся, когда я приобрел самое большое и вычурное обручальное кольцо из всех, что ему доводилось видеть. Однако из приличия ничего не сказал, лишь поздравил и предложил отпраздновать в своем клубе через три дня.

Я телеграфировал в Шрусбери, чтобы пригласить Тэзвелла на вечеринку. То лимою телеграмму можно было так истолковать, то ли директор обмолвился — в общем, Тэз каким-то образом решил, что я собираюсь жениться на тебе!

Белл опустила письмо, залпом выпила бренди и сказала в пространство:

— Представить только: Ретт Батлер и Красотка Уотлинг женаты! Господи милосердный!

Клуб «Брукс» — чопорное заведение, да и гостями были в основном скучные банкиры, но, Красотка, ты бы гордилась тем, как твой сын держался среди них. Я был рад видеть его, и мы принялись травить байки о форте Фишер, словно Тамбо и Кость в минстрел-шоу . На мои слова «по словам капрала, ты был лучшим солдатом, чем я» все расхохотались.

Когда все уселись за стол, возле которого застыли официанты, Роб встал, чтобы произнести тост, но Тэз его перебил. «Простите, господа. Мистер Кэмпбелл, мистер Батлер, уважаемые гости… прежде чем начнется празднество, я бы хотел сделать признание», — сказал он.

Красотка, твой сын меня совершенно растрогал. Он произнес прочувствованную речь обо всем, что я для него сделал, признавшись в вечной благодарности. Он упомянул мою доброту, щедрость и — боже правый! — мудрость.

Собравшиеся за столом отцы и деды семейств, конечно, высоко ценили сыновнюю почтительность и благодарность, поэтому принялись рукоплескать чувствам Тэза.

Затем Роб поднял бокал: «За моего друга капитана Ретта Батлера и его невесту, миссис Скарлетт Кеннеди».

Лицо Тэза побледнело, мне показалось, он вот-вот потеряет сознание. Слишком поздно я осознал, что Тэз думал, будто я собираюсь жениться на тебе, и теперь ощущал себя величайшим глупцом на свете.

Если взрослые люди боятся унижения, то молодые скорее умрут, чем вынесут его. Знавал я молодых дурней, на пари за жалкие два доллара посылавших коня прыгать через ограду из металлических пик пяти футов высотой.

Тэзвелл поставил нетронутый бокал на стол и выбежал из клуба.

Я последовал за ним, но потерял в проклятом лондонском тумане.

Когда Тэзвелл не вернулся в Шрусбери, я нанял детектива, который выяснил, что твой сын купил билет на пароход до Нового Орлеана.

Поэтому теперь Тэз там, откуда начинал свой путь, и к тому же полон разочарования. Надеюсь, он стал все же умнее.

Я прошу у тебя прощения, Красотка, мне совсем не хотелось, чтобы так вышло.

Всегда твой,

Ретт.

Накануне Нового года Красотка Уотлинг нарядилась в свое лучшее платье и отнесла бухгалтерские книги и бутылку шампанского в кабинет Ретта. На этот раз она выпила ее в одиночестве.

Глава 35

Бал квартеронок

Той весной, через три года после войны, республиканец Руфус Буллок победил на губернаторских выборах бывшего конфедерата генерала Джорджа Гордона. В законодательном собрании Джорджии впервые должны были появиться чернокожие.

Великосветские дамы Атланты усмотрели в помолвке вдовы Кеннеди с Реттом Батлером — Черным Принцем военных спекулянтов — очередной признак морального упадка. Они поклялись не прощать Батлера. Жены «демократов по средам» повсюду видели снисходительные улыбки женщин-янки: «Мальчишки и есть мальчишки, разве не так?» Каждая улыбка была как пощечина.

Миссис Мерриуэзер преувеличенно восхищалась кольцом Скарлетт:

— Дорогая! Никогда в жизни не видала такого гигантского бриллианта!

Миссис Мид с преувеличенной нежностью вспоминала Фрэнка Кеннеди:

— Как же трудно поверить, что милого бедняги Фрэнка больше нет с нами.

Тетя Евлалия написала письмо, которое «далось ей труднее всего в жизни», где она молила Скарлетт отменить свадьбу: «Прошу тебя, не позорь вновь Робийяров».

Скарлетт желала пышного празднества, но Ретт счел это неразумным:

— К чему предоставлять старым склочницам возможность с удовлетворением отклонить наше приглашение?

После скромной церемонии Ретт и Скарлетт стали мужем и женой, а потом мистер и миссис Батлер выпили с гостями по бокалу хереса в доме священника. Мелани Уилкс восхищалась недавно начавшим ходить сыном Розмари Раванель.

— Цените эти годы, — посоветовала она от всего сердца, — они пролетают слишком быстро.

Доброта в лице Мелани тронула сердце Розмари.

— Моя доченька, Мег, была убита в войну, но я молюсь за нее каждую ночь. Такая глупая! Молюсь за дитя, которое уже на небесах.

— Ничего глупого тут нет, — откликнулась Мелани. — Мег знает, что вы любите ее. Разве вы не чувствуете ее заботу? Вот, возьмите мой платок. А ваш Луи такой милый мальчик.

Так Розмари Раванель и Мелани Уилкс стали друзьями.

Для свадебной поездки Ретт нанял один из новомодных спальных вагонов мистера Пульмана. Когда молодожены прибыли на вокзал, половина Атланты стеклась поглазеть на невидаль: шикарный вагон, превращенный в спальню на колесах. Куда катится мир?..

Ретт сделал вид, будто принимает это стечение народа за желающих поздравить новобрачных.

— Добрый вечер, миссис Мерриуэзер, как мило, что вы пришли. Сожалею, что мы не смогли пригласить всех своих друзей на свадьбу, но Скарлетт — вы же знаете, как она стеснительна — настояла на более скромной церемонии. А, миссис Элсинг! Благодарю, что пришли проводить нас. Как поживает дружище Хью? — спросил он, подмигнув. — Мы с Хью славно куролесили в стародавние денечки!

Оскорбленные леди удалились; Скарлетт едва удержалась от смеха.

На такой победной ноте прекрасным майским вечером Ретт со Скарлетт вошли в вагон, отделанный филиппинским красным деревом и зеленым бархатом. Лепестки роз в хрустальных вазах влажно блестели, стол накрывала скатерть из дамасского шелка, на нем стояло ведерко с охлажденным «Силлери».

Ретт поднял бокал в честь невесты, и тут Скарлетт объявила:

— Я никогда не признавалась тебе в любви.

Бокал Ретта на мгновение замер.

— И ты выбрала такой момент, чтобы напомнить мне об этом? Скарлетт, до чего уместно!

— Из всех женщин лишь я тебе не лгу. О чем ты сам нередко напоминал.

Ретт печально покачал головой.

— Верно, радость моя. Порой я говорю чертовски непонятные вещи.

На плато за окном сгустились сумерки, слуга зажег лампы, задвинул шторки и разобрал постель.

— Вон за теми холмами — Тара, — мечтательно произнесла Скарлетт. — Могла ли я помыслить молоденькой девушкой…

Руки Ретта курчавились мягкими волосками и отливали бронзой прочного загара, но его сильные пальцы могли развязать ленту и расстегнуть корсет так нежно, словно о трепещущую кожу Скарлетт потерлась кошка.

Наутро, когда поезд несся по Алабаме на захватывающей дух скорости тридцать миль в час, проводник принес для Скарлетт сидячую ванну с горячей водой.

Пока она принимала ванну, Ретт Батлер сидел в кресле и дымил сигарой.

— На что ты смотришь? — сказала Скарлетт, пытаясь прикрыть грудь мочалочкой.

Ретт принялся смеяться и не успокоился до тех пор, пока и Скарлетт не присоединилась к нему, а мочалочка не сползла окончательно.

Первая размолвка случилась вскоре по прибытии в Новый Орлеан.

— Отчего мы не можем переехать в «Сент-Чарлз»? — вопрошала Скарлетт. — Это… — обвела она жестом их роскошный номер, — креольский отель.

— Да, дорогая, — ответил Ретт, вдевая запонки в манжеты. — Именно потому мы и здесь. В «Сент-Чарлзе» останавливаются американцы. И хоть они великие инженеры, бизнесмены и любят порассуждать о правилах морали, хорошо поесть они не умеют. А если ты не знаешь, как правильно есть, то и заняться любовью как следует не способен.

— Ретт!

Он широко улыбнулся.

— Наши супружеские отношения доставляют мне много приятных минут.

— Это не значит, что о них следует говорить!

— Когда пища и любовь становятся запретными темами, остается беседовать лишь о политике. — Заложив левую руку за спину, Ретт глубокомысленно начал: — Скажите, миссис Батлер, как по-вашему, освободится ли когда-нибудь Джорджия от диктата саквояжников? Является ли забота губернатора Буллока о неграх истинной или мы имеем дело с уловкой, дабы завоевать их голоса?

Он едва увернулся от туфельки Скарлетт, которая ударилась о деревянные жалюзи за его спиной.

Вечером в вестибюле гостиницы собралось множество хорошо одетых европейских туристов и состоятельных креолов. Когда Ретт попросил швейцара вызвать кеб, Скарлетт сказала:

— Я и не знала, что ты говоришь по-французски.

— Креольский диалект не совсем французский, золотце. Парижане бы его вовсе не разобрали.

Швейцар при этих словах выпрямился во весь свой небольшой рост и гордо сказал:

— Мсье, это оттого, что наш французский язык древний и неиспорченный. Парижане испоганили красивую речь.

На что Ретт наклонил голову.

— Sans doute, monsieur.

Каждое утро, пренебрегая недовольством официантов, Ретт сам спускался на кухню, чтобы принести Скарлетт поднос с завтраком. День Скарлетт начинался с его ласк и французской булочки с кофе, крепче и чернее которого ей не доводилось пить.

— Дорогая, у тебя варенье в уголке губ.

— Слизни его.

Они никогда не покидали номер раньше полудня.

Ретт знал все магазины в городе, где модистки приветствовали его поцелуем в щеку и начинали делиться новостями о прежних знакомых.

— По-английски, пожалуйста, — с улыбкой останавливал их Ретт. — Моя жена из Джорджии.

Новый покрой с высокой талией подчеркивал линию шеи Скарлетт, и она накупила столько платьев, что Ретту пришлось уложить их в сундуки и отправить домой. Еще они купили щенка сенбернара для Уэйда и коралловый браслет для малышки Эллы. А для Мамушки — ярко-красную нижнюю юбку, хотя Скарлетт и говорила, что та ни за что не станет ее носить.

Один ленивый, полный чувственных наслаждений день сливался с другим. Скарлетт со времен юности так беззастенчиво не делали комплименты. Несмотря на ее замужний статус, то один, то другой джентльмен-креол прозрачно намекал, что не прочь был бы шагнуть за грань слов восхищения. Ретта эти заигрывания ничуть не смущали, но он никогда не оставлял жену наедине с другими мужчинами.

В Новом Орлеане лишь подмигивали в ответ на поведение, которое в Атланте дало бы пищу для пересудов на многие дни. Скарлетт могла тут напиваться допьяна. Могла играть в девятку. И флиртовать столь отчаянно, что атлантские кумушки сочли бы ее манеру общения совершенно неприличной.

На воскресной службе в соборе Святого Людовика Ретт наклонился к супруге и шепнул на ухо столь непристойную шутку, что Скарлетт даже закашлялась. В самые торжественные минуты Ретт шутил, а посреди веселья оставался невозмутимым. Законотворчество саквояжников в Луизиане приводило его в восторг, он высказывал хвалы каждой глупой норме и восхищался продажностью, будто царившее здесь безумие было естественным состоянием вещей.

Скарлетт обожала креольскую кухню. Как-то за обедом в ресторане у Антуана, когда она подцепила последнюю остававшуюся на тарелке Ретта устрицу, он предупредил:

— Если ты растолстеешь, придется завести любовницу-креолку.

Скарлетт поискала глазами официанта.

— Закажем еще лангустов!

Ретт протянул через стол руку и погладил большим пальцем нежную перепонку между указательным и большим пальцами Скарлетт.

И та хрипло сказала:

— Больше не хочу. Скорее, Ретт. Давай вернемся в гостиницу.

Однажды Ретт нанял фаэтон покататься по дамбе возле реки, где с пароходов, пришедших по Миссисипи, все перегружали на морские суда. Поскольку федералы захватили

Новый Орлеан в самом начале войны, город не был разрушен обстрелом и теперь стал самым оживленным из всех портов Юга. Грузчики, иммигранты из Ирландии, довольствовались платой в пятьдесят центов за двенадцатичасовой рабочий день. Они обитали в лачугах неподалеку от речного вала с изможденными женами и множеством крикливых грязных ребятишек. Неожиданно услышав речь с таким же акцентом, как и у отца, Скарлетт сжала руку Ретта.

— В чем дело, любовь моя?

— Обещай мне!.. О, прошу, обещай, что я никогда больше не стану бедна!

По принятому в Новом Орлеане обычаю они ужинали поздно, а затем посещали разнообразные балы: открытые и званые, костюмированные и балы-маскарады. Или же отправлялись играть в клуб «Бостон» (именованному так вовсе не в честь города янки, а по названию популярной карточной игры). Разобравшись с безиком, Скарлетт выигрывала намного больше, чем проигрывала.

Как-то вечером, когда она выиграла несколько партий кряду, Ретт потребовал без промедления покинуть клуб.

В кебе Скарлетт дала волю гневу.

— Мне было весело! Я выигрывала! Ты не желаешь, чтобы у меня были свои деньги?

— Дорогая, для тебя деньги значат намного больше, чем для меня.

— Ты хочешь полностью владеть мною!

— Дело в том, что для джентльменов, чьи карманы ты опустошала, деньги еще важнее, чем для тебя. Мне эти господа хорошо знакомы. И не один год.

Скарлетт тряхнула головой.

— А к чему мне о них печься?

— Тебе ни к чему, а я должен. Поскольку они не могут вызвать леди на дуэль, им придется вызвать ее спутника. На рассвете у реки обычно холодно и сыро, и мне бы не хотелось простудиться.

Безмятежное счастье Скарлетт омрачало лишь одно небольшое облачко. Это был молодой человек, одевавшийся очень скромно, в платье темных тонов, наподобие старшего клерка какой-нибудь конторы. Обычно он стоял со сложенными на груди руками в вестибюле гостиницы, прислонившись к колонне, или сидел в кресле, просматривая газету. Иногда болтал со швейцаром, как со старым знакомым.

Каждый раз, уходя из «Сент-Луиса» и возвращаясь обратно, они неизменно заставали молодого человека в вестибюле. Он посещал те же рестораны, что и они.

— Кто этот юноша? — шепотом спросила Скарлетт. — Вчера вечером он был в клубе «Бостон». Почему он за нами следит?

— Не обращай внимания, дорогая, — ответил Ретт. — Ему кажется, что между нами существуют неулаженные обиды.

— Какие обиды? Кто он такой?

— Очень мило с твоей стороны беспокоиться обо мне, — отозвался Ретт. — Но, право, не стоит.

— Беспокоиться о тебе? — фыркнула Скарлетт. — Вот еще! Ты прекрасно можешь сам о себе позаботиться!

И все же тот молодой человек являл собой досадное облачко.

Получившие немалые доходы при правительстве Реконструкции, жители Нового Орлеана строили себе дома там, где прежде располагались сады и огороды. Новые особняки выходили на улицы, где муниципальные экипажи утопали в грязи по ступицы колес. Недостроенные здания окружали кучи досок (по мнению Скарлетт, сильно уступавших качеством сосне из Джорджии), и до самой темноты оттуда доносился стук молотков.

Капитана Батлера и его прекрасную супругу приглашали на празднества, где среди торговцев хлопком и владельцев речных пароходов попадались люди с непроницаемыми лицами, чей смех не отражался в глазах. В одежде они держались кричаще-ярких тонов и вели разговор о Кубе и Никарагуа так, словно только что оттуда прибыли, а завтра двинутся в обратный путь. Их женщины были слишком молоды и красивы, одеты чрезмерно модно и не пытались скрыть своей скуки.

Эти неулыбчивые люди проявляли к Ретту больше почтения, чем друг к другу.

— Откуда они тебя знают?

— В прежние дни я имел с ними кое-какие дела.

В особняке на Туро-стрит, таком новеньком, что Скарлетт даже чувствовала запах не до конца просохшего обойного клея, пожилая женщина представилась:

— Меня зовут Туанетт Севьер. — Улыбка дамы была чарующе неискренней. — Севьер — моя девичья фамилия. Предпочитаю не вспоминать о мужьях. А вы — Робийяр, не так ли? Вся в мать!

У Скарлетт пробежал по спине холодок.

Кожу Туанетт Севьер покрывали старческие пятна, а сквозь поредевшие седые волосы просвечивала розовая кожица. Перстни, унизывающие пальцы, браслеты и ожерелье свидетельствовали, что некогда эта дама была желанна.

— Мы с Эллен были первыми красавицами Саванны много лет назад. Хотя я знала возлюбленного Эллен, Филиппа, получше, чем твою мать.

Филипп! То самое имя, воспоминание о котором Скарлетт загнала поглубже. На смертном одре именно к Филиппу было обращено последнее слово, слетевшее с губ матери.

Слуга забрал пустой бокал и поставил перед Туанетт полный. Она мечтательно улыбалась.

— Филипп!.. Огонь, что горит все ярче и горячее, пока не пожирает окружающее…

Скарлетт не желала больше слушать. Эллен О’Хара была изысканной леди, самой безупречной матерью… Она поднялась с места и сказала:

— Мама никогда о нем не говорила.

— Не сомневаюсь. — Глаза старухи светились пониманием. — Католики бывают разные, дорогая, а Эллен Робийяр принадлежала к тем, что себя не прощают.

Хотя в Новом Орлеане Скарлетт была счастлива, даже чересчур, ей не хватало ее лесопилок, интриг перепродажи, удовольствия, когда удавалось обставить прочих дельцов. И еще ей не хватало Эшли. Его лица, пляшущих в усталых карих глазах искорок. Эшли Уилкс заключал в себе Тару, Двенадцать Дубов — все самое любимое! И в таком настроении, вспоминая об Эшли, она не могла припомнить, отчего решила выйти замуж за Ретта Батлера.

Сила Ретта претила Скарлетт. Его объятия гасили всякое сопротивление, его поцелуям невозможно было противостоять. Ретт хочет низвести ее до такого состояния, когда она станет много меньше, чем сейчас: всего лишь преданной женой, столь же добродетельной, сколько и глупой, — Скарлетт просто чувствовала это. Вот в таком наполовину скучающем, наполовину оскорбленном настроении, однажды утром, когда Ретт спустился за завтраком, она стала перебирать его папку для важных бумаг.

Часть документов были на испанском и запечатаны вычурными восковыми печатями. Скарлетт обнаружила две грузовые квитанции — одну на «два сундука, железной дорогой, в отель «Нэшнл», Атланта. ОСТОРОЖНО. ХРУПКОЕ», другую — на щенка сенбернара для Уэйда: «Особый груз! Вагон-экспресс!» Счет от лондонских портных Пика и Беннета, аккредитив Банка Нового Орлеана на сумму, приятно удивившую ее, и приглашение на бал, который должен был состояться через два дня в танцзале «Жимолость».

На одно лицо.

Конечно, у Ретта были другие женщины, никто и не пытался делать из этого тайну. Но Скарлетт полагала, что теперь, после женитьбы, он вполне удовлетворен. Однако «дела», по которым Ретт выходил по ночам!.. Какого рода «дела» ведутся от полуночи до рассвета?

Ее уши горели. Какая же она дура!

Когда Ретт принес ей завтрак, Скарлетт стояла в нижней юбке перед высоким зеркалом.

— Погляди, как я растолстела.

Муж обнял ее, но она застыла.

— Не стану есть, больше никогда и ничего в рот не возьму, лучше умру с голоду. О Ретт, помню, прежде мужчина мог обхватить мне талию и пальцы у него сходились.

Когда пальцы Ретта не сошлись на три дюйма, Скарлетт разрыдалась.

В тот вечер Ретт снова ушел по своим таинственным «делам», и Скарлетт спустилась в вестибюль, где не оставляющий своего наблюдательного поста молодой человек вежливо ей поклонился. Швейцар помогал семье янки усесться в кеб, а их маленький сын пнул его по ноге.

— Молодой мсье очень резв!

Опустив в карман пятицентовик и помассировав лодыжку, швейцар повернулся к Скарлетт.

— Да, мадам? Арто к вашим услугам.

— Мне нужно достать билет на бал в танцзал «Жимолость».

Швейцар улыбнулся, словно не понял шутки.

— Что, мадам?

— Танцзал «Жимолость». Вы, несомненно, слышали о таком.

Арто осторожно признал, что слыхал о его существовании. То ли на Бурбон-стрит, то ли на Бобен…

Скарлетт протянула ему купюру.

— Билет стоит десять долларов, если не ошибаюсь.

Заложив руки за спину, швейцар лишь покачал головой:

— Je suis desole, madame. Desole! Никак не могу вам помочь.

Чуть задержавшись в дверях, внимательный молодой человек сказал:

— Пардон, мадам. Белые леди не приглашаются на бал квартеронок.

И ушел, посвистывая.

— Что это за бал квартеронок такой, объясните мне?

Швейцар вымученно улыбнулся.

— Не могу знать, мадам, а даже если бы и знал, не смел бы сказать. Простите, мадам…

Он повернулся к пожилой француженке, интересующейся, в какой из церквей служат мессу в одиннадцать.

В клубе «Бостон» тем вечером Туанетту Севьер сопровождал креол приятной наружности вдвое моложе спутницы.

— Простите, мадам…

— А, миссис Батлер. Как я понимаю, вам по нраву безик?

Но Скарлетт не тянуло на светскую беседу.

— Мадам Севьер, — спросила она, — вы респектабельны?

— Дорогая, с возрастом мы все становимся респектабельны, — со смешком откликнулась та. — Теперь я куда респектабельнее, чем мне хотелось бы. Анри, будь так добр, принеси шампанского.

— Тогда вам ничего не известно насчет бала квартеронок.

Дама радостно захлопала морщинистыми ладошками.

— Напротив, миссис Батлер. Каждой леди известно о бале квартеронок, хотя никто не станет рисковать своей репутацией, чтобы это признать.

— А рискнете ли вы своей репутацией?

— Дорогуша, мою репутацию чернили столько раз, что теперь она сияет, как начищенный сапог. Что именно вас интересует?

— Отчего я не могу приобрести на него билет?

— Оттого что на этом балу белые джентльмены находят для себя содержанок, девушек-квартеронок. Чернокожие мужчины и белые женщины не вправе там находиться. Но поскольку это маскарад, несколько отчаянных белых дам туда все же проникали, желая застать мужей en flagrante. Потом весь город несколько недель только об этом и говорил. Восхитительные скандалы. Совершенно восхитительные.

Когда носильщик доставил конверт в номер, Ретта не было. На дорогой бумаге стояли лишь два слова, начертанные с сильным наклоном: «Дружеский подарок». Внутри Скарлетт обнаружила билет в танцзал «Жимолость».

Вернувшись, Ретт вопросительно посмотрел на Скарлетт.

— Что задумал мой маленький коршун? Тише воды ниже травы.

— О Ретт, мне не по себе. Не хочу сегодня никуда идти.

Оглядев ее скептически, Ретт сказал:

— Чтобы ты не исхудала, принесу чего-нибудь от Антуана.

Когда Ретт вернулся с ее любимыми деликатесами — устрицами в масле, креветками в хрустящей корочке и лангустином, раскрытым наподобие бело-розового цветка, — Скарлетт лежала в постели с мокрым полотенцем на лбу, прикрыв окна в спальне ставнями.

— Ох, я не в состоянии есть. Иди сюда, — сказала она, похлопав по кровати, — посиди со мной.

Мужчины такие обманщики! Ретт, похоже, был даже… обеспокоен. Он коснулся ее лба.

— В мае лихорадки еще не должно бы быть… Послать за доктором?

— Нет, дорогой. Никакого мне лекарства не нужно, кроме тебя.

В ответ он пожал плечами.

— Увы, мне придется уйти на несколько часов.

— Куда ты идешь, милый? — спросила она как бы между прочим.

— Туда, где мне ничего не грозит, поэтому не стоит беспокоиться. Просто деловая встреча. — Ретт наклонился ближе, глаза его заблестели. — Что у тебя на уме, дорогая? О чем таком ты думаешь? Ангельское выражение тебя выдает с головой.

— Можно тебя сопроводить?

Он рассмеялся.

— Нет, дорогуша, конечно же нельзя. Кроме того, помнится, ты себя неважно чувствовала.

Он надел фрак, доставленный вчера от портного, и шелковый галстук, который был на нем в день их свадьбы. На прощание нагнулся поцеловать Скарлетт в лобик.

— Попробуй съесть что-нибудь, — сказал он и мягко прикрыл за собой дверь.

Скарлетт принялась рыться в гардеробе, бросая отвергнутые платья на пол. Да, это из синей тафты подойдет, Ретт в нем ее не видел. И еще новая черная мантилья!

Она легла на спину, чтобы потуже затянуть корсет. Затем заплела волосы, свернув косы кольцами и спрятав под шляпку из синего бархата. Расшитая блестками полумаска скрывала все, кроме глаз.

Кареты выгружали джентльменов возле танцзала «Жимолость» и заворачивали за угол на Бьенвилль-стрит. Негр-привратник был одет зуавом: красные шаровары, короткий синий жакет, широкий красный кушак и турецкая феска, возвышавшаяся на крупной голове подобно стрелковой башне броненосца.

— Bonsoir, madame. Comment allez-vous?

Привратник чуть замешкался, прежде чем принять из ее рук билет.

— Et la Maman de vous, mamselle? Вы не заблудились? Может, прибыли не по тому адресу?

Тут вдруг возник знакомый по гостинице молодой человек, не оставляющий ее своим вниманием, и взял Скарлетт под руку.

— Вижу, вы получили мой билет.

Он отпустил какую-то искрометную шутку по-креольски, привратник расхохотался и пропустил их внутрь.

Поднимаясь по широкой лестнице, покрытой ковром, Скарлетт спросила:

— Что вы ему сказали?

— Нескромную шутку. Боюсь, на ваш счет.

— Как вы посмели!..

Они остановились на бельэтаже перед белыми дверями.

— Миссис Батлер, вы хотите попасть на бал квартеронок?

— Да, но…

— Тогда, мадам, прошу…

И молодой человек раскрыл перед нею двери.

Стены танцзала «Жимолость» были обшиты белыми с золотом панелями, высокие окна выходили на балкон кованого железа, где джентльмены могли курить. В дальнем конце зала располагались столы с закусками и напитками.

Неподалеку от них она заметила Ретта: он был погружен в беседу с мулаткой средних лет в темно-коричневом платье.

Спутник Скарлетт исчез.

Она ожидала чего-то порочного, возможно, даже канкана, а этот бал ничем не отличался от прочих, разве что им заправляли матроны-негритянки.

Белые джентльмены танцевали с молодыми женщинами и обменивались любезностями. Кресла с подушками по обеим сторонам балкона занимали внимательные сопровождающие. Все девушки были светлокожи и хорошо воспитаны.

Оркестр заиграл «Голубой Дунай», новый вальс господина Штрауса, вошедший недавно в моду.

— Mamselle, si vous plais?

Джентльмен, склонивший перед Скарлетт голову, был моложе ее, но уже лыс.

— Прошу, по-английски, — сказала она.

Ступив на паркетный пол, Скарлетт словно вновь перенеслась в беззаботную юность. Черт с ним, с замужеством, и с Реттом Батлером тоже! Сегодня она будет наслаждаться жизнью — вот только если бы партнер еще умел танцевать. Он двигался скованно, отставал от музыки на такт и к тому же беспрестанно извинялся!

— Пардон, мадемуазель. Ах, вы же просили по-английски, верно? Прошу простить!

Наконец голубой Дунай донес свои волны до моря, ее партнер поклонился, вытер лоб и прочистил горло. Зафиксировав взгляд чуть выше левого плеча Скарлетт, он начал перечислять свое достояние: новый дом на Канал-стрит, половина доходов от склада у вокзала Моргана, пять процентов Банка Нового Орлеана и десять процентов парохода водоизмещением шестьсот тонн.

— И, — тут он отчаянно покраснел, — я умею хранить верность!

— Сэр, почему вы мне все это говорите?

— Мадемуазель, я рассматриваю возможность соединиться с вами. И надеюсь, вы соблаговолите рассмотреть меня как кандидата. — Он отер пот с лица. — Сочту за честь быть представленным вашей матушке.

— Сэр, моя матушка на небесах.

— Тогда вашей тете или кузине…

— Не думаю, чтобы тетя Евлалия вас одобрила, сэр…

С первыми нотами следующего вальса ее увлек танцевать Ретт. Вся неловкость пропала. Казалось, сам воздух засверкал.

— Как хорошо вы танцуете, мадемуазель.

— Как и вы, сэр. Вы брали уроки?

Ретт лучезарно улыбнулся.

— Простите, если нарушил деликатные переговоры между вами и тем джентльменом…

— Сэр?

— Я перебью любое его предложение.

— Он владеет десятью процентами парохода, сэр.

— Я — пятьюдесятью процентами шести пароходов.

— У джентльмена пять процентов активов банка.

— Я владею двумя банками полностью и полноправный партнер в третьем.

— И вот еще что, сэр. Молодой человек говорит, что умеет хранить верность.

— Ая нет, по вашему мнению?

— Сэр, читать мои мысли необязательно.

Ретт закружил ее по залу.

— В любом браке хотя бы один из супругов должен оставаться верным. Как насчет вас, мадам?

Туту них на пути встала мулатка в коричневом платье, мешая продолжать танец.

— Que etes-vous? — рявкнула она. — Как вас зовут?

Ретт ответил за нее:

— Мадам Гайер, разрешите представить мою жену, мадам Батлер.

— Это приличный бал, а не фарс, — с трудом сдерживая ярость, заявила женщина.

— Мы спокойно удалимся, мадам. Незачем поднимать шум.

Та фыркнула, но вернулась на место.

Влияние Ретта было столь же восхитительно, как и ненавистно. У дверей Скарлетт остановилась.

— Какая из девушек есть то дело, о котором ты говорил?

Ретт кивнул на красавицу, сидевшую в гордом одиночестве с отсутствующим видом, словно жертва ацтекского ритуала.

— Мадам Гайер понадобился мой совет о будущем племянницы Соланж. Я знаю Гайеров много лет.

На балконе молодой человек поднял бокал, приветствуя Ретта и Скарлетт.

— А, значит, вот кто заварил эту кашу — Тэзвелл.

Зуав-привратник вызвал им кеб.

Там Ретт снял шляпу и положил ее на сиденье.

— Девушки-квартеронки приходят на этот бал, чтобы заключить сделку — официально стать содержанкой белого джентльмена. Матери договариваются о небольшом доме, который он должен приобрести для нее, сумме, которую он должен положить на ее имя в банке, дополнительном бонусе для ребенка. У Соланж два поклонника: пожилой джентльмен, который вряд ли будет очень требовательным, и тот субъект, с которым ты танцевала. Я посоветовал ей принять условия пожилого джентльмена.

— Поэтому разочарованный поклонник остановил выбор на мне.

Ретт рассмеялся.

— Дорогая, как ты только устояла перед десятью процентами парохода?!

У себя в номере Ретт Батлер во фраке наблюдал, как Скарлетт медленно снимает синюю шляпку, бальное платье, чулки и рубашку. Затем она распустила волосы.

— Боже, — хрипло сказал Ретт.

Наслаждаясь своей властью, вызывавшей дрожь во всем теле, от макушки до мизинцев на ногах, Скарлетт так и не сняла маску.

Глава 36

Дом для мсье Уотлинга

На третий день после того, как Тэзвелл Уотлинг сошел на берег в Новом Орлеане, он устроился на работу в комиссионную фирму по продаже хлопка «Ж. Николет и сын». Сын Николета, Франсуа, умер шестнадцати лет от желтой лихорадки, и Николет занялся перевозкой жены и дочерей в Батон-Руж, где климат был здоровее. К моменту прибытия Тэза в город семья Николета уже устроилась на новом месте, но отец семейства не мог покинуть Новый Орлеан.

Жюлю Николету давно требовался помощник, теперь потребность лишь обострилась, поскольку большую часть времени он будет проводить в Батон-Руже, однако перспектива нанимать кого-то незнакомого на место, которое естественно должно было принадлежать сыну, вводила торговца в депрессию и не давала действовать.

В то утро, когда данное объявление запоздало появилось в «Пикаюн», Николет взбирался по лестнице в пыльный офис над складом на Гравье-стрит. Тэзвелл Уотлинг уже поджидал его наверху.

Тэзвелл подержал пончик и газету господина Николета, пока тот доставал ключи и открывал дверь. Зайдя в кабинет, Николет указал Тэзу на кресло для посетителей, а сам уселся за стол, поверхность которого была полностью завалена судовыми декларациями, сводками о перевозках и закупках хлопка.

— Я пришел по данному вами объявлению, мсье, — сказал молодой человек.

Николет дал объявление в некоторой спешке, чтобы не успеть передумать.

— Признаться, не ожидал столь раннего отклика.

— «Пикаюн» можно приобрести в редакции уже в шесть утра.

— Вот как…

— Что-то не так, мсье? — спросил молодой человек.

Николет быстро заморгал. Конечно не так. Этот молодой человек — совсем не его любимый Франсуа.

— Нет, все в порядке. Поскольку я намереваюсь часто бывать в отъезде, мне необходим надежный помощник. Надежный! — Николет не удержался, чтобы не поворчать: — На большинство молодых людей нельзя положиться: колобродят, курят сигары и играют в карты!

— Я не играю в карты, мсье.

— У меня не такая большая фирма, чтобы платить молодым людям столько, сколько они желают.

— Мои потребности скромны.

— Торговля хлопком — сложное дело; чтобы разобраться в нем, могут уйти годы.

— Я не беру на себя обязательств, которых не в силах выполнить, мсье. Но обещаю, что приложу все усилия.

Николет развернул газету и уставился в ровные строчки, не читая. Затем положил пончик на газету. Каждое утро он съедал пончик за чтением новостей морских перевозок.

— У Дидро пекут лучшие пончики в городе.

— Oui, monsieur.

Николета постепенно смягчил живой выразительный креольский язык Тэза и его образование, полученное у иезуитов. Как большинство католиков, Николет переоценивал жесткость и действенность подготовки иезуитов.

— А как ваша семья, юный Уотлинг? Она в Новом Орлеане?

— Генеалогическое древо у меня не совсем… ровное, — произнес Тэз.

— Понятно.

Николет снял очки, подышал на стекла и протер их носовым платком. Торговля в Новом Орлеане держалась на связях, и ему нужен был молодой человек со связями. У его Франсуа они были. Как раз перед тем, как заболеть, Франсуа получил приглашение вступить в «Комус», престижное общество Марди-Гра. Все любили Франсуа. Буквально все!

— Мсье, если это смущает вас…

Николет лишь отмахнулся. Торговец хлопком знал — слишком свежа еще была боль потери, — что собеседование еще с одним молодым человеком, которому так же далеко до его Франсуа, он просто не вынесет.

— Уотлинг, вы не первый незаконнорожденный на моей памяти. Благодаря трудам добрых отцов-иезуитов, — тут Николет вымученно улыбнулся, — я вас найму. Могу положить вам жалованье семь долларов в неделю.

В следующие несколько недель Жюль Николет натаскивал Тэза, как составлять партии хлопка от нескольких креольских плантаторов для отправки ливерпульским комиссионерам. Тэз научился различать длинноволокнистые и коротковолокнистые сорта хлопка, к тому же Николет показал ему, какие уловки предпринимают мошенники, чтобы выдать хлопок низкого качества, плохо очищенный от семян, за высококачественный.

Каждое утро Тэз приходил в контору прежде хозяина и уходил позже его. На складах и пристанях ходил за ним по пятам и задавал так много вопросов, что добродушный торговец даже высказал полушутливое неудовольствие: «Са qui prend zasocie prend maite (нанимая сотрудника, нанимаешь господина)». Уж не слишком ли американец сей молодой человек, невзирая на иезуитское воспитание?

Тэз снимал комнату в пансионе, чьи коридоры пропахли щелоком и вареной капустой.

Написав наконец Красотке, Тэз преувеличил свои перспективы. Об отъезде же из Англии написал одной строкой: «Маман, пора было начинать идти своей дорогой в мире».

Красотка ответила сразу же:

Мой милый мальчик!

Как я рада была получить твое письмо! Ведь я очень волновалась за тебя! А теперь радуюсь, что в Новом Орлеане у тебя значительная должность.

«Красная Шапочка» процветает. У саквояжников и офицеров-янки денег хоть отбавляй. Минетта просит, чтобы ты ее не забывал. Тэз, нельзя ли послать ей три фунта ново-орлеанского кофе?

Милый мой мальчик, и как только тебе могло прийти в голову, что Ретт Батлер женится на женщине вроде твоей старушки матери? Ретт всегда любил Скарлетт О’Хара. Даже когда та была еще замужем за Фрэнком Кеннеди! И теперь я молю Бога, чтобы их брак оказался счастливым.

Тэз скомкал письмо. Как смел Ретт Батлер не любить его мать?!

Жюль Нор — первым в иезуитской школе разъяснивший Тэзу термин «незаконнорожденный», за что поплатился разбитым носом — теперь служил в пароходной компании «Олимпик». Они с Тэзом возобновили знакомство.

Молодые люди как раз были в клубе «Бостон», когда там появилась чета молодоженов Батлер.

Все примолкли, обратив взоры на эту пару.

Для влюбленных остальной мир словно не существовал. Хитросплетение интимных знаков, шутки, понятные лишь им двоим, сверкали во взгляде Ретта. Опущенные веки Скарлетт, изгиб губ — все полнилось скрытым смыслом. Столь прекрасны были эти двое, что даже неверные мужья вспомнили свои ранние чувства, а в памяти последних негодяев воскресла невинная первая любовь.

Невеста его отца была красивее всех когда-либо виденных Тэзом женщин, отчего он ненавидел ее лишь сильнее. За то, что она столь изящна, за то, что она — не Красотка.

Знала ли избранница отца, что у него есть сын? А Ретт Батлер дал ли себе труд упомянуть о своем незаконнорожденном отпрыске?

Тэз следовал за ними повсюду. Он находил всяческие отговорки, чтобы часами торчать в отеле «Сент-Луис» и в клубе «Бостон». Он перестал с должным рвением относиться к работе, намеренно сокращая обмен любезностями, к которому привыкли креолы-плантаторы.

Тэзвелл Уотлинг сам не знал, что он делает и чего намерен добиться. Хотел ли он, чтобы Ретт признал его сыном? Или объяснил, почему не женился на Красотке? Разум Тэ-за был затуманен яростью и болью.

А Ретт Батлер, проходя мимо, удостаивал его лишь улыбкой, ничем не выделяя из круга знакомых.

Хотя Жюль Николет никогда не имел дел с капитаном Батлером, он ему был известен. Все знали капитана Батлера.

— Батлер — человек серьезный, юноша. Чем вызван ваш интерес к нему, Уотлинг?

Туманный ответ Тэза дал Николету повод считать его намеком на отцовство Батлера. Поэтому он поведал ему о похождениях капитана Батлера на Кубе и в Центральной Америке.

— Не сомневаюсь, он желал видеть кубинцев свободными от испанской тирании, но… — хмыкнул торговец, — вряд ли он оставался равнодушен к испанскому золоту. Впрочем, Батлер был тогда молодым человеком. Не старше, чем вы теперь.

— А он… был женат?

Николет пожал плечами.

— Батлер содержал девушку-креолку. Из семьи Гайер, очень красивую.

— Ее звали… Красотка?

— Ее звали Диди. Когда он был в отъезде, Диди умерла, прерывая беременность. А Батлер и не догадывался, что она носила его ребенка. Скорбь сблизила его с Гайерами. Теперь они попросили Батлера помочь разрешить деликатный вопрос на балу квартеронок, — заключил Николет.

Гнев — блюдо со множеством приправ. Поэтому Тэзвелл Уотлинг сопроводил миссис Батлер на бал квартеронок со смешанными чувствами: ярость мешалась со стыдом и предвкушением реакции Батлера.

На следующее утро, когда Тэз прибыл в контору, Николет был уже там.

На приветствие он не ответил, продолжая писать что-то в гроссбухе.

— Сэр…

Николет с силой захлопнул бухгалтерскую книгу.

— Вы много трудились и хорошо освоили дело. Я собирался оставить его на вас. Но, живя в Батон-Руже, как я могу знать, займетесь ли вы отгрузкой хлопка или скандалами?

Тэзвелл Уотлинг положил книгу заказов на стол своего работодателя.

— Я был глупцом, сэр. И весьма сожалею как о том, что совершил вчера вечером, так и о том, что обманул ваше доверие. Вот состояние выполнения заказов на сегодняшний день. Все поступившие выполнены. — Молодой человек надел шляпу. — Сэр, благодарю вас за доброту, которую вы не раз ко мне проявляли.

Чело Жюля Николета омрачило сомнение.

— Merci pas coute arien.

— Что вы сказали, сэр?

— За спасибо денег не дают. Моя семья хорошо устроилась в Батон-Руже, я очень скучаю по жене и детям. Но, — тут он погрозил пальцем, — молодой человек, время от времени, без предупреждения, я буду наезжать, чтобы проверить, чем вы тут занимаетесь: отправляете хлопок или творите безобразия. Ради семьи я дам вам такой шанс. Только один!

Однако, уехав из Нового Орлеана в июне, Жюль Николет не возвращался до самого октября.

Деловые люди Нового Орлеана больше всего страшились слова «эпидемия»; когда оно появлялось на страницах газет, им оставалось лишь скорбеть. 22 июня газета «Кресент» писала: «Желтая лихорадка ушла в прошлое Нового Орлеана». И хотя уже 4 июля сорок человек умерли как раз от нее, «Пикают» отрицала, что надвигается эпидемия. Только когда состоятельную Туанетт Севьер начало рвать кровью и она потеряла сознание прямо в клубе «Бостон», признали, что налицо новая эпидемия, и те, кто мог, ринулись прочь из города.

К концу июля лечебницы «Чарити», «Мэзон де санте» и «Туро» были переполнены. Больных размещали в сиротских приютах, сумасшедшем доме, в танцзалах. Похоронные процессии запрудили улицы, а на кладбищах гробы ставили один на другой, по нескольку штук, потому что не хватало рабочих, чтобы предавать их земле.

Новый Орлеан пропах смертью.

Рожденный и выросший в городе, Тэзвелл Уотлинг имел большую сопротивляемость к болезни, чем бедные ирландские иммигранты, умиравшие сотнями.

Хотя крупные торговые компании закрылись и британские грузовые корабли стояли на рейде, далеко от устья реки, чтобы по возвращении домой их не заставили вывесить желтый карантинный флаг, люди все же привозили хлопок на продажу, и можно было на малых судах доставлять их на борт.

Тэзвелл Уотлинг составлял партии хлопка с восхода до заката. И отписывал четкие ответы на длинные обеспокоенные телеграммы Ж. Николета. За первую неделю августа умерли девятьсот шестьдесят человек. За вторую — тысяча двести восемьдесят восемь.

Как единственный действующий покупатель, Уотлинг мог бы установить для себя более выгодную цену, поскольку продавцы нуждались в деньгах, чтобы вывезти свои семьи из города. Но он покупал по обычной цене, пожимая плечами:

— Следует помогать друг другу в тяжелые времена. Верно, мсье?

С приходом более прохладных дней эпидемия сошла на нет. Те, кто ее пережил, ощущали себя ветеранами пронесшейся войны. А когда большие торговые компании возобновили работу, многие их бывшие клиенты, работавшие с Уотлингом во время эпидемии, продолжали вести дела с ним. Доходы фирмы «Ж. Николет» заметно выросли.

В бесчестные времена Тэзвелл Уотлинг заработал репутацию честного человека. Он делал бизнес и с демократами, и с республиканцами, держа свои политические убеждения при себе. Круг его знакомых расширился. Многие в Новом Орлеане считали его сыном капитана Батлера, но, поскольку Тэз ни с кем не обсуждал своего происхождения, в его присутствии этой темы не касались.

Молодой человек вел вполне светский образ жизни. Был не прочь купить приятелям выпить, а излюбленной шуткой Жюля Нора стало попросить сигару, а потом пустить коробку Тэза по кругу и вернуть пустой. Несмотря на прозрачные намеки со стороны нескольких матрон, Тэз больше ни разу не пришел на бал квартеронок. А когда за игорным столом приятели просили у него взаймы, чтобы покрыть проигрыш, Тэз неизменно отказывал, говоря, что все деньги отправил матери.

Спустя три года после начала работы у Николета тот сделал его партнером.

— Ты станешь делать всю работу, ая — получать половину доходов, oui?

Жюль Нор был лейтенантом таинственной команды «Кому са», старейшего общества карнавала Марди-Гра. Жюль пригласил Тэза вступить в общество.

— Жюль, — напомнил Тэз, — я ведь ублюдок.

Теперь Жюля это не остановило:

— Какая разница?

Через четыре года после возвращения в Новый Орлеан Тэзвелл Уотлинг приобрел каменный дом на Ройял-стрит во Французском квартале.

Вечером того дня, когда он завершил сделку, Тэзвелл вернулся в свой не обставленный мебелью дом и сел на полу в гостиной, раскрытые стеклянные двери которой выходили в сад.

Узкая кухня была не очень удобна, гостиная невелика, зато на втором этаже было две спальни, причем одна с отдельным входом.

В садике росли лаймовые деревья, тропический жасмин и пальма. Воздух благоухал цветами.

Тэзвелл прислушивался к цоканью копыт по Ройял-стрит. Над лаймовыми деревьями всходила луна.

На следующее утро Тэзвелл Уотлинг написал:

«Дорогая маман, надеюсь, ты согласишься навестить меня в Новом Орлеане. У меня для тебя большой сюрприз».

Назад: Часть II Реконструкция

Дальше: Глава 37