Часть II
Реконструкция
Глава 24
Плантация в Джорджии после войны
Чарльстон сдался, Питерсбург пал, Ричмонд сожгли; армии Конфедерации капитулировали. Все было кончено. Спустя четыре горьких года война завершилась. От Потомака до Рио-Бразос начали зарастать травой брошенные окопы и укрепления, скелеты людей и коней, а к концу июня, когда трава пожухла от жары, лишь сожженные дома плантаторов, разрушенные города и разбитые сердца свидетельствовали о том, что случилось с Югом. Той весной уши, привычные к звукам канонады, вновь учились слышать звонкий птичий щебет. Изможденные ветераны некогда грозных армий сложили оружие и устало двинулись по домам.
Лизнув палец, Скарлетт О’Хара Гамильтон подобрала с тарелки последнюю крошку кукурузного хлебца.
— Мамушка, бродягам нужно давать порции поменьше.
Старая служанка понесла посуду на кухню, сердито гремя тарелками и ворча:
— В Таре не принято голодных прогонять, да эти ребята никакие и не бродяги, они солдатики!
Хотя Тара находилась вдали от проезжих дорог, эти «солдатики» появлялись каждый день.
— Просто по дороге, мэм. Возвращаюсь домой. Там ребятишки, не видал их с шестьдесят третьего. Надеюсь, признают старого отца…
А вчера один бывший солдат из Алабамы провел ночь на полу в гостиной Тары и позавтракал кукурузным хлебцем перед дорогой. Теперь оставшаяся кукурузная мука — все семь драгоценных фунтов — была заперта в винном шкафчике Джеральда О’Хара.
Обои в столовой Тары солдаты Шермана ободрали в поисках ценных вещей. Некоторые из разнокалиберных стульев были смотаны проволокой.
— Янестоляр, мисс Скарлетт, — объяснял Порк. — Я камердинер массы Джеральда.
Мелани поднялась со стула.
— Я немного устала. Если не возражаете, полежу чуток, пока не настанет пора идти копать картофель. Скарлетт, дорогая, ты меня разбудишь?
Та коротко кивнула, а Мелани постаралась изобразить улыбку получезарнее.
— Если не разбудишь, я не смогу уснуть. Нельзя ведь все делать тебе одной.
— Ну конечно, я тебя разбужу, — солгала Скарлетт, целуя золовку в щеку.
Теперь янки уже ничего не украдут. В Таре больше нечего красть. Из сотни мясных и молочных коров, двух сотен свиней, сорока лошадей и мулов, пятидесяти овец, кур и индюшек без числа выжили лишь одна лошадь, одна молочная корова, одна строптивая свинья, которая постоянно норовила сбежать, да две курицы не первой молодости. Скотину, которую янки не перерезали, они прихватили с собой.
Все работники Тары, даже такие надежные, как Большой Сэм, сбежали. Остались только домашние слуги — Порк, Мамушка, Дилси и Присси, хотя порой Скарлетт хотелось, чтобы и они сбежали. Четырьмя ртами было бы меньше.
В неустанной борьбе за поддержание Тары даже мысли об Эшли Уилксе потускнели в сознании Скарлетт. Умер ли Эшли в лагере для военнопленных, как многие, или вернется домой, ей было неведомо. Перед сном Скарлетт поминала его в своих молитвах, почти всегда. Хотя иногда, в полном изнеможении, забывала.
Год назад, когда Ретт Батлер оставил ее на дороге после бегства из горящей Атланты, она стремилась в Тару своего детства, где Мамушка напоила бы ее теплым молоком, а мама, Эллен, положила бы влажную ткань на горящий лоб. Все страхи войны остались бы позади, стоило только припасть к материнской груди.
Увы, мечты вскоре развеялись.
Задень до приезда Скарлетт — всего один, но невозвратный день — Эллен умерла от лихорадки. С именем мужчины на губах — французским именем Филипп.
Теперь на свете не осталось никого, кто мог бы подсказать Скарлетт, что ей делать, как жить. «Филипп, что за Филипп?» Она не знала никакого Филиппа. Зато была масса других дел, требовавших внимания.
Иногда Скарлетт казалось, что лучше бы Джеральд О’Хара умер вслед за женой. Исчез прежний проницательный, дерзкий, уверенный в себе человек. Хотя Джеральд все так же сидел во главе стола и без жалоб съедал отводившуюся ему порцию, он тронулся умом.
Джеральд поднялся.
— Пойду прилягу, дорогая. Сегодня вечером мы с матерью едем в Двенадцать Дубов.
— Замечательно, — сказала Скарлетт, хотя Джон Уилкс давно уже был мертв, а усадьба Двенадцать Дубов сожжена дотла.
Скарлетт поддерживала иллюзию, потому что в моменты просветления, когда Джеральд О’Хара вспоминал все свои потери, он мог только рыдать.
Малыш Уэйд барабанил ногами по стулу и ныл, прося есть.
— Уэйд, придется подождать. Когда Мамушка спечет новые кукурузные хлебцы, тебе достанется миска, в которой она будет замешивать тесто.
Скарлетт подвязала шляпку и вышла наружу, где ее поджидал Порк, одетый в старый выходной сюртук Джеральда. Решительно поджав губы, Порк завел давно известную жалобу:
— Мисс Скарлетт, когда прежний хозяин хотел выкупить меня у массы Джеральда, то предлагал восемь сотен долларов — по тем временам хорошие деньги. Да, мисс, очень! Но масса Джеральд не захотел брать за меня денег, потому что я стал его камердинером. Не люблю хвастать, но люди говорили, что я самый лучший камердинер в округе Клейтон. И я не стану копать картошку!
— Порк, — смирила себя Скарлетт, — если такой сильный мужчина не желает помочь, как нам справиться, одним женщинам?
Краем глаза Скарлетт заметила, что сестра ведет их единственную лошадь к помосту, чтобы сесть верхом.
— Сьюлин! Сьюлин! Подожди!
На Сьюлин было лучшее платье, в поредевших безжизненных волосах красовался белый пион.
— Сьюлин, куда ты собралась?
— Как куда? Я еду в Джонсборо, дорогая сестра. Сегодня вторник.
Фрэнк Кеннеди был «суженым» Сьюлин уже много лет. Хотя его лавку в Джонсборо разорили, каждый вторник Фрэнк привозил из Атланты бакалейные товары и овощи и менял их на яйца, масло, мед и разные просмотренные федералами фамильные ценности.
— Прости, Сьюлин, лошадь нам сегодня нужна. Дилси разузнала, где янки выкинули целую бочку муки с жучками. Представляешь, как здорово будет поесть печенья!
Бросив пион на землю, Сьюлин вернулась в дом.
Скарлетт прикусила язык.
Янки сожгли весь запас хлопка Джеральда О’Хара стоимостью двести тысяч долларов. Через несколько месяцев они вернулись, чтобы сжечь собранный Скарлетт небольшой урожай, примерно на две тысячи. За месяц до капитуляции конфедератов она засеяла поле снова. Если этот урожай не съедят долгоносики и не задушат сорняки, осенью можно будет выручить долларов двести — целое состояние.
До войны Скарлетт считала, что лишь невежественные люди съедают посевные семена. Теперь же она поняла горькую правду: люди съедали зерно и припасенную для посадок картошку, пекли хлеб из последней пшеницы, когда их донимал голод. Скарлетт благодарила Бога, что люди Тары не могли съесть семена хлопчатника!
Каждый раз, когда приходилось забивать тридцатифунтового поросенка от единственной свиньи, она горевала — ведь тот мог бы вырасти в борова трехсот фунтов весом!
Черты лица красавицы Скарлетт заострились от усталости; прежде веселая, теперь она постоянно была недовольна. Дочь Джеральда О’Хара выполняла работу, которая прежде ей и в голову бы не пришла. Скарлетт мотыжила поле до кровавых мозолей и полола до тех пор, пока сорняки не прорывали ее мозоли. Трудилась до боли в спине, похудев так, что без труда влезала в платья, которые носила тринадцатилетней девочкой. Женщина, вернувшаяся в Тару за детским утешением, стала ее хозяйкой: распределяла пищу, разрешала споры, ухаживала за больными, подбадривала усталых.
Она привязала лошадь и повернулась к Порку.
— Если уж ты не будешь копать картошку, может, смажешь ворот колодца?
Но Порк снова, словно малому ребенку, принялся объяснять:
— Мисс Скарлетт, я камердинер массы Джеральда…
Кровь бросилась ей в голову. Однако она лишь мило улыбнулась и сказала:
— Может быть, какой-нибудь другой семье в округе Клейтон нужен камердинер?
Порк грустно покачал головой.
— Мисс Скарлетт, отчего вы так жестоки?
Отчего? Отчего? Стоило хоть раз заколебаться, потерять самообладание и заплакать — чего ей так иногда хотелось, — все пошло бы прахом.
Порк двинулся прочь, тоскливо поглядывая по сторонам в поисках какого-нибудь жира для смазки ворота.
Плантация Джеральда О’Хара площадью в тысячу акров съежилась до обрабатываемого огорода всего в сотню футов и одного поля хлопка в пять акров. Скарлетт прикрыла глаза, чтобы не видеть подступающие со всех сторон кусты ежевики.
Скарлетт выполняла работу слуг и питалась едой, подобающей слугам: звездчатка, кресс-салат, зелень одуванчиков, дикая горчица. В тени большого дуба она наклонилась в поисках проростков. Сегодня на ужин будут проростки.
По аллее к дому направлялся незнакомец верхом на ослике, таком низкорослом, что сапоги всадника то и дело задевали землю. На нем был новый зеленый сюртук, лицо обрамляла короткая бородка, белокурые волосы коротко острижены. Довольно упитан — не то что солдаты, обычно останавливающиеся по пути домой отдохнуть и подкрепиться в Таре. Перед последним подъемом ослик остановился, вытянул шею и, подняв морду к небесам, заревел. Всадник ослабил поводья и подождал, пока животное не прекратит жаловаться на жизнь.
Судя по новой одежде, человек был саквояжником.
Хотя всадник мог бы гораздо быстрее двигаться, ведя осла в поводу, он подъехал на недовольном животном прямо к Скарлетт.
— Приятное утро!
— Если вы саквояжник, сэр, то вам здесь не рады.
Ее слова заставили незнакомца рассмеяться.
— Саквояжник, мэм? Нет, я немало грешил в жизни, но именно этот грех меня миновал. Могу ли я напоить скакуна?
Скарлетт указала на колодец.
Несмазанный ворот заскрипел, когда мужчина завертел ручку.
— Тогда вы, должно быть, пособник, — решила Скарлетт. — Никто больше не носит новой одежды.
Он налил воды ослу.
— Ваш ворот следует смазать.
Затем снял свой новый сюртук, повесил на рукоять ворота и быстрым движением оторвал один рукав. Положив его в карман, он вновь оделся.
— Пособник, мэм? То есть один из тех южан, которые тайно симпатизировали Союзу и признались в этом, когда янки одержали победу? Нет, мэм, меня выпустили из тюрьмы Огайо, выдали одежду и десять долларов, за которые я купил этого благородного скакуна, Чапультапека.
— Довольно вычурное имя для осла.
Лицо незнакомца озарила лукавая ухмылка.
— Я неизлечимый романтик. Неужто не узнали?
Скарлетт нахмурилась.
— Нет… боюсь, нет.
— Возможно, будь я в шляпе кавалерийского офицера с пером цапли? Или в сопровождении музыканта с банджо? Вряд ли, мисс Скарлетт, у вас было много кавалеров со своим оркестром.
Скарлетт моргнула.
— Полковник Раванель?
Тот низко поклонился.
— А я-то надеялся, что вы найдете меня незабываемым.
— Таки было. — Что-то заставило Скарлетт внимательнее посмотреть на него. — Верно ли я слышала — вы потеряли жену?
— Моя Шарлотта теперь с ангелами.
Ум Скарлетт лихорадочно заработал. Встретив Шарлотту Раванель в доме тетушки Евлалии, она сочла ее достойной, но неинтересной особой: как раз таких женщин обычно выбирают в наперсницы. Но Шарлотта была из Фишеров, наследница одного из самых крупных состояний на Юге. Вне сомнения, сундуки на чердаке у Шарлотты набиты банкнотами Конфедерации, не имеющими никакой цены, как и в Таре. Такие деньги не могли исчезнуть без следа.
Скарлетт печально улыбнулась.
— Полковник, примите мои соболезнования.
Вроде у Шарлотты был брат?
— А как поживает Джейми Фишер? — спросила Скарлетт.
— Мы с Джейми делили камеру. «Ешь овсянку, Эндрю! Сходи прогуляйся, необходимо дышать свежим воздухом! Эндрю, не стоит так отчаиваться». Джейми было невдомек, что обида и горечь успокаивают и утешают мужчину.
Скарлетт считала, что горе подобно ностальгии: мешает делать необходимое. Ей за добычей пропитания для голодных людей, ремонтом дома и других строений, наймом работников, покупкой живности и засеванием тысячи акров хлопковых полей горевать было решительно некогда.
— Полковник Раванель, вы, конечно, отобедаете с нами?
— Благодарю, нет.
— Но вы же, несомненно, голодны.
— Я не смогу заплатить.
— Господи! — воскликнула Скарлетт. — Если уж непременно хотите заплатить — обед обойдется вам в один доллар Конфедерации.
Порк срезал во дворе розы. Каждое утро благоухающие букеты появлялись в гостиной, столовой, спальне Джеральда.
— Порк, разве я не велела тебе смазать ворот?
— Да, мисс Скарлетт, только сначала срежу цветы.
— Цветы, конечно, очень милы, но каждое ведро воды идет вдвое тяжелее с несмазанным воротом. А когда закончишь — займись картошкой.
Порк недовольно надулся, сложив уже губы для ответа в привычном духе.
— Я слыхал, янки отменили порку кнутом, — как бы между прочим заметил Эндрю Раванель. — Но ведь ваша плантация вдали от проезжих дорог…
Порк выпрямился во весь рост.
— Меня никогда не секли! Масса Джеральд не позволяет никого сечь в Таре.
Полковник вытащил из кармана оторванный рукав и наотмашь хлопнул им по штанине.
У Порка рот разинулся от возмущения, а розы попадали из рук. Убитым голосом он произнес:
— Да, мисс Скарлетт, пойду смажу ворот.
Когда они с полковником вошли в столовую, Скарлетт извинилась:
— Боюсь, после визита солдат Шермана здесь несколько неуютно.
— Последнее мое прибежище поводов для гордости не давало вовсе.
Скарлетт провела полковника в гостиную.
— Прошу извинить меня. Пойду распоряжусь насчет обеда для вас.
Опершись коленом о табурет, Мамушка мыла окно в кухне.
— Мамушка, подай нам те кукурузные хлебцы. А возле дуба за колодцем есть сочные ростки.
— Мисс Скарлетт, те хлебцы на ужин.
— Мамушка, джентльмен — наш гость.
— Видала я этого молодчика из окна! — фыркнула Мамушка. — Разве джентльмены разгуливают в сюртуках с оторванным рукавом?
— Он специально оторвал рукав, чтобы его не принимали за пособника.
— И впрямь, так-таки и оторвал? — Мамушка покачала головой. — Боже милостивый!
Она спустилась с табурета и отправилась собирать ростки.
По черной лестнице Скарлетт взлетела к себе в спальню. Из надтреснутого зеркала на нее смотрело совсем не по-дамски загорелое лицо, но волосы были чисто вымытые. Молодая женщина распустила пучок и причесалась так, чтобы локоны обрамляли лицо. Потом мазнула за ушком драгоценными духами — сначала за одним, потом за другим.
Из своей спальни вышел в ночной сорочке и сапогах для верховой езды Джеральд.
— Не видела Эллен? — нетерпеливо спросил он. — К четырем часам нас ждут в Двенадцати Дубах. Джон хотел бы со мной пропустить стаканчик до ужина.
— Я напомню ей, отец. А теперь, прости. Я занята с гостем.
— Не поприветствовать ли мне его?
— Не стоит, отец. Ни к чему утомляться перед поездкой в Двенадцать Дубов.
Джеральд погрозил пальцем.
— Не забудь напомнить матери, — сказал он и закрыл за собой дверь.
В столовой Мамушка выставила еду, предназначавшуюся всем на ужин.
Полковник Раванель произнес:
— Вы щедры.
— Боже, полковник, до войны Тара славилась гостеприимством.
Чтобы не глядеть на горку еды на его тарелке, Скарлетт спросила, не проезжал ли он через Атланту.
— Ни одного целого дома от Уайтхолла. — Полковник отправил в рот целый пучок свежих ростков и с наслаждением захрустел. — Центр города уничтожен.
— А вокзал? Перрон?
— Янки обложили его соломой и подожгли. То, что не спалил огонь, было потом подорвано и разнесено в щепы таранами. — Раванель невесело улыбнулся. — Только генерал-янки мог считать сожжение беззащитного города подвигом.
Атланта разрушена? Скарлетт не могла о таком даже подумать. Атланта была средоточием энергии и изобретательности. Если ее больше нет — на что надеяться Югу?
Полковник угадал направление мыслей Скарлетт.
— Подняться нам не дадут. Все эти саквояжники и их пособники держатся на штыках юнионистов. А те хотят, чтобы белыми правили ниггеры.
Скарлетт пыталась заставить себя не провожать взглядом каждую вилку, отправлявшуюся ему в рот.
— Если даже такие смельчаки, как вы, впали в уныние, что же остается делать остальным?
— Смельчаки вроде меня… — Раванель горько рассмеялся. — Просто романтические глупцы, сражающиеся с ветряными мельницами. — Он отодвинул пустую тарелку и вытер рот оторванным рукавом. — Вряд ли у вас остался бренди…
— Боюсь, только спирт.
— И?
— Мы используем его в медицинских целях.
— Я перестал быть сильно разборчивым.
Скарлетт пошла на кухню за кукурузным виски, который она прятала от Джеральда. Мамушка спросила:
— Разве джентльмен заболел?
Наследник Фишер удовлетворенно глотнул кукурузного виски и улыбнулся Скарлетт.
— Как же давно не был я в компании леди, вдобавок такой милой!
Скарлетт скромно потупилась.
— Два долгих года… Уже почти забыл…
Скарлетт не помнила, когда ела досыта.
— Теперь я сожалею о той… встрече в Атланте. Непрошеный совет вам, дорогая миссис Гамильтон: не соглашайтесь на чествование. От глупых комплиментов просто некуда деться. В ваш дом я пришел, устав от лести, от себя самого, к тому же слишком много выпив. Скарлетт, — вы позволите называть вас Скарлетт? — вы были единственным ясным моментом в тот день, а вместо благодарности я оскорбил вас. Прошу, извините меня. — Раванель усмехнулся воспоминаниям. — «И забирайте ваш оркестр с собой!»
Скарлетт предложила ему то, что до него предлагала многим усталым оборванным путникам, однако на сей раз покраснев. Ни один из них не был наследником состояния Фишеров.
— Сэр, можете остаться в Таре на ночь. Мелани Уилкс будет рада узнать от вас новости. Мы давно ничего не слышали о ее муже.
— О, с ним наверняка все в порядке, — беззаботно сказал полковник. — Люди вроде Уилкса живут вечно.
Скарлетт и глазом не моргнула.
— Если вы закончили трапезу, я хотела бы показать вам Тару.
Тара была воплощением мечты Джеральда О’Хара.
Ее беленые кирпичные стены и широкая крыша должны были укрывать детей, родных и гостей, нашедших приют у Джеральда. «Никаких финтифлюшек, — говаривал он жене Эллен. — Простой удобный дом. Всякие гостиные-мостиные, всякие отдельные апартаменты для членов семьи не по мне: для кого же дом, как не для членов семьи?» А когда Эллен захотела танцзал, Джеральд лишь фыркнул в ответ: «Разве мы не можем потанцевать у себя в салоне, миссис О’Хара, когда нам взбредет в голову такая прихоть?»
В Таре не было подвала. Если Джеральд О’Хара чего и страшился, так только змей, а в подвале, по его неколебимому мнению, они бы непременно завелись.
Зато Джеральд устроил два крыльца — переднее и заднее: «посидеть вечерком». Из спальни Джеральда дверь выходила на балкон, откуда владелец Тары мог ясным утром озирать зеленеющие и цветущие хлопковые поля на красной глинистой почве и подъездную аллею с каштановыми саженцами.
Фонари в свинцовой оплетке и полукруглое окно над входной дверью были уступкой Джеральда вкусу жены.
Но если дом Джеральда не сильно пострадал от войны, его плантация была полностью уничтожена.
— Наши пекановые деревья давали самые маслянистые орехи во всем округе Клейтон. На них всегда висели качели для детей. Янки спалили пеканы. И качели вместе с ними, — сказала Скарлетт. А вон там стоял хлопковый пресс. Отец всегда покупал самые современные машины. «К чему людям выполнять ту работу, что могут делать тупые машины?» — говаривал он. Тут была маслобойня — вон, возле обрушившейся стены пружинный механизм. А негритянские хижины не сожгли…
Полковник пнул полуобгоревшую доску.
— Они вам потребуются, когда негры образумятся и начнут возвращаться. Многие тысячи сейчас спят под открытым небом на улицах Атланты. Если бы янки их не кормили, они бы умерли от голода.
Какое Скарлетт дело до беглых негров?
— Стоит вложить тысячу долларов — и Тара поднимется. Всего тысячу. С землей все в порядке: пусть сожгли дома, уничтожили скотину, но, Бог свидетель, землю им не убить!
— Что за прекрасная воительница-амазонка! — Раванель взял Скарлетт за руку; кожа бывшего военнопленного оказалась неприятно нежной. — Знаете, не люблю путешествовать в одиночку. Не смогу ли я убедить вас сопровождать меня до Чарльстона?
Хотя Скарлетт и ожидала предложения, но отнюдь не столь откровенного.
— Чтобы неженатые мужчина и женщина путешествовали вместе? Сэр, что подумают люди?
Презрительный смех Раванеля больно резанул ее.
— Дорогая Скарлетт, все умерли. Все, чье мнение хоть что-то значило. Лишь трусы, предатели и… сидевшие в тюрьмах пережили войну. Джей Стюарт — полевые лилии кланялись, когда генерал Стюарт проезжал мимо. Благочестивый генерал Полк теперь проповедует на небесах, там им с Каменной Стеной Джексоном теперь никто не помешает мериться красноречием. Клебурн, Тёрнер Эшби, маленький храбрец Пеграм, мой безрассудный друг Генри Кершо, даже Ретт Батлер погиб.
Скарлетт будто выстрелили в самое сердце. Она прошептала:
— Кто?
Полковник Раванель подобрал осколок тарелки и запустил им в сломанную маслобойню.
— Ретт находился в форте Фишер во время атаки федералов. Они там все покрошили. — Его голос смягчился. — Мы с Реттом когда-то были друзьями. Собственно, лучше друга мне так и не довелось повстречать.
— Но ведь… Ретт не верил в справедливость Дела…
— Зато никогда не мог устоять перед возможностью сделать красивый жест. — Раванель с некоторым удивлением посмотрел на Скарлетт. — Разве вы его знали?
Знала? Знала ли она его? А действительно, разве она его знала? Но… Ретт Батлер мертв? Как мог он погибнуть!
— Ну вот, я вас расстроил… Простите.
Мысли Скарлетт смешались. На что она надеялась? Само собой разумелось, что она увидит его снова и что всезнающая насмешливая улыбка Ретта выведет ее из себя. Скарлетт закусила губу, чтобы не расплакаться. Его больше нет? И те редкие моменты, когда они с Реттом понимали друг друга, тоже никогда не повторятся?
— Где… где он похоронен?
— Федералы помечали могилы только своих солдат. А наших просто выбрасывали в океан.
Безнадежность охватила молодую женщину, и она опустилась на пень от некогда самого большого каштана в Таре. И что теперь? Она лишь повторила:
— Ретт Батлер… мертв?
Эндрю Раванель принялся утешать ее: вполне возможно, что Ретт не погиб вместе с остальными, Ретт — сущая кошка, у него должно быть девять жизней…
Но Скарлетт не могла более выносить его присутствие.
— Сэр, прошу вас вспомнить, что я — миссис Чарльз Гамильтон, почтенная вдова. Я отклоняю ваше унизительное приглашение. Даже не знаю, как подобное могло прийти вам в голову. А теперь, сэр, вам пора отправляться дальше. Вы совершенно определенно выразили свои намерения. Вам нельзя оставаться в Таре.
Эндрю тихо проговорил:
— Когда-то давно я тоже его любил.
— Любили Ретта Батлера? Этого наглого, самодовольного, всегда готового уколоть… Разве такого человека вообще можно любить?
— Если вам угодно.
Эндрю Раванель взгромоздился на своего ослика и уехал.
Солнце скрылось за облаками.
Скарлетт чувствовала себя совершенно беспомощной. Господи, как же хотелось лечь и уснуть.
Но женщина выпрямилась и пошла к картофельным грядкам. Они с Порком накопают клубней. А потом она найдет где-нибудь еще проростков.
И только после этого расскажет Мелани о Ретте. Мелли он всегда нравился.
Глава 25
Плантация в низинах после войны
Полугодом позже по дороге вдоль реки Эшли скакал всадник, верхом на вороном жеребце той породы, которой Низины прежде так славились. Всадник обладал небрежной грацией аристократа. Во время войны бесчисленные могилы были устланы костями людей, подобных ему, а скелеты их прекрасных скакунов белели на полях и в персиковых садах объединенной страны.
Год назад по этой дороге прокатилась армия генерала Шермана. Предостерегающими перстами торчали из-за придорожного бурьяна сожженные трубы. Вон от того поваленного столба дорога вела к руинам дома, где вырос Генри Кершо. А на том обуглившемся дубе были подвешены качели, на которых так любила раскачиваться маленькая Шарлотта Фишер, крича: «Выше! Выше! Толкните еще выше!» Заросшая аллея вела к сожженному особняку, где умерла мать Эдгара Пурьера.
При виде приближающегося всадника в кусты шмыгнули две тощие дворняги.
Подъехав к реке, за которой начиналась Броутонская плантация, Ретт Батлер снял сапоги, носки и брюки. Сапоги он привязал к седлу, а штанинами брюк завязал жеребцу глаза, прежде чем направить его в мутную реку.
Конь переплыл реку и взобрался на главную дамбу Броутона, где Ретт оделся.
Дамбу покрывала ежевичная поросль, а рисовые чеки превратились в мелкие лужи; болотные курочки, покрикивая, спешили ретироваться от вторгшегося в их владения чужака.
Через давно не стриженные кусты самшита, окаймляющие Броутонскую аллею, протоптали тропки олени и кабаны.
На разворотную подъездную дорогу выходил кирпичный фасад дома в подпалинах от пожара. Окна без стекол глядели, словно пустые глазницы черепа. Парадная дверь стояла нараспашку. Среди мебели, вытащенной наружу и преданной огню, Ретт узнал пюпитр орехового дерева, на котором всегда лежала семейная Библия Батлеров.
Вокруг алых трубочек лианы, уже начавшей заплетать площадку, вились колибри.
Через заросли Ретт вышел на пригорок, откуда окинул родные места прощальным взором двадцать пять лет назад. Хранившийся в памяти образ правильной сетки плодоносящих рисовых полей наложился на картину разорения с прорванными дамбами и засоленными чеками, где вряд ли теперь удастся вырастить что-то путное.
— Да, красиво тут было, — пробормотал Ретт.
Из-за спины отозвался дрожащий голос:
— Еще как, сэр. Но масса и мистрис Батлер больше никого не принимают.
Глаза старого негра, опиравшегося на суковатую трость, были подернуты белой пленкой.
— Доброе утро, дядюшка Соломон, — сказал Ретт.
— Молодой господин? Это вы? — Пальцы старого негра пробежали по лицу Ретта. — А до нас дошла весть, что вас убили… Слава тебе, Господи! Как вы поживаете, молодой господин? Вас не было дома в такие времена!
Ретт пожелал увидеть родителей, если они еще живы.
— О да, масса и мистрис живы. — Соломон понизил голос. — У массы Лэнгстона белая чума. Он совсем высох. Все наши негры сбежали. Геркулес вместе с Суди тоже отправились в город. Геркулес заявил, что не будет больше работать на Батлеров. — Нижняя губа старика задрожала от возмущения. — Этот ниггер совсем занесся! Вот я родился в Броутоне, прожил тут всю жизнь и хочу, чтобы меня похоронили на Броутонской плантации.
— Хорошо, дядюшка. Значит, мои родители в городе?
— Городской дом разнесло в щепы. А ведь какой был красивый дом, лучше не сыскать! Негры на рынке даже звали меня «мистер Соломон», потому что я был из этого дома… Господин и госпожа живут теперь с управляющим Уотлингом.
— С Уотлингом?
— Вас так долго не было, масса Ретт! И какие это были времена! Масса Лэнгстон сказал, что больше никуда не двинется из Броутона. Их навещает ваша сестра с мужем. Мисс Розмари хотела бы, чтоб масса Лэнгстон и мистрис Лизабет переехали к ним. Но ведь вы знаете, какой масса Лэнгстон.
— Дядюшка, Джон Хейнз, погиб. Погиб на войне.
— Она не с мистером Хейнзом. С полковником Раванелем, вторым своим мужем.
— Эндрю Раванелем?
— Да, сэр. Парнишкой старого Джека. Говорят, он был героем на войне, но тут я не знаю.
— Эндрю Раванель?..
— Все женщины выходят замуж. Сегодня вдова — завтра снова жена, а еще через день она уже ждет ребенка…
Дом Исайи Уотлинга стоял на самом краю полуострова, в окружении затопленных рисовых чеков. По двору расхаживали куры. У тощей коровы вокруг головы была замотана тряпка, смоченная скипидаром, чтобы отгонять кусачих насекомых.
Возле двери сидел, откинувшись в кресле, остроносый молодой человек и строгал палку. Когда Ретт привязал коня у ограды, молодой человек со стуком опустил ножки кресла на пол. Светлые его волосы начали редеть, отступая от покатого лба. За поясом торчал хорошо смазанный револьвер.
— Хороший конь, — заметил молодой человек и срезал длинную стружку. — Янки позабирали всех приличных лошадей. — Улыбка обнажила отсутствие верхних зубов, а его правую щеку стягивал шрам. В ответ на взгляд Ретта он пояснил, постучав пальцем по шраму: — Когда меня подстрелили, я кричал что-то Фрэнку. Слыхали, верно, Фрэнк Джеймс, известный буян. Билл Куонтрилл говорил, что мужчина не должен разевать рот, но иногда, оказывается, полезно его все-таки разинуть. То есть если бы рот у меня был закрыт, то пуля вышибла бы и нижние зубы. Надо бы повстречаться с Фрэнком и Джесси…
— Я — Ретт Батлер. Батлеры тут живут?
— Вроде того.
— Не передадите ли им, что я здесь?
Молодой человек поднялся.
— Племянник Исайи, Джоузи. Был в кавалерии у Билла Куонтрилла, пока федералы его не подрезали. Собирались и со мной так поступить, вот я и подался на восток, вспомнил о родственных связях. — Он подмигнул. — Ретт Батлер, дядя Исайя тебя ненавидит до печенок. Думаю, однажды тебя настигнет его месть. Ведь ожидание сладкой мести обнадеживает, верно?
Джоузи подобрался ближе, словно питбуль.
— Знавал я и людей получше, которых убивали за коней похуже этого.
— Неужели не устал убивать за четыре-то года войны?
Джоузи пожал плечами.
— Сколько себя помню, всегда кого-то укладывал. Видать, вошел во вкус.
— Если собираешься пустить револьвер в ход — валяй. А нет — так сообщи Батлерам, что я здесь.
— Ну ты и наглец… — Не отрывая взгляда от Ретта, он крикнул: — Дядя Исайя, явился тут один!
На пороге показался Исайя Уотлинг, глянул на Ретта из-под ладони и сказал:
— Молодой Батлер. Вам тут не рады.
Джоузи ухмылялся, поставив ногу на перекладину ограды и скрестив руки на груди: дело становилось занятнее.
— Разве это твой дом, Уотлинг? Разве это не Броутонская плантация? Я прибыл к Батлерам.
— У вас тут нет родственников.
— А вот это позволь нам самим решать.
Горящие глаза Исайи Уотлинга какое-то время буравили Ретта, затем управляющий все же развернулся и вошел внутрь дома.
— Хороший денек, — изрек Джоузи. — Мне так всегда была больше по нраву осень — когда листья опадут, куда лучше становится видно тех, кто пытается подобраться. — Чуть помолчав, он поскреб за ухом дулом револьвера и добавил: — А ты, как посмотрю, не больно-то разговорчив, верно?
Тут вновь появился Исайя Уотлинг и молча мотнул головой. Ретт последовал за ним по смутно знакомой лестнице в глубь дома, где Батлеры жили, пока строился их особняк. Затем вошел в спальню, которую родители занимали и тогда, в далеком детстве.
Комната была аккуратно прибрана. Пол подметен. Столик возле кровати, на которой лежал отец Ретта, занимали флаконы с лекарствами и плевательница, где в желтой мокроте виднелись следы крови.
Лэнгстон Батлер всегда был крупным мужчиной, и костяк остался по-прежнему мощным. Но кожа усохла и пожелтела, лишь на щеках горели красные пятна.
— У вас туберкулез, — сказал Ретт.
— Ты пришел сообщить мне то, что я и без тебя знаю?
— Я пришел предложить помощь. Я могу обеспечить вас и мать.
Лэнгстон Батлер закашлялся, едва не задохнувшись. Затем сплюнул в миску возле кровати.
— Тыне потревожишь Элизабет. У жены опорой Иисус Христос и верный Исайя Уотлинг. Для чего ты можешь понадобиться Элизабет Батлер?
— Сэр, вы согласились принять меня. На то у вас должна была быть какая-то причина.
— Тебя считали убитым, а мне теперь куда интереснее, чем прежде, истории о воскрешениях. — На лице старика страшной раной разверзлась улыбка. — Все унаследует Джулиан. Не смей являться на мои похороны.
— Неужто вы считаете, что и из могилы сможете управлять Броутоном? Отец…
Лэнгстон Батлер отвернулся к стене.
— Думаю, тебе пора, — сказал Джоузи Уотлинг, который стоял на пороге, прислонясь к косяку. — Дядя разрешил пристрелить тебя, если ты не послушаешься старого петуха. А я бы не прочь пристрелить. Уж больно мне твой конь приглянулся.
Исайя Уотлинг ждал во дворе.
— Уотлинг, с вашей дочерью все в порядке, она в безопасности, в Атланте. А ваш внук, Тэйзвелл Уотлинг, обучается в школе, в Англии. Оттуда поступают весьма похвальные отзывы о нем.
— Красотка еще может раскаяться, — сказал Исайя. — А моему сыну Шадре из-за тебя уже никогда не раскаяться. Ретт Батлер, ты обрек Шадру Уотлинга на вечное проклятие.
Джоузи Уотлинг скрыл ухмылку.
— Ну не крут ли? — спросил он. — Встречал другого такого?
Всю дорогу, пока Ретт ехал по дамбе, он чувствовал, как между лопаток горит точка прицела — точь-в-точь как на войне, когда его держали на мушке стрелки федералов.
На Митинг-стрит в Чарльстоне была расчищена извилистая тропинка, по которой пробирались белые, пытаясь отыскать в развалинах что-то на продажу, и группы негров, под руководством унтер-офицеров-федералов рушивших остатки стен. Когда Ретт подошел ближе, те прервали работу. Молодой чернокожий сказал:
— Теперь все наоборот, мистер, нижняя ступенька наверху.
Там и сям сохранились отдельные дома, местами целые кварталы. Стекла окон в доме 46 по Чёрч-стрит были новехоньки, еще замазка не успела высохнуть. Свежеостру-ганная сосновая дверь легко повернулась на петлях, когда на стук Ретту открыла сестра, Розмари.
Кровь отхлынула от лица женщины, которой пришлось уцепиться за косяк двери, чтобы не упасть.
— Ретт… ты… ты не погиб… О Ретт! Боже мой, брат!
Она широко улыбалась сквозь слезы. Ретт обнял сестру, уткнувшись ей в волосы и бормоча какие-то слова утешения, пока та не отстранилась чуть-чуть, отерев слезы.
Розмари спросила:
— Верно, поражаться, когда в ответ на твои молитвы желание сбывается, неблагодарно?
— Возможность пожать руку святому Петру была куда ближе, чем хотелось бы. Ты не получила моей телеграммы?
Она покачала головой.
— Значит, — лукаво усмехнулся Ретт, — деваться некуда, придется быть ответом на твои молитвы.
— О Ретт! Ты не переменился.
— Сестренка, как я понимаю, тебя следует поздравить.
— Поздравить?..
— Поздравляю вас, миссис Раванель. И будь счастлива, дорогая Розмари, как… как сама того пожелаешь.
Розмари повела брата в дом. Часть мебели в гостиной осталась от прошлого брака, но кушетка и диван были новыми.
— Садись, дорогой брат, я сейчас принесу тебе что-нибудь. Бренди?
— Спасибо, не надо.
— Прошу, Ретт. Не сердись на меня.
— На что я могу сердиться?
— Ретт, я… я думала, ты погиб! Ведь ни единого слова!
— Мне жаль. Я телеграфировал, прежде чем отправиться в Лондон. Федералы положили глаз на мои деньги. И не собираются отступаться, что весьма досадно! Пока Робу Кэмпбеллу удается отбивать их нападки, но мои возможности заметно ограничены.
— Джон хорошо позаботился обо мне. Если требуются…
— Денег мне пока достаточно. И кредит у портного, — он коснулся лацканов сюртука, — вполне надежный. Мне жаль, что я огорчил тебя.
Она помолчала некоторое время, а потом промолвила без всяких прикрас:
— Когда Джона убили, мне не хотелось дальше жить. Я потеряла свою девочку, мужа и — как я тогда думала — тебя тоже. — Розмари дотронулась до щеки Ретта. — Ты ведь настоящий, верно?
— Иногда даже слишком.
— А потом Эндрю вернулся в Чарльстон. Двое сирот в бурю.
— Эндрю всегда странным образом влиял на женщин — не пойми меня превратно, сестренка. Эндрю когда-то был моим другом, и ради тебя я вспомню нашу дружбу. — Ретт с улыбкой посмотрел на слегка округлившийся живот Розмари. — Вижу, скоро я снова стану дядей. Мне нравится такая роль. Дядям положено покупать детям игрушки и подставлять щеку для детских поцелуев, когда же дети начинают капризничать, можно просто уехать восвояси.
— Нам очень нужен этот ребенок. Эндрю… Порой Эндрю сам не свой. Наше дитя поможет ему вернуться. — Розмари наклонила голову набок. — А как ты? Как поживает мисс Скарлетт?
— Кто?
— Ретт, не забывай, что разговариваешь с Розмари!
— С ней все кончено. На дороге в Джонсборо, под вечер. Любовь налетает, как океанский шквал, и столь же быстро уносится прочь.
— Хм.
— Не осталось ни сожаления, ни смятения.
— Хм.
Ретт нахмурился.
— Чему ты улыбаешься, сестра? Отчего такая снисходительная усмешка?
Розмари рассмеялась.
— Потому что мой старший брат знает все на свете, кроме собственного сердца.
Накрывшись черной накидкой, дагерротипист-янки запечатлевал для вечности руины Ист-Бэй.
Флот федералов стоял на якоре в бухте. Захваченные «блокадные бегуны», казалось, несли звездно-полосатый флаг в каком-то смущении.
Ретт направлялся в контору фирмы «Хейнз и сын», когда кто-то остановил его криком:
— Эй, привет, непутевый!
— Будь я проклят, если это не Джейми Фишер! Что-то ты за всю войну не подрос ни на дюйм.
— Боюсь, не вышло. Господи, как же я рад тебя видеть! — Джейми пожал Ретту руку. — Пойдем, посмотришь, как мы подлатали бабушкин дом. Я сам чинил крышу. Разве я не трудяга?
На серой крыше особняка Фишеров из сланца местами чернели заплаты.
Джейми всунулся во входную дверь.
— Джулиет, Джулиет, погляди, кто восстал из мертвых!
Джулиет Раванель сняла пыльный платок.
— Надо же, Ретт Батлер… Будь благословенно твое злодейское сердце! — Джулиет прикинула стоимость костюма Ретта. — Слава богу, война не всех сделала нищими!
Джейми вздохнул.
— Бедная сестренка Шарлотта все до пенни вложила в ценные бумаги Конфедерации. Видимо, чтобы поддержать Эндрю. — Он чуть помолчал. — Такие деньги! Могла бы забыть хоть что-то, но… — Джейми развел руками. — Ретт, перед тобой стоит самый популярный в Чарльстоне тренер верховой езды. Я обучаю детишек янки, как не падать с пони.
— Отважный разведчик конфедератов в большой чести, — заметила Джулиет, улыбаясь.
— Я строг с родителями, поскольку они предполагают встретить требовательность со стороны Отважного Разведчика Конфедератов, но их дети видят меня насквозь и безошибочно распознают во мне такого же избалованного ребенка! — Широким жестом Джейми пригласил Ретта в дом. — Не споткнись о верхнюю ступеньку, Ретт.
Холл был обклеен новыми обоями и покрашен, полукруг лестницы отполирован до вишневого блеска.
Джейми приоткрыл дверь в гостиную, все еще заваленную обломками кирпича; из-под осыпавшейся штукатурки виднелась обрешетка.
— Внизу мы еще не приступали к ремонту. Зато полностью закончены и сданы саквояжникам три спальни.
— Ради золота, — с чувством сказала Джулиет, — они платят золотом.
— Твой новый шурин говорит, что лишь предатели сдают жилье внаем саквояжникам. — Джейми поджал губы. — Клянусь Богом, если Эндрю удастся найти нам платежеспособных жильцов-конфедератов, мы в тот же миг выставим янки на улицу! Ретт, я сражался рядом с Эндрю, а потом в той проклятой тюрьме делил с ним камеру. Как же это трудно, Ретт, поддерживать жизнь в человеке, который не желает ее длить!
— Эндрю всегда был склонен к меланхолии.
— Ну вот, а теперь он воротит от меня и собственной сестры нос, променяв нас на банду самых отъявленных головорезов-«патриотов».
— Патриотов, значит, — пробормотал Ретт. — А я-то надеялся, что мы покончили с патриотами.
— Довольно о моем глупом братце, — вмешалась Джулиет. — Помнишь Геркулеса и Суди? Они живут теперь на втором этаже кухонного домика.
К Джейми вернулась его обычная жизнерадостность.
— Геркулес приделал новые колеса к сломанной карете «скорой помощи», покрасил ее в желтое с черным, а Джулиет нанесла на стенки надпись: «Сдается в прокат».
— Очень красиво нанесла, — подтвердила Джулиет, оправляя платье.
— В старой дедовской касторовой шляпе Геркулес являет собой замечательное воплощение довоенного чарльстонского извозчика. Янки спрашивали Геркулеса, где мы спрятали своих скаковых лошадей. А когда тот рассказал одному, что последний раз видел Чапультапека в артиллерийской упряжке, янки даже пустил слезу. Ретт, ты останешься с нами на чай?
— Хотелось бы, да нужно поздравить своего нового шурина.
Джулиет фыркнула.
Ретт уже садился на коня, когда к дому подъехала карета и Джейми сказал:
— А вот и Геркулес. Ретт, ты просто должен похвалить его кеб.
В это время Геркулес помогал плотной негритянке сойти на тротуар.
— Мистер Ретт, мы повсюду вас ищем. Мы слышали, что вы вернулись в город.
Платье Руфи Бонно было застегнуто до самой шеи, а волосы убраны под черную сетку.
— Мистер Ретт, — сказал Геркулес. — Думаю, вы знаете миссис Бонно.
— Мы старые друзья, — ответил Ретт, приподнимая шляпу.
— Капитан Батлер, — сказала Руфь Бонно, — мне нужна ваша помощь. Тунис в тюрьме. Моего мужа намерены убить.
Глава 26
Нижняя ступенька наверху
Южане, ненавидевшие и осыпавшие бранью Авраама Линкольна, даже те, кто ответил сецессией на его первое избрание, были поражены его убийством. Кем бы ни был Авраам Линкольн, южане знали, что он способен прощать. Когда Линкольн приехал в Ричмонд после падения столицы Конфедерации, его спросили, как следует поступить с побежденными мятежниками. Линкольн ответил: «Пусть налаживают жизнь. Не давите на них».
Радикальные республиканцы в Конгрессе были отнюдь не столь мирно настроены. У многих сыновья и братья полегли от пуль мятежников, влиятельного сенатора Чарльза Самнера один сецессионист избил до полусмерти, а у конгрессмена Таддеуса Стивенса рейдеры конфедератов спалили дотла железоплавильную фабрику. После убийства Линкольна именно эти радикалы взяли верх в правительстве Соединенных Штатов. Они отвергли вето президента Эндрю Джексона, а когда тот выступил против них, едва не добились его импичмента. Конгресс уволил избранных губернаторов на Юге и назначил на их места республиканцев. И многие из этих людей были либо скоры на расправу, либо фанатичны, либо проявляли оба эти качества.
Конгрессмен Таддеус Стивенс считал, что победителям следует «изъять у гордецов поместья, уравнять их с обычными республиканцами и пусть трудятся в поте лица, а их дети пусть идут в подмастерья и учатся ходить за плугом — только так можно научить надменных предателей смирению».
Толпы недавно освобожденных рабов наводняли города Юга. Множество миссионеров с Севера потянулись на Юг, который и без того считал себя достаточно христианским. Бюро по делам освобожденных негров кормило бывших рабов, обучало их и следило за оформлением трудовых договоров. Синие мундиры были повсюду.
До войны многие южане-рабовладельцы искренне считали, что их негры — практически члены семьи (с которыми, впрочем, всегда можно при желании расстаться, с выгодой продав). Поэтому когда негры начали выдавать солдатам Шермана укрытые фамильные сокровища и повсеместно бежать с плантаций, белые господа восприняли это как предательство со стороны любимых (хотя и умственно недоразвитых) детей.
Саквояжники, понаехавшие из городов Севера, где во время волнений военного времени чернокожих линчевали сотнями, изображали из себя высокоморальных наставников и лезли поучать южан, как следует относиться к неграм. Южане-пособники, ничем не проявившие себя ни до войны, ни во время ее, встречали их с распростертыми объятиями.
Так, по крайней мере, видели ситуацию белые южане.
Чернокожие жители Юга чаще всего называли поворот текущих событий так: «нижняя ступенька наверху».
Тунис Бонно оставался во Фрипорте до самого снятия блокады. А через три месяца после гибели Авраама Линкольна британский пароход «Гаррик» зашел в гавань Чарльстона, миновав форт Самтер — груду обломков, на которой развевался звездно-полосатый флаг гигантских размеров.
«Гаррик» причалил к Правительственной пристани рядом с военным судном, с которого сходили на берег цветные солдаты. Эти бесстрашные негры, свободно шутившие друг с другом, придавали Тунису надежды. В смертном бою они показали, что не меньше белых любят свою страну и не уступают им в храбрости. А если негры могли быть солдатами, то почему не гражданами?
У Руфи был ялик, с которого она промышляла устриц.
— Тунис, я решила не возвращаться к отцу с матерью. Я ведь миссис Бонно!
— Знаешь, «Веселая вдова»… — начал Тунис.
— Можешь даже не говорить мне о той старой посудине, — сказала Руфи и поцеловала его.
Томас Бонно писал из Онтарио: «Королева Виктория любит своих цветных детей не меньше, чем белых».
Тунис считал, что им следует поехать в Канаду и там начать все сначала.
Но Руфи заявила, что Канада слишком далеко и там очень уж холодно. Все ее родные тут, в Низинах. К тому же все действительно меняется. Повсюду в южных штатах негры вместе с симпатизирующими им белыми поднимались на борьбу за права чернокожего населения.
— Но зачем бороться за права с людьми, которые нас ненавидят, когда в Канаде такие права уже есть? — говорил Тунис.
— Мой дом здесь, Тунис Бонно, — отвечала Руфи, — и я буду скучать по нему, если мы его покинем.
На этом споры окончились.
Отвезя устриц на рынок, Тунис вымылся и пошел в церковь своего тестя, где каждый вечер негры говорили о том мире, который рождался на их глазах.
Вместе с преподобным Прескоттом Тунис поехал в Атланту, где белые республиканцы вроде Руфуса Буллока и черные делегаты, большая часть которых до войны были свободными цветными, обратились в Конгресс США с петицией. В воздухе витал дух свободы. Негры воистину стояли у врат в Страну обетованную.
— Надо же, направляем петицию в Конгресс США! — сказал Тунис, покачав головой.
Газета «Атланта джорнал» описала их встречу как сборище «саквояжников и каннибалов».
Преподобный Прескотт остался в городе проповедовать, поэтому Тунис сел на поезд один.
В двадцати милях к югу у тендера кончилась смазка в буксах; поезд, дымя и скрипя, еле дополз до Джонсборо, где остановился чиниться.
Белые пассажиры разместились в привокзальной гостинице. А Тунис нашел тенистое местечко на платформе, поставил дорожную сумку и уселся, прикрыв глаза.
В двух сотнях миль от чарльстонских болот Тунису грезилось, как перед носом лодки, скользящей по мелководью, расступаются высокие травы, когда он шестом отталкивается от дна. Сон был так приятен, что он даже не заметил подошедшей к нему белой женщины, пока та не пнула его ботинок. Теннис открыл глаза и поспешил встать.
— Мэм? — сказал он, снимая шляпу.
Белая женщина была молода и пьяна.
— Фью, — протянула она, — а ты красавчик.
— Благодарю, мисс. Я жду тут, пока починят поезд.
Женщина из-под руки посмотрела на станционные часы.
— Еще не скоро.
Тунис извлек часы из кармана.
— Поезд тронется, как только прицепят тендер.
— Время еще есть, — сказала она. — Хочешь поразвлечься?
— Мэм?
— Ведь ты не дурак, верно?
Тунис поскреб голову.
— Верно, дурак, мэм.
Когда она топнула ногой, на ботинке развязался шнурок.
— Почему бы тебе нагнуться и не завязать мне шнурок?
— Мэм, если ниггер вроде меня притронется к такой приличной белой леди вроде вас, он может попасть в большие неприятности.
— На-а-адо же, какие мы разборчивые!.. А если бы я сказала, что ты можешь трогать меня, где ни пожелаешь, всего за доллар?
— Мэм, я женатый человек.
— Но ведь все ниггеры, все как один, только и мечтают застать белую женщину одну, снять с нее одежду и вытворять с ней всякое. А ты нет?
— Нет, мэм.
— Иисус Христос, — промолвила женщина в пространство. Потом снова обратилась к Тунису: — Что ж ты, думаешь, я прежде никогда с ниггером не была?
— Простите, мэм. Очень пить хочется. Пойду-ка я найду, где можно воды напиться.
— Э, нет, мальчик, никуда ты не пойдешь, пока я с тобой не закончу.
Тунис надел шляпу.
— Мисс, мою жену зовут Руфи, а сына — Натаниэль Бонно. Я жду поезда, который должен отвезти меня домой. У меня нет к вам никакого интереса, и я ничего от вас не хочу. Если вам нужен доллар, я дам вам доллар. Только оставьте меня в покое.
Тунис полез в карман.
— Ах ты разборчивый сукин сын. — Женщина окинула взглядом пустую платформу. — Помогите, — сказала она спокойным тоном, а потом начала повторять «помогите» все громче и громче, пока не появились белые мужчины.
Глава 27
Быстрее не бывает
Хотя на кушетках в вестибюле гостиницы Джонсборо отпечатались вмятины от седалищ пожилых джентльменов, а расставленные там плевательницы свидетельствовали о стариковской привычке жевать табак, тем вечером никаких стариков видно не было. Из рамки над лестницей взирал с портрета Джефферсон Дэвис, словно Джонсборо в Джорджии по-прежнему был городом Конфедерации, а Дэвис — президентом.
На полочках за спиной хозяина гостиницы виднелось немало ключей, однако он сказал, глядя в глаза Ретту:
— Все занято. Комнат нет.
На его палевой рубашке костяные пуговицы недавно заменили армейские с буквами КША — Конфедеративные Штаты Америки, а невыцветшие полоски на рукаве остались от споротых сержантских шевронов. Достав из-под стойки латунную плевательницу, он сплюнул.
Ретт поставил саквояж на пол, отошел к входной двери и зажег сигару. Старики заняли все до одной скамьи на площади перед судом. Люди помоложе собрались на пожухлой траве лужайки. Наискосок от здания суда новая деревянная вывеска сообщала, что это Первый Национальный банк Джонсборо с капиталом 75 ООО долларов. Прежнее наименование банка — Плантаторский — красовалось над входом, вырезанное на более долговечном камне. И новым именем, и новыми деньгами он был обязан янки.
Ретт вернулся к хозяину гостиницы.
— В каком полку служили, сержант?
Тот выпрямился, словно по стойке «смирно».
— В проклятом Богом Пятьдесят втором полку Джорджии.
— Бригаде Стоуолла? Не вы ли были под Нэшвиллом?
— Что, если и так?
— Ну, — сказал Ретт, — если б вы чуточку поторопились, нам не пришлось бы драпать.
— Как бы не так. А вы в кавалерии Форреста?
— Ретт Батлер, к вашим услугам, сэр.
— Пусть с меня шкуру сдерут! Мистер Батлер, по вам не скажешь, что вы один из нас. Одеты уж точно по-ихнему.
Ретт улыбнулся.
— Мой портной — пацифист. Мне нужна чистая комната со свежим бельем.
Хозяин гостиницы брякнул целую горку ключей на стойку.
— Можете занять комнату три, четыре, пять или шесть. Саквояжникам я не сдаю, — заявил он, вздернув подбородок. — Вы точно не один из них?
Ретт поднял правую руку ладонью вперед.
— Клянусь честью отца.
Бывший сержант еще помедлил, потом сказал:
— Что ж, все комнаты по четвертаку за ночь. Они одинаковые, только в шестом номере есть балкон.
— Угу.
— Шестой номер как раз выходит на площадь. Я принял вас за шпиона из Бюро по делам освобожденных рабов — хотя, сказать по правде, те вряд ли бы сунулись в округ Клейтон без своры «синепузых» для охраны.
Холл второго этажа был тесным, отхожее место во дворе, а фрамуга не открывалась, но шестой номер оказался действительно чистым: когда Ретт поднял покрывало, ни один клоп не кинулся скрываться бегством.
Ретт стянул сапоги, повесил сюртук на спинку стула и лег на кровать, заложив руки за голову. Стоит дать хозяину гостиницы какое-то время распространить весть по Джонсборо, что постоялец — «из наших».
Сойдя с поезда, Ретт пока не заметил тут ни единого черного лица: плохой знак.
Лежа с открытыми глазами, Ретт припоминал, как Томас Бонно распевал псалмы под рев бушующего урагана. Как Тунис рассказывал о своей любви к Руфи: истинной и на всю жизнь.
Примерно через час он встал, побрился, проверил, заряжен ли револьвер, и положил его в карман.
Толстым колоннам здания суда впору было поддерживать сооружение вдвое массивнее. Циферблат часов покрывали потеки ржавчины от стрелок, застывших на двух и четырех. На каштанах виднелись сморщенные плоды. Большинство людей на площади были в перешитой форме конфедератов. Когда Ретт вышел на улицу, путь ему заступил молодой одноногий мужчина на костылях.
— Слыхал, вы сражались в частях генерала Форреста?
— Верно.
— Мистер, — калека оперся на один костыль, чтобы другим указать вперед, — тут один парень хотел бы с вами словечком перекинуться.
— Черт побери, капитан Батлер! — На ступеньках суда стоял Арчи Флитт. — А я слыхал, вы уже переселились в ад.
Ретт развел руками — что ж, мол, живехонек.
— А ты, Флитт, все такой же поганец?
После того как Ретт Батлер спас Арчи Флитту жизнь, бывший заключенный крепко привязался к нему. Постоянно хвастал: «Капитан Батлер у нас образованный», «Капитан Батлер повидал мир», «Капитан Батлер и по-латыни знает. Собственными ушами слыхал».
Не в силах переносить неумеренного восхищения, Ретт пригрозил, что пристрелит Арчи, если тот не заткнется, но Флитт лишь включил и эту угрозу в число его достоинств: «Капитан Батлер в любой момент готов всадить в вас пулю!»
— Ну, Арчи, — теперь сказал Ретт, — что тут у нас происходит?
— Негр один слишком занесся.
— А что он сделал?
— Черт, он сам расскажет. Парень обожает говорить. Просто все уши прожужжал.
Офис шерифа располагался в подвале суда, куда вела короткая лестница в четыре ступеньки.
— Мистер, скажите им там в Атланте, что я совершенно ни при чем. Стараюсь выполнять свой долг, но что может один человек? — Очевидно, шериф принял Ретта за сотрудника Бюро по делам освобожденных рабов. — Помощников след простыл, а тюремщик, Билл Райли, после ужина никогда сюда не приходит. Что тут поделаешь, в одиночку-то?
— Не возражаете, если я побеседую с этим негром? — спросил Ретт. — А ты оставайся тут, Арчи! — подмигнул он. — Иначе до смерти его перепугаешь.
Шериф сказал:
— Конечно, мистер. Побеседуйте с ним. Угораздило же бедолагу так влипнуть.
В тюремном коридоре едко пахло щелоком, парашами и кислым духом подпорченных судеб. Занятой оказалась лишь одна камера.
Тунис сидел, прислонившись к беленой каменной стене. В очках одного стекла не было вовсе, второе треснуло. Он поднял глаза, однако встать не смог.
— Привет, капитан.
Ретт беззвучно присвистнул.
— Ну и отделали они тебя…
— Шериф еще не самый плохой попался. Отправил Руфи мою телеграмму.
— Но почему тебя?
Тунис пошевелился и втянул в себя воздух, пережидая, пока избитое тело привыкнет к новому положению.
— Так уж повезло, верно. А твой парень — я его тогда посадил на пароход в Англию. Хотя он не особенно был тебе благодарен.
— Ясно. Как «Вдова» — затонула?
— Всего двух миль не дотянула до Фрипорта. И что на тебя нашло, ставить такие громадные двигатели на судно?
Примерно через полчаса, когда Ретт вернулся из камеры в участок, шериф спросил:
— Где это вы с ним познакомились? — На секунду Ретт подумал, что тот имеет в виду Туниса. — С Арчи… — Через подвальные окошки виднелись башмаки и штанины толпившихся мужчин. — В Манди-Холлоу всего-то три семейства. И я, похоже, там со всеми в родстве. А Арчи, если не знаете, сидел в тюрьме.
— Он убил свою жену.
— Хэтти гуляла на сторону. Она приходилась троюродной сестрой моей матери. Флитты всегда были никчемными, да и Уотлинги, как ни старались, в люди не выбились. Только у Тэлботов выходило неплохо то, за что они брались. Меня зовут Оливер Тэлбот, — представился шериф. — Теперь спросите, в каком полку я служил, — раньше или позже, все об этом спрашивают. — Он выставил напоказ левую руку: та совсем высохла. — Таким родился. А когда все годные носить оружие ушли в армию, пришлось стать шерифом. Федералы хотят заменить меня кем-нибудь, кто при Конфедерации не служил. А в нашем округе, почитай, таких и не сыщешь.
— Шериф…
Но того оказалось нелегко сбить.
— Правда, есть Билл Маккракен. Когда за ним прибыла военная полиция, чтобы отвезти в часть, Билл скрылся в лесах. Что ни читать, ни писать он не умеет — так это пустяк. И что трезвым его никто никогда не видел — вероятно, тоже не помеха. Ладный будет шериф… Так где же вы повстречались с Арчи Флиттом?
— В дивизии Форреста.
— A-а. Арчи и его ребята терроризируют тут наших цветных. Из-за Арчи Флитта сюда и зачастили агенты из Бюро освобожденных. Хотя белые, конечно, свидетельствовать не станут, а цветные не осмелятся. — Он поскреб голову. — Последнему парню, которого они убили, сначала отрезали член. Вот скажите, мистер, зачем? А потом положили бедолагу на кучу каштановых штакетин и поджарили до смерти. И уже мертвого повесили.
— Что вы собираетесь предпринять?
— Телеграфировал в Атланту. Может, пришлют своих «синепузых», может, нет. Темнеет около шести, тогда я ухожу домой ужинать. И, верно, так дома и останусь.
— А женщина, которая пожаловалась? Где мне ее найти?
— Крошка Лайза? О, она сущая позорница.
Салун Берта располагался по другую сторону железной дороги, в Дарктауне. Толстяк Берт с сальными черными волосами сказал, что Ретт найдет Лайзу в ее комнате.
— Вторая дверь слева, — и раззявил рот в беззвучном смехе. — Не стану о чужих вкусах спорить.
Комнатушки шлюх располагались в длинном дощатом сарае, прежде служившем курятником. На стук Ретта приглушенный голос велел ему убираться.
— Мисс?
— Черт вас подери, ступайте прочь!
Внутри в нос шибанул запах спиртного. Там, где стены соединялись с потолком, через щели проникали свет и воздух. На колченогом умывальном столике стоял кувшин из матового стекла. В лежащем на боку деревянном ящике — аккуратная стопка заштопанных чулок. Из аптечного пузырька торчали давно засохшие цветы. Возле кровати валялась пустая бутылка. Бугор под одеялом застонал, оттуда возникла женская рука, вяло отмахнувшаяся от вошедшего.
Ретт достал фляжку, налил бренди в колпачок и вложил его в пальцы женщины. Из-под одеяла показалась голова. Женщина поднесла колпачок ко рту и выпила; слышно было, как металл стучит о зубы. Подождала, останется ли напиток внутри, коснулась стаканчика, который Ретт наполнил вновь, и выпила одним глотком. После этого села, отведя волосы от лица. Она была обнажена.
— Спасибо, мистер. Настоящий друг.
Она ощупала щеки и челюсть, проверяя, целы ли. Взгляд то прояснялся, то уплывал.
— Боже, я вас узнала…
— Лайза?
— Капитан Батлер? Вот уж кого не думала встретить. — Женщина улыбнулась и вновь стала совсем юной. — А еще бренди у вас есть?
Ретт опорожнил фляжку, Лайза выпила бренди, словно лекарство.
— Не отвернетесь ли, пока я оденусь? — Она хихикнула. — Вы только послушайте эту мисс Недотрогу… — Нахмурившись, добавила: — Только потому, что знала вас раньше.
Ретт отошел к открытой двери и зажег сигару. Сигара пахла приятно.
За спиной Лайза спросила:
— Как там ваш мальчик? Тук?..
— Тэзвелл здоров. Учится сейчас в школе.
— Хороший был паренек, нравился мне. Можете обернуться. А еще одной фляжки у вас не найдется? Живот так и крутит.
Ретт покачал головой.
Лайза подбоченилась.
— Поглядите на меня, капитан! Вот во что я превратилась.
Она стояла босиком, в простом желтом ситцевом платье.
Ретт сказал:
— Пойдем поужинаем, я плачу.
Девушка невесело усмехнулась.
— Чтобы я села ужинать в столовой железнодорожной гостиницы? Вот уж было бы на что посмотреть! Нет, капитан. У Берта договоренность с шерифом Тэлботом: девушки Берта не переходят пути, а шериф не наведывается на нашу сторону.
— Разве ты не поднималась на платформу?
— Нам разрешается искать клиентов на платформе. — Она наморщила лоб. — Так вот отчего вы пришли? Из-за ниггера?
— Он говорит, что ты обвиняешь его ложно, он тебя ничем не оскорбил и ничего неуважительного не сделал.
— Конечно, чего еще от него ожидать? Капитан, Берт будет рад продать бутылочку, чтобы нам ближе познакомиться. Мы с вашим сыном нравились друг другу. Может, надумаете провести время с желанной девушкой сына? Мне еще восемнадцати нет.
Ретта передернуло.
— Что, грубовато для вас, капитан? Разве вы не повидали мир? Вряд ли шлюхи могут удивить капитана Ретта Батлера.
— Зачем ты солгала?
Она сжала кулачки.
— Отчего вы считаете, что я вру?
— Я знал Туниса Бонно всю жизнь.
— Ну, видно, пришло время завести себе нового ниггера.
Ретт открыл бумажник и достал деньги.
— Порой мы, на Юге, говорим о Севере, будто там ничего хорошего нет. Но в городке на побережье штата Мэн вдова конфедерата с небольшими накоплениями могла бы неплохо устроить свою жизнь. Да и на западе молодых женщин сильно не хватает. А если она хорошенькая, то выбор у нее просто огромный.
— Почему бы не купить мне ту бутылку, — оборвала его Лайза.
— Неужели ты не хочешь большего? — обвел Ретт рукой убогую комнатушку.
Девушка нахмурилась.
— Значит, я должна заявить, что солгала? Чтобы все в городе узнали, что Лайза пала ниже самого последнего грязного ниггера?
С посеревшим лицом Ретт подошел к зданию суда, откуда как раз выходил шериф Тэлбот. Люди делали вид, что рассматривают облака в небе, глядя куда угодно, только не на шерифа, который прошел мимо Ретта, не обронив ни слова.
— Где вы были, капитан Батлер? — спросил Арчи.
— У шлюхи.
Улыбка на лице Арчи погасла.
— Я со шлюхами не вожусь.
Когда солнце скрылось за крышей здания суда, у людей в руках появились бутылки.
Арчи сказал:
— Думаю, шериф Тэлбот надеялся, что «синепузые» доберутся сюда до темноты.
— А зачем ждать, пока стемнеет? — спросил Ретт.
— Некоторые вещи женщинам и детям лучше не видеть.
— Да, ты всегда был щепетильным.
— А вы всегда любили пользоваться длинными словами. Видать, знали, что они меня бесят. Капитан, у вас не выйдет меня взбесить. Просто никак. Вы спасли мне жизнь, и хотя она и немногого стоит, кроме вас, ее никто не спасал.
— А если я тебе скажу, что парень ничего такого не сделал?
У Арчи на лице нарисовалось недоумение.
— Он ведь ниггер, разве нет?
Когда Ретт заходил в здание суда, кто-то накидывал на крепкий сук веревку, а другие принялись разбирать штакетник вокруг дома по соседству. Там прежде жил свободный цветной, который уехал на Север, а белые бедняки арендаторы не осмелились перечить толпе.
Шериф запер свои шкафы и стол на ключ. Корзина для бумаг была аккуратно выставлена на стол для негра-уборщика. Ретт подумал, что она так, верно, долго простоит.
В полумраке камеры Тунис на коленях молился.
— Лайза не станет отказываться от своих слов.
— Даже если бы она взяла их обратно, это вряд ли бы что-то изменило.
— И деньги она не захотела брать.
— Может, ты часть из них передашь Руфи и моему мальчику?
— Я позабочусь о Руфи и о нем.
— Ты мне ничего не должен. Клапаны для выхода пара перетянул не капитан Батлер, а капитан Бонно… — На лице Туниса промелькнула слабая улыбка. — Я знал, что той ночью федералы нас поджидали. И через отмель Кейп-Феар мы перелетели на скорости двадцать два узла. Быстрее моего судна ни у кого не было.
— Если бы не я, у тебя по-прежнему была бы «Вдова».
— Тебе никогда не нравилось принимать помощь, верно, Ретт? Капитан Батлер должен был сам стоять за штурвалом. Что ж, Ретт, мой корабль пошел ко дну, и я скоро умру. Ничего тут не поделаешь.
— Упрямый ты сукин сын.
— Негр без упрямства на всю жизнь останется ниггером. Я не боюсь смерти; я боюсь того, что они будут творить со мной, прежде чем я умру. Встретишь Руфи — передай ей мою любовь. Натаниэль Тёрнер Бонно — звучит неплохо, верно?
— Звучное имя, — откликнулся Ретт.
За тюремными стенами гомон мужских голосов нарастал, как шум прибоя перед штормом.
Тунис улыбнулся.
— Чего только не придет в голову в такой час! Мне сейчас страшно, жутко страшно. А вспоминаются самые счастливые времена. Помню, как впервые увидел Руфи — на пикнике прихожан баптистской церкви, я купил тогда Руфи пирожок. Яблочный. Помню, что чувствовал, когда родился Нат, и помню тот последний рейс через блокаду у Чарльстона. Я не говорил тебе, Ретт, но вижу как сейчас: капитан Ретт Батлер стоит на кожухе гребного колеса, никакие пули и снаряды федералов не заставят его поклониться и сойти.
— Да, некоторые вещи накрепко застревают в голове, — тихо ответил Ретт. — Ты знал Уилла, раздатчика воды в Броутоне?
— Отец отзывался о нем очень уважительно.
— Уилл был для меня куда лучшим отцом, чем родной. Его я тоже не смог спасти.
Мужчины помолчали, потом Тунис сглотнул и сказал:
— Кое-что ты все-таки можешь для меня сделать, Ретт. Не хочу, чтобы они надо мной творили то, что собираются. Мне нужно… нужно… Застрели меня.
Тунис отер губы, словно очищая от слетевших с них слов. А потом вдруг улыбнулся нервной, сияющей улыбкой и быстро заговорил, боясь не успеть досказать до конца:
— Помнишь, как мальчишками мы взяли отцовский ялик и отправились в Бофор? Ну и влетело же мне потом от отца! Но дело того стоило: лишь мы с тобой да ветер, гнавший нас вперед. Никогда потом не видал я такого голубого неба. Ретт, если хоть раз в жизни человеку удается увидеть небо такой голубизны — значит, стоило жить.
Люди возле здания суда округа Клейтон, превратившиеся тем вечером в зверей, были прежде солдатами, что убивали сами и теряли убитых друзей, сражавшихся с ними бок о бок. Они привыкли к смерти. Сегодня настал черед ниггера, завтра может прийти и их час.
Если прежде, до войны, респектабельные джентльмены, добропорядочные граждане, сами и не «навещали» хижины рабов, чтобы насладиться негритяночкой, то знавали тех, кто не прочь был этим заняться. Теперь, униженные поражением и страшась будущего, эти люди не могли себе представить, чтобы чернокожим не хотелось сделать с белыми женщинами того же, что они проделывали с черными.
Услышав выстрел — негромкий, словно из игрушечного ружья, — Арчи сразу понял, что произошло.
— Проклятье, — сказал он. — Погодите минуту.
И быстро доковылял до камеры, где на каменном полу лежал мертвый Тунис Бонно.
Пламя спички, которую Ретт Батлер зажег, чтобы закурить сигару, дрожало.
— Черт побери, Батлер. — Арчи пнул дверь камеры. — Черт вас побери совсем, Ретт Батлер! Зачем?!
Ретт Батлер сказал:
— Этот ниггер проявил непочтение к белой женщине.
Глава 28
Под федеральной опекой
Толпа достигла камеры: запах немытых тел и перегара, замешанный на ярости. Лысеющий мужчина средних лет пнул голову Туниса, потом еще раз и еще.
— Проклятый ниггер!
Седобородый старик негодовал:
— Мертвый никому уроком не послужит! Мертвый ниггер — где ж тут пример?
Многие поглядывали искоса на Ретта, словно волки, что кружат у костра, не решаясь подступиться. Он сжимал рукоять револьвера в кармане сюртука.
Гомон и бормотание прорезал решительный голос Арчи Флитта:
— Капитан Батлер ничего такого не имел в виду! Капитан Батлер — джентльмен. А кто знавал джентльменов хоть с толикой соображения?
— Он должен занять место ниггера, — выпалил разочарованный юнец.
— Ты что такое сказал, парень? Говоришь, мы должны повесить одного из солдат генерала Форреста? Повесить того, кто сражался бок о бок с Арчи Флиттом? Ну, сукин сын! — Арчи сгреб парня за шиворот и швырнул в толпу.
Седобородый стоял на своем:
— Нужно задать урок!
Другой старик с отвращением махнул рукой:
— А, да пошло оно все к черту! Я опаздываю к ужину.
— Оставьте Батлера в покое. Хватает ниггеров, чтобы жечь. — Собственные слова его позабавили, и со смешком он повторил: — Слыхали! «Хватает ниггеров, чтобы жечь!»
Передавая труп Туниса к выходу по коридору, мужчины щипали его за член, плевали на него. А один, с безумными глазами, обмакнул палец в вытекающую из простреленного лба Туниса кровь и сунул его в рот.
Когда все вышли, Ретт с Арчи остались в офисе шерифа вдвоем.
Арчи достал из кармана табачную плитку, всю в ворсинках, откусил от нее жвачку и засунул под верхнюю губу.
— Все те месяцы, что мы служили вместе, я всегда делал, как вы говорили. Собирал хворост для костра, поил лошадей, находил еду. Если там, где мы устраивались на ночь, было каменистое и гладкое местечко, вы расстилали свой дождевик на гладком. Я притворялся, что не замечаю вашего презрения. Видимо, вы считали меня совсем тупым. Капитан Батлер, вы спасли мне жизнь, и я был вам обязан. Теперь, капитан Батлер, мои обязательства кончились. Мы идем разными дорожками.
Арчи ушел, и Ретт привалился к грубой каменной стене, выпустив наконец револьвер. Глядя на свою дрожащую руку, он сжал и разжал пальцы. Просто рука, обычная рука, что бы она ни сотворила.
С улицы донесся хлопок и потянуло жаром — это занялся облитый керосином костер. Окна подвала засветились красным. И снова померкли, когда тело Туниса бросили в пламя.
Ретт затушил лампу и сидел в темноте за столом шерифа, пока толпа снаружи вопила и голосила, а кто-то фальшиво выводил гимн южан: «Я хочу жить и умереть в Дикси! Жить и умереть в Дикси!»
Когда вонь горящей плоти просочилась в подвал, Ретт зажег новую сигару и раскурил ее так, что кончик зарделся. Он закашлялся, его выворачивало, но Ретт упорно дымил сигарой, пока та не стала жечь пальцы.
Через некоторое время тело Туниса вытащили из огня и повесили. Потом принялись палить в воздух.
Около четырех утра луна зашла, и мужчины разбрелись по домам, где их ждали теплая постель, любимая жена и дети.
Когда Ретт вышел на улицу, уже светало. Возле костра сидели трое, передавая друг другу бутылку. То, что было прежде капитаном Тунисом Бонно — мужем Руфи, отцом Ната, другом Ретта, — болталось на ветви каштана. Оно больше походило на бревно от прошлогоднего рождественского костра, чем на человека.
Что-то блеснуло у носка сапога. Ретт наклонился и поднял оправу очков Туниса, теперь совсем без стекол.
Один из выпивох, качаясь, поднялся на ноги, чуть не рухнул в костер, но, взмахнув руками, устоял и двинулся зигзагами вдоль по улице.
На лужайку возле здания суда опустились, воркуя, голуби. На каштан сели два ворона. Один раскрыл крылья и каркнул. Второй слетел на обугленное тело и начал его клевать.
Прибыл шериф Тэлбот. Его взгляд упорно избегал качающегося тела на дереве.
— Доброе утро, Батлер. Я так понимаю, вы убили моего заключенного.
— Да.
— Ну, не утверждаю, что не попросил бы о том же, будь я на его месте, но это не меняет фактов.
— Факты остаются фактами.
— Верно, сэр. Вы убили негра, находившегося под моей опекой, поэтому я должен арестовать вас и заключить под стражу до прибытия «синепузых». Я приму ваш револьвер, сэр. Надеюсь, вы не возражаете. Я должен выполнять свою работу.
Они сидели на ступенях здания суда, когда на главной улице Джонсборо показался патруль федеральной кавалерии. Капитан кавалеристов спешился, встряхнул затекшие ноги и помассировал ягодицы. Затем бросил взгляд на обугленное тело на суку, некогда бывшее человеком. Его подчиненные ослабили подпругу лошадям и пустили их пастись на лужайке. Не обращая внимания на спящих пьяных, один из кавалеристов раздул костер. На лице капитана застыло скорбное выражение ветерана, которому против его воли поручили выполнить неприятный долг. Он кивнул шерифу.
— Вот Ретт Батлер, — сказал шериф Тэлбот. — Это он убил ниггера.
— Батлер? Батлер?.. Сэр, вас мы и разыскиваем. Вам надлежит проследовать с нами в штаб армии.
— Тот негр был под моей опекой, а Батлер его застрелил. Вот револьвер, орудие убийства.
Капитан засунул револьвер себе за пояс.
— Шериф, срежьте это и похороните.
— Не знаю, капитан. Ребята его повесили, пусть сами и снимают. Им не понравится, если кто-то другой полезет в это дело.
— Сержант!
При приближении сержанта вороны взлетели, недовольно каркая. Кавалерист играючи перерубил веревку. Звук упавшего на землю тела Туниса Бонно навсегда остался в душе Ретта.
Вечером того же дня Ретт Батлер въехал в сопровождении конвоя в Атланту по железной дороге на Мэкон и Вестерн. Сожженные и разбитые вагоны оттащили в сторону, по старым путям змеились новенькие блестящие рельсы.
Центр Атланты являл собой безжизненный пейзаж разбитых стен, рассыпавшихся печных труб, куч щебня и обломков расплавленных механизмов, о предназначении которых теперь можно было только гадать. От Железнодорожного банка Джорджии осталась лишь одна стена. Длинная крыша вокзала обрушилась, окутав его руины, словно саван.
Спешно строился поворотный круг для локомотивов под открытым небом, меж лишенных крыши стен паровозное депо.
Повсюду стояли солдаты федеральных войск, их палаточный городок полностью занимал привокзальную площадь.
Пока солдаты в синей форме сновали по своим делам, а бывшие рабы приноравливались к свободе, жители Атланты отстраивались. Тут укладывают кирпичи, надстраивая опаленную огнем стену, а там рабочие с шаткого помоста водружают замковый камень в перекрытие.
Прежде чем Ретт с сопровождающими добрался до штаба федеральной армии, туда донеслась весть: «Капитан Батлер вернулся и арестован», «Ретта Батлера ведут под конвоем».
Миновав разрушенное депо, конвой углубился в квартал, не пострадавший от пожара.
Ретт до войны бывал в доме судьи Лиона, где теперь разместился штаб. Коринфские колонны облупились, а на балюстраде не хватало балясин, пошедших на растопку. Мимо отсалютовавших часовых Ретта провели в бывший кабинет судьи. Там трое офицеров грелись возле огня, а старшина с кислой миной писал что-то в журнале.
Он отложил перо.
— Кого вы нам привели, капитан?
— Забрали его в Джонсборо. Ретт Батлер. Убил негра.
К ним подошел офицер.
— Ретт Батлер, Ретт Батлер. Чтоб меня… Бьюсь об заклад, вы меня не помните.
Ретт моргнул и покачал головой.
— Том Джеффери. Вспомнили? Поле чести? Чарльстон? Господи, как же молод я тогда был.
— Теперь вы капитан, — заметил Ретт.
— Ни в чем другом, кроме армии, продвинуться не удалось. — Тут Джеффери замолк на секунду. — А мы вас разыскивали. Приказ с самого верха: «Задержать Ретта Кершо Батлера».
— Вот вы меня и изловили.
Сержант занес имя Ретта в журнал и рявкнул:
— Хопкинс, телеграфируй в Военное ведомство: Батлер у нас.
Приняв от Ретта бумажник и часы, он рассеянно положил их себе в карман.
Том Джеффери отконвоировал Ретта по улице до пожарной станции, служившей военной тюрьмой.
— Во что же вы, Батлер, теперь вляпались?
Пожарная часть номер два возвышалась над пожарищем, оставшимся после огненного смерча, совладать с которым оказалось ей не по силам. Здание все еще выдавало свое первоначальное предназначение, однако возле широких ворот, через которые прежде по первому звону колокола с невысокой башенки на крыше галопом вылетали пожарные упряжки с насосами, теперь были расставлены часовые.
На первом этаже содержали мелких правонарушителей. А возле каждой двери на втором стояло по охраннику. В крохотной камере Ретта возле окна висел кожаный шлем пожарного. Из мебели — только железная кровать и стол из сосновых досок. Холод стоял жестокий.
Джеффери помялся.
— Жаль, что вы попали в такой переплет. Могу ли я чем-то помочь? Передать весточку?
— Я хотел бы получить письменные принадлежности, — сказал Ретт и, помолчав, спросил: — Джеффери, тем туманным утром возле Эшли что вы думали о нас?
Том Джеффери сказал:
— Я считал всех вас безумцами. Всех до одного.
Капитан отбыл, а охранник снаружи камеры устроился на стуле, который скрипел, когда страж менял положение.
Ретт положил на стол перед собой разбитые очки Туниса. Они напоминали скелет какого-то маленького безобидного существа. Дыхание изо рта вырывалось облачками; Ретт поднял воротник и запахнул полы сюртука плотнее. Из-за двери послышался звук чиркнувшей спички, когда охранник закурил трубку. Ноздри ощутили запах табака.
За стеной раздался глухой стук, когда сосед по заключению поднялся с кровати и начал ходить взад-вперед.
За высоким зарешеченным окном встала луна, осветив развалины. В тени руин пробирались люди, искавшие щепки для очага, железо и медь на продажу. К рассвету Ретт уже различал нескольких по размеру и скорости передвижения, хотя и не мог понять, белые это или негры.
Молодой солдат с торчащими ушами и прыщавым лицом принес холодную овсянку и письменные принадлежности. Когда Ретт попросил второе одеяло, паренек извинился.
— Нельзя, сэр. Приказ из Военного ведомства. Что же вы такого сделали, что так их разозлили?
Ретт написал короткую записку сенатору из Коннектикута, с которым вел дела в войну. А оставшуюся часть утра потратил на сочинение длинного письма Руфи Бонно.
Роскошные бакенбарды Руфуса Буллока были недавно подстрижены парикмахером, ботинки новехоньки: когда он присел на кровать Ретта и скрестил ноги, стало видно, что их подошвы даже не поцарапаны. Шерстяное пальто по толщине не уступало лошадиной попоне.
Буллок удрученно покачал головой.
— Ретт, что ты наделал? Руфус Буллок — человек с немалым весом в Республиканской партии Джорджии, но Руфусу пришлось просить разрешения у самого генерала Томаса на этот визит. Я прибыл, как только смог.
— Тунис Бонно… — начал было Ретт.
— Негр их не волнует. Тебя повесят, только если ты сам их подтолкнешь.
— Негра звали Тунис Бонно. Он был свободным чернокожим. Его дом стоит на реке чуть ниже Броутона.
— Помню, я с ним встречался. Его тесть, Филдс Прескотт, заметная фигура. Понимаешь, Ретт, обвинение в убийстве лишь предлог. — Руфус подозрительным взглядом окинул комнату и прошептал: — Говорят, ты похитил казну Конфедерации.
Ретт закрыл глаза.
— Ну конечно. Ту самую казну.
Руфус нахмурился.
— Ретт, это нешуточное дело!
— Руфус, друг мой, напротив, совершенно шуточное. Никакой казны у Конфедерации никогда не было. Один только печатный станок. — Сделав над собой усилие, Ретт вежливо заметил: — А у тебя, похоже, дела идут в гору.
— Республиканцы желают, чтобы Руфус Буллок выдвинул свою кандидатуру на пост губернатора.
— Но ведь бывшие конфедераты не вправе занимать государственные посты.
— Я не был конфедератом.
— А как же чин полковника?
— Почетный, Ретт, чисто почетный. Руфус Буллок не принимал присяги Конфедерации. Во время войны он представлял компанию «Сазерн экспресс» и осуществлял наблюдение за перевозками грузов. Если правительство Конфедерации наняло эту компанию, как мог Руфус Буллок отказаться? Бизнес есть бизнес, верно?
— Значит ты, Руфус, заделался пособником?
Тот надулся и погрозил пальцем.
— Руфус Буллок по рождению северянин!.. Холодно тут, — потер он руки.
— Да, холодно.
— Ретт, друг мой, послушай. Республиканцы-конгрессмены Самнер, Блейн, Тед Стивенс — люди с весом, от них не отмахнешься. Если не хочешь, чтобы тебя повесили за убийство Туниса Бонно, советую быть более гибким относительно денег.
— Благодарю, Руфус. Уверен, ты советуешь по доброте душевной.
Руфус Буллок еще долго говорил, пока не истощил запас аргументов и не утомился. Когда он встал, собираясь уходить, Ретт вручил ему письма. Буллок прочел адреса.
— Откуда ты знаешь сенатора?
— Я знаю немало людей, среди которых есть и люди менее достойные, чем ты, друг мой.
— Завтра от меня в Вашингтон будет курьер. Он отвезет письмо.
Ретт пожал плечами.
— Как будет угодно. Письмо к миссис Бонно важнее.
Руфус Буллок ушел, оставив Ретту свое новое шерстяное пальто. Вечером того же дня его забрал солдат, принесший на ужин холодную свеклу с картошкой.
Глава 29
Виселица в саду
Несмотря на скудный рацион и температуру чуть выше точки замерзания воды, Ретт не испытывал ни голода, ни холода. А также ни страха, ни злости.
Заключенный в соседней камере кашлял, шаркал ногами, когда принимался ходить, стонал во сне. Хотя Ретт с ним не переговаривался, само присутствие человеческой души как-то успокаивало.
Ретт думал о Тунисе Бонно. Пытался представить, что могло статься с Мислтоу, женой Уилла с Броутонской плантации.
За исключением нескольких часов днем, когда становилось теплее и ему удавалось уснуть, Ретт сидел на железной кровати и наблюдал из окна за картиной разрушения. Это напоминало беззвучную оперу. От заката до рассвета повсюду сновали, перебегали, дрались из-за добычи сборщики остатков скарба. А от рассвета до заката на месте взорванных снарядами домов поднимались стены других. Вся яростная энергия «подбирателей» ничего не меняла, но строители постепенно создавали новый облик города.
Ретт не считал дней и недель своего заключения.
Однажды утром пошел снег. Снежные хлопья укутали руины, сгладив раны города. Грохоча сапогами, за соседом пришли солдаты. «Рядовой Армстронг, пора». От сопротивления осужденного даже стена задрожала. Когда удары и ругань стихли и человека скрутили, он начал кричать: «Нет! Нет! Нет!» Затем, когда солдаты поволокли его вниз по лестнице, крики начали отдаляться, но несчастный все еще кричал: «Не-е-е-е-е-ет!»
Вскоре после полудня двое негров втащили в камеру сидячую ванну, а молодой солдат с прыщавым лицом принес ведра горячей воды, от которой шел пар.
— Теперь все будет хорошо, сэр, — сказал паренек. — Прибыл мистер Пурьер из Вашингтона. Все наладится.
Когда Ретт уже разделся и стоял, завернувшись в чистое шерстяное одеяло, солдатик протянул ему кусок французского мыла.
— Из вашего саквояжа, сэр. Надеюсь, вы не возражаете.
Опускаясь в горячую воду, Ретт пробормотал:
— Изыди, Сатана.
Затем явился Пинат, парикмахер из гостиницы «Атланта», чтобы побрить Ретта. Когда солдат вышел из камеры, негр быстро зашептал:
— Мисс Красотка говорит, крепитесь. Мистер Буллок принимает меры, чтоб вас вытащить. Вовсю принимает!
Может, он и еще что-то хотел сказать, но тут вернулся солдат с саквояжем Ретта, которого он не видал с тех пор, как покинул гостиницу в Джонсборо.
— Прости, Пинат. Денег у меня нет.
— Ничего. Мисс Красотка обо всем позаботилась.
Когда Ретт облачился в собственную чистую одежду, за ним пришел капитан Джеффери. Заметив, как пленник истощен, он поморщился.
— Простите. Такого я не мог предвидеть.
Опершись на его плечо, Ретт спустился вниз по лестнице.
На улице возницы нахлестывали лошадей, тянувших повозки через полузамерзшую грязь. Красная глина налипала толстым слоем на колеса и отваливалась комьями.
Штабную балюстраду припорошило снегом.
Капитан Джеффери провел Ретта в караульное помещение.
— Подождите здесь. Я дам знать мистеру Пурьеру.
В караульной стояла маленькая елочка, украшенная красными и зелеными бумажными флажками, яблоками и бубенцами. Ретт пристроился у камина. Краснолицый усатый капитан с досадой ударил кулаком о ладонь.
— Клан рушит все, ради чего мы сражались!
На что лейтенант лишь ухмыльнулся, прицелившись из воображаемого ружья, и отрывисто произнес, словно клацая каждый раз затвором: «Ку. Клукс. Клан».
Джеффери повел Ретта вверх по лестнице из американского черного ореха с царапинами от шпор. Перед высокими дверями он остановился и протянул Ретту руку.
— Что бы ни произошло — удачи!
Потолок прежней гостиной судьи украшала изысканная лепнина. Незашторенные окна от пола до потолка выходили на то, что прежде было розарием.
Стоящий возле окна столик с изогнутыми ножками был накрыт на двоих. Накрахмаленная льняная скатерть была украшена по углам вышитым вензелем «Л», увесистые серебряные приборы — лондонской работы. В ведерке со льдом охлаждалась бутылка «Силлери».
В бывшем саду была выстроена виселица, к которой через двор и вверх по ступеням вели следы нескольких пар ног, теперь припорошенные снегом. На заснеженной платформе чернел квадрат открытого люка. Более свежие следы двух пар ног ныряли под платформу, а потом вели к контуру гроба; теперь закрытый гроб стоял, прислоненный к садовым воротам. Опускавшийся на него снег таял от угасавшего тепла тела внутри, и крышка гроба блестела.
— Прощай, рядовой Армстронг, — тихо сказал Ретт. — Пусть иной мир окажется тебе больше по вкусу.
Дверь гостиной со щелчком открылась. Не оборачиваясь, Ретт сказал:
— Привет, Эдгар. Значит, моим искусителем будешь ты.
— Ах, Ретт, я поспешил сюда, как только узнал! — Чопорный твидовый костюм Эдгара Аллана Пурьера оттеняли новый жилет и плетеная цепочка для часов. На лице красовалась полная уверенности улыбка. — Надеюсь, ты не испытывал слишком больших неудобств. Я приехал немедля.
— Должен поблагодарить тебя, Эдгар. Вряд ли мне приходилось так радоваться горячей ванне.
Эдгар отодвинул стул.
— Садись, Ретт, прошу тебя. Мы поужинаем и за разговором подумаем, как вытащить тебя из этой неприятности. Сократ!
На крик Пурьера явился седовласый слуга-негр.
— Можешь подавать.
Не дожидаясь, пока слуга отойдет на достаточное расстояние, Эдгар доверительно сказал Ретту:
— Из слуг судьи Лиона. Не знаю, что мы будем делать, когда таких, как он, больше не станет.
— Начнем обслуживать себя сами? Итак, Эдгар, похоже, ты приземлился на все четыре лапы.
Эдгар Пурьер поставил оба локтя на стол.
— Мы с тобой ведь видели, к чему дело катится. Глупцы могли держаться своих выдумок о благородстве, но нам, бизнесменам, они ни к чему, верно?
Ретт кивнул на гроб в саду.
— Рядовой Армстронг тоже был бизнесменом?
— Армстронг? Господи, нет, конечно. Обычный убийца. Спьяну застрелил сержанта. — Эдгар задумчиво нахмурился. — Выпей он чуть меньше — и не стал бы стрелять, а чуть больше — не смог бы. Из-за таких вот мелких просчетов люди теряют состояния и попадают на виселицу.
Ретт сидел со сложенными руками, а Эдгар встряхнул салфетку и заправил ее за вырез жилета. Сократ откупорил шампанское, наполнил бокалы и бесстрастно застыл у стены.
— Значит, ты теперь палач?
Эдгар Пурьер поперхнулся шампанским.
— Что ты, нет, нет! С тем — махнул он рукой в сторону окна, — я решительным счетом не имею ничего общего. Обычный военный трибунал и приведение приговора в исполнение. Нет, Ретт, конечно, лучше бы людей не вешали. Выпьем за будущее, за твое будущее!
— Я не стану пить с тобой, Эдгар, — сказал Ретт.
Бокал Пурьера уже был поднят в тосте. Чуть помедлив, он выпил его, и Сократ вновь наполнил бокал. Пурьер вытер губы.
— Как хочешь, — сказал он и щелкнул пальцами.
Слуга вкатил в комнату тележку с яствами.
— Не изволите отведать куропатку, сэр?
Слуга приподнял крышку над блюдом с дымящимися деликатесами.
— Нет, спасибо, Сократ, — вежливо отказался Ретт.
— Капитан Батлер, у нас сегодня «сладкое мясо» в белом соусе, свежая горная форель и виргинская ветчина, какая больше всего по вкусу генералу Томасу. А на гарнир ямс, жареные овощи и дикий рис. Еще пирожные со взбитыми сливками…
— Пожалуйста, обслужите мистера Пурьера. Он выглядит таким… мелким.
Эдгар натянуто спросил:
— Значит, дядюшка, ты знаешь мистера Батлера?
— О да, сэр. Все мы, цветные, знаем капитана Батлера. Еще с войны, сэр.
— Тогда тебе известно, что он застрелил негра.
Сократ покачал седой головой.
— Да, сэр. Очень жаль, что армия США не может защитить приличных цветных.
Эдгар выбрал то, чего ему хотелось, быстро ткнув пальцем в блюда. Когда его тарелка наполнилась до краев, он сказал:
— Подожди за дверью, дядюшка. Я позову, когда потребуется.
Наколов на вилку кусок ветчины, Эдгар спросил:
— Ретт, неужели ты действительно считаешь, что противостоишь всему Конгрессу Соединенных Штатов, отказываясь от ужина?
— Благодарю за заботу, Эдгар, но я не голоден. Под федеральной опекой я просто пировал. И в «Дельмонико» вряд ли меня кормили бы лучше.
Проглоченное Пурьером шампанское не улучшило его настроение и чувство юмора. Он вытер руки о салфетку, вздохнул, поправил галстук и начал заново:
— Ретт, Конгресс Соединенных Штатов настроен очень серьезно. Повесили миссис Сурратт, чьим самым тяжелым преступлением было содержание пансиона, где строил свои черные планы Уилкс Бут. Доктор Мадд, который всего лишь наложил шину на сломанную ногу убийцы, томится в тюрьме. Янки сейчас хотят только вешать. В такие времена негоже выдаваться над толпой. А ты, Ретт, заметно выдаешься.
Ретт никак не откликнулся.
— «Сладкое мясо» восхитительно, — произнес Пурьер.
На лице Ретта сверкнула улыбка.
Эдгар отодвинул от себя тарелку.
— Ретт, им нет никакого дела до того негра, которого ты убил.
— Верно, я единственный белый в Джорджии, которому было до него дело, — ровным тоном сказал Ретт.
— А девица, эта Лайза? Я заезжал в Джонсборо… — Эдгар самодовольно усмехнулся, — и позабавился с малышкой Лайзой.
Ретт пожал плечами.
— О вкусах не спорят.
Пурьер обвиняюще наставил на Ретта указательный палец:
— Ретт Кершо Батлер, действительно ли вы задержали «блокадного бегуна» «Веселая вдова» в гавани Уилмингтона ночью четырнадцатого января тысяча восемьсот шестьдесят пятого года, чтобы принять специальный груз?
— Ты знаешь, что я это сделал, Эдгар. И знаешь зачем.
— Действительно ли вы погрузили на судно казну Конфедерации?
Ретт откинулся на спинку стула, сплел руки за головой и потянулся.
— Эх, Эдгар, до чего же ты… занозистая личность! Неужто ты со своими приятелями-янки не мог придумать лучшего предлога отобрать мои деньги?
— А ты что же, считаешь, мы позволим тебе сохранить состояние, нажитое за счет нарушения блокады Соединенных Штатов?
— Эдгар, я потерял все. Ты видишь перед собой живое доказательство неосмотрительности. Хотя моя дорогая матушка и учила, что следует откладывать на черный день, я оказался глух к ее наставлениям. И теперь полностью лишился средств. Я разорен, у меня ни гроша в кармане.
Эдгар покачал пальцем.
— Не надо нас недооценивать, Ретт. Наши агенты опросили твоего банкира… как его… Кэмпбелла. Мы не претендуем на все твои деньги. Нас устроила бы… разумная доля.
Ретт поднялся из-за стола.
— Благодарю за самый лучший обед за последние несколько недель, Эдгар. Думаю, кофе лучше пропустить. От кофе я беспокойно сплю.
