Глава VI. Эксгумация

Иноземцев не был сыщиком, он не знал тонкостей дедукции и индукции в тех областях, что выходили за пределы человеческого тела. Поставить диагноз – пожалуйста, но объяснить причину смерти без тела – это как самого себя лечить, ощущение абсолютной слепоты. Все те подробности, что он выяснил, не сказали ему ровным счетом ничего. Куда делась Ульяна во время взрыва? Может, под стол забралась, может, в шкаф, может, в подвале схоронилась? И почему Паризо настаивает, что Ульяна с Ромэном помчались к лестнице одновременно, оба разом? Неужели Ромэн просто не успел спрятаться? Да, зачем же они не побежали вместе со всеми, а в глубь дома? И что они могли там увидеть?

Шли вверх по улице Дюто месье Герши и Иван Несторович молча, каждый в своих раздумьях. Иноземцев разрывался между двумя страстными желаниями – исследовать подвалы под магазином и произвести анатомирование тела. Но подвал исследовать при адвокате никак нельзя, а вот на тело взглянуть… Как врач и как человек, хорошо знавший Ульяну, он считал ключом ко всем разгадкам лишь вскрытие. Тут внезапно вспомнилось, что похороны на кладбище Пер-Лашез именно сегодня.

– Как они торопятся, – всхлипнул Герши и взглянул на часы. – Едемте, у нас не так много времени на дорогу. До Шарронского холма путь неблизок.

На повороте с бульвара Шаронн к улице Репо фиакр стал. Такого небывалого затора Париж еще не видывал. Иноземцев выглянул в окошко: длинная вереница экипажей уходила вверх по узкой улице, над едва тронутыми осенью густыми кронами парка кладбища выглядывала крыша цветочной лавки у ворот – еще как минимум полверсты.

Улочка сия была узенькой, крыши домов прятали небо, солнце сюда почти не проникало, медленно ползущая гусеница экипажей казалась олицетворением скорби. Только сейчас Иноземцев ясно ощутил, как тоска сковала под ложечкой, а перед взором возник образ этого всегда веселого, болтливого, оживленного, а порой встревоженного, мечтательного паренька. Удивительно, что за всю историю знакомства Иван Несторович не заметил в нем ярых склонностей к фанатизму. Романтик, грезивший великими свершениями. Война за справедливость и свободу народов для него была лишь игрой, ребячеством…

– Пешком дойдем, – проронил Иван Несторович, быстро расплатившись с фиакром.

Отправились они мимо экипажей вверх по рю Репо, пока не достигли цветочной лавки с венками на витрине, миновали невысокие кладбищенские ворота, выкрашенные в зеленую краску, за которыми распростерся самый настоящий город в городе. С улицами, аллеями, лужайками. От ворот повернули направо к аллее Казимира, справа и слева высились низенькие гроты, склепы, памятники, густые кроны старых каштанов и высоких туй нависали над ажурными куполами, поросшими мхом могильными плитами, мрамором статуй. Пахнуло холодком, извечным кладбищенским холодком, который был лишь следствием обилия кислорода в воздухе, присущего просторным зеленым насаждениям, но всегда представлялось, что холодок этот – мистический, веющий с того света, от холодных каменных плит, что скрывали целый город под землей – город в городе, город мертвых…

На Иноземцева нашло печальное уныние, он не любил кладбищ, от которых за версту несло безотрадной тоской, навевающей на мысли, что вся деятельность его ученой жизни, вся его бесконечная борьба с патологиями и болезнями, эксперименты с сыроедением и теории о долголетии – ничто по сравнению с незыбленностью смерти. Горько было вспоминать бюловский погост, себя в свежевырытой могиле, ведь случится день, когда он вернется в эту узкую канаву, его накроет камень, свет навеки померкнет, навеки… Адвокат не смел нарушить смурого молчания доктора. Шел Иноземцев, не отрывая взгляда от земли, будто слушая чей-то шепот, будто дух смерти, витавший над Пер-Лашезом, взял над ним власть.

Против воли в сим царстве скорби и полной, беспросветной безысходности Иноземцев стал впадать из печального уныния в отчаянное. А вдруг он заблуждается? А вдруг Ромэн мертв, он под одной из этих плит, в городе мертвых, а доктор просто поверить не может, что больше не явится неугомонный ребенок под вечер в лабораторию на улицу Медников, не будет больше под видом занятий сочинять поэмы, эпиграммы и стишки, а потом с детским воодушевлением зачитывать их, не пустится в долгие, насыщенные занимательными приключениями рассказы о Египте, не поведает о своей невесте, живущей в трехстах метрах над землей, или еще какую-нибудь увлекательную глупость. Появление ученика вызвало в системе жизненного процесса Иноземцева некоторый сбой. Иноземцев привык всегда действовать автоматически, не впадая в философские рассуждения, день ото дня движущей силой являлась схема: цель – задача – решение. И как только мальчишка наконец стал мало-помалу вписываться в эту схему, то внезапное его исчезновение привело к обрыву в цепи.

Именно поэтому Иноземцев остался уверенным, что Ромэн еще жив.

Но ведь единственно только этот факт не может стать основанием полагать, что сие действительно так. Когда человек в чем-то до безумия убежден, переубедить его не помогут никакие факты, а это – дорога в тупик. Сейчас Иноземцев вел себя именно как человек, до безумия убежденный в мнимой смерти, а значит, шагающий к глухой кирпичной стене.

Пришло время вспомнить о врачебной беспристрастности.

К сожалению, когда доктор и адвокат добрались до аллеи де ла Шапель, погребение, видимо, уже завершилось, ибо облаченные в черное тени стали стекаться обратно к своим экипажам. Иноземцев прибавил шаг, а потом даже припустился бегом – неужели опоздали? Неужто он так и не увидит своего непутевого ученика в последний раз. Этот единственный взгляд может столько рассказать о его смерти.

Но, едва завидев толпу, доктор остановился. «Вряд ли гроб был все это время открыт, – пронеслось у него в мыслях, – такие увечья никогда не ставят на обзор публике, крышку заколачивают сразу же».

Дальше он уже шел, не разбирая дороги, следом продолжал семенить месье Герши. Толпа облаченных сплошь в черное окружила литую чугунную ограду с красивым гранитным монументом внутри, у подножия которого лежали две плиты. На монументе значились имена Агаты Деламель – первой жены Лессепса-старшего, а теперь и его внука.

Иноземцев вцепился пальцами в ограду, стал как вкопанный, вперившись отчаянным взглядом в эту надпись. И стоял фантомом, ничего вокруг не замечая, кроме имени несчастного юноши, высеченного на камне, и печальный некролог под ним. Все, что осталось от бедолаги, – плита да дюжина патетичных, скорбных рифм, им же некогда и написанных.

– Нет, этого просто быть не может, не может быть, ни в коем случае… – сам того не осознавая, бормотал он.

Черные тени вокруг засуетились, зашептались. Присутствие учителя покойного внесло волнение в толпу. Одни Иноземцева сторонились, другие молчаливо приветствовали наклоном головы, но тотчас старались отойти. Иван Несторович и без того понимал: думают теперь о нем невесть что, подозревают, проклинают. Интересно, какого же мнения об Иване Несторовиче сам Фердинанд Лессепс, самолично вверивший дорогое чадо в руки русского доктора с сомнительной репутацией морфиномана? Ненавидит, поди, лютой ненавистью.

Как ни странно, тот встретил Иноземцева, сердечно пожав руку, похлопав по плечу и поблагодарив за принесенные соболезнования, хотя сам Иван Несторович от смятения едва промямлил пару слов соболезнования. Теплый свет в глазах старика вдруг разогнал уныние доктора, вмиг воскресив желание попробовать довести свою гипотезу до конца. Иноземцев не сдержался.

– Месье Лессепс, я боюсь дарить напрасную надежду… – проронил он.

Предприниматель побледнел. Но тотчас же взял себя в руки, сделал жест молчать и предложил чуть отойти.

Они встали под раскидистым буком. Лессепс был сильно взволнован, руки его и подбородок дрожали.

– Вам что-то известно?

– Нет, не могу точно утверждать, – едва не взмолился Иноземцев. – Но я подозреваю, что сегодня рядом с вашей покойной супругой в могилу лег не Ромэн.

– Почему? – вскричал Лессепс, но тотчас осекся, замолчал, поозирался по сторонам и шепотом добавил: – Не Ромэн? Почему? Да, я надеялся, что врачи и медицинские эксперты найдут хоть что-нибудь, указывающее, что это не мой любимый внук. Но, увы… Все логично, все по полочкам. Убила одним ударом, два контрольных и оставила гореть… а потом зачем-то вернулась.

– Вы поспешили, месье Лессепс, с похоронами.

– А где вас, черт возьми, носило? Я не могу ждать, на носу конференция, посвященная вопросу канала. Стройка стоит, нужны новые вложения, нужна вера инвесторов, что канал будет функционировать… А как они будут верить мне после всего, что произошло? Допустим, дело можно будет замять, свалить взрыв на Леже, а смерть Ромэна – на ревность невесты. Но и это лишит меня большого процента вкладчиков.

– Но что такое вкладчики, когда есть шанс, что ваш внук жив? Позвольте мне попробовать доказать это. Дайте разрешение на эксгумацию.

– Эксгумацию? Да в своем ли вы уме, месье Иноземцев! Его предали земле, и четверти часа не прошло. Опять шумиха, опять газетчики.

– Сейчас еще тепло, разложение не заставит себя ждать. Я должен его осмотреть!

– Я осознаю ваше отчаяние. Вы успели привязаться к нашему мальчику…

– Нет, вовсе не потому! В момент, когда произошел взрыв, я был в катакомбах под Парижем. Попал в них случайно, через собственный подвал. Ударная волна сотворила мощный поток воздуха, который поднял пыль столбом. Если был поток воздуха, значит, и дом, в котором якобы погиб Ромэн, тоже сообщается с подземными ходами, – выпалил доктор, сам с трудом осознавая смысл сказанных им слов. Попытка утопающего, хватающегося за последнюю соломинку, вылилась во вполне убедительную версию. Наверное, он просто озвучил то, что накипело за сутки в подсознании. О, очередная загадка мозга! И как он раньше не догадался?

– Не понимаю, как это может быть связано с…

– А то, что через эти ходы Ромэн и ушел! – продолжал Иноземцев развивать мысль о побеге непослушного ребенка.

– И прячется?.. Прячется в страхе от того, что натворил.

– Да!

– Но как быть с телом, которое обнаружила мадемуазель Элен?

– В этом магазине отсиживался опасный преступник, анархист, любитель бомб. Почему же не быть там кому-либо еще – мертвому ли, живому – все равно. Если мадемуазель Элен выжила, то лишь благодаря тому, что смогла спрятаться в подвале, никаких иных способов остаться в живых при подобном взрыве нет.

– Почему комиссар Ташро ничего не сказал про подвалы?

– Плохо искали. Они и у меня ничего не нашли. А не то бы тотчас отправили отряд на поиски. Я самолично завтра займусь всем этим.

Лессепс сдвинул брови, призадумавшись. Минуту он стоял в полном молчании, а потом промолвил:

– Не вините себя.

И, погруженный в мрачные думы, удалился.

Иноземцев с минуту постоял, глядя вслед предпринимателю, так и не поняв значения его слов, – то ли не поверил старик словам врача, то ли существование подвалов ставилось под чрезмерно большое сомнение. Постоял, огляделся, перехватил отчаянный взгляд инженера Эйфеля, который наблюдал беседу Иноземцева с Лессепсом издалека, а потом развернулся и поспешил на аллею де ла Шапель.

Солнце стало садиться, скоро стемнеет. Отправиться ли на улицу Риволи, искать подвалы? Ах черт, совсем позабыл о пациентах. Их опять, должно быть, собралась целая толпа у крыльца.

Поколебавшись, Иван Несторович взял на углу бульвара Мильмонтан и улицы Шаронн фиакр и уехал в свою лабораторию.

Весь вечер, пока работал, а следом и всю ночь, он раздумывал о теле убитого. Очень важное сведение добавил к картине происшествия месье Лессепс – первая рана была прижизненной, то есть именно она явилась причиной смерти, а две другие – контрольные, стало быть, нанесены посмертно. Если предположить, что это так, то сей факт добавляет уверенности, что труп могли подбросить, дабы тот, сгорев, спутал, скрыл истинную картину смерти.

Размышляя подобным манером, Иван Несторович дал волю фантазии. Ульяна, по причине, известной лишь ее изобретательному и взбалмошному уму, обзавелась свежим трупом с ножевым ранением, добавила к нему еще парочку ран и подбросила в магазин Леже, очевидно, зная, о договоренности жениха встретиться с анархистом именно там. Все это было необходимо проделать в один день. То есть выкрасть труп утром, перенести его днем, а уже вечером, то есть ночью, учинить скандал и спровоцировать взрыв. Далее, переждав взрыв в подвале, она должна была либо с разрешения самого Ромэна, либо без, что означает лишь одно: он мог быть и в беспамятстве, – снять с него одежду и одеть приготовленный труп, снести его к лестнице и оставить там плавиться в языках пламени. Что-то ее заставило, однако, вернуться. Оброненная вещь, быть может, или возвращение было частью плана. А может, она просто не успела скрыться, пожарные и полиция ворвались слишком поспешно и застали негодяйку рядом с обугливавшимся телом. Ей ничего иного не осталось, как разыграть отчаяние и амнезию, очень удобную в таких случаях.

– Вот как все было на самом деле! Гениально, – торжествовал Иноземцев, меряя шагами пространство вокруг стола.

Загвоздка была лишь в двух моментах сей истории. Действовала ли Ульяна вместе с Ромэном или же одна? И где она раздобыла труп?

Вспомнив об умопомрачительной вездесущности парижских газетчиков, Иноземцев решил, что факт кражи трупа может быть запечатлен на страницах той же «Пти Рю Паризьен» или даже самой «Фигаро». Так как исповедь Иноземцева в доме Лессепса состоялась аккурат в тот же день, что и предположительно кража Ульянушкой трупа, то, вероятно, в этих выпусках и стоит искать ответ. Тем более что газеты уже были милостиво предложены комиссаром Ташро. Иноземцев воодушевленно потер руки при воспоминании о столе полицейского чиновника, сплошь заваленного множеством столичных изданий.

Закончив утренние визитации, Иван Несторович поспешил на набережную Ювелиров, в Префектуру полиции.

– Вы сохранили позавчерашние газеты? – с порога кабинета воскликнул он и тотчас жадно кинулся к столу комиссара Ташро. Стоя у окна, тот наслаждался созерцанием суетливой набережной и чашечкой предобеденного кофе, но едва не пролил кипяток на себя – до того появление Ивана Несторовича было внезапным.

– Ого, месье Иноземцев, бонжур для начала. Вы напали на чей-то след?

– Да, мне кажется, что труп был подброшен, а Ромэн сбежал через подвалы.

– Что за чепуха!

– Отнюдь. Вы хорошо проверили, были ли под магазином подвалы? – Иноземцев поведал свою гениальную версию, рожденную в разговоре с Лессепсом-старшим на кладбище Пер-Лашез у могилы мнимого Ромэна.

– Месье Иноземцев, вы повредились рассудком, пока блуждали коридорами старых каменоломен. Мы знаем свое дело – погребок был, но и только.

Иноземцев нервно рассмеялся. Погребок! В его лаборатории тоже был погребок, а вот что именно находится под погребком…

– Поглядите еще, – буркнул он и вновь углубился в ворох желтых страниц.

– Что вы ищите?

– Заметку о краже трупа.

– Спросите меня, я знаю обо всех трупах за последнюю неделю.

– И что, были те, которые пропали бесследно?

– Да, около двух десятков, представьте себе.

– А тех, что с ножевыми ранениями в область живота?

– Их семь.

– Семь? Так много? А позволите почитать их дела?

– Может, вам для начала ознакомиться с медицинским заключением по делу Ромэна? Оно оформлено. Уже и фотографии проявлены.

– Господи боже, и фотографии? Я об этом только и мечтаю.

Комиссар усмехнулся и, кивнув инспектору Ренье, попросил того сходить за необходимой папкой.

Едва Иван Несторович получил заветное заключение, он оставил газеты и бросился разглядывать снимки. Но те не оправдали ожиданий – черное нечто по форме, напоминающее человека на черном же фоне. Отбросив неудачные фотографии, Иноземцев приступил к чтению.

– Так-так… Заключение, надеюсь, окажется более обстоятельным. Найденное тело мужского пола лет двадцати – двадцати двух имело позу «боксера»… Ага, тепловое окоченение мышц, все правильно, отлично… Кожа равномерно закопчена… тоже верно… Трещины от действия огня представляют собой раны с ровными кроями… Прекрасно, стало быть, мертвое тело горело, что и следовало доказать. Читаем дальше… Ага, обнаружены частички золы в полости рта, глотке, в трахее, бронхах и даже в легких… Получается, что вовсе и не труп горел… А нет, понятно, удар ножом, стало быть, получил не сразу, повдыхал углекислый газ, дым, копоть, все верно… Тогда это был немного живой человек… который умер, а потом сгорел окончательно. Надышался, стало быть, перед тем, как преставиться. Плохо, очень плохо. Это рушит мою версию. Что дальше? Описание ран. Раны, раны… Первая – колотая – нанесена в брюшную область с повреждением желудка и рассечением чревной артерии, отчего бедняга умер через четверть часа. Нанесена умелым движением снизу вверх, так бьют только отчаянные бандиты, имеющие сноровку в этом деле. Господи боже! Страшный человек, страшный человек… Две другие раны – колотые, но неглубокие и менее профессиональные. Видимо, убийца добивал или это какой-то маневр, чтобы потом спутать следствие… – Иноземцев отер лоб дрожащими руками. – А время? – вскричал он. – Время между первой раной и двумя другими?

– Это выяснить не удастся. Раны основательно запеклись, – отозвался комиссар, изучающе взирая на агонию доктора, говорящего то по-русски, то возвращавшегося к французскому.

– Неужели вы думаете, что хрупкая девушка способна на удар такой точности?

– Не вижу ничего удивительного, – проронил Ташро, отпив кофе. – Удар как удар, так себе, можно было и получше. Тогда жертве не нужно было задыхаться от гари.

– А ежели жертва до того, как попала в дом Леже, гари где-то надышалась? – Иноземцев схватился за голову. – Что там… среди семи исчезнувших трупов не нашлось такого, который, быть может, тоже пережил пожар?

– Н-нет, – протянул комиссар после минуты паузы. – Версия любопытная, но уж больно надуманная. Месье Иноземцев, ваш благородный порыв спасти честь дамы достоин восхищения. Ренье запишет все ваши слова, наверняка в них есть доля истины. Но пока картина не прояснена.

– Так, что там дальше… – обращение полицейского пронеслось мимо ушей Иноземцева – тот опустил голову к папке. – Внутренние органы соответствуют возрасту убитого… до нанесения ран они функционировали исправно. Имеются лишь повреждения, связанные с действием пламени… Вот здесь! Здесь может лежать ответ… Поза «боксера» и некоторые повреждения от огня несовместимы.

– Вы не доверяете своим коллегам?

– Нет. Я их знать не знаю! Как я могу им доверять? Мне нужно разрешение на эксгумацию.

– Это не ко мне. Только родственники могут дать такое разрешение, – комиссар все больше и больше хмурился. Может, взяли за душу слова Ивана Несторовича, может, напротив, осточертела безумная настойчивость русского доктора.

– Тогда я, черт возьми, возьму на себя смелость эксгумировать тело без всяческого разрешения, – вскричал тот, швырнув папку с делом на стол Ташро. – Я не могу ждать, пока процесс разложения сотрет последнюю надежду что-либо понять во всем этом безумии!

– Не советую, месье Иноземцев, не советую. Даже если окажетесь правы, и девушка будет спасена, сами вы займете ее камеру.

Перед глазами Иноземцева потемнело от этих слов. В камеру? Сызнова? Нет, все, что угодно, только не стать вновь заключенным. Он хотел возразить что-то, но застыл с широко распахнутыми глазами. И возникла пред его взором такая картинка: он поднимает из могилы тело, доказать что-либо не может, его хватают, обвиняют в хищении, святотатстве, бросают в темницу, а тут возвращается беглец Ромео, Джульетта на свободе. И оба злорадно хохочут над бедным обманутым доктором. Мальчишка мстит за скучные уроки, Ульяна избавляется от единственного свидетеля ее неблагопристойного прошлого.

Как стоял Иноземцев, так и сел на стул рядом.

– Господи боже мой, – проронил он по-русски. – Да за что мне такое наказание? За какие такие грехи? Что я сделал-то?

– Месье? – склонился к нему Ташро, непонимающе заглянув в лицо. – Быть может, воды?

Иван Несторович перевел на него перепуганные глаза и чуть покачал головой.

В полубредовом состоянии Иноземцев покинул здание Префектуры, пешком поплелся в свою лабораторию. Планировал после ведь зайти на Риволи, даже ручной фонарь прихватил с собой с сухой батарейкой, но теперь, когда вдруг в сердце врача закрались такие ужасные подозрения, он не мог и думать о том, чтобы продолжать самостоятельное расследование. Да пропади все пропадом! Больше он на эти грабли не наступит. Это же надо было такое выдумать: склонить жениха инсценировать собственную смерть, ввергнуть его семью, да весь город, в такой хаос, сломать все финансовые планы месье Лессепса, довести до отчаяния инженера Эйфеля, который, вероятно, сожалеет, что такую баламутку приголубил, но из благородных чувств стремится все ж вызволить ее из беды.

Три дня промаялся сам не свой, из лаборатории не выходил, пациентов принимал в полусознательном состоянии. И бросало Ивана Несторовича опять от одной мысли к другой, то мнилась ему Ульяна фурией коварной, и он молил бога, чтобы больше ее никогда не видеть, чтобы воздалось ей по всем ее деяниям гнусным, то представлялась она бедняжечкой горемычной, страдалицей, как вспоминал ее побитый вид, так мороз по коже пробегал.

И мучился бы в неведении дальше, если б к концу четвертого дня не явился к нему Эмиль Герши. Взволнованный, с трясущимися руками и болезненным румянцем на лице, волосы взлохмачены – поди, тоже ночами не спит, все гадает, как спасти свою подзащитную мадемуазель.

– У меня для вас две новости. Хорошая и плохая, – проговорил адвокат, комкая в руках какую-то бумагу, сложенную вчетверо. – Какую бы вы предпочли услышать в первую очередь?

– Обе сразу, – выпалил Иноземцев. – Что случилось?

Вместо ответа Герши протянул листок. Развернув, Иван Несторович обомлел – это было разрешение на эксгумацию, подписанное Шарлем Лессепсом и судьей Бенуа.

– А почему разрешение выдано не префектом? – изумился Иноземцев.

– Это плохая новость. Мадемуазель Боникхаузен перевели во Дворец Правосудия. Ее дело будет разбирать самый беспощадный парижский судья и самый страстный ненавистник анархистов. Слушание назначено на завтра, в полдень.

– Как это на завтра? Но ведь, чтобы провести полноценное анатомирование, нужно как минимум пару дней. На что они надеются?

Герши вздохнул, его брови отчаянно дернулись вверх.

– Лессепсы мечтают поскорее покончить со всей этой неразберихой, мешающей их финансовым планам. Слушание будет проходить при закрытых дверях. Никто, кроме тех, кому положено присутствовать, не знает ни о самом слушании, ни тем более о его дате, газетчиков и на лье не подпустят к набережной Часов.

– Что это? – Иноземцев гневно скрестил руки на груди. – Попытка дать сотую долю шанса незадачливому внуку не потерять официальную жизнь? Зачем она вообще тогда нужна, эта эксгумация?

– Да, увы, скорее всего, это так. Решение уже принято. Леже ждет гильотина, мадемуазель – «Остров дьявола». А вы… – адвокат вздохнул. – Вы можете не торопиться. Если счастливому воскрешению Ромэна суждено случиться, то оно случится. И необязательно это приурочивать к полудню завтрашнего дня.

– Нет уж, дудки! – прокричал Иван Несторович, хватая редингот и шляпу. – Едемте в Пер-Лашез немедленно. Надо успеть хотя бы к заходу солнца выкопать гроб. Не очень-то хочется заниматься этим ночью.

Азарт, жажда доказать свою теорию о подмене тела, да и сделать вызов правосудию, как всегда, нашедшему отходные пути, вернула Иноземцева к жизни. Он мгновенно воспрянул духом, ощутил прилив сил и, не теряя ни мгновения, приступил к делу. Нанял каких-то кладбищенских бродяг, за пару франков те выкопали могилу Ромэна и, полчаса не прошло, перенесли гроб к фиакру, приторочили его к задку ремнями. И когда последний луч солнца скрылся за монмартрским холмом, покинули аллею де ла Шапель, миновали Менильмонтан и уже вовсю мчались по бульвару Пикпю в сторону крытого рынка Ле-Аль.

К девяти часам вечера тело погибшего, распространявшего по всей лаборатории запах разложения, было аккуратно вынуто из гроба и уложено на стол второго этажа.

– Придется потом выбросить стол, – проворчал Иноземцев, надевая фартук и натягивая гуттаперчевые перчатки. – Если бы не было надобности в секретности, то, пожалуй, отвезли бы его в Институт Пастера. Там такая удобная прозекторская.

Герши стоял у самых дверей, цвет его лица из румяного стал фиолетово-зеленым. Он зажал нос платком, страдальчески корчился, да и старался не глядеть на бурую головешку в белом костюме с раскоряченными обрубками-руками и ногами на столе.

Иноземцев все это время оживленно, с небывалой сосредоточенностью носился по комнате, собирая инструменты. Бросив короткий взгляд на бедного адвоката, он достал две маски-респиратора, изобретенные горным инженером, которые были полезны всякому прозектору, и протянул одну из них Герши.

– Не делайте глубоких вдохов, – посоветовал Иноземцев, – наденьте это, садитесь лицом к окну. – Потом вручил ему тетрадь и перо: – Я буду говорить, вы записывайте. Как вы себя чувствуете? Не дурно? Не слишком жмет?

Герши поправил странный прибор на лице, круглый, пористый, с сероватой прослойкой и резиновыми ремнями, крепящимися на затылке, и замотал головой – светлые барашки его волос смешно заходили вправо-влево, будто пружинки.

– Диктуйте. Я готов, – прогундосил он в маску.

– Ну что ж, – торжественно промолвил в ответ Иван Несторович и потер руки. – Я тоже готов. Начнем. Прежде с него надо снять эти помпезные тряпки. Эх, его пытались омыть дезинфицирующим раствором, повредили частично кожный покров и трещины от огня, которые могли бы очень многое сказать. Никаких данных об остатках одежды… Быть может, удастся обнаружить прилипшие кусочки лоскутов… Ладно, поглядим-поглядим…

Когда похоронный костюм Лессепса-младшего упал рядом с ножкой стола, Иноземцев вооружился лентой с делениями и склонился над столом.

– Труп мужского пола, телосложения худощавого, возраст определить нет возможности… пока нет возможности. Отсутствуют конечности рук и ног, края обуглившиеся, обсыпаются, кожный покров лица равномерно закопченный. Нижняя часть, в особенности зубы, видимо, обсыпались еще при первом осмотре. Записываете? – Иноземцев глянул на Герши, съежившегося в кресле и усиленно работавшего железным пером. – Во рту, кроме сухой трухи, той, что осталась от кожи и мышц, ничего обнаружить возможности нет. Шея обуглена. Левая сторона тела значительно обгорела, огонь съел ребра, мягкие ткани местами отсутствуют. Мы видим оголенные участки грудной клетки и брюшной полости, мышечные волокна черного цвета, под ними проступают кишечник, селезенка и легкое. Поверх них тонкая полоса от предыдущего вскрытия. Зашивать его не стали.

Иноземцев аккуратно стал приподнимать черный бугристый прямоугольник того, что было раньше кожей, подкожной клетчаткой и мышцами, с легкостью обнажив рисунок внутренних органов. Запах пошел такой, что бедный Герши простонал. Было чрезвычайно сложно вдыхать этот удушливый аромат даже через чудо-маску с угольной прослойкой и известью и следить за мыслью доктора одновременно, а еще и записывать. Но Иноземцев лишь оживился.

Посыпались красочные описания органов – их цвет, от черного до темного-красного и цвета вареного мяса, тягучести слизи и крови, разнообразия консистенций. Иван Несторович, похоже, находил в этой возне с трупом особое удовольствие, а порой забывал, как бедный адвокат относится к подобного рода зрелищам, подбегал нему и, тыча в нос скальпелем с частичками нечто ужасного, заставлял его взглянуть и даже прокомментировать увиденное.

– Неужели вы считаете, что эти почки действительно пережили пожар? – На этот раз Иноземцев протянул ему ладони с округлыми темно-красными органами. – Ну гляньте, прошу вас. У вас ведь должен быть богатый судебный опыт. Размеры почек говорят, что до смерти они функционировали прекрасно, лишь близкое присутствие огня немного уменьшило их в размерах из-за потери влаги. Кто сказал, что это острый нефроз, возникающий мгновенно, когда тело начинают поджаривать на огне? Я протестую. Вполне вареные себе почки.

Молодой адвокат интенсивно закивал, мечтая лишь о том, чтобы этот вареный продукт от него убрали куда подальше.

Иноземцев вернулся к столу.

– Что мы имеем в конце осмотра, – проговорил он. – Возраст двадцати-тридцати лет, точнее определить не могу. Функциональность органов спорна. Я бы сказал, что сердце у нашего друга начинало пошаливать. Большое количество частичек золы в трахее, бронхах, легких может иметь другую природу – надышался этим где-то. Нужно искать пневмокониоз. Да и ножевые ранения – описание их меня вовсе не удовлетворило. Ни одну из этих ран невозможно назвать прижизненной – пламя поработало на славу. Труп могли просто проткнуть ножом, а потом спалить. Даже разрыв чревной артерии просматривается с трудом и совершенно никак не может служить доказательством смерти. Но с этим в суд не явишься. В суд обычно являются с доказательствами, а не с их отсутствием. Судебная палата вам не аптека…

– Если искать что-то, то можно, в конце концов, вообразить это, – жалобно пискнул Эмиль Герши.

– Вообразить? – проронил Иван Несторович и задумался, глядя в темноту балконной двери. Уже давно перевалило за полночь. На столе рядом с обожженным трупом, как на витрине, лежали все внутренние органы. Доктор не поленился и вырезал каждый, осмотрел его и внешне и в разрезе. Каждый был описан с тщательностью самого завзятого аккуратиста.

– Знаете, месье Герши, почему я не удовлетворен ни заключением медицинского эксперта и полицейского врача, ни своим собственным? – воодушевленно наконец после долгой паузы воскликнул Иван Несторович. – Фагоцитоз! Макрофаги! Спасибо Илье Ильичу – гению гистологии. Об исследовании на клеточном уровне, похоже, наши друзья, судебные эксперты Префектуры Парижской полиции, еще ничего не слышали, да и я позабыл. Это новый способ доказать, что в тканях органов зарождаются новые процессы и образования, если есть дисфункция органов, то ее можно выявить отсутствием работы фагоцитов.

– Что же это нам даст?

Иноземцев не ответил, достал пачку предметных стекол и принялся настраивать свой микроскоп. Такого микроскопа не было ни у кого, он собрал его из двух других, изготовив пятилинзовый объектив, а в качестве иммерсионной жидкости использовал масло особого состава с апертурой едва ли не полторы единицы, позволяющего делать изображение еще более ярким и четким, чем при канадском бальзаме, имеющем большой успех среди микробиологов. Чтобы разглядеть таких малышей, как аспергиллы и фузарии, необходимо было большое увеличение и минимум изъянов в картинке. Иноземцев очень опечалился, когда его потерял. Сложно было собрать точно такой же. А микроскопы системы Аббе, которые он безжалостно разобрал, стоят невообразимо дорого.

Когда инструмент был настроен, он объявил, что намеревается исследовать частички органов, многократно их увеличив, чтобы рассмотреть процессы на уровне клеток. Отправил бедного адвоката спать на первый этаж, любезно предоставив единственную лежанку в лаборатории – кушетку, на которой он принимал своих пациентов, а сам углубился в изучение клеточной патологии. И до самого утра провозился у окуляра, то снимая перчатки и делая записи, то вновь их натягивая, покрывая предметные стекла слизью, собранной с органов, то просматривая какой-либо орган на свет, то вновь склоняясь к микроскопу.

И ничего не нашел. Никаких серьезных отклонений.

Усталый и разбитый, он стянул с лица респиратор, сел напротив тела и долго на него смотрел.

– Прости меня, Лессепс-младший, прости… Всего тебя, бедолагу, раскурочил. Не уследил, а теперь стыдно… И горько.

Но тут упрямый внутренний голос врача опять дал о себе знать.

«В чем суть твоей теории?» – спросил он.

– Труп был подброшен, – ответил сам себе Иноземцев, нахмурившись. Усталость брала свое, а требовательный разум никак не унимался, заставлял напрячь силы. – И что?.. Что? Что?.. Труп подброшен, стало быть, мертвый, стало быть, не дышавший вовсе… Стало быть, откуда там взяться, в органах дыхательных путей, золе, если он не дышал во время пожара. Опять сочиняю… А если это пневмокониоз и взаправду? Кочегар ли это, истопник какой, шахтер, к примеру. Закончил смену, вышел на улицу, а его тут же грабят и убивают. Вот зола-то и сталась в глотке. Однако золы недостаточно для пневмокониоза…

Откинувшись на спинку стула, вздохнул и сам себе ответил:

– И ведь еще молод. Верно, до пневмокониоза не дошло дело или он на эмбриональной стадии.

И, сорвавшись с места, кинулся к остаткам легкого, решив еще раз поглядеть на альвеолы.

– Нет, тот, кто знает, что искать, непременно сыщет, – торжествующе проговорил Иван Несторович после нескольких часов изучения клеток альвеол легких, бронхов и сосудов вокруг. Помимо золы, в межальвеолярных перегородках находились едва заметные отложения угля, а фагоцитарные свойства этих самых альвеолярных клеток утратили местами свою функцию, и на их месте стали образовываться крохотные узелки клеток, которые не смогли восстановить себя сами и стали превращаться в фиброзные новообразования.

Иноземцев испустил долгий протяжный вздох и, закрыв глаза, присел на край кресла. Тотчас в сознании восстала картинка машинного отделения локомотива, угольный отсек, печь, клубы золы, куча сваленного в углу угля. И истопник с лопатой.

Вот кто сейчас лежал на столе его лаборатории – истопник!