Глава V. И вновь детектив поневоле

Несмотря на замешательство, на усталость и даже некоторое бессилие после проведенных двух дней в подземелье, Иноземцев самообладания не потерял. Он принес Илье Ильичу извинения за беспокойство, уверил, что не имеет никакого отношения к взрыву, убившему юного Лессепса, потом обернулся к адвокату Герши и попросил его подождать четверть часа, чтобы умыться и переодеться. Отвечал на его вопросы Иван Несторович в перерыве между приемами, пока готовил инструменты и проводил дезинфекцию. Пациентов, что собрались под дверьми его лаборатории, следовало как можно скорее отпустить.

Когда Иван Несторович и адвокат Герши остались одни, можно было поговорить спокойно и озвучить те версии, что уже успели родиться в мыслях.

У Иноземцева их было две. Либо неугомонный Ромэн тайком все-таки занимался взрывчатыми веществами, а в тот день, быть может, решил продемонстрировать плоды своих трудов, либо Ульяна Владимировна опять затеяла авантюру. Одно из двух.

Но одержимость Лессепса бомбами и связь его с анархическими кружками в последнее время ослабли, он был влюблен и больше думал о мадемуазель Боникхаузен, чем о химии. Даже его разговоры, всегда сдобренные лозунгами свободы, равенства, свержения власти чиновников, осуждениями его класса в чрезмерной пресыщенности довольствами жизни, в то время как рабочие слои вынуждены прозябать в нищете, приуменьшились, приутихли, он перестал цитировать Гюго и Золя. Но Иноземцев не придавал никогда особого внимания его болтовне, более того, слушал довольно редко. Так что утверждать, что парень втайне не вынашивал каких-нибудь террористических идей, было нельзя. Как и существование того факта, что Ульяна наконец сама попала в собственные силки, связалась с бомбистами, привлекла к их деятельности и жениха, а потом оказалась жертвой обстоятельств. Эта удивительная девушка несколько лет дурачила лучших петербургских следственных чиновников, смогла играючи подменить тяжелый мешок с алмазами на простые булыжники прямо под носом Иноземцева и под носом Делина, угнала воздушный шар, применив гипноз, заставила одного из уважаемых людей Парижа поверить, что она его племянница, другого – что его невестка. И теперь Ульяна в тюрьме? Да она через час после ареста могла подозвать своего тюремщика и произнести одну-единственную фразу навроде: «А хотите фокус?» – и исчезнуть. Но этого не произошло, более того, вот рядом сидит адвокат из уважаемой конторы, нанятый месье Эйфелем для спасения любимицы, и утверждает, что девушка ничего не помнит, все факты и подозрения указывают на ее вину, и ничего поделать с этим нельзя.

Действия и слова характеризуют любую другую девицу, но не Ульяну Владимировну. Верить в произошедшее Иноземцев отказывался.

Еще раз выслушав рассказ адвоката, он едва не выдал свое истинное знакомство с мадемуазель, воскликнув, что совершенно не похоже на эту девушку изображать идиотку. Но сдержался на полуслове. Никто не должен был знать ни о знакомстве Ивана Несторовича с нею, ни заметить и его волнения. Чрезмерную тревогу придется тщательно гримировать.

– Видите ли, – сконфуженно поправил себя Иноземцев, – при знакомстве она показалась мне довольно смелой и дерзкой барышней. Шутка ли, жить в трехстах метрах над уровнем земли… То есть я не могу ни о чем судить, пока не выслушаю ее сам…

Эмиль Герши вздохнул, поднялся.

– Мадемуазель убита горем, упорно продолжает молчать. От помощи сразу отказалась. Месье Эйфелю пришлось ее уговаривать дать согласие на мое участие в деле. Понятное дело, такая драма! Я был бы несказанно признателен, если бы вы, как врач, попробовали бы оценить ее состояние, а быть может, и разговорить ее. Как-никак вы были близко знакомы с человеком, которого она любила…

– Сейчас уже поздно, – ответил Иван Несторович. – Вряд ли нам разрешат повидать арестантку. Приходите ко мне завтра… после десяти утра. До того у меня три очень важных пациента, и к одному придется съездить на дом. После десяти часов я в вашем распоряжении. В Институте меня искать не будут – месье Мечников прекрасно знает, что теперь придется подолгу торчать на набережной Ювелиров.

На том и порешили.

На следующий день без четверти одиннадцать Иноземцев шагал по темным, освещенным светом газовых рожков, коридорам здания Префектуры полиции, отстроенного лет десять назад на месте птичьего рынка набережной Ювелиров. За доктором, пыхтя и причитая, поспешно семенил, будто колобок из сказки, Эмиль Герши. Протиснувшись сквозь невообразимую сутолоку, они оказались в кабинете комиссара Луи Ташро – небольшое помещение с выбеленными и уже посеревшими стенами, большим окном и несколькими столами, за которыми трудились работники полиции – может, инспектора, может, агенты. Но все подняли головы, печатные машинки тотчас умолкли, когда дверь распахнулась.

– О, месье Иноземцев, – вставая из-за своего стола, развел руки в приветственном шутливо-радостном жесте полицейский чиновник – лысоватый, немолодой, с гладко выбритым лицом и в мундире с засаленными рукавами. Иноземцев был знаком с месье Ташро – посещал Префектуру по приезде, а месье Ташро в свою очередь знал Ивана Несторовича и даже каким-то образом ведал и о его несостоявшихся опытах – Сюрте Насиональ славилась своим небывалым нюхом еще со времен великого Фуше. – А я уже собирался идти на улицу Медников, почтить наконец визитом такую знаменитость.

Иноземцев склонил голову в ответном поклоне, но не смог не нахмуриться на чрезмерную насмешливость его тона и на это саркастическое «знаменитость».

– Столько вопросов возникло по поводу вашего внезапного исчезновения, – продолжал комиссар, засунув руки в карманы брюк и принявшись разглядывать русского доктора пристальным взглядом с прищуром, какие обычно позволяют себе все ищейки. И вид этот, напыщенный, деловитый, тотчас же напомнил Ивану Несторовичу Делина. Вот точно так же свысока, оценивающе тот вечно поглядывал на всех. Тотчас же ощутив глубокую неприязнь к этому человеку, Иноземцев стиснул зубы и ответил взглядом почти враждебным:

– Я для того и здесь. Но времени много не имею.

– Знаю-знаю, – пропел Ташро. – Все знаю. Не стали вас вчера беспокоить, достанет с вас и обыска. Надеюсь, инспектор Ренье принес свои извинения? Да и допрашивать особой надобности благодаря нашей хваленой и вездесущей парижской прессе нет. Вот полюбуйтесь, – он выкопал среди беспорядка бумаг, справок, папок и газет на своем столе издание «Пти Рю Паризьен» и небрежно бросил его перед Иноземцевым. Тот скользнул коротким равнодушным взглядом по желтоватым страницам. На пол-листа красовалась искусно отрисованная картинка, представляющая молодого человека в разорванной одежде на фоне овощных лавок, потерянно бредущего по рынку в сопровождении черной лохматой собачки, толпа вокруг была изображена в аллегорическом, карикатурном смятении, а все это обрамлено ажурной рамкой в виде черепов и костей – видимо, намек на подземное кладбище, откуда сей молодой человек и выполз. И заголовок «Господин с черным грифоном» с подзаголовком «путешествующий по адовой бездне Парижа».

– Это еще не все. Вот очень уважающее себя издательство «Фигаро», – комиссар положил поверх «Пти Рю» газету с кричащим заголовком на первой полосе: «Русский доктор открыл свою тайну».

Иноземцев побледнел и даже кулаки сжал, но читать не бросился, выстоял. Наверняка там какая-нибудь небывальщина, совершенно несоответствующая истине. И с чего вдруг он так радовался тогда? Что за мелочная жажда возмездия? Что за мальчишество? Одна мимолетная слабость – и позор на всю жизнь. Как это было в его манере, эх.

Заметив промелькнувшее отчаяние на лице гостя, французский полицейский сахарно улыбнулся и накрыл «Фигаро» вчерашним выпуском «Ле Галуа». Это издательство тоже спешило поведать Парижу животрепещущую историю «владельца белой лаборатории на улице Медников, рассказанную на приеме у Лессепсов».

Весь этот спектакль происходил на глазах нескольких инспекторов и секретарей, столы которых находились в этой же комнате. Три или четыре человека, робкий адвокат с опущенной головой и ярко-алыми щеками и сам комиссар, испытывающий торжество перед эмигрантом, – все взирали на Иноземцева с явным сочувствием.

Иван же Несторович стоял и молчал. На мгновение он закрыл глаза – очень не хотелось, чтобы происки газетчиков, которые давно за ним охотились, и напыщенность полицейских агентов, хорошо ему известная, пошатнули его стойкость. А стойкость эту, если учесть недавнее приключение в подвале, смерть ученика и арест Ульяны, сохранить было, ох, как не просто, но вместе с тем необходимо. Чуть дашь слабину, и все – понесет, начнет трясти, швырять, бросать. Не дай боже, полезет в петлю или за пистолетом потянется.

– Это хорошо, – процедил он. – Я потом, если позволите, прочту.

– О, разумеется, конечно, – отозвался комиссар, складывая газеты стопкой в углу стола. – Можете и мои забрать.

– О смерти Ромэна Виктора Лессепса ничего не написали? Я полагаю, сейчас эта тема важнее?

Заметив, что доктор и без того на грани, вот-вот разразится негодованием и едва сдерживается, комиссар принялся извиняться.

– Ради всех святых, не обижайтесь на нас, – воскликнул он. – Всем отделом мы в полнейшем недоумении. Самая таинственная личность ученого мира, о которой никто и ничего ни сном ни духом… да третий день во всех газетах на первых страницах. Сами понимаете, этот светский раут, на котором вы вдруг принимаетесь исповедоваться, потом ваше исчезновение, взрыв, произведенный мальчишкой, что ходил к вам на частные уроки. Уроки химии, между прочим. Невероятно! Какая муха вас укусила?

«Лучше бы вам ее не знать, эту муху», – пронеслось в голове Иноземцева. Тем не менее он продолжал стоять, с ненавистью глядя на комиссара.

– Ладно, будет мне, – поднял руки Ташро. – Не мое это дело. Обыск показал, что вы невинны как младенец, ни чертежей, ни образцов, да и Лессепс за вас заступался. Что поделать, стечение обстоятельств. Прошу простить. Давайте быстренько все ваши приключения запротоколируем, а потом с мадемуазель Боникхаузен свидание устроим. Месье Герши мне уже все рассказал. Это очень хорошо, что вы следствию решили помочь. А то знаете, не каждый раз встретишь столь молодых, привлекательных барышень, случайностью в такую историю втянутых, да еще и по молодости, неопытности от всех шансов на спасение отказывающихся. Сердце разрывается при одном только взгляде на бедняжку.

Иноземцев не стал впадать в подробности его знакомства с катакомбами Парижа, лишь указал на вход, что был в подвале его лаборатории, и на выход, кой аккурат недалеко от фонтана на овощном рынке располагался. И добавил – не удержался, – что неплохо бы подземные коридоры раз в сутки полицией патрулировать, а то ведь не каждому в них забредшему может повезти выбраться.

Ульяну Владимировну ждали в комнате для допросов – маленькое серенькое помещение, на окнах частая сеть решетки, посреди стол и два стула друг против друга. Она появилась в сопровождении полицейского, в том же голубом атласном платье, но без перчаток и украшений, перепачканная, как трубочист, с внушительной ссадиной на виске, волосы спутаны, щеки бледные, взгляд истомленный, обреченный, потухший. Сделала несколько шагов, прихрамывая и, ни на кого не глядя, села. Голову держала низко опущенной, вперившись взглядом в сцепленные на коленях пальцы.

Иноземцев первые несколько минут стоял словно громом пораженный. Проводил ее глазами от двери к столу и продолжал стоять, позабыв, зачем он здесь. Сердце сжалось помимо воли. Что бы она ни натворила в прошлом, сейчас ей поистине худо. Следы борьбы на одежде и лице – что это? – сопротивление полиции или следствие каких-то таинственных происшествий в доме на улице Риволи? А бледность, бороздки от слез, припухшие веки – сыграть такое невозможно, уж Иноземцев насмотрелся на истинные, искренние слезы и слезы лживые, к которым так часто прибегают пациентки по поводу и без.

Испуг и ужас в глазах, чуть подрагивающие плечи, но Ульяна уже не плакала, на ресницах не блестела влага, то была нервная дрожь…

Нет, Иван Несторович, остановись, ты опять на грани ей поверить!

Иноземцев вздрогнул, мотнул головой, поднял глаза на адвоката, не отрывающего сочувствующего взгляда от узницы, потом посмотрел на комиссара. Тот сделал причудливое движение бровями. Иноземцев не понял. Ташро недовольно закатил глаза и снова состроил чудную гримасу, указал на себя, потом на адвоката, следом на дверь. Мол, мы с месье Герши выйдем, а вы приступайте к беседе.

Доктор незаметно кивнул, но тотчас им овладел приступ трусости. Пока господа тихо покидали комнату, Иван Несторович пытался усмирить бешеное биение сердца, раза четыре повторив про себя, какая эта девушка лгунья, как опасно с ней связываться и какие мистерии способна она срежиссировать.

Поглядев на только что захлопнувшуюся дверь, он вдруг осознал, что поговорить с Ульяной будет не столь легко – наверняка комната прослушивалась. Он оглядел стены, заметил небольшое отверстие для воздуховода, но оно было тщательно забито тряпками. Какой-то отвлекающий маневр.

Делать нечего. Приблизился к столу, сел напротив. И опять засмотрелся. Бедненькая, измученная, сердечко едва бьется…

– Пришли позлорадствовать? – тихим шепотом спросила она по-русски, а потом подняла тяжелый, заплаканный взгляд.

В горле Иноземцева аж перехватило. Но он тотчас взял себя в руки.

– Нет, как можно, Ульяна Владимировна, зная вас, – так же тихо ответил он, придвинул стул ближе и наклонился, чтобы, если уж и подслушивал кто, слов разобрать не смог. – Очень хорошо, что вы меня узнали. А то ходят легенды, что у вас амнезия.

– Чего вам?

– Где Ромэн Лессепс? – в лоб спросил Иван Несторович и впился в нее взглядом, пытаясь подловить малейшее изменение в лице. Но Ульяна маски не сменила, лишь вдруг глаза ее заблестели, и по щеке скользнула слеза.

«У-уу, актриса из «Камеди Франсез», вторая Сара Бернар. Не верю, не верю!»

– Где Ромэн Лессепс? – повторил Иноземцев, еще более твердо, даже с ноткой требовательности. – Он ведь не умер, так? Обычно, когда тело тонет, при этом безжалостно опухает, что и опознать его нет никакой возможности, или обгорает, так что остается едва ль не головешка, обычно это подлог. Что вы задумали, Ульяна?

Девушка продолжала молчать, глядя вниз.

– Отвечайте, иначе…

– Иначе что? – с глубоким усталым вздохом проронила она.

– Иначе я сам догадаюсь.

– Шли бы вы к черту. Я вас не трогала, и вы меня не трогайте.

– Вы явно что-то опять задумали, дорогая Ариадна. Думайте что угодно. Мне уже ничем не помочь.

– Бросьте ваши эти актерские штучки. Неужели вам все это в выгоду? Тюрьма, страдания?

– Уходите.

– Значит, в выгоду.

– Уходите, прошу вас. Порадовались моему унижению, вы отомщены. Прошу, теперь идите, не мучайте меня.

Иноземцев ушел. Ушел с твердым намерением докопаться до истины. Пусть сам бог решает – остаться ли ей в тюрьме или же обрести свободу. Но для этого надо было убедиться в смерти мальчишки. А в нее Иван Несторович не верил. Не поверил с самого начала. Завел простое обыкновение – не верить смерти с чьих-либо слов. Только ежели сам убедится, сделав – самолично – вскрытие.

Об этом он и попросил комиссара Ташро, едва только столкнулся с ним в коридоре. Но полицейский нахмурился, засопел и долго гипнотизировал мыски своих ботинок, прежде чем ответить:

– Не думаю, что у нас получится уговорить месье Шарля Лессепса и месье Фердинанда на очередное вскрытие. Сегодня вечером, в пять, состоятся похороны на кладбище Пер-Лашез.

– Но ведь они сами были бы рады убедиться, что, быть может, их дорогой отпрыск на самом деле жив.

– Позвольте спросить, откуда такая уверенность?

– Предчувствие.

– Месье Иноземцев, – промолвил комиссар с наигранной горечью и приобнял доктора за плечи. – Знаете, но в нашем деле принято доверять фактам, а не предчувствиям. Я понимаю, что это дурацкое исчезновение, которое является лишь случайным совпадением, нелепейшим, к тому же бросило тень на вашу врачебную карьеру и сделало вас негласным участником террористических организаций, и вы всеми силами пытаетесь исправить это, но… Но даже если я встану на вашу сторону, как эти ваши предположения, что парень жив, донести, к примеру, до префекта? Тело уже подвергли вскрытию, сие тщательно запротоколировано. Заключение дал уважаемый человек, отменный специалист, наш медицинский эксперт. Его подтвердил и полицейский врач, и личный врач Лессепсов. Более того, тело опознала сама подозреваемая.

«То-то и худо», – мысленно проговорил Иван Несторович. И лишь укоренился в своей убежденности, что сгорел позавчерашним утром не Ромэн Лессепс.

– У вас есть гипотезы с более весомыми доказательствами? Она вам что-то сказала? Почему вы вышли из комнаты допросов в таком волнении?

– В том-то и дело, что ничего не сказала. Так не бывает. Девушка хочет понести наказание за преступление, которого не совершала.

– А показания свидетелей и медицинское заключение говорят, что совершала.

– Но ведь здесь столько непонятного! Одно то, что она молчит, должно вызвать множество вопросов. Что вы предприняли, чтобы в этом разобраться? – спросил Иноземцев прямо. Он не хотел тратить время и смотреть, как очередной чиновник, занятый лишь бумажками и боящийся пойти против устава организации, пытается закрыть глаза на истину и принять картину происшествия такой, как она представлялась простому обывателю.

– Мы делаем все, что в наших силах, месье Иноземцев.

«О да, разумеется», – кивнул Иван Несторович, а вслух произнес:

– До свидания, месье Ташро.

Когда вместе с адвокатом они сели в фиакр, Иноземцев, до того молчаливый и насупленный, вдруг спросил:

– Где вы были, месье Герши, пока я беседовал с мадемуазель Боникхаузен?

– В коридоре. А что такое, месье Иноземцев?

– А комиссар Ташро?

– Он ушел.

– Из коридора была слышна наша беседа?

– Нет, абсолютно нет. Там хорошие стены и двери.

– Что ж, надеюсь, не такой же хорошей окажется система прослушки, которой, вероятно, воспользовался месье комиссар.

Адвокат пожал пухлыми плечами:

– Они имеют на то полное право. Это полиция!

Иноземцев скрипнул зубам и отвернулся. Черт возьми! Дважды черт возьми, потому как к аресту Ульяны добавилась и эта глупая несуразица с его исчезновением именно в момент, когда случилось такое несчастье! Комиссар прав, мало-помалу расползется нелепый слух, что он замешан в террористических происках. И действительно, его карьере может сильно достаться. Иноземцев не сразу осознал полноту хаоса, в которую был вовлечен. Как на него будут смотреть Лессепсы, месье Эйфель, месье Пастер? Его соотечественник Илья Ильич уже косится, и он не может не подозревать Иноземцева. Сам Иноземцев бы не поверил, случись с кем-либо подобное! Это ж надо – заблудиться в подвале!

Оставалось одно – выяснить, что произошло в тот вечер в доме на улице Риволи.

– Вы были на месте взрыва? – спросил он адвоката после долгой паузы.

– Пока нет. Вы – первый, с кого я начал.

– Почему? Ах да, понимаю… Вас тоже сбило с толку мое исчезновение. Но хоть показания свидетелей, заключение медицинского эксперта вы читали?

– Тоже пока нет, – смутился месье Герши. – Мне обещали выдать необходимые папки, но комиссар и его инспектора так заняты, что я пока ограничился коротким разговором с мадемуазель. Знаю о ситуации со слов месье Ташро и только.

Иноземцев покосился на робкого защитника Ульяны. Специально, что ли, такого выбрали, чтобы непременно засадить ее? Уж и не исключено. Где это видано, чтобы обманным манером, до которых Ульяна большая охотница, втесаться в высший круг. В масонскую ложу хотела попасть. Уж не думала ли она, что самая ловкая на свете. Кому-то явно пришелся не по душе ее союз с Ромэном.

– Тогда на улицу Риволи, – вздохнул он.

– О да, конечно же… Да, конечно, – встрепенулся адвокат.

Происшествие на одной из широченных уличных артерий в центре французской столицы, расположенной неподалеку от Лувра, вызвало большой переполох, в основном на северной ее стороне, где стоял длинный ряд старинных каменных домов с аркадами, в которых располагалось изобилие магазинов и лавок на первых этажах и богатых квартир – на вторых и третьих. К массе покупателей и гуляк, толпящихся здесь ежедневно, добавилась и добрая армия зевак. Поэтому Иноземцев и его спутник не сразу разглядели, что одно из зданий уныло глядело почерневшими окнами. Крыша его несколько покосилась, штукатурка обсыпалась, кругом валялись битые стекла и осколки кирпича с толстым слоем пепла. Саму улицу уже немного прибрали, а вот на тротуаре вокруг места происшествия решено было пока ничего не трогать. Для того чтобы наиболее отчаянные из любопытных не пытались проникнуть внутрь, на крыльце сидел молодой полицейский. Он сосредоточенно читал выпуск «Фигаро» и заметил подошедших только, когда те чуть тронули газетные листки, чтобы обратить на себя его внимание.

Адвокат представился, предъявил полномочия и попросил разрешения сделать осмотр дома. Но синемундирный вдруг вперился пристальным взором в Иноземцева, потом вскинул газету, взглянул на ее страницы. Брови жандарма поползли вверх, и он вновь недоуменно уставился на врача.

– Да, вы правы. Это я, – процедил Иван Несторович, догадавшись, что городовой, как назло, читал сейчас статью о приключениях русского доктора. – Вы пропустите?

– О месье… – начал представитель правопорядка, но запнулся и тотчас посторонился, снимая свою синюю фуражку с лакированным козырьком. – Да-да, разумеется.

Дом оказался давно заброшенным магазином, снятые вывески, почерневшие и разбросанные взрывом по углам, перевернутые ящики, коробки, пустые прилавки под слоем пепла говорили о том, что здесь когда-то торговали шляпками, платками, чулками и прочими женскими вещицами.

– Хозяин давно перебрался в Марсель. В доме обитал якобы его родственник по имени Леон Леже, – рассказывал месье Герши. – Назвался таковым, но личность пока устанавливается, потому как среди его вещей найден блокнот с записями рецептов горючих смесей и чертежами взрывательных механизмов, принадлежащий известному анархисту, профессору, преподававшему в одной из школ предместья Сен-Дени. Также установлено, что бомба была собрана именно по этим чертежам. К несчастью, негодяй оказался каким-то образом на пути наших любителей «поиграть в анархистов», как выразился ваш земляк. Собралось их тут четверо – вышеназванный Леже, двое студентов – Анри Жане и Франсуа Паризо и Ромэн Виктор Лессепс.

– Студенты Жане и Паризо – частые гости в Институте Пастера. Причем более прилежных и любознательных молодых людей я не встречал. Паризо бывает у месье Ру и очень заинтересован сибирской язвой, – ответил Иноземцев, осторожно ступая по осколкам и пристально разглядывая черные стены, остатки меблировки, витой лестницы, такой же, как и в его лаборатории.

– Дело в том, что юные господа, скорее всего, были втянуты в какой-то более серьезный заговор, – продолжал Герши. – Да только мадемуазель Боникхаузен все испортила проклятому Леже. Выследила жениха, ворвалась в дом, учинила в женской манере скандал, умоляя его не подвергать семью такой опасности. А потом достала нож. Началась драка. Опрокинули стол, уронили механизм, следом упал зажженный канделябр. Вспыхнул ковер. Все в страхе бросились вон, а девушка в отчаянии повернула назад, к лестнице, и скрылась за дверью под ней. Ромэн кинулся ее спасать. Что произошло между ними, где она скрылась, никто не знает. Однако картина налицо – полиция и пожарные обнаруживают ее под самой этой лестницей, рыдающей над совершенно почерневшим телом юноши. Ни волос, ни лица, конечности – обуглившиеся пеньки. Лишь по остаткам одежды, да по золотой ладанке, что он носил с детства, удалось его опознать.

– То есть это все? – скривился Иноземцев. – Одежда и ладанка?

– Не совсем, – смутился адвокат. – Рост, возраст… Смерть наступила не от ожогов, а по иной причине. Три ножевых ранения, полученных ранее, нежели наступил пожар, увы, говорят, что юноша был убит до того, как занялся огонь и раздался взрыв.

Иноземцев недоверчиво покачал головой.

– И вы полагаете, Уль… Элен Боникхаузен пырнула внука Лессепса ножом, а потом вернулась, чтобы оросить тело слезами?

А про себя добавил: «Так еще лучше. Достать просто труп, ударить по нему ножом, а потом подбросить его гораздо удобней, нежели достать труп, непременно погибший от ожоговых мук. Тут и особенности имеются тонкие. К примеру, опаленные органы дыхания, сожженная роговица. А вот узнать после того, как тело обуглилось, были нанесены они прижизненно али нет, тут уж нипочем не узнаешь».

Хотел было сказать об этом адвокату, да смолчал. Что он за человек, Иван Несторович не знал, потому не хотелось открывать всех замыслов. Какой-то он чудаковатый. К тому же пришлось бы тогда объяснять, какой Элен Боникхаузен была затейницей, а это лишнее.

– Вы правы, возвращение ее не вяжется ни в какие законы логики. Я не знаю, что и делать, – продолжал тот. – Все указывает на то, что моя подопечная убила в гневе своего возлюбленного. А вернулась, ибо раскаялась… А может… Может, он мучился от ожогов, а она милостиво решила покончить с его страданиями. При этом остается загадкой, как ей удалось не сгореть самой и отделаться лишь ссадиной на виске. Увы, говорить она не желает. А может, и вправду повредилась головой и не помнит, как все вышло. Так что мне остается лишь упорствовать в смягчении ее наказания, ведь благодаря девушке задержан опасный преступник, да и попробовать доказать, что месье Ромэна она зарезала из жалости…

– Очень может быть. Почитать бы заключение, – в задумчивости проронил Иван Несторович. – Но сначала повидаемся с Жане и Паризо. Сейчас как раз закончились занятия в Сорбонне, и они должны быть у Пастера. Если меня кто-нибудь подменил на лекциях, то нам повезло и мы их там застанем.

Магазин был бегло осмотрен. Взрыв произошел на первом этаже, в одной из задних комнат, снесло несколько перегородок, обвалился потолок. В центре, где сдетонировала бомба, уцелеть было невозможно, любого при такой мощи разорвало бы на куски. Иноземцев решил, что еще вернется поглядеть, нет ли потайных дверей и подвалов. Он был уверен, что таковые быть должны, хотя тот факт, что полиция ничего не нашла, настораживал.

Почему-то вновь сработала осторожность, про подвалы смолчал, бросив на растерянного адвоката недоверчивый взгляд. Тот оглядывал стены, комкая в руках изрядно помятый котелок. Иноземцев дал бы десять против одного, что у юноши это первое дело.

– Странно, что Ромэн просто сгорел, – сказал доктор. – Посмотрите, как раскурочило стены. Его нашли под лестницей. От лестницы почти ничего не осталось…

– Вероятно, он успел убежать вглубь.

– Стало быть, Уль… Элен Боникхаузен его откуда-то перенесла?

– Да, скорее всего, так. Но было бы гораздо легче, если бы она рассказала со своей стороны о происшествии.

Иноземцев усмехнулся.

– Поедемте на улицу Дюто. Хочу послушать господ студентов.

На лекциях его замещал Эмиль Ру. Иноземцев, открыв дверь в аудиторию и увидев молодого ученого за кафедрой, со страстью что-то объяснявшего, почувствовал ревнивый укол в сердце. Месье Ру не сразу обратил внимание на уже дважды постучавшего Ивана Несторовича, но, когда заметил, встревоженно спустился с кафедры и подбежал к двери.

Доктор наскоро поведал суть дела и попросил вызвать к нему в коридор сначала Жане, а потом Паризо по очереди.

Оба молодых человека с лицами сплошь в ссадинах, до смерти перепуганных, измотанных, уже успевших побывать и у Ташро, и на месте преступления, и в доме Лессепса, где их лично допрашивал отец погибшего, проявили, однако, верх усердия и терпения, давая показания и доктору Иноземцеву. Отчаяние на их лицах описать словами было нельзя. Вот история, которую они рассказали.

С недели три назад Ромэн поведал своим друзьям, что не может больше терять времени впустую у русского учителя и намерен искать кого-нибудь другого, кто помог бы ему начать заниматься более важными исследованиями, нежели просто чиркать по десять страниц в день на темы, совершенно ему неинтересные. Более того, он со вздохом сожаления, перерыв все записи его – то есть Ивана Несторовича, – понял, что тот не занимается ничем, хотя бы чуточку близким к пороху или изготовлениям взрывных устройств. Весь спектр его работы – пациенты да безобидные бактерии, патогенные клетки и микроорганизмы. И Ромэн свел знакомство с анархистом Леоном Леже, который знал одного очень толкового профессора из Сен-Дени, весьма ловко собирающего бомбы. Анархист за большие деньги обещал продать ему образец и чертежи, а позже и познакомить с самим профессором. В ночь после помолвки должна была состояться покупка. Дождались, когда пробило два часа, и отправились на улицу Риволи, где обитал Леже. Это был очень худой, низенький, чернобородый фанатик с желтым лицом и бегающим взглядом. Он коротко пояснил, как механизм, им принесенный, работает, передал блокнот… И тут появилась невеста Ромэна. Она вытащила нож, накинулась на Ромэна, как кошка. Оба сцепились так быстро, что никто и глазом не успел моргнуть, даже бывалый с виду разбойник Леон Леже пребывал в недоумении. Они опрокинули стол, на полу что-то вспыхнуло, и все, не думая, ринулись на улицу. Все, кроме Ромэна и Элен.

До этого момента рассказы обоих студентов выглядели одинаковыми. А дальше…

Жане, полностью повторив версию адвоката, утверждал, что видел, как девушка проскользнула в дверь под лестницей, Ромэн же кинулся за ней, очевидно, в порыве ее спасти. Но озадачил Паризо, сказав, что, когда Леже, подхватив с пола свой блокнот и чуть ли не спотыкаясь, помчался ко входу, оба как-то странно сначала посмотрели друг на друга, а потом на лестницу и очень синхронно дернулись в ее сторону.

– Я было подумал, – сказал юноша, – что они внезапно увидели кого-то или что-то и вместе разом бросились туда наперегонки.