Глава 52
Луна скреблась в окно острым когтем, заглядывала в прорези жалюзи, лила бледный свет на больничный кафель. Один особенно любопытный луч, запрыгнул на белое одеяло, покатился зайчонком, пока не коснулся мягкой лапой опущенных век. Путы странного, похожего на беспамятство сна лопнули, и луч провалился в синеву, которая, мгновение спустя, почернела. Аргит вспомнил.
Глухое эхо последнего удара.
Знакомую тяжесть в руках.
Пустые глаза.
И боль, словно наконечник боевого копья вошел куда-то в область сердца.
Боль осталась.
Аргит приподнялся на кровати. Больница, так называют подобное место. Именно в больнице он очнулся после смертельного танца с призрачными гончими. И увидел у окна печальную фигуру с черными, как крыло ворона, волосами.
Но сейчас жадный взгляд поймал лишь тени.
Она ушла. Как рано или поздно уходили из его жизни другие люди, случайно забредшие в земли Туата де Дананн. Только сейчас Аргит сына Финтина почему-то чувствовал себя домом без очага. Пустым и холодным.
Он не обратил внимания на шум воды, щелчок выключателя и, наконец, шуршание медленно открывающейся двери.
– Аргит, – этот голос заставил его замереть, – ты только лежи.
Он не поверил.
Смотрел, как она шла к нему, как танцевали на странной одежде лунный свет и тени.
Она улыбнулась – и от этой не виденной ранее улыбки в серых глазах вспыхнули серебристые искры. Серафима остановилась у кровати, толкнула его на подушку и со строгостью, которой мешали прорывающиеся в голосе смешинки, сказала:
– А вот теперь сам будешь лежать и становиться здоровым.
Ее руки были теплыми и пахли цветочным мылом.
– Има?
– Угу, – пальцы с выкрашенными в темно-синий ногтями зацепили прядь его волос.
– Ты…
– Живая, – она подхватила еще пряди и принялась ловко сплетать их.
Он видел складку между нахмуренными бровями, изгиб тонких губ, черные перья волос, но главное, слышал мерный стук ее сердца.
– Ну вот, – она довольно расправила тонкую косичку, – давно хотела сделать. И это тоже.
Серафима решительно наклонилась к нему.
И поцеловала.
И словно ухнула с разогретого, распаренного беспощадным июльским солнцем пирса в безбрежную синь. Когда первое мгновение обжигает, перехватывает дыхание, заставляет кожу подернуться мурашками. А потом прохладный кокон смыкается и ты падаешь, падаешь, падаешь, чтобы заблудиться в этом нигде. До сладкой боли, выбивающей из глаз непрошеные слезы. До судороги в непослушных пальцах. До всхлипа, которым заканчивается оттягиваемый до последнего вздох.
До…
– Девушка! – исполненный праведного негодования голос, сержантским пинком выбил Серафиму из сказки. – Это реанимация. Вы что себе позволяете?!
Она застыла, как застуканная за поеданием запрещенных сладостей девчонка. Возникшее на границе зрения широкое бедро, обтянутое небесно-голубой тканью медицинских брюк, приближалось с неотвратимостью тарана.
И вдруг исчезло.
Хлопнула дверь, за которой немедленно раздалось сначала удивленное оканье, а потом возмущенные шаги.
– Зря ты ее так, – улыбнулась она приближающемуся Аргиту, – сейчас жаловаться побежит и меня выгонят.
Он подошел, медленно, коснулся виска, пропуская меж пальцами черные пряди, очертил скулу и острую линию челюсти.
– Я не спать.
Это утверждение он выдохнул уже в растрепанную макушки.
– Ты, – и Серафиму захватила нереальная синева его взгляда, – есть.
– Есть, – она дернула за свежезаплетенную косичку, – и буду есть.
И взлетела, чтобы миг спустя упасть в объятья смеющегося потомка богини Дану.
– Это Алекс, – Максимилиан отложил телефон, возвращаясь к армиям, замершим на черно-белом поле, – Аргит пришел в себя, состояние удовлетворительное.
– Хорошо, – Константин Константинович пригубил из пузатого бокала.
Сегодня он позволил себе снять пиджак, расстегнуть три верхние пуговицы на черной рубашке, достать коньяк, к которому не прикасался больше пяти лет. С той самой ночи, когда одна упрямица чуть не стала тенью.
– Да уж, лучше не бывает, учитывая, как вы, мессир, простите мою прямоту, лажанулись, – Максимилиан смел его пешку.
Удлинившиеся ногти царапнули мраморную клетку.
– Я поручил расследовать это дело.
– Волкову? Да ему только зомби в полнолуние выслеживать. Если бы Гаяне не явила миру свое коронное упрямство, мы бы имели небольшой такой государственный переворот. И Глеба Избавителя на коне, да с волшебным мечом в деснице. Ладно у вас сезонная депрессия с суицидальными мыслями, а я то тут причем?
– Максимилиан…
– Я уже десять веков Максимилиан! Серьезно, шеф, какого хрена?
– Я, – мужчина задумчиво изучал блики на янтарной жидкости, – был пристрастен. Но, согласись, результат есть.
– Спорить не буду, – вампир изобразил шутовской полупоклон. – А когда Гаяне с Никитой отыщут все заначки нашего неудавшегося царевича, даже мне не будет в чем вас упрекнуть. Хотя, нет, – он наклонился вперед и глаза его блеснули сталью, – девочку вы зачем изуродовали?
– Не понимаю, о чем ты.
– Ой, да бросьте, – бледная рука дернулась, выбивая из полупустого бокала, несколько алых капель. – Она была нулевая, а сейчас внезапно не ведется на мое слово.
– И что же ты пытался ей внушить?
– Успокоить я ее пытался.
Максимилиан раздраженно подобрал красные горошины кончиком пальца. В антрацитово-черных глазах мелькнуло любопытство.
– Я, – Константин Константинович небрежно подвинул коня, – решил, что это будет интересно.
– И что же это будет? – яда, заключенного во фразе хватило бы на три десятка гремучих змей.
– Не знаю. Я еще никого не возвращал кровью Туата де Дананн, да еще после того, как в сосуд влили столько силы.
Максимилиан опустил голову, делая вид, что рассматривает положение фигур на доске.
– Я хочу жизнь Глеба, – сказал он, закончив ход.
– Почему?
Константин Константинович не пытался скрыть ни любопытства, ни удивления этой неожиданной просьбой.
– Потому что у меня, мессир, тоже есть маленькие слабости.
В черных глазах мужчины мелькнуло понимание.
– Когда с ним закончат.
– Подожду, – кровожадно ухмыльнулся Максимилиан, – я терпеливый.
После того как палату покинули и дежурный реаниматолог, и Александр, и недовольно поджимавшая губы сестра – она, правда, демонстративно оставила открытой дверь – Серафиму опять подняли и, словно драгоценную вазу, поместили на кровать.
– Аргит, – она ткнулась затылком ему в грудь, – серьезно, хватит меня носить.
Он обхватил ее руками, притянул к себе, сказал, устраивая, будто в колыбели:
– Завтра.
– Завтра ты перестанешь меня носить?
Серафима погладила тыльную сторону сильной ладони.
– Возможно.
Сердитый вздох утонул в его смехе.
– У тебя, между прочим, швы разойтись могут. Доктор сказал ограничить физические нагрузки. Это значит что пока нельзя тренировки и носить тяжелое.
– Има легкий, – невозмутимо парировал голос над ухом.
Серафима улыбнулась.
Она, и правда, чувствовала себя легко.
Ледяная крепость, старательно поливаемая последние лет пять, растаяла. И даже курить не хотелось.
Хотелось целоваться, чувствовать как ускоряется бег его сердца, меняется ритм дыхания, а пальцы скользят по спине, пересчитывая позвонки.
Стянуть к чертям эту дурацкую рубашку.
Серафима сглотнула, отвешивая себе мысленный подзатыльник, и перехватила медленно ползущую по ее животу вверх руку.
– Надо поговорить.
Он помог ей повернуться. Наблюдал, как она садится на пятки, сдувает, упавшие на глаза пряди. На мгновение сводит к переносице брови, как делала всегда, когда хотела сказать важное.
– Здесь был Макс, – ее глаза стали серьезны. – Просил никому не говорить, что произошло. И о мече тоже. Никому. Это очень важно, Аргит. Человек, который меня похитил, Глеб…
Она поморщилась, словно потревожила свежую рану. Но на ней не было крови, только странные провода – целитель сказал, чтобы следить за сердцем. Аргит согласился: пока пусть ее сердце слушает машина. Потом он вернет ей браслет.
И узнает, что сделал тот человек. Не у нее – воспоминания тоже приносят боль – у Макса.
– Потом я буду его убивать, – мысль он закончил вслух.
– Нет!
Серафима мотнула головой и сильно, до побелевших костяшек вцепилась в его рубашку.
– Послушай меня, пожалуйста.
Она поймала его взгляд серой, как штормовое небо, сетью.
– Глеб был помощником того, кто правит этим городом, этой землей. Того, кому служит Гаяне, и Макс, и Захар, и я с Игорем. Этот, – она замешкалась, подбирая правильное слово, – король позволил тебе остаться и жить здесь. Его слово – закон, а Глеб нарушил закон. Предал своего короля. Это очень серьезно. Очень. И Глеба накажут. Думаю, нет, уверена, он умрет. А я буду молчать о том, что произошло в лесу. Теперь это дело короля, понимаешь?
– Хорошо. Я не буду убивать Глеб, – эти слова подарили ей покой. И легкую, как крыло чайки, улыбку. Человек принадлежит этому миру, справедливо будет оставить право суда его королю. Но там был не только человек. – Я буду убивать фомор.
Аргит успел его оценить. Молодой, быстрый. И явный недостаток опыта в бою заменяет силой и яростью. Это будет хороший поединок. Жаль недолгий.
Он уже представил, как заберет его жизнь, когда услышал:
– Этот фомор нас спас.
В ее глазах не было смеха. И правый уголок губ не приподнимался, намекая на шутку. Но то, что она говорит, невозможно.
Эта вражда тянулась дольше, чем он жил. Когда Балор Злой глаз убил короля Нуаду, отец Аргита был еще младенцем. Фоморы всегда предавали потомков Дану. Она ошиблась.
– Нет.
– Да. Он позвал Гаяне. А Гаяне привезла нас в больницу. Он точно спас мою жизнь. И, думаю, твою тоже.
– Я должен мой жизнь и жизнь Има фомор?
Произнести это было так же сложно, как уступить победу в бою.
– Я не знаю, как ты, но я ему точно должна.
В голову пришли слова, которые часто говорила она, и никогда Игорь. Но сейчас эти слова казались единственно правильными.
Серафима скоро заснула, обхватив его, как часто обнимала подушку. Аргит же до первого робкого луча зимнего солнца думал, как жить воину Туата де Дананн, который не сдержал данную клятву, заработал долг жизни перед фомором и понял, что доверчиво прижимающаяся к нему человеческая женщина прекраснее, чем златокосая дочь короля.
