Глава 51
Даже не открывая глаз, Серафима поняла: она в больнице. В нос забились запахи дезинфицирующего средства, кондиционера для белья и почему-то лилий. Последний, как оказалось источал букет на прикроватной тумбочке. Белоснежные лепестки мягко мерцали в свете ночной лампы. Судя по лезущей через щели в жалюзи темноте, солнце село давно.
Серафима потянулась было за мобильным, но из одежды на ней оказались только больничная рубашка и трусы. Пластиковая клипса, сжимавшая палец, царапнула висок.
Как она здесь очутилась?
Она же…
– Умерла, – донесся из темноты знакомый насмешливый голос. – И воскресла. Ничего удивительного, я так каждый день делаю.
Макс возлежал в предназначенном для посетителей кресле, перебросив ноги через ручку. На молочно-белой подошве высоких кожаных кед синели целофановые бахилы. Серафима хихикнула. В ответ начальник Второго отдела показал ей язык.
Жива! Она жива!
– Но, как? – она выпрямилась на кровати. – И почему я здесь и где, – воздуха, такого упоительно вкусного воздуха, едва хватило, чтоб выдохнуть, – где Аргит?
– В реанимации.
Позвоночник вдруг стал мягким, как студень. Серафима покачнулась, и бледные руки моментально прижали ее к подушке.
– А ну, лежи, сердечница, – строго сказал Максимилиан, усаживаясь на кровать. – Все с ним нормально будет. Операцию Алекс делал, а он Гаяне в свое время из таких лохмотьев собрал, что потом, как честному, человеку жениться пришлось.
Голова работала медленно, пытаясь собрать хоть что-то из дымных перышек воспоминаний и бусин новой информации. Но то ли от волнения, то ли от пережитого, когнитивные способности Серафимы впали в зимнюю спячку, и на все попытки разбудить отвечали яркими сполохами перед глазами, да болью в висках.
Хотя одно она все же осознала и тут же дернулась под неожиданно теплыми ладонями.
– Мне нужно к нему.
Очень нужно.
Потому что там на поляне в кратком миге между последним ударом сердца и беспамятством она поняла, что все ее страхи, опасения, разумные доводы и прочая, годами скапливающаяся в душе ерунда, ничерта не делали ее сильнее.
Что та, закутавшаяся в кокон из отчуждения и табачного дыма, Серафима отчаянно боялась жить. И, как закономерный исход, жизнь, которую она настойчиво отодвигала на безопасное расстояние, у нее забрали.
И, чудом не иначе, дали новую. А в этой новой жизни Серафима Андреева очень-очень постарается не быть ни дурой, ни уж тем более трусихой.
– Тебе нужно лежать, – мягкий голос Максимилиана приглушил острый миг просветления. – Ты, между прочим, несколько часов как с того света и, в отличие от благословенных потомков богини Дану, не регенерируешь, как ящерица.
– Макс, – она решительно посмотрела в неожиданно серьезные голубые глаза, – я ни хрена не понимаю, что произошло, но когда он придет в себя, я должна быть там. Живая. Он же дал клятву меня защищать, а я… Я должна быть там. Понимаешь?
Он понял, и в палате сразу стало людно.
Сначала Серафиму осмотрел улыбчивый крепыш в синем форменном костюме. Потом сестра лепила на нее датчики холтеровского монитора и помогала влезть в пахнущий лавандой женский медицинкий комплект. Розовый, ну и фиг с ним. Довершили ансамбль родные черные ботинки, синие бахилы и телефон.
– Шарман, – вампир поцеловал сложенные щепотью пальцы.
От ее ответной улыбки молоко скисло бы прямо в корове.
Светлый коридор, хромированная кабина лифта с зеркалом, которое недвусмысленно намекнуло, что краше только в морге. Противная дрожь в пальцах.
Серафима из последних сил отгоняла всплывающие в памяти картинки другой больницы. И реанимации, куда ее пустили только потому, что Теме посчастливилось проходить интернатуру в тамошней хирургии. Зав. отделением ситуацию понял, посочувствовал. Разрешил.
– Нет, – сказала она отгоняя болезненные, как открытый перелом, картинки прошлой жизни. – Он не умрет.
Макс, наблюдающий за ней в кривое зеркало двери лифта, сделал вид, что не услышал.
На выходе из реанимации их ждали. Мужчина в помятом медицинском костюме отделился от крашеной в почти похожий зеленый цвет стены и, размяв плечи, протянул руку Максу.
– Привет. А Гаяне говорила, ты в отъезде.
– Был, и пропустил все интересное, – поморщился глава дипломатической службы. – Кстати, это Серафима, Серафима – это Александр Журавлев.
– Очень приятно.
Рукопожатие у него было крепким, а ореховые глаза в паутинке мимических морщин смотрели с неожиданным участием.
– И мне, – сказала она совершенно искренне. – Это вы оперировали Аргита?
Он ответил кивком и едва заметной улыбкой.
– Спасибо!
– Не стоит, – устало покачал головой Александр. – Хотелось бы, конечно, познакомиться при других обстоятельствах, но… Идемте, я вас провожу.
Палата оказалась двухместной. Ближайшая к двери койка белела нетронутая, а вот у окна, на функциональной медицинской кровати, под неусыпным надзором прикроватного монитора, лежал Аргит.
Серафима сжала кулаки, обрывая спринтерский порыв. Расползаться в сопливую лужицу при посторонних она не собиралась.
– Что случилось?
– Это долгая история, – начал Максимилиан, подавая доктору интенсивные сигналы бровями.
– И, наверняка, жутко секретная, – подыграл тот. – Ладно, я буду у себя. Макс, пациентам противопоказан стресс.
– А я тут причем? Я вообще только прилетел.
– Залети ко мне потом. Разговор есть.
– ОК. Закажешь?
– Как обычно?
– Как обычно.
Александр скользнул взглядом по черному экрану с бегущими цветными змейками, довольно кивнул, попрощался, заверив, что состояние пациента стабильное, и вышел из палаты.
С замирающим сердцем Серафима подошла к кровати. Прижала кончики пальцев к мерно вздымающейся груди, впитывая ритмичное тук-тук-тук под больничным бельем, прикусила губу, в бесполезной попытке сдержать прорывающиеся слезы.
В попытке отвлечься, поправила одеяло и рассыпавшиеся по подушке волосы, задержав на три долгих секунды льнущую к ладони белую прядь.
– Ладно, – она присела на край больничной кровати и, словно это было самой естественной вещью на свете, сжала, наконец, его руку, – рассказывай.
Сперва Максимиллиан поерзал, устраиваясь поудобнее, затем забросил ногу за ногу, одернул манжет клетчатой рубахи с джинсовым воротом и только потом, заметив, на лице Серафимы выражение крайнего нетерпения, спросил:
– Что последнее ты помнишь?
Удар.
Оборвавшийся вдох.
Боль.
– Как я умерла.
– Что?
Вампир подался вперед и его светло-голубые радужки на миг словно подернулись ртутной пленкой Показалось?
– Ты помнишь все, что было до того, как Глеб тебя вырубил? – не скрывая недоверия переспросил он.
– Да-а-а.
– Ты не в курсе, как работает поводок?
Начинающая разогреваться память услужливо подбросила контекст, не связанный с собаками. Серафима рефлекторно проверила, слушается ли ее тело, и поморщилась:
– Ты про тот шнурок? Нет, в моем справочнике вуду для чайников о такой херне не упоминалось.
– Поводок, – тоном заправского профессора начал Макс, не переставая сверлить ее проникновенным, как промышленный перфоратор, взглядом, – нафиг подавляет волю человека.
– Лобого?
– Нет. На одаренных он не действует. Впрочем, на таких как я или Гаяне тоже. И поскольку сознание человека под поводком просто, – он щелкнул аристократичными пальцами, – выключается, странно, что ты все помнишь. Ведь у тебя…
– Нулевой потенциал? – осклабилась Серафима.
– Да. Мне жаль.
Улыбка, проявившаяся на его губах была понимающей. И горькой.
– Что?
– Мне жаль, что тебе пришлось такое пережить, – он запрокинул голову, наблюдая за танцем теней на больничном потолке. – Меня как-то заперли. В гробу. Лет на пятьдесят, кажется. Мерзкое ощущение.
Удивление, неверие, гнев, очень много обжигающего, словно заговоренное серебро, гнева. А за ними отчаяние.
Серафима дернулась в попытке стряхнуть налетевший из ниоткуда эмоциональный шторм. И почти услышала глухой стук кости о дерево.
Похоже, рано она с постели встала.
Сглотнув полынную слюну, Серафима глянула на затывшего иллюстрацией к «Маленькому принцу» вампира и неожиданно для себя сказала:
– Тоже решил, что бессмертный?
С соседней кровати донесся тихий смех.
– Ага, – голубые глаза смотрели на нее. Пристально и очень серьезно. – Не делай так больше.
– Не буду, – обещание было искренним. – Так как мы очутились в больнице?
Максимилиан театрально хлопнул себя по лбу.
– То-о-очно, я ж сказку не дорассказал. Эх, старость, склероз…
«Импотенция» – выдохнула под нос Серафима.
– Я, между прочим, слышал, – Макс обжег ее горячим, как выдох газовой горелки, взглядом. – И на будущее, – кончик языка мелькнул в уголке дурманящей улыбки, – не советую меня дразнить.
Чувствуя, как вслед за скулами полыхнули уши и шея, а сердце пошло танцевать канкан, Серафима отвела взгляд. Волна схлынула резко. И сквозь стихающий в ушах топот, она услышала неестественно спокойный голос.
– Когда Глеб остановил тебе сердце, Аргит бросился тебя ловить и получил пулю.
Серафима проглотила пяток готовых сорваться с языка вопросов и крепче сжала неподвижную ладонь.
– Премерзкую пулю, – продолжил отчего-то нахмурившийся Максимилиан, – все же Глеб – талантливая скотина. А потом Киен, это тот, рыжий… И вот не надо делать такое лицо, вы вдвоем, между прочим, ему крупно должны. Он вырубил Глеба и с помощью какого-то своего шаманства не дал Аргиту загнуться от кровопотери.
Макс сделал паузу, давая Серафиме время переварить неожиданную информацию. А когда градус вины в ее глазах стал удовлетворительным, начальник Второго отдела строго продолжил:
– И, самое главное, сделал то, до чего вы, балбесы, не додумались: поставил в известность Гаяне. А она уже прибыла с кавалерией. И скорыми. Хэппи энд!
Серафима скривилась. Знание, что она обязана жизнью – и не только своей – тому, кто влез к ней в квартиру и, судя по всему вообще начинал, как отрицательный герой, оказалось пилюлей горькой. И глоталась она, порядком раздражая и без того потрепанное самолюбие.
– И что теперь?
Услышать ответ было страшно. Разжалуют с выходной порцией стирающего память зелья? Не сейчас, конечно, сейчас Аргит не даст. Потом, когда он уйдет.
– А ничего, – пожал плечами Макс, и добавил, отвечая на вопрос в широко распахнутых глазах, – вычухаетесь и домой поедете.
– И… все?
– А ты благодарностей хотела? – ухмыльнулся он. – Так получишь. Сначала от Гаяне, потом от Влада. Я, так уж и быть, подожду следующего твоего эпического фейла.
– Не дождешься!
– Ну во-о-от, как веселиться, так остальные, а как последствия разгребать, так я! Но, раз ты у нас теперь такая сознательная, о том, что случилось никому ни слова. И о предмете, который вы с Аргитом прятали, тоже.
Максимилиан вспорхнул с кровати и поймал лицо Серафимы в капкан своих ладоней. И ей показалось, что за ртутным блеском радужки, мелькнуло сожаление.
– Ты никому не расскажешь, что произошло начиная с того момента, как получила сообщение о встрече. Ты потеряла сознание и пришла в себя в больнице.
Голова загудела, словно к виску прижали включенный фен.
– Макс, – она поморщилась, пытаясь справиться с подступившей тошнотой, – я, конечно, ступила сегодня, но, может, хватит обращаться со мной как с клинической дурой?
– Что? – он моргнул, и Серафима убедилась, что глаза у него все же голубые.
– Я понимаю, что все серьезно. Если споткнулась, упала, больница, амнезия – это официальная версия, ОК, так и буду говорить.
– Ты вообще как себя чувствуешь?
Он отступил на шаг и принялся рассматривать ее, как искусствовед ранее неизвестную картину ДаВинчи.
– Голова побаливает, а так, вроде, норм. Я, вообще, хз как себя люди после клинической смерти чувствуют. А что?
– Что, что, проявляю дружеское участие, – он легонько щелкнул ее по носу. – Вот, – принес от окна стул, – бди своего рыцаря, а мне работать пора.
– Макс? – она окликнула его почти в дверях.
– Ась?
– А что случилось с тем, который Любу, ту девочку из клуба…
– Неприятность.
– Трагическая?
– Фатальная.
– Спасибо, – улыбнулась Серафима, – за это, и за цветы, и вообще…
– За вообще принимаю в жидком виде, – кровожадно ухмыльнулся Максимилиан. – Адресок донорского пункта подбросить? – и, пока она подбирала подходящий ответ, исчез.
Серафима устало сползла с кровати, шлепнулась на мягкий стул и, не выпуская все еще неподвижной, зато теплой руки, достала из кармана телефон.
– Тема, привет, это я. Тут такое дело, не присмотришь за Айном пару дней? Да, так, небольшой трабл по работе…
