Глава 50
Это утро руководитель Управления ноль, Константин Константинович Бессмертнов, начал, как обычно: с чашечки ристретто с кусочком черного, как собственная душа, шоколада. Пока выписанная из Италии эспрессо-машина фырчала, разбрасывая дробные бисерины пара, он просматривал входящую почту и расписание встреч. В колонках гремел «Полет валькирий».
Еще пахнущая моющим средством кабина лифта доставила его на офисный этаж, выкупленный несколькими дочерними компаниями Третьего отдела. Константин Константинович прошествовал по украшенному работами какого-то остромодного фотографа коридору. Бросил комплимент личному секретарю – почтенной даме, которая работала с ним еще с Горбачевских времен и последние годы все собиралась на пенсию. Не отпускал. Ценил.
Начальник Третьего отдела, Инга Данилова появилась в просто, но очень дорого обставленном кабинете, ровно в назначенную минуту. Тонкая, гибкая, в строгом до консервативности брючном костюме, с неизменным планшетом подмышкой. Массивные золотые кольца в премиленьких, по мнению Константина Константиновича, ушках, покачивались в такт скользящим шагам. Карие с зеленью глаза под уложенной волос к волосу каштановой челкой метали молнии.
Ее категорически не устраивало, что после восьмого и окончательного, как она думала, согласования годового бюджета, руководители отделов позволяют себе подобные детские выходки. Константину Константиновичу продемонстрировали весьма умеренную по его меркам смету на дополнительные оборудование и человекочасы от Никиты, а также письмо от Макса с фразой: «Купить срочно, очень надо!» – и прикрепленным фото белеющего на взлетной полосе Gulfstream G650.
Дополнительные расходы для Шестого отдела Константин Константинович согласовал, а с Максимилианом пообещал побеседовать лично. Хватит ему одного самолета.
Инга очаровательно, опять же исключительно по мнению Константина Константиновича, фыркнула и, раз уж зашла, предложила обсудить еще кое-какие мелочи.
Мелочей под конец года набралось на два часа и ланч.
Встреча с представителями ивент-агенства, готовящего январский прием для сильных мира человеческого – это Константин Константинович всегда контролировал лично – отняла еще час.
В обед он позволил себе расслабиться, благо, его новая протеже, занимала апартаменты в соседней (потому что ходить пешком – полезно для здоровья) башне. Прелестница постаралась и, пожалуй, у нее есть шанс задержаться дольше предыдущей.
Гаяне позвонила, когда он просматривал докладную записку по Глебу за авторством старшего инспектора Волкова, по иронии никакого отношения к воkкам не имеющего. Согласно документу, начальник Первого отдела был чист, аки слеза комсомолки. Ну, если не считать интрижки с какой-то девицей из департамента Максимилиана. Девица оказалась глубоко беременной, что, по мнению старшего инспектора Волкова, вполне объясняло попытку Зои оговорить Глеба.
Зоя же, если верить докладу, на контакт не шла и, вообще, демонстрировала все признаки глубокой депрессии. Вычислить местопребывания неизвестного пока не удалось.
На этом моменте внутренний мессенджер выдал сообщение: «СРОЧНО!» – и данные для подключения к видеотрансляции.
А потом заверещал телефон.
– У нас ЧП, – прорычала Гаяне прежде, чем он успел поздороваться, – Глеб взял в заложницы Серафиму. Вызвал Аргита.
На том конце пинии послышались выкрики.
– Гаяне.
Он уже скармливал цифровой год программе, и все же позволил себе интонацию крайнего неодобрения.
– Там этот Зоин кадр с моей прослушкой. Шевелитесь давайте!
Отчетливо хлопнула дверь тут же раздался протяжный вой. Гаяне взяла спецтранспорт. Настолько плохо?
Видео же, выведенное, наконец, на экран, показало: на самом деле все не плохо.
Все хуже некуда.
– Теперь я могу действовать?
Ее тихий голос тонул в шуме двигателя и тревожной песне проблесковых маячков.
– Да.
– Хорошо. Приятного просмотра, шеф.
И она оборвала звонок.
Константин Константинович нахмурился, рассматривая лицо Глеба – камера давала прекрасный обзор – в котором читались предвкушение и скорая смерть. Глеб держал руку на плече брюнетки, знакомой по фото в досье. Камера повернулась, демонстрируя замершего в отдалении потомка богини Дану.
Меч? Как интересно.
Так вот ради чего вся эта свистопляска.
Волшебный меч из другого мира.
Ах, Глебушка, неужели ты до сих пор веришь в сказки?
А девочка, неужто, под поводком.
Значит, кто-то у нас еще и вор. Нехорошо, ай, нехорошо, Глебушка.
Очертания стоящей перед ультратехнологичным офисным столом фигуры подернулись дымкой. Тонкие полоски на пиджаке поплыли, свиваясь в мелкие кольца, бельгийская шерсть стала металлом, из-под которого виднелась белая, как саван, рубаха. Он стряхнул с руки начинающие формироваться железные когти и в несколько щелчков мыши вывел на монитор координаты места, откуда шла трансляция.
Дурак ты, Глебушка. Умный, а дурак.
Сила полетела, поскакала камнем-голышом по обрывкам человеческих жизней.
Авария на Краснопресненской.
Сердечный приступ на Новом Арбате.
Больничная палата, и еще одна.
Операционная.
И опять квартира.
Улица.
Грязный подвал.
Погост.
И новый огонек.
«Девочка. Плохо», – подумал он, чувствуя, как сдавливает лоб железная о четырех зубцах корона.
Девочку Гаяне ему не простит.
Острая игла впилась в палец, выманивая темную, маслянистую каплю. Жадно вздохнула кладбищенская земля в вазоне – приняла редкую жертву.
Распахнула пахнущие дымом и ладаном объятья навьей дороги.
И конь бледный заржал, приветствуя своего всадника.
Пришедший из-под земли удар бросил Киена на колени. Он покатился по вздыбившейся погребальным курганом поляне, а когда, наконец, смог подняться, все стихло. Только звенело эхом далекое ржание, и появившийся из ниоткуда мужчина в деловом костюме смотрел на него непроницаемо-черными глазами.
И терять сознание не спешил.
– Не советую, – спокойно произнес он, на попытку Киена оценить расстояние до все еще лежащего на земле меча. – Зое ты этим не поможешь.
– Кто вы?
Тыкать незнакомцу язык не повернулся.
Мужчина бросил неодобрительный взгляд на замершего в позе эмбриона Глеба, и пошел туда, где один из Туата де Дананн все еще обнимал мертвую человеческую женщину. Киен тенью скользнул за дерево.
– Не уходи, – неестественно худые пальцы поправили намокшие от грязи черные волосы. – Поговорим. Незнакомец поддел блеснувшим металлом ногтем окровавленную землю.
Он не смотрел на Киена, но тот откуда-то чувствовал – видит.
Знает. И, если он не будет осторожен, убьет.
– о Зое? – Киен сделал шаг вперед.
– О Зое, – согласился мужчина, вкладывая черный влажный шарик в приоткрытый рот женщины. – И о тебе. А теперь помолчи. Мне нужно сосредоточиться.
Он наклонился к ней.
И поцеловал.
Сначала ничего не происходило, а потом еще мгновение назад безжизненная рука дрогнула, заскребла по земле. Киен видел, как поднялась, опала и снова поднялась грудь под пуховиком, услышал судорожный вдох и сразу за ним – крик.
– Ну, тихо, девочка, тихо. Ты мне так всю округу поднимешь. Спи.
Ладонь мазнула по сверкнувшим жизнью глазам, и женщина затихла.
Мужчина склонился над потомком богини Дану, вслушался в хриплое дыхание. Снял дорогой пиджак, скомкал его и прижал к кровавому пятну на спине.
– А теперь, – он поднял на Киена пронизывающий до пяток взгляд, – давай поговорим. Только знаешь что, иди и, вот, подержи тут.
Черные глаза указали на медленно тяжелеющую от крови ткань.
– Зачем?
Киен не дерзил, нет. Дерзить этому было опаснее, чем Руа сыну Мидира, опаснее, чем самому Бодб Диргу.
– Ты же не хочешь, чтобы он умер.
Не вопрос, утверждение.
И правда, не хочет. Во всяком случае не так.
Киен до последнего не верил, что Глеб выстрелит, – бить в спину недостойно воина.
Как и прикрываться женщиной. Двумя женщинами.
Рассказу Гаяне Киен поверил сразу.
Аргит сын Финтина поклялся защищать и сдержал слово. Он достоин лучшего, чем смерть от руки труса.
Киен подошел к своему врагу, присел на корточки и зажал рану.
Мужчина проворно поднялся, бросил безразличный взгляд на испорченные брюки, зачем-то топнул ногой, приказал:
– А ну, не шалить!
И направился к валяющемуся в грязи сокровищу Туата де Дананн.
– Что это? – он попробовал рукоять кончиком пальца.
– Меч Нуаду.
– Ну надо же, – довольное цоканье не вязалось с сошедшимися на переносице бровями. – И что Глеб обещал тебе за него?
– Пустить мой народ. Сюда.
В ответ на очень нехороший хрип раненного, Киен, не задумываясь, сбросил с пальцев паутину целебного сна.
– Раб мечтает о свободе.
– Я не раб, – он взвился языком пламени, но руки не отнял, – мы…
– Вы просто проиграли, – в этом голосе было понимание, память, печаль. – Так случается.
Случается.
И союзники становятся непримиримыми врагами.
Люди, еще вчера чествовавшие твою семью, поворачиваются к новым богам.
Забывают. Помогают забыть детям.
И детям детей их.
Но во все времена, погребальными кострами ли, тризнами, ладаном ли и молитвами, да хоть какофонией похоронных оркестров – смерть чтили все.
Ну и сказки, будь они неладны, помогли.
Слушали ведь, потом читали, экранизировали даже, но главное – помнили.
Верили.
И он остался.
Киен увидел, как тень, мелькнувшая на худом лице, исчезла. Черные глаза вспыхнули кострами Самайна, и в ответ на безмолвный призыв из-под снега вынырнула рука.
Полуразложившиеся пальцы сомкнулись на ножнах, а те в ответ замерцали синим. Земля охнула, застонала, как разбуженное от долгой спячки животное, но все же проглотила меч короля.
– Ну-с, – мужчина посмотрел на лежащего в беспамятстве Глеба, – перейдем к виновнику этого торжества.
Он пощупал торчащую из ворота пуховика шею, приподнял веко, прижал ладони к груди. Довольно хмыкнул.
– Чем ты его так?
Киен сглотнул, но врать не стал.
– Мой глаз. Старшие говорят, Балор, мой предок, мог убить. Я не могу. Я смотрю, они падают. Не умирают. Так.
– и долго он будет?
Задав вопрос, тот принялся проверять карманы Глеба.
– Не знаю. Я был злой. Очень злой.
Мужчина деловито ощупал пуховик, проверил брюки и даже сапоги. Подобрал валяющийся на земле кожаный лоскут повязки и, вернувшись, протянул Киену.
– Сюда идут.
Первый вылетевший на поляну волк был черным.