Глава 49
Первый день пролетел в бытовых заботах и утешении вернувшегося с корпоратива Савелия. Узнав, что в его отсутствие по хозяйству погуляли тати, домовой впал в хандру и целый день, как был, во фраке и лаковых уггах, смотрел фильмы о лошадях, заливая горе сливками.
Серафима оставила Аргита присматривать за страдальцем. Смоталась в полицию, заказала новый пистолет и оружейный шкаф и, отгородившись от веселого ржания, тяжелым плейлистом, села заканчивать рапорт по делу Любы.
Новостей от Даши не было, Макс, по словам ассистента, отбыл в деловую поездку, а в ответ на отправленный файл от Влада прилетело категоричное: «Болеешь, Андреева? Вот и болей».
Но главное, за целый день Серафима так и не придумала, как получить копию той самой загадочной картины. Разве что дождаться, когда Зоя позвонит насчет результатов по браслету и напроситься на визит.
Ждать оказалось трудно.
И еще труднее – держать руки подальше от небрежно отброшенных на плечи белых волос, да и самих плечей, манящих через тонкий хлопок футболки.
Второй день удалось убить на перетряхивание шкафа и генеральную уборку, которая явила миру несколько заныканных Айном теннисных мячей, полпачки сигарет, побелевшую от времени шоколадку и пакет с вязанием.
Новостей от Зои не было.
Содержимое методичек в голову уже не лезло, и, явившись вечером за новой порцией сливок, Савелий узрел хозяйку в окружении мотков разноцветной пряжи. Бедняга с перепугу решил, что у него первый в истории медицины случай белой горячки домовых.
Аргит вел себя, как обычно.
Утром третьего дня Серафима в буквальном смысле поймала себя за руку. А рука эта, вооруженная расческой, оказалась сантиметрах в десяти от потенциальной белой косы. Холодный душ не помог, и Серафима выбрала самое беспощадное средство – шоппинг.
Торговые центры она любила еще меньше, чем больницы. И шла туда, как многие к стоматологу, – если жизнь загонит в угол, приставит к виску пистолет, а под нос сунет моргающий таймер.
Но сегодня, окунувшись в хоровод витрин, Серафима ощутила покой. Пока не поймала себя перед магазином с нижним бельем.
От черного со льдисто-белым кружевом комплекта она бежала быстрее, чем Айн от нового комбинезона. И, упав на диванчик ближайшего кафе, минут пять таращилась на чашку с кофе, как дама с картины Моне на абсент.
Да что с ней творится?!
Ну, да, Аргит. Но он с самого начала такой. И все же почти два месяца она уживалась с ним на одной территории без этой непонятной ерунды. В конце концов, ей не пятнадцать и он не повелитель Догевы!
Перед глазами мелькнула летящая белая прядь.
Серафима тихо выматерилась.
После неудачного эпизода, стоившего ей некоторой суммы, изрядного количества нервов и порядочного куска самооценки, Серафима поставила на личной жизни не то чтобы крест, скорее, долгую паузу. У нее была работа, Айн и не спешивший окольцовываться Тёма, с которым можно похрустеть чипсами под какой-нибудь модный сериал. И ей хватало.
Черт побери, ей и сейчас хватает!
Или…
Крамольную мысль спугнул сигнал о входящем сообщении. Серафима разблокировала смартфон и поперхнулась щедрым глотком еще горячего кофе.
Неизвестный абонент предлагал поделиться информацией о недавнем происшествии в ее квартире. При личной встрече.
Серафима нервно облизнула губы, прикидывая, не может ли это быть проверкой от Гаяне. Но старший инспектор не производила впечатления женщины, охочей до таких детских разводов.
Памятник Жукову, через тридцать минут.
А Гаяне она позвонит.
После.
Бронзовый конь в немом изумлении взирал на забитую людьми площадь. И пусть туристы, ряженные, встречающиеся и просто проходящие мимо, создавали далеко не конспиративную обстановку, Серафиме это было на руку. Дошагав до постамента, она осмотрелась, но самой подозрительной личностью оказался слишком уж живой Ленин.
Я на месте.
Отстучав сообщение, Серафима сменила песню в плейлисте и приготовилась ждать.
– Добрый день, Серафима Олеговна.
Голос подействовал не хуже взрывчатки. Серафима замерла, пытаясь поймать разлетевшиеся в момент мысли. И пока она медленно поворачивалась, чтобы убедиться: память не подвела, Глеб, мать его так, Урусов, взял ее за руку и накинул на запястье невзрачный кожаный шнурок.
Серафиму словно окунули в мгновенно застывший цемент.
Она хотела отдернуть руку, но мышцы отказались повиноваться.
Бесплодная попытка отступить. Ответить что-то. Закричать.
Тщетно.
Только глазные яблоки метались под недвижимыми веками.
– Не бойтесь, – улыбнулся Глеб, надевая ей на голову сувенирную, как у него, кепку с внушительным козырьком.
– Организм скоро адаптируется к поводку. Тихо поздоровайтесь со мной, Серафима.
«Да пошел ты!» – хотела крикнуть она, но губы выдали только:
– Добрый день, Глеб Сергеевич.
– Отлично. А теперь возьмите меня под руку, будто мы с вами старые приятели, и следуйте за мной.
Послушно, словно крыса под звуки зачарованной флейты, она обхватила рукав дешевого зеленого пуховика и пошла за начальником Первого отдела.
Он приказал улыбаться.
Она улыбалась так, что сводило скулы.
– Вы с ним спите? С Аргитом? – небрежно поинтересовался Глеб.
Никогда еще ей так не хотелось избить человека.
– Нет, – ее голос звучал пусто, выхолощено.
– Что ж, тогда понадеемся на чувство долга. Садитесь в машину, Серафима.
Он распахнул перед ней пассажирскую дверь серебристой «Лады».
Она села.
Мужчина быстро запрыгнул на водительское место.
– Закройте глаза.
И тьма накрыла город.
Серафима слышала, как чихнул мотор, различила позывные популярной радиостанции. Тело дернуло. Они начали движение.
Куда он ее везет? Что ему нужно? Почему…
Бешеные скачки истеричных белочек-мыслей прервал ставший за это время ненавистным голос:
– Отвечайте правду, Серафима. Вы знаете, где меч?
Нет!
– Да.
– Где меч, Серафима?
Откуда он… Нет, молчи, дура, молчи!
– в гараже.
– В каком гараже.
Спокойствие, с которым он задавал вопросы, говорило о немалой практике.
– в гараже Темы.
Пошевели большим пальцем, Серафима. Пошевели большим пальцем!
Но, похоже, это работало только в кино.
Она пыталась получить хоть какой-то отклик от ставшего внезапно чужим тела.
Чувствовала давление ремня безопасности и раскаленную каплю амулета на груди. Шнурок поводка, который, казалось, врос в кожу, и отрезвляющую прохладу браслета.
Сознание Серафимы отчаянно билось о возникшие из ниоткуда глухие стены, а тело продолжало послушно выдавать информацию.
– Как меч оказался у Аргита после ограбления?
– Он его позвал.
– Позвал? – в голосе Глеба послышалось недовольство. – Как?
– Я не знаю.
– Значит, Аргит может просто позвать меч, и тот к нему вернется?
– Да.
Он молчал. Долго.
И с каждой утекающей секундой кубики-мысли, подпрыгивая, выстраивались в слово.
И слово это было отнюдь не вечность Дура. Дура! ДУРА!
Но мысленные оплеухи, которые она себе щедро отвешивала, не помогали.
Они свернули, и еще раз, и еще.
Серафима пыталась считать повороты и светофоры, но скоро сбилась.
Глаза метались под бронированными пластинами век – она отчаянно искала выход из этой ситуации, но с каждым найденным ответом, понимала: завещание писать уже поздно.
Свидетелей такие, как Глеб, не оставляют.
Машина пошла медленнее, пока, наконец, не остановилась.
Если б только пошевелиться! У нее был бы шанс.
Если б только она могла пошевелиться.
Серафима уловила шуршание, скрежет пластика, далекое эхо гудков.
– Это я, – Глеб был отвратительно спокоен. – Где ты? Не сейчас, расскажу о ней при встрече. Я сброшу тебе адрес, выезжай немедленно, спрячься. Дождешься твоего знакомого и проводишь по моим меткам. Он придет. Я сказал, придет. И постарайся без глупостей, – Серафима различила стук сомкнувшихся челюстей и, кажется, скрип ногтя по коже. – От этого зависит ее безопасность.
Зашуршало опускаемое окно, бросая в салон пригоршню свежего воздуха и гул чьих-то голосов.
– А сейчас Серафима, вы достанете телефон и позвоните Аргиту.
Где-то там глубоко обессиленная борьбой с предавшим ее телом Серафима дернулась и глухо взвыла.
Она этого не сделает.
Не сделает.
Не…
– Надо же, – в голосе Глеба прозвучало легкое удивление, – а написано нулевой потенциал.
Шнурок впился в запястье, и Серафиму подбросило, словно через нее пропустили электрический разряд. Голова раскалывалась, под носом стало мокро, а капля, упавшая в приоткрытый рот, была соленой.
– Доставайте телефон, Серафима.
Рука со шнурком послушно скользнула в карман.
Пусть он не ответит.
Пусть гуляет с Айном, занимается с Игорем, смотрит с Савелием очередную сопливую мелодраму.
Только, пожалуйста, пусть не ответит.
Но три гудка спустя в салоне раздалось знакомое:
– Има?
Они говорили по-английски, и пчелиный рой, поселившийся в голове Серафимы, не давал ей как следует вслушаться. Внезапно Глеб перешел на русский, чтобы шепотом приказать:
– Скажите, что с вами все в порядке, Серафима.
– Со мной все в порядке.
– И ему нужно прийти.
– Тебе, – сделанная после слова пауза забрала последние силы, – нужно прийти.
Она ненавидела себя в это мгновение.
Больше, чем когда проснулась в незнакомой постели, и плохо различимый из-за нещадного жжения в глазах мужчина сказал ей уходить.
Больше, чем когда под уговорами любимого, как ей казалось человека, согласилась на заказной материал. Больше чем когда, придя под утро, нашла разбитую инсультом бабушку.
Нырнув в эту кислую, пахнущую тиной жижу с головой, Серафима пила ее, надеясь упиться до смерти.
Но очередной разряд выбил ее в реальность.
– Ответьте вашему рыцарю, Серафима. Повторите, Аргит, она немного задумалась.
– Има, ты слышать?
– Да.
Скажи, что она сама виновата, и ты не придешь.
Аргит, чтоб тебя, это же великое сокровище Туата де Дананн!
Скажи…
– Не бойся, фиахон, – она услышала его улыбку. – Я приду.
Серафима уснула, как только машина сдала назад. Или потеряла сознание. Она не помнила: вот буквально мгновение назад перед ней маячили окна «Пятерочки», а теперь, куда хватало взгляда, тянулся сонный декабрьский пес.
А потом они шли, и Глеб касался обсыпанных ледяной пудрой стволов, оставляя, похоже, те самые метки.
Еловые лапы мели плечи, сбрасывая за шиворот холодную пену. Руки покраснели, но Глеб не сказал надеть перчатки, а спрятать их в карманы или рукава куртки, тело отказывалось.
И спотыкаться тоже не хотело.
Падать.
Хоть как-то замедлить продвижение к конечной точке, которая, как боялась Серафима, вполне могла стать последней.
Открывшаяся за частоколом темных стволов поляна была небольшой, но судя по аккуратным пенькам, положенному набок бревну и подпалинам, виднеющимся через прохудившийся снежный покров, – в теплое время пользовалась популярностью.
Глеб приказал Серафиме остановиться. Достал из кармана неказистый нож и принялся отрезать их от внешнего мира высеченным в земле кругом. Холодное железо и грубая соль – ей он аккуратно посыпал проведенную линию, запечатав границу несколькими каплями своей крови.
Серафима наблюдала за этими приготовлениями молча, незаметно подергивая кончиком мизинца на левой руке. То ли беспамятство, то ли зимний воздух, то ли вернувшаяся здоровая злость позволили ей перезагрузиться – призвать к порядку расклеившееся сознание.
Сдаваться, а уж тем более тащить за собой Аргита, она не собиралась.
– А теперь мы будем ждать, – Глеб отряхнул руки и встал за ее спиной.
Замерзнуть Серафима не успела.
За серебрящейся снежным покровом елью мелькнула серая тень, вылетела на поляну, и у самой границы круга была остановлена другой.
Затаив дыхание, Серафима смотрела, как рассыпались по черной коже ярко-красные пряди. Незнакомец шагнул в сторону, открывая обзор и замершего на другом конце полянки Аргита. В кобальтовых глазах потомка богини Дану танцевал шторм.
– Ты опоздал, – сказал Глеб, обращаясь, по-видимому, к своему сообщнику.
Наверняка это он был у нее дома.
Забрал шкаф. И меч.
Усыпил Айна.
– Ты не говорил, что будешь привозить его женщина.
В произнесенной, с таким же, как у Аргита, акцентом, фразе Серафима услышала неодобрение.
Мелькнуло нахмуренное лицо с резкими чертами и злым изумрудно-зеленым глазом.
– И ты делать ей плохо. Я не буду прятаться за человеческая женщина, Глеб. Отпусти ее.
Рука на ее плече сжалась так, что Серафима вскрикнула бы, имей она возможность, кричать, но голос начальника Первого отдела был спокоен:
– Положи меч между нами, Аргит. Отойди назад и тогда я ее отпущу.
Едва различимое движение руки, и меч упал на дырявый снежный ковер. Блеснула серебристая рукоять, разжались пальцы, сминавшие ткань ее куртки.
Серафима почувствовала тычок в область сердца, услышала короткое:
– Иди. Медленно.
И пошла. Кукольными шажками, практически не отрывая от земли непослушные ноги. Опустила взгляд, стараясь различить нарисованную на земле границу.
Белое на белом. А голова кружится, будто в нее встроили центрифугу.
И все же она должна увидеть.
Границу круга Серафима не увидела, почувствовала. По тонкой, словно стенки мыльного пузыря, пленке, накрывшей лицо, по легкому дрожанию браслета на запястье.
Покачнувшись, она шаркнула по земпе подошвой и волоком подтянула вторую ногу.
Браслет затих.
Дрожа от напряжения – заметит или нет – Серафима шла к лежащему на снегу сокровищу Туата де Дананн. И Аргиту, который не отрывал от нее взгляда.
Хотелось бежать.
Убраться с его пути.
Перестать быть обузой.
И потом, когда все закончится, попросить прощения.
И пусть таскает ее на руках, если так нравится.
Она, в конце концов, совершенно не против.
Серафима поравнялась с клинком.
Шаг, и отливающие синим ножны остались позади.
И второй.
Третий.
Она увидела протянутую руку и поймала себя на мысли, что, может быть, все еще обойдется.
– А теперь, – прозвучал в голове ядовитый голос Глеба, – время умирать.
И он остановил ей сердце.
Аргит сорвался с места, до того, как она упала.
Хриплый вдох бичом хлестнул по нервам. Он подхватил на руки вытянувшееся в струну тело. Заглянул в распахнутые серые глаза – жизни в них уже не было. Сердце Серафимы молчало, и тишина эта испугала больше, чем вой Дикой Охоты.
– Има?
Он перехватил ее руку, сжимая пальцы на ледяном кольце браслета. Но сила, которую он отдавал, неспособна была исцелять, куда уж там возвращать к жизни. Этого уже не могли даже целители рода Диан Кехта.
Оглушенный ударившим, словно штормовая волна, осознанием потери Аргит не услышал выстрела.
Просто спину обожгло болью. Тело стало тяжелым и с губ слетели соленые брызги.
А внутри отравленным цветком раскрывалась тьма.
Но даже рухнув на жадно глотавшую драгоценную кровь землю, Серафимы из рук он не выпустил.
Ну вот и все.
Глеб опустил пистолет.
Надо же, какая трогательная вышла сцена, хоть картину пиши.
Осталось избавиться от Киена. Забрать клинок и завтра, да, завтра же, покончить с этим делом.
Он слишком долго ждал.
– Принеси мне меч, – Глеб повернулся к застывшему, словно ониксовая статуя фомору. – И можешь добить его, если хочешь.
Но вместо того, чтобы послушно исполнить приказ, Киен дернулся, словно от пощечины, и взмахнул рукой.
Глеб только целился, а потомок Балора, прозванного врагами Злым оком, уже сорвал повязку
(«Черный, – подумал Глеб, чувствуя, как угасает сознание. – Он все-таки черный».)
