Глава двадцать четвертая. Смерть

Они все делали молча. Постарались придать телу Макта сходство с ним самим. Сминая расползающуюся под пальцами плоть, поправили на нем одежду. Затем обложили его жгучей травой, чтобы запах тления не раздирал глотку. Запеленали останки в два одеяла, прокладывая для прочности еловыми ветвями, перетянули их бечевой и завернули в парусину. Мабок пробормотал какое-то заклинание, приговаривая, что «от этого будет больше толку, чем от вашей травы». Затем Торн отстранил Гледу, поднял Макта на руки и положил его на свою лошадь. Порыв ветра разрисовал гладь озера морщинами, овеял лицо Гледы, и она поняла, что плачет.

Потом пошел дождь. Капли зашуршали на ветвях, захлюпали на воде, зазвенели на камнях. Гледа обернулась. Хода и Соп сбрасывали трупы геллов в воду. В той же самой воде на менгире стоял Вай и раскачивался, перебирая четки. Но не пел. Падаган ходил от лошади к лошади и поправлял снаряжение. Хельм разбирал на расстеленном под дождем мешке стриксы, монеты, какое-то оружие, добытое у геллов. Мабок о чем-то разговаривал с Бретом.

– Иди сюда.

Скур, сломанная рука которого уже была плотно перетянута полосами сукна, коснулся плеча Гледы:

– У тебя глубокий ожог возле ключицы и порез на другой руке. Нужно обработать, иначе раны могут воспалиться. Уж прости, но нет ни одной женщины, чтобы поручить ей это. Впрочем, ты можешь сделать это сама. Я буду помогать одной рукой, закрыв глаза. Вот ткань для повязок. Вот снадобье.

Гледа смотрела на колдуна, который под дождем напоминал брошенного хозяином, выставленного за ворота мокрого израненного пса, и не понимала ни слова. Какая ткань? Какое снадобье? Зачем нужна женщина? Скур стоял молча, замерев с протянутой рукой, в которой были зажаты скомканная тряпка и холщевый маслянистый мешочек. Капли дождя стекали по лицу колдуна. Гледа распустила завязи на котто, сбросила одеяние на траву, распахнула рубаху. Холодные капли побежали по обнаженной груди и как будто принесли облегчение. Скур словно окаменел с протянутой рукой и стоял недвижимо до тех пор, пока Гледа не обработала раны и не перетянула их ловко тканью, управляясь свободной рукой и зубами. Затем стала натягивать отсыревшую одежду:

– Дождь закончится, солнце просушит все, – постарался успокоить девчонку Скур, но дождь закончился только ночью, когда отряд, путая следы среди болотистых перелесков и продираясь через глухие буреломы, оставил проклятое озеро далеко позади. Под утро к Торну, который всю ночь просидел у костра, подошел Мабок. Брет стоял за его спиной.

– У тебя кровь и гной на плечах, – сказал черный великан. – Пропитало котто насквозь. Не могу понять, но как будто с колдовством. Откуда это?

– Скур! – обернулся Брет. – Нужна помощь.

– Ты слышишь меня? – спросил Мабок.

– О чем ты? – поднял глаза Торн, в которых не было ни боли, ни горя – только пустота.

– Гной проступает сквозь одежду, – повторил Мабок. – И я чувствую магию.

Торн закрыл глаза, просидел еще несколько секунд, как будто пытался понять, чего от него хотят, затем стал распускать завязи котто. Когда его плечи оказались обнажены, Гледа ойкнула, глядя на воспаленные, кровоточащие и исходящие гноем раны:

– Святые боги! Они же зарубцевались уже! Это раны из Пепельной пустоши. Ему было видение, что… кто-то вроде Кригера, человека, обратившегося в чудовище, обнимает его. Он вышел из этого видения с ранами, но они должны были зажить!

– Не зажили, – пробурчал Мабок, прикусывая толстую губу точно так же, как это делал Друкет. – Думаю, все его недавние раны открылись на островке. От напряжения. Противиться Адне бесполезно, можно кости переломать, а все одно, воли ее не преступишь. Конечно, если ты ей не равен. Но здесь что-то еще. Не разгляжу. Да и не лекарь я. Одно могу сказать, нет видений в Пепельной пустоши. Все, что там происходит, все это явь. Так что, плохие это раны.

– Скур! – нашла взглядом йеранца Гледа. – Ты можешь что-нибудь сделать?

– Что-нибудь, – кивнул Скур. – Обработаю, очищу, приложу снадобье. Прочитаю отворот. Двенадцать отворотов прочитаю, все, что знаю. Но будет ли толк?

– Мажь и отворачивай, – равнодушно бросил Торн. – Заживет все, как на собаке. А тебе, великан, не все ли равно, что с моими плечами?

Мабок посмотрел на Брета, который развел руками, и присел рядом с капитаном.

– Послушай, Торн, – он поднял мокрую ветвь и сунул ее в подернувшиеся пеплом угли, – помнишь?

– О чем ты? – равнодушно спросил Торн, словно и не чувствовал стараний Скура на своих плечах, и посмотрел сначала на Гледу, которая так же как и он, просидела всю ночь у костра и до сих пор не спускала тревожного взгляда с отца, а потом перевел взгляд на Мабока. – Что я должен помнить?

– Помнишь, как твой наставник Друер приводил тебя в чувство? – спросил Мабок. – Через год уже двадцать лет минует, как ты вот так же сидел у корабельной жаровни, как теперь сидишь у костра, и сетовал, что твой тесть ненавидит своего зятя. Желает ему смерти. И ты в ответ полнился ненавистью, у которой были причины, но которая все же оставалась только ненавистью. Помнишь?

– И тогда Друер сунул в огонь мокрую ветошь, – кивнул Торн. – Намотал ее на кортик и сунул. Тебе кто-то рассказал об этом разговоре? Что он говорил?

– Он говорил, что ненависть – это жар, который сжигает все, – напомнил Мабок. – А боль, которая пропитывает тебя, подобна воде. Ненависть способна ее подсушить, но не давай ей воли. Иначе вспыхнешь и осыплешься золой.

Ветвь, оставленная Мабоком в костре, вспыхнула.

– Не понимаю… – проговорил Торн. – Только я был свидетелем того разговора и сам Друер. Мы сидели на корме, а Веген на вышке, но он не мог слышать. Друер погиб в том походе. Погиб, спасая меня. До того, как я спас своего тестя. По сути, не я спас своего тестя, а он. Ты не можешь этого знать. Я никому не рассказывал.

– Отойди, Скур, – поднял глаза Мабок. – Не ради сохранности тайны, а ради спокойствия. Ты закончил? Помоги Торну накинуть котто, и отойди. Я с тобой потом поговорю. Мне есть, что тебе сказать. Или рассказать. О твоей прабабке.

– Я помогу надеть папе котто, – вскочила на ноги Гледа. – Говори, Мабок. Но папа прав, он даже мне не рассказывал об этом. Хотя уж я так канючила…

– Даже если бы и рассказывал, – пожал плечами Мабок. – Я все знаю. И как Друер учил тебя сражаться, и как водил тебя в Обитель смирения, чтобы ты почувствовал, что такое истинный бой, истинное отстранение, и как он вел тебя через Пепельную пустошь и избавил от того, во что, думаю, ты все-таки вляпался в последний раз. Напоил тебя, чтобы тени прошлого не терзали тебя раньше времени. Помнишь? Успокойся, сними руку с рукояти меча. Все просто. Я – Друер. И я же Друкет. А теперь Мабок. Думаю, ненадолго, и только поэтому я с тобой откровенен. Говорю лишь потому, что ты должен это знать. Твой срок близится.

– Мой срок? – равнодушно спросил Торн. – О чем ты, Мабок?

– Вот, – поднял Мабок из костра обуглившуюся ветвь. – Это судьба одной ветви. А теперь представь себе, что мы все в таком же костре, который пока еще невидим, но мы уже ощущаем, как занимаются жаром волосы на наших головах. Кто-то вспыхнет раньше, кто-то позже, но твой срок близок. Я это чувствую. Каждый из таких как я способен к чему-то особенному. Кто-то прорицает будущее, кто-то познает настоящее, кто-то овладевает тайнами стихий, а я угадываю людей. Я угадал тебя почти сорок лет назад, Торн. Но я все еще не знаю, как ты закончишь. Потому что это в твоей власти.

– Кто ты? – спросил Торн.

– Карбаф, – ответил Мабок. – Некогда слуга одного из тех полудемонов, что ныне являются людям в качестве жнецов. Тень таких, как Адна. Это ведь она убила твоего сына.

– Ты мог противостоять ей? – спросил Торн.

– Недолго, – признался Мабок. – Возможно, мгновение. Я могу только прятаться от таких как она. И пытаться прятать своих детей.

– Моего сына убили, приняв за твоего, – сказал Торн.

– Жизнь за жизнь, – произнес Мабок. – Будь я Адной или кем-то вроде нее, я мог бы сказать, что тебе пришлось заплатить за твою собственную жизнь, которую однажды или не однажды спас я. Но я не они. Поэтому могу только сожалеть и печалиться. Но не скрою, будь я рядом, Брет был бы обречен. Она бы убила меня и разглядела в моем отсвете моего сына. Но я опоздал без умысла. Так сложилось. Всегда все складывается так, как складывается.

– Зачем ты затеял этот разговор? – скрипнул зубами, скривился Торн.

– Я ухожу, – поднялся на ноги Мабок. – Моего сына может спасти только случай. Тот самый, который не спас твоего сына. Они, правители нынешнего Терминума, о которых ты можешь только догадываться, подчищают доставшееся им стадо перед бойней. Режут бодливых коров на подходе. Прости, это не мои мысли, и не мои слова. Если Брет пойдет со мной, ему верная гибель. Таких как он – убивают. Хотя он ничем не отличается от обычных людей. Так же, как и я сейчас. Разве только вкус человеческой плоти, которую я не пожирал, все еще стоит у меня в глотке, да проклятая память не дает ничего забыть из прежней жизни. Прежних жизней, если угодно. Но мой сын – просто человек. Он живет одну жизнь. Если меня убьют, мой сын сразу же станет заметен. Если убьют кого-то вроде меня, мой сын сразу же станет заметен. Поэтому, мне лучше уйти.

– Чтобы назавтра прийти к нам в новом теле? – поинтересовался Торн. – Кого ты выберешь на этот раз? Важного вельможу? Или же его богатую женушку?

– Предпочитаю не менять пол, – ответил Мабок. – Но Друером я стал потому, что некто Друер умирал в юности от горячки. Да что там, почти умер. И настоящий Друкет тоже был ранен в битве при Южных островах смертельно. Он ведь был обычным воином. Ты должен помнить ту битву. Тогда убитых бросали в каждую вторую ладью словно мешки. Друкет был одним из них. А Мабока не жалко. Только не думай, что я добряк и душка. И ты ведь не добряк и не душка. Я все помню, Торн. Все. Но ты всегда был лучшим. Оставайся им. Даже в таком горе. И береги дочь. Она великая ценность, Торн.

– Что нам делать? – крикнул Торн, когда Мабок обнял Брета и уже готов был скрыться среди деревьев.

– Идите в Опакум, – ответил Мабок. – Там все случится.

– Что случится? – не понял Торн.

– Неведомое, – ответил Мабок, обернулся, подозвал Скура, произнес ему несколько слов на ухо и исчез во мраке.

Брет сгорбился, опустился на землю, прислонился спиной к молодой сосне, щелкнул медальоном, несколько мгновений вглядывался в изображение собственной матери, ловя эмалью отсветы костра, затем закрыл глаза.

– Он забрал нож, – проговорил Брет, ни к кому не обращаясь. – Сказал, что я ним не справлюсь. И еще сказал, что мы можем увидеться, а можем и не увидеться больше. И еще… разное. Об амулетах, которыми можно укрыться. О манускриптах, которых я должен изучить. О моей матери… А мне нужно было совсем другое…

– Не могу представить, – подошел к Брету Хода и сел рядом. – Не могу представить, что бы я делал, если бы мой отец подошел ко мне в таком облике.

– У меня не было отца ни в каком облике, – мотнул головой Брет.

– Да я ничего, – примирительно буркнул Хода. – У Сопа отец добряк. Не черный, но тоже большой. Я гостил у него. Конечно, не говорил, что я принц. У него небольшой домишко в Йере. Надо будет как-нибудь наведаться… после всего.

– Ко мне наведайся, – попросил Брет. – Ты же никогда не бывал в трущобах Оды? Представляешь? Берег моря. Маленькие домишки. Пахнет рыбой, водорослями, гнилью. Но после бури – берег чистый. И волны накатываются на него словно жидкое стекло… Мой дед был стеклодувом. Одалское стекло лучшее в Беркане.

– Что он нашел в твоей матери? – спросил Хода.

Брет снял с шеи медальон, щелкнул им и протянул Ходе. Тот мгновение вглядывался, потом покачал головой:

– С ума сойти. И она не фрейлина королевского дома? Глаз не отвести.

– В жизни она еще лучше, – кивнул Брет, забирая медальон. – Даже теперь. О чем ты говорил с Мабоком?

– Ни о чем, – пожал плечами Хода. – Попросил дать мне подержать нож. Он тяжеловатый, конечно. Но отлично сбалансирован. Пожалуй, я смог бы его метнуть… Да и у тебя это получалось неплохо. Помнишь, я тебя учил?

– Меня и Флита, – прошептал Брет.

– Поспи, – посмотрел на Гледу Торн, и она вздрогнула, вновь разглядев пустоту у него в глазах. – Тебе нужно отдохнуть. Ты была умницей на мосту. Я горжусь тобой.

– Каким он был? – спросила Гледа.

– Кто? – не понял Торн.

– Друер, – ответила Гледа. – Ты уже как-то рассказывал про него, но теперь…

– Он был ниже меня ростом, чуть толстоват, и старше на двадцать лет, – ответил Торн.

– Не важно, как он выглядел, – нахмурилась Гледа. – Да и старше он был тебя не на двадцать лет. А на тысячу двадцать. А то и еще старше. Каким он был?

– Странным, – признался Торн. – Мне всегда казалось, что он все знал. Все и обо всем. И предвидел каждый наш шаг. Каждый. Но никогда не мешал нам ошибаться. Кроме того случая в Пепельной пустоши. А если подправлял что-то, то так, чтобы нам казалось, будто это результат наших усилий, догадок. Наших ума и смекалки. Я всегда хотел быть похожим на него. Но…

– Но? – нахмурилась Гледа.

– Но там, на севере, – с усилием продолжил Торн, – он спас мне жизнь. Твой дед попал в ловушку. Там, где Терминум заканчивается, стоит стена. Паллийцы называют ее туманной стеной или преградой богов. Они научились с ней управляться. Заливали кровью жертв имеющийся у них менгир, отчего стена отходила на время. А мы пытались спасти райдонских подданных, которых паллийцы увезли. Их всех убили, а когда мы пошли по следам убийц… Короче, твой дед оказался в пелене. В пелене, которая убивает всех. И я шагнул в нее, потому что подумал, ну как я приеду с вестью к твоей тогда еще будущей матери, что ее отец мертв? Это же невозможно… Ну и кроме всего прочего там уже прыгал от радости твой дядюшка, предвкушая вхождение в права наследства и всяческие унижения для нашей семьи.

– Но при чем тут Друер? – не поняла Гледа.

– Он тоже был в том походе, – объяснил Торн. – Ну и пошел в эту пелену за мной. Тесть не один был в пелене. Дозорные, что оказались рядом, разодрали себе глотки. Твой дед, наверное, мог бы сделать то же самое, но у него было и есть слабое сердце, которое унаследовала твоя мать, и он лишился чувств. Это его спасло. Это, а так же Друер, и я. Я поднял его, взвалил на плечо, и тут же бросил. В мгновение я обезумел. Считай, что почти обратился в зверя. Разве только когти у меня не выросли, и клыки не появились. Но я готов был броситься на кого-нибудь, и почти уже бросился на самого себя. Начал скрести когтями собственную глотку…

– Но ты же не разодрал ее? – прошептала Гледа.

– Не успел, – признался Торн. – Друер пробился ко мне через туман. И стал меня бить. Выбивать из меня эту дрянь. Он бил меня по щекам, по груди, сбил с ног и охаживал ногами, приговаривая, что если дрянь сильнее тебя, то ее нужно выбивать, не щадя. Я уже едва не терял сознание, когда почувствовал, что меня отпустило. Поднялся на ноги, и увидел страшное. На моих глазах Друер обращался в старика. Он ведь был тогда не очень стар, пожалуй, моложе меня нынешнего. Волосы его выпадали, ногти зеленели, кожа становилась серой и обвисала морщинами. Он едва стоял на ногах, потом упал на колени, которые хрустнули от удара. А он засмеялся и сказал, что противостоять можно всему. Но если противостоишь чему-то, что сильнее тебя, то цена будет дорогой. Жизнь наматывается на стержень внутри тебя, словно нитка на веретено, всю жизнь, а сдергивается мгновенно. И еще сказал, что эта пелена не против нас, а против тех, кто может прийти снаружи. Но этого я не понял. А он засмеялся беззубым ртом, прохрипел, чтобы я не задерживался, и умер. Умер, Брет! Понимаешь! Я оплакивал его, когда поднял тестя и вынес его обратно, а он, твой отец, вернулся!

– Он сказал, что это по-настоящему, – проговорил Брет, не открывая глаз. – Сказал, что я обычный человек, которому, может быть, досталась толика его таланта, но больше ничего. Я действительно, чувствую человека. И на вид, и на прикосновение. Знаю, чего от него ждать. Но так… как сквозь туман. А Мабок… нет Друер, или Карбаф, он вправду умер. И вернулся после смерти. Он сказал, что в этом нет ничего хорошего. Ждешь смерти, как пытки, опускаешься в бездну облегчения, а утром приходишь в себя с залеченной плотью и готовишься к следующей пытке.

– Не самая плохая судьба, – подал голос Соп. – От пробуждения до следующей пытки целая жизнь? Можно повеселиться, даже заглянуть в трактир. А если убьют ненароком по пьяному делу, почти сразу – а вот он я! Пожалуйте к расплате… К тому же, говорят, что к боли привыкаешь.

– А я бы не хотел знать свое будущее, – отозвался Хода. – Ты не прикасайся ко мне, Брет. И не говори ничего, если уже разглядел.

– Я не угадываю будущее, – пожал плечами Брет. – Я вижу, чего можно ждать от человека.

– И чего же можно ждать от меня? – спросил Торн.

– Всего, – прошептал Брет. – И великого, и ужасного. От тебя зависит. Конечно, если ты, Торн, останешься самим собой.

– Однажды ты наставил меня на путь истинный, – вдруг зашевелился под одеялом, заговорил Хельм. – Это было там же, при Южных островах. Я был в твоей ладье, Торн. Молодым мальчишкой, который остался жив после первой схватки, и когда смешались йеранцы, одалцы, исанцы, оказался под твоим началом. Паллийцы пошли на абордаж, а я струсил. Бросил меч, закрыл голову руками и присел на дно ладьи. Из-за меня погибли двое ребят. Ты должен был казнить меня, но не сделал этого. Поднял за грудки в перерыве между схватками да вмазал железным кулаком, сломал мне нос. А потом, перед следующим боем, окатил холодной водой, сунул в руку абордажный багор и заставил работать. И я тружусь с тех пор, не покладая рук! Живой, демон меня раздери! Вай, чтоб тебе лопнуть, хватит уже бормотать свои гимны! Пробрал уже до самых печенок!

– Это все ересь, – дрожащим голосом отозвался Вай. – Все рассказанное, и про Карбафа, и про пелену, и про край Терминума, это все ересь! Проклятая, поганая ересь!

– Это все было на самом деле, – произнес Торн. – Это правда.

– А я и не говорю, что этого не было, – огрызнулся Вай. – Не говорю, что неправда. Я говорю, что это ересь!

– Значит, мы все еретики, – проговорил Скур. – Кстати, Брет, похоже, мы с тобой родня. Но очень дальняя, так что не беспокойся. Демон меня раздери. Рука ноет, не могу уснуть. И ты, Вай, тоже еретик. Потому как монах, а на пояс повесил меч. И молишься за удачу и спасение еретиков. Разве не так?

– И за черного, нехрамового вандила в том числе, – хмыкнул из темноты Падаганг.

– Да ну вас, – проворчал Вай, переворачиваясь на другой бок. – Идите к демонам.

– Это ересь, – хором проговорили Брет, Хода и Соп.

– Спи, – посмотрел на Гледу Торн. – Еще есть время для отдыха.

– Сплю, – ответила Гледа и закрыла глаза. Или ей показалось, что она закрыла их, потому что она продолжала видеть? Вот только видела она уже не костер, да и не сидела на согревшейся от ее тела и костра земле, а стояла на крепостной стене над спящим городом. Убывающая луна освещала прямые улицы, черные дома, башенки храмов и дворцов, площади и тонущие во тьме каменные изваяния, среди которых не было ни единого огонька, но свет луны и звездное сито, опрокинутое в небо, освещали их.

– Не бойся, – услышала она голос Флита и вздрогнула. Задрожала.

Флит как будто стоял рядом и был таким же серым, как улицы и дома у ее ног.

– Я здесь, чтобы ты не испугалась, – произнес он, не поворачивая к ней головы. – Открыть тебе секрет, что Пепельная пустошь не только там, где все кажется серым. Она везде. Так что не удивляйся. Лики хочет поговорить с тобой. И Макт.

– Но ведь они… – Гледа не узнала собственный голос. – Ведь они мертвы.

– И я мертв, – согласился Флит. – Всегда хотел сказать тебе, как ты мне нравишься, Гледа. А когда стал мертв, оказалось, что это неважно. Нет, ты не перестала мне нравиться, но мои чувства подобны крохотной точке на храмовой фреске. Стоит сделать шаг назад и она сливается с другими точками.

– Как ты… – хотела спросить Гледа, но Флит уже изменился. Стал чуть выше ростом, шире в плечах. Повернулся к Гледе и подмигнул ей.

– Нормально. Но мне трудно судить, для меня это секунда, растянувшаяся на годы. И я словно присутствую в каждом дне из этих лет одновременно. Может быть, следующая секунда станет иной? Кстати, здесь у меня обе руки на месте!

– Макт… – едва не захлебнулась слезами Гледа. – Мы не уберегли тебя!

– Это было предопределено, – пожал плечами Макт и отступил на шаг. – Не нужно объятий. Не разочаровывай себя. Моя боль в прошлом, а твоя в будущем. Будь осторожнее, Гледа.

– Что мне делать? – всхлипнула Гледа.

– Иди в Опакум, – донеслось в ответ, и она поняла, что напротив нее стоит Лики.

– Мама, – прошептала Гледа. – Это ведь сон?

– Конечно, сон, – ответила Лики. – Когда будет плохо, возьми отца за руку. Конечно, если он все еще будет твоим отцом…

– Будет плохо? – не поняла Гледа. – А разве теперь хорошо?

– Как бы ни было плохо, всегда может случиться, что оглянувшись, ты скажешь, что было хорошо, – прошептала Лики и стала отдаляться, уходить от Гледы, таять в темном провале крепостной башни, откуда выдвинулась новая фигура – странный, словно слепой воин в длинном, перехваченном ремнем гарнаше с длинными же, до плеч, светлыми волосами. Вот только глаз у него не было и он медленно делал шаг за шагом, размахивая перед собой диковинной глевией и повторяя одно и то же:

– Гледа! Где ты? Гледа!

– Гледа, – услышала она голос отца и проснулась.

– Уходим, – сказал Торн. – На то, чтобы привести себя в порядок и перекусить – у тебя пять минут. Не больше.

– Мне приснился страшный сон, – прошептала Гледа, хватая отца за руку.

– Мне тоже, – кивнул Торн. – Уснул минут на пять, не больше. Когда Падаганг сел у костра. И увидел во сне Чилу. Помнишь, старуху у костра у двойного менгира? Она сказала мне, чтобы мы спешили в Опакум, потому что он скоро будет осажден. Мы должны быть в Опакуме. Надо выходить к Берканскому тракту, он еще не весь захвачен.

– Это все? – спросила Гледа. – Ты теперь веришь снам?

– Я теперь верю всему, – процедил сквозь зубы Торн. – Магии, снам, мертвым, которые во сне разговаривают с живыми, всякой бестелесной погани, которая меняет тела так же, как хороший меч меняет плохие ножны. Кстати, я спросил у нее, как же все-таки найти эту самую Унду? Знаешь, что она мне ответила? Нет никакой Унды. И никогда не было.

– Тогда чья же дочь Филия? – удивилась Гледа.

– Спрошу, если Чила приснится мне еще раз, – пообещал Торн. – Поторопись.

Их осталось девять, а лошадей было десять, потому что Мабок ушел без лошади, но Торн отказался укладывать Макта на свободную лошадь. Он по-прежнему упирался коленями в тело сына и то и дело опускал на него ладонь, когда ему приходилось наклоняться под низкими ветвями. Два дня отряд Торна пробивался лесными тропами на восток, пару раз едва не выходил на тракт, но всякий раз натыкался на ползущие к Опакуму фризские воинства, и снова скрывался в лесу. В последний день пути они все-таки столкнулись с фризами. Сначала наткнулись на один труп на лесной тропе, потом на другой, расслышали скрежет мечей, пересекли мелкую лесную речушку и увидели на укромной поляне берканский дозор, отбивающийся от фризского отряда.

– Вперед, – не прокричал, а процедил сквозь зубы Торн, вытаскивая из ножен меч, и все девятеро, включая забывшего о гимнах Вая, ринулись в бой, чтобы снести, уничтожить, порубить на куски заразившую родную землю нечисть.

«Как в молодые годы, – подумал Торн, разя одного за другим воинов в диковинных доспехах. – Ни боли в суставах, ни слабости в ногах. Лики, пожалуй, и не узнала бы меня теперь. Вот только как ей рассказать про то, что я не уберег сына?»

– Все! – закричал седой воин, вымазанный в крови с головы до ног. – Все, спасители наши. Всех порубили! Никого не осталось! Святые боги! Да это же…

– Стайн! – воскликнул Торн, опуская меч. – Ты как здесь? И как же твои десять дней?

– А вот так, – хлопнул себя по бокам Стайн. – У воина судьба такая, прикажут вертеться, будешь и вертеться, и подпрыгивать. Ну и мазать себя храмовыми мазями. Я был в Урсусе, как раз, когда ты бежал из тюрьмы, вернулся в Альбиус, и сразу же отбыл в Опакум. В помощь твоему тестю вместе с малой дружиной. А тут уж пришлось водить дозоры по краю Вандилского леса, да подрубать разъезды фризов, которых все больше. Вот, едва сами не оказались подрублены. Ты-то как? Решил вернуться на эшафот?

– Никакого эшафота! – шагнул вперед Хода. – У меня помилование для Торна и остальных. Подписано отцом. Королем Йераны!

– Ваше высочество! – опустился на одно колено Стайн. – Если я выживу в этой заварушке, то буду рассказывать в каждом трактире, что сражался на одной поляне с принцем Йераны! Что с сыном, Торн? Дочь твою, слава богам, я вижу. А Макт? Удалось его спасти?

– Не совсем, – помрачнел Торн. – И ты его тоже видишь.

– Святые боги, – опустил голову Стайн. – Не знаю, слышал ли ты об этом, но твой тесть выкопал тело твоей жены и привез его в Опакум. Так что, скоро вы опять будете все вместе.

Пройдя не одну лигу по краю болота, они выбрались на тракт уже возле Опакума. Огромная крепость возвышалась на каменистом холме, который одной стороной упирался в неприступные скалы Молочных гор, а другой опускался в черные глубины вандилской топи, которая именно здесь, у Опакума скорее напоминала наполненное вязкой жижей озеро. Берканский тракт еще за лигу до бастионов начинал забираться на холм, чтобы войти в главные ворота не слишком крутым подъемом, уже за крепостью продолжиться как есть и ответвиться через южные ворота Болотным трактом, но с этой стороны казалось, что он упирается в неприступную стену. Гледе с первого же взгляда крепость показалась обреченной к разорению, потому что чуть левее ворот из кладки ее стены словно поганая болезнь из тела умирающего от нее вырастала огромная черная скала. И все же крепость считалась неприступной. Над высокими, поделенными каменными ребрами стенами высились массивные зубчатые бастионы, над ними черным заворотом поднимались башни внутреннего замка, а уже над ними упиралась в небо главная берканская башня, выстроенная в честь победы в Хмельной пади.

– Благодарение богам, – стянул с головы шлем Стайн. – Никто и никогда не брал этой крепости. Ни когда она бывала под Берканой, ни когда отходила к Гебоне.

– Все когда-то случается в первый раз, – заметил Падаганг.

– Не при моей жизни, – произнес Торн. – Так мою жену перезахоронили в Опакуме, Стайн?

– Сзади! – закричал Хельм. – Сзади воинство Фризы!

Гледа оглянулась. За их спиной из-за высящихся в отдалении скал на тракт выходили закованные в железо ряды фризской гвардии. Реяли знамена. Били барабаны. Скрипели колеса под тяжелыми таранами. Визжали и щелкали бичами погонщики. Загудели при виде укрепления трубы.

– Вперед, в крепость! – заволновался Стайн.

– Ты не ответил, – напомнил ему Торн.

– Нет еще, – крикнул Стайн. – Кто-то сказал твоему тестю, что ты должен вернуться. Стахет Вичти ждет тебя с сыном и дочерью.

– Он дождался, – прошептал Торн.