8. СЕРДЦЕ ИЛИ ДОЛГ?
Альтаир. Императорский дворец
Издалека его можно принять за огромный, сияющий кристалл, возвышающийся над хрустально-белесым сверхсовременным мегаполисом Эквириэлем — столицей Альтаира. Острые шпили до облаков. Вокруг, словно ров, матово-голубая река Андора. Прозрачный сверхпрочный мост. Изысканная архитектура, гармоничные пропорции. Императорский замок неизменно поражает своей грандиозностью и высокотехнологичностью.
Альтаир. Планета, поражающая своей правильностью, чистотой, экологией, педантизмом и… улыбками.
В отличие от Дария, где разбег от любви до ненависти у жителей может составлять ровно полсекунды, альтаирцы всегда славились выдержанностью и приветливостью. Впрочем, столь поразительный самоконтроль на самом деле заслуга не столько альтаирцев, сколько специального антиэмпативного препарата, инъекции которого они по собственному желанию делают каждое утро.
Почти неощутимый укол позволяет сохранять эмоции под контролем весь день. Препарат абсолютно безвреден: не вызывает привыкания, не имеет побочных эффектов. Если, конечно, не считать «побочным» явлением отсутствие резко выраженной эмпатии — способности сопереживать другому человеку. Нет, она, безусловно, остается, но в приглушенном состоянии. И это позволяет альтаирцам держать свои — порой разрушительные — эмоции под контролем.
Отказаться от приема препарата можно в любой момент, но мало кто так поступает, потому что держать собственную жизнь и чувства под контролем для альтаирцев куда приятнее и привычнее, чем погружаться в хаос эмоциональных проблем и дилемм. Благодаря подобной гражданской сознательности на Альтаире практически полностью отсутствует преступность. Еще один плюс вакцины — крепкая нервная система позволяет прекрасно выглядеть, увеличивает продолжительность жизни. Поэтому альтаирцы живут, как правило, дольше измотанных стрессами дарийцев и землян, хотя в целом их жизненные циклы совпадают.
Первые морщинки и легкая проседь — вот что не заметил вечно занятый муж во время последнего прилета домой, и зря. Будь он более внимательным к супруге, то увидел бы излишнюю бледность и круги под глазами, покрасневшими от постоянных слез. Может, тогда бы понял, что она втайне от мужа вот уже несколько лет как отказалась от антиэмпативных инъекций.
Анна-Мария Илиандэлла Альтаирская. Красивая, рыжеволосая, с усталыми зелеными глазами. Ей было двадцать, когда ее выдали замуж. Династический, заранее спланированный брак. Без любви. Без эмоций. И она была готова к этому. Иначе в ее семье, ведущей начало от старейших родов альтаирской знати, просто и не могло быть. Единственное, к чему Анна оказалась не готовой, так это к любви, которая зародилась в ней вместе с появлением детей. Трех сыновей: Радиэля, Грэгори и Иоанна Дрогварда-младшего.
Муж оказался хоть и суровым на вид, но в душе добрым, деликатным человеком, правда, излишне обремененным монархическим долгом. Возможно, со временем привязанность к нему могла бы перерасти в нечто большее, если бы не одно большое «но». Сердце императора Альтаира, Иоанна Дрогварда Первого полностью и безвозвратно принадлежало империи. Благополучие подданных всегда было для Иоанна превыше всего.
Даже собственной семьи.
Поначалу Анна-Мария относилась к этому с пониманием. Но оно закончилось, когда несколько лет назад в угоду интересам империи муж отправил на Дарий в качестве залога перемирия младшего сына — двенадцатилетнего Дрогварда. Доброго, болезненного мальчика, который отличался от старших братьев бесконфликтным характером. Когда старшие с увлечением сражались на мечах, Эван предпочитал играть на скрипке. Старшие с детства готовились к войне, а младший думал о мире. Неудивительно, что, когда встал вопрос, кого из сыновей отправлять на Дарий, Эван вызвался сам.
На что рассчитывал в тот момент ее мальчик? На то, что вечно занятой отец впервые заметит его, отнесется к нему серьезно? Остановит? Отговорит? Пошлет на Дарий одного из более сильных и выносливых старших сыновей?
Вряд ли.
Скорее всего Эван просто сделал то, чего на самом деле и хотел от него отец: сохранить подготовленных наследников для управления Альтаирской империей, а младшего, «запасного» сына сделать заложником перемирия. Может быть, ее Эван и был с детства физически более слабым ребенком, чем старшие дети, но он никогда не был дураком. В каком-то смысле именно ему, болезненному, в чем-то робкому, достался по-настоящему сильный характер. Мать знала это. Отец — не замечал.
Видит Бог: Анна-Мария сделала все возможное, чтобы уберечь ранимую душу сына от не слишком приятной правды. Но шила в мешке не утаишь. Император Альтаира никогда особо и не скрывал, что с самого начала делал ставку на старших сыновей — крепких, смышленых парнишек. Радиэлю с момента рождения было уготовано занять в будущем императорский трон. Грэгори — стать «правой рукой» брата. Радиэль будет править на Альтаире, а Грэгори — руководить военной армадой. Поэтому с двенадцати лет старшие сыновья постоянно находились при отце, даже в его самых дальних военных походах. По мнению императора, будущие правители должны набираться опыта с малолетства.
Что же касается младшего — Иоанна Дрогварда, или просто Эвана, как с детства звала его мать, — то он, в отличие от старших братьев, не был запланированным ребенком. Зато был желанным. По крайней мере матерью.
Пожалуй, та ночь стала единственной, когда они с мужем, вернувшись домой с веселого праздника, решили продолжить его в спальне. Оба чуть-чуть выпили. Оба пребывали в очень хорошем настроении. И оба на одну ночь забыли, что брак у них по расчету, а детей надо делать исключительно «по плану», а не по любви.
Всего одна, но такая счастливая ночь.
Да, с позиции престолонаследия Эван оказался ненужным ребенком. Излишнее количество императорских отпрысков в будущем порождает чехарду вокруг престола. А это еще не одну империю ни к чему хорошему не приводило.
Ненужным, но особенным для Анны-Марии, которой на одну ночь показалось, что ее очень сдержанный в эмоциях муж все же… по-своему любит ее.
Венценосные супруги никогда не говорили об этом. Так и осталось загадкой, кем стал слабенький, болезненный Эван для отца. Разочарованием, напоминанием об эмоциональной «слабости» — или отрадой, благословением, отдушиной. Живым напоминанием того, что император тоже способен на любовь.
Сомнения Анны-Марии Илиандэллы рассеялись в тот день, когда Иоанн пожертвовал их «ненужным» ребенком во имя империи, отдав младшего сына в качестве залога перемирия. Муж пошел на это, прекрасно понимая, что скорее всего они больше никогда не увидят Эвана живым. Как только перемирие закончится, принц будет убит. Единственное, что оставалось матери, — молиться, чтобы смерть младшего сына была быстрой и не мучительной.
Вначале, чтобы не сойти с ума от беспокойства за Эвана, Анна-Мария увеличила дозу антиэмпативных инъекций. Но в какой-то момент до нее вдруг дошло, что искусственно созданный покой порождает в душе лишь пустоту, которую невозможно заполнить ничем: ни уходящей симпатией к мужу, ни любовью к старшим детям, не говоря уже о преданности империи, которую она со временем стала откровенно ненавидеть. Потому что именно из-за гражданского долга перед незнакомыми ей людьми пришлось пожертвовать самым дорогим, что у нее было, — своим ребенком. И однажды утром, вместо того чтобы принять очередную дозу препарата, императрица просто выбросила его.
Навсегда.
Да, после этого жизнь сильно изменилась. Вместо привычной мертвой тишины душу заполонили вернувшиеся из глубин эмоции. Они кричали, бунтовали, ругались, страдали, истерили… жили.
Жестокая обида на мужа.
Фанатичная любовь к старшим детям.
Панический страх потерять хотя бы одного из них.
Ненависть к гражданскому долгу.
А еще тоска. Не проходящая, всепоглощающая… Тоска по младшему сыну.
Все это выворачивало душу наизнанку. Она наверняка бы сошла с ума, но мужу удалось организовать через межпланетный информационный канал визуальную связь с Эваном. Пусть и через голографический экран, но мать все же могла хотя бы изредка общаться с сыном. Лишь это давало Анне-Марии Илиандэлле силы жить дальше.
Радость и боль — вот что испытывала женщина, видя, как вдали от нее растет ее мальчик. Как ребенок превращается во взрослого мужчину. На чужой планете. Далеко от семьи. Один.
В последние годы перемирие упрочилось, и императрица даже стала допускать мысль, что когда-нибудь ей удастся обнять своего сынишку, но последний сеанс связи разрушил и без того хрупкие надежды.
Впервые за время пребывания на Дарии Эван не вышел на связь.
Паника. Отчаяние. Боль. Злость на мужа. Впрочем, если бы только злость… Ненависть! Вот что переполняло сердце и душу императрицы Альтаира.
Нервно меряя шагами просторный кабинет Иоанна, женщина то и дело бросала взгляд на огромный голографический экран, висящий в центре комнаты. Супруг должен вот-вот выйти на связь.
Наконец экран вспыхнул.
Усталые синие глаза. Точно такие же, как и у их младшего сына.
— Вы узнали, что с ним?
Пожалуй, только сейчас до Анны-Марии в полной мере дошло, как же все-таки абсурдна ее жизнь: она прожила с мужем под одной крышей четверть века, родила ему троих детей и до сих пор… До сих пор обращается к нему на «вы», как к чужому человеку. Впрочем, так оно и есть. Годы династического брака не сделали их близкими людьми. Из-за постоянных разъездов Иоанна они и видятся-то не чаще, чем раз в пару месяцев.
Молчание супруга оказалось красноречивее любого ответа.
— Где наш сын?
— Не знаю, — честно признался император, впервые в жизни не отваживаясь смотреть в глаза жене. — Их планолег исчез с радаров над Сумрачным лесом. Поисковые отряды уже прочесывают местность, но… Пока результатов нет.
Анна-Мария закрыла лицо руками. Ее плечи нервно задрожали.
— Илиандэлла, что с вами? Почему вы так взволнованы?
Удивление Иоанна можно было понять — антиэмпатические инъекции обычно намертво блокируют столь резкую эмоциональную реакцию.
Императрица убрала ладони от лица, давая изумленному мужу вдоволь насладиться ее истерикой.
— Почему я так взволнована?! Да потому что моего сына, возможно, уже нет в живых! Но боюсь вам, ваше императорское величество, этого не понять!
Слова жены ударили, как пощечина. Никогда. Никогда Иоанн Альтаирский не видел свою супругу в таком состоянии.
— Вы не сделали сегодня инъекции? Я настоятельно рекомендую…
Но договорить императору не удалось.
— Как же я ТЕБЯ ненавижу! — захлебываясь от рыданий, выдала Анна-Мария, впервые перейдя с мужем на «ты». — И да! Я перестала делать инъекции! Уже давно! Много лет назад! Потому что не хочу превратиться в такое же бездушное, безэмоциональное существо, как ТЫ! Даже звери и те заботятся о своем потомстве!
Удивление, смятение, испуг — на лице Иоанна за несколько секунд сменилась целая гамма эмоций.
— Илиандэлла, вы переходите грань дозволенного…
— Нет, мой дорогой! — Зеленые глаза императрицы пылали злобой и презрением. — Грань дозволенного уже давно перешел ты, отправив на Дарий нашего сына. Ты поставил интересы империи превыше собственной семьи. И я никогда! Слышишь?! Никогда тебе это не прощу! Будь ты проклят, Иоанн Альтаирский! Если ты не вернешь мне сына живым и невредимым, то останешься вдовцом! Я тебе это обещаю!
Эмоциональный монолог супруги заставил Иоанна насторожиться, ибо он знал: жена никогда не бросает слов на ветер.
— Мне кажется, вам все же стоит сделать инъекцию…
Анна-Мария Илиандэлла зашлась истерическим смехом.
— А может, наоборот? Может, это тебе пора перестать делать инъекции?! Вдруг в тебе проснется хоть что-нибудь человеческое? Что ты за император, если не в состоянии позаботиться даже о своей семье?!
— Илиандэлла! Думай, прежде чем говорить! — взорвался Иоанн.
Слова жены задели за живое. Сложно признаться, но супруга попала в цель. Она озвучила то, в чем боялся признаться себе он сам. Эта мысль уже посещала Иоанна, и не раз: как можно быть хорошим правителем, если ты не в состоянии сделать счастливыми близких?
Но неужели она и вправду думает, что ему безразличен их сын? За эти годы не было и дня, чтобы император не думал об Эване. Эта боль всегда жила в его сердце.
— Вы действительно считаете, что мне нет дела до нашего сына?
— Да! Считаю! — ни секунды не задумываясь, выпалила императрица. Ей стоило немалых трудов взять себя в руки, обуздать бушующие эмоции, загасить вспыхнувшие недобрым сиянием глаза. — А еще я считаю, что вам, ваше императорское величество, не помешает тоже отказаться от антиэмпатических инъекций. Может, тогда вы поймете, что должен чувствовать отец, зная, что его родного сына скорее всего уже нет в живых…
Анна-Мария резким движением отключила связь. Экран погас прежде, чем Иоанн успел ответить жене.
Женщина в изнеможении опустилась на пол. Нет. Она не плакала. Нечем. Слезы уже давно выплаканы. Она просто сидела на холодном мраморном полу, изо всех сил пытаясь отогнать дурные мысли о судьбе своего ребенка. Но сделать это так и не получилось. Потому что темным, почти осязаемым туманом материнское сердце окутало дурное предчувствие: где-то совсем рядом с ее ребенком ходит смерть.
* * *
Я настолько поражена тем, что передо мной стоит будущая императрица Арасэли, что не сразу замечаю его. Отголосок всадника на вороном коне.
Притягательно-красивый темноволосый юноша с невероятным магнетическим взглядом. Ровесник Эвана. Лет девятнадцати, не больше. Он ловко спешивается. При виде девушки его надменных жестких губ касается улыбка.
Настоящая. Искренняя.
Я и не подозревала, что в юности император Дэмонион был настолько хорош собой.
Арасэли оборачивается. Забыв про все — про родительский дом, про возможную погоню, она, радостно смеясь, бежит к счастливому парню. Он подхватывает ее на руки, кружит, а затем, влюбленно глядя на девушку, целует.
Мое сердце наполняется восторгом и… легкой завистью. Вот бы и меня кто так любил. Сама того не замечая, крепче сжимаю руку Эвана.
— Они так счастливы… Как жаль, что Арасэли рано умерла, — озвучивает мои мысли Мэд.
Юный император подводит девушку к коню. Сначала запрыгивает на него сам, затем протягивает руку Арасэли. Взглянув в последний раз в сторону родительского дома, девушка решительно дает ему ладонь. Секунда — и она уже сидит рядом с любимым. Уютно устроившись впереди парня, обняв его, беглянка умиротворенно закрывает глаза.
В этот самый момент, убедившись, что Арасэли не видит, Дэмонион незаметно оборачивается. Его взгляд становится холодным, надменным. Император кому-то кивает. Слежу за его взглядом и чувствую, как в жилах застывает кровь. Неподалеку от опушки, в чаще Сумрачного леса, стоит та самая кавалькада — воины Руара, отголоски которых мы с Мэд и видели утром у озера.
Дэмонион пришпоривает коня. По мере того как император на бешеной скорости увозит счастливую Арасэли подальше от ее семьи, ее прошлого, на опушку выезжают всадники под предводительством самого дэуса Карла. Вот уж не думала, что в молодости он выглядел именно так. На лысой голове еще нет татуировки змеи. Красивое, благородное лицо не испещрено шрамами.
И хотя воины Руара не сделали еще абсолютно ничего, мне не надо объяснять, что будет дальше. Все очевидно.
Не хочется об этом думать, но я должна признать: мой наставник приложил руку, а точнее дред ко всем тем бесчинствам, что творились в этой сожженной дотла деревушке, которая, возможно, и была последним поселением Древних на Дарии.
Закрываю глаза. Не хочу это видеть. Затыкаю уши, чтобы не слышать. Не хочу… Не могу… Но топот копыт, истошные женские вопли, детский плач, мужские крики, звук мечей непрошеными гостями врываются в сознание… Как и веселое потрескивание разбушевавшегося пожара… Зачем?! Зачем кристалл решил показать нам все это?!
Нет. Арасэли наверняка не знала, что возлюбленный сделает с ее семьей. Она не знала, что станет последней из своего рода. Иначе она бы просто не смогла прожить с ним столько счастливых лет.
Есть вещи, которые не прощают.
Я бы на ее месте точно не простила.
Стою, прижавшись к альтаирцу. Нет, не плачу, потому что не вижу смысла: слезами прошлого не вернешь. Не исправишь ошибок чужих тебе людей. И все же я пытаюсь понять, проникнуть в мысли Дэмониона. Почему он это сделал? Почему спас ее, но уничтожил всю ее семью? Не замечаю, как спрашиваю вслух.
— Власть — это всегда ответственность, — внезапно отзывается задумчивый Эван. — Чтобы защитить одних, иной раз порой приходится жертвовать другими.
Злюсь на глупого альтаирца, который несет какую-то высокопарную ерунду. Не понимаю, о чем он говорит.
Или просто не хочу понимать.
* * *
Мы идем уже несколько часов. Звезда Сатаба неуклонно катится к востоку. Дерек не сводит глаз с компаса.
— По моим подсчетам, еще немного, и…
— Пришли! — восторженно визжит Мэд, указывая на довольно широкую проселочную дорогу, виднеющуюся сквозь ветви деревьев. — Пришли! Слава Отару!
Пожалуй, это первая радостная новость за день.
— Мы вышли прямо к Адейре?
— Нет. Чуть восточнее. — Землянин сверяется с прибором. — До окраины столицы еще километров сорок, но по прямой дойти уже будет не проблема.
— Сорок километров?! — взвывает шатера. — Бедные мои ноженьки! Они столько не пройдут! Мы и так с самого утра почти без остановок идем. Давайте сделаем привал! Ну пожалуйста!
На самом деле слова Мэд звучат более чем разумно. Во-первых, ей действительно идти в разы тяжелее, чем нам. Кто хоть раз ходил по лесу в туфлях на каблуках, тот поймет, о чем я. А во-вторых, если честно, я и сама так устала, что просто мечтаю о привале.
— Может, таверна какая поблизости есть?
Наверное, в моем голосе настолько отчетливо звучит неприкрытая мольба, что Анигай и Эван, переглянувшись, сдаются.
— Хорошо. Привал так привал, — подытоживает брат, поворачиваясь к Дереку. — Эй, толстяк, глянь на своей фиговине, есть здесь что поблизости? Может, постоялый двор какой?
Дерек бросает на нас возмущенный взгляд:
— Да вы что, с ума все посходили?! Тут до Адейры идти-то всего ничего! С каких это пор вы идете на поводу у девчонок?!
— Дерек, Анигай дело говорит, — глядя на уставшую меня, вмешивается в разговор Эван. — Мы и так сегодня прошли достаточно. В любом случае раньше завтрашнего дня в столице не окажемся. Зачем идти ночью, рисковать жизнью, когда утром мы вполне можем попробовать связаться с Адейрой, чтобы прислали планолет?
Вариант продолжить путешествие по воздуху землянину приходится по вкусу. Поэтому он перестает бурчать и лично с помощью компаса прокладывает путь к ближайшей таверне.
* * *
Небольшой постоялый двор забит до отказа повозками поселян вперемешку со сплайерами адейрцев — двухместными открытыми мини-планолетами, движущимися на воздушной подушке. Одного взгляда хватает, чтобы понять: эта таверна — местечко еще то. Ощущение, что здесь собрался сброд с самых разных планет. В таких притонах держи ухо востро, иначе неминуемо нарвешься на неприятности. Помимо дарийцев, навалом землян — поддатых и буйных. Нет лишь альтаирцев, которых за годы перемирия на Дарии прибавилось. Впрочем, чему удивляться. Эти снобы вряд ли бы опустились до посещения столь злачных мест. Эван не в счет. Хотя при других обстоятельствах он вряд ли бы решился на ночлег в таком клоповнике. Сегодня у него просто нет выбора.
— Ну что, пошли? — спрашивает Дерек, скептически рассматривая постоялый двор. — Слушайте, а вы уверены, что здесь безопасней ночевать, чем в Сумрачном лесу?
Словно в подтверждение его опасений дверь таверны распахивается, и из нее вылетает огромный, в стельку пьяный дариец. Шмякается мордой в лужу, однако не вырубается. Почти сразу встает и, помянув добрым словом маму трактирщика и всех ее ближайших родственниц, со злобным ревом возвращается назад. Изнутри помещения тут же доносится звон битой посуды, крики. Вакханалия заканчивается предупредительным выстрелом в воздух. На пару секунд все вокруг смолкает, затем в таверне вновь начинает играть заводная музыка, и все, будто по волшебству, тут же забывают о неприятном инциденте.
В принципе ничего особо необычного для Дария. Дерек просто не бывал в катарском кабаке, куда мне в детстве частенько доводилось заглядывать в поисках затерявшейся мамули. Оттуда выкидывали порой не только пьяных посетителей, но и их уже готовые трупы. Поэтому местное заведеньице еще очень даже ничего.
— Лучше здесь, чем с драгами, — решительно заявляет Мэд. — Надеюсь, в этом Отаром забытом месте найдется пара свободных номеров.
Ребята направляются к трактиру. Эван немного задерживается. Ему надо достать из рюкзака дорожный плащ с капюшоном, чтобы завсегдатаи трактира не заметили, что он альтаирец. Тут он прав: лишний раз привлекать внимание пьяных дарийцев нам сейчас совсем ни к чему.
Замечаю, что накинуть и завязать плащ одной здоровой рукой, оказывается, не так-то просто. Молча подхожу к Эвану. Встав на цыпочки, помогаю разобраться с плащом, затягиваю тесьму.
— Спасибо. — Губ Эвана касается легкая улыбка.
Только сейчас замечаю, насколько он бледный. Не спрашивая разрешения, касаюсь его лба. Горячий! Не жар, но температура все же есть. Чувствую, как меня начинает охватывать паника, хорошо знакомая с детства. Эван всегда был слаб здоровьем. Каждый раз, сидя у его постели во время очередной болезни, я панически боялась, что мой мальчишка-альтаирец умрет прямо у меня на руках. Это даже странно: мальчишка вырос, превратился в здоровенного накачанного верзилу, а детский страх за его здоровье у меня никуда не делся.
— Надо тебе рану заново обработать и повязку сменить. Не дай бог инфекцию какую опять подхватил! У тебя же иммунитет на наши дарийские болячки никакой.
Альтаирец невольно усмехается:
— Тебе видней. Ты спец по лечению.
— Еще бы! В детстве у меня был друг, который с лету умудрялся любую инфекцию подхватить. Надо было мне, наверное, в касту лекарей идти, — отшучиваюсь я, пытаясь хоть немного скрасить мрачную тему. — А что? У меня богатый лекарский опыт.
Эван улыбается. Как тогда — в детстве. Просто и открыто. Только сейчас понимаю, как же я соскучилась по этой его улыбке.
— Надо было, — с легкой грустью поддакивает он.
— Эй вы, двое! Чего застряли? — Нетерпеливый голос Мэд возвращает в реальность.
Накидываю на Эвана посильнее капюшон.
— Ну все! Готово.
По детской привычке беря меня за руку, альтаирец решительным шагом направляется к крыльцу таверны.
* * *
— Что значит «нет комнаты с ванной»?!
Похоже, разъяренная Мэд, стоящая перед слегка растерянным от такого наглого напора хозяином гостиницы, сейчас забьется в истерике.
На всю таверну оказалось всего два свободных номера с минимальными удобствами. То есть без ванной. В принципе нам этих комнат хватит за глаза: парни разместятся в одной, мы — в другой. Все лучше, чем ночевать под открытым небом в Сумрачном лесу да еще по соседству с вечно голодными драгами. Но Мэд, мечтающую как можно быстрее вернуться в свою привычную комфортную жизнь, такой расклад не устраивает.
— Дамочка, что вы так нервничаете? — психует, не выдержав, хозяин — дородный усатый дариец, которому лишние проблемы с посетителями явно не к чему. — Не нравится комната — ночуйте на улице! Я никого не неволю. У меня клиентов, вон, сами видите, хоть отбавляй!
Таверна действительно переполнена всяким сбродом, включая ярко разодетых потаскушек, не сводящих томных зазывных взоров с наших парней. И это мне абсолютно не нравится! Нечего Анигаю с беспутными флиртовать! Не ровен час, заразу какую подцепит! На Дерека мне в принципе плевать. Пусть что хочет, то и делает. Отвалится потом нос — сам виноват. А вот что касается альтаирца… Замечаю, как растерянный взгляд Эвана случайно пересекается с одной из размалеванных девиц… Альтаирец непроизвольно дарит ей вежливую улыбку, за что тут же получает от меня локтем в ребра.
— Ты чего?!
— Ничего.
Наблюдательная Мэд, от которой редко что укроется, многозначительно хмыкает.
— Знаешь, подруга, у меня за это путешествие к тебе столько вопросов накопилось, что даже не знаю, с чего и начать…
— С молчания, — услужливо подсказываю я.
Тем временем брат решительно отодвигает шатеру подальше от барной стойки и берет переговоры с хозяином таверны в свои руки.
— Мы берем обе комнаты. — Анигай бросает на стойку дары. — А на эту истеричку внимания не обращайте. У нее с головой того, после встречи с отголосками.
— Чего «того»?! — возмущению Мэд нет предела.
— А! Так бы сразу и сказали, — понимающе хмыкает мужик, пряча деньги и выкладывая на стойку ключи от комнат. — Я скажу, чтобы горячей воды для вашей ненормальной натаскали. Тазы для мытья тоже принесут.
— Будем премного благодарны!
Надо же! Оказывается, мой братец, когда жизнь совсем припрет, может быть очень даже вежливым и обходительным.
Поднимаемся на второй этаж. Наши комнаты находятся рядом. Между ними смежная дверь, которая запирается с каждой стороны на щеколду. Выходит, нам вместо двух отдельных номеров дали один сдвоенный. По мне так даже и лучше — легче за раненым Эваном ухаживать будет. Зато неугомонная Мэд продолжает бухтеть:
— Это никуда не годится! Никуда! Да за такие деньги, что мы ему заплатили, нам каждому по отдельной комнате должны были дать! И каждая с ванной быть должна!
— Ада, заткни свою подругу, пока это не сделал я, — требует Анигай. — Эту курицу послушай, так ей все должны!
— Ой, кто бы говорил! — не унимается Мэд. — Драг, мешком пуганный! Только и умеешь, что хамить!
Должна признаться, что даже мне, живущей с Мэдлин в одной комнате уже несколько лет, за день всерьез поднадоело ее беспросветное бухтение.
— Мэд, кончай бухтеть! Принеси лучше тазик с водой, — прошу я. И аккуратно снимаю с Эвана, сидящего на кресле, повязку.
Шатера недовольно фыркает.
— Что я вам, серая прислужница?
Но за водой все же идет.
Пока Мэдлин отсутствует, внимательно осматриваю рваную рану альтаирца. М-да… Дело, похоже, дрянь… Рана, оставшаяся от укуса драга, покраснела, опухла, но что еще хуже — наполнилась гноем.
— Что, совсем дела плохи? — с вымученной улыбкой интересуется Эван.
Господи, как же ему должно быть больно все это время, а он даже ни разу не пожаловался! — запоздало доходит до меня. Я бы на месте Эвана уже давно криком бы изошлась.
— При мне можешь не храбриться.
Про себя всерьез начинаю думать, что, может, идея Дерека отправиться в Адейру ночью была не так уж и плоха. Так мы бы быстрее передали Эвана в руки врачей.
Мэдлин приносит тазик с водой. Морщится при виде раны. Торопливо отходит.
— И как ты копаешься во всем этом? Ненавижу кровь! Фу! Там что, гной?!
— Мэд, иди отсюда со своими комментариями, — обрываю подругу на полуслове.
Можно подумать, я люблю рассматривать и копаться в гниющих кровоточащих рваных ранах. Но кто, кроме меня, здесь и сейчас сможет нормально обработать рану и сделать перевязку? Никто! Лекаря при таверне нет — я узнавала. А нет лекаря, значит, нет и выбора.
Осторожно обрабатываю рану антисептиком, который дал хозяин таверны. Свой запас я уже израсходовала. Перебинтовываю чистой повязкой. Заставляю альтаирца принять жаропонижающее и препарат, подавляющий боль.
— Вроде все. Боль должна уйти. А теперь в постель.
Эван послушно заваливается на узкую кровать, стоящую неподалеку от камина. Анигаю и Дереку достается по старому дивану. Нам с Мэд везет больше: в нашей комнате стоит огромная двуспальная кровать, на которую мы, после того как удается с помощью принесенной горячей воды принять некое подобие душа, заваливаемся спать.
Вот только заснуть сразу не получается. Анигай, которому выпала очередь после меня принимать водные процедуры, отчаянно бренчит ковшом в уборной — небольшой комнатушке, похожей на кладовку. Слышатся грохот, ругань. Обеспокоенно подбегаю к двери.
— Эй, ты там жив?
— Жив, жив, — бурчит брат. — Ты лучше скажи, куда мыло засунула?
— Под вторым тазиком лежит.
— А зачем всю горячую воду выплескала? — продолжает ворчать он. — Сколько раз я тебе говорил, чтобы ты горячей воды мне больше оставляла!
— Ой, подумаешь, цаца! — фыркаю я. — Ты парень, нужна вода — сам за ней вниз спустишься!
— Вот послал же Отар сестренку! — фыркает Анигай. Через дверь слышно, как он окатывает себя ковшом воды. — Надо было тебя в детстве подушкой придушить!
— Ага! И кто бы тебе тогда грязную одежду стирал?! — смеюсь я. — Думаешь, наша беспутная мамаша о тебе лучше бы позаботилась?!
Дурацкий, слишком насыщенный день! Дурацкая усталость! Я так вымоталась в этом Сумрачном лесу, что совсем забыла…
Я не одна в комнате.
— Мамаша?!
Изумленный голос Мэд застает меня врасплох. Медленно оборачиваюсь. Передо мной, кутаясь в простыню, стоит обескураженная шатера.
— Я правильно поняла, — холодно уточняет она, — этот придурок что… Твой родной брат?
* * *
Вот уж не думала, что Мэд так болезненно среагирует на новость о том, что мы с Анигаем родственники.
— Это не по правилам! — Возмущенная, обиженная на всех и вся шатера, как заведенная, носится по комнате, словно не может найти себе места. — В Руаре нельзя иметь семью! У меня ее нет! Ни у кого ее нет! А у тебя и у этого воображалы есть! Это нечестно!
— Ну извини, — хмыкаю я, забираясь под одеяло со своей стороны кровати. — Мы с Анигаем в Руар особо и не напрашивались. Глэдис сама нас забрала.
— Почему?
По правде говоря, я вполне могла бы и не отвечать Мэдлин. Тем более что угроза Верховного Воина разобраться с любым из воспитанников, кому станет известно, что мы с Анигаем родня, за прошедшие годы вряд ли утратила силу. Но с другой стороны: если уже сказала «а», то надо говорить и «б». Настырная Мэд все равно не отстанет.
— Потому что мы дети бывшей шатеры Руара. Старуха просто поздновато узнала о нашем существовании.
— Бывших шатер не бывает! — упрямо гнет свою линию насупившаяся Мэд. — Мы либо умираем, либо из нас делают серых прислужниц…
— Либо отправляют в ссылку в Катар. Наша мамуля, скажем так, — пытаюсь подобрать наиболее верные слова, — была не самой правильной и послушной шатерой. Она успела натворить много такого, чего ей не стоило бы творить. За это ее и отправили в Катар.
По удивленному лицу Мэд заметно, что шатера пытается понять, шучу я или говорю серьезно. Осознав наконец, что мне не до шуток, приятельница меняет гнев на милость:
— Все равно, так неправильно! Нечестно по отношению к остальным руарцам.
— Господи! Мэд! — не выдерживаю я. — Ты родилась и выросла в Руаре! О какой честности вообще может идти речь?! Там же каждый сам за себя! Не соврешь, не подсуетишься — живо спишут со счетов.
— В Катаре было так же?
Задумываюсь. Это даже как-то странно, но…
— Нет.
В Катаре было холодно, голодно, порой откровенно страшно. Постоянно приходилось выкручиваться, выживать. Но нет… В Катаре никогда не прокатывал номер «сам за себя». Выжить можно было, только имея поддержку близких, друзей, соседей… Если бы не наш сосед — отец Марк — и его небезразличие к двум абсолютно чужим ему новорожденным дарийским ребятишкам, сейчас бы нас с Анигаем не было в живых.
Удивительно, но как бы плохо ни жилось в Катаре, сейчас вспоминаю о нем почти с благодарностью. Я слишком поздно поняла: в Катаре было нечто, чего я так и не встретила ни в Руаре, ни в Адейре. Там была свобода.
Несмотря на силовой купол, на кучу стражников Дэбэра, в Катаре мы всегда думали, говорили и делали что хотели. Потому что бояться было уже нечего. Что могли сделать с вольнодумцами? Сослать в Катар? Я вас умоляю… Мы и так находились там.
Но шатере об этом лучше не знать. Потому что… Да! Все это не по правилам Руара, где не знают значение таких слов, как «свобода», «небезразличие», «помощь». Зачем лишний раз бередить человеку душу, рассказывая о таком? Понятия «свобода» и «шатера» всегда были, есть и будут несовместимы. Мэд при любом раскладе до конца своих дней останется частью Руара.
В отличие от меня. Должна признать: несмотря на все мои усилия и вполне искреннее желание, я так и не смогла забыть вкус свободы.
* * *
Просыпаюсь под утро от собственного сдавленного крика. Резко сажусь в постели, жадно хватая ртом воздух. Впервые за долгое время меня снова мучили кошмары. На этот раз — драги, разрывающие Эвана. Руки и ноги трясутся. Чувствую, как всю меня прошибает холодный пот.
Страшно.
Не за меня.
За него.
Я и не подозревала раньше, что настолько панически боюсь потерять своего мальчишку-альтаирца.
Вымотанная Мэд спит как убитая. Она не слышит моего тяжелого дыхания. Стираю пот со лба. Осторожно спрыгиваю с кровати. Босые ноги касаются холодного деревянного пола. Камин погас еще несколько часов назад, наверное, поэтому в комнате так зябко.
Кутаясь в плед, который беру с кресла, подхожу к окну. Задумчиво смотрю вдаль: у горизонта уже брезжит рассвет. Еще час-другой — и пора отправляться в путь. Главное, чтобы Эвану не стало хуже. Иначе далеко точно не уйдем.
Беспокойство за альтаирца берет верх. На всякий случай потихоньку заглядываю в комнату мальчишек. Невольно улыбаюсь. Тихо посапывает толстяк Дерек, умудрившийся в какой-то немыслимой позе развалиться на старом диванчике. Анигай спит, как всегда, раскрывшись, подмяв под себя покрывало. У Эвана одеяло тоже наполовину сползло. Он, как и Анигай, вечно раскрывается во сне. Знаю это, потому что в детстве провела немало грозовых ночей у него под боком. Грозы и молнии в Катаре всегда были пугающе сильными, как правило, сопровождались ураганами. Если еще при этом Анигай оставался на ночь у кого-то из своих друзей с рынка, я неизменно шла ночевать в дом священника. Оставаться во время разгула бушующей стихии рядом с непросыхающе пьяной мамашей мне не хотелось. Вдруг еще клиента привести додумается, так и вообще посреди грозы на улице окажусь.
Не выдерживаю. На цыпочках подхожу сначала к брату, с трудом отвоевываю у него покрывало, аккуратно накидываю сверху. Затем иду к альтаирцу. Тоже поправляю съехавшее одеяло, после чего осторожно касаюсь его лба.
А вот это мне уже совсем не нравится!
Лоб обжигающе горячий. Значит, пошло воспаление. С одной стороны, хорошо, что организм борется с инфекцией, но с другой — нет никаких гарантий, что слабый иммунитет альтаирца справится с ядом драгов, которым пропитаны их клыки. Нельзя сказать, что он смертелен, но учитывая слабое здоровье Эвана и то, что Дарий не является его родной планетой, неизвестно, как отреагирует организм альтаирца.
В задумчивости не замечаю, что Эван уже проснулся и теперь молча смотрит на меня. Не сразу понимаю его откровенный скользяще-оценивающий взгляд. До меня запоздало доходит, что из одежды на мне лишь белье и слегка съехавший плед.
— Ты сильно изменилась, — едва уловимый шепот.
— Ты тоже.
Поспешно отворачиваюсь. Выхожу из комнаты. Я не привыкла, чтобы на меня такими глазами смотрел мужчина. И уж тем более, если этот мужчина — мой друг детства.
Не знаю почему, но я злюсь… Сильно злюсь: на него, на себя, да и на жизнь в целом. Я уже ничего не понимаю, что в ней происходит. Абсолютно ничего!
Одеваюсь. Стараясь не шуметь, спускаюсь вниз в поисках завтрака. Зря я все же отказалась вчера поужинать со всеми. После обработки раны Эвана в горло ничего не лезло, зато сейчас пустой живот предательски бурчит.
С удивлением обнаруживаю в пустынном зале (если не считать пьянчуг, отрубившихся прямо за столами) Эвана. Оказывается, утренняя бессонница одолела не только меня.
— Составишь компанию? — Альтаирец забирает у хозяйки поднос с довольно аппетитной едой. Кофе, пирожки, булочки, бутерброды, каша… Хм, кашу, пожалуй, он может оставить себе.
— У меня есть выбор? Дары-то у тебя, — бурчу я, не сводя глаз с подноса. Так бы все разом и съела!
— Выбор есть всегда, — усмехается Эван, направляясь за дальний столик. — Так ты со мной?
Раздраженно фыркаю, но все же плетусь следом. Плюхаюсь рядом за стол. Делаю это не из смирения или симпатии к этому зазнайке, а из чисто прагматических соображений: зачем тратить свои скудные сбережения на еду, когда за мой завтрак вполне может заплатить альтаирец? А даже если и не заплатит — ничто не мешает мне съесть его порцию. О себе сам пускай заботится.
С деловым видом придвигаю к себе его кружку кофе, одновременно уплетая за обе щеки пирожок, и ловлю насмешливый взгляд Эвана.
— Дорогая, ты бы так сразу не налегала на все. Желудок-то пустой. Ты же вчера почти ничего не ела. Дурно станет.
— Не учи ученого, дорогой, — отвечаю ему в тон, откусывая от его булочки. — Лучше подай мне вон тот кусочек ягодного пирога.
Альтаирец, улыбаясь, послушно отдает мне свой пирог, после чего жестом подзывает хозяйку. Вопросительно смотрит на меня. Перечисляю женщине все, чем бы я еще хотела позавтракать. После «лесных изысков», которыми пришлось питаться последние два дня, я жуть как соскучилась по нормальной пище.
— Ну у тебя и аппетит! — Эван забирает у меня недопитую кружку кофе. Отхлебывает.
— Зверский, — жуя, соглашаюсь я. Вместе с чувством сытости возвращается хорошее настроение. — Я после этого Сумрачного леса на дичь еще долго смотреть не смогу.
— Я тоже.
Эван возвращает мне кружку, забирая с тарелки один из сделанных мною для него бутербродов.
Невольно улыбаюсь. Вспоминаю, как в Катаре мы с Эваном частенько точно так же завтракали: у нас никогда не совпадали вкусы в еде, поэтому мы обычно забирали из тарелок друг Друга, то, что каждый считал самым вкусным. В результате оба оставались сыты и довольны, а тарелки, на радость кухарки Марии, чистыми.
Пока мы наслаждаемся завтраком, в трактире появляются новые посетители. Они не видят нас, так как мы сидим в закутке. Зато у нас с Эваном прекрасный обзор.
— Интересно, кого нелегкая в такую рань принесла? — зевая, интересуюсь я. Ну вот! Стоило как следует поесть, как сразу в сон потянуло!
— Не нравятся мне эти типы, — тихо произносит Эван, не сводя глаз с двух дарийцев.
Слежу за его оценивающим взглядом. Теперь я понимаю, о чем он. По их кожаной замызганной одежде легко догадаться — перед нами завсегдатаи Черного рынка. Отребье еще то. Добра от таких точно не жди!
Один лысый, щупленький. Маленькие глубоко посаженные суетливые глазки. Длинные засаленные волосы собраны в жидкий хвост.
Крыса. По-другому и не назовешь.
Второй, напротив, громила, с лицом, не обремененным интеллектом. На удивление непропорционально маленький лоб. Видимо, мозгов в его черепной коробке много не вмещается.
Тот, что поменьше, показывает хозяину какие-то бумаги. Мне становится любопытно. Похоже, эти двое ищут кого-то.
Трактирщик хмурится. Едва заметно кивает. Мелкий кладет на прилавок пригоршню дар. Хозяин, боязливо озираясь, быстро сгребает деньги, после чего показывая взглядом наверх. Странная парочка тут же направляется к лестнице.
— Сиди здесь. — Эван, хмурясь, встает из-за стола. — Я сейчас вернусь. Кое-что в комнате забыл.
Ага! А я такая дура и не понимаю, что, а точнее — кого он «забыл» наверху. Эван сделал те же самые выводы, что и я. Есть просто до неприличия огромные шансы, что эти двое — харрдроги. И пришли они сюда по наши потерянные в Сумрачном лесу душеньки.
— Я с тобой! — вцепляюсь в здоровую руку альтаирца. — И не спорь! У тебя одна рука ранена, а у меня все-таки дред. Если идут к нам, то мне лучше быть рядом.
— Ада, я не хочу тобой рисковать!
Как же мне «дорога» его упертость!
— Обещаю, на рожон не полезу! Но здесь одна точно не останусь, так что…
Я просто не оставляю ему выбора.
Поднимаемся на этаж. Незнакомцев уже нигде нет, зато дверь нашей с Мэд комнаты приоткрыта. Дальше все происходит очень быстро. Я забегаю в номер вслед за Эваном. Картина, представшая перед нами, откровенно шокирует.
Мелкий мужичок магнитным лучом, похожим на белую светящуюся веревку, уже окрутил перепуганную Мэд, не забыв парализовать голосовые связки шатеры. Иначе бы та уже давно орала благим матом.
Висящая в воздухе, судорожно хватающая ртом воздух, задыхающаяся Мэдлин настолько выбивает из колеи, что я не сразу реагирую, в отличие от Эвана, который умудряется одной здоровой рукой вырубить громилу, внезапно возникшего у меня за спиной. Все-таки должна признать, что мужчины-альтаирцы с их чуть ли не врожденной привычкой к здоровому образу жизни физически куда сильнее наших по большей части спившихся мужиков-дарийцев.
Обнаружив в комнате «посторонних», мелкий вынужденно переключает внимание с шатеры на нас. Из-за этого магнитный луч обрывается. Мэд с грохотом падает на пол. Взвывает от боли. Видимо, к ней вернулся голос.
— Драг поганый! Ай… Больно-то как! Синяк же будет, урод!
В этом вся Мэдлин. Красота тела превыше всего. И не важно, что еще пару секунд назад она запросто могла отправиться к Отару.
Тем временем крысоподобный выхватывает дистанционное оружие, против которого бессилен мой дред. Эван машинально задвигает меня себе за спину.
— Эй вы, двое! Вас плислал Кэлдэйл?! — шепелявит мужичок, нервно поглядывая на валяющегося на полу вырубленного напарника. В другой ситуации я бы вдоволь посмеялась над его странным говорком. Но не сейчас. — Так пеледайте ему, сто это моя добыса! Я ее пелвый насел! Пловаливайте, инасе плистлелю! Делится вылуской я не собилаюсь. Или вы забыли, сто бывает с теми, кто не стит кодекс охотников за Словами? Они сами лисаются голов!
Мелкий, заливисто смеясь над собственной шуткой, которая ему явно кажется удачной, одновременно возводил оружие в боевую готовность.
Возможно, этот урод мог бы стать последним, кого мы с Эваном увидели в этой жизни, если бы не… Мэд.
Не восприняв шатеру всерьез, мужик напрочь забыл про Мэд, спокойно повернувшись к ней спиной.
Честно скажу: зря он это сделал. Первое правило Руара: НИКОГДА! НИКОГДА НЕ НЕДООЦЕНИВАЙТЕ ШАТЕРУ! Ущерба от разъяренной и обиженной женщины порой бывает куда больше, чем от нескольких воинов вместе взятых.
Возможно, Мэд не самое смелое существо на свете, но зато с инстинктом самосохранения у нее полный порядок. Поэтому первое, что делает шатера, немного придя в себя, это хватает с тумбочки какую-то уродливую увесистую глиняную вазу и со всей дури приземляет ее на голову коротышки.
— Гамадрил трескучий!
Ваза разлетается на кучу осколков. Незадачливый охотник за головами с разбитой башкой падает на пол. Однако Мэд не останавливается на достигнутом. Злая, как стая драгов, Мэд вдобавок от души пинает отключившегося мужичонку.
— Получи, драг обрезанный! У меня из-за тебя теперь синяки на шее останутся! Декольте не наденешь!
Очередной пинок, на сей раз неудачный — видимо, саданула по ремню, и Мэд, взвывая от боли, начинает прыгать по комнате на одной ноге.
— Ай! Мой бедный пальчик!
От воя шатеры просыпаются Анигай и Дерек, вбегают в комнату. Переводят ошарашенный взгляд с вырубленных мужиков на нас.
— Ребят, а чего вы без нас веселитесь? Могли бы и позвать! — Неугомонный братец, которому только дай кулаками помахать, тоже в своем репертуаре.
— Ты как, нормально? — Обеспокоенный Эван оборачивается ко мне.
Глупый вопрос. Чего бы мне быть не «нормально», если даже в случае выстрела я бы все равно осталась жива. Он уже и забыл, что опять заслонил меня собой.
Склоняюсь над коротышкой, внаглую обшариваю его карманы. Мне не терпится посмотреть, что за бумаги он показывал хозяину таверны. Наконец нахожу их во внутреннем кармане куртки. Достаю распечатку и… с изумлением взираю на фотографию Анигая и Мэд, под которыми красуется надпись: «Разыскиваются беглые преступники». А еще на сумму, назначенную за голову каждого из них. Причем сумма ТАКАЯ, что я начинаю всерьез подумывать, а не сдать ли мне самой нерадивого братца властям, чтобы жить на вырученные дары припеваючи до конца моих дней.
