Глава тридцатая
Тех доблесть губит
Тех доблесть губит, тех возносит грех
Уильям Шекспир, «Мера за меру»
На следующее утро в шесть тридцать в дверь моей квартиры постучали. В шесть тридцать! Шатаясь, я проковыляла в прихожую и прильнула к глазку. В животе было кисло, голова раскалывалась. За дверью стоял отец. Я впустила его, и он тут же прошел мимо меня на кухню.
— Возьми себе там, чего найдешь, — сказала я.
— И тебе доброе утро, сердитая ты моя. — Он налил себе стакан чаю и соорудил бутерброд. Я смотрела на все это, как сквозь туман.
— Тебя вчера стошнило.
Как он определил? Неужели остался запах? Отец откусил бутерброд, смерил меня хмурым взглядом, и я забормотала:
— Наверное, из-за того, что я забыла про воду.
— А может быть, из-за «Четырех всадников», — предположил отец.
— Но как же ты… — начала я и тут же сообразила. — Ты все время был поблизости! — Он кивнул. — Ну, а что еще оставалось делать, когда этот легионер дышал мне в затылок? Он говорил, что оставит меня в покое, если я устрою ему представление. И мне уже точно нельзя было отказаться от коктейля.
— Никогда не предоставляй инициативу бармену. Заказывай только то, что в состоянии осилить.
Я вздохнула и упала на диван, сжимая виски. Такая рань!
— Поговорим в самолете. Вставай и собирайся. Мы летим в Нью-Йорк.
Лететь первым классом — это, конечно, было хорошо. Жаль только, что я не могла получить от этого никакой радости. Все внутренности вышли из строя, голова раскалывалась. Я только отхлебнула воды и попыталась съесть круассан.
Повелители созывали чрезвычайный форум, на котором были обязаны присутствовать все исполины. Испы с других континентов отправились прошлой ночью, а мои друзья летели на личном самолете Фарзуфа.
По дороге в аэропорт я спросила отца, почему испы должны явиться. Он ответил, что испов приглашают на форум, только когда с кем-то из них серьезная проблема. В этот момент я перестала чувствовать собственное тело. Отец послал нескольких своих доверенных шептунов поискать информацию, но они узнали лишь, что речь пойдет о некой исполинке, которая плохо работала и будет наказана в назидание остальным. Остаток дороги до аэропорта мы молчали, но мой мозг лихорадочно работал.
Мне казалось слишком сильным совпадением то, что повелители собирают чрезвычайный форум всего через несколько часов после того, как подвергли проверке именно меня. Не сходившее с отцовского лица напряженное выражение говорило мне больше, чем он был готов сказать вслух.
— Прошлой ночью кто-то тебе свистел, — сказал отец во время полета. Гул моторов создавал фоновый белый шум, рядом с нами не было других пассажиров.
— Копано.
— Ты ему об этом рассказывала?
Я прикусила губу и отрицательно покачала головой.
— Значит, подслушивал во время твоего обучения. — Он втянул воздух сквозь зубы. — Лихой малый.
— Ты не сердишься?
Он пожал плечами, как будто это не имело никакого значения. А потом снова заговорил о форуме, и у меня внутри всё сжалось.
— Вечером сиди как можно дальше от повелителей. Испы на форумах не говорят. Не выступай, что бы ни происходило. Если возникнет проблема, я позабочусь. И не вытаскивай свой треклятый меч, если только я тебе не скомандую. Он — категорически последнее средство. Если этого кота выпустить из мешка, пути назад не будет.
Рукоятка в импровизированной кобуре из кожаного кошелька, который нашел отец, была прикреплена к моей лодыжке. Я надела черные брюки, достаточно расклешенные внизу, чтобы скрыть кобуру от посторонних глаз, а детекторы металла на небесный материал не реагировали, так что контроль безопасности я прошла без замечаний.
Самым страшным в форуме был то, что я не знала, чего ждать. Следовало приготовиться к худшему.
Осмеяние. Пытка. Боль. Смерть. Ад.
При мысли о вечном проклятии меня охватила дрожь. В тот же самый момент самолет провалился в воздушную яму, и салон тоже тряхнуло. Я вцепилась в подлокотник. Это не навечно, — сказала я себе. Это лишь на время. Я справлюсь. Я закрыла глаза, задумалась. На поверхность сознания выплыла новая ужасная мысль. Что, если во время расправы со мной Каидан или Копано, или оба, попытаются остановить повелителей? Их за это тоже могут подвергнуть наказанию. Мысль о том, что кто-то вмешается и пострадает, переполнила чашу боли. По щеке покатилась слезинка.
Отец потянулся ко мне и смахнул ее, а потом взял меня за руку. Моя голова была откинута назад, глаза закрыты.
— Может быть, — попробовал он меня успокоить, — это не из-за тебя. — Но точно так же могло быть и из-за меня.
В маленьком круглом иллюминаторе возникло пятнышко — другой самолет. Мы должны были разминуться в воздухе с Патти, которая этим же утром возвращалась из Нью-Йорка домой. Я закрыла глаза и представила себе ее лицо, как она ободряет меня и говорит, что мне надо быть сильной. Думать о том, как она справится с сегодняшними новостями, не было сил. Отец сказал, что звонить слишком опасно, и я оставила ей письмо. Слишком мало для прощания.
Наверху раздался звоночек, мы переглянулись. Самолет начал снижение над Нью-Йорком. А у нас ни информации, ни плана действий.
— Когда прилетим, зарегистрирую тебя в гостинице. Оставайся в номере, пока не будет пора отправляться. Я за тобой пришлю.
Тем вечером я вышла из нью-йоркского метро вместе с пятью друзьями-исполинами, и мы влились в веселую толпу, которая двигалась в сторону Таймс-сквер. Стоял пронизывающий холод, все были в теплых пальто, перчатках, шарфах и шерстяных шапках. Я никогда не видела такого количества людей одновременно.
Если это безумие творится днем первого января, то что же тут было ночью, когда спускали шар? У меня отказывало воображение. Поскольку канун Нового года пришелся на пятницу, все устроили себе длинные выходные.
Держась сзади за пальто Марны, чтобы не потеряться, я смотрела на огромные щиты и светящиеся дисплеи на зданиях. Другую руку я спрятала от холода, засунув в карман куртки. Всё вокруг было преувеличенным — гигантские здания, экраны, магазины, — и всё сливалось в поток зрительных образов и звуков. Невозможно было вобрать этот поток в себя — оставалось дать ему себя поглотить, затеряться в нем.
Я завидовала спокойному выражению на лицах остальных испов — как будто все нормально. Интересно, могла ли бы я держаться так же уверенно, если бы меня специально учили ничем себя не выдавать? Я сосредоточилась на том, чтобы не морщить лоб.
Плотная жизнерадостная толпа была для нас великолепным укрытием. На праздники в Большое яблоко съехались гости из самых разных точек мира, американцы и иностранцы. За людьми следовали тысячи ангелов-хранителей. Все разговаривали, шутили, громко смеялись. Общая атмосфера была благодушной, хотя многие ауры затуманились под влиянием наркотических веществ.
Пятнадцать минут мы шли в главном потоке гуляющих, а затем свернули на менее запруженную улицу. Там тоже было немало народу, но все же оставалось кое-какое пространство для локтей, а впереди толпа еще редела. Мы почти пришли — от места нас отделяли лишь несколько кварталов. Каидан, должно быть, тоже это почувствовал, потому что приотстал, чтобы идти со мной рядом, хотя смотрел по-прежнему прямо перед собой. От его близости я почувствовала себя лучше, и мое сердце пело всякий раз, как наши рукава случайно соприкасались. Даже сквозь две толстые куртки я ощущала электрическое притяжение между нами.
Из какого-то клуба высыпала большая компания и заполнила собой весь тротуар. В момент отчаянной храбрости, зная, что никто этого не увидит, я зацепила согнутым мизинцем мизинец Каидана и почувствовала, как его рука напряглась в ответ. А потом мы вдруг пошли куда-то вбок. Он вел меня за мизинец, лавируя между прохожими, мы спустились по нескольким узким лестницам и в конце концов нырнули в темную подвальную дверь, прячущуюся в тени. Эйфория от ощущения нашей близости взрывала внутри меня салютные залпы.
Его губы, горячие и грубые, нашли в темноте мои. Я коротко застонала и растаяла в Каидане, еще сильнее приникая к нему. В этом поцелуе мы говорили друг другу все то, чего не могли сказать словами. Он целовал меня с настойчивостью, рожденной из сильной и непостоянной эмоции — ярости. Я попыталась представить себе природу этого чувства. Он зол из-за меня? Или из-за того, что не в силах изменить исход событий, которые произойдут вечером? Я не знала, но приветствовала его ярость.
Мне был необходим этот поцелуй. Этот последний миг, чтобы почувствовать себя живой. Мое тело прижималось к нему, благодарило его и запоминало. Его руки блуждали по моей спине и бедрам, с силой прижимая меня еще ближе, еще теснее.
Мы оба задыхались, когда, наконец, прервали поцелуй и прислонились друг к другу лбами. Мои руки скользнули с его затылка, и я обхватила его лицо ладонями, обвела большими пальцами контуры бровей, скул. Он наблюдал за мной в тусклом свете, обыскивая меня взглядом. На холодном воздухе наше разгоряченное дыхание превращалось в пар. А потом я потянулась к нему и запечатлела у него на губах совсем другой поцелуй — мягкий и нежный. Он закрыл глаза, и мы долго стояли так, едва касаясь друг друга губами.
Если бы я могла забрать с собой в могильный холод свои земные воспоминания, то стала бы снова и снова воспроизводить этот поцелуй, чтобы сохранить тепло и рассудок до самого Судного дня.
— Кхе-кхе!
На вершине лестничного пролета раздался женский деликатный кашель. Я отпрянула от Каидана.
Над нами, уперев руки в бедра, стояла Джинджер — настоящая богиня мегаполиса в своих сапогах до колен и блестящем черном пальто. Рядом с ней беспокойно озиралась по сторонам Марна. Увидев, как мы выдохлись, Джинджер неодобрительно покачала головой и зашагала в том направлении, куда нам надо было идти, а за ней поспешила сестра.
Каидан подарил мне последний сокрушенный взгляд, и я видела, как он нервно сглотнул. Я ничего не желала больше, чем еще побыть здесь, с ним, но мы и так уже непозволительно долго искушали судьбу. Держась рядом, мы поднялись по лестнице и вновь смешались с толпой. Копано, шедший неподалеку, повернул голову так, чтобы встретиться со мной взглядом. Я почувствовала, как напрягся рядом со мной Каидан, заметивший наш безмолвный диалог, но не могла проигнорировать печальные глаза Копано, в которых отражалась его душа, и в ответ посмотрела на него. Я растерялась, потому что знала, что он слушал Каидана и понял, как мы выкроили для себя эти опасные минуты. Он поблагодарил меня легким кивком и на мгновение опустил глаза, а потом снова уставился вперед.
Мы уже почти были на месте. Оставалось пройти всего один квартал. Я бранила свои ноги, заставляя их двигаться, а они бунтовали против всего этого, крича: Напомни нам, зачем мы идем прямиком на верную гибель? Это было противоестественно.
Фонари над нами заморгали снова. Никто из людей на улице ничего не заметил. Фонари замерцали снова.
— Легионеры, — прошептал Кай, высоко задрав голову.
Сотни духов-демонов заполнили воздух над нами. Они прибывали со всех сторон и загораживали свет, как быстро пролетающие серые облачка. Улица подверглась внезапному нападению — демоны пикировали на всех подряд и шептали на ухо ничего не подозревающим людям. Атмосфера в толпе сразу переменилась, и я ощутила боль от взрыва отрицательных эмоций.
Прямо перед нами между двумя мужчинами вспыхнула драка. Копано был вынужден отскочить с дороги возле драчунов, остальные испы стали огибать их по широкой дуге, в то время как множество людей сгрудились вокруг перепалки, стараясь подойти поближе и разглядеть получше. Толпа росла, смех становился все грубее, потом позади нас закричала женщина — не знаю, в чем там было дело. Хаос брал верх, демоны переворачивались над нами, снова и снова со злобной радостью пикируя в человеческую массу. Они были в своей естественной стихии.
— Что, пьянчужка, готова к своему первому форуму? — От голоса, прозвучавшего у меня в голове, я вздрогнула и, подняв глаза, увидела чудовищную морду одного из шептунов с новогодней вечеринки. Но продолжала идти.
Что-то пролетело в воздухе и шлепнулось прямо к Блейку на плечо. Джинджер оскорбленно хмыкнула и стряхнула это на землю. Мы перешагнули через возмутивший ее предмет — это был черный кружевной бюстгальтер.
— Чудесно, — сказал Блейк и чуть улыбнулся, но нас тут же стали толкать со всех сторон, и мы пошли дальше.
Потом нам попалась полуголая женщина — она спорила с мужчиной, который совал ей рубашку и просил прикрыться. Отталкивая его руку, она запрокидывала голову, кружилась на месте. Собравшиеся вокруг зрители вопили и мяукали, а мужчина метал на них сердитые взгляды.
Каидан вытащил из заднего кармана фляжку и стал жадно пить. От сильного запаха бурбона меня затошнило.
Двойняшки повернули в сторону и остановились перед стеклянной дверью, выкрашенной в черный цвет. Мы пришли. Это было здесь. Над дверью я увидела маленькую вывеску с надписью «СЭР ХОХОТУН» и картинкой, изображающей веселого рыцаря. Повелители арендовали для своего форума подвальчик комедийного клуба. Ирония ситуации заставила меня презирать их еще сильнее, чем раньше.
Когда Джинджер взялась за ручку двери, меня охватил безотчетный ужас. Не в силах войти, я отступила на шаг назад, потом еще на шаг, задышала часто и неглубоко и поняла, что у меня вот-вот начнется паническая атака. Повернулась, чтобы бежать, но столкнулась лицом к лицу с щеголеватым господином в элегантном сером костюме, с черными с проседью волосами и удлиненным овальным лицом, искаженным недовольной гримасой. В самой середине его груди спесиво и злобно пульсировал огромный фиолетовый значок, похожий на баклажан. Рахав, повелитель гордыни.
Я развернулась назад к двери, пытаясь сделать вид, что вовсе не собиралась бежать отсюда сломя голову. Шагнула вперед и чуть оступилась, — ведь прямо за мной шел мистер Воплощенное Зло. Остальные испы были уже внутри, только Каидан с ничего не выражающим лицом стоял, опустив глаза, и придерживал дверь.
— После вас, повелитель Рахав, — сказал он. Я отступила в сторону, и Рахав прошел мимо, обдав меня леденящим ветерком. Мы встретились глазами с Каиданом.
— Войдите и закройте эту проклятую дверь! — закричал изнутри мужской голос с австралийским акцентом. — Дует!
Одну секунду Каидан — я это знала — думал, что я могу убежать, и если бы это произошло, он убежал бы со мной вместе. Но я не могла так поступить с ним и скользнула внутрь, чувствуя спиной, как он заходит следом и закрывает за собой дверь.
В тускло освещенном обшарпанном фойе мне пришлось усилить зрение. В нем пахло застарелым табачным дымом и плесенью, которая пряталась под выцветшими и вытертыми коврами, но было тепло. По стенам висели афиши спектаклей и концертов, прошедших и предстоящих. В помещении было пусто, только на подиуме при входе стоял молодой рыжеволосый исп с ручным металлодетектором. Все остальные уже спустились вниз.
— Сын Фарзуфа, — приветствовал исп Каидана. Он был невысок ростом и худощав, но мускулатура и осанка выдавали в нем борца. Огненно-рыжие волосы были так коротко острижены, что создавали впечатление легкой дымки.
— Сын Маммона, — ответил Каидан и кивнул. Значит, рыжеволосый — сын повелителя жадности.
— Руки вверх, приятель. Ты знаешь правила. — Сын Маммона говорил с сильным австралийским акцентом. Каидан поднял руки и расставил ноги. Я занервничала, когда парень проводил детектором по его карманам, но ничего не произошло. А вот внизу детектор загудел.
— Разувайся, — сказал сын Маммона. Каидан вздохнул и стал расшнуровывать свои черные ботинки. «Интересно, — подумала я, — в них есть сталь?» Я подняла глаза и почувствовала на себе взгляд сына Маммона. Некоторое время он нахально меня рассматривал, а потом широко улыбнулся.
— Кто ты?
— Анна. Мой отец — Белиал. — Мне все еще казался невыносимо глупым оборот «дочь Белиала», как будто я персонаж из какого-нибудь «Беовульфа». Парень стал рассматривать мой значок.
Тут Каидан встал и кашлянул, показывая, что разулся, и сын Маммона вернулся к нему. Он довольно небрежно отсканировал ботинки, кивнул — все в порядке, — и переключился на меня.
— Мое имя — Флинн Фрэзер.
Он шагнул ко мне, я сделала шаг от него и подняла руки. Все же, водя по мне детектором, он стоял ближе, чем необходимо, и всю меня прохлопал, а особенно тщательно — бедра и ягодицы, отчего Каидан скрестил руки на груди и нахмурился.
Мое сердце бешено заколотилось, когда детектор приблизился к лодыжке, но звукового сигнала не последовало. Прощупывать меня здесь Флинн тоже не стал. Когда он, наконец, отошел, облизнув нижнюю губу, мне не сразу удалось выдохнуть.
— Жду еще нескольких, увидимся внизу. — Флинн кивнул в сторону дверей в противоположном конце фойе. Пока мы шли по узкому черному коридору, Каидан опять сделал глоток из фляжки — уже из второй. Я спросила себя, сколько же фляжек он распихал себе сегодня по карманам. На мгновение мне захотелось, чтобы и у меня было с собой спиртное. Но требовалось держать себя в руках.
В конце коридора я взялась за ручку стеклянной двери и сделала глубокий вдох, чтобы успокоиться. Позади меня, совсем близко, стоял Каидан, и я ощущала тепло от его присутствия. Тут на меня разом обрушились воспоминания последних восьми месяцев. Подумать только — всего восемь месяцев назад я не знала, кто я и что я. Не испытала ни единого страстного поцелуя. Если бы кто-нибудь сказал мне, что вскоре я буду погибать от рук демонов, вырядившихся джентльменами, я бы рассмеялась этому человеку в лицо и спросила бы, в своем ли он уме. До чего же быстро может измениться жизнь!
Я потянула дверь на себя, и с темной лестницы мне в уши ударила музыка. Повелители слушают техно? Это показалось мне настолько диким, что я едва не разразилась неуместным в такой момент нервным смехом. Но спохватилась и подавила его. Пора идти. Переставлять ноги, одну за другой.
Спускаясь в подземелье, из которого доносилась пульсирующая музыка, я повторяла про себя слова, которые читала и перечитывала бессчетное количество раз. Я всегда считала их прекрасными, но не предполагала, что их сила и красота когда-нибудь понадобятся мне самой, — и вот это случилось: Если я пойду и долиною смертной тени, не убоюсь зла, потому что Ты со мной.
Смысл этих слов откликался глубоко в моей душе, когда я шагнула в затемненное помещение и осмотрелась. Это был прямоугольный плоский зал, похожий на школьный холл, в котором стояли десятка три четырехместных столиков. В середине находилась небольшая сцена высотой около полутора футов. Низкий потолок создавал ощущение ловушки — казалось, он в любую минуту готов обрушиться.
Не знаю, какой встречи я ждала, но фанфар при моем входе в зал не было. Несколько испов подняли глаза, а из повелителей никто и бровью не повел. Я выдохнула.
Вся комната была заполнена исполинами, которые стояли и сидели, поодиночке и небольшими группами. Никто не двигался и не разговаривал. Их было больше сотни, молодых и старых. Глядя на незнакомых испов, я ощущала с ними родство и общность. Скольким из них, как моим друзьям, претило работать на отцов?
Повелители с комфортом расположились за лучшими столиками вокруг сцены. Я быстро взглянула туда. Фарзуф в сером костюме сидел за одним из столиков с тремя другими повелителями бандитского вида, откинувшись назад, и чему-то смеялся. Ноги в сверкающих черных ботинках он положил на стол.
Ужас охватывал от того, насколько все они были привлекательные. Даже обладатели грубой угловатой фигуры отличались подтянутостью, уверенной осанкой и не производили отталкивающего впечатления. Я была потрясена их внешностью респектабельных бизнесменов, элегантными итальянскими костюмами и красочными традиционными одеяниями разных стран мира. Если бы не разноцветные значки — отметины греха — у них на груди, они запросто могли бы сойти за влиятельных и уверенных в себе представителей рода человеческого. Среди повелителей была одна женщина — Иезабет, мне о ней рассказывали, — в вычурном платье от модного русского дизайнера. Ее коротко остриженные золотисто-каштановые волосы изящными завитками окаймляли острое, угловатое лицо и такие же уши.
Мой отец сидел за соседним с Фарзуфом столиком, тоже вместе с тремя другими повелителями. Он посмотрел на меня. Я подавила рванувшуюся ему навстречу бурю эмоций. Знание того, что один из вершителей судеб играет на моей стороне, давало мне частицу надежды, на которую я не решалась поставить. Отец отвернулся и задумчиво погладил свою испаньолку.
Каидан ткнул меня в бок. Я увидела на другом конце продолговатого зала нашу компанию и направилась туда, держась как можно ближе к стене в надежде, что Фарзуф с такого расстояния меня не учует.
Блейк и Копано сидели за одним столиком, двойняшки за другим, соседним. Каидан присоединился к мальчикам, я к девочкам. Мы развернули стулья спинками к стене и лицом к сцене. Позади нас никого не было.
Сидя там, я ощущала, как пульсирует и шумит под кожей кровь. Голову я опустила пониже, так, чтобы волосы закрывали лицо. В этом положении можно было видеть все, что происходит в зале, и не выдавать себя.
Моя нога неожиданно дернулась, и Марна быстро хлопнула меня по колену. Усидеть неподвижно удавалось с трудом. Сколько еще ждать?
Каидан за соседним столиком продолжал пить, а мое тело от напряжения требовало наркотиков сильнее, чем когда-либо. Бегство от действительности. Глубокое, темное желание влекло меня с такой силой, что хотелось выть и ругаться последними словами.
Я мгновенно вскинула голову, когда входная дверь клуба приоткрылась и в зал вошел рыжеволосый Флинн. Он закрыл за собой дверь, встал возле нее на посту и кивнул повелителям. Музыка смолкла.
Мои грешные желания треснули и рассыпались, как хрупкое стекло, уступив место густому, плотному страху — на сцену поднялся Фарзуф. Он оглядел зал и с присущим ему изяществом кивнул. Его черные волосы сегодня блестели особенно ярко.
— Добро пожаловать всем. Надеюсь, путешествие в этот удивительный город Нью-Йорк было приятным для каждого из вас. Сожалею о спешке, но мы слишком долго откладывали рассмотрение некой проблемы. А с тем количеством гостей, которые прибыли сюда на праздники, у нас, как мы считаем, есть идеальная возможность посеять панику. Этой ночью повелители, легионеры и исполины погубят множество душ. Давайте же без долгих разговоров разберемся с текущими задачами, дабы перейти к бóльшим радостям, составляющим дело нашей жизни. Согласны?
Фарзуф ослепительно улыбнулся, и из-за столиков повелителей послышались одобрительные возгласы.
— Предлагаю прежде всего призвать сюда вестника Азаила, дабы владыка наш Люцифер получил подробные сведения с этого собрания.
Азаил! Это он шептал мне тогда на вечеринке. Отец ему доверял.
Повелители в унисон издали негромкое гортанное шипение — один длинный сигнал, два коротких, и та же последовательность еще раз. Это был не человеческий звук, а что-то, больше подходящее для фильма ужасов, — должно быть, он шел из глубины их душ. Все испы в зале остолбенели. Я покрылась гусиной кожей и, несмотря на тройную дозу антиперспиранта, начала потеть. Хотелось вытереть лоб, но я не решалась пошевелиться, боясь привлечь к себе внимание.
Азаил появился откуда-то снизу, как если бы прошел сквозь толщу земли. Он величественно взмахнул широко расправленными крыльями, затем сложил их и серой тенью завис над сценой рядом с Фарзуфом. Морда Азаила показалась мне не такой страшной, как морды демонов, которые преследовали меня и шпионили за мной накануне. Она была похожа на кошачью, и весь Азаил чем-то напоминал льва.
— Добро пожаловать, Азаил. Надеюсь, владыка наш Люцифер пребывает в добром здравии?
Азаил наклонил голову, и Фарзуф продолжал.
— Я рад, и благодарю тебя за то, что ты присоединился к этому собранию. Надеюсь, вскоре ты сможешь возвратиться к Люциферу с вестями, которые его порадуют. А сейчас мы призовем легионеров.
Тут за столиками повелителей поднялось громкое шипение, в котором ничего нельзя было разобрать, — каждый вызывал своих легионеров. Жуть нарастала и нарастала. Я употребила всю свою силу воли на то, чтобы не заткнуть уши.
Легионеры прибывали со всех сторон и укладывались друг на друга, словно сделанные из дыма листы бумаги. Духи-демоны, как тяжелый плотный туман, повисли у нас над головами, закрыв собой все лампы на потолке. Остались лишь свечи на столах, которые озаряли колеблющимся светом нижнюю половину зала. Я включила ночное зрение. Из помещения был только один выход. Сказать, что я попала в ловушку, значило бы сильно недооценить ситуацию.
— Добро пожаловать, верные легионеры, — проворковал в черноту Фарзуф, широко распахивая им объятия. Демоны оставили Фарзуфу место вокруг сцены, и все же мне приходилось немного пригибаться на своем стуле, чтобы видеть.
Теперь Фарзуф перешел к повелителям.
— Вы хорошо поработали с тех пор, когда мы собирались в последний раз. Человечество портится и гниет, как никогда в истории. Скоро, очень скоро мы будем полностью готовы вернуть себе то, что принадлежит нам по праву, и никто не помешает нам войти в те царства, которые мы сами себе изберем!
Повелители шумно выразили свое одобрение криками и аплодисментами. Чудеса — Фарзуф был у демонов чем-то вроде капитана болельщиков. С широкой улыбкой он сделал жест Рахаву, приглашая присоединиться к нему на сцене. Вот оно — началось.
Пожалуйста, дай мне сил. Пожалуйста, пусть это случится быстро. Пожалуйста, ниспошли мне мир.
И сквозь меня, текучая и прохладная, прошла волна мира, смывая нависшую панику. На мгновение я закрыла глаза и представила себе любящее лицо Патти.
Рахав поприветствовал всех с сильным французским акцентом. В отличие от Фарзуфа, он не улыбался и не пытался раззадорить присутствующих, а говорил отрезвляюще и холодно.
— Много лет прошло с тех пор, как мы в последний раз были вынуждены обратиться к проблемам исполинов. — Это слово он выплюнул с отвращением. — Тем не менее, как неразумные люди не учатся на прошлых ошибках, так и вы, низшая раса, к этому не способны. А все очень просто. Ваша жизнь принадлежит не вам. Вас вырастили, чтобы вы нам служили. Или вы работаете на нас, или теряете право находиться на земле. Среди вас есть одна, которая получила предупреждение, но не сделала правильных выводов. Грех прекрасен, но даже мы не должны позволять греху взять над нами верх. Потому что когда это происходит, мы теряем способность должным образом влиять на людей. Как вы считаете, я достаточно просто объяснил?
К чему он клонит?
Темные глаза-бусины Рахава принялись обшаривать зал, и я затаила дыхание. Его взгляд скользнул мимо нашей группы и остановился на одном из столиков в центре помещения. Затем Рахав сцепил руки за спиной и начал расхаживать туда-сюда по сцене. Фарзуф, оставаясь на краю сцены, наблюдал за ним с истовым восхищением. Наконец, Рахав остановился и снова посмотрел в том же направлении. Я не осмеливалась шелохнуться, но усилила зрение, чтобы понять, кого он себе наметил. Столики в середине стояли довольно плотно, и там, куда глядел Рахав, сидело не меньше дюжины разных испов.
— Герлинда. — Рахав произнес это имя так, что мне показалось, будто ко мне в ухо вползает что-то склизкое. — Дочь Кобала.
Кобал? Вспомнила — это повелитель чревоугодия. Что происходит?
Рахав с пылающими ненавистью и презрением глазами указал на кого-то пальцем. В ответ из середины зала раздался тоненький жалобный писк, как будто пнули ногой щенка. И тут же послышался звук передвигаемых по выщербленной плитке стульев — это исполины, сидевшие по соседству с Герлиндой, спешили от нее отодвинуться. Вскоре она осталась одна в середине зала.
Герлинда оказалась рослой женщиной лет тридцати с чем-то, с коротко остриженными гладкими соломенными волосами. Она выглядела аккуратной и ухоженной, но одно несомненно внушало тревогу. Все известные мне повелители и испы старательно поддерживали форму. А Герлинда — я не очень хорошо умею определять вес по внешнему виду, но на глаз в ней было фунтов триста с лишним.
Она держала руку у рта — писк явно вырвался оттуда без ее разрешения, — а в ее глазах застыла паника.
— Можешь ли ты показать нам, собравшимся здесь, как не надо себя вести, Герлинда, дочь Кобала? — спросил у нее Рахав тем же склизко-чешуйчатым, вызывающим омерзение, голосом. — Тебе нужен стимул? — Он вытащил из кармана сладкий батончик и насмешливо им помахал.
Герлинда оцепенела у себя на стуле с широко раскрытыми глазами, а повелители разразились хохотом.
— Валяй, тяжеловес, так держать! — выкрикнул с сильным британским акцентом повелитель, похожий на Фабио. Видимо, это был Астарот, отец двойняшек. Ужасно вульгарный.
Следующие несколько минут были полны заливистого смеха и непристойных замечаний от грубиянов-повелителей.
— Сама залезешь на сцену или тебя вкатить?
— У меня в кармане для тебя кое-что есть, порядок!
И так далее, и тому подобное.
За это время у меня сменилось несколько эмоций. Чистая радость по поводу того, что я спасена. Отвращение к тому, как они обходятся с этой женщиной. Ужас, что сейчас мне придется стать свидетелем чего-то чудовищного, — я не знала, что именно они планируют, и от этого было только хуже.
Один из повелителей швырнул что-то в Герлинду, и вот на нее уже градом посыпалась разнообразная нездоровая еда. Выпечка, конфеты, сырные шарики. Они запаслись всем этим заранее. Я посмотрела на столик отца. Вместе с ним сидела Иезабет, а также Мельхом и Алоцер, отцы Блейка и Копа. Все четверо наблюдали за происходящим со скучающим видом, как будто участвовать в представлении было ниже их достоинства. Но злобные повелители по соседству с ними и не думали о самоуважении.
Это было избиение едой, и по щекам Герлинды катились слезы. Несчастная женщина не пыталась ни уклониться, ни заслониться, а мое сердце разрывалось от жалости к ней. Одновременно я спрашивала себя, единственный ли она повод для сегодняшнего форума или расправа с ней — лишь прелюдия к главному спектаклю.
Тут за одним из столиков поднялся высокий худощавый мужчина с ледяными глазами и светлыми волосами. Тыча в Герлинду пальцем, он крикнул по-немецки:
— Gerlinda! Beweg dich auf diese Bühne, los jetzt! — и показал на сцену. Это, очевидно, был Кобал, отец Герлинды. Его щеки пылали от гнева. Герлинда покачала головой и не двинулась с места. Тогда Кобал отбросил свой стул, опрокинув его, и стремительно и уверенно направился к дочери. Подошел, грубо схватил ее за плечо, рывком поднял на ноги и начал толкать в сторону сцены. Она вскрикнула, а повелители подбадривали Кобала веселыми возгласами.
Невозможно было на это смотреть. Все внутри меня сжалось в тугой твердый шар и восставало против творящейся несправедливости. Сколько раз в истории негодяи грубо и бесчеловечно обращались с ни в чем не повинными людьми, а свидетели этого ничего не делали? Могла ли я стать таким свидетелем? Хотелось крепко закрыть глаза и заткнуть уши, но даже если бы у меня не осталось ни зрения, ни слуха, я бы все равно знала, что совершается чудовищная жестокость.
Вряд ли у Герлинды был хоть кто-то, кто бы ее любил и подбадривал. А еда не наркотики, от нее нельзя воздерживаться полностью. Все мы должны есть. Удавался ли бы мне самоконтроль, если бы моим грехом было чревоугодие? Я не могла себе вообразить, что принимаю небольшую дозу наркотика и останавливаюсь. Для меня это было устроено по принципу «всё или ничего».
Доставив дочь на сцену, Кобал прошел к своему столику; по дороге «братья»-повелители хлопали его по спине и хвалили за умение обращаться с людьми.
Теперь Герлинда стояла на сцене и тихо всхлипывала.
Рахав с издевкой сказал ей:
— Хватит тут нюни распускать. Твой отец проявил достаточно заботы о тебе. Он уже много лет назад тебя предупредил, дошел даже до того, что обратился к медикам. Тебе же и операцию делали, так?
Герлинда кивнула и испустила душераздирающий сдавленный крик, который, похоже, изо всех сил сдерживала, пока он не вырвался. Я сжала зубы и несколько раз сглотнула и поморгала — глаза щипало.
— Так в чем тогда проблема? — Рахав перешел на крик. Его французский акцент усилился настолько, что стало трудно разбирать слова, а из губ у него вылетали брызги слюны. — Ты даешь своему аппетиту слишком много воли, он заставляет тебя изменять нашему делу. Неумеренность — это для людей. Не для испов. Вашему племени не положено искать радости и утешения! Вы ничто!
Рахав слегка кивнул Фарзуфу, и тот взял в руки маленький круглый столик, стоявший возле сцены. На столике было три тарелки, на каждой — варианты еды: кусок шоколадного торта, гамбургер, ломоть лимонного пирога с безе. Фарзуф поставил столик перед Герлиндой, сошел со сцены и сел на свое место. Соседи шумно его приветствовали.
— Так как ты всю жизнь обжиралась, мы даруем тебе милость и позволяем уйти из этой жизни с помощью пищи. Тебе повезло, испа, у тебя есть выбор. Две из трех вкусностей отравлены смертельными ядами. Один яд убьет тебя быстро. Другой обещает боли, рвоту, кровотечения, и ты будешь мучиться, пока у тебя не окажутся разъедены все внутренности. — Рахав помедлил, давая всем время, чтобы усвоить зловещий смысл сказанного. — В еде на третьей тарелке яда нет вовсе. Если ты выберешь еду, которая не отравлена, то получишь еще год на исправление.
Нет. Они не могли этого сделать. Мой отец и трое его соседей по столику наблюдали за происходящим с вежливым равнодушием, не болтали и не смеялись с остальными. Я хотела, чтобы отец это остановил; он, видимо, почувствовал мой взгляд, потому что повернул голову и посмотрел в мою сторону. Из его карих глаз ко мне полетело полное злости предостережение — не говори ни слова!
У меня задрожала челюсть, и я прикусила нижнюю губу. А отец повернулся назад к сцене.
— Что же это будет, Герлинда? — Рахав взмахнул рукой над тарелками. — Умрешь ли ты быстро, или тебе предстоит корчиться от боли, пока яд пожирает стенки твоего желудка? — Он с улыбкой взглянул на торт. — Смерть от шоколада. Готов спорить, ты и не мечтала о таком сладостном конце.
— Возьми шоколад! — закричал кто-то из повелителей, и вот уже весь его столик выкрикивал свои варианты, как будто на игровом шоу.
Чувствуя сильную тошноту, я в странном оцепенении сползла на самый краешек стула. У Герлинды была надежда — она могла выбрать неядовитую пищу. Я хотела переглянуться с друзьями, но не могла оторвать глаз от сцены. Отец наклонился на стуле немного вперед и почесывал двумя пальцами щеку. Он украдкой бросил на меня быстрый взгляд, а пальцы продолжали двигаться вверх-вниз, неестественно. Два. Два. Сигнал. Его глаза опять метнулись ко мне, а затем — к столику с едой.
Вторая тарелка не отравлена! Отец знал о моей способности, отличавшей меня от остальных испов. Я умела мысленно влиять, и больше никто из повелителей об этом не знал. Никто меня не заподозрит. Я надеялась, что до сцены достаточно близко.
— Пора выбирать, — промурлыкал Рахав. Повелители разбились на группы, и каждая скандировала свой вариант, а духи-демоны над нашими головами прыгали, предвкушая удовольствие. — Что же ты выберешь, Герлинда? Какой вкус станет последним на твоих губах перед тем, как ты встретишься с нашим высокочтимым владыкой?
Она сломалась и лишь мотала туда-сюда головой, с плачем повторяя — Nein, nein, nein.
— Вторая тарелка, Герлинда, — мысленно приказала я ей. — Возьми гамбургер!
— Выбирай же, а не то я выберу за тебя, — сказал Рахав, которому надоело слушать вопли Герлинды; они уже сделались совсем неразборчивыми. — Догадываешься, что это будет?
Герлинда с трудом подняла вилку и, трясясь всем телом, воткнула ее в лимонный пирог. Нет! Повелители, которые болели за пирог, радостно закричали, остальные засвистели и зашикали.
— Давай же, chérie. — Рахав улыбнулся. — Кушай с удовольствием. А мы с удовольствием посмотрим.
— Не пирог, Герлинда! Нет! Бургер! Он не отравлен! — Я так навалилась на столик, что он поехал, и я чуть не упала вперед. Герлинда со стуком уронила вилку, прижала пальцы к вискам и зажмурилась.
— Хорошая девочка! — сказала я ей. — Вторая тарелка. Вот эта.
Тяжело дыша, она взяла бургер, и Рахав нахмурился. Болельщики пирога злобно взвыли, а болельщики бургера издали победный клич.
Герлинда поднесла бургер ко рту — выражение лица у нее было при этом такое, как будто это живая крыса. Сделала глубокий вдох, взяла себя в руки. И откусила.
Весь зал замер. Она жевала и жевала, наклонившись над столиком. Надкушенный бургер она положила обратно на тарелку и время от времени прикрывала рот рукой, чтобы не выплюнуть еду. Потом проглотила то, что было во рту, и, тяжело дыша, положила обе руки на столик.
Прошла, казалось, вечность, и наконец, Герлинда выпрямилась и подняла подбородок. Она не глядела ни на кого из повелителей — только прямо перед собой. Она выжила.
Когда это стало понятно, среди повелителей поднялась буря недовольства — их лишили зрелища, на которое они так рассчитывали! Они вскакивали с мест, трясли головами, что-то выкрикивали друг другу. Я села в нормальное положение и закусила губу, чтобы не улыбаться. Мы это сделали!
Рахав поднял руку, призывая других повелителей к тишине. Они успокоились и переключили внимание на сцену. Рахав снова сцепил руки за спиной и медленно описывал круг около Герлинды.
— Считаешь, что ты умная девочка? Или что тебе просто повезло? А? — Она не отвечала, лишь по-прежнему смотрела прямо перед собой невидящими глазами. Рахав приблизился и встал с ней рядом.
— Тебе ведь обещали год, верно? — Герлинда молчала. — Жаль только, что мы не отличаемся честностью.
Он просунул руку за спину, вытащил пистолет с глушителем и приставил ей к виску. Зал затих, но радость повелителей и духов была почти осязаемой. Герлинда зажмурилась, рука Рахава, лежащая на спусковом крючке, напряглась.
— Нет!
Мой внезапный бунт поразил меня саму не меньше, чем любого другого, кто был в тот момент в зале. Я в ужасе прижала к губам пальцы обеих рук, а все головы повернулись к нам. Мои друзья словно окаменели и смотрели прямо перед собой. Я опустила руки, понимая, что прятаться поздно. Я сама себя обрекла.
— Кто дерзает возвысить свой голос на этом священном собрании? — произнес Рахав.
Я поднялась, держась за край стола, и лишь молилась, чтобы друзья не повторили мою ошибку и сумели промолчать.
— Это моя. — Отец тоже поднялся, на его мрачном лице читалось напряжение и раздражение. — Она еще только учится. Мне следовало лучше ее подготовить. Наши обычаи непривычны ей.
— Быть может, и так, брат Белиал, — ответил Рахав, — но за вмешательство и неподчинение девчонок необходимо проучить.
— Согласен. И позабочусь об этом. Прошу тебя, давай закончим это собрание и вернемся к делам, которые ждут нас там, снаружи. — Он показал вверх, в сторону города, а потом повернулся в мою сторону и смерил меня свирепым взглядом. — А ты сядь, и держи рот на замке.
Я села.
— Брат, это не по протоколу. — Рахав говорил сварливо, как испорченный ребенок, которому хотят что-то запретить. — За такие нарушения, как это, полагается карать немедленно.
— При всем моем почтении, Рахав, — произнес мягкий женский голос, и все повернулись к Иезабет, — мы могли бы следовать здесь протоколу в прежнее время, когда в нашем распоряжении имелись тысячи исполинов. Сейчас их слишком мало, и мое мнение таково, что вопрос о наказании ослушников следует оставить на личное усмотрение повелителей. Кобал решил, что его дочь должна быть покарана публично, — честь ему и хвала. Белиал желает разобраться со своей частным образом — предлагаю разрешить. Убеждена, что ее страдания будут соразмерны преступлению. Сделаем Белиалу такую поблажку? В конце концов, это ведь первый его потомок.
Рахав зарычал на нее, после чего обратился ко всем:
— Ставлю вопрос на голосование. Кто за немедленное наказание этой девчонки?
Все повелители, кроме отца и его соседей по столику, подняли руки. Восемь «за», четверо «против». Мы проиграли. Страх внутри меня свернулся кольцами. Отец обвел взглядом остальных повелителей, хрустнул шейными позвонками, затем костяшками пальцев. Его челюсть ходила из стороны в сторону. Я горько раскаивалась в своих действиях, из-за которых он теперь должен через все это пройти.
Во время форума я в какой-то момент поверила, что сумею все это пережить. Но недооценила силу, с которой всё во мне сопротивлялось молчаливому соучастию. Мое сердце было нежным и ранимым, но даже сейчас я отказывалась считать это слабостью.
— Дочь Белиала, выйди вперед. Немедленно. — Взгляд Рахава вонзился в меня, провоцируя на новую дерзость, — возможно, невиданную на форумах.
Не чувствуя собственных ног, я поднялась и пошла. Мелькнула слабая мысль: интересно, со стороны я выгляжу такой же смешной, какой сама себе кажусь? На мозг обрушилась лавина скрипучих голосов — сотни демонов надо мной шептали хором, и это было похоже на шум ветра в высохших деревьях.
Я подошла к сцене со стороны отцовского стола, стараясь держаться как можно дальше от Фарзуфа. Не помогло. Когда я поднималась на сцену, чтобы встать рядом с Герлиндой, Фарзуф театрально кашлянул, издал звук, как будто давится, и помахал рукой у себя перед носом. Король драмы.
— Во имя ада, Белиал! Она у тебя все еще девственница! — Повелители от изумления разом раскрыли рты.
Отец встал, оперся о стол твердыми, как камень, кулаками и с еще более каменным лицом предложил Фарзуфу не лезть не в свое дело. При этом он использовал несколько очень красочных выражений, так что я получила определенное представление о его жизни среди закоренелых преступников.
— Ты что, думаешь, я не знаю, что она девственница? Да, девственница, и только потому, что я ей так приказал. Это способ воздействовать на мальчишку, который оказался трудным случаем. Сейчас она на пути к тому, чтобы его одолеть, и избавится от девственности сразу, когда завершит начатое. Все зафиксировано в моих отчетах шефу, так что захлопни свою пасть.
— От нее ужасно воняет, — сказал Фарзуф.
— Потерпи.
— Эта девственность — она ведь совсем не нужна, чтобы соблазнять мужчин, — заспорил Фарзуф. — От начала времен женщины успешно обманывали мужчин насчет своей девственности, и те им верили.
— Хватит! — прикрикнул на него Рахав.
Он оттолкнул назад Герлинду, крикнув ей, чтобы убиралась с дороги, и прежде, чем я успела отвернуться, ударил меня по уху, так что я покачнулась, согнулась и, чтобы не упасть, уперлась руками в пол. В ухе звенело, в голове стучало, но я медленно поднялась на ноги. Глаза я опустила в пол, боясь увидеть кровожадность у него во взгляде.
Я заметила, как поднимается рука Рахава, и напряглась. Он ударил с другой стороны, и на этот раз я устояла, но коротко вскрикнула от острой боли в ухе. Часто дыша, я выпрямилась и сжала опущенные руки в кулаки.
Рукоятка! Отец сказал, что подаст мне знак, если понадобится ее использовать. Он сидел с убийственным выражением на лице, но неподвижно, поэтому я тоже замерла.
Рахав подошел ко мне и положил на столик свой пистолет.
— Возьми.
Он серьезно? Один-единственный взгляд в его бешеные глаза сказал мне, что да. Я подняла пистолет, рука у меня дрожала. Он был тяжелее, чем казался с виду. Я держала его перед собой.
— Чтобы скомпенсировать урон, который ты нанесла нам, нарушив ход собрания, сейчас ты завершишь для нас этот пункт повестки.
Я попробовала сглотнуть, но в горле пересохло. Рахав отступил на шаг и указал на Герлинду.
— Ты убьешь ее собственноручно.
Тело среагировало мгновенно — моя голова заходила из стороны в сторону. Нет. Нет. Нет.
— Рахав. — Голос моего отца звучал еще ниже, чем обычно. Но Рахав лишь улыбнулся. Он знал, что придумал идеальное наказание, и беспокойство Белиала только увеличивало его удовольствие.
— Или ты убьешь ее и останешься жить, или умрете вы обе. — Он хмыкнул. Несколько повелителей засмеялись, сначала тихо, потом громче, потом так, что у меня зазвенел череп.
— Сейчас ты будешь повиноваться мне, дочь Белиала. Подними пистолет.
Мы с Герлиндой посмотрели друг на друга — впервые с того момента, как я поднялась на сцену. В глазах у нее не было надежды. Она считала, что я убью ее, чтобы сохранить себе жизнь.
— Брат Рахав, — крикнул кто-то из повелителей, бросая ему другой пистолет. Рахав поймал этот пистолет и приставил дуло к моему лбу. Я не дышала. Вот оно. Я умру, а мой несчастный отец и друзья будут это видеть и ничего не смогут сделать.
Лишь один мог сейчас меня спасти. Пожалуйста, помоги мне.
— Последний шанс, — злорадно провозгласил Рахав, щелкая затвором.
С той стороны зала, где сидели мои друзья, послышался звук, как будто отодвигаются стулья. Но никто не успел туда посмотреть, потому что в конце зала загорелся фонарик — нет, прожектор. Все головы повернулись на слепящий свет.
Несмотря на растерянность и любопытство, мое сознание вернулось к шуму, который я услышала. Я оторвала глаза от света, — он делался все ярче, — и увидела, что Копано и Каидан стоят. В руке Каидана сверкнул нож.
— Сядьте, — приказала я им в панике. Оба колебались, и Копано наконец сел. А Каидан остался стоять и поймал мой взгляд. Я умоляла его глазами, но он отказывался подчиниться. Тем временем свет нарастал, озаряя комнату и отвлекая всех, кто мог бы заметить наш безмолвный диалог.
Повелители — даже мой отец — стали заслонять от света глаза, рука Рахава, в которой он держал пистолет, опустилась.
— Пожалуйста, сядь, — я не командовала Каидану, а умоляла его. И на этот раз он послушался.
Внезапно на меня, как волна, снизошел мир, разглаживая морщины тревоги и страха в моей душе.
В стене зала уже зияла — нет, ослепительно сияла — огромная дыра, и из нее вышел ангел, за ним другой, потом еще и еще, пока их ряды не заполнили все свободное пространство зала. Это были не добрые ангелы, охраняющие людей, а ангелы-воины, носители справедливости, при оружии, которое сверкало тем же блеском, что и рукоятка — наследство сестры Рут. Их волосы разной длины, струясь, ниспадали на огромные белые крылья. В этих ангелах все было яростным и неземным, стойким и благородным. Я едва дышала.
Повелители больше не гикали и не улюлюкали, а, спотыкаясь, бросились к сцене и прижались к ней спинами. Духи-демоны, стараясь сделаться как можно более плоскими, прижимались к потолку и шипели, как коты перед дракой.
— Ч-ч-что… — Рахав заметил, что заикается, выпрямился и начал снова. — Как вы смеете сюда являться?
— Мы идем туда, куда посланы, — ответил ему ангел, который стоял в центре.
— Да-да, конечно, — выплюнул Рахав. — Своего ума у вас ведь нет. А чего вы хотите?
— Ты не убьешь дочь Белиала.
В зале воцарилась гробовая тишина. А мое сердце заликовало.
— Исполины никогда не были вашей заботой. Они наши!
— Ничто на земле не твоё, слуга тьмы.
От злости Рахав сделался красным, как свекла, в углах рта показалась пена.
— Вашему племени не положено вмешиваться в наши дела! Нам даровано право испытывать род людской и поддерживать порядок в собственных рядах.
— Ее время, — ангел посмотрел на меня, — еще не пришло. — Она станет испытанием для многих душ.
Повисла тяжелая тишина. А потом Рахав улыбнулся.
— Отлично. Для нее, — он махнул пистолетом в мою сторону, — еще не время. А для нее — в самый раз. — И прежде чем кто-нибудь успел его остановить, он прицелился в лоб Герлинде и выстрелил. Раздался тошнотворный треск, хлынула кровь, я закричала. Герлинда стала медленно оседать и рухнула на пол. Из тела вырвался дух, его тут же подхватила и унесла прочь пара демонов-легионеров.
Пистолет, который был у меня в руке, со стуком упал на пол, и я опустилась на корточки. У меня не было сомнения, что Рахав, вопреки приказанию ангела, попробует убить и меня, поэтому я стала нащупывать у своей лодыжки рукоятку. Коснулась рукой кожаной кобуры, начала открывать.
Ангелы, полные праведного гнева, одновременно двинулись к сцене. Никто из повелителей не осмелился пошевелиться. Рахав, спотыкаясь, отступил, и несколько ангелов окружили меня кольцом, защищая.
Один из ангелов, с длинными волосами, заметил, что я делаю, и бросился вниз, другие загородили его от посторонних глаз.
— Дитя, — шепнул он мне, — тебе не следует нынче ночью открывать Меч Справедливости.
Этот голос пролился бальзамом на мою душу. Освободившись от бремени страха, побуждавшего меня защищаться, я отпустила рукоятку и выпрямилась во весь рост, потрясенная, но странным образом успокоенная.
Все ангелы устремили взгляды на Рахава. Смертоубийство, свидетелями которого они только что стали, поразило их и оскорбило. Предводитель, стоявший в центре, похоже, боролся с собой, желая не больше не меньше как нарушить приказание и расправиться с Рахавом здесь и сейчас.
— Когда-нибудь, — пообещал он Рахаву. Они поглядели друг на друга глазами, полными ненависти, и ангелы стали один за другим входить обратно в свет и исчезать в нем. Когда ушел последний ангел, свет пропал. В зале опять воцарилась тьма, и повисло напряжение, которое, казалось, можно было пощупать пальцем.
— Когда-нибудь мы вернем себе то, что нам принадлежит, — весь кипя, прошептал Рахав и повернулся к моему отцу. — Накажешь ее так, чтобы она была на волосок от гибели! А теперь забери своего грязного отпрыска с глаз долой! Вы все! Убирайтесь!
Тут начался ад кромешный. Я спрыгнула со сцены и побежала забрать куртку, и со всех сторон исполины вскакивали, хватали вещи и убегали, сшибая по дороге стулья, а иногда и друг друга. Друзья смотрели на меня, не веря в происходящее, по их лицам было понятно, что они страдали сегодня ровно в той же мере, что и я. Даже Джинджер выглядела измученной. А самым ужасным были опустошенные стеклянные глаза Каидана.
Я заметила это за те доли секунды, которые прошли, пока Каидан не сфокусировал зрение. Что-то сломалось у него внутри, когда он увидел меня там, на сцене.
Кто-то взял меня за локоть. Отец.
— Вон отсюда, — зарычал он, пихая меня в сторону других исполинов, спешно покидающих зал. Джинджер схватила Марну за руку, и они помчались бегом, Блейк не отставал. Отец подтолкнул меня вперед, и мы вклинились в толпу.
Я оглянулась в поисках Каидана — мне надо было с ним проститься. Отец покачал головой. Среди общего безумия я сумела встретиться взглядом с Копано, и беспокойство в его глазах отозвалось во мне болью.
Пока я, зажатая в давке, поднималась по узкой лестнице и проходила через неосвещенное фойе, отец не отпускал меня и продолжал подталкивать в спину. А я не оставляла попыток заглянуть за его мощный корпус, стремясь во что бы то ни стало отыскать глазами идущего сзади Кая.
И я его увидела — он сумел к нам пробиться. Чувствуя на талии крепкую отцовскую хватку, я протянула назад руку, и на ней сомкнулись теплые пальцы Каидана. Наши взгляды встретились. В его темно-голубых глазах было отчаяние, терзавшее мне душу.
— Хватит! — отец грубо выругался и оттащил меня. Я вскрикнула. Мы вырвались в морозную ночь, отец помахал ожидающему такси, открыл дверцу и швырнул меня внутрь. Затем объяснил водителю, куда ехать, бросил мне на колени деньги и сказал:
— Прямо в отель. Разберусь с тобой позже.
Дверца захлопнулась, водитель нажал на газ.
— Что случилось в этом клубе? — спросил он меня. — Пожар, что ли?
Я не могла ответить, потому что, повернувшись на сиденье, смотрела на Каидана. Он стоял на краю тротуара, положив руки на голову, и глядел, как я уезжаю. От его губ шел пар, похожий на дым.
