Через дорогу от гостиницы была крохотная прачечная-самообслуживание с пятью стиральными и пятью сушильными машинами, в которые надо было опускать монетку. Я провела вторую половину дня за стиркой, а Каидан пошел в гостиничный спортзал. Чтобы я не пропустила звонок из монастыря, он отдал свой телефон мне. Я сидела в одиночестве на стульчике, глядела на крутящуюся сушилку и размышляла.

Когда мы вернулись в гостиницу, я спросила Каидана, подслушивал ли он мой разговор с отцом, пока ждал у тюрьмы. Он ответил, что как только приехал, немного послушал, чтобы убедиться, что со мной все в порядке, — и я вполне ему верила.

Я подробно передала ему всё, что сказал отец. Каидан слушал, не перебивая, и лишь изредка подавал односложные реплики. Не сказал даже «А что я тебе говорил?» по поводу последней части.

Сушилка, наконец, закончила работу, я подошла к ней и стала по одной вынимать и складывать вещи. Внезапно чьи-то руки обняли меня сзади за талию. Я подскочила и громко взвизгнула от неожиданности.

— Это всего лишь я, дорогая, — пробасил Каидан у меня над ухом. — Ты прямо сама домовитость. А готовить тоже умеешь?

Я оперлась обеими руками о край сушилки, чтобы удержать равновесие. Машина была еще горячая.

— Ой, Кай, нельзя же так! — Я чувствовала, как его нос и губы касаются моих волос. Зачем он все это со мной делает? Просит не романтизировать его, а потом как подойдет да как начнет тыкаться сзади носом!

У меня подкашивались колени, и я была в полном замешательстве. Чего мне на самом деле хотелось, так это зажмуриться и упасть назад в его объятия, на мгновение представив себе, что мы вместе. Но где-то внутри меня жила сила, более мощная, чем влечение тела, и я удержалась. Нет, я не буду одной из его одномоментных девочек.

— Если ты не собираешься стать моим парнем, то не должен меня так хватать.

Я думала, он обидится, что я его гоню, и отстранится, но Каидан не сделал ничего подобного, а пробубнил мне прямо в волосы:

— Испам не положено вступать в отношения, особенно друг с другом.

— А мы никому не скажем, — произнесла я в пустоту перед собой и закрыла глаза. — Только мы с тобой и будем знать.

— Это невозможно. — Его отказ прозвучал тихо и деликатно, но твердо.

Тогда я, вооружившись той же самой силой, сняла его руки со своей талии и отпустила их. Секундой позже он ушел. То огонь, то лед, снова и снова.

Это невозможно. Я прислонилась к сушилке, тяжело дыша и чувствуя ее жар. В кои-то веки мои глаза оставались сухими.

В глубине сердца я знала, что шанса нет. Конечно, нет. Он не говорил, что не хочет быть со мной, — только, что это не разрешается. Я попробовала за это ухватиться — нет, не надо. В чем бы ни заключалась причина, никакого «мы» не будет, даже втайне от всех. Да и не получится сохранить от всех такую тайну. Чем скорее я приму это как данность, тем лучше.

Я схватила стопку сложенной одежды и пошла в номер.

Каидан сидел на своей кровати и смотрел телевизор. На меня он не оглянулся. Его вещи я положила на комод, а свои стала складывать в сумку. На дне ее, оказывается, лежала та самая красная футболка, которую он мне одолжил, когда я пришла к нему домой. Я достала футболку и присоединила к его вещам.

Чем бы теперь заняться? Я задумалась. На полу стояла моя школьная сумка, набитая книжками из списка на лето продвинутой программы по английской литературе. Патти уговорила меня взять их с собой. Я подняла сумку с пола и водрузила на кровать.

— Что это у тебя? — спросил Каидан.

Значит, он решил вести себя так, как будто ничего не случилось? Хорошо, подыграю ему.

— Английский. — Я положила перед собой на кровать сборник американской поэзии и тетрадку. Каидан выключил телевизор, подошел ко мне, растянулся во весь свой немалый рост поперек кровати, взял книжку и раскрыл.

Вот нахал.

И тут во мне забрезжила болезненная догадка. Может быть, он не притворяется, что это для него ничего не значит. Может, правда, не значит. А почему вдруг должно значить? Наверняка многие девушки, намного более обольстительные, чем я, уговаривали его обменяться с ними клятвой верности, и всем он отказал. С чего это я решила, что мой случай особый? Из-за того, что мы владеем общей тайной, касающейся наших родителей, и умеем усиливать восприятие?

Говорят, нельзя потерять то, чего у тебя никогда не было. Но я потеряла. И разочарование причиняло мне боль.

Я нашла возле изголовья незанятый уголок, забралась туда и села, скрестив ноги. Меня совершенно измучила коса. Я перекинула ее через плечо, освободила от резинки, расплела, помассировала кончиками пальцев уставшую кожу под волосами. Потом запустила пальцы в сами волосы, волнистые после косы, и медленно повела вниз, аккуратно разделяя попадающиеся узелки. Каидан издал странный горловой звук, потом кашлянул. Я взглянула в его сторону — он старательно изучал книжку. Его глаза скользнули по мне и вернулись на страницу. Что это с ним?

Я почувствовала обиду и порадовалась, что теперь умею прятать цвета. Нарочно громко раскрыла тетрадь, вытащила верхний листок с заданиями. И на первом же вопросе тихо зарычала.

— Что случилось? — подал голос Каидан.

— Такие вопросы невыносимы! «Опишите мнение автора о смерти, высказанное в строчках с восемнадцатой по двадцать первую». Это же стихи, плач в голос! Красота поэзии в том, что для разных людей в разное время она может значить разное. А от нас — ну, ты знаешь, — ждут одного конкретного так называемого правильного ответа, собственные мысли не засчитываются. Недопустимо так препарировать поэзию!

Я возмущенно отбросила листок и вдруг почувствовала на своей щеке руку Каидана. Оказывается, я так разгорячилась во время своей гневной тирады, что даже не заметила, как он сел. Сердце колотилось как бешеное. Я повернулась к Каидану — глаза его пылали, а знакомый аромат апельсиновой рощи звучал ярче обычного.

— Серьезно, — прошептала я, не в силах отвести взгляд. — Ты снова строишь мне постельные глазки.

Мы одновременно потянулись друг к другу и встретились на полпути. Его губы, такие же горячие, как глаза, пронзили меня током желания. Он нежно раскрыл мои губы своими, и я ощутила, как нас обоих красным шелком охватывает со всех сторон страсть, все крепче притягивая друг к другу. Внутренняя борьба во мне велась довольно нерешительно, и я придвинулась ближе к Каидану, а тетрадка и листки полетели на пол.

Он оставил мои губы и стал жадно целовать, спускаясь все ниже по шее. Ощутив на коже его горячее дыхание, я застонала, и это послужило ему сигналом. Он тут же оказался на мне, и меня охватила незнакомая жажда. Я заглушила тревожный шепот сердца и через голову стянула с Каидана футболку. Теперь его гладкая смуглая кожа была повсюду и источала жар. Он расстегнул мою блузку, я выпуталась из нее и сбросила ее на пол, к тетрадке, а маечку, снятую через голову, он тем временем запустил в другой конец комнаты. Наши губы вновь соединились, кожа касалась кожи, но мы стремились стать еще ближе. Он отвел губы, ровно настолько, чтобы можно было говорить.

— Во сколько позвонит Патти?

Я, извернувшись, взглянула на часы, а Каидан уже целовал мою ключицу.

— Через час с небольшим, — ответила я шепотом.

— Нам может просто-напросто не хватить времени.

Одним плавным движением он развернул нас обоих так, что я оказалась сидящей у него на коленях, обнимая ногами его тело. Моя кожа вспыхивала от прикосновений крепких рук Каидана и — на контрасте — мягкой нежности моих распущенных волос. Я не успела опомниться, как его губы — само совершенство — пробежались по плечам, стянули вниз бретельки лифчика и чутко прикоснулись к груди — не слишком слабо и не слишком сильно, а ровно так, как мне хотелось. Я откинула голову в его подставленную ладонь, прижалась бедрами к мускулистому торсу и была вознаграждена глубоким рычанием.

Он так же плавно перевернул нас снова. Теперь его губы находились чуть ниже ключиц. Я вплела руки в его густые волосы, а он, спускась все ниже, покрывал поцелуями мою кожу. Постепенно его губы прожгли себе дорожку к поясу моих шорт, и к этому моменту я уже хватала воздух ртом. Он расстегнул кнопку, коснулся языком моей чувствительной кожи и издал могучий мужской рык, от которого я задохнулась, и прошептал:

— Дорогая, пора меня остановить. Скоро я тебя совсем раздену, и тогда — можешь мне поверить, — будет поздно.

Мое тело одолевало разум, и силы были неравны. Я не могла думать — только чувствовать его запах, вкус, видеть его, слышать и осязать.

Надоедливый шепот из глубины сознания повторился, но теперь к нему добавилось и кое-что еще, что до сих пор мне удавалось удерживать на самом дне сознания. Демоническое сомнение.

Мы обречены с рождения. Зачем же мне тогда соблюдать правила, которые все равно ко мне не относятся? Почему бы не взять от жизни все, что можно, за отпущенное мне время? Фарзуф с его требованиями здесь совершенно ни при чем, а что действительно важно — так это то, чем мы с Каиданом стали друг для друга.

— Нет, Кай, — ответила я, выгибая спину навстречу его горячим пальцам. — Не останавливайся.

Его лицо снова приблизилось к моему, наши губы соединились и двигались согласно и неистово. Я отпустила его волосы и провела ладонями по его твердой груди, потом к рельефному прессу, обвила руками талию, пробежалась вверх по спине и крепко притянула его к себе. Невозможно было поверить, что это происходит. В крови бурлили волнение и страх.

И тут… все кончилось.

Он пробормотал что-то, что я не расслышала, и покачал головой. Я снова привлекла его к себе, но он поймал у себя за спиной мои руки за запястья, перенес вперед и стал удерживать их между нами. Тогда я попробовала прижаться к нему бедрами — и натолкнулась на сопротивление. Что происходит?

— Мы не можем, — еле слышно прошептал он.

— Кай? — Он оттаскивал себя от меня, и это была почти непереносимая мука.

В последней отчаянной попытке стать снова ближе я дотронулась до него рукой, но он словно окаменел.

— Дьявол! Энн, пожалуйста! Не. Шевелись.

Я лежала неподвижно, тяжело дыша и глядя в темно-голубые глаза Каидана, пока он не оторвал взгляд и не перекатился к краю кровати.

Потом он поднялся, отошел — чудовищно далеко, — застонал, запустил обе руки в свою шевелюру, сжал в кулаки и стал ходить по комнате, дергая себя за волосы то в одну, то в другую сторону. Кроваво-красный значок у него на груди бился так же тяжело, как мое сердце.

Я села в кровати, вдруг осознав, что кожа у меня разгоряченная, а воздух в номере прохладный. Схватила подушку, крепко обняла ее и прижала к груди. Каждый квадратный дюйм моей кожи, которого коснулись его губы, пылал как огонь.

Меня словно вымели, и жар превратился в лед. Говорить, что он не станет моим парнем, — это еще куда ни шло. Но такое?

— Ты меня не хочешь.

Не стоило мне говорить таких жалких слов. Он опять застонал, на этот раз громче, присел на корточки на полу и уперся закрытыми веками в крепко сжатые кулаки. Ему явно было очень больно. Хотелось дотронуться до него, но я знала, что делать этого нельзя.

— Не смей. — Его голос звучал хрипло. — За всю жизнь мне ничто не давалось труднее.

Он снова поднялся во весь рост и показался мне невероятно огромным.

Я прошептала:

— Не понимаю.

— Ты не сделала ничего плохого, поняла? — В его голосе звучали нотки отчаяния. — И пусть тебе даже на миг не приходит в голову, что я тебя не хочу.

Тут у него из горла вместо слов вырвался рык, и он прижал кулаки костяшками ко лбу. Потом заговорил снова:

— Это не должно быть так.

— Как — так?

— Без обещания. В гостиничном номере.

— Так пообещай.

Его лицо напряглось, он сокрушенно развел руками и заорал:

— Не могу! И не отберу у тебя девственность. Отобрал бы — ты бы жалела.

Он отвернулся и прислонился лбом к стене. Затем, все еще задыхаясь, сполз вниз, повернулся, сел на пол, уперев локти в колени, и закрыл лицо ладонями.

До меня стал постепенно доходить смысл случившегося. Мы так сблизились, а Каидан отказал себе. Ради меня. Он совершил первое в своей жизни самопожертвование. Ради меня. Он отверг своего отца — демона. Ради меня.

Куски целого с грохотом встали на места, и сквозь меня потоком хлынула бурлящая энергия. Господи! Я люблю его, и ничто ни на земле, ни в небесах, ни в преисподней меня не остановит!

В тот самый момент, когда я сделала это потрясающее открытие, Каидан поднял лицо и взглянул на меня. А моя эмоциональная защита была снята. Заметив, что Каидан смотрит, я быстро спрятала ауру, но опоздала — он увидел. Я затаила дыхание в ожидании его реакции. А он молча закрыл глаза и опустил голову на грудь. Вовсе не об этом я мечтала.

Я занялась своим чувством к Каидану, таким огромным, что мне трудно было его не то что спрятать, а даже просто вместить в себя. Теперь, осмыслив эмоцию, я поняла, какая она всеохватывающая. Закрыла глаза и спрятала ее, тщательно собрав все ошметки силы воли, какие во мне нашлись.

Я поднялась и, не отпуская подушку, быстро сходила за маечкой, которая валялась на телевизоре. Потом, отбросив подушку, натянула через голову маечку и застегнула шорты. Мне надо было уйти из номера — прогуляться, прочистить голову и позволить Каидану побыть наедине с собой.

Но тут зазвонил телефон. Вот так так!

Каидан не шевелился, поэтому я подошла к ночному столику, где лежала трубка, посмотрела на номер, с которого пришел звонок, и мое сердце пустилось вскачь. Непослушными от волнения пальцами я взяла трубку со столика и нажала зеленую кнопку.

— Алло?

— Мисс Уитт? Это сестра Эмили.

— Она проснулась?

— Мне очень жаль, дочь моя. Сестра Рут отошла к Господу.

Что? Мне стало дурно, и я тяжело осела на кровать. Глубокое чувство потери до краев заполнило мою душу.

— Нет, — прошептала я.

— Боюсь, что да. Несколько лет назад она составила завещание, по которому все ее имущество должно отойти вам. Я просмотрела ее вещи и, кроме одежды и Библии, нашла только одну маленькую коробочку. Вы можете приехать за ней в монастырь?

— Да. Выезжаю.