Глава шестнадцатая
Скорбящие небеса
Я проснулась при первом проблеске зари и лежала, слушая ровное дыхание спящего Каидана. Хорошо, что этот день, наконец, наступил. Вечером с ним так или иначе будет покончено.
Я тихонько прошла в ванную, приняла душ, потом надела лучшее, что было у меня с собой, — шорты цвета хаки и желтую блузку на пуговицах, под которую была поддета белая маечка. Вытерла волосы полотенцем, стараясь одновременно настроиться на позитивный и миролюбивый лад.
Когда я вернулась, Каидан лежал на спине, сомкнув руки на животе, и выглядел еще не вполне проснувшимся.
— Я заказал нам завтрак в номер, — пробормотал он сонным голосом, который звучал еще ниже обычного.
— Спасибо.
Я села и принялась расчесывать влажные волосы, распутывая мелкие узелки. Каидан наблюдал за мной, но я слишком нервничала по поводу предстоящего посещения тюрьмы, чтобы стесняться. Потом я заплетала косу, и пока я это делала, он тоже не спускал с меня глаз.
Принесли завтрак. Я пару раз откусила от вафли и заставила себя проглотить полстакана яблочного сока. От волнения аппетит совсем пропал.
Каидан смотрел в окно на грязную улицу. Я подошла и встала рядом. Провела рукой по шершавой скуле:
— Ты оброс.
Он взял мою руку, прижал к своей щеке и на мгновение закрыл глаза. Потом открыл — и я вздрогнула, увидев его взгляд, полный невыносимого отчаяния. В следующее мгновение Каидан отпустил меня, повернулся к окну и скрестил руки на груди. Я сглотнула, ничего не понимая, собралась тоже отвернуться, но тут он заговорил.
— У меня есть кое-что для тебя.
Он вынул руку из кармана, разжал кулак. На его ладони лежала та самая чудесная цепочка с бирюзовым камешком, которая так восхитила меня в Нью-Мексико. Я глядела и не верила своим глазам.
— Я, — сказал Каидан, — увидел, как ты ее рассматриваешь, и решил, что она тебе понравилась.
Нет, нет, только не слезы. Пожалуйста, без дурацких слез. Я сморгнула их, думая, как мне неохота смывать косметику.
— Я что, расстроил тебя?
— Нет! Ни в коем случае. Я просто удивилась. Никак не могу поверить… То есть, она мне очень нравится. Никто никогда ничего подобного мне не дарил. — Я насухо вытерла глаза и надела цепочку.
Он неслышно выругался, резко откинул волосы со лба и отвернулся.
— Это было ошибкой.
— Нет, — я схватила его за плечо. — Не было.
— Не вкладывай в это смысл, которого здесь нет. Было бы ошибкой меня романтизировать.
— А я и не романтизирую. Это был прекрасный жест. Вот и все.
Так я пыталась его успокоить, хотя вовсе не была уверена, что права. Разберусь с этой бурей эмоций позже. Сейчас мне предстоит свидание с демоном.
Мы сидели на парковке Федерального исправительного учреждения Южной Калифорнии. Другие посетители тоже сидели, как и мы, в своих машинах, а самые нетерпеливые стояли возле входа. За пять миль до тюрьмы мы перестали разговаривать на случай, если мой отец подслушивает.
Я хваталась за живот, который урчал от голода. Каидан мягко меня упрекнул:
— Ты должна была хоть что-то съесть.
— Не могла.
Я посмотрела на часы — пора.
Вокруг захлопали дверцы автомобилей — открылся вход для посетителей.
— Вставай, — сказал Каидан.
Я довольно долго проходила охрану — они не сразу разыскали факс от Патти, которым она разрешала мне как несовершеннолетней посещение тюрьмы. Ей пришлось приложить немало усилий, чтобы его оформить. Охранник, записывавший мое имя, очень заинтересовался, узнав, что я дочь Джонатана Лагре.
— Вы первый посетитель у Джонни Лагре за семнадцать лет.
«Маловероятно», — подумала я, представив себе непрерывный поток духов-демонов, которые посмеиваются над тюремной системой безопасности.
Охранник ознакомил меня с правилами. Обниматься и держаться за руки можно, но умеренно, и охрана будет следить, чтобы я ничего не передала отцу. Я подумала, что он зря беспокоится, — в моих планах не было ни объятий, ни рукопожатий.
Он объяснил, что моему отцу сообщат о посетителе, но заключенный имеет право отказаться от свидания.
Всех посетителей, включая меня, отвели в комнату размером с небольшой кафетерий и велели сидеть на своих местах и ждать. По всей комнате стояли разномастные столы, а вдоль стен выстроилась охрана. Я присела на стул, расшатанный, как мои нервы. Вокруг вполголоса разговаривали взрослые, иногда раздавались звонкие голоса детей. Общая атмосфера была тусклой, преобладали серые ауры.
Заскрежетали, открываясь, тяжелые металлические двери, послышался лязг цепей. Я обмерла, боясь, что мне сейчас станет дурно. Гуськом вошли, держа перед собой руки в наручниках и волоча ножные кандалы, заключенные в оранжевых трикотажных робах. Посетители стали вытягивать шеи, высматривая своих.
Я сразу же узнала отца с его гладко обритой головой, и сердце гулко застучало в ушах. Темно-русая бородка, которая в день моего рождения была совсем маленькой, отросла, и в ней появилась проседь. Значок на груди сиял насыщенным темно-желтым светом. А потом я увидела его глаза и поняла, что помню их — маленькие, светло-карие, с загнутыми вниз уголками, такие же, как мои собственные.
Наши взгляды встретились, и пока охранник вел его ко мне, мы смотрели друг на друга, не отрываясь. Я читала в глазах отца участие и надежду, а вовсе не злобу, которой так боялась, и к тому моменту, как он подошел, с меня осыпались последние остатки гнева.
Теперь он стоял прямо передо мной, по другую сторону стола. Я тоже поднялась, и у нас обоих синхронно навернулись слезы. Может быть, мои глаза на мокром месте — его наследственность.
Охранник освободил отца от наручников, а лодыжки оставил скованными, и мы протянули друг другу руки поверх стола. Ладони отца были теплыми и шершавыми, мои — холодными от волнения, но уже теплели.
— Присаживайся, Лагре, — сказал охранник, и мы оба сели, ни на мгновение не спуская друг с друга глаз. Охранник отошел.
— Не верится, что ты здесь, — сказал отец тем самым хриплым и резким голосом, который запечатлелся у меня в памяти. — Я написал тебе столько писем за эти годы, но ни одного не отправил. Слишком опасно. И потом… я хотел, чтобы у тебя был шанс на нормальную жизнь.
— Его, — сказала я как можно мягче, — не было с самого начала.
Отец кивнул и втянул носом воздух. Он выглядел жестким, опасным человеком.
— Вероятно, ты права. Я надеялся, что монашка расскажет тебе все, что надо, когда придет время.
— Ты о сестре Рут? Я с ней еще не виделась. Она поговорила с моей приемной матерью.
— С тобой хорошо обращались? Те, кто тебя воспитывал?
Я была потрясена таким очевидным проявлением открытости и чуткости по отношению ко мне.
— Да, только это всего один человек, женщина. Ее зовут Патти. И она настолько близка к ангелу, насколько это вообще возможно для человека. Ни на мгновение я не оставалась без любви.
Отец немного успокоился, опустил плечи, но в глазах все еще стояли слезы.
— Это хорошо. Как раз то, на что я надеялся. О чем рассказала ей сестра Рут?
— О том, что вы любили друг друга — ты и моя мать.
На его лице заиграла полуулыбка и на миг мелькнуло мечтательное выражение, как будто он был где-то очень далеко.
— Мне нужно многое тебе поведать, и хорошо будет начать именно отсюда. От того времени, когда я был ангелом в небесах. Если ты хочешь это услышать.
— Я всё хочу услышать.
Мы так и сидели, не разнимая рук. Его заскорузлые большие пальцы поглаживали мои округлые костяшки. Мы оба навалились грудью на стол, низко наклонились друг к другу и старались разговаривать как можно тише. Он приступил к рассказу, и я вся обратилась в слух.
— Еще не было земли, а в небесах уже были ангелы, многие миллиарды. Мы — большинство из нас — были довольны своим существованием. Ангелы не имеют пола, поэтому наши отношения не омрачались ничем физическим. Мы были сообществом друзей — для человека это, наверное, звучит не слишком-то завлекательно, но нам было хорошо. И мы чувствовали, что так правильно.
При воспоминании его лицо смягчилось и приобрело благоговейное выражение. Мне никак не верилось, что я вот так вот сижу и веду разговор с отцом. Я смотрела на него и поражалась.
— Нам, ангелам, была доступна полная гамма чувств, но в отрицательных эмоциях не было необходимости. Они возникали разве что на мгновение-другое и тут же проходили, а дальше всё опять шло своим чередом. У каждого из нас была своя роль, и все служили с полной отдачей. Мы сознавали свою значимость и чувствовали себя уверенно.
— Когда я впервые встретился с Мариантой, в нас обоих разом что-то щелкнуло. — Он помолчал, смутившись, что произнес имя ангела. Нежность, написанная на его лице, совершенно не вязалась с внешностью закоренелого преступника.
— Марианта, — твоя мать, Анна, — объяснил он.
Мое сердце припустилось вскачь. Я кивнула и закусила губу, пробуя на вкус каждый звук.
— Меня влекло к ней. Я говорю «к ней», но не забывай, что в небесах мы были бесполы. Наше взаимное притяжение было сугубо эмоциональным. Я находил всевозможные поводы, чтобы снова и снова ее увидеть. Наши души до такой степени подходили друг другу, что постепенно мы стали неразлучны. В то время в высшей иерархии был один ангел, обладавший невероятной харизмой; благодаря ей он быстро стал знаменит на небесах.
— Люцифер, — прошептала я.
— Да. Никто не сравнился бы с ним в умении привлекать сторонников. Я ловил каждое его слово. А вот Марианта твердила, что у нее дурные предчувствия, что негоже одному ангелу так выпячивать собственную фигуру. Это было единственное, в чем мы расходились.
Отец опустил глаза, полные глубокой печали, и посмотрел на наши соединенные руки. Такая же грусть звучала и в его голосе.
— Я начал посещать сборища, на которых выступал Люцифер. Он был — и по сей день остается — мастером обмана. Начнет восхвалять сделанное Богом и сонмом ангелов, а потом ввернет какое-нибудь двусмысленное замечание — и мы задумаемся. Постепенно зароненные им семена сомнения давали всходы, и все больше ангелов приходило его послушать. Люцифер использовал полуправду, а мы на нее поддавались. Однажды я с ужасом осознал, что мое отношение ко всему вокруг переменилось. Но, — тут он перешел на сокрушенный шепот, — ничего не сказал Марианте.
Я задрожала, понимая, что будет дальше.
— У Люцифера было много сторонников. Он успешно извратил наши мысли, знал это и приготовился выступить открыто. Уже уверенно он сообщил нам, что Бог втайне создает новую расу — людей — и целое новое царство для них. По словам Люцифера, Творец был так увлечен этой затеей, что все прочее перестало его интересовать. Нам, ангелам, должна была достаться жалкая роль прислуги при его драгоценных людях, а людям — разнообразные радости, свободы и ощущения, которых мы не знали и не узнаем. Нас-де используют, растопчут и позабудут. Я прямо-таки кипятком… Ой, извини за выражение, милая.
Я спрятала улыбку — до чего же он деликатный! Демон с внешностью громилы, а просит прощения за такой пустяк.
— Каким же я был тогда идиотом! — Он затряс головой, вспоминая. — Я поверил, что Бог может ошибаться. Считал, что он сошел с ума. И я был не один. За Люцифером стояла треть всего сонма. Разъяренная толпа ангелов. Такое невозможно было даже вообразить.
Он на мгновение отпустил мою руку и задумчиво пригладил бороду.
— Тут уж мне пришлось во всем сознаться Марианте. Она умоляла меня не бунтовать, но я был уверен, что когда все закончится, она увидит, где правда, поймет меня и простит. А потому ушел и присоединился к мятежникам. Ну, а что было после того, как мы потерпели поражение, ты наверняка знаешь.
— Вас, — я сглотнула, — низвергли в адские бездны.
Он хмуро кивнул.
— Лишь оказавшись там, в самом низу, я понял, как обманул нас Люцифер. Остальные тоже поняли, но по большей части продолжали его слепо поддерживать. Спорить с ним было опасно, так что я держал свои мысли при себе. За молчаливость меня стали уважать. Думали, что я вынашиваю планы мщения, а на самом деле я ненавидел себя за то, что сделал с Мариантой. Мысли о ней преследовали меня неотступно.
Он перестал говорить и устремил глаза к потолку.
— Как давно всё случилось, а сердце болит до сих пор.
Я потерла его руки, чтобы ободрить, и он продолжал.
— Шло время, к нам приходили новости о сотворении земли и человека. Люцифер посылал наверх лазутчиков, а потом осмелел и стал посылать мятежных ангелов, чтобы они настраивали людей против Творца.
Внезапно он вскинул голову и устремил взгляд на что-то за моим плечом. Из горла у него вырвался странный шепот с присвистом, а глаза вспыхнули ярко-красным. Я отдернула руки.
Когда отец снова посмотрел на меня, его глаза выглядели совершенно нормально.
— Извини, — проговорил он обеспокоенно. — У них, вообще-то, нет права работать на моей территории.
Я промолчала, потому что ни слова не могла из себя выдавить. Весь эпизод занял не более двух секунд, но страшнее его я еще ничего не встречала. Было ли это нечеловеческое шипение речью на языке демонов? Я огляделась — нет, кроме меня никто ничего не заметил.
— Я не хотел тебя пугать, но, знаешь ли, этот разговор — вовсе не для их ушей.
— Да. Просто я не сразу поняла, потому что не вижу их.
— В самом деле? — Он беспокойно наморщил лоб и сдвинул брови. — Это может оказаться проблемой.
Я дотронулась до цепочки, подаренной Каиданом. Дрожь никак не унималась.
— Могу, конечно, ошибаться, — сказала я, — но твой рассказ звучит для меня так, как будто ты в действительности почитаешь Бога. Хотя я не понимаю, как такое возможно, учитывая… твою специальность.
Я опустила глаза, надеясь, что это не прозвучало оскорблением.
— Считаешь, нелепо вышло? — Его рот искривился в язвительной усмешке. — Я заслужил ад. Меня слишком легко удалось сбить с истинного пути.
Его руки все еще лежали на столе раскрытыми ладонями вверх. Я вложила в них свои руки и ощутила крепкое пожатие.
— Так вот, я из кожи вон лез, чтобы попасть наверх, потому что у меня была своя тайная цель. Я услышал, что к каждому человеческому существу приставляют ангела-хранителя, и мной овладела мысль о возможности снова свидеться с Мариантой. Что-то в моем мрачном усердии, по-видимому, произвело впечатление на Люцифера, потому что в восемнадцатом веке я оказался на земле с заданием склонять людей к злоупотреблению определенными веществами и постепенно вырабатывать у них вредные привычки.
Упоминание о наркотиках заставило меня вспыхнуть от стыда. Цвета ауры я предусмотрительно держала спрятанными, но контролировать лицо было труднее. Отец перешел на шепот:
— Я очень преуспел — боюсь, слишком. Понимаешь, мало стать повелителем, надо еще удержаться в должности, и тут приходится стараться изо всех сил. Впервые попав на землю и увидев человеческие души, пойманные в ловушку физической формы, я ужаснулся. Создания, достойные восхищения, поистине сотворенные гением и любовью, они никак не могли сладить с собственными телами. Работать с ними было очень легко. Я стал путешествовать по всему миру, потому что так мог видеть больше ангелов-хранителей — сотни, тысячи. Только ради этого мне и стоило продлевать существование. Всё остальное я давно уже потерял.
И однажды, семнадцать лет назад, я отправился в городок неподалеку отсюда, под названием Хемет, навестить одного из своих дилеров. Вошел к нему в дом… Я никогда не забуду это мгновение. Дьявол, до чего же она была хороша собой! Я увидел ее, когда она склонилась над лежащей на матрасе в углу без сознания женщиной. Та свернулась калачиком и казалась очень маленькой — сперва я даже подумал, что это ребенок. Ты такая же пигалица.
Он крепче сжал мои ладони и перевел глаза на область солнечного сплетения — туда, откуда появляется аура, — и спросил:
— У тебя ведь есть сильная тяга к наркотикам, да?
Я кивнула, и он печально покачал головой.
— Вижу. Это двойное проклятие: ты унаследовала его и от меня, и через материнские гены. Тебе, должно быть, туго приходится.
— Я привыкла. Тело может испытывать влечение, но разум лучше знает, как поступить.
— Хорошо. Рад это слышать.
— Спасибо, — я стиснула его пальцы. — Прошу тебя, рассказывай дальше.
— Здесь начинается лучшая часть этой истории. Марианта что-то шептала этой женщине, словно мать ребенку, у которого жар. Я взял беднягу на руки и вынес из дома — никто там даже внимания на это не обратил. Никто, — он хмыкнул, — кроме ее ангела-хранителя, кроме моей Марианты. Она видела, что я такое, но не сразу поняла, кто я. И совершенно охре… то есть стала драться, как бешеная, — отбивала свою подопечную. А потом узнала меня.
Последние слова он произнес с таким обожанием в голосе, что у нас обоих одновременно навернулись слезы. Мы поглядели друг на друга, рассмеялись, вытерли глаза и снова соединили руки.
— Мы с Мариантой отвезли женщину в местную гостиницу, привели ее там в порядок. Она целые сутки не приходила в себя, а когда вернулась в сознание, стало понятно, что дело зашло слишком далеко: тело погублено непоправимо, душа в нем едва держится. И мы оба знали, что если женщина умрет, Марианта должна будет проводить ее душу в загробный мир, а после этого уже не сможет снова попасть на землю. Значит, мы никогда больше не увидимся. И Марианта, готовая на всё, лишь бы этого не случилось, сделала вещь, которую ни один ангел света не делал с ветхозаветных времен. Она вошла в это тело.
Я стиснула его руки, ловя каждое слово.
— Человеческая душа ушла без борьбы, даже не попытавшись сопротивляться. Почти три дня мы потратили на то, чтобы вывести из организма все яды и излечить тело. Марианта далеко не сразу научилась обращаться с телом — ведь она впервые обрела физическую форму. Тяжело было смотреть на ее мучения. Мне приходилось заставлять ее есть и пить, она отбивалась, но в конце концов освоила все, что необходимо. А когда ее сознание стало ясным и мы вновь оказались вместе, это было так же, как всегда, только по-другому. К взаимному тяготению душ добавилось физическое влечение между мужчиной и женщиной, и… ну, вот так и вышло, что ты появилась на свет.
Я вспыхнула, а он смущенно потупился.
— Нельзя было этого допускать. Не так чтобы я не был рад, что ты есть, что ты пришла ко мне, — рад, конечно. Но все предыдущие годы, ходя в человеческом обличье, я соблюдал осторожность и не заводил собственных детей. Мне казалось, что это неправильно.
Я мысленно его поблагодарила.
— Она с самого первого момента знала, что ты с ней. И мы были счастливы, и дорожили каждым мгновением вместе, понимая, как мало времени нам отпущено. Я только однажды оставил ее ненадолго, чтобы представить отчет Азаилу, адскому вестнику. В Преисподней не должны были узнать о вас двоих. От других ангелов-хранителей Марианта слышала о последнем исполине ангельского происхождения. И мы, не зная, к кому еще обратиться…
— Постой, что ты имеешь в виду? Какой исполин ангельского происхождения?
— Эта самая монашка. Она потомок ангела света, может быть, ангела-хранителя. Я в точности не знаю.
Мне захотелось выяснить, как ей удалось ускользнуть от внимания повелителей и легионеров, но спросив отца, я неизбежно раскрыла бы свой источник информации о демонах. А сообщение о знакомстве с Каиданом, как я догадывалась, не привело бы его в восторг.
— Мы прибыли в монастырь как раз вовремя, — продолжал отец. — Ты родилась раньше срока. Помнишь тот день?
— Да. — Я сжала губы, виня себя за подозрения на его счет, которыми терзалась все эти годы. Он стиснул мои руки и притянул к себе. Я подняла на него глаза и увидела открытое, полное любви лицо.
— Хочу, чтобы ты это знала, малышка. После ухода Марианты я ни единой души не ввел во грех.
Его взгляд, устремленный прямо в мои глаза, умолял ему поверить.
— Ни единой? — прошептала я. — За все время, что ты сидишь в тюрьме?
— Уже шестнадцать лет я отправляю Люциферу ложные отчеты. Знаю, это не скомпенсирует вред, который я успел принести, но мне надо было продержаться на земле достаточно долго, чтобы увидеть тебя и рассказать тебе твою собственную историю. Забавно — теперь, когда мы встретились, у меня появилось желание остаться здесь еще на какое-то время.
На мою улыбку отец ответил таким же взглядом, как Патти, когда она сообщила мне о моем происхождении. Он был благодарен, что я не сержусь, и мое сердце раскрылось ему навстречу. Я стиснула его большие ладони.
— Папа!
Мы оба подскочили — настолько необычно прозвучало это слово в нашем диалоге.
— Ты не знаешь, что должна сказать мне сестра Рут?
— Что ты имеешь в виду?
— Сестра Рут говорила Патти, что есть вещи, которые она должна мне сообщить, но может это сделать только лично.
Он покачал головой:
— Ни малейшего представления. — Его руки крепче сжали мои. — Анна, необходимо, чтобы ты меня выслушала. Это важно. Что бы ни сказала тебе монашка, тебе не следует это рассказывать никому. Вообще никому. Если это что-то существенное, а Люцифер об этом узнает, то тебе не жить. Дьявол! Да он убьет тебя, если даже это какой-нибудь пустяк. Кто еще знает об этом, кроме нас с тобой?
— Только Патти…
— Хорошо. Значит, с этим все в порядке. Точно, что только она?
— И Каидан, — добавила я. Теперь я смотрела куда угодно, только бы избежать встречи с его взглядом. Сейчас он мне всыплет.
— Кто-кто? — в его голосе уже слышались резкие нотки, а глаза настойчиво искали встречи с моими. Я не хотела ничего рассказывать ему о Каидане, прекрасно понимая, как это будет звучать. Я забрала у отца свои руки, перекинула через плечо косу и принялась ее теребить.
— Это мой друг. Именно он привез меня сюда, на свидание с тобой.
— Ты рассказывала человеку?
Я кашлянула, чтобы выиграть время.
— Он тоже исп.
Джонатан Лагре окаменел, румянец сошел с его щек. Я съежилась под буравящим взглядом.
— Кто отец? — спросил он сквозь зубы.
— Ричард Роув. Наверное, тебе он известен как Фарзуф.
О, Господи! От бледности не осталось и следа.
— Ты ехала через всю страну…
— Тссс, — предупредила я. На нас уже начинали поглядывать. Он перешел на шепот, но шепот получился очень громким.
— …с сыном повелителя похоти? Сыном…
Он грохнул по столу кулаком, и один из охранников сделал шаг в нашу сторону. Я помахала ему рукой и кивнула, показывая, что все в порядке, а отец, не разжимая кулаки, спрятал их под стол. Чуть помедлив, охранник вернулся на свое место у стены и перестал за нами наблюдать.
— Не волнуйся, — прошептала я. — Я же тебе говорила: мы просто друзья.
Он закрыл глаза и потер пальцами лоб, чтобы успокоиться.
— Скажи ему, что его отец ни в коем случае не должен узнать ни о твоем существовании, ни о том, что сообщит тебе сестра Рут. Ясно?
— Он и сам ничего не скажет отцу. Но… — Я сглотнула. — К сожалению, Фарзуф уже знает обо мне.
Глаза отца снова вспыхнули красным, и у меня чуть не остановилось сердце. Я подалась назад и так вжалась в спинку сиденья, что она задрожала.
— А ты не боишься, что люди увидят твои глаза, когда ты вот так делаешь? — спросила я, уверенная, что мои собственные глаза сейчас распахнуты от ужаса.
— Люди, — прорычал отец, — этого не видят. А ты не пытайся перевести разговор на другую тему. Я знаю Фарзуфа — подонок из подонков. Гаже, чем он, не найти ни на земле, ни в преисподней. Пойдет на что угодно, лишь бы выслужиться.
— Каидан думает, что его отец позабудет обо мне, если я скроюсь и не буду о себе напоминать.
— Может позабыть на какое-то время, пока занят другими делами или погружен в работу, но рано или поздно вспомнит.
Он поерзал на сиденье.
— Пора отсюда выбираться.
— Из тюрьмы? А как?
— Скоро будет рассматриваться дело о моем условно-досрочном освобождении. Я воспользуюсь силой влияния и обеспечу решение в свою пользу. Так что свобода — вопрос нескольких недель, и как только это станет безопасно, я с тобой свяжусь. А без меня ничего не предпринимай. Я хочу, чтобы после визита в монастырь ты отправилась прямо домой. Возвращайся туда как можно скорее и оставайся там. Обещаешь?
— Обещаю.
— И держись подальше от дома Роувов.
— Разумеется.
— Хорошо. Хорошая девочка. Вместе мы придумаем, как быть. Ты веришь мне?
— Да, сэр.
Мы снова взялись за руки. Рядом с ним, казалось, не было ничего невозможного, и я чувствовала себя счастливой.
— У тебя такая милая улыбка, — сказал он. — Ты красавица от природы.
Никто еще не называл меня красавицей, разве что Патти. Конечно, когда речь идет о комплиментах, родители не в счет, но от слов отца мне стало хорошо.
Я посмотрела на часы — как быстро бежит время!
— У нас с тобой час, дочка. О чем еще тебе рассказать?
Я по-прежнему не была готова спросить, какая судьба ждет души исполинов, и отложила это на самый конец. Подумав секунду, я задала другой вопрос:
— Как ты думаешь, Марианту наказали?
— Она не в аду, если ты об этом. Окажись она там, я бы услышал.
При слове «ад» у меня засосало под ложечкой. Поколебавшись, я решилась спросить:
— А каково там? Внизу?
— Есть вещи, которые трудно объяснить, и это одна из них. — Отец высвободил одну руку и погладил бороду. — Представь себе широкий темный проход между двумя небоскребами, который бесконечно тянется вперед, а стены по бокам уходят в высоту, покуда хватает взгляда. Немыслимо тяжело сохранить надежду. Души сгорают просто от безысходности.
— Ты здорово объясняешь труднообъяснимые вещи, — сказала я, передергивая плечами. От нарисованной отцом картины меня пробрал холод.
— У меня было много времени на размышления.
— А почему Бог не помешал Люциферу планировать мятеж?
— Потому что любил его. Видел его огромную силу и позволял ему этой силой распоряжаться. Все могло повернуться иначе. Люцифер был способен сделать правильный выбор. И я думаю, Бог на это надеялся. Может быть, тебе кажется жестоким испытывать ангелов и человеческие души, но это не так. Чтобы понять свои истинные возможности, мы должны противостоять трудностям. И очень важное испытание — то, как мы ведем себя при поражении.
— Да, — откликнулась я, — верно. Ты ведь мог после падения желать мести.
— Безусловно. А людям еще труднее — их испытывают верой, не позволив ничего увидеть собственными глазами. Именно поэтому им дано чувствовать Святой дух.
— Как это устроено?
Он откинулся на спинку стула и провел обеими руками по своему гладкому черепу.
— Святой дух — он как миллиарды мобильных сигналов напрямую от Бога к каждой душе. Бог посылает людям сообщения, а люди интерпретируют их как свои чувства, иногда даже слышат внутри себя собственный голос. Всем этим легко пренебречь.
Я благоговейно кивнула, пожирая его глазами. У него на всё был ответ. Многое, конечно, еще требовалось осмыслить, но времени оставалось мало, а вопросов много.
— Правда ли, что судьба каждого высечена в камне?
— Нет, нет, ни в коем случае. «Судьбы» в этом смысле не существует, изначально никто не обречен. У каждой отдельной души в любой момент есть выбор, и всякий раз, как она делает выбор, создается новый путь. Насколько я понимаю, человеческим душам перед тем, как отправить их на землю, сообщают, что жизнь будет трудной. Они знают, с какими тяготами им предстоит встретиться, знают, что это испытание, и желают его, стремятся выдержать. И ты тоже до своего появления на свет знала, при каких обстоятельствах родишься.
Мгновенная вспышка озарила мое сознание, и у меня перехватило дыхание. Я выпрямилась на стуле. Вот оно — потерянное знание из темных дней!
— Но там было и что-то еще, я уверена. Что-то, чего я не могу вспомнить.
Папа в ответ только хмыкнул.
— Не истязай себя, малышка. Всё вернется, раз уж ты оказалась в этом теле. Ни одна душа, обретя физическую форму, не способна измерить будущие трудности, и ни одна ничего не помнит.
Я улыбалась, радуясь, что получила новую информацию. Но тут на поверхность сознания выплыл новый вопрос, и улыбка сошла с лица.
— Почему матери исполинов всегда умирают?
Отец кивнул, как будто ждал, что я спрошу именно об этом. Он снова положил руки на стол и взял мои ладони в свои.
— Мы много разговаривали об этом с Мариантой, пока она была беременной. Женскому телу назначено быть сосудом, в котором новая человеческая душа путешествует через миры. Люди постоянно говорят о чуде рождения — так оно и есть. Всякий раз, как душа совершает этот переход, случается чудо. Но душа испа отличается от человеческой, это нечто большее. Человеческое тело физически не способно вытолкнуть такую сложную душу в земной мир и уцелеть. Оно погибает.
Ого! Вот оно что. Колоссально!
— А демоны знают о силе исполинов?
— Конечно. Только они стараются об этом помалкивать, чтобы не навести своих детей на какие-нибудь идеи.
Значит, исполинов и здесь обманули и втоптали в грязь. Как же мне не терпелось рассказать Каидану правду! И еще множество других вопросов теснилось в моей голове, и я обязательно хотела докопаться до сути.
Я рассказала отцу о Голливуде, о том, как чувствую страдания окружающих, как они разрывают мне сердце.
— Это у тебя от матери, Анна: ангелы света исключительно чутки к чужим эмоциям. Хорошо, что у тебя есть такой дар, но нельзя, чтобы сиюминутные ощущения заслоняли от тебя общую картину. Тебе случалось в детстве упасть и ободрать коленку?
— Конечно.
— А сейчас это место болит?
— Нет. Кажется, я догадываюсь, к чему ты клонишь.
— Понимаю, что это прозвучит банально, и никогда бы не стал говорить таких вещей кому-то, кто прямо сейчас находится в трагических обстоятельствах. Но все-таки никакая земная боль, даже самая страшная, не продолжается на небесах. И она всегда служит некоторой высшей цели.
— А страдания испов? — возмутилась я. — То, как повелители обращаются со своими детьми…
— Знаю. Я всегда считал, что самые сильные души на земле именно у исполинов. По-моему, даже повелители чувствуют здесь угрозу. Если кто и способен повергнуть демонов, так это их собственные дети.
Но дети боятся, — хотелось мне сказать. — Нам говорят, что мы непременно попадем в ад.
Следовало спросить прямо, и все же я промолчала, потому что не была готова услышать ответ.
Я снова посмотрела на часы. Как же быстро бежит время!
— Расскажи мне что-нибудь еще. В чем смысл жизни?
Он раскатисто захохотал.
— Думаешь, срезала? А вот и нет. На самом деле это очень просто. Смысл жизни в том, чтобы найти дорогу назад к духовному пути мышления и жизни, чтобы стать выше материального. Это по большому счету и есть всё испытание. И каждой душе даны и таланты, и силы, чтобы его пройти.
— Всего-то?!
Отец посмотрел на мои выпученные глаза и подавил смешок.
— Это только на словах легко, на деле намного труднее. Еще десять минут, малышка, — добавил он, взглянув на часы. — Что еще ты мне приготовила?
Сердце бешено застучало. Откладывать больше нельзя. Я перевела глаза на его большие обветренные руки на столе, на свои руки, лежавшие в его ладонях, и решилась.
— Правда ли, что на моей душе лежит несмываемое пятно и я отправлюсь в ад независимо ни от чего? Ведь нет?
Он задышал часто и неглубоко, как запыхавшаяся собака, посмотрел на меня, потом отвел глаза. Подбородок у него трясся. Нет, пожалуйста, только не это. Я замотала головой, вырвала у него руки и закрыла ими лицо. Глаза жгло, сердце болело.
— Анна, прости меня, пожалуйста. — Его голос был совсем тихим. — Именно поэтому я и не хотел детей. Взгляни на меня.
Я убрала руки от глаз, полных слез, и прижала пальцы к губам.
— С тобой может быть иначе. Добрая сила твоей матери, возможно, перевесит мое зло. Мы не знаем наперед. Но если это правда, то там я буду с тобой. Мы вместе пойдем сквозь мрак.
— Почему, — я почти кричала, — Бог так с нами поступил? Со всеми детьми-исполинами? Это же не наша вина!
Отец перегнулся через стол, схватил мои руки, оторвал их от лица и, глядя мне прямо в глаза, сказал:
— От гнева никогда не бывает ничего хорошего, поверь мне. Он отнимет у тебя ясность мысли, а я знаю, что ты этого не хочешь. Не теряй надежды. Помни, ад — это только место временного пребывания. На Страшном суде ты получишь свой шанс. Нам не дано понять во всей полноте конечный план Творца. Примерно так же, как младенцу не дано освоить квантовую физику.
Я провела руками по лицу, силясь кивнуть и проглотить рыдания, рвущиеся из груди. Я не желала отправляться в ад. Ничто не могло быть чудовищнее, чем мысль о месте, начисто лишенном любви.
Охранник у дверей заорал:
— Две минуты! Заканчивайте и прощайтесь!
Мы оба поднялись. Я обошла вокруг стола, и он заключил меня в крепкие объятия. От него пахло мылом. Было что-то нереальное в том, что отец меня обнимает, но вместе с тем и очень правильное. Он поцеловал меня в макушку.
— Папа, я тебя люблю.
— Ты не представляешь себе, какой музыкой звучат для меня эти слова. Я любил тебя каждый день твоей жизни. Спасибо тебе, что пришла. Горжусь тобой.
Он разжал руки, чуть отступил и поднял за подбородок мое лицо так, чтобы я смотрела прямо на него.
— Накрепко запомни все, что я тебе говорил, поняла?
Я кивнула.
— А этому мальчишке Роуву скажи, чтобы убрал лапы от моей девочки. А если не уберет, то я скоро выйду и тогда уж с ним разберусь.
— Ну, пааап!
Куда деваться от смущения?
Раздался свисток, и мы отошли друг от друга. За другими столами тоже вставали, обнимались, и посетители шли к дверям. У меня засосало под ложечкой.
— Пожалуйста, будь осторожна, — напутствовал меня отец.
— Мы скоро увидимся?
— Можешь быть уверена.
Он поцеловал меня в лоб, и я нехотя присоединилась к толпе, бредущей на выход. У двери я оглянулась. Он стоял в той же позе, высокий и суровый, и смотрел мне вслед. Всю предыдущую жизнь я обманывала себя, утверждая, что мне не нужна его любовь. Неправда — отцовская любовь нужна каждому.
Свежевыбритый Каидан ждал меня под ярким калифорнийским солнцем, прислонясь к своему блестящему черному внедорожнику. Его руки были скрещены на груди. Увидев меня, он выпрямился и снял темные очки. А я, не в силах поднять на него глаза, быстро прошла к дверце, открыла ее и забралась в машину.
Не проронив ни звука, Каидан сел за руль и все время, пока мы ехали, не отрываясь смотрел на дорогу. На расстоянии пяти миль от тюрьмы я закрыла лицо руками и дала волю накопившимся слезам.
