Глава четырнадцатая
Смех
Аризона не без успеха состязалась с Нью-Мексико за звание нашего любимого штата. От видов красных гор захватывало дух. В какой-то момент дорога была словно вырублена прямо в разломе между двумя огромными скалами. По обеим сторонам от нас вздымались почти отвесные склоны, на которых виднелись знаки, предупреждающие о камнепадах, — как будто в случае опасности было, куда спрятаться. Я вела машину сквозь эту красоту, глядя в окно со смешанным чувством восхищения и страха.
И была одна вещь, которую мне обязательно следовало сделать, пока мы находимся в юго-западных штатах.
— Ты любишь мексиканскую кухню? — спросила я Каидана.
— Я почти всякую люблю.
Могла, между прочим, и сама догадаться.
Сворачивая в середине дня с магистрали в небольшой городок неподалеку от Флагстаффа, я была совершенно уверена, что сумею найти здесь, где перекусить. Не останавливаясь у забитых посетителями сетевых ресторанов, я ехала и ехала, пока не обнаружила именно то, что искала: хитроумную дыру в стене, а за ней — местечко, похожее на то, которое мы с Патти облюбовали себе в нашем городке.
— Интересный выбор, — сказал Каидан.
— Положись на меня.
Мы вошли внутрь, и мой рот сразу же наполнился слюной от запахов перца чили и жареной кукурузы. На одной из стен расположилась фреска с танцующей латиноамериканкой в развевающейся пестрой юбке, а из динамиков где-то над нашими головами звенела музыка мариачи.
Хостесс провела нас в кабинку с кирпичной аркой в торце и сиденьями с высокими спинками. Мальчик принес горячие кукурузные чипсы и миску сальсы.
Я закрыла глаза, быстро произнесла про себя благословение, открыла их и увидела, что Каидан уже успел окунуть свой ломтик тортильи в миску с сальсой, но не ел, а наблюдал за мной.
— Ты так делаешь перед каждой едой?
— Да. — Я тоже взяла ломтик и окунула в сальсу. — И каждый вечер перед сном.
Мы одновременно откусили чипсы, а секунду спустя так же синхронно потянулись к воде со льдом. Глаза у обоих были навыкате.
— Жжет! — сказала я, залпом осушив чуть ли не весь свой стакан.
Каидан засмеялся и вытер лоб салфеткой. Кому-кому, а мне полагалось знать, что здесь не будет ничего скучного и пресного.
Подошел официант, мы сделали заказы.
— Но я, — сказал Каидан, когда официант ушел, — ни в одну из ночей не видел, чтобы ты молилась.
— Мне не надо ни вставать на колени, ни произносить что-то вслух. Я просто лежу и проговариваю молитву про себя.
Пока мы грызли чипсы, вид у него был задумчивый.
Наша еда прибыла с космической скоростью. Фахита, которую заказал Каидан, еще шипела, испуская пар и запахи тмина и сладкого лука. Мы не проронили ни слова, пока не истребили всё до последней крошки и капли, за одним исключением: Каидан произнес «Можно мне тоже?» и насадил на вилку половину моей энчилады из рубленой говядины. Когда мы закончили, он бросил на стол салфетку в знак того, что признает себя побежденным, потянулся, удовлетворенно похлопал себя по животу и сказал:
— Отныне и всегда обещаю полагаться на твой выбор.
Я вручила ему ключи от машины.
Проезжая Флагстафф, мы видели вдали грандиозный горный хребет с заснеженными вершинами. Теперь вокруг снова были деревья — высоченные сосны.
При виде щита, отмечающего границу Калифорнии, у меня засосало под ложечкой, и я стала считать мили, оставшиеся до Лос-Анджелеса. Каидан, наверное, заметил, как дрожат мои колени, потому что попробовал развлечь меня разговором.
— Ты уже сто лет не задавала мне вопросов.
— О чем бы спросить? Хорошо, пусть будут основы демонологии, раздел «Ужасы». Как демон попадает в человеческое тело?
— Две здоровых души не могут вместе владеть одним телом. И человеческую душу нельзя просто столкнуть с дороги. Наверняка ты смотрела фильмы об изгнании бесов.
— Слышала о них, но ни одного не видела.
— За такими историями стоят неудачные попытки вселения. Обычно их предпринимают неудовлетворенные демоны-шептуны, которые хотят натворить побольше бед. Душа демона и душа человека борются за тело, изматывая и истощая его. Битва может быть жестокой, и чаще всего дело кончается смертью.
Чудовищно.
— И демоны, и ангелы обладают свободной волей, но подчиняются правилам. Демонам запрещено причинять физический вред людям, в том числе завладевать их телами. Ты слушаешь?
Я кивнула, и он продолжил:
— Повелители в поисках нового тела проводят массу времени в больницах и пунктах неотложной помощи, пребывая в форме духа. Когда человек близок к смерти и теряет волю к жизни, душа слабее держится за тело, она — как шатающийся зуб. Повелитель может просто выпихнуть ее — она не окажет сопротивления, — войти в тело сам, пока оно еще жизнеспособно, и исцелить его с помощью своих возможностей. Повелители исцеляются намного быстрее, чем мы. На самом деле они могли бы пользоваться телом и совместно с человеческой душой, когда она так слаба, но в этом случае им не была бы доступна сила исцеления. Поэтому они предпочитают сразу становиться единственными жильцами.
— Как повелители решают, кого выбрать?
— Это довольно хитрая штука. Они стараются находить неприметных людей, молодых или среднего возраста, желательно не окруженных кучей любящих родственников, — если пропавшего человека начнут разыскивать, дело потребует слишком много сил. Некоторые повелители хотят, чтобы тело было красивым, некоторые, наоборот, предпочитают выглядеть непритязательно. На то, чтобы найти подходящее тело, может потребоваться время, но повелитель не спешит — охотится столько, сколько ему надо. К тому же, подкарауливая добычу в форме духа, он может еще и нашептывать людям. Больница — идеальное место для таких вещей, там по естественным причинам высок уровень отрицательных эмоций.
— Омерзительно, — пробормотала я.
— Нормальному человеческому телу, — продолжал Каидан, — отпущен срок в сто двадцать лет, но люди живут меньше из-за проблем со здоровьем. А у повелителей и испов таких проблем нет, их тела могут дожить до этого возраста. Но и мы подвержены старению — тело, каким бы здоровым оно ни было, изнашивается. Повелитель избавляется от стареющего тела, прежде чем оно станет полностью негодным, вселяется в новое и создает себе новую ложную идентичность.
— А что происходит с брошенным телом?
Я вообразила себе зомби.
— Если в нем не было другой души, это выглядит как смерть от остановки сердца.
— А, понятно. И еще один вопрос — о душах исполинов. Они у нас наполовину демонические?
Каидан улыбнулся.
— Твои вопросы напомнили мне детство. Ровно то же я спрашивал у отца, когда был маленьким.
Я представила себе юного почемучку Каидана, и то, как он пожирает глазами демона, отчаянно желая, чтобы тот обратил на него внимание. Вот бы подержать на руках того маленького мальчика! А он пояснил:
— Нет, наши души — не человеческие и не демонические. Они своего особого типа, но все отмечены пятном происхождения от темных ангелов.
Мне не понравилось, как это звучит.
— А в твоем случае, похоже, есть еще отбеленная ангельская заплатка.
Забавно.
— И еще одна вещь, — сказала я, — которой я не понимаю. Если бы я родила, роды бы меня убили?
— Да. А почему ты спрашиваешь — подумываешь о зачатии?
Я легонько ткнула его в бицепс, он улыбнулся, но тут же снова сделался серьезным и добавил:
— Не знаю точно, в чем здесь дело, но мать никогда не выживает.
Я задумалась о матери, о том, как она мне пела, о ее любви ко мне, тогда еще жившей внутри нее. Она должна была знать, что не переживет родов и не возьмет меня на руки, но излучала чистую, ничем не замутненную радость.
— А ты, — спросила я Каидана, — ощущал эмоции своей матери, когда она была беременна тобой?
— Да. Я думаю, причина в том, что источник жизни у нас был общий. Временами я ощущал ее расположение ко мне, даже проблески любви, но по большей части она пребывала в отчаянии. Очевидно, ее мучили неотступные мысли о моем отце, а отец видел в ней только инструмент для достижения своих целей. Выбрал ее за красоту и за то, что ее наследственность хорошо дополняла его собственную. Совсем маленьким я спросил отца, что с ней сталось. Он ответил: «Ты убил ее — стыдись. Она была очень хороша собой».
Каидан поднял руку и запустил пальцы в волосы, загородив от меня лицо. Можно было только догадываться, что на нем написано. А я живо представила себе, как со всей силы бью этого папашу ногой в хваленое причинное место. Каидан прокашлялся и снова заговорил:
— В каждой жизни у моего отца было по одному ребенку. Всех их обучили музыке, все они получили хорошее воспитание и образование.
Он констатировал это как факт, без всякого интереса.
— Кто-нибудь из них еще жив?
— Нет.
— Возможно, у тебя где-то есть родственники. И у меня!
— Невозможно. Потомков испов на свете нет.
— А почему?
— Неважно.
— Для меня — важно.
— Пожалуйста, Энн, не надо. Я расскажу тебе всё, но позже. Прямо сейчас у меня не то настроение, чтобы видеть твои слезы. День был такой чудесный.
Я не хотела сохранять спокойствие ценой неведения. Мне страшно не нравилось предположение Каидана, что я буду плакать, и еще сильнее не нравилось то, что он, скорее всего, прав.
Каидан показал в окно на знак границы штата: мы въезжали в Калифорнию. Я глубоко вздохнула. Завтра мне в тюрьму, на свидание с другим подручным Люцифера — моим собственным отцом.
Что самое худшее? Если я буду готова, то, наверное, легче это перенесу. Может быть, он откажется со мной встречаться, или согласится, но будет злым и грубым, скажет больше не приходить. «Такое, — сказала я себе, — я переживу, он мне не нужен. Информация от него, конечно, нужна, а сам он — нет. У меня есть Патти, которая меня любит».
— Можно твой телефон? — спросила я Каидана.
Он передал мне трубку, и я достала записку с номером монастыря. После трех гудков ответил женский голос.
— Монастырь Пресвятой Богородицы, сестра Эмилия слушает.
— Здравствуйте, сестра Эмилия, меня зовут Анна Уитт…
— О, да. Это вас ждала сестра Рут. И сколько я ни пыталась, мне не удалось уговорить ее передать вам сообщение — хоть на словах, хоть письменно. Она настоятельно убеждена, что ей необходимо увидеться с вами лично.
Во мне проснулась надежда.
— Именно поэтому я и звоню. Я в Калифорнии — можно мне сейчас приехать и встретиться с ней?
— К сожалению, в данный момент сестра Рут находится в коме. Это состояние длится уже больше двадцати четырех часов. Такое случается не впервые, и до сих пор сестре Рут удавалось выкарабкаться. Мы можем лишь надеяться, что так будет и на этот раз.
— Как вы считаете, не следует ли мне приехать и дежурить возле нее?
— Дорогая моя, при ней день и ночь кто-то находится. Лучше дайте мне номер, по которому с вами можно связаться, и как только она очнется, я сразу же дам вам знать. Если это вам подходит.
— Да, прошу вас. Пожалуйста, позвоните мне в ту самую секунду, как это произойдет. Неважно когда, хоть среди ночи.
Я отключилась и закрыла глаза. Господи, не дай ей умереть.
— Можно тебя спросить об одной вещи? — сказал Каидан.
— Да?
— Ты ощущаешь в полной мере искушение грехом или так хорошо владеешь собой, что этого не бывает? Потому что я вижу — даже когда ты испытываешь тяжелые чувства, они быстро проходят.
Я задумалась.
— Конечно, я чувствую искушение, но умом понимаю, что это оно, и в большинстве случаев могу как бы раздавить дурное побуждение еще до того, как оно успеет оформиться. Стараюсь во всем следовать правилам — они ведь предназначены для нашей защиты. Что-то кажется привлекательным, но последствия опасны. — Я помолчала. — Похоже, это объяснение хромает на обе ноги — тебе так не кажется?
— Нет. Просто… очень это все удивительно. И значит, ты ни разу сознательно не согрешила?
— Я не послушалась Патти, когда она мне сказала держаться от тебя подальше.
— Верно, помню. То есть, только раз?
— Был и еще один случай…
Вспомнив о двух девочках в туалете, я осеклась и побледнела.
— Да? Продолжай, — настаивал Каидан.
Он смотрел на дорогу, но в голосе сквозило волнение. Я вытерла о шорты вспотевшие ладони.
— Тем вечером, когда мы впервые встретились, я типа… нет, не типа, а прямо сказала неправду. Нарочно.
Думаю, он сдерживался, чтобы не улыбнуться.
— Мне?
— Нет. О тебе.
Тут его невероятная улыбка с прищуром в уголках глаз вырвалась на волю, а у меня запылали щеки.
— Продолжай же, прошу тебя.
— Там в туалете были две девочки, они разговаривали о тебе. И почему-то — сама не знаю почему, тут же очень огорчилась, что так сделала, — я им сказала… что у тебя гонорея.
Я закрыла лицо руками, а Каидан расхохотался, да так, что я испугалась, не съедет ли он, чего доброго, с дороги.
Конечно, это было в каком-то смысле смешно — ведь в реальности он не мог ничем заболеть, даже после контакта с зараженным человеком. Я тоже захихикала — в основном от облегчения, что он не обиделся.
— На самом-то деле, — произнес он сквозь хохот, — мне было интересно, расскажешь ты мне это когда-нибудь или нет.
Ой! Конечно же, он слушал тот разговор! Чувствуя громадное облегчение, я засмеялась сильнее, и дальше мы оба хохотали и хохотали, пока полностью не выдохлись. Это был хороший смех — очищающий душу, неудержимый, перегибающий пополам.
Через несколько минут мы прервались перевести дух, а потом веселье возобновилось с прежней силой. Когда оно, наконец, иссякло, я вытерла глаза и спросила:
— Так значит, ты меня прощаешь?
— Ну, да. Обо мне и худшие вещи говорили.
Мы проехали мимо щита с рекламой джина, я подумала о Джее и спросила:
— Помнишь, ты рассказывал, что повелители умеют убеждать? А у нас есть такая способность?
— Мы называем ее влиянием. Нет, у нас влияния нет, оно только у повелителей. А почему ты спросила?
— Было несколько случаев, когда я пробовала внушить Джею, чтобы он не пил, и у меня, кажется, получалось. Но я не уверена.
— Нет, мы так не умеем. Повелители — да, они способны давать людям команды вслух или даже про себя. Но человек не всегда слушается. Потому что повелитель, точно так же, как шептун, не может никого принуждать против воли. Влияние не действует на тех, кто достаточно силен и твердо настроен против. Лучше всего оно работает, когда человек и сам склонен определенным образом поступить, но колеблется на грани.
Каидан смотрел на дорогу, его рука лежала на руле, и я, просто для смеха, мысленно сказала ему: Постучи по рулю пальцем.
Тук, тук. Господи, он послушался! Я попробовала еще раз — снова успешно, — и прыснула. Он даже не заметил, что стучит.
— Что такое?
— Ты уверен, что у исполинов не бывает влияния?
— Никогда о таком не слышал. Только у повелителей. И поверь мне, я пытался. Не работает.
Следующие двадцать минут Каидан то и дело хмыкал себе под нос и качал головой. А я по-прежнему улыбалась.
До Лос-Анджелеса оставалось меньше двух часов.
— Извини, — сказала я, — мы скоро приедем, но мне срочно надо в туалет.
— Хорошо. Остановка по нужде. — Он свернул на ближайшем съезде с магистрали, и мы вместе зашли в придорожный магазинчик. Выйдя из туалета, я увидела спину Каидана — он шел впереди меня к дверям магазина. Внезапно мне захотелось снова проверить свое умение влиять.
Кру-гом! — мысленно скомандовала я его спине. Он, к моему совершеннейшему изумлению, сделал, не прерывая шага, полный оборот и взялся за дверную ручку. Помедлил мгновение, а потом повернулся и, все еще не веря, посмотрел на меня широко раскрытыми глазами. Я заскочила за стеллаж со сладостями и согнулась пополам от смеха.
— И вовсе даже не смешно, — услышала я его голос, и одновременно с ним — звоночек закрывшейся двери.
Как я ни старалась придать лицу серьезное выражение, ничего не вышло — пришлось идти к машине, хохоча и держась за бока. Когда я села, Каидан смерил меня притворно-свирепым взглядом и покачал головой.
— Как тебе это удалось? — спросил он.
— Не знаю. Просто сделала как ты сказал. Мысленно отдала тебе команду и пожелала, чтобы она была исполнена. Ты по-настоящему об этом не думал и, наверное, был не против.
Он продолжал качать головой.
— Не могу поверить. Может быть, дело в том, что у тебя оба родителя — ангельского происхождения. Так нечестно!
— Ха-ха-ха!
Выезжая обратно на магистраль, мы миновали длинный ряд магазинов, кафе, салонов и огромную студию татуировки.
— Я однажды сделал татуировку, — сказал Каидан. — В прошлом году, перед тем, как мы уехали из Англии.
— Как это — «однажды»? — удивилась я.
— На следующее утро эта дрянь исчезла, — в его голосе слышалось неподдельное возмущение, — а простыни почернели. Промучился несколько часов — и для чего? Чтобы мое тело просто вытолкнуло все назад!
И снова мы оба смеялись до упаду над лучшей в мире шуткой, понятной только нам двоим. Мы перегибались пополам, не в силах дышать, потом я случайно фыркнула, а Каидан показал на меня пальцем и захохотал еще сильнее, держась за живот.
— Какая была татуировка? — Говорить сквозь смех удавалось не без труда.
— Отличный вопрос. Пара зловещих черных крыльев — по одному на каждой лопатке.
И мы снова ржали, как безумные, а наши мускулы сводило от напряжения судорогой.
Нам неоткуда было знать, что уже скоро нам надолго станет не до смеха.
