Глава одиннадцатая
Здоровый страх
Никто из нас не завел будильник, но вместо него отлично сработал яркий солнечный свет, пробившийся сквозь тоненькие занавески. Я потянулась, отбросила ногой измятые простыни и повернулась взглянуть, проснулся ли Каидан. Он уже моргал, открывая глаза. Потом зевнул — и я вслед за ним. Хорошо бы поспать еще несколько часов, но на сегодня придется довольствоваться тем, что есть.
Каидан, снова закрыв глаза, откинулся на изголовье кровати. Под загорелой кожей отчетливо вырисовывался каждый мускул. Я тоже неплохо загорела за лето, но далеко не так, как он. «Интересно, — подумалось мне, — что у него за наследственность? Можно предположить в роду кого угодно, от итальянцев до латиноамериканцев, и он, наверное, даже сам не знает».
Поскольку веки Каидана были прикрыты, я принялась беззастенчиво его разглядывать. Округлые плечи, крепкие предплечья. Точеный торс — и смуглая грудь, и накачанный пресс — был великолепен, но не настолько, чтобы заставить девушку стесняться своего несовершенства. От талии к бедрам вырисовывался рельефный треугольник, вершина которого была скрыта под гостиничным одеялом.
Каидан пошевелился. Я отвела от него взгляд и только краешком глаза заметила, что он отбрасывает одеяло, перебирается на край кровати, встает, повернувшись лицом к окну, и поднимает руки навстречу новому дню. А потом посмотрела снова.
Боже!
Каидан был обнажен. Я вскрикнула и спрятала лицо в подушку.
— Что случилось? — услышала я его голос. — Таракан?
— Почему ты голый? — Я не решалась поднять лицо, оно все покраснело.
— А, всего-то? Я всегда сплю нагишом. Не знаю, как тебе удается выдерживать всю эту одежду.
— Невероятно, — я поднялась и протопала в ванную.
Мы проехали уже больше сотни миль, а разговор не клеился. Каидан долго шарил по диапазонам, выбирая станцию себе по вкусу. В какой-то момент в приемнике послышалась «Влекущая спина…», он хмыкнул и тряхнул головой, потом переключился на какую-то мрачную рок-певицу.
Я смотрела из окна на щетку подстриженной травы вдоль обочин автострады — теперь это была I-40. Мелькали ранчо и фермы — одни современные, другие покосившиеся и брошенные. Наверное, по пути нам попались все известные человеку породы скота.
— Проголодалась? — спросил Каидан. Я пожала плечами, потом кивнула.
Он завернул на почти пустую стоянку перед какой-то блинной. Войдя, мы уселись в кабинке на потрескавшиеся кожаные сиденья. Подошла усталая официантка, по виду не старше нас, и навстречу мне из ее живота рванулась горячая волна довольства.
— Что будете пить? — недружелюбно спросила она.
— Кофе, — сказал Каидан.
Официантка посмотрела на меня.
— Какао, пожалуйста.
Девушка ушла готовить напитки.
— Она беременна, — прошептала я.
Каидан посмотрел на нее и покачал головой:
— Не похоже.
Это ничего не значило — иногда до середины срока ничего не заметно. Одна девочка в нашей школе скрывала от всех свою беременность вплоть до шестого месяца.
— Я чувствую ребенка. А ты разве нет?
— Нет.
Возможно, это была просто игра воображения, но Каидан, казалось, немного сник, обнаружив, что я умею что-то, ему недоступное. Мы стали вместе наблюдать за официанткой, которая, стоя к нам спиной, наполняла чашки. Сама она довольной не была — ее окутывало серое облако.
Она принесла напитки и приняла заказы. Я попробовала ей улыбнуться, но она избегала моего взгляда.
У Каидана был черный кофе, а я сняла ложкой взбитые сливки с поверхности какао и съела их, набираясь храбрости перед тем, как заговорить.
— Каидан… Как ты думаешь, ты мог бы попробовать, хотя бы на время нашей поездки, стать джентльменом и согласиться спать в трусах?
— А… понимаю. — Он откинулся на спинку сиденья. — Тебя перепугал вид моей голой задницы, да?
— Я серьезно.
Он отхлебнул кофе.
— Для протокола — я не джентльмен. Но для данного случая сделаю исключение. Спанье нагишом на время нашего совместного путешествия отменяется. Ты удовлетворена? Теперь можешь перестать смотреть на меня волком. Смотри-ка — вот и еда.
При виде горки блинов с тающим куском масла на вершине мой желудок радостно заурчал. Потом официантка начала выставлять еду перед Каиданом, и у меня глаза полезли на лоб. Блины, омлет, колбаса, бекон, ветчина, мамалыга — и еще тост на закуску! Чтобы все это разместить, понадобилось три тарелки. Каидан улыбнулся мне и принялся их опустошать.
До чего же я, оказывается, проголодалась! Мы уничтожили всё до последнего кусочка, а потом, слегка осоловев от сытости, откинулись на скрипучие спинки сидений.
Вдруг Каидан резко выпрямился, а по его лицу пробежала тень. Он жестом показал мне, что надо спрятаться, я отодвинулась в глубину кабинки и села пониже. Испуганный взгляд Каидана был мне знаком — точно так же он смотрел, когда вернулся домой его отец.
— Плохо дело, — шепнул Каидан. Я начала поворачивать голову, но он прошипел: — Не смотри!
— Куда? — спросила я, поскольку смотрела в тот момент только на него. Он кивком показал на стойку рядом с нами, за которую зашла официантка, и прошептал:
— Прикрой значок!
Я осмотрелась, взяла со стола меню десертов и развернула перед собой.
Выждав секунду, я осторожно скосила глаза в сторону нашей официантки. Она трясущимися руками наливала воду в кофе-машину, потом остановилась и оперлась на прилавок, чтобы не упасть. Ее бледно-серая аура стала темно-серой, подбородок дрожал. Больнее всего меня задело смятение ангела-хранителя — белое облачко беспокойно металось вокруг официантки. Мне уже случалось такое видеть, но я не понимала, в чем дело. Мгновение спустя ангел успокоился.
В окошко, соединявшее зал с кухней, высунулся повар и задал официантке вопрос о каком-то заказе, она односложно ответила.
— Улетел, — с облегчением выдохнул Каидан.
— Что это было? — спросила я.
— Дух-демон. Ты не видела?
— Нет, никого и ничего не видела. — Я еще глубже вжалась в сиденье.
— Все испы способны видеть духов-демонов. Ты, должно быть, внутренне к этому не готова.
К нам, не скрывая своего нетерпения, подошла официантка.
— Что-нибудь еще будете заказывать?
— Нет, спасибо, — сказала я. — Всё было замечательно.
Она швырнула на стол чек и, не говоря больше ни слова, собрала пустые тарелки. Каидан достал из заднего кармана кошелек и положил на чек двадцатку. Я спросила:
— Как ты думаешь, это она на нас сердится?
Я видела раздражение официантки, но не могла определить его источник.
— Мы — только повод. Она не понимает, почему вдруг, без видимой причины, погрузилась в мрачное уныние, страдает от этого и скорее всего, постарается найти своему состоянию какое-то внешнее объяснение. Начнет винить кого-то другого, недосып, гормоны, что угодно, — но не попробует заняться самой эмоцией. И отсюда начнется цикл.
— Так значит, — я наклонилась к Каидану через столик и перешла на шепот, — нашу официантку только что посетил демон?
Каидан кивнул, аккуратно расставляя в ряд соль, перец, сахар и приправы.
Что-то подсказывало мне, что ее несчастья начались с нехватки денег. Я посчитала в уме сумму ее чаевых за наш завтрак — получилось порядка пяти долларов, — выудила из личных денег, вложенных в мою записную книжку, десятидолларовую банкноту и положила поверх двадцатки Каидана.
— Знаешь, — заметил он на это, — счастья ведь не купишь.
Каидан был так дьявольски хорош собой, что я вздрогнула. Потом прокашлялась, взглянула на нашу официантку — ангел-хранитель, казалось, обнимал ее, — и спросила:
— А ангел всегда находится при человеке?
— Ага. Даже в нужнике… и во время секса.
Я зажмурилась и замотала головой:
— Ты сам видел…
— А ты сама спросила. Не беспокойся, они не подглядывают — слишком чисты для этого и слишком послушны Богу.
Мне казалось неуважительным говорить так об ангелах, и я попробовала задать другой вопрос.
— Значит, демоны, которые посещают людей, — это духи?
— Верно. Хорошо, что у нас длинная поездка. Мне надо будет многое тебе объяснить.
Он встал, и я тоже, как раз в тот момент, когда к столику подошла официантка. Она посмотрела на две купюры и сказала:
— Сейчас принесу вам сдачу.
— Не надо, это ваши деньги, — промурлыкал Каидан и посмотрел на нее долгим взглядом, так что бледно-зеленый цвет благодарности в ее ауре сменился бушеванием красного.
— И от меня спасибо! Хорошего дня!
Я сказала это громче, чем собиралась, а для надежности еще слегка толкнула Каидана в лодыжку носком туфли. Тогда он, наконец, сдвинулся с места. Вдвоем мы вышли в прекрасный утренний Шони, штат Оклахома, и под нашими ногами захрустели камешки выщербленной мостовой.
— Долго же нам придется ехать, если ты при каждой остановке будешь строить девушкам постельные глазки! — Я старалась говорить легко, полушутя.
— Постельные глазки? — переспросил Каидан, поворачиваясь в мою сторону. Мы уже сидели в машине. Каидан привычно занял место водителя. Волосы спадали ему на лоб, их концы завивались на уровне бровей. В его лице не было округлости — только прямые линии и углы, — но для меня ее создавали синие глаза.
— Можно подумать, ты не понимаешь, что делаешь!
— Я работаю.
Гм. Ну, хорошо.
— Этой бедной девочке сегодня и так несладко пришлось, а тут еще ты принялся ей голову морочить.
Я затянула ремень безопасности — туже, чем требовалось, — и Каидан тронул машину.
— По-моему, она и сама себе отлично сумеет заморочить голову. Можно было бы подумать, что ты ревнуешь, раз говоришь такие вещи, но я вижу, что нет. И мне это очень странно. Тебя что, действительно заботит ее судьба?
— А почему в это так трудно поверить?
— Да ведь ты с ней даже не знакома!
— Можно сочувствовать и чужим.
— Она забеременела вне брака, — это был ее собственный выбор.
— Мы не знаем обстоятельств.
Каидан, следуя указателям, снова выехал на I-40 и повел машину дальше на запад. Я почувствовала, что этот спор закончен, и задала новый вопрос:
— Почему я, как ты сказал, не готова видеть демонов?
— Рискну предположить, что ты не открыла себя злу. Тут нужна готовность видеть и принимать его как есть.
— Я не хочу быть открытой для зла. Даже новости не люблю смотреть. Знаю, что в большом мире есть зло, но слишком больно чувствовать страдания всех этих людей.
Каидан вопросительно взглянул на меня:
— Больно чувствовать их страдания? Что ты имеешь в виду?
— Мне не всегда удается блокировать чужие эмоции, особенно когда они сильные, отрицательные, и их испытывает большая группа людей. Я пытаюсь их оттолкнуть, но иногда они все же проникают в меня, и мне больно.
— Ты хочешь сказать, что не только видишь чужие эмоции, но и сама их испытываешь?
— Да. А ты нет?
— Нет! Я только вижу цвета. Способность чувствовать за другого у тебя, наверное, от матери.
— О! — Я не понимала, что на это ответить.
— Погоди-ка, — проговорил Каидан, и на его лице появилось хитроватое выражение. — Выходит, ты чувствуешь вожделение всякий раз, как его испытывает кто-нибудь рядом с тобой?
— Нет — то есть там всё по-другому. Появляется ощущение, как будто мне чего-то не хватает. Довольно неприятное.
— Гм. Плохо. Не хочу тебя обидеть, но ты должна стать чуть жестче. Это тебе поможет — ты научишься видеть демонов и понимать, зачем они явились.
Он был прав — я и сама знала, что рано или поздно мне придется заняться этим вопросом. Но прямо сейчас я хотела получить больше информации.
— Что именно делают духи-демоны?
— Шепчут людям на ухо ничего не значащие гадости.
Каидан вел машину одной рукой, а во второй был карандаш, который он почти машинально вертел между пальцами.
— Как это?
— Тебе знаком тихий внутренний голос, звучащий у тебя в голове? Люди еще любят называть его «совестью».
Я кивнула.
— На самом деле они так получают сообщения от ангелов-хранителей. А духи-демоны внушают им другие мысли, и в их сознании происходит битва. На одной стороне — бесовские мысли, на другой — собственные чувства человека и то, что старается донести до него ангел. В старину считали, что у человека за одним плечом стоит ангел, а за другим — дьявол, и это не так уж далеко от истины. Допустим, демон нашептал девушке, что она некрасивая и не достойна любви. На этом его дело сделано, он летит за следующей жертвой, а ангел-хранитель девушки начинает шептать ей свое: она, мол, красивая, достойная, и так далее, и тому подобное. Как ты думаешь, кому она решит поверить?
До чего же несправедливо устроен мир! Я продолжила расспросы.
— Как часто демоны посещают людей?
— По потребности — кого-то раз в месяц, кого-то раз в год. Зависит от человека.
— А почему им это позволено?
Я не могла не чувствовать обиду за всё человечество. Но горечь, прозвучавшая в ответе Каидана, заставила меня вздрогнуть.
— Может быть, потому, что Творец не так добр и не так любит людей, как ты привыкла думать.
— Ты что, гневаешься на Него?
Я не вполне понимала, почему это меня удивляет.
— Он ни разу не сделал для меня ничего хорошего. Я был проклят в момент зачатия, и ты, быть может, тоже — то ли вместе с частицей ангела, то ли без нее.
— Как это?
Он провел рукой по волосам и уставился на дорогу.
— Исполины не имеют шанса на искупление. Это первое, чему нас учат. Мы отправляемся в ад вслед за отцами.
Что? Не может быть! Каидан наверняка ошибается.
— У меня такое просто не укладывается в голове. Скорее уж отец не хотел, чтобы у тебя возникла хоть малейшая мысль стать не гениальным соблазнителем, а кем-то еще.
— Посмотрим. Ты ведь скоро увидишься со своим отцом — спроси его.
Я пыталась отвлечься от спутанных чувств, разглядывая пейзажи за стеклом, но даже граница Техаса оставила меня равнодушной. Все мысли были только о том, что кого-то — включая меня — возможно, обрекли гореть в аду. Такого просто не могло быть, и мне требовалось во что бы то ни стало выяснить истину. Только лучше бы узнать ее не от демона, а мой отец — демон.
На бескрайней техасской равнине взгляду не за что было зацепиться. Я прислонилась к дверце, и глаза закрылись сами собой.
Каидан тронул меня за плечо. Я резко выпрямилась, разлепляя ресницы, пригладила волосы и осмотрелась. Мы находились посреди совершенно пустого места. На мили и мили вокруг — плоское ничто.
— Извини, что бужу тебя, но надо остановиться — горючка кончилась.
Мы заправились в придорожной лавочке — бензином, а заодно сэндвичами, яблоками, напитками и ореховой помадкой, которую готовила жена хозяина заведения.
Сам хозяин говорил на роскошном техасском диалекте. Это совершенно заворожило Каидана. Он задавал мужчине один глупый вопрос за другим, только чтобы тот продолжал говорить, а потом, уже в машине, пытался по-техасски растягивать слова: И куда-а это вы-ы, молодые лю-уди, намы-ылились? Ка-а-рта-то у на-ас ста-а-рая, во-он она-а, по-за йя-ащщиком с йя-аблоками.
Я заливисто хохотала.
— Он не говорил «по-за ящиком»!
— Зато мне всегда хотелось завернуть что-нибудь этакое. Обожаю американцев. У тебя тоже симпатичный американский акцент, но легкий, а у него — просто жуть.
— У меня акцент?
Каидан кивнул.
Сама я не думала, что моя речь выдает во мне южанку, но со стороны, конечно, виднее.
— Расскажи мне о местах, где ты жил. — Я склонилась в сторону Каидана, распаковала первый из двух его сэндвичей, обернула нижнюю половину салфеткой и вручила ему.
— Спасибо. — Он откусил огромный кусок, прожевал, проглотил и начал рассказывать. — Я родился в Лондоне. Моя мать умерла в родах, как все матери исполинов. — Тут он откусил снова, а я задумалась.
— Мы все время ездили туда-сюда по Британским островам, так что я, пока рос, успел пожить в Англии, Ирландии, Шотландии, Уэльсе. Ездил ненадолго во Францию, Италию и Южную Африку. А в Соединенных Штатах оказался впервые. Атланта меня поначалу разочаровала — мне хотелось жить в Нью-Йорке, — но сейчас я к ней притерся.
В нем всё было волнующим и экзотическим. Это мое первое путешествие, а он уже столько повидал. Я принялась за яблоко, радуясь тому, какое оно крепкое и хрустящее.
— А какое место твое любимое?
— Трудно сказать — ни к одному из мест я не был особенно привязан. Должно быть, любимое… здесь.
От неожиданности кусок яблока чуть не застрял у меня в горле. Каидан с непроницаемым видом глядел на дорогу, губы были плотно сжаты. Он всерьез или дразнится? Дожевав и проглотив злосчастный кусок, я спросила:
— Здесь, в Техасском выступе?
— Нет. — Каидан, казалось, тщательно обдумывал каждое слово. — Я имею в виду — здесь, в этой машине. С тобой.
Покрывшись мурашками, я отвела взгляд и пристально уставилась вперед. Рука с яблоком упала на колени.
Он прокашлялся и попробовал объяснить:
— Я никогда ни с кем так не разговаривал. Ни с одной из девушек, с которыми знакомился после того, как начал работать, ни даже с теми, кого я зову друзьями, — их всего четверо. У тебя есть Патти, и тот твой друг тоже. То есть ты вроде бы меня утешаешь. Ты… ты добрая.
Он снова прокашлялся.
О Господи! Похоже, настал момент откровенности. Важно его не загубить. Я продолжила, соблюдая осторожность:
— А ты помогаешь мне, и ты тоже добрый. Джею я на самом деле никогда ничего не рассказывала, он понятия не имеет. Ты единственный, с кем я обо всем этом разговаривала, — кроме Патти, но ей мало что известно. От монахини в монастыре, где я родилась, она узнала только самые основные вещи.
— Ты родилась в монастыре, — констатировал Каидан.
— Да.
— Естественно.
— Пока я росла, мы с Патти не обсуждали ни происходившие со мной изменения, ни вещи, которые я могла делать. И мне очень даже понятно, что такое одиночество.
— Все равно, ее любовь к тебе…
В этом и была суть.
Я росла с любовью, и только с ней. Каидану давали и знания о том, кто он, и все материальные блага, какие есть на свете, но он рос без любви.
— А все те девушки, с которыми ты встречался? — Я подбиралась к главному. — Среди них наверняка были такие, которые любили тебя, а возможно, и такие, которых ты бы тоже мог полюбить?
— Ни одна из них меня не любила. Чтобы кого-нибудь любить, надо его знать. А они меня желали и стремились получить в собственность. Это в природе вожделения.
То, о чем говорил Каидан, было мне знакомо по собственному опыту. Я внутренне сжалась от чувства вины, испугалась, что он это заметит, и тут в моей памяти всплыло лицо Джейми Мур. Она полюбила бы Каидана, будь у нее шанс. Хоть я и избегала о ней думать, желание задать вопрос оказалось сильнее.
— В нашей школе есть девочка, с которой у тебя случился роман в прошлом году, по-моему, сразу как вы сюда переехали. Она была очень добрая. Джейми Мур, помнишь ее?
Он кивнул, соглашаясь, но не сводил глаз с дороги. Я не стала продолжать, решив, что хватит уже испытывать судьбу, тем более что тема сама по себе нервная.
— Смотри, в чем здесь дело, — сказал Каидан. — Все они с самого начала знают, что я не заинтересован в длительных отношениях. Я им никогда не лгу, мне это не нужно. Правда бьет больнее лжи. Джейми думала, что сможет меня изменить. Нелепая мысль.
Казалось, он старается меня убедить, что совершенно ожесточился. Но я не поверила. В его непробиваемой броне мне виделись трещинки, через которые проглядывало что-то уязвимое. Попробую туда.
— А ты никогда их не жалел? Тебе не было грустно из-за того, что они страдают? — и прежде, чем он начал отвечать, добавила: — Пожалуйста, не принимай это как упрек. Я просто стараюсь тебя понять.
Он стиснул руль так, что побелели костяшки пальцев.
— Гм. А что если я отвечу «нет»? Что если во мне нет сострадания к тем, кому я причинил боль? Или нет, даже лучше — к тем, кто позволил мне причинить им боль, даже искал этой боли?
Я сосредоточенно смотрела на свою руку с недогрызенным яблоком, покоившуюся на коленях. Яблоко начинало темнеть.
— Тогда я буду тебя жалеть.
— А почему?
— Потому что грустно так жить, и… ты мне небезразличен.
— Не говори так. — Он сказал это с раздражением, почти зло. — Нельзя тебе произносить такое слово — небезразличен. Ты же меня едва знаешь.
— А ты едва знаешь меня, но вот мы здесь. Именно ты предложил мне поездку. Ответил на тьму вопросов. Ни к чему меня не принуждал и не выдал своему отцу. Я рада, что нахожусь здесь с тобой.
Ну, вот я и призналась. На мгновение наши глаза встретились, потом Каидан вернулся к дороге, но руль держал уже более спокойно. Мое сердцебиение тоже успокоилось.
— Мои свидания с девушками, — начал он, — обычно однократные. — Время от времени я встречаюсь с кем-нибудь два, максимум три раза. Но стараюсь не думать о них как о личностях. Это чисто физическая вещь. Никогда не обещаю позвонить. И даже свой номер никому не даю — они его узнают через третьи руки. Приходят на концерты нашей группы или на вечеринки, где я бываю, приносят подарки — уверен, ты можешь себе это представить.
Хотелось бы мне не представлять.
— Но когда я в третий раз увидел Джейми, она сделала мне подарок, какого я ни от кого не получал, — диск с ее собственной, явно очень хорошо продуманной подборкой музыки. В каждой песне, по ее словам, было убойное соло ударных или уникальный барабанный рифф. Отличная коллекция. Три недели мы встречались чуть не каждый день. Но потом Джейми сказала, что любит меня. Надо было с ней порвать, а для этого — сделать так, чтобы она меня возненавидела. И в один прекрасный день я нарочно забыл на репетиции телефон с ее фотографией — она сама ее сделала и отправила мне.
Каидан с вызовом глянул на меня и тут же перевел глаза обратно на дорогу. Наверное, мне было необходимо выслушать этот рассказ, но от него у меня внутри будто завязался тугой узел.
— Ты был в нее влюблен какое-то время? — спросила я.
Он застонал и замотал головой.
— Боже, Анна! — Меня передернуло. — Ах да. Совсем позабыл, что еду со святой.
Каидан вздохнул, провел рукой по волосам и продолжил:
— Нет, я не влюблялся в нее. Вообще ни разу ни в кого не влюблялся. Но ведь ты спросила о другом — случается ли мне сожалеть, что я причинил кому-то боль. Ответ — да, случается. Мне было очень жалко Джейми. Господи, невозможно поверить, что я все это тебе выкладываю.
Я откинулась на сиденье и отвернулась к окну. Мы ехали по последнему участку магистрали в Техасе, солнце клонилось к закату. Надеясь, что Каидан не заметит, я смахнула со щеки одинокую слезинку, пролитую о нем.
— Не жалей меня, Анна, и не думай обо мне хорошо из-за этого маленького открытия. Не надо себя обманывать и воображать, что работа не доставляет мне удовольствия, — доставляет. Ты должна понимать, с кем имеешь дело.
Ну, что же — значит, пора выяснить, с кем.
— Бывало, что ты подпаивал девушку или подмешивал наркотик ей в питье? — спросила я, по-прежнему внимательно изучая техасский пейзаж.
— Нет. Это для тех, кому не хватает уверенности.
— Что пользовался беспомощностью девушки, мертвецки пьяной или одурманенной наркотиком?
— Нет. Какой мне с этого толк? Она же ничего не будет помнить.
— Что заставлял девушку делать что-то против ее желания?
— Нет. Ты что, на психолога учишься?
— Не сомневаюсь, что ты всякий раз получаешь удовольствие от физической близости. Но если ты правда хочешь, чтобы я поняла, с кем имею дело, то ответь вот на какой вопрос: нравится ли тебе причинять людям боль?
Теперь я смотрела на него и видела, как поднялась и опустилась грудь в бесшумном вздохе. Потом он заговорил — бесстрастно, но на грани раздражения:
— Я не испытываю к ним никаких чувств. Игнорирую их боль. Не пускаю ее в свои мысли. Мне от нее ни горя, ни радости. За исключением одного случая, о котором мы уже говорили. Ну как, хватит с тебя трогательно-чувствительных подробностей?
С Каиданом следовало читать между строк. Почему он игнорирует чужую боль? Что случится, если он все-таки впустит к себе в сознание страдания другого человека? Если бы эти страдания были ему приятны, он бы не стал их отметать, а грелся в их лучах.
— Почему ты так стараешься внушить мне, что ты плохой? — спросила я.
— Потому что тебе лучше развить по отношению ко мне здоровый страх. Чтобы ты не могла потом сказать, что я тебя не предупреждал. Я не такой, как мальчики из вашей школы. Подумай о своей тяге к наркотикам. Вот у меня такая же к сексу.
Ох.
— До тебя начало, наконец, доходить? Давай объясню еще понятнее.
Понизив голос, он стал посвящать меня в детали своего ремесла.
— Через пять минут разговора с девушкой я уже знаю, что сказать, чтобы заманить ее в постель. Включая, кстати, и тебя, хотя приходится признать, что прошлой ночью я оказался плохим игроком. Кому-то достаточно разок польстить или оказать внимание, кто-то требует больше времени и сил. Я всегда делаю именно то, что нужно, чтобы они разделись, а потом — чтобы в будущем не могли перестать думать обо мне с любым другим. Я открываю им секреты их собственного тела, о которых многие даже представления не имеют. А потом бросаю их. Когда они просят меня остаться, я знаю, что они уничтожены.
Мое сердце колотилось как бешеное. Теперь я действительно перепугалась. Каидан скользнул глазами по моей ауре и произнес:
— Наконец-то.
