Во второй месяц заключения он снова стал налегать на выпивку, не совсем понимая почему. Не из-за одиночества, поскольку после признания Брайсу не чувствовал особой нужды в дружеском общении. Ушло и то напряжение, с которым он жил в последние годы, – все сделалось намного проще, а груз ответственности почти исчез. У него оставалась только одна забота, которая могла бы послужить оправданием пьянству: он так и не решил, приводить ли в исполнение план, если правительство оставит ему такую возможность. Впрочем, трезвый или пьяный, Ньютон не часто утруждал себя этой мыслью, ведь сама перспектива представлялась отдаленной и маловероятной.

Он по-прежнему много читал, и у него возник новый интерес к авангардной литературе, в особенности к жестким стихотворным формам, характерным для поэзии тонких журналов, – секстинам, александринам, балладам, которые, хоть и не несли в себе глубоких мыслей, завораживали лингвистической красотой. Он даже попробовал сочинить итальянский сонет александрийским стихом, но, еще не закончив октет, обнаружил свою чудовищную бездарность. Решил, что когда-нибудь попробует вновь, уже на антейском.

Кроме того, он много читал и по естественным наукам, и по истории. Книгами его снабжали так же щедро, как джином; стюард, приносивший ему еду и убиравшийся в комнате, ни разу не выразил удивления странной просьбой. Любую книгу доставляли максимум в течение дня. Однажды, просто для эксперимента, Ньютон попросил арабский перевод «Унесенных ветром», и стюард преспокойно вручил ему книгу пять часов спустя. Поскольку Ньютон не читал на арабском и вообще не интересовался беллетристикой, тяжеленный том встал на полку в качестве опоры для других книг.

Порой Ньютону хотелось побыть на свежем воздухе, и это было единственным серьезным возражением против жизни взаперти. Иногда возникало желание повидать Бетти Джо или Натана Брайса – единственных людей на планете, кого он мог назвать друзьями. Чувства к Антее, где у него оставались жена и дети, еще теплились, но как-то смутно. Ньютон редко вспоминал о доме, переняв обычаи и образ жизни туземцев.

К исходу второго месяца медицинские исследования вроде бы закончились, оставив после себя тягостные воспоминания и периодические слабые боли в спине. К тому времени в сценарии допросов начали возникать утомительные повторы; очевидно, у следователей закончились вопросы. И все же никто так и не задал самый очевидный, не спросил, явился ли Ньютон с другой планеты. Он был уверен, что об этом подозревают, но отчего-то не спрашивают прямо. Боялись ли они, что он рассмеется им в лицо, или это было частью какой-то сложной психологической игры? Временами он почти решался рассказать правду, в которую они, вероятно, в любом случае не поверили бы. А можно было объявить себя марсианином или венерианцем и стоять на этом, пока его не сочтут психом. Однако вряд ли эти люди были настолько глупы.

И вот однажды они резко изменили методику, что стало для Ньютона изрядной неожиданностью и в итоге принесло облегчение.

Началось обычно; следователь, мистер Боуэн, допрашивал его не меньше раза в неделю с первых дней заключения. Хотя никто из собеседников не называл своей должности или звания, Боуэн всегда казался Ньютону персоной поважнее прочих. Его секретарь был чуточку лучше вышколен, одежда – чуть подороже, круги под глазами – чуть потемней. Возможно, Боуэн был заместителем министра или кем-нибудь из руководства ЦРУ. И он был бесспорно умен.

Боуэн вошел, тепло поздоровался, уселся в кресло и закурил. Ньютону не нравился запах табачного дыма, но он давно уже сдался и не протестовал. К тому же комната была оборудована кондиционером. Секретарь (по счастью, некурящий) сел за письменный стол Ньютона. Ньютон встретил обоих довольно благожелательно, но с дивана при их появлении не встал. Он уже понял, что все это игра в кошки-мышки, однако не прочь был в нее сыграть.

Боуэн обычно сразу переходил к делу.

– Я должен признаться, мистер Ньютон, – сказал он, – что вы по-прежнему ставите нас в тупик. Мы так и не знаем, кто вы и откуда.

Ньютон смотрел прямо в глаза следователю.

– Я Томас Джером Ньютон из Айдл-Крик, штат Кентукки. Я генетический урод. Вы видели запись о моем рождении в архиве округа Бассетт. Я родился там в тысяча девятьсот восемнадцатом году.

– Значит, сейчас вам семьдесят три года. Выглядите вы на сорок.

Ньютон пожал плечами:

– Могу повторить, я урод. Мутант. Возможно, новая разновидность человека. По-моему, это не запрещено законом, или я ошибаюсь? – Все это уже говорилось раньше.

– Это не запрещено. Но мы считаем, что запись о вашем рождении подделана. А вот это уже преступление.

– Вы способны это доказать?

– Вероятно, нет. Все, что вы делаете, мистер Ньютон, вы делаете на совесть. Если вы сумели изобрести пленку «Уорлдколор», полагаю, подделать запись в книге регистрации вам не составило бы труда. Естественно, запись тысяча девятьсот восемнадцатого года сложно проверить. Никого нет в живых, и все такое. Тем не менее остается один вопрос: вы так и не смогли назвать кого-нибудь из детских друзей. Что еще более странно, мы не нашли никого, кто знал бы вас более пяти лет назад. – Боуэн затушил сигарету и почесал ухо, словно думая о чем-то постороннем. – Будьте добры, объясните мне еще раз, почему так получается?

Ньютон рассеянно гадал, ходят ли следователи на особые курсы подготовки, чтобы овладеть техникой допроса – научиться вовремя чесать за ухом, например, – или перенимают виденное в детективных фильмах.

Ответ был прежним:

– Это все потому, что я такой урод, мистер Боуэн. Моя мать не позволяла мне ни с кем встречаться. Вы, должно быть, заметили, меня не раздражает долгое пребывание в четырех стенах. Да и спрятать ребенка в те времена было не слишком сложно. Особенно в той части Кентукки.

– Вы никогда не посещали школу?

– Никогда.

– И вместе с тем вы один из наиболее образованных людей на моей памяти.

Ньютон не успел дать заготовленный ответ.

– Да, знаю, мозг у вас тоже мутантный. – Боуэн подавил зевок. Казалось, ему невыносимо скучно.

– Вы правы.

– Значит, вы прятались в загадочной кентуккской башне из слоновой кости до шестидесяти пяти лет и никто вас не видел и даже не слышал о вашем существовании? – устало улыбнулся Боуэн.

Нелепость, разумеется, но с этим Ньютон ничего поделать не мог. Очевидно, только законченный идиот поверил бы в такую версию, однако Ньютону нужно было иметь легенду. Он мог потратить больше сил, изготовить какие-нибудь документы, подкупить каких-нибудь чиновников и обеспечить себе более убедительное прошлое, но решение не делать этого приняли задолго до его отлета с Антеи – риск перевешивал пользу. Даже найти специалиста, который подделал свидетельство о рождении, оказалось трудно и опасно.

– Верно, – улыбнулся он. – Никто не слышал обо мне, кроме нескольких давно умерших родственников, пока мне не исполнилось шестьдесят пять.

И тут Боуэн внезапно сказал нечто новое:

– И тогда вы начали продавать кольца, переезжая из города в город? – Голос следователя сделался резок. – Вы изготовили себе… из местных материалов, надо полагать… около сотни абсолютно одинаковых золотых колец. И в шестьдесят пять лет начали торговать ими вразнос?

Полнейшая неожиданность; ранее о кольцах не упоминали, хотя Ньютон предполагал, что власти о них знают. Он невольно улыбнулся при мысли о нелепости заготовленного объяснения.

– Именно так.

– И я полагаю, вы добыли золото на заднем дворе своего дома, изготовили бриллианты при помощи набора «Юный химик», а гравировку нанесли кончиком английской булавки? И все это – чтобы продать кольца дешевле стоимости одних только камней захолустным ювелирам.

Вопреки всему, разговор этот Ньютона забавлял.

– У меня еще и крайне эксцентричный характер, мистер Боуэн.

– Вы не настолько эксцентричны, – сказал Боуэн. – Такой эксцентричности просто не бывает.

– Хорошо, тогда как вы это объясняете?

Боуэн помолчал, прикуривая еще одну сигарету. Для напускного раздражения, с каким он говорил, движения его рук были чересчур точны.

– Я думаю, вы привезли эти кольца в своем космическом корабле. – Боуэн чуть приподнял брови. – Как вам такая догадка?

Эти слова стали для Ньютона потрясением, однако он сумел ответить спокойно:

– Интересно.

– И даже очень. Особенно интересно то, что нам удалось найти остатки любопытной машины примерно в пяти милях от городка, в котором вы продали первое кольцо. Может быть, вам это и неизвестно, мистер Ньютон, но корпус вашего корабля все еще излучает радиоактивность на определенных частотах. Он прошел сквозь пояс Ван Аллена.

– Не понимаю, о чем вы. – Ничтожная отговорка, но Ньютону нечего было больше сказать. Люди из ФБР поработали тщательнее, чем он ожидал.

Молчание длилось довольно долго. Затем он спросил:

– Если бы я и вправду прилетел сюда на космическом корабле, разве я не нашел бы лучший способ обогащения, чем продажа колец?

Он долго был убежден, что его не заботит, докопаются ли следователи до истины, однако прямота новых вопросов неожиданно выбила его из колеи.

– А что бы вы сделали, если бы прилетели, допустим, с Венеры и нуждались в деньгах? – спросил Боуэн.

Впервые в жизни Ньютон обнаружил, что ему трудно отвечать ровным голосом.

– Если бы венерианцы умели строить космические корабли, думаю, они сумели бы напечатать фальшивые деньги.

– И где бы вы нашли на Венере десятидолларовую банкноту, чтобы ее скопировать?

Ньютон не отвечал. Боуэн сунул руку в карман пиджака и выложил на стол маленький предмет. Секретарь встрепенулся, ожидая услышать какие-нибудь слова, которые надо будет записать. Ньютон сморгнул. Перед ним лежала коробочка из-под аспирина.

– Подделка денег подводит нас еще к кое-чему, мистер Ньютон.

Теперь он знал, о чем собирается говорить Боуэн, но ничего не мог с этим поделать.

– Где вы это раздобыли? – спросил он.

– Один из наших агентов наткнулся на нее, обыскивая ваш номер в луисвилльской гостинице. Два года назад, сразу после того, как вы сломали ногу в лифте.

– И давно вы обыскиваете мои комнаты?

– Достаточно давно, мистер Ньютон.

– Значит, уже многие годы у вас имелись веские причины меня арестовать. Почему не сделали этого раньше?

– Ну… – протянул Боуэн. – Естественно, сперва мы хотели выяснить, что вы намерены предпринять. С тем кораблем, который строите в Кентукки. И как вы сами, наверно, понимаете, все не совсем просто. Вы стали очень богатым человеком, мистер Ньютон, и мы не можем безнаказанно арестовывать очень богатых людей, особенно если у нас предположительно вменяемое правительство, а богатого человека не в чем обвинить, кроме того, что он с Венеры или типа того. – Боуэн подался вперед и спросил мягче: – Вы с Венеры, мистер Ньютон?

Ньютон улыбнулся в ответ. Судя по всему, новые сведения не очень-то изменили положение вещей.

– Я никогда не говорил, что родился не в Айдл-Крик, штат Кентукки.

Боуэн глубокомысленно разглядывал коробочку из-под аспирина. Подобрал ее и взвесил на ладони. Затем сказал:

– Как, я уверен, вы знаете, коробка сделана из платины, что, согласитесь, само по себе поразительно. Поражает также и то, что, принимая во внимание… качество материалов и работы, скажем так, это все же очень неумелая имитация коробки из-под байеровского аспирина. Например, она на добрую четверть дюйма больше, да и цвета отличаются. И петли сконструированы иначе, чем их делают у Байера. – Следователь поднял глаза на Ньютона. – Не то чтобы они были лучше, просто другие. – Он снова улыбнулся. – Но вероятно, самое поразительное в этой штуковине, что на ней нет мелкого шрифта, мистер Ньютон: только линии, которые издали кажутся мелким шрифтом.

Ньютон испытывал неловкость, кляня себя за то, что забыл уничтожить коробку.

– Какой же вывод вы из всего этого делаете? – спросил он, прекрасно зная ответ.

– Мы решили, что кто-то подделал коробку настолько хорошо, насколько это было возможно без образца, лишь по картинке телевизионной рекламы. – Боуэн коротко рассмеялся. – В зоне чрезвычайно плохого приема.

– Айдл-Крик расположен как раз в такой зоне.

– Венера тоже. Кроме того, коробки байеровского аспирина продаются в аптеке Айдл-Крика по девятнадцать центов за штуку. Нет смысла делать их своими руками, живя там.

– Даже если вы эксцентричный урод с очень странными навязчивыми идеями?

Казалось, Боуэн чему-то радуется; возможно, собственным мыслям.

– Навряд ли. Кстати, я уже сейчас могу покончить с этим нашим фехтованием. – Он смотрел прямо в глаза Ньютону. – Едва ли не самое поразительное во всей этой истории, что… лицо с вашим интеллектом совершило столько нелепых промахов. Как вы думаете, что побудило нас к аресту, когда вы были в Чикаго? У вас было два месяца на раздумья.

– Не знаю, – ответил Ньютон.

– Именно это я и имею в виду. Очевидно, вы… – антейцы, я правильно говорю? – мыслите совершенно иначе, чем мы. Любой обычный человек, читающий детективные рассказы, догадался бы, что мы оснастим микрофоном ваш гостиничный номер в Чикаго и услышим ваш разговор с доктором Брайсом.

Целую минуту Ньютон ошарашенно молчал, потом наконец проговорил:

– Да, мистер Боуэн, очевидно, антейцы думают иначе, чем люди. Но, с другой стороны, мы не стали бы запирать подозреваемого на два месяца, чтобы задавать ему вопросы, ответы на которые нам уже известны.

Боуэн пожал плечами:

– Пути современных правительств неисповедимы, и несть числа их чудесам. Впрочем, не я предложил вас арестовать, а ФБР. Кто-то наверху ударился в панику. Они испугались, что вы взорвете мир этим вашим межпланетным паромом. Собственно, они так думали с самого начала. Их агенты рапортовали о развитии вашего проекта, и заместители начальников отделов гадали, когда вы нанесете удар по Вашингтону или Нью-Йорку. – Он с притворным огорчением покачал головой. – У ФБР этот апокалиптический пунктик еще со времен Эдгара Гувера.

Ньютон резко встал и пошел налить себе джину. Боуэн попросил его наполнить еще два бокала. Затем встал сам и, руки в карманах, какое-то время разглядывал носки своих ботинок, покуда Ньютон смешивал напитки.

Передавая бокалы Боуэну и его секретарю (который избегал его взгляда), Ньютон подумал еще об одном:

– Но как только люди из ФБР услышали вашу запись… мне кажется, вы должны были ее сохранить… они не могли не понять, что у меня другие цели.

Боуэн отпил глоток:

– Так уж вышло, мистер Ньютон, что в ФБР так и не прознали о существовании этой записи. Мы попросту отдали им приказ произвести арест. Пленка ни на минуту не покидала моего кабинета.

Это стало новой неожиданностью. Однако неожиданности следовали одна за другой так быстро, что он успел к ним привыкнуть.

– Как вам до сих пор удается скрывать от них пленку?

– В принципе, не будет вреда, если я скажу, что имею честь быть директором ЦРУ. В определенном смысле я главнее ФБР.

– Так вы… как его фамилия… Ван Брюг? Я о вас слышал.

– В ЦРУ работают скрытные ребята, – подтвердил Боуэн (или Ван Брюг). – В любом случае, получив запись, мы узнали то, что хотели о вас знать. И мы сделали вывод, что если фэбээровцы вас заберут – я повторяю, они уже готовились арестовать вас самостоятельно, – вы наверняка сделаете им аналогичное признание. Такой поворот нас не устраивал, потому что мы не доверяем ФБР. Сейчас опасные времена, мистер Ньютон; эти люди могли решить проблему, над которой мы столько бились, попросту устранив вас физически.

– А вы не планируете меня убить?

– Этот вариант, конечно, рассматривался. Лично я изначально был против, поскольку, как бы вы ни были опасны, глупо убивать курицу, несущую золотые яйца.

Ньютон отошел, чтобы налить себе еще.

– Что вы имеете в виду? – спросил он.

– Прямо сейчас в министерстве обороны полным ходом идет работа над множеством оборонных проектов, основанных на данных, украденных нами из ваших бумаг за три года. Повторяю: мы живем в опасные времена; есть множество способов воспользоваться вашими знаниями. Полагаю, вы, антейцы, много знаете об оружии.

Ньютон на мгновение замер, глядя в бокал. Потом произнес, уже спокойно:

– Если вы прослушали запись моего разговора с Брайсом, вы знаете, что натворили антейцы со своим оружием. Я не намерен делать Соединенные Штаты Америки всемогущими. Более того, я и не сумел бы, даже если бы захотел. Я не ученый. Меня выбрали для путешествия из-за моей физической выносливости, а не из-за знаний. Мне очень мало известно об оружии – меньше, чем вам, наверное.

– Вы должны были видеть оружие на Антее или слышать о нем.

Ньютон отчасти успокоился, возможно благодаря спиртному. Он больше не чувствовал нужды защищаться.

– Вы видели автомобили, мистер Ван Брюг. Сможете ли вы запросто объяснить африканскому дикарю, как ему построить автомобиль? Имея под рукой только местные материалы?

– Нет. Но я мог бы объяснить дикарю принципы действия двигателя внутреннего сгорания. Если бы нашел дикаря в современной Африке. И умный дикарь сумел бы воспользоваться моим рассказом.

– И разнести себя в клочья, скорее всего. В любом случае я ничего такого вам не скажу, как бы вам ни хотелось. – Ньютон допил очередную порцию джина. – Вероятно, вы могли бы попробовать меня пытать.

– Боюсь, это напрасная трата времени, – сказал Ван Брюг. – Два месяца идиотских вопросов, которые вам задавали, были чем-то вроде психоанализа. У нас тут есть скрытые камеры, регистрирующие частоту морганий и все такое. Мы уже пришли к выводу, что пытать вас бесполезно. Вы быстро сойдете с ума от боли. И мы не можем столько узнать о вашей психологии – чувстве вины, тревогах и так далее, – чтобы промыть вам мозги. Мы также накачивали вас различными наркотическими препаратами, и ни один не дал желаемого результата.

– Что в таком случае вы собираетесь со мной сделать? Пристрелите?

– Нет. Боюсь, мы даже этого не можем. Не можем без согласия президента, а он своего согласия не даст. – Ван Брюг печально улыбнулся. – Видите ли, мистер Ньютон, мы с вами рассмотрели все космические факторы, однако последнее слово остается за тривиальной земной политикой.

– Политикой?

– Так уж получилось, что на дворе тысяча девятьсот восемьдесят восьмой год. Год выборов. Президент баллотируется на второй срок, и ему достоверно известно – знаете ли вы, что Уотергейт ничего, решительно ничего не изменил и президент по-прежнему поручает нам, ЦРУ, шпионить за другой партией? – что республиканцы намерены раздуть эту историю в некое подобие дела Дрейфуса, если мы не предъявим вам серьезные обвинения либо не отпустим вас на все четыре стороны с глубочайшими извинениями.

Ньютон вдруг рассмеялся:

– И если вы меня застрелите, президент может проиграть на выборах?

– По указке республиканцев ваши коллеги в Национальной ассоциации промышленников работают не покладая рук. И эти джентльмены, как вы, наверно, знаете, очень влиятельны. И они своих в обиду не дают.

Ньютон засмеялся громче. Впервые в жизни он хохотал в голос. Не просто хихикал, фыркал или прыскал; он смеялся глубоко и громко. И, отсмеявшись, спросил:

– В таком случае вам придется меня отпустить?

Ван Брюг хмуро улыбнулся:

– Завтра. Мы освободим вас завтра.