В следующие нескольких месяцев Брайс был занят, как никогда в жизни. С той минуты, как Бриннар проводил его из усадьбы и отправил в лабораторию на другом берегу озера, он с незнакомым ему прежде рвением взялся за множество поставленных Ньютоном задач. Надо было подбирать сплавы, проводить бесконечные анализы, добиваться от металлов, керамики и полимеров невиданной на Земле жаропрочности и кислотоупорности. Его квалификация идеально подходила для этой работы, и он мгновенно вошел в курс дела. У него был штат из четырнадцати человек, просторный алюминиевый ангар лаборатории, практически неограниченный бюджет, отдельный домик на четыре комнаты и карт-бланш (которым он ни разу не воспользовался) на полеты в Луисвилль, Чикаго и Нью-Йорк. Случались, конечно, досадные помехи, когда оборудование или материалы не подвозили вовремя, изредка – ссоры между сотрудниками, но на результат это существенно не влияло. Брайс был если и не счастлив, то слишком занят, чтобы чувствовать себя несчастным. Он с головой ушел в работу, чего с ним не случалось в бытность преподавателем, и понимал, что она теперь во многом – главное в его жизни. Брайс бросил кафедру раз и навсегда – точно так же, как много лет назад порвал с правительственной службой, и ему необходимо было сохранить веру в то, чем он теперь занимается. Еще один профессиональный крах в его годы грозил бездной отчаяния, из которой можно и не выкарабкаться. Череда событий, начавшаяся с рулончика детских пистонов и основанная на бредовых научно-фантастических измышлениях, дала ему работу, о которой многие могли только мечтать. Он часто задерживался в лаборатории за полночь и больше не пил по утрам. Были назначены дедлайны, конкретные разработки требовалось сдавать в производство к определенному сроку, но это Брайса не беспокоило. Он намного опережал график. Порой его слегка угнетала мысль, что он занят прикладными исследованиями, а не чистой наукой, но он был чуточку слишком стар, чуточку слишком разочарован, чтобы думать о славе или призвании. Его занимал лишь один моральный вопрос: не трудится ли он над новым оружием, новым средством увечить людей и разрушать города? Ответ отрицательный. Они строят корабль, который понесет исследовательскую аппаратуру по Солнечной системе, – дело если не благое, то, по крайней мере, безвредное.

Рутинная часть работы состояла в сверке результатов с набором спецификаций, передаваемых в лабораторию через Бриннара. Эти документы, которые Брайс про себя именовал «инвентарной описью слесаря-водопроводчика», состояли из данных по сотням мельчайших деталей систем охлаждения, контроля за расходом топлива и навигационных приборов, для которых требовалась определенная теплопроводность, электрическое сопротивление, химическая устойчивость, удельный вес, температура воспламенения и так далее. Брайс должен был найти материал, отвечающий этим параметрам, либо, на худой конец, наилучший заменитель. Иногда ответ лежал на поверхности, и Брайс невольно дивился, как мало Ньютон знает по части материалов, но в нескольких случаях ни одно известное соединение не отвечало условиям. Тогда приходилось обсуждать проблему с инженерами, искать компромисс. Предложенный вариант передавался Бриннару, после чего оставалось ждать решения Ньютона.

По словам инженеров, за те полгода, что разрабатывался проект, аналогичные затруднения возникали довольно часто. Ньютон – гениальный конструктор, сам проект – невероятный и включает тысячи потрясающих нововведений, однако количество компромиссов исчисляется уже сотнями, а строительство корабля начнется не раньше чем через год. Всю работу предполагалось завершить за шесть лет, к 1990 году, и никто не верил, что они уложатся в этот срок. Впрочем, Брайса это не особо беспокоило. Вопреки двойственному впечатлению от единственной беседы с Ньютоном, он не сомневался в научном потенциале этого странного человека.

И вот прохладным вечером через три месяца после переезда в Кентукки Брайс сделал открытие. Близилась полночь, он сидел у себя в кабинете в конце лабораторного здания, устало перебирая очередную стопку спецификаций. Домой идти не хотелось; ему нравилась тишина, царившая в лаборатории по ночам. Брайс смотрел на чертеж, сделанный самим Ньютоном (система охлаждения для спуска корабля в атмосферу), и прослеживал взаимосвязь устройств, когда поймал себя на смутном раздражении. Что-то в вычислениях было не так. Несколько минут он жевал кончик карандаша, глядя сперва на аккуратные чертежи, затем – на озеро за окном. Обычные расчеты, но Брайса и раньше что-то в них неуловимо смущало. Над черным озером висел лунный серп, вдалеке стрекотали невидимые насекомые. Все это казалось чужим, как лунный пейзаж. Брайс снова посмотрел на чертеж. Центральная группа чисел состояла из температурных показателей: прикидки Ньютона по трубопроводу подачи газа. Что-то в этом случайном наборе цифр привлекало внимание; похоже на логарифмическую последовательность, но не совсем. А что в таком случае? Отчего Ньютон взял именно эти числа? С потолка, надо думать, точные значения не требовались. Конкретные величины предстояло проставить Брайсу, когда он подберет материал с нужными параметрами. Он глядел на цифры как загипнотизированный, пока они не расплылись, утратив всякий смысл, кроме своей последовательности. Он заморгал и усилием воли вновь поглядел за окно в кентуккскую ночь. Месяц скрылся за холмами на дальней стороне озера. За черной водой светилось окно на втором этаже усадьбы, наверно в кабинете Ньютона, а сверху мириады звезд усеивали небо, словно крупицы светящегося порошка. Внезапно за окном заухала лягушка-вол, так резко, что Брайс вздрогнул от неожиданности. Несколько минут она одиноко взывала в темноту низким вибрирующим голосом, притаившись где-то во тьме. Брайс мог вообразить ее в прохладной росистой траве: влажное полурептилье тельце подобрано, лапки под подбородком. Звук дрожал над озером и затем оборвался, оставив по себе странную неудовлетворенность; слух как будто ждал финального аккорда, которого так и не последовало. Однако вернулся стрекот насекомых, и Брайс вновь устало взглянул на чертеж; именно тогда, в краткий миг озарения, машинально проглядывая знакомые цифры, он вдруг с легкостью увидел, что его беспокоило. Логарифмическая последовательность. Иначе никак. Только не привычные логарифмы, с основанием десять, два или «пи», – а какие-то неслыханные. Брайс взял со стола логарифмическую линейку и, забыв усталость, принялся методом проб и ошибок вычислять основание…

Через час он встал, потянулся и, выйдя из лаборатории, пошел по влажной траве к берегу. Снова выглянул месяц; Брайс некоторое время смотрел на его отражение, затем глянул на окно Ньютона и тихо задал вопрос, который уже двадцать минут обретал форму в его сознании: «Кто вычисляет с двенадцатеричными логарифмами?» Свет в окне, куда слабее лунного, безучастно мерцал вдали, а вода у ног мягко плескалась в мерном, бездумном ритме: монотонном, тихом, старом как мир.