Комната, которую сэр Альва отвел новобрачным в графских покоях, была просторна – но так обильно завешена гобеленами, праздничными покрывалами, шелковыми рюшами и прочими ненужными украшениями, что новоиспеченный супруг маркиз Рон Грир чувствовал себя в ней тесно и неуютно. Словно внутри большого свадебного торта.

Маркиз сидел прямо на полу, сгорбившись над пюпитром с раскрытой книгой. Еще один пюпитр, предназначенный для письма, стоял рядом, на нем помещались свиток и чернильница с пером. Время от времени, когда уставала спина, маркиз, кряхтя, скособочивался то в одну, то в другую сторону, опирался локтями о стопки книг, поставленные под руки. Чернила в чернильнице уже подсыхали, покрываясь сверху ломкой корочкой, а Рон еще ни разу не умокнул туда перо, и свиток его был чист.

Он бездумно перелистнул страницу, тут же позабыв, что прочитал… И вдруг вскинул голову, колыхнув толстыми розовыми щеками.

Нет, никого… Послышалось… Чтобы окончательно убедиться, посмотрел на один из пары напольных подсвечников, установленных у полуоткрытой двери – он успел уже опытным путем определить: когда кто-нибудь проходит по коридору мимо комнаты, пламя свечей начинает рвано метаться.

Свечи горели ровно, и в коридоре было тихо.

Рон встряхнулся, решительно взял перо, уставился в книгу.

– Дело всей жизни, – привычно пробормотал он, безуспешно стараясь наладить в себе рабочий настрой. – Дело всей жизни…

Но уже через секунду он снова вздернул голову, как собака, услышавшая где-то вдалеке подозрительный шум.

Опять никого…

И пухлые плечи маркиза опустились сами собой, перо выпало из пальцев.

– Дело всей… – вышептал он и затих.

Нет ее!

Нет и нет. Все нет и нет…

Вчера – в законную брачную ночь – она сказалась усталой, попросила разрешения ночевать у себя, в девичьей. А он согласился.

А как ему не согласиться? Разве он не понимает… Она вон какая – словно Эферра, королева снежной ночи, которой поклоняются варвары далеких Бронзовых гор, белолицая, ясноглазая, точеная, будто ледяная статуя, прекрасная, прекрасная!..

А он…

А он просто толстый сухорукий тюфяк, нелепый и неловкий, который в ее обществе даже слова внятного сказать не в состоянии. Толстый тюфяк, урод, да при том еще и тряпка. Они ведь уже законные супруги. И он-то сам по себе не кто-нибудь, а – маркиз Рон Грир, наследник Золотого Рога, один из самых знатных и богатых людей Арвендейла… Мог и настоять. Мог приказать в конце концов! Но не настоял. И не приказал. Сник и послушно кивнул в ответ на ее просьбу.

Рон встал. Закусив перо в зубах, словно курительную трубку, принялся прохаживаться по комнате с целью размяться и отвлечься… Но уже через пару шагов запутался головой в свисающей с потолка цветастой рюше, прянул в сторону, зацепился за складку ковра, едва не упал, пробежал несколько неуклюжих шагов, сам не видя куда, – и едва затормозил перед высоким зеркалом в золоченой раме, чудом не ткнувшись в него головой.

Из зеркала на него смотрела круглая румяная физиономия, чуть опушенная понизу пушистой бородкой. Маркиз вынул изо рта перо и привычно вздохнул. Дурацкая бородка! Дурацкий нос картошкой! Дурацкие кудряшки! Дурацкие пухлые губы!.. Вельможи Золотого Рога говорят, что он очень похож на своего отца, сэра Руэри. Льстят, конечно. Но и не очень врут. Маркиз знал: они с отцом действительно похожи, но все, что было в Руэри Грире крупного, мужественного, грубовато-волевого – в его собственном облике расплылось и размылось, как глина под дождем, превратилось в мягкое, бесформенное, бабье…

Вспомнив об отце, Рон вспомнил и тот день – около полугода тому назад, – как он стоял рядом с ним у такого же почти зеркала в замке Золотой Рог.

– Ну? – весело гукнул тогда герцог Руэри. – Не терпится, поди, глянуть?

И не дожидаясь ответа, мазнул небрежный знак перед собой и легко дунул на зеркальную поверхность. Их отражения поплыли, поплыли… И вместо отражений вдруг ясно вспыхнул блистательный лик виконтессы Сенги.

– Нравится? А? Нравится? Кака-ая бабе-еночка! Я б тоже такую помять не отказался!..

Рон сегодняшний поморщился, отвернулся от зеркала.

Где же Сенга? Почему она не идет? За окном уже прокричали вторую стражу, а ее все нет! Где она, милая? Хоть бы посмотреть на нее!

Рон рассеянно повторил отцовский знак и подул в свое отражение.

Ничего не произошло.

Да и не могло произойти.

Наследник Золотого Рога маркиз Рон Грир из рода Красных Вепрей от рождения был лишен магических способностей. Начисто. Совсем.

Вначале, в детстве маркиза, это, как водится, пытались скрывать. При помощи амулетов, снадобий и даже наемных магов, которые из укрытия проделывали за Рона на публику кое-какие фокусы. Но публика-то тоже не дураки. Магические способности подразумевают умение человека аккумулировать ману и концентрировать с ее помощью энергию, и любой, могущий это делать, тотчас распознает подобного себе. Или не подобного себе.

Какое-то время окружающие успешно притворялись, что верят уловкам, но в конце концов, конечно, правда всплыла наружу. И… не случилось ничего. Все-таки не такой уж экстраординарный случай, когда представитель знатного рода оказался вдруг обделен по части магического таланта. Да и к тому же – кто посмеет сказать дурное слово про сына самого герцога Арвендейла? Вот все и молчали. Правда, Рону от того было ненамного легче… Великим, подобно отцу, воином ему не стать. Так еще он ни красотой, ни мужественным видом не блещет. Так еще – магией не обладает…

Впрочем, кое-какие врожденные достоинства у маркиза имелось. Ясный ум и склонность к размышлениям. Именно это и помогло ему постепенно справиться с комплексом собственной ущербности.

«Общепринятое правило, – анализировал подросший Рон больную для себя тему, – гласящее, что способности к магии зависят от благородного происхождения, соблюдается далеко не всегда. И это вполне объяснимо. Как бы ни оберегалась чистота знатных родов, но кровь людская смешивается век от века, и примеси древней божественной крови в жилах дворян становится все меньше; следовательно, в жилах плебеев – больше. Сообщающиеся сосуды, элементарная вещь… Многие аристократы уже теперь либо вовсе не владеют магией, либо способны на какую-нибудь недостойную внимания ерундовину. И напротив – некоторые простолюдины иногда довольно сильны в магическом искусстве…»

Само собой, ничего нового в рассуждениях маркиза не было. То, о чем он думал, знали все. Хотя предпочитали вслух не говорить. Мало ли что… На правилах строятся законы. А на законах стоит власть. А власть имущие очень не любят, когда законы и правила нарушаются…

Видимо, именно поэтому никто, кроме Рона, не сообразил очень простую, казалось бы, штуку. А что будет дальше? Когда кровь людей окончательно перемешается? Когда дара богов, растворенного в ней, станет на всех – и мужиков, и дворян – поровну? Понятно, это случится не завтра, не послезавтра и даже, может быть, не через сто лет, но случится обязательно. Что будет тогда?

Все станут одинаковы? И аристократа от холопа будет отличать только имя и объем кошелька? Как тогда понять, кто достоин править, а чей удел – лишь подчиняться? Если не будет у избранных божественного преимущества магического таланта? Если не будет самих избранных… Дальше мысль Рона не шла… Разум не мог продвинуться за сгущавшуюся на пределе понимания туманную пелену хаоса.

Но одно маркиз осознавал отчетливо: надо что-то с этим делать. Надо начинать действовать уже сейчас. Ведь если опоздать с решением – весь мир полетит в тартарары… И кому действовать, как не ему – Рону Гриру из рода Красных Вепрей? Раз уж всемогущие боги вложили эту идею в его голову, раз осветили ту голову огнем ясного разума… Видно, не зря обделен он другими достоинствами. Так боги распорядились – чтобы не распылял свое время зря…

И в поисках решения проблемы взялся Рон Грир за книги.

«Дело всей жизни, – так патетически он обозначил свое занятие. – Это дело всей моей жизни! Боги выбрали меня для спасения мира, значит, я должен сделать все, что в моих силах!»

И с тех пор всегда, каждый раз, когда жизнь, изворачивая хвост, била его по уязвимым местам, напоминая о том, что он хуже всех этих славных воителей, искусных магов, блестящих сердцеедов, Рон вспоминал: «Дело всей жизни»! И преисполнялся гордостью своего особого предназначения. И чувствовал себя лучше и легче.

Ему только время от времени странно становилось, что идею его никто не считает насущной, серьезно применимой к не такому уж и далекому будущему реального мира. Пару лет назад Рон даже представил на суд Университета трактат, содержащий остроумные, как он сам считал, мысли на тему: как обезопасить грядущие поколения знати от угрозы истощения магического потенциала. Идея его была несложна и остроумна. Ведь что такое по сути маг? Аккумулятор энергии, которую черпает из подпространства и превращает в ману. Чем больше у мага аккумулятивная способность, тем сильнее маг. Но человеческое тело не вечно. Бездушная вещь переживет века, а человек умирает через какие-нибудь жалкие восемьдесят-девяносто лет. Следовательно? Следовательно, нужно бессмертную душу сильного мага заточить в бездушной вещественной ловушке, создав тем самым могучий амулет, имея который, обычный человек – обладая, конечно, определенными навыками, – сам будет сильным магом. Только и всего…

Он-то считал, что трактат его произведет фурор. Но… Маги-ученые Арвендейла отнеслись к выкладкам юноши, лишенного возможности сотворить даже простенькое заклинаньице, холодновато. Лучшие умы Университета, впрочем, признали трактат довольно ценным, но лишь в теоретическом плане… А не лучшие – почтительно покивали, стараясь не выдать плавающую в глазах насмешку: мол, чем бы дитя ни тешилось…

А Рон Грир не сдавался. Он был уверен, что уже нашел путь, ведущий к решению поставленной задачи, и теперь упорно продвигался вперед, шаг за шагом… Теоретическая часть дела-всей-жизни закончена, осталось довершить практическое руководство. И еще одна деталь его пока что смущала. Кто из сильных магов по своей воле согласится на вечное заточение? Ведь, как известно, бессмертную душу нельзя ни к чему принудить. Бессмертная душа ничего не боится, она должна сама пожелать перейти в вековую тюрьму амулета…

Но это все частности. Идея у него есть. Кое-какие наработки по практической стороне дела тоже имеются. Есть даже пустой амулет, способный принять и удержать бессмертную душу, купленный за большие деньги в Университете. Вот бы еще найти возможность эксперимента!..

И в предвкушении этого эксперимента жизнь маркиза была полна смысла и почти счастлива.

До тех пор, как он не увидел впервые в глубине мутно колеблющейся зеркальной поверхности прекрасное лицо своей будущей жены…

Маркизу снова почудилось движение в коридоре. Он дернулся к двери, замер, весь наструнившись. Опять ничего. Ничего и никого…

– Дело всей жизни… – проговорил Рон, в очередной раз попытавшись возбудить в себе интерес к работе, и сам поразился тому, как жалобно звучит его голос.

Дело всей жизни, научная работа, результаты которой способны спасти мир, – каким отстраненно ненужным воспринималось им это теперь!

Что ему сейчас эта работа? На что ему весь мир? Если его обожаемая супруга совсем не любит его… Нисколечко даже не уважает. Не видит в нем ни мужа, ни господина, ни даже просто мужчину. Брезгует в постель с ним лечь.

И Рон вдруг разозлился.

Да что ж это такое! Муж он все-таки или не муж?! Коли так дело дальше пойдет, над ним даже слуги смеяться начнут!

Ступая твердо, Рон вышел в коридор. Остановился, помялся (он понятия не имел, где искать девичью своей супруги), но уже через минуту, всколыхнув в себе уверенность, пошел в произвольном направлении. Ничего, найдет. Попадется по дороге кто-нибудь из челяди, отведет его.

И действительно – скоро в ночном коридоре, гулко потрескивавшем от чадящих факелов, послышались шаги. Двое шли навстречу Рону, невидимые пока за поворотом, шли и беспечно и весело беседовали о чем-то. Один голос был мужским, молодым, ясным, а второй – женский, негромкий, но звонкий… какой-то холодновато звонкий. И такой знакомый!

– Сенга! – не удержавшись, воскликнул маркиз.

Голоса тотчас стихли, перестук шагов спутался, смолк…

Рон ринулся вперед. И на повороте коридора едва не сбил с ног свою супругу.

Сенга Грир была одна.

Минуту маркиз вообще ничего не мог сказать. Все мысли мигом выдуло из его головы, он лишь глупо улыбался, ослепленный долгожданным сиянием супруги. Она что-то сказала ему, а он не услышал. И ей пришлось повторить:

– Прогуливаетесь, мой господин?

– Я искал вас, моя госпожа, – пролепетал Рон.

– Я как раз направлялась в наши покои. Незачем было беспокоиться.

Она двинулась дальше, приглашающе кивнув ему. Маркиз неровно засеменил рядом – то выскакивая вперед, чтобы умильно заглянуть ей в лицо, то сразу же отставая, чтобы не вызвать ее неудовольствие своей назойливостью.

В голове Рона постепенно прояснялось. Он вдруг заметил, что прическа Сенги, всегда безукоризненная, сейчас несколько растрепана, платье немного помято, а один конец корсетного шнурка оборван. И прекрасное лицо супруги необычно расцвечено румянцем. Заметив все это, Рон тут же припомнил и еще кое-что…

– Мне показалось… – робко кашлянув, проговорил он, – что вы… что вас кто-то провожал…

– Конечно, мой господин, – спокойно отреагировала на это Сенга. – Один из стражников Утренней Звезды. Не подобает маркизе Грир передвигаться по ночным коридорам в одиночку. Хотя бы и в отцовском замке.

– И… куда же он подевался, тот стражник?

– Я отпустила его. Зачем он нужен, если теперь вы со мной?

– А… – начал было новый вопрос Рон, но Сенга каким-то образом догадалась, что его интересует:

– Мое новое положение связано с таким множеством забот! – сообщила она. – Совершенно не успеваю за собой следить, да еще и девчонки-фрейлины разболтались… Прошу прощения за свой внешний вид, мой господин… Вы ведь простите меня?

И провела тонким пальчиком по кучерявой бороде супруга. Маркиз аж задохнулся от такой нежданной нежности.

Рон Грир из рода Красных Вепрей был определенно умным юношей, и уж в наличии развитого аналитического мышления ему вряд ли кто мог отказать. Но любовь, как известно, оглупляет и самого умного. Вернее, не то чтобы оглупляет… Лишает желания и воли мыслить холодно и трезво – вот так правильнее. Достаточно прикосновения возлюбленной, достаточно одного-единственного ласкового слова, и не остается уже никаких вопросов и никаких опасений.

– Прямо падаю с ног! – вздохнула еще Сенга. – Так устала! Позвольте мне и сегодня ночью отдохнуть, мой господин? А уж завтра мы наверстаем упущенное. Не сердитесь и простите меня. Вы ведь простите?..

– Д-да… – пробормотал неумолимо разъезжающимися в счастливой улыбке губами Рон Грир. – Конечно, моя госпожа!..

Стая каррхамов, вышедшая к Малому Топтуну, насчитывала двенадцать голов. До сих пор охота стаи явно не была удачной – тела Курши Бочонка и удавленного Эвином каррхама твари растерзали и сожрали в несколько мгновений. После этого зверюги переключили свое внимание на людей, снова высоко взобравшихся на громадные ребра чудовищного скелета.

Вожак, тварь, почти в полтора раза крупнее своих сородичей, легко вскочив на позвоночник, поднялся на задние лапы. Острые когти поскребли по изогнутой поверхности древнего ребра, высекая белую крошку, облачка черного дыхания окутали окровавленную морду. Каррхам облизнулся, продемонстрировав острые зубы, похожие на кривые ножи.

– Какие теперь будут предложения? – мрачно осведомился Мартин, с трудом оторвав взгляд от жадно пылающих глазок твари; это под «его» ребром оказался вожак.

Вопрос предназначался по большей части Эвину, но Эвин не ответил. Прищурившись, он медленно поворачивал голову из стороны в сторону, словно выискивая пути к спасению.

Путей к спасению не было. И это понимали все. Странно, еще недавно разбойники всерьез думали о быстрой смерти, но сейчас, когда им представилась такая возможность, никто не спешил обрывать свою жизнь. Видимо, такова природа человека: даже в самый черный, в самый невозможный момент все еще на что-то надеяться…

– Держаться, пока руки-ноги не устанут… – хрипло выговорил Рамси Лютый. – А потом шлепаться живоглотам на обед. Или прыгнуть прямо сейчас и покончить с этим. Вот какие предложения. Целых два. Может, у кого другие есть?..

Через четверть часа сорвался Лысый Черт. Он даже не успел коснуться земли, был разорван на кровавые куски и сожран тварями, настигнувшими его еще в воздухе.

– Вот и второй, – констатировал Ухорез. – Кто следующий?

– Я! – неожиданно вызвался Тони Бельмо. – Уж очень тоскливо тут висеть. Такая смерть ничем не хуже любой другой. По крайней мере, быстро. Раз – и все. Прощайте, братцы…

– Стой! – вдруг вскинулся Эвин.

Удивительно, но при этом восклицании встрепенулись не только разбойники, но и каррхамы, вожделенно облизывающиеся под скелетом Топтуна.

Впрочем, кажется, вовсе не голос Эвина заставил тварей забеспокоиться.

В нескольких шагах от исполинского остова, над истоптанной грязью, усеянной осколками черных игл, забрызганной кровью – появилось голубое свечение. Сначала призрачно слабое, очень быстро оно набрало силу, превратившись в шар размером с кулак.

Стая откатилась от скелета Топтуна; рыча и припадая к земле, заклубилась вокруг этого шара, который вдруг начал испускать тонкие ломаные искорки… И расти.

– Не упустим момент, а? – прохрипел, повернувшись к Эвину, Мартин. – Прыгаем и бежим, пока они этой хренью заинтересовались…

– Погоди.

– Не стоит, думаешь?.. Что это такое вообще? Этот шар? Еще какое-то чудище?

– Погоди.

Разрастаясь, шар становился бледнее, точно растягивался, сплощивался, становился широким диском. В центре диска проклюнулась точка, скоро превратившаяся в пятно, пятно превратилось в дыру… быстро расширяющуюся дыру с черными, словно обугленными краями, и в той дыре вдруг вспыхнули и причудливо засверкали-запереливались все возможные цвета… Прореха в реальности – вот, на что была похожа эта дыра. И замелькали в прорехе, в разноцветной ее глубине, невнятные темные силуэты… среди которых окреп и четко обозначился один – человеческий, тонкий, высокий. Обозначился и подался вперед.

И вышагнул в Тухлую Топь.

Это оказался мужчина средних лет, сухощавый, с зачесанными назад светлыми волосами, в простой опрятной одежде, безо всякой брони и оружия.

И он явно не ожидал увидеть здесь то, что увидел, этот пришелец.

Каррхамы замерли – все до одного, – приготовившись к прыжку.

Лицо пришельца вздрогнуло. Он даже чуть отступил, словно намереваясь вернуться туда, откуда появился. Но вовремя удержался. Судорожно взмахнул рукой, пробормотав что-то, – и все вокруг залила ярчайшая белая вспышка.

Рванувшийся от руки мужчины ослепительный белый свет мгновенно закрутившейся косой выжег все в радиусе десятка шагов. Каррхамы сгорели молниеносно, оставив после себя лишь горстки пепла, тоже, впрочем, сразу развеянные потоком воздуха, пронесшимся следом за губительной волной света. Круговая «коса» зацепила и нижнюю часть скелета Малого Топтуна. Древние кости заметно истончились и пожелтели, скелет гиганта, угрожающе скрипнув, покачнулся и стал заваливаться…

Шестеро приговоренных друг за другом заскользили по ребрам вниз, сообразив, что еще несколько секунд – и костяная громадина, опрокинувшись, попросту раздавит их…

А их нежданный спаситель вдруг побледнел и шатнулся. Видно, с перепугу переборщил с объемом вложенной в заклинание маны… Неверной рукой он нашарил на поясе обтянутый кожей пузырек, неловко откупорил и опорожнил в несколько глотков.

Когда шестеро поднялись на ноги, мужчина уже пришел в себя. Стер с порозовевшего лица пот и облегченно улыбнулся.

– Не знаю, кто ты такой… – проговорил Мартин, медленно двинувшись к нему, – но спасибо тебе…

Впрочем, никакой благодарности в глазах Ухореза не было. А вот что было, так это – хищный интерес. Рамси, Стю, Тони и Цыпа, переглянувшись, потянулись за своим верховодом. Внимание всех пятерых было приковано к искрящемуся проему пространственного портала за спиной мужчины.

– Дядя Аксель? – раздался позади разбойников настороженно удивленный голос Эвина.

Мартин остановился, поднял руку, заставив замереть на месте своих людей.

– Еще один дядя? – с опаской проговорил Ухорез.

Ясно читалась в интонации его голоса фраза:

– Погодите, парни, напролом переть… Как бы промашки не вышло…

– Здравствуй, мальчик мой, – откликнулся мастер Аксель. Затем скользнул глазами по разбойникам, пересчитывая их. – Пятеро… – резюмировал он. – Двоих, значит, уже потеряли. Скверно. Но это не моя вина. Энергетический фон здесь довольно… своеобразный, трудно было вас найти. А еще труднее портал провесить. С третьего раза только получилось, времени порядочно ушло. А еще Темные… Вот уж не думал, что в ближних пределах Топи вы наткнетесь на них…

Аксель разочарованно цокнул языком.

– Тухлая Топь оживает, – добавил он. – Изменения происходят быстрее, чем я предполагал…

Портал полыхнул змеистыми голубыми искрами, черные его края раздались пошире. И в Тухлую Топь вышел… Эдгард Сторм, точно такой же, каким видел его Эвин в последний раз, на Красном дворе Утренней Звезды: босой, в простецкой рубахе и штанах, с дорожным посохом в руке.

– Эвин, – поклонился Эдгард. – Здравствуй, брат!

Синие отблески искр плясали на его чисто выбритой голове.

– Эдгард… – неопределенно отозвался Эвин.

– И это тоже твой родственник? – хмыкнул Мартин Ухорез.

– Тот, который его чуть насмерть не забил, Тихоню-то! – сообщил осведомленный Тони Бельмо. – Я ж говорю, слышал, как стражники базарили… Ну и семейка…

– Этот? Тихоню? – усомнился Мартин.

– А сколько еще народу оттудова вылезет? – пробасил Цыпа. – Из этой дырки?

– Вопрос не в том, сколько вылезет, – подал голос Стю Одноглазый, – а сколько залезет.

Он оглянулся на своего верховода. Тот со значением моргнул: мол, разрешаю, попробуй, может, что и получится…

Однако ничего у разбойников не получилось. Когда они, четверо, звеня цепями, ринулись к порталу, мастер Аксель проворно отступил в сторону, а на его место встал Эдгард. Четырьмя взмахами своего посоха Эдгард раскидал четверых здоровенных мужиков, как тряпичных кукол.

Ухорез восхищенно передернул плечами.

– Хорош! – оценил он силу и сноровку среднего из братьев Сторм. – Действительно, еще и получше нашего дворянчика будет…

– Кто-то еще хочет попробовать? – осведомился Аксель, остановив взгляд на Мартине.

Тот отрицательно качнул рыжей головой.

– Полагаю, теперь нашей беседе ничего не помешает, – сказал Аксель. – Время дорого, энергия портала скоро иссякнет…

– Какого хрена ты сюда приперся!.. – простонал, с трудом поднимаясь, Стю. – Зачем нас выручил из пастей Темных, если не намереваешься забрать отсюда?.. Рано или поздно нас все равно сожрут!

– На кой ляд мы ему сдались? – угрюмо произнес Рамси Лютый, усаживаясь в грязь и растирая ушибленную татуированную грудь. – Кху… Племянника своего он забрать желает, а не нас. Мы ему не нужны.

– Нужны, – вдруг признался мастер Аксель. – Только не там… – кивнул он в сторону портала. – А здесь.

– А? – вытаращился на него Цыпа. – Как это? Говори яснее!

– Чем реже вы меня будете перебивать, тем скорее поймете. Опять же – энергия портала иссякает, времени у меня в обрез. Итак…

– Зачем я вам понадобился?! – выступил вперед напряженно молчавший до этого Эвин. – Чего вы еще от меня хотите?! Чем я вам еще мешаю, что вы и здесь меня достали?!

– Ну вот опять… – досадливо поморщился Аксель. – Я же просил: постарайтесь не перебивать меня, пока я не закончу.

– Я не пойду с вами! – решительно заявил Эвин. – Я вам не верю. Никому теперь не верю! Ни дядюшке Альве, ни вам, дядюшка Аксель… Ни тебе, Эдгард.

Эдгард лишь безмятежно улыбнулся в ответ.

– Я не зову тебя с собой, Эвин. Я не могу забрать тебя, – сказал мастер Аксель. – Приговор уже вынесен. А значит, очередной ход сделан… Игра уже идет полным ходом.

– Верховод, чего ему надо, я никак не возьму в толк? – обратился к Мартину Тони Бельмо. – Игра какая-то…

– Помолчи, – очень серьезно проговорил Ухорез. – Сказано тебе: не перебивай, – добавил он и тут же не удержался сам:

– Эй… мастер Аксель! Ты, видать, что-то намерен нам предложить? Говори, не тяни, мы на все согласны.

– Нам терять нечего! – присовокупил Цыпа.

– Само собой, – развел руками Аксель. – Вы слышали когда-нибудь что-нибудь о Доме Соньи?

Разбойники пожали плечами. Аксель глянул на Эвина. Тот почему-то помедлил, перед тем как ответить:

– Да.

Это было давно. Очень давно, когда еще люди не селились близ Драконьей гряды, по западную ее сторону. И потому не селились, что с востока, через сумрачное ущелье Пасти, все чаще и чаще проникали за гряду Темные твари. И поодиночке, и стаями, и, бывало, целыми ордами. Светлым расам хватало и других мест для жизни, обширных, безопасных и плодородных, ибо были тогда народы Светлых немногочисленны. А там, где шумят теперь веселые поселения графства Утренней Звезды, было безлюдно и тихо. Лишь бродило зверье и одинокие отчаянные охотники. Да и то – ни зверье, ни охотники не осмеливались соваться ближе чем на тысячу шагов к отрогам Драконьей гряды, где вольготно рыскали Темные твари.

Вот на этой-то условной границе между Тьмой и Светом стояла одинокая молельня Сестрам-помощницам, невысокая башня с колоколенкой под крышей. И в те черные ночи, когда твари с другой стороны Драконьей гряды подбирались к ее стенам, одна из послушниц взбиралась на колоколенку. Не любили Темные прозрачного перезвона серебряных колоколов, смущал и пугал он их, как пугает волков-людоедов факельный свет в ночи и громкие крики вооруженных загонщиков.

Только и дел было у послушниц, что молить Сестер-помощниц о ниспослании благодати на земли Светлых рас, собирать себе пропитание в близлежащих лесах и реках, да привечать случайно забредших охотников – где охотникам было найти более сохранного ночлега в тех диких краях?

Оно, конечно, не положено, чтобы мужчина переступал порог молелен, да куда ж деваться, не оставлять же истомленных долгой дорогой звероловов на прокорм Темным тварям? Да и мать-настоятельница всегда строго следила и за гостями, и за своими послушницами, не давала им оставаться наедине. Но как-то раз, видать, не уследила…

Согрешила одна из послушниц с забредшим в молельню охотником, не устояла. И как ей было устоять, юной, с бессловесного возраста и не по своей воле отданной в услужение Сестрам, когда парень оказался красивым, статным да и на слова всякие завлекательные ловким? Правда, к чести того парня следует сказать, что и в мыслях у него не было позорить послушницу. Забрал он ее с собой из молельни. Мать-настоятельница повздыхала-повздыхала и благословила образовавшуюся пару. И отпустила. А что ей еще оставалось делать? Заповедовали же Сестры-помощницы: люби и прощай. Вот молодые люди и полюбили друг друга, а мать-настоятельница простила их.

Как звали того молодого охотника, уже никто и не помнит.

А имя послушницы было – Сонья.

Из семьи она была не простой, а знатной. Говорят, младшая дочь какого-то мелкопоместного барона. Барон-отец молодой чете, только они явились в его владения, послал энную сумму серебра, но во двор своего замка не пустил. Не подобает все-таки в благородную семью принимать простого охотника. Соседи не поймут.

Поселились Сонья с мужем неподалеку от баронских деревень, в ладном домике. Завели они крепкое хозяйство и зажили мирно и счастливо. Божественный огонь горел в дворянской крови Соньи, магического ее таланта вполне хватало на то, чтобы лечить местных да и себе мелкую удачу приваживать: вроде обильного урожая в поле и огороде и густого промысла для мужа, не оставившего своего лесного дела… Пошли у них дети, как полагается. Пять девочек родила Сонья, а красоты не утратила, поддерживая ее силой своей магии.

Но не суждено было ей прожить до старости в мирной благодати. Споткнулось колесо ее судьбы. Споткнулось и завертелось в обратную сторону.

Любимый муж ее нарвался в лесу на матерого вепря; вепря-то убил, но сам не уберегся – распорола зверюга клыками мужчине бедро. Еле-еле добрался он до родного жилища, упал на пороге. Могла бы спасти Сонья мужа, да, на беду, не оказалось ее дома, пользовала приболевшую козу на соседском хуторе. Истек кровью охотник. И умер.

Велико было горе женщины, не знала она, как с этим горем справиться, не умела она с горем справляться. Всю жизнь берегла от несчастий и бед Сонью судьба, муж берег ее и серебро отца-барона. А оставшись одна в перевернутом мире, Сонья принялась за то, чего в таких случаях делать никак нельзя. Стала она винить в произошедшем: и себя, что не осталась в тот день дома; и живучего вепря; и соседа с его треклятой, так не вовремя разболевшейся козой; и дочек, что только плакали от страха при виде истекающего кровью отца, не догадавшись вовремя бежать за помощью…

Взмолилась она Сестрам-помощницам: верните мужа!

Не ответили ей Сестры-помощницы, ибо законы бытия нерушимы. И никому не позволено возвращать людей из царства мертвых.

И тогда обратилась Сонья к Сумрачным сестрам. Достало у нее для этого знаний и сил.

И Сумрачные сестры отозвались. Научили обезумевшую от отчаяния женщину, что предпринять. А когда открылось Сонье, что ей нужно сделать, ужаснулась она – чересчур высока цена оказалась за чудо воскрешения. Но отступиться женщина уже не могла. Когда перед нами открывается возможность получить то, что мы больше всего на свете желаем, разве мы можем устоять?..

Пять дочерей было у нее, пять девочек. Всех забрала она с собой в лес. Целую ночь окрестные хутора не спали, слушая детские крики, стоны и плач. Самые смелые даже высунули носы в окна – чтобы увидеть отблески мечущегося за ветвями черных деревьев зловещего алого пламени. Под утро те, кто смог заснуть в ту ночь, подскочили в кроватях, разбуженные длинным чудовищным, разрывающим душу воем.

И все кончилось.

Три дня сидела Сонья одна в своем опустевшем доме. Местные не решались навестить ее. А на четвертый день муж-охотник постучался к Сонье в дверь. Постучался рукой, перепачканной свежей кладбищенской землей.

Конечно, обманули Сонью Сумрачные сестры. Ибо законы бытия нерушимы, и никому не позволено возвращать людей из царства мертвых.

С виду муж был тем самым, прежним. А внутри совсем другим. Звериную душу подсунули Сумрачные сестры в человеческую оболочку. Не говорил мужчина, и человечьего языка не понимал. И человечью пищу не признавал. Сначала за деревенской скотиной охотился, а затем и за людей принялся. Но людей не всех жрал, нет. Каких жрал, а каких просто кусал, пуская в кровь отравленную Тьмой слюну. И укушенные им люди становились такими же, как он – с виду людьми, а на самом деле кровожадными зверями.

Поднялся над теми краями вой и зубовный скрежет. Десятки обращенных рыскали по округе, наводя ужас и сея смерть. Едва-едва удалось баронским ратникам навести порядок. Больше тысячи людей погибли, с полсотни деревень и хуторов сожгли: на всякий случай. Чтоб Темная зараза, упаси боги, дальше не распространилась. И только улеглось все, стали, как водится, виноватых искать. И первым делом, само собой, вспомнили о Сонье. А Соньи-то уже и не было. Пуст был ее домик. А Сонья тем временем отправилась в ту самую далекую молельню, куда отдали ее несмышленым ребенком. Шла она не скрываясь. Не останавливаясь, чтобы поесть-попить и отдохнуть. Ужас осознания произошедшего гнал ее вперед, не отпуская ни на секунду. Да, шла она в молельню. А куда ей было еще идти? Барон-отец скончался от сердечного удара в самый разгар боев с обращенными, да и разве нашел бы он в себе силы принять дочь-преступницу?

Перехватили Сонью всего-то в полудне пути от молельни. Она и не сопротивлялась. Она вроде бы даже и рада была, что ее настигли, что не надо больше никуда идти, что кончился ее скорбный путь.

И стали думать, что с ней делать. Какую такую муку выдумать, чтоб была равноценной тому каскаду кошмаров, что она обрушила на их земли? Какую казнь изобрести, чтоб хотя бы примерно соответствовала совершенным ею чудовищным преступлениям?

Думали-думали и не придумали. Решили послать за матерью-настоятельницей, пусть мать-настоятельница спросит совета у Сестер-помощниц. Послали, спросили. «Приговор уже вынесен, – таков был ответ матери-настоятельницы, – и казнь свершена. Мы будем молиться за великую грешницу, ибо это есть воля Сестер-помощниц».

Удивились посланники и пошли обратно. А пока шли, говорили меж собой… и кое о чем начали догадываться. А чтоб подтвердить свои догадки, вернувшись, развязали Сонью и дали ей в руки меч.

Женщина равнодушно приняла оружие, повернула его острием к себе движением привычным, приноровленным – и ударила себя в грудь.

Сломался клинок.

Тогда поняли, какая казнь уготована женщине за дерзновенную попытку преступить законы бытия, за совершенные ужасные злодеяния. Никогда Сонье не соединиться с тем, кого она любила больше жизни. Потому что нет ей дороги в царство мертвых. Вечно ей скитаться по земле в тщетной попытке сбежать от воспоминаний о содеянном. Поистине справедливой посчитали люди эту казнь.

Сестры-помощницы наказали Сонью бессмертием.

Не ради мести вовсе, а в предостережение тем, кто осмеливается бунтовать против существующего порядка вещей.

Отступили люди от Соньи, оставили ее одну. И врата молельни перед Соньей не открылись.

Направилась она по ту сторону Драконьей гряды. В Тухлую Топь, все на восток, на восток, туда, где сильна Тьма. Ибо магия Света ведает жизнью, а магия Тьмы – смертью. Говорят, выстроила себе Сонья Дом в самом сердце Тухлой Топи. И вот уже сотни лет изучает Тьму, чтобы разгадать секрет: как переступить порог между миром живых и миром мертвых. Ни один чернокнижник, ни один проклятый колдун, покровительствуемый Сумрачными сестрами, не знает о магии Тьмы столько, сколько постигла за долгие-долгие годы изгнания Сонья. А главный секрет все не открывается ей. И неизвестно, откроется ли когда?..

– Вы слышали когда-нибудь что-нибудь о Доме Соньи?

– Да, – ответил Эвин. – Насколько я понимаю, вам нужно, чтобы мы отыскали Дом?

– Нужно, – согласился Аксель. – Очень нужно. Но не только мне. Всему Арвендейлу. Всему миру людей.

– Ну, раз нужно, тогда отыщем! – беспечно заявил Тони Бельмо. – Где наша ни пропадала!

Мартин посмотрел на Эвина, Эвин посмотрел на Тони. И усмехнулся.

– Если верить легенде, – сказал юноша, – Сонья возвела свой Дом в самом сердце Тухлой Топи…

– И что? Ты же Полуночный Егерь. Ты эту Топь вдоль и поперек исходил. Мы целый день продержались здесь вот в этих вот штуках… – он позвенел своими цепями, – голышом и безо всякого оружия. А если согласимся отправиться на поиски, железяки с нас снимут, да? – Тони стрельнул глазами в сторону Акселя. – И барахлишка кой-какого дадут, ага?

– Несомненно, – кивнул Аксель.

– А что, – деловито осведомился Рамси Лютый, – нельзя вот через такой же портал в этот Дом попасть? Обязательно пехом туда переть?

Аксель посмотрел на него с жалостью:

– Было б это возможно, разве я стал усложнять себе жизнь?

– Я согласен, – гукнул Цыпа.

Стю Одноглазый ничего не сказал. Хмуро пожал плечами, неприязненно глядя на Акселя, которого, кажется, с момента первой встречи по понятной причине люто невзлюбил, как и Эвина.

– Тихоня? – снова обратился к юноше Мартин Ухорез. Тот опять усмехнулся:

– Он не понимает. И ты не понимаешь. И ни один из вас не понимает. И… дядюшка Аксель не понимает. За все время, когда люди первый раз ступили по эту сторону Драконьей гряды, никто и никогда не заходил дальше Мертвого Омута.

– Что за Омут?

– Он – в недели пути на восток отсюда. Только сам я этого Омута ни разу не видел. Уже более ста лет Егеря не отдаляются от Пасти дальше чем на три-четыре дня пути. А что там, за Мертвым Омутом, никто не знает. Ни один из отрядов братьев-Егерей, каким бы ни был многочисленным, хорошо вооруженным и подготовленным, никогда не пересекал Омута. Нам лишь одно известно: территория, лежащая между Пастью и Омутом, – ничтожная часть всей территории Тухлой Топи. Вот и все. А Дом Соньи – если он, конечно, вообще существует, – лежит далеко за Мертвым Омутом…

– Если мы откажемся от твоего предложения… – начал Мартин, повернувшись от Эвина к Акселю.

– Я немедленно удалюсь, и вы меня больше никогда не увидите, – сказал Аксель. – И, боюсь, вы вообще ничего и никого больше никогда не увидите…

– А если согласимся?

– Я сниму с вас кандалы и дам все, что необходимо для долгого перехода по Тухлой Топи.

– Ну, это само собой, – снова встрял Тони. – Не с голым задом же нам по твоим делам мотаться. А потом что? Когда мы этот Дом отыщем?..

– Мне положительно нравится твой оптимизм, – улыбнулся Аксель. – Потом, когда вы отыщете Дом Соньи, я отправлю вас в любое место Империи, какое пожелаете. За исключением, естественно, Арвендейла.

– Идет, – быстро сказал Рамси Лютый.

– По рукам, – буркнул Цыпа Рви-Пополам.

– Хитрые вы, дворянчики! – скривился Стю Одноглазый. – Добраться до сердца Тухлой Топи! На такое предприятие ни один нормальный человек ни за какие деньги не подпишется. Это ж… Все равно что у гацан украсть – бессмысленно и смертельно опасно. А у нас выбора нет. Ловко… Не удивлюсь, если ты все специально подстроил с самого начала…

– Уверяю вас, я здесь ни при чем, – сказал Аксель. – Все, что ни происходит на этом свете, вершится по воле Великого Космоса, и…

– Договорились, – очень невежливо оборвал его Мартин Ухорез.

Аксель, не снизойдя до обиды, тотчас замолчал и кивнул. Но смотрел он не на разбойников, а на Эвина. Юноша молчал.

– Эвин, мальчик мой, – позвал Аксель. – Портал не может держаться долго…

Юноша переступил с ноги на ногу, обнял себя за плечи, звякнув цепью.

– Днем раньше, днем позже… – проговорил он. – Смерть все равно найдет нас здесь, в Тухлой Топи. Это лишь вопрос времени.

– Вся наша жизнь – вопрос времени.

– Что ж… Я согласен.

– Я не сомневался в этом, – сказал Аксель.

– Еще бы! – сплюнул в сторону Стю. – В нашем положении на что угодно согласишься.

Аксель кивнул Эдгарду. Эдгард ткнул концом своего посоха в портал, и тот снова вспыхнул искрами, выпустив в Тухлую Топь невысокого человечка со следами недавних побоев на лице. Человечек тащил на спине сумку. Вполне себе обычную сумку, кожаную, с полудесятком креплений на боку, в которые были вложены тубусы для свитков… Но почему-то вместо лямок у этой сумки наличествовали толстенные цепи. И вот еще странность: хоть размер сумки совсем не поражал воображение, человечек вел себя так, будто нес на спине целого быка – шатался на трясущихся подгибающихся ногах (словно под невесть какой тяжестью), кряхтел и дышал тяжело, с хрипами и хлюпаньем. Свалив сумку прямо на землю, он испуганно огляделся по сторонам и тут же юркнул обратно в портал…

…Сияние которого стало заметно тускнее; видимо, вследствие неоднократных перемещений энергия портала иссякала быстрее. Тень легкого беспокойства пробежала по лицу Акселя.

– Помните! – сказал он еще, обращаясь на этот раз к Мартину. – Единственный шанс для вас выбраться отсюда – отыскать Дом Соньи. Даже с тем снаряжением, что я вам дал, перебраться через Драконью гряду у вас не выйдет. А других путей из Тухлой Топи нет. Разве что если пересечь ее и поискать выход по ту сторону…

– Да понятно, понятно… – сказал Мартин. – Легче этот самый Дом найти, коли он посерединке-то… А где твое снаряжение, а? Одна сумочка и все, что ли? Да сколько в нее поместится? В ней места на пару ковриг и флягу с водой.

Мастер Аксель оглянулся на все бледнеющий портал.

– Пространство относительно, – сказал он с таким видом, будто сообщал что-то давным-давно всем известное. – Как этого можно не понимать…

Он шагнул поближе к порталу… Невозмутимый Эдгард уступил ему дорогу. Но Аксель снова остановился. Секунду помедлил, точно подбирая слова для предстоящего важного сообщения. Лицо его стало серьезным, даже строгим.

– Эвин! – проговорил он с нотками торжественности. – Постарайся уяснить… Сложность и важность выпавшей тебе миссии невероятна. Но, пожалуй, никто во всем Арвендейле не способен справиться с ней лучше, чем ты. Понимаешь, что это значит? Не я возлагаю на тебя эту миссию, а – воля Космоса!

Эвин смотрел в сторону. На слова своего дяди он лишь пожал плечами – слегка, даже цепи не звякнули. Мастера Акселя, кажется, несколько насторожило такое отношение племянника к данному ему поручению. И тогда он сказал кое-что еще:

– Кто-то всю жизнь ищет свое место. А кого-то его место находит само. Может, Утренняя Звезда – это совсем не то, что тебе нужно? Может, Утренняя Звезда – совсем не твое место? Может, пройдя по уготованному тебе Космосом пути, ты обретешь то, что истинно предназначается тебе?..

Эвин вздрогнул и поднял на него глаза:

– Как вы сумели?..

– Аура твоих мыслей и слов, – пояснил Аксель, вытянув к племяннику растопыренную пятерню, точно хотел пощупать его лицо, – очень плотная… Последнее время ты говоришь и думаешь только об этом.

Маг шагнул в портал.

– Эй! – крикнул ему Мартин. – Родственничка не забудь! Который с голой башкой! Или нам сразу двоих оставляешь?

– Эй, а снаряжение-то где?! – крикнул Тони Бельмо.

– Эй, а цепи-то?! – крикнул и Стю Одноглазый.

Аксель, хлопнув себя ладонью по лбу, обернулся назад.

– Чуть не забыл… – бормотнул он, наполовину погруженный в разноцветно пульсирующую прореху в реальности. – Прошу простить великодушно.

Он щелкнул пальцами, и кандалы со звоном опали с рук приговоренных сами собой. Аксель полностью нырнул в портал, с треском стянувшийся за его спиной в крохотную яркую голубую точку. Легкий хлопок – и точка пропала.

Сразу стало как-то особенно тихо… и по-прежнему серо, даже темновато.

Пятеро разбойников и Эвин молча смотрели на Эдгарда, спокойно стоявшего, опершись на свой посох.

– Я не понял… – осторожно проговорил Мартин Ухорез. – Ты что, парень, по своему желанию здесь остался?

– Наши желания не имеют никакого значения, – ответил Эдгард и улыбнулся брату. – Мы делаем то, что должно…

– Зачем ты здесь? – прямо спросил его Эвин. – Что это все значит? Зачем дяде Акселю так нужен Дом Соньи? О каких изменениях он говорит? О какой Игре?

– Не знаю, – пожал плечам тот. – Меня это не интересует.

– Но зачем ты остался здесь?!

– Чтобы оберегать тебя.

– Но… зачем?

Эдгард снова пожал плечами. И ответил с выражением на лице «как-же-ты-не-понимаешь-таких-простых-вещей»:

– Потому что должен.

Человек – существо крайне неблагодарное по своей природе. Уже через день после чудесного спасения Кэйлин не очень-то был и рад положению, в котором оказался.

Ну, рассудить трезво: господин Фарфат несмотря на наличие могущественных покровителей, оказывается, поселился в захудалом трактирчике. В тесной каморке без окон под самой крышей. Даже не каморке – чуланчике, места в котором хватало только на топчан, стол и табуретку. На топчане спал, конечно, сам господин Фарфат, а Кэйлину пришлось ночевать под дверью чуланчика, головой на пороге, ногами на лестничных ступенях. Невеликое удовольствие – учитывая еще промозглые ночные сквозняки и нахальных трактирных мышей. С харчами тоже вышло как-то не очень… Господин Фарфат обещание Кэйлина служить за кусок хлеба и глоток воды воспринял буквально. То есть два дня подряд каждое утро Кэйлин получал от своего хозяина половину ковриги черного хлеба и кружку колодезной воды – и все. И до следующего утра ничего больше. Оно понятно, любой нормальный слуга и при таком положении дел всегда обеспечит себе приличный рацион, доедая обеды и ужины за хозяином… Но в случае с господином Фарфатом и тут вышла промашка. Господин Фарфат – все два дня, пока Кэйлин находился при нем – обедал и ужинал на деловых встречах в Предместье. Видать, эти деловые встречи были очень деловыми, поскольку Кэйлин даже в дом, куда входил с визитом его хозяин, не допускался. Сидел себе под окошками, грустно вдыхая запах недоступных яств, и размышлял о том, что пеньковый воротник по сравнению с голодной смертью штука не такая уж плохая…

Но самое паскудное было в том, что господин Фарфат и запальчивую клятву Кэйлина – прослужить этаким макаром до самой смерти – принял с обстоятельной серьезностью. Кэйлин сам слышал, как он давеча выпрашивал у мастера Акселя свиток Господской Печати. Мастер Аксель обещал поискать Печать у себя в библиотеке, правда, невнимательно пообещал и нехотя, ясно давая понять, что подобной чепухой ему недосуг заниматься.

А что будет, если маг действительно найдет свиток и снабдит им Фарфата? Или сам Фарфат разорится на пару серебряных монет (что, конечно, маловероятно) и купит Господскую Печать в лавке магических товаров? Тогда ведь придется выполнять обещание… А после того как заклятие будет наложено, покинуть своего хозяина Кэйлин сможет лишь по его, хозяина, разрешению. А господин Фарфат не такой дурак, чтобы добровольно отпустить бесплатного слугу… Это ж очень неэкономно!

И придется Кэйлину до конца своих дней таскаться за хитрым молчуном-скупердяем, жить впроголодь и со слезами на глазах вспоминать былые счастливые времена, когда он мог побаловать себя вкусной едой, веселящей выпивкой и прочими радостями жизни…

– Верно говорят, – горько бормотал себе под нос несчастный Кэйлин, сидя на пороге трактира, обеими руками обняв бурчащий живот, – кто всю жизнь птичкой беззаботной порхает, тот рано или поздно попадет в силок.

Утро было солнечным, но холодным. Выпавший вчера снег давно уже превратился в серую жижу, за ночь эта жижа подмерзла, и хрустко посверкивавшие в ней льдинки напоминали теперь оголодавшему Кэйлину крупинки сахара в доброй гречневой каше. С полчаса тому назад господин Фарфат куда-то удалился, приказав своему слуге вычистить походный плащ, выколотить постель, вымыть ночной горшок и от трактира не отлучаться: мол, пришлет за ним, если тот за чем-либо понадобится. Кэйлин очень был бы рад, если этот круглый гад вообще не вернулся бы, сломил бы где-нибудь свою голову… А что, вполне возможно, что и сломит… Какими именно делами господин Фарфат занимается, он не имел ни малейшего понятия, ясно было только, что – какими-то темными, нехорошими, опасными… Взять хотя бы вчерашнее мероприятие…

Кэйлина даже передернуло, когда он вспомнил, как пришлось ему таскаться с той странной сумкой с цепями вместо лямок. Вроде и небольшая сумка, а тяжеленная какая!.. Да, впрочем, разве дело было в этой тревожной несообразности? Кэйлин непроизвольно сглотнул, когда перед глазами его вновь закачался унылый пейзаж жуткого мира, куда было велено ему доставить сумку. Слава Сестрам-помощницам, ему хватило ума не смотреть особо по сторонам, выполняя поручение. Нырк в портал, нырк обратно… Всего-то несколько секунд, а страху натерпелся… Нет, не доведет до добра служба у господина Фарфата, не доведет… И ведь бежать от него еще страшнее. А ну как хозяин взбеленится от потери дармового слуги? Да пожалуется своему Акселю? Тому-то не составит никакого труда отыскать Кэйлина, где бы тот ни заныкался. Что же делать? Что делать-то? Сгинешь так во цвете лет, и поплакать о тебе будет некому… Ни жены, ни детей… Даже угла своего никогда не было. Даже друзей настоящих. Ничего, словом, постоянного. Прыгал из одного края Арвендейла в другой, брался то за одну работу, то за другую, пил, играл, веселился, все казалось ему: жизнь как-нибудь сама подставит ему сладкий сдобный бок, за который удобно будет надолго уцепиться… Дождался…

И так жалко себя стало Кэйлину, что аж сердце заныло. Вот теперь-то хоть что-то постоянное у него появилось. Пожизненная кабала у господина Фарфата.

Эх, выпить бы! Разогнать тоску! Но и этот проверенный способ теперь был недоступен Кэйлину. Ни гроша в кармане, а трактирщик в долг не нальет – тертый калач, сразу Фарфата раскусил, понял, что с него и гнилого яблока просто так не стрясти…

Бедолага вздохнул… да так и замер на вдохе, носом кверху.

Долетевший откуда-то аромат только что приготовленной бараньей похлебки взволновал его до слез в глазах. То ли с голодухи, то ли еще по какой-то причине Кэйлин мгновенно уверился, что такой похлебки он не пробовал до этого дня и вряд ли попробует когда-нибудь позже. Аромат поднял его с порога, мягко поставил на ноги и повлек за собой… Кэйлин, причмокивая, глотая слюну и беспрестанно потягивая носом, свернул за угол трактира, прошел между низеньким покосившимся забором и пересохшей канавой, обогнул помойную яму (всемогущий аромат похлебки без труда перешибал вонь застарелых отходов), выбрался на грязный пустырь, с трех сторон закрытый слепыми каменными стенами домов… Вот он, источник божественного аромата! Большой закоптелый котел над ровно горящим костром! И аппетитно булькает там обжигающе горячая и, бессомненно, такая вкусная баранья похлебка, приглашающе распространяя далеко вокруг мучительно притягательный дух…

Кэйлин, брызнув слюной, рванулся вперед. И вдруг остановился… Когда в его затуманенное вожделением сознание пробился-таки тот факт, что вокруг костра сидели – самые настоящие гацане. Чумазые, размалеванные варварскими татуировками, увешанные дурацкими разноцветными тряпками и блестящими побрякушками гацане. Чужеродное отребье, бесстыдное ворье, которое ни один нормальный человек на порог своего дома ни за что не пустит, с которыми не то что трапезу разделить, даже и парой слов перекинуться стыдно. Да и опасно. Все знают: гацане такой пакостный народ, что не моргнув глазом оберут тебя, заморочат, на осмеяние выставят, только подставься. На одно только годны эти паразиты – честных людей диковинами веселить; и то – не вздумай с них глаз спускать, вмиг обмишулят. Разделить с ними трапезу? Да кто на такое решится? Тебя потом самого тремя дорогами обходить будут, как заразного… Отобрать еду или украсть? Это Кэйлину не по силам. Хотя разве в этом дело, что – не по силам? Кто ж в здравом уме решится что-нибудь, хоть самую малость – украсть у гацана? Чтобы потом два дня промучиться, а на третий помереть?!

Все это Кэйлин прекрасно понимал. Но просто так повернуться и уйти он не мог, могучий аромат похлебки цепко держал его. Так и топтался бесплатный слуга господина Фарфата на месте, громко сглатывая слюну, набегавшую в рот в просто-таки невообразимых объемах, нервно дергая носом и стуча ногами, как горячий конь. А гацане спокойно сидели себе у огня, тихо переговариваясь на своем тарабарском языке (чаще других мелькало непонятное словечко гойша) и время от времени насмешливо посматривая в сторону страдальца. Гацан было трое: сухая древняя старуха, горбатый длиннорукий мужик и молодая девка. В какой-то момент Кэйлин вдруг вспомнил, что он видел эту троицу и раньше – по дороге к Утренней Звезде. И это открытие оптимизма ему не прибавило: ловко тогда эти гацане обчистили карманы деревенским зевакам, хорошо дело свое поганое знают.

Горбун, приподнявшись, извлек откуда-то из своих цветастых лохмотьев исполинских размеров деревянную ложку, зачерпнул ею из котла, поднес ко рту (сухо клацнуло губное кольцо об отполированную древесину) и с аппетитным хлюпаньем втянул изрядную порцию похлебки. Одобрительно качнул головой, причмокнул. И вдруг, оглянувшись на Кэйлина, дружелюбно подмигнул.

Кэйлин шагнул вперед, но снова заколебался.

– Гляди, боится! – хихикнула девка, переглянувшись со старухой. – Такой красавчик, а боится!

Именование «красавчиком» слуге господина Фарфата явно польстило, относительно своей внешности он иллюзий не питал. Он невольно тоже хихикнул в ответ. А девка-то очень даже ничего. И под лохмотьями у нее… все в порядке, как он уже имел возможность несколько дней назад убедиться. А этот гортанный акцент даже некоторого шарму ей придает…

– Подходи, чего мнешься, милок? – заговорила и старуха. – Небось не отравим… Вижу, что голодный. А голодного нельзя не покормить, грех это…

Голос старухи был хоть и скрипуч, но вполне себе доброжелателен. А тут еще и горбун вынул из котла, подцепив ложкой, большой такой кусок жирного мяса, понюхал, блаженно сморщился и опустил обратно…

Этого Кэйлин уже снести не мог. В конце концов, чего ему терять? Взять с него нечего. А насчет того, что кто-то его увидит с гацанами… Так тут нет никого, место глухое. А жрать просто смерть как хочется! А, будь что будет!

И, не колеблясь больше, скакнул к костру.

– Ну вот, милок… – скрипнула старуха. – Откушай-ка, не побрезгуй…

Гацане подвинулись, освобождая место, всучили ему ложку, полную миску, горячую, тяжелую… Девка с улыбкой подала солидную горбушку хлеба. Кэйлин, бормотнув благодарность, торопливо и жадно принялся за еду.

И мир тут же перестал для него существовать. Аромат варева не обманывал его голодное брюхо – похлебка и впрямь оказалась удивительно вкусной, такой вкусной, что Кэйлин и не заметил, как его миска опустела. Ему тут же наполнили ее снова. А потом еще раз…

Неизвестно, сколько прошло времени, когда Кэйлин опять вернулся в реальность. Он вытер вспотевший лоб и осоловело осмотрелся, ощущая, как отяжелел его переполнившийся живот. Пустой котел лежал рядом с потухшим костром. Старуха поодаль оттирала миски золой, поливая их водой из кувшина с отбитым горлышком. Девка укладывала в мешок помытую посуду. Горбатого гацана нигде не было видно. Кэйлин рыгнул и пошевелился, разминая затекшие ноги.

– Это… – проговорил он, понимая необходимость сказать что-то хорошее для своих благодетелей. – Ну, прямо благодать… Угостили так угостили…

Девка оглянулась на него, как-то очень резко оглянулась, аж звякнули ее побрякушки на лице. Скорчила пренебрежительную гримаску и снова принялась за свое дело.

Кэйлин почесал в затылке, озадаченный такой не-ожиданной сменой настроения.

– Стало быть… – произнес он. – Пойду я, ага?

– Иди-иди, – отозвалась старуха. – Набил пузо, так и вали отсюда. Нечего тут рассиживаться… – и что-то еще пробурчала на своем языке.

– Ага… – сказал Кэйлин, поднялся и бочком заскользил с пустыря.

Впрочем, выбравшись к трактиру, он приободрился. Ну, подумаешь, странные гацане! Удивительно было б, если б они оказались нормальными. Главное, что наелся. И что никто его с этими чумазыми бродягами не видел. Подумав так, Кэйлин ухмыльнулся, шлепнул себя по туго надувшемуся животу и повернул за угол, к трактирным дверям.

И оторопел, остановился как вкопанный, точно наткнувшись лбом на невидимую стену.

Из трактира навстречу ему вышел… он сам!

Он сам, Кэйлин, невысокого роста, толстенький, с кривоватыми ножками, пегими, вечно всклокоченными волосами… Даже синяк под глазом и распухший нос – напоминание о близком знакомстве со стражей Утренней Звезды – были в наличии.

Кэйлин охнул, схватившись за грудь, в которой испуганно ворохнулось сердце.

Двойник тоже заметил его. И тоже узнал.

И преспокойно прошел мимо, нагло и как-то очень знакомо подмигнув. Скрылся за тем же поворотом, из-за которого только что вышел сам Кэйлин. И когда скрылся, Кэйлин вдруг осознал, что двойник кое-что сказал ему на прощание.

«Понравилось? Мы можем дать еще. Мы можем дать столько, сколько вы попросите…»

Бедняга бесплатный слуга господина Фарфата проделал два шатких шага и прислонился к стеночке.

Что же это такое, а? Подмешали, что ли, гацане в свое варево какую-то дрянь? Но зачем? Никогда эти ублюдки просто так ничего не предпринимают, во всем свою выгоду преследуют. И какой же, спрашивается, им резон одурманивать того, у кого гроша ломаного за душой нет и не предвидится?

А подмигивание этого двойника… Такое ощущение, что сегодня Кэйлин уже видел нечто подобное… А эти странные слова? «Мы можем дать столько, сколько вы попросите…» О чем это? К чему? Про похлебку, что ли?

По стеночке он добрался до порога трактирной двери, уселся на обычном своем месте, ожидая хозяина. В голове было пусто-пусто, в груди все еще, никак не успокаиваясь, тревожно бултыхалось сердце.

Господин Фарфат появился спустя час с небольшим. Узрев слугу, он остановился, вопросительно глянул на него.

– Все в порядке! – закивал, вставая, Кэйлин, уже привыкший к тому, что хозяин даже слов не расходует попусту, становясь говорливым только тогда, когда это необходимо. – Плащ помыл, горшок выколотил…

Господин Фарфат угрожающе сдвинул редкие брови.

– Да не пьяный я! – заявил Кэйлин. – На какие шиши-то? Во!..

Он дыхнул в лицо хозяину, тот брезгливо сморщился и прошел мимо него, в трактир.

Кэйлин опять опустился на порог.

Впрочем, просидел он там недолго. Через пару минут трактирный служка, открыв дверь изнутри, пихнул его ногой в спину:

– Эй, как тебя там… Тебя хозяин твой зовет!

– А чего такое?

– А я почем знаю. Но видок у него не очень… Видать, напортачил ты, братец, в чем-то. Получишь сегодня по сусалам! А и за дело! День-деньской задницу тут просиживаешь, вместо того чтобы господину потрафлять! Марш к своему хозяину, орясина!

Средний сын Адама Сторма Эдгард действительно покинул графство Утренней Звезды с гацанским табором. Только в том слухи врали, что – не по своей воле. Хотя как сказать – не по своей… Никто в мешок его не засовывал, никто рта кляпом не затыкал, рук-ног не вязал. А задурить мальцу голову обещаниями показать страны дальние и дива дивные – тут любой справится. Что уж говорить о таких ловкачах, как гацане…

Вначале ему и вправду было интересно. А потом стало не очень. Когда табор сбагрил его по сходной цене какому-то юркому толстячку с лоснящимся голым лицом, словно щедро смазанным маслом. Толстячок с парнишкой не церемонился. Дал ему отхлебнуть из какой-то фляжки, после чего Эдгард надолго погрузился в странный дурнотный полусон: когда вроде все видишь, осознаешь, ходишь и говоришь, но совершенно не в силах ослушаться приказов; потому что просто не хватает воли на самостоятельные действия. В таком состоянии Эдгард провел около двух недель, пока его везли куда-то в крытой повозке. А когда эффект снадобья прошел, он ощутил себя в корабельном трюме. Темном, тесном, затхлом и тяжело покачивающемся корабельном трюме – в компании нескольких десятков таких же юных бедолаг. Трюм был разделен надвое частой решеткой, сквозь которую нельзя было просунуть и руку, по одну сторону решетки помещались мальчики, по другую – девочки. Здесь было куда как хуже, чем с толстячком. Тот хоть кормил прилично и не бил. В корабельном трюме же царили другие порядки. Кормили хуже некуда. И воды давали ровно столько, чтобы не умереть от жажды. Но это было не самое плохое… Видно, на палубе судна находились и другие пассажиры, которым вовсе не нужно было знать о тех, кто содержится в трюме. Поэтому за малейший шум детей наказывали – к ним спускался всегда один и тот же матрос, краснолицый, худой и мускулистый, точно весь свитый из корабельных веревок, выдирал из толпы первого попавшегося и бил, отшвыривал в сторону и брался за другого… Бил очень больно и искусно – не оставляя следов. О том, куда их везут и зачем, среди мальчишек и девчонок поначалу ходило множество самых разных сообщаемых друг другу боязливым шепотом версий. Но на пятый день плавания ситуация разрешилась. В разгар очередной экзекуции в трюм спустился капитан: рослый мужик с чернющими густыми усами. Осмотрев нескольких детей, он в целом остался доволен мерзким мастерством краснолицего матроса бить, не оставляя следов, но все же настрого приказал ему в дальнейшем не слишком усердствовать. «Чтоб нутро никому из щенков не отшибить, – сказал капитан. – На Востоке за каждого хорошую цену дадут. Товар отличный, штучный; все из благородных семей, воспитанные, девственные, чистенькие… Понимать же надо!..»

А на шестой день грянул шторм. Почти сутки дети бултыхались в ходящем ходуном трюме, как пригоршня горошин в нутре глиняного кувшина… А на вторые сутки корабль налетел на скалу. Эдгард навсегда запомнил мощнейший треск, сотрясший душную тесную темноту вокруг, поток воды, хлынувший в трюм… и последовавшую адскую круговерть, раздиравшую на куски большой корабль. Это была сама смерть, такая, какой, верно, и должна быть: слепая, яростная, неумолимая. И в тот раз она не приняла Эдгарда.

Избитого и полузадохшегося, все свои силы отдавшего на то, чтобы не выпустить из рук обломок мачты, удачно попавшийся ему в момент крушения, его выбросило на неизвестный песчаный берег.

Еще не понимая, повезло ему или нет, мальчик побрел по песку – сам не зная куда. Лишь бы подальше от этой чертовой массы мутной воды, все еще бесящейся и ревущей, как обезумевший зверь.

Изнывая от жажды и дикой усталости, он добрался до зеленой долины, отыскал родничок и несколько дней не отходил от него далеко – только набрать ягод и фруктов, коих в том месте произрастало в изобилии. Смерть снова погнушалась им: мальчику не попались плоды ядовитых растений. Вошедши в силу, Эдгард двинулся дальше. Теперь ему хотелось найти людей. Он отчего-то полагал, что в таких дивных краях, где сколько угодно дармовых лакомств, чистой воды, беспечных птах и пугливых зверюшек, где не встречаются злодеи и хищники, все люди должны быть ласковыми и гостеприимными.

Долго ему пришлось идти. Но в конце концов он вышел к поселку, раскинувшемуся по берегу полноводной ленивой реки. Диковинного вида были дома в том поселке: высокие, ярко разукрашенные, прилепившиеся друг к другу так тесно, что соприкасались их крыши с причудливо изогнутыми скатами… Поселок напоминал праздничный многослойный торт. Уже не сомневаясь в том, что в этом сказочном месте ему будет оказан самый радушный прием, Эдгард постучал в дверь первого же попавшегося дома. Вышел, видимо, сам хозяин – потому что не может же слуга быть так шикарно одет: в ярко-разноцветный длиннополый халат из самого лучшего щелка, за который в Утренней Звезде платили золотом. На голове хозяина красовалась высоченная конусообразная шляпа с широкими полями, изогнутыми так же, как и скаты здешних крыш… Но сильнее наряда местного жителя мальчика поразило его лицо. Было оно круглое и плоское, словно тарелка, желтое, как коровье масло, чистое – совсем без следа бороды или хотя бы щетины. И глаза… Они были узкие-узкие, прямо щелки, такие узкие, что не сразу и поймешь, открыты они или закрыты.

Местный тоже удивился внешнему виду пришельца. Но не так, как Эдгард. Если мальчику облик чужестранца показался забавным, то сам незнакомец, едва разглядев незваного гостя, подпрыгнул на месте, замахал руками, будто увидел перед собой не полуголого исхудавшего и грязного пацана, а ужасную Темную тварь, закричал что-то на непонятном языке, похожем на тонкий птичий щебет. И скрылся за дверью.

Дом тотчас наполнился топотом и трелями возгласов. Мальчик потоптался на месте, постучал снова… Дверь открылась не сразу и не полностью. В неширокую щель просунулось копье с громадным (словно изогнутый меч) наконечником – и несколько раз клюнуло воздух, стараясь поразить вовремя отскочившего Эдгарда. Затем откуда-то из-за цветастых заборов, увитых лозами, увенчанных пышными древесными кронами, выбежали сразу с полдесятка местных, все с этими странными копьями в руках. Тонко вереща, они погнали мальчика прочь от поселка, к обрывистому берегу, под которым мерно шумела голубая река.

Эдгард сразу углядел подвесной мост через реку. И рванулся к нему, опасно оскальзываясь на прибрежных валунах. Местные не стали преследовать его дальше начала моста. Мальчик оглянулся на противоположном берегу: они стояли на мосту, потрясая копьями и визгливо вопя.

Не в силах понять причин их поведения, он со слезами в голосе принялся выкрикивать им о том, что ему пришлось перенести, о том, что ему нужна помощь, о том, что он ничего плохого никому не сделал…

Местные притихли, слушая.

А потом со стороны сказочного поселка прилетела первая стрела. Вонзилась в землю у босых ног Эдгарда. Второй и последующих стрел мальчик дожидаться не стал. Повернулся и побежал к темнеющему неподалеку лесу.

Три дня и три ночи бродил Эдгард по лесу, оказавшемуся не таким безопасным и хлебосольным, как та долина, что встретила его на этом берегу. Ягод попадалось мало, фруктов не было вовсе, с ветвей деревьев тут и там свисали змеи. Ко всему прочему первой же ночью Эдгарда разбудил страшный рык неподалеку. Подчиняясь больше инстинкту, чем разуму, мальчик взлетел на ближайшее дерево. И оттуда, напряженно всматриваясь в ночную, чуть подкрашенную лунным светом мглу, разглядел жуткого зверя, бесшумно прокравшегося мимо. Этот зверь походил на обычную кошку, но только намного более крупную и весь полосатый… В общем, до утра Эдгард с дерева не слезал, и две следующие ночи провел тоже высоко над землей, неудобно устроившись в развилке ветвей…

Вечером четвертого дня он вышел из леса. И прямо на опушке увидел дом. Не был тот дом похож на празднично-сказочные строения поселка, встреченного мальчиком ранее. Был тот дом – обыкновенная лачуга из тростника, низкая, маленькая, с плоской крышей… Эдгард по выработавшейся уже привычке мигом забрался на дерево. Горький опыт научил его. Не спешил он безоглядно и открыто выходить к людям, знал особенности местного гостеприимства. Сначала он, честно говоря, хотел вообще обойти лачугу от греха подальше, но голод и все гложущая, не усмиренная недавним происшествием тоска по людям удержали его. Пару часов провел мальчик на дереве, разглядывая тихие окрестности: небольшое поле, затопленное водой, из которой торчали нежно-зеленые побеги, озерцо, заросшее тростником… суровые горы с белыми вершинами далеко-далеко на горизонте. Из лачуги (сверху Эдгарду было видно черное отверстие дымохода) не доносилось ни звука. Лишь когда совсем стемнело и на небо снова выкатилась луна, безмолвный пейзаж несколько оживился.

Из лачуги выбрел древний старичок, крохотный и сухой, похожий на куклу. Спотыкаясь и кряхтя, он направился прямо к тому дереву, на котором притаился Эдгард. Мальчик замер, боясь дышать. Но скоро успокоился. Во-первых, старичок вовсе не выглядел опасным. А во-вторых, он всего-навсего подошел к опушке набрать хвороста. Из лачуги показался еще кто-то. Еще один старичок? Нет, на этот раз старушонка, такая же высохшая и жалкая. Она потащилась к озеру и вскоре вернулась обратно, с большим трудом таща на плече сосуд из выдолбленной тыквы. Вслед за ней с вязанкой хвороста возвратился и старичок.

Через четверть часа из дымохода потянулся белесый дымок. «Ужин готовят», – сообразил приободрившийся Эдгард. Над тем, как ему поступить дальше, он долго не думал. Спустился с дерева, нашел себе палку потяжелее и поухватистей. И направился к хижине.

А что? Нет, он, конечно, никакой не злодей, не душегуб. Он – виконт Эдгард Сторм, наследник Утренней Звезды, сын Адама Сторма из рода Стальных Орлов! Но если эти узкоглазые сволочи такие бесстыжие, что гонят копьями безобидного мальчонку?.. Как они с ними, так и он с ними! Заслужили!

Он ворвался в хижину с палкой наперевес, истошным криком заглушая собственные страх и стыд.

Хижина была совершенно пуста. Только тлел посередине очаг, и сидели по обе стороны от очага старик со старухой, прямо на земляном полу. Глиняные плошки с дымящейся кашей держали они на коленях скрещенных ног. Повернувшись к мальчику с палкой, они молчали. В глазах-щелках старухи плавал явственный страх, а вот что было в глазах старика, Эдгард не понял – не получилось у него туда заглянуть, так они были узки. Мальчик, не зная, что делать дальше, снова заорал, замахал палкой, затопал… И тогда старик протянул ему свою плошку. Не судорожным движением перепуганного человека, желающего откупиться от угрозы, а – просто, спокойно и с достоинством.

Это было неожиданно. Эдгард заколебался, опасаясь все-таки ловушки. Но, кажется, эти узкоглазые вовсе не такие злобные, как те, из сказочного поселка.

Мальчик принял плошку, жадно запустил пальцы в теплую рассыпчатую кашу. Когда он доел, старик дал ему чашку с темным горячим напитком. Памятуя о снадобье коварного толстячка с лоснящейся физиономией, Эдгард поспешно отказался, мотнув головой и снова схватился за палку. Но старик улыбнулся (отчего на сухое лицо его легла паутинка мельчайших морщинок) и отпил сам из чашки. Эдгард взял чашку.

Напиток на вкус оказался терпким, но не лишенным приятности. Эдгард выпил еще две чашки.

От еды и питья мальчика стало клонить в сон. Старик, медленно доедающий кашу, которой поделилась с ним старуха, проговорил что-то на птичьем языке. Потом, видя, что его не поняли, знаками предложил Эдгарду ложиться у очага. Сомневаться в добрых намерениях хозяина у мальчика, толком не спавшего трое суток, уже не было сил.

Старика звали Хо. Старуху – Ва. Эдгард прожил у них около месяца, помогая по хозяйству, охотясь с силками в лесу. За это время он выучился понимать птичий язык узкоглазых (обитатели здешних мест называли себя народом змееловов) и сам понемногу начал говорить на нем. И первое, что он спросил, было: почему жители того поселка так обошлись с ним?

– Ты – один из белых демонов, приходящих из-за Большой Воды, – невозмутимо объяснил ему старик Хо. – Богатые люди боятся белых демонов, потому что белые демоны часто грабили их.

– А почему ты не боишься белых… Почему ты не боишься меня? – отозвался на это Эдгард.

– У нас нечего взять. Значит, нам и бояться нечего, – ответил Хо.

Мальчику показалось, что старик произнес эти слова с какой-то… гордостью, что ли? Это удивило его. Как можно гордиться тем, что за всю свою долгую жизнь ничего не нажил? Ничего, что можно было оставить после себя… Он принялся рассказывать Хо о себе, о великом Арвендейле, об Утренней Звезде на краю мира, о Темных тварях, о том, что он, Эдгард Сторм, наследник легендарного замка… Старик слушал внимательно и молча, но мальчику не было ясно, понимает ли он его или нет. Все-таки на птичьем языке говорить было сложно, и многих слов Эдгард не знал. Или дело тут было вовсе не в языковой преграде?..

В другой раз старик поинтересовался, что Эдгард намеревается делать дальше? Когда наберется сил и подрастет? Нет, он, конечно, может оставаться в лачуге на опушке сколько угодно, но разве здесь, в глуши, жизнь подходит для столь молодого человека?..

У Эдгарда, как у той громадной полосатой кошки в лесу, вспыхнули глаза. Что он намеревается делать дальше? О, в этом мальчик давно уже нисколько не сомневался. Он точно знал – что.

Мстить.

Мстить всем гадам, что причинили ему столько горя. Всем до одного. Начиная с проклятых гацан и коварного толстячка с лоснящейся мордой. Затем – краснолицый матрос и капитан, торговец детьми… Если они выжили, он их найдет. Найдет и жестоко покарает. А змееловов из богатого поселка, прогнавшего его тогда, так нуждавшегося в защите, и искать не надо… Они все не знают, с кем связались! Злые люди должны страдать!

Выслушав Эдгарда, Хо, всегда непробиваемо спокойный, вдруг будто бы разволновался.

– Почему? – спросил он.

– Как почему? – удивился мальчик. – Они сделали мне плохо!

– Тебе плохо здесь, у нас с Ва?

– Вовсе нет, – искренне признался Эдгард. – Мне здесь хорошо.

– Ты оказался у нас благодаря этим людям.

– Но они хотели мне зла!

– А разве не бывает так, что, желая совершить добро, мы совершаем зло?

Эдгард пожал плечами. Его жизненного опыта все-таки не хватало, чтобы ответить на это.

– Они хотели тебе зла… – повторил старик. – Мы хотим тебе добра. Но все происходит так, как происходит. Не важно, кто чего хочет. Наши желания не имеют никакого смысла. Мы просто должны делать то, что должны.

– Я знаю, что должен делать! – упрямо проговорил мальчик. – Отомстить им! Найти и убить!

Хо пристально посмотрел на Эдгарда.

– А теперь и я знаю, что я должен сделать, – сказал старик.

На следующий день Хо собрался в путь.

– Ты пойдешь со мной, – безапелляционно заявил он Эдгарду.

– Куда? – оторопел от неожиданности тот.

Хо указал в сторону далеких гор с белыми вершинами, упиравшимися в небо:

– В Облачный монастырь.

– З-зачем? Я не хочу туда! Должен мстить!

– Ты – мальчишка, едва научившийся держать в руках меч. Кому ты можешь отомстить?

Эдгард промолчал, понимая правду в словах старика.

– Монахи Облачного монастыря – лучшие воины в землях змееловов, – сказал Хо. – Разве тебе нечему поучиться у них?