Я уже не помню, кому принадлежит эта прекрасная фраза. Действительно, река без берега превращается в болото и уже не течет дальше. Мы нуждаемся в смысле, как в хлебе. Мы нуждаемся как в смысле, так и в чувстве – в чем бы они ни выражались. Сложнее всего понять и дать понять, что берег – это союзник реки, ее друг, приверженец, что река не терпит берег, а опирается на него и черпает в нем силу.

Я часто обсуждаю с молодежью вопросы смысла и свободы и наблюдаю, что им хотелось бы и того и другого. Но они не очень хорошо знают, как это обрести. Они понимают, что, делая все, что им хочется, они не обязательно вкладывают в это какой-то смысл, и, наоборот, поиск смысла может стеснять, так как он влечет за собой отказ от чего-то. Чтобы проиллюстрировать то, что свобода не предполагает возможности делать все что угодно, а, скорее, иметь возможность делать то, что ты решил сделать, я предлагаю им вот такую метафору.

– Представьте, что вас двенадцать человек и после полудня вы оказались на залитом солнцем пустыре. Что вы будете делаете?

– Ну… бродить, спать или гулять по кварталу, просто подыхать со скуки!

– Представьте, что я предлагаю вам несколько условий: поделить это большое прямоугольное поле пополам и разделиться на две команды; двумя командами играть только в один мяч, при этом в течение определенного времени, соблюдая определенные правила передачи мяча. Что это будет?

– (Удивленно.) О! Хитрец, мы играем в футбол!

– Видите, правило или условие ограничивают игру. Это дает возможность играть с полной свободой и получать большее удовлетворение от игры. Точно так же, как красный свет и дорожные правила дают возможность с большей свободой и безопасностью ездить в машине, получая от этого большее удовлетворение. Пока мы не осознаем смысл правила, мы хотим пойти и поиграть в одиночестве, без всяких ограничений. Если мы осознаем смысл правила, повышаются наши шансы получить удовольствие от участия в командной игре.

Трудно говорить о смысле, если сам не задавался таким вопросом. Я вижу, как беспомощны в этом вопросе многие родители и преподаватели: когда я обращаюсь к подросткам или даже маленьким детям с вопросом о смысле их поступков, он часто ошеломляет их! Я по-настоящему радуюсь, что так много молодых людей задаются вопросом о смысле и больше не согласны слышать: «Так принято, потому что так принято… В школу ходят потому, что это обязательно… Работают для того, чтобы зарабатывать на жизнь…»

Задавая вопросы, молодые люди побуждают взрослых задуматься над своими приоритетами, даже переформулировать их, а также уточнить само значение того, что для них «имеет смысл». Я вижу в этом движение к обретению большего смысла, большей ответственности и истинности, пусть это и нарушает прежние ориентиры и привычки и не всегда легко.

Как-то несколько лет назад, когда я, в самой середине студеного ноября, шел по торговой улице одного квебекского города, меня поприветствовал улыбающийся подросток шестнадцати или семнадцати лет. Он стоял, опершись об угол стены, как будто поджидая кого-то.

Он обратился ко мне:

– Привет, как дела? Ты кого-нибудь ищешь?

Я сразу же понял, что он делает здесь в такой холод. Он торговал наркотиками. Я ответил:

– Нет, я никого не ищу. Но, если хочешь, я охотно угощу тебя кофе.

На улице действительно была стужа, и эта неожиданная встреча чем-то тронула меня. Он согласился. Мы вошли в бар на углу и тихо болтали о том о сем.

– Тим, – сказал я ему, – большей части того, что я знаю и применяю в своей работе, меня научила молодежь. Ты не против, если я задам тебе один вопрос, касающийся тебя?

– (Выпустив облако табачного дыма.) Нет проблем, давай.

– Что привело тебя к тому, чем ты занимаешься, стоя на улице?

– Кокаин.

– А что привело тебя к кокаину?

– Жизнь.

– А что случилось у тебя в жизни?

– (Он глубоко вздохнул, вытащил очередную сигарету, потом с раздражением сломал ее.) Я не могу больше слышать от отца, что нужно ходить в школу, потому что так нужно. Он даже не способен сказать мне, почему он сам работает! Какой смысл во всей этой чепухе?!

– Ты нуждаешься в том, чтобы все вокруг и сама жизнь имели смысл?

– Ну естественно! И потом, жизнь – пресная, мой отец – пресный, моя деревня – пресная. Я хочу веселиться, поэтому я принимаю наркотики… (Он рассмеялся.)

– Ты хотел бы, чтобы жизнь стала ярче, насыщеннее?

– (Нервничая.) Ну да, я хочу движения, перемен. Я уж не говорю тебе о обстановке у нас дома. Все расставлено по полочкам, все мертво. Не до чувств!

– Тебе хочется чувствовать, что ты живешь?

– Да, чувствовать, что ты живешь полной жизнью. Но в моей жизни я этого не нахожу. Тогда я нюхаю кокаин, курю травку и трахаюсь с незнакомцами. Я еще не нашел другого приключения для себя, хотя знаю, что когда-нибудь оно случится.

В двух словах Тим резюмировал фундаментальные основы нашего существования: мы нуждаемся в ощущении смысла своей жизни, ее человеческой, философской, духовной значимости, а также мы нуждаемся в том, чтобы чувствовать, что мы существуем во плоти, что живем и трепещем, что можно до дна испить наслаждение от того, что ты живешь. Если мы конструктивно не позаботимся об этих потребностях, мы рискуем попробовать удовлетворить их деструктивным образом.

Три дня спустя после нашей встречи, уезжая из города, где я проводил тренинг, я снова наткнулся на Тима, который попрошайничал на большом бульваре. Я был крайне удивлен, что снова встретил его. Он немного растерялся и поистратился до последнего цента. Ему не хватало двадцати долларов, чтобы взять билет на автобус до своей деревни.

– Двадцать долларов, говорю тебе! Именно столько мне нужно, чтобы вернуться в деревню. Это в четырехстах километрах отсюда!

– Я с удовольствием помогу тебе, но кто мне пообещает, что ты не истратишь эти двадцать долларов на травку?

– Пойдем вместе со мной и купим билет. Говорю же тебе, я должен уехать!

Мы пошли на автовокзал, и Тим объяснил мне:

– Я боялся пропустить автобус, родители ждут меня завтра, а мой здешний приятель больше не пускает меня к себе домой. Тогда я стал молиться. Я всегда молюсь, когда так случается.

– И твоя просьба всегда исполняется?

– Ну, ты же видишь, ты проходил мимо и теперь покупаешь мне билет!

– Ты веришь в это?

– Во что? В Бога?

– Да.

– Ну разумеется! Он мне всегда отвечает.

Тим был доверчив. Он верил, что однажды у него будут жена, дети, работа. Он говорил о своей нынешней жизни просто как о простом переходе, скоротечном моменте. Я благодарен Тиму за этот урок жизни и веры. Эта встреча наполнила меня желанием копать глубже, чтобы отыскать жилу здоровья и жизни даже в грязи страдания или в болоте рутины.

Жюльен, юноша семнадцати лет, был до того молчалив, что можно было подумать, что он аутист. У него были проблемы с наркотиками, и мы пригласили его вместе с нами сплавиться по реке в горной и пустынной местности. В первые дни он сидел в лодке, не шевелясь, не произнося ни слова во время сплава, тогда как другие сменяли друг друга, седлая кранец на носу лодки, чтобы прыгнуть в волны реки.

Семья Жюльена была очень бедной. Отец, иностранец, давно уехал обратно в свою страну. Жюльен грустил и чувствовал себя одиноко. Однако он все-таки оттаял, видя, как развлекаются другие. Однажды он рискнул пробраться на нос и также сел верхом на кранец, поджидая следующий порог. Там поднялась волна намного выше предыдущей. Она щедро залила всю лодку, а водоворот чуть было не опрокинул ее.

Жюльен ликовал: «Вы видели эту волну, вы ее видели? Эй, парни, я удержался. Вы видели?» Сам сбитый с толку, он замолк, а мы оцепенели, услышав от него такую живую тираду. Он никогда не слышал и не чувствовал себя так хорошо. Через секунду вся команда разом зааплодировала, словно на свет появился новорожденный!

Брызги воды оживили Жюльена, они научили его ощущать свое тело, танцевать, двигаться, перевоплощаться. Он мало-помалу расстался с оцепенением и немотой. День за днем мы видели, как он общался с другими, занимал свое место в коллективе и учился смеяться. Восемь лет спустя я снова увидел Жюльена, который уже работал и заботился о своем собственном сыне.

Вот цель, которая мне особенно нравится: несмотря на самые непреодолимые трудности, без отрицания и подавления обрести ощущение жизни, радость и вкус к ней. Без нигилизма и дьявольщины, просто и осознанно, пережить свое перевоплощение, стараясь не попасть в привычные ловушки: зацикленность на привычках, принципах и старых залеченных или незалеченных ранах и бегство в идеализацию или бестелесную духовность.

Заканчивая эту главу, я хочу поприветствовать жизнь во всех ее проявлениях, во всем ее движении, в каждом мгновенье! Жизнь, заставляющую нас искать то, что мы действительно хотим, несмотря на навязанные нам рамки. Жизнь, которая подводит нас к тому, что мы осмеливаемся доверять нашим детям; принять ванну вместо готовки ужина. Которая дает нам смелость путешествовать в фургоне с лошадью, а не скучать и не злиться. Которая вызывает у девочки нежелание надевать тапочки, потому что она хочет понять смысл того, о чем ее просят, и видеть, что уважают ее свободу. Которая побуждает нас пересмотреть свои приоритеты и забросить сад, дом, машину, чтобы быть со своими детьми. Которая заставляет нас изменить то, что нам не нравится, и полюбить то, что мы не в силах изменить. Которая дает нам возможность осознавать и уважать свои ценности, как полицейский, следящий за безопасностью детей на деревенской дороге. Которая вынуждает нас снова и снова усаживаться рядом с молодыми людьми, чтобы поведать друг другу о своих ценностях, проверить их на прочность и действенность и поделиться ими. Которая заставляет нас раскрыться и освободиться от старого бунтарства, прячущегося под красивым костюмом. Которая заставляет нас прекратить гонку и прислушаться к себе. Которая подталкивает Тима отказаться от удушья, даже если пока он только барахтается, чтобы «возродиться» к жизни. Которая радостно окатывает Жюльена, чтобы вывести его из оцепенения и вернуть к мир. Которая однажды заставит нас отсрочить траты на «ремонт, покупку стульев и обновление интерьера», чтобы сесть на пол, на кучу строительного мусора, и прислушаться к своему сердцу.

Во время Второй мировой войны моя бабушка, необычайно великодушная и верующая женщина, прятала у себя в погребе двух евреев. Мы были десяти- или двенадцатилетними детьми и облазали там все уголки, но с трудом верили, что там приходилось прятаться людям, спасающим свою жизнь. Бабушка рассказывала нам об этом, и мы всегда трепетали в тот момент, когда в дом с обыском приходили немцы. Она, не дрогнув, отвечала начальнику патруля, что в доме живут только члены семьи и там больше никого нет. Я был в полном восторге от ее отваги, но все же сомневался:

– Но, бабуля, ты же не сказала немцам правду, а утверждаешь, что всегда нужно говорить правду.

– (Умолкая, чтобы подумать, и закрыв глаза.) Ты прав. Я считаю, всегда нужно стараться говорить правду. Но тогда было что-то поважнее правды: жизнь. Нужно было сохранить жизнь.

Так моя бабушка учила меня тому, что важнее слов, принципов и привычек.

Если я увижу, что мой ребенок бежит по дороге, где ездят машины, я, не слишком церемонясь, быстро схвачу его и верну на тротуар. Не время объяснять ему, как я себя чувствую или каковы мои потребности: нужно срочно действовать! Когда ребенок находится в безопасности, вместо того чтобы набрасываться на него и бранить или, что еще хуже, наказывать, я мог бы объяснить ему: что мне было очень страшно (Ч), что я не был уверен, что он осознает опасность, и что я толкнул его потому, что хотел спасти от несчастного случая (П). И я спросил бы его, согласен ли он быть осторожнее в будущем (З). Таково спасительное проявление силы!

Если на меня нападают на улице, и у меня, чтобы избежать удара, нет другого средства, кроме как самому нанести удар, я это сделаю. Не для того, чтобы напасть, а для того, чтобы защитить свою жизнь. Жизнь и только жизнь служит мерилом законности применения физической защиты. Каково наше намерение: принизить, укоротить, уничтожить жизнь или защитить, помочь жизни и поддержать ее?

Что же касается применения силы «в воспитательных целях», неважно, даете ли вы пощечину, шлепаете по заднице или запираете ребенка в комнате, то я с удивлением слышу, что родители, которые, по их словам, любят своих детей, способны поднять на них руку, если просто не согласны с ними. Но проявляют ли они свое несогласие таким же образом с друзьями или близкими?

Я, как отец, понимаю, что поведение детей может лишить сил и довести до крайности, когда уже не знаешь, как себя вести. Однако я уверен, что даже легкий шлепок – это поддержание веры в то, что насилие является законным средством для решения конфликтов. Это узаконивание в душах молодых людей, которые завтра станут взрослыми, применения силы с целью подчинения себе ближнего. Это установка, что «если не удается договориться, мы пускаем в ход кулаки»! Это поддержание заблуждения, что можно делать добро, совершая зло.

Этот переход к действию есть признание в бессилии – в бессилии понять себя, понять собеседника. Видите ли, чтобы понять себя, нужно срочно научиться новому языку. И этот очень четкий ориентир крайне необходим не только для воспитания, но и для благополучной жизни в обществе.

Нужно ли наказывать? Нет ли более убедительных способов утвердить тот факт, что действие не согласуется с определенной ценностью? Я полагаю, что наказание нередко свидетельствует об отсутствии воображения, творческого подхода и уверенности в возможности найти решение в эффективном взаимодействии.

В судах начинают понимать это и накладывать взыскание в виде так называемых общественно полезных работ. Я не говорю, что это легко, и не осуждаю измотанных родителей, не находящих другого средства. Я просто отмечаю, что все мы несем ответственность за сохранение той модели воспитания, которая поддерживает насилие.

Я почти каждый день замечаю, до какой степени страх наказания и стремление к вознаграждению, являющиеся орлом и решкой в одной и той же трагической игре, держат многих людей в зависимости друг от друга. Они не дают людям избавиться от парализующего чувства вины, недоверия к инициативе, новизне, различиям, ответственности. Я вижу, как часто возникают ситуации, усиливающие боязнь «ошибиться» и быть наказанным или не получить вознаграждения в виде одобрения.

Система наказания/вознаграждения не дает душевного спокойствия и уверенности в себе. Она вызывает постоянное ожидание хорошей оценки или тревожное опасение получить плохую оценку. Я регулярно наблюдал подобную систему на предприятиях и огорчался, видя вред, нанесенный традиционным воспитанием. Такое воспитание передает свои ценности, прибегая к страху и внушению чувства вины, а не к воодушевлению и причастности.

Проясним наши намерения: чего мы хотим от других – непроизвольного, лишенного всякой осознанности подчинения, основанного на страхе или стыде, или ответственной причастности к дорогим нашему сердцу ценностям, заинтересованности поступать исходя из общей пользы, морального обязательства?

Когда мне было двадцать пять лет, в Бельгии еще существовала обязательная воинская повинность. Я тогда еще не осознавал силы и эффективности ненасилия. По окончании юридического факультета я жаждал простора, мне хотелось пощупать вполне конкретную, физическую реальность. И я пошел служить офицером в парашютно-десантный полк.

После полугода крайне изнурительных в физическом и моральном плане тренировок я, молодой желторотый офицер, оказался перед взводом из двадцати пяти солдат, при этом все они намного крепче меня, а у многих за плечами – несколько лет службы! Я сразу же ощутил, что не стоит идти против них, даже если я старше по званию. Мне хотелось, чтобы эти люди действовали не из чувства долга или подчинения, а осознанно и с чувством ответственности. Я понял, что им нужно было, чтобы я разъяснил смысл предлагаемых действий и удостоверился в их мотивации.

Если бы я отдавал приказы, не уточняя их смысла, и не убеждался в мотивации солдат, это лишило бы наши отношения теплоты. Мне хотелось установить с ними живые и по возможности равноправные отношения, при четком соблюдении распределения ролей, которым они также дорожили. И я не помню, чтобы мне приходилось повышать голос.

Наша команда работала весело и в атмосфере взаимного доверия. Хотя благодаря военному опыту я много узнал о себе и о поведении людей, я не восхваляю армию. Я часто мечтаю, чтобы хотя бы десять процентов военных бюджетов всех стран мира направлялись на организацию речевых тренингов общения и групп обмена опытом во всех сферах, где это необходимо: на подготовку к общению и медитацию в начальной школе, на ненасильственное решение конфликтов, на обучение уважению к самобытности другого, на развитие базового доверия в каждом человеке и уверенности в себе…

Представьте, что всего десять процентов мировых финансов, предназначенных для армии и войны, отныне будут выделяться на мирные средства! Когда я вижу коллег, располагающих смехотворными средствами, я вздрагиваю при мысли о той сокрушительной силе, которая сосредоточена в наших руках и способна активно содействовать миру.

Из своего армейского опыта я вынес следующее осознание: если жизненные обстоятельства складываются так, что мы начинаем играть авторитетную роль, этот авторитет всего лишь дает нам право служить, побуждать к движению и способствовать сплоченности почти так же, как это делает дирижер. Станет ли дирижер «наказывать» поспешившего скрипача или сфальшивившего флейтиста? Нет, он напомнит о смысле музыки и уважении к партитуре и подстегнет желание играть слаженно. Он постарается, чтобы у музыкантов не возникло желания сыграть джазовую импровизацию! Можно жить в атмосфере взаимного уважения к строгим иерархическим отношениям без ущерба собственной идентичности и достоинству.

Наконец, я также не отрицаю, что в некоторых случаях необходима твердость. Но мы можем научиться твердости и силе, не становясь при этом агрессивными, научиться говорить, даже кричать: «Нет, довольно!», не осуждая и признавая за другим право на несогласие.

Когда мы измотаны, мы моментально приходим к выводу, что измотал нас кто-то другой. Когда родилась наша старшая дочь Камилла, мы с Валери, естественно, недосыпали и часто вставали по ночам. Однажды ночью Камилла, еще не привыкшая к ритму кормлений, плакала так, что просто невозможно было вынести. Мы с женой вскочили, ворча: «Она просто изматывает нас, это невыносимо». И сразу же поправили себя: «Нет, это мы измотаны, нам трудно переносить ее плач. Она живет и заявляет об этом. И мы не ждем от нее, что она будет так любезна, что даст нам поспать… От нас зависит, как иначе удовлетворить свою потребность в отдыхе».

Французский ученый-генетик и писатель Альбер Жакар указывает на ответственность, связанную со способом взыскания: «Наличие в городе тюрьмы служит доказательством того, что в обществе в целом что-то неладно». Так и наказание – не путать со взысканием, о котором говорилось выше, – является признаком того, что в нашем подходе к воспитанию, работе или совместной жизни что-то не в порядке.