Часть II
1
На лейтенанта полиции Гарди слава Обри Муна не произвела впечатления. Гарди был крупным, смуглым, спортивно сложенным молодым человеком, который больше походил на добродушного, даже чем-то озадаченного защитника из футбольной команды колледжа, чем на детектива убойного отдела. Восточные сокровища в гостиной Муна, тонкий аромат благовоний, сам полулежащий на троне мужчина – все это укрепляло молодого Гарди в сознании, что перед ним сплошная фальшь. Своего рода извращенец, наверное, говорил он себе.
Обри Мун отреагировал на лейтенанта полиции как на назойливую муху. Спрятался за маской одутловатого лица, чтобы никто не понял, какие он испытывает чувства, если вообще испытывает.
– Мы навели справки в трастовой компании «Уолтхэм», мистер Мун, – сообщил ему Гарди. – Десять тысяч долларов внесла на счет, видимо, мисс Прим и сама же их забрала.
– Вы сказали «по-видимому», лейтенант? Это все, на что вы способны? Кто положил? Когда? Каким образом? По-видимому! Не смешите меня!
– Мы сейчас выясняем, – сказал лейтенант.
– Поздравляю! – буркнул скучающим тоном Великий человек.
– Кто может относиться к вам с такой ненавистью, чтобы не пожалеть десяти тысяч долларов и заплатить их наемному убийце?
Мун сухо улыбнулся:
– Сотни людей, лейтенант. Буквально сотни.
– Дело нешуточное, – посуровел полицейский.
– Зависит от того, с какой стороны посмотреть, лейтенант. Когда я представляю, как бедняга Памела, лежа со мной на диване, втыкает мне между ребер нож, или подсыпает в вино яд, или, скажем, душит проволокой, на которой висит картина, меня разбирает смех. У нее было одаренное тело, а ум – сентиментальной малолетки.
Из угла комнаты послышался свистящий звук. Это Пьер Шамбрен выдохнул сквозь стиснутые зубы. В пентхаус он пришел вместе с полицейским. Его необычно взволновала трагедия Памелы Прим.
– Десять тысяч долларов – немаленькая сумма, – заявил Гарди. – Не может быть, мистер Мун, чтобы сотни людей не любили вас до такой степени.
– Я был бы в высшей степени разочарован, если бы это было не так, – ответил Великий человек.
– Ради бога, давайте прекратим ломать комедию, – взмолился лейтенант.
Мун повернулся и посмотрел на него с усталым презрением.
– Молодой человек, некто готов щедро заплатить, чтобы не позволить мне перевалить за семидесятипятилетнюю годовщину. Но он идиот, если сложил все яйца в одну корзину. Под корзиной я подразумеваю бедную Памелу. На роль убийцы она подходит менее всего. Поищите-ка, у кого еще внезапно появились банковские счета.
– Вы хотите сказать, что кому-то еще могли предложить деньги за такую же работу? – спросил, нахмурившись, Гарди.
Великий человек усмехнулся:
– Если бы я хотел расправиться с человеком, подобным Обри Муну, – конечно, если сделать невероятное предположение, что найдется другой человек, подобный Обри Муну, – я бы приберег запасной вариант и наплевал на расходы. Не вызывает сомнений, лейтенант, что мне необходима защита. Ваше начальство, наверное, будет не в восторге, если вы заключите, что с самоубийством маленькой несчастной Памелы опасность миновала.
– Если вы чувствуете себя в опасности, – предложил бесцветным, невыразительным голосом Шамбрен, – лучше последовать совету и отменить праздник. Иначе окажетесь главной целью среди двухсот пятидесяти неуправляемых приглашенных.
– Дорогой мой Шамбрен, никому не позволено указывать мне, что делать, или заставлять менять планы. Ваша задача управляющего отелем, равно как и задача лейтенанта, следить за моей безопасностью.
– Праздник? Какой праздник? – встрепенулся Гарди.
– Мистер Мун намерен отпраздновать чудо-достижение семидесяти пяти лет, – объяснил Шамбрен. – В большом бальном зале с двумястами пятьюдесятью приглашенными. В субботу вечером.
– Полагаю, если дело не прояснится, комиссар полиции не позволит вам пойти на такой риск, – сказал лейтенант.
– Не позволит? – Глаза Муна сверкнули. – Интересно посмотреть, как он собирается меня остановить. Если я решу устроить праздник, я его проведу – здесь, в «Бомонте», или где-нибудь еще, если мистер Шамбрен сумеет объяснить совету директоров, почему он отказывается от выгодной сделки.
Шамбрен пожал плечами:
– Жизнь ваша, мистер Мун. Если вы решите ею рискнуть, меня это нисколько не заботит.
Великий человек усмехнулся:
– Вот видите, лейтенант, меня никто не любит.
– Я ничего такого не вижу, – уперся Гарди. – А вот вы не принимаете дело всерьез или нам что-то недоговариваете?
– Я ничего не знаю, – ответил Мун. – Кроме одного: некто хочет сыграть со мной весьма дорогостоящую шутку. Ждет, что я брошусь под чью-нибудь защиту, спрячу голову под крыло, стану потехой общества. Если процитировать известного политика, которого больше никак не упоминают, – я отказываюсь!
Не возникло вопросов, каким образом несчастная девушка по вызову Памела Прим рассталась с жизнью. Это было самоубийство. Лейтенанта Гарди заботило одно – угроза жизни Обри Муну, о чем стало известно из письма, найденного в сумке покойной. Интуиция подсказывала ему, что эта шутка – чудовищная забава, случайно приведшая к смерти человека. Но подобное предложение отклонялось, когда он вспоминал о деньгах. Десять тысяч долларов были положены на счет мисс Прим в трастовой компании «Уолтхэм», и она ими воспользовалась. С точки зрения лейтенанта, десять тысяч долларов совсем не шуточная сумма.
Они вернулись в кабинет Шамбрена, откуда Гарди доложил о расследовании по телефону комиссару полиции. Благодаря тому, что в деле был замешан Обри Мун, по официальным коридорам потянуло холодным ветерком.
Гарди посмотрел на женщину, приглашенную управляющим отелем. «А ведь эта мисс Элисон Барнуэл очень привлекательна, – подумал лейтенант. – Но хватит ли в ней решимости, чтобы справиться в сложившейся ситуации с прессой?»
– В наши обязанности не входит защищать его, – внушал Шамбрен пресс-секретарю. – Наше дело – защищать отель. Ущерб уже нанесен. Новость о самоубийстве появится в вечерних газетах, и ее уже сообщают по радио и телевидению. Благодаря участию Муна информация попадет на первые страницы изданий. Следующие несколько дней все репортеры и все писаки желтой прессы будут толпиться у дверей отеля. – Он раздраженно показал на памятную записку на столе. – Уиллард Шторм уже просится взять у меня интервью.
Уиллард Шторм был журналистом из яркой новой молодежи. Его ежедневная колонка «центра Шторма» уже потеснила таких старичков, как Уинчел, Салливан и других. Шторм был из плеяды журналистов, которых Шамбрен ненавидел. Материал любой ценой, не важно, кто от этого пострадает.
– В этом деле присутствует какое-то безумие, – заметил Гарди. – Чтобы подстроиться под других, надо самому слететь с катушек.
Изящно очерченное лицо Элисон было бледным.
– Я согласна с лейтенантом, – кивнула она. – Трудно представить угрозу шуточной. Все-таки десять тысяч долларов!
Управляющий отелем нетерпеливо махнул рукой.
– Величина сумм не должна вас удивлять на такой работе, Элисон. Утром я прочитал вам по этому поводу небольшую лекцию. В отеле проживает много людей, для которых десять тысяч долларов – деньги на карманные расходы. Для вас годовая зарплата, для них бумажки, чтобы раз пройтись по магазинам. – Шамбрен уперся кулаком в стол. – Знаете, к чему приводит работа в отеле? – Его голос стал сердитым. – Здешние работники становятся почитателями денежных мешков. Понаблюдайте за стенографистками и продавщицами, когда они смотрят на витрины в вестибюле. Девушки мечтают о том дне – который никогда не наступит, – когда они сумеют купить что-нибудь из того, что видят их глаза. И пока они так грезят, мимо них проходит толстосум и хватает все подряд. Возьмите наших телефонисток. В их руках судьбы сотен неверных мужей и жен. Они следят за тем, чтобы в номера не дозвонились те, кому не следует, а разговоры не подслушали. Сидят все вместе в одной комнате на третьем этаже и счастливы, если получат за год пять долларов чаевых. Богачи уверены, что их положено обслуживать. Стоит девушке ошибиться – пропустить не тот звонок или не так передать информацию, и они требуют от меня ее крови. Вспомните Амато, нашего организатора банкетов. У него язва, которая всю предстоящую неделю будет кровоточить, потому что Мун решил сделать из него мальчика для битья. Праздник пройдет на высшем уровне, но Амато свое получит. Ненавижу супербогачей. Мне отвратителен тот, кто способен выложить десять тысяч долларов для того, чтобы довести несчастную девушку, вроде Прим, до самоубийства. Ее охватило отчаяние, потому что она поняла, что год за годом ночью и днем являлась оплачиваемой шестеренкой в машине их развлечений.
– А мы, – глаза Элисон вспыхнули, – главные механики этой машины удовольствий. «Бомонт» – игровая площадка богачей Нью-Йорка. Ведь так и говорится в нашем буклете.
– Именно! – Шамбрен разозлился. – Мы служим богатым сутенерам. Но не обязаны целовать им ноги.
В номере на четырнадцатом этаже Уилз снова растянулся на кровати и сквозь клубы сигаретного дыма смотрел в потолок. Морщинки в уголках его глаз собрались, словно он испытывал боль. Боль в самом деле была не проходящая, не утихающая – он жил с ней двенадцать лет.
Джон Уилз было его легальным именем, присвоенным судом, а от рождения он звался Джоном Макайвером. Фамилия Макайвер могла кое-что напомнить Шамбрену. Она была на слуху любого журналиста, писавшего в пятидесятые годы. Фамилия капитана Уоррена Макайвера, изгнанного из рядов британской армии за связь с женой командира, не сходила со страниц тогдашних газет. Но это была не просто измена. Военный трибунал пытался доказать, что Макайвера интересовала не любовная интрижка с женой полковника, а секретная информация, которой располагал командир. И поскольку тот участвовал в проекте «Бомба», Макайвера, несмотря на его заявление о невиновности, объявили важным преступником. Он, естественно, отрицал свою связь с женщиной и категорически отвергал обвинения в шпионаже. Ход процесса был нарушен всплеском эмоций на свидетельской трибуне. Женщина, которой приписывали связь с Макайвером, заявила, что ее любовником был известный литератор, журналист и путешественник Обри Мун. Абсурд! Ведь управляющий отелем, горничная и официант как один утверждали, что именно Уоррен Макайвер был тем человеком, который, заполняя регистрационную карточку, обманул гостиничную администрацию, написав «мистер и миссис». Затем гостей видели в номере в компрометирующих позах. Муна даже не вызвали в качестве свидетеля. В качестве кинозвезды он был прекрасно известен британской публике, и его, мрачноватого изящного брюнета, никто бы не спутал с блондином Макайвером.
Обвинение в шпионаже не было доказано, хотя общественность не сомневалась, что это факт. Люди бросались глубокомысленными замечаниями, мол, дыма без огня не бывает. Макайвера с позором уволили со службы. И два года спустя капитан Макайвер застрелился в маленьком номере ливерпульской гостиницы.
Этот капитан Макайвер был отцом Джона Уилза. А Уилз – девичья фамилия его матери.
Когда с отцом случилась трагедия, Джон Уилз воевал в американской армии в Корее. Факты на фронт приходили отрывочные, зато хватало эмоций. Зная о родственных связях Уилза, его товарищи-пилоты не хотели говорить с ним о деле отца, и он оказался в изоляции. Уилз знал, что ему не доверяли: шутка ли – он считался сыном шпиона, хотя вина отца не была доказана.
Письма матери подвергались цензуре, но в них чувствовалась боль. Одно было ясно: она верит мужу, любит его и останется рядом, несмотря ни на что.
В отношения Джона Макайвера с отцом вмешалась война. Уоррен вступил в британскую армию в 1939 году. Его семья вернулась в Америку, где жила до конца войны. В то время Джону исполнилось десять, и последующие семь лет он общался с отцом только посредством писем. Когда в 1941 году в войну вступила Америка, Уоррен, воспользовавшись своими связями, остался на британской службе. Он хорошо разбирался в бомбах и весь страшный период налетов на Лондон участвовал в самоубийственном деле – обезвреживании упавших на город неразорвавшихся авиабомб. Это занятие требовало стальных нервов и определенного героизма, что могли понять только люди, подошедшие к краю пропасти. Маленький же Джон считал отца самым доблестным из всех людей. Когда же его наградил сам король, он превратился в сознании мальчика в некое подобие героев Джона Баньяна.
В 1947 году семья Макайверов наконец воссоединилась в Англии. Уоррен остался на военной службе, поскольку работу найти было трудно, а в армии его ценили за знания, оказавшиеся полезными, когда началась безумная подготовка к следующей войне.
Уоррен Макайвер был не тем человеком, каким представлял его сын. Тихий, задумчивый, без порыва и блеска, которого ожидал от него Джон. Вместо эффектного поведения на публике, в нем чувствовались искренняя теплота, застенчивая доброжелательность и стремление понять сына, которому после восьми лет разлуки трудно было приспособиться к отцу. Они вместе бродили по Лондону. Ездили за город на рыбалку. И сблизились, не обсуждая словами свои отношения. В черные дни в Корее, когда стали просачиваться сведения о процессе Уоррена, Джон снова и снова напоминал себе, что не встречал более любящих и подходящих друг другу людей, чем его мать и отец. В то, что Уоррен Макайвер изменил жене, трудно было поверить. Но война творит странные вещи с людьми. Джон знал ребят из эскадрильи, которые хранили фотографии жен и маленьких детей, но их все равно тянуло на романтические приключения, совершенно немыслимые в мирное время.
К тому времени, когда срок военной службы Джона подошел к концу и он, демобилизовавшись, уехал в Англию, шумиха вокруг дела Уоррена Макайвера утихла. Джона поразило то, что он увидел. Родители жили в маленькой дешевой квартирке на юге Лондона. Изгнанный из армии, Уоррен не мог удержаться ни на одной работе – его выгоняли прежде, чем он успевал серьезно взяться за дело.
– Такое впечатление, что кто-то его преследует: ждет, пока он что-нибудь найдет, и захлопывает капкан, – говорила мать.
Макайвер измучился, выглядел физически больным. Когда встречался взглядом с сыном, быстро отводил глаза. Джону не удавалось его убедить, что он ему верил. Трудность заключалась в том, что отец не обсуждал с ним процесс. Лишь однажды, разозлившись почти до слез, воскликнул:
– Ты должен воспринимать меня таким, каков я есть. Мною тысяча раз отвергнуты обвинения. Нет смысла снова повторяться.
Потом наступил момент, когда Уоррен Макайвер принял решение, не поделившись с женой и сыном. Он больше не мог жить. Им сказал, что в Ливерпуле появилась возможность получить работу. Почему отец выбрал этот город местом, где умереть, Джон так и не узнал. Накануне отъезда в Ливерпуль, чтобы «там все разведать», Уоррен пригласил сына пройтись по знакомым местам Лондона.
Они шли молча. Лишь иногда Уоррен показывал на дом или пустырь, где в прежние времена ему пришлось обезвреживать готовые взорваться бомбы. Наконец, усталые и голодные, они завернули в маленький паб на окраине. И там, за кружкой пива, холодным мясом, сыром и хлебом, Уоррен Макайвер рассказал свою историю сыну. Все произошло само собой.
Джон, лихорадочно пытаясь найти тему для разговора, хотя на уме у обоих была одна мысль, не затронутая в их беседах, указал на так и не залеченные шрамы бомбардировок на улицах Лондона, отметил:
– Трудно понять, как пережившие войну люди могут позволить повториться этому опять. Пережив такое, верят каждому слову политиков и бюрократов, а те тянут их в новую войну.
– Правда – забавная штука, – отозвался Макайвер. – Я привык считать, что в ней есть материальное. Говорил, что воздвигнут памятник Нельсону, и не сомневался в истинности этого утверждения. Но русские переписали историю, и что для нас ложь, для них правда. Может, и наши историки когда-нибудь в прошлом проделали то же самое? Правда не абсолютна – это то, во что мы верим сегодня. И не важно, основана она на исторических фактах или нет. – Он набивал старую почерневшую трубку из пластмассовой табакерки. – Я должен был знать. – Это было сказано с такой мукой, что Джон сам ощутил боль.
Но сдержался и промолчал. Впервые с тех пор, как вернулся домой, почувствовал, что отец готов говорить. Но с первых слов Макайвера показалось, что он уходит в сторону.
– В сорок пятом, – начал он, – я носился по городу, спеша туда, где находили неразорвавшиеся бомбы. Буквально выслушивал их в стетоскоп, откручивал чувствительные взрыватели, понимая: стоит кашлянуть, и отправишься в вечность. Нервное занятие, Джонни. Особенно если мало времени на отдых. Я успокаивал себя выпивкой.
Однажды вечером бомба угодила в отель «Брансуик-Хаус». Пока продолжались налеты, каждый выполнял то, что требовалось в данный момент. В тот раз я вместе со спасателями держал пожарную сеть под окнами отеля, чтобы люди могли прыгать в нее. Мне было видно, как мужчина в окне на третьем или четвертом этаже дрался, словно ненормальный, с женщиной с двумя детьми – отталкивал их от окна, чтобы прыгнуть первым. Когда мы поймали его в сеть, я узнал этого человека. Это был Обри Мун – знаменитый писатель и военный корреспондент. Вспомнил его по фотографиям в газетах и кинохронике. Женщине с детьми удалось спастись, прежде чем рухнуло здание. Но не благодаря Муну.
Впервые в жизни Джон услышал в голосе отца такую ненависть при упоминании имени Муна.
– Когда через неделю я был свободен от дежурства, – продолжил Макайвер, – в нашей офицерской столовой в качестве гостя объявился Мун. Он был очень популярен. Люди во всем мире пускали за завтраком слезу, читая репортажи отважного лондонца, выполняющего свою работу в то время, когда на город почти каждую ночь с неба сыпалась смерть. Достойный материал, берущий за живое. Наш командир попросил Муна сказать несколько слов. И тот заговорил о разрушении «Брансуик-Хауса». О героизме спасателей и, скромно, о своем собственном – как вытаскивал из огня людей. – Макайвер перевел дух. – К тому времени я порядочно набрался. И хочу тебе сказать, Джонни, в войну мы не любили фальшивых героев. Я встал и рассказал все как было. Признаю, невежливо, но мне было наплевать. Меня воротило от того, как он себя восхвалял. Ведь я-то знал, что он трус. Мун выглядел жалко. Публично меня за это осудили, а втихаря командир одобрительно похлопал по спине. Я, разумеется, понимал, что не приобрел друга. Но не мог представить, что заполучил врага, у которого достаточно влияния и денег, чтобы преследовать меня до смерти – моей или своей.
Рука Макайвера дрожала, когда он разжигал трубку.
– Ты не поверишь, Джонни, с того дня и по сегодняшний я больше с Муном не встречался. Но все семь проклятых лет он каждый миг стоял за моей спиной.
Джон молчал, боясь остановить первый прорвавшийся поток слов.
– Знаешь, почему я остался после войны в армии? Не было работы, но у меня были специальные знания, которые требовались на военной службе. Меня перевели в другое подразделение. Им командовал человек, которого во время войны временно произвели в генералы, а когда наступил мир, понизили в полковники. Он вел себя так, будто в этом был виноват весь мир. Надутый сукин сын. Ему повезло – за него вышла замуж очень красивая девушка – служила под его началом во вспомогательной роте телефонной связи. Ее, наверное, прельстили золотые галуны и прочая мишура военного времени, но теперь она не знала, как от него избавиться. Мы с твоей матерью иногда встречались с ними на всяких сборищах. Мне нравилась эта девушка. Ее звали Кэтлин. Когда я говорю «нравилась» – это значит, нравилась как коллега, работающая со мной в одном здании или каждый день встречающаяся по дороге на работу. Между нами ничего не было. Абсолютно ничего. Вот история, которая была переписана, чтобы превратить ложь в правду.
Однажды в большом частном доме организовали танцевальный вечер, и я в знак уважения пригласил Кэтлин. Танец с женой командира офицеры считают своей обязанностью.
В тот вечер я почувствовал в ней напряженность, какое-то диковатое отчаяние в глазах. Кэтлин попросила проводить ее на террасу подышать свежим воздухом. Не знаю, почему она выбрала для разрыва семейных отношений меня. Все было дико и сумбурно. Кэтлин терпеть не могла полковника и кого-то любила. Хотела стать свободной. Хотела, чтобы с мужем кто-нибудь поговорил. Смогу я ей, по дружбе, помочь?
Разумеется, я ответил «да», еще не понимая, во что ввязываюсь. На следующий день она мне позвонила и попросила прийти в номер 6Б в отеле «Рассел-сквер». Мне не хотелось – почему я должен разбираться в семейных отношениях почти незнакомых мне людей? Но она была в отчаянии и так упрашивала, что я пошел.
Трубка Макайвера потухла. Он потянулся за зажигалкой, но передумал и положил трубку на стол. Джон заметил, что руки отца дрожат.
– Я вошел в отель, – продолжил Уоррен. – Отыскал номер 6Б и постучал в дверь. Кэтлин я нашел пьяной, в истерике. Пришлось надавать ей пощечин, прежде чем она пришла в себя и что-то рассказала. Ее любовником был Мун. Тогда ему было слегка за шестьдесят, но знаменитости словно лишены возраста. Наверное, он поразил ее обещаниями дома в Лондоне, виллы в Каннах, яхты, квартиры в Нью-Йорке, нарядов, украшений и бог знает чего еще. А в этот день демонстративно порвал. Кэтлин была на грани самоубийства.
Посреди ее излияний в номер вошли полковник, управляющий отелем и частный детектив. Полковник решил, будто я и есть тот мистер Уилсон, который зарегистрировался в отеле с миссис Уилсон, то есть его женой. Я, конечно, все отрицал. И Кэтлин, надо отдать ей должное, тоже – и тогда, и потом. Она говорила правду. Человек, который пару последних месяцев снимал этот номер под фамилией Уилсон, был Обри Мун. Знаешь, Джонни, что было потом? Служащий отеля поклялся, что именно я зарегистрировался в гостинице. Горничная и официант дали показания, что видели меня с Кэтлин в номере во фривольных позах. На Кэтлин они поглядывали с нескрываемой жалостью. Все знали, как выглядит Обри Мун, и не могли перепутать его со мной.
Я… я не знал, откуда валятся напасти. Меня отдали под суд трибунала на основании лжесвидетельства. К счастью, обвинение в шпионаже не подтвердилось, но Мун на этом не успокоился. Он вознамерился окончательно меня дискредитировать и выдворить из Англии. Я не мог удержаться на работе. Как только получал место, меня тут же прогоняли. Мун мог уехать на Тибет, но кто-то, получая у него зарплату, присматривал за тем, чтобы мне немедленно вручили волчий билет. Бесконечная травля в течение семи лет. Однажды я приехал к нему, но он посмеялся надо мной – напомнил тот день, когда был выставлен дураком. Я понял, он мне никогда не простит. Сражаться же с ним при его деньгах и влиянии бесполезно. Никому не позволено уязвить его самолюбие и остаться в живых. Мое положение, Джонни, меня научило: деньги победить невозможно. Богач поступает как хочет, честно ли его поведение или бесчестно. Первое время я надеялся, что ему надоедят хлопоты, которые необходимы, чтобы держать меня за горло. Теперь понимаю: этого никогда не случится.
Они долго молчали, затем заговорил Джон:
– Одного не могу понять, сэр, ведь это чистая случайность, что Мун застал вас в номере той дамы в «Рассел-сквер».
– Ничего подобного. – Уоррен грустно покачал головой. – Мун был готов порвать с Кэтлин и установил за ней слежку. Видимо, кто-то подслушал ее, когда во время танцев она попросила о помощи. Мун, наверное, пришел в восторг: одним выстрелом можно убить двух зайцев. Дождался, когда она мне позвонила и пригласила в отель. Его подкупленные свидетели уже ждали наготове. Полковника тоже известили, и ловушка захлопнулась. – Макайвер поднял голову. – Такова правда, Джонни. Ничем не приукрашенная, чего бы ты потом ни услышал.
Джон почувствовал, как в нем закипает ярость.
Пальцы Макайвера сомкнулись на его запястье.
– Никогда не пытайся посчитаться с ним за меня. Его нельзя одолеть. С деньгами не справиться. Добьешься одного: попадешь в его список жертв и окажешься в моем положении.
Через два дня бывший капитан Уоррен Макайвер вышиб себе мозги в ливерпульской гостинице, и его несчастная история снова попала на страницы прессы. Джон с грустью понял, что «правда» уже превратилась в неразличимую тень.
Трагическое самоубийство Уоррена Макайвера должно было положить конец саге. Но этого не произошло.
Джон перевез мать обратно в Америку. Мун жил в Нью-Йорке в сказочном отеле «Бомонт».
Джон с матерью поселились в маленькой квартирке в Гринвич-Виллидж. Надо было устроиться на работу, чтобы поддерживать их обоих. У Джона не было специального образования, кроме умения летать, которым он овладел в армии. Ему пришло в голову поискать место в аэропорту или в какой-нибудь частной авиакомпании.
Обратился в «Интернэшнл». В заявлении требовалось указать фамилию, фамилии родителей и много других деталей. Когда Джон выходил из отдела по подбору персонала, его кто-то сфотографировал. И в вечерних газетах появилось его лицо. Снимок был плохим, нечетким. Но был и текст – о том, что Джон Макайвер, сын человека, подозреваемого в передаче противнику секретов по атомному проекту, хочет устроиться на работу – и не куда-нибудь, а в «Интернэшнл эйрлайнз». Так опять всплыла старая перевранная правда.
Потом такая же история, как и с отцом, началась с Джоном. В то, что рассказывал Уоррен, трудно было поверить, но он не отошел ни на йоту от истины. Джон не мог удержаться ни на одной работе. Не успевал показать себя. Он хотел понять почему. Бесполезно. В результате пришлось пройти юридическую процедуру и изменить фамилию. Тогда он получил работу. Его назначили организатором круизов судоходной компании «Кьюнард Лайн». Дела привели его в Лондон, где он познакомился с Тони Вейлом, приятелем Шамбрена. А затем, без всяких причин, его выставили вон. Он пошел справиться, в чем дело, у директора по работе с персоналом, человеком в общем-то неплохим. Тот признался в получении информации о том, что Джон сын Уоррена Макайвера. Им очень жаль, но компания не может рисковать потерей репутации.
Итак, это началось: статист в каком-нибудь фильме, временное место инструктора в летнем лагере для мальчиков, трудности с профсоюзами при попытке получить членский билет, который дал бы ему право найти хоть какую-нибудь работу. Тем временем умирает его мать – событие вполне предсказуемое. Джон в смятении наблюдал, как она таяла буквально на глазах. Сердечная недостаточность – так ему сказали. Джон знал, что все не так просто. Семь лет мать наблюдала, как расправляются с ее мужем. Теперь и сын попал в ту же ловушку. Жизнь стала невыносимой.
Возвращаясь с похорон матери, Джон поймал себя на том, что говорит с собой – привычка, которая выработалась у него в последнее время. И вдруг понял, что думает не о матери, а об Обри Муне.
– Это ты ее убил! – Он сказал это так громко, что на него удивленно обернулись.
Ему не везло – преследовала цепь неудач, причина которых, как Джон понимал, все тот же Мун, который преследовал его, куда бы он ни подался. И вот однажды в меблированные комнаты, где Джон проживал, пришло заказное письмо. Требовалось подтвердить вручение по адресу: Ящик 2197 на Центральном почтамте. Джон вскрыл конверт и прочитал:
«Дорогой Джон Уилз!
Мне прекрасно известно, как вы ненавидите Обри Муна. Я также доподлинно знаю, каково ваше финансовое положение. Мое предложение поможет вам утолить жажду мести и принесет денег…»
Джон дочитал до конца. Он заработает денег, если Обри Мун умрет до полуночи 20 февраля.
Шутка, конечно шутка. Убогий розыгрыш. Но когда, движимый любопытством, он заглянул в трастовую компанию «Уолтхэм» на Мэдисон-авеню, деньги в самом деле оказались на его счету. Банк получил десять тысяч долларов для зачисления на счет Джона Уилза. Никто другой не имел права их снять.
Джон оставил деньги в банке, но ощущение было таким, словно его жгла лихорадка. Через десяток дней он сможет ими воспользоваться.
Макайверы после стольких лет ада что-то наконец получат. Им причитается за все, что пришлось вытерпеть от Обри Муна. Но перевел деньги, конечно, не он. Как ни крути, как ни старайся посмотреть на дело со всех сторон, словно выбираешь на ярмарке лошадь, вывод один: кто-то предлагает десять тысяч долларов за то, что он убьет Обри Муна.
Каждый раз, когда Джон думал над этим, его размышления заканчивались смешком. Кем бы ни был его корреспондент, он – законченный псих. Время такое, что за гораздо меньшие деньги можно нанять профессионального убийцу. Он же, хоть его и соблазняли лежащие в трастовой компании деньги, профессиональным убийцей не являлся.
Вскоре в нем стала закипать, словно суп на медленном огне, ненависть к Муну. Джон вспомнил маленькую жалкую гостиницу в Ливерпуле, где Уоррен Макайвер, доведенный до отчаяния Муном, вышиб себе мозги. Мать, которая медленно угасала и наконец умерла из-за бесконечных преследований их семьи. Сам он оказался в тупике оттого, что по его пятам следовал и ставил палки в колеса соглядатай Муна. Этот Мун должен умереть.
Но он же не убийца!
Джон читал странное послание раз двадцать. «Мне прекрасно известно, насколько вы ненавидите Обри Муна». Обдумывал все от начала до конца и в хорошем и в плохом настроении. Был ли он знаком с написавшим письмо? Не похоже. Ни у одного из его знакомых не было столько денег, чтобы так разбрасываться. Это навело его на другие мысли.
Мун причинил много горя семье Макайверов. Но он мог творить такие же жестокости с другими людьми. Джон в свое время прочитал все, что попалось в руки, о карьере врага. Он знал, что в бытность журналистом Мун опорочил и погубил много влиятельных людей. Не исключено, что были и такие, кто оказался в его положении. Но выкинуть на ветер десять тысяч долларов! Не слишком ли? Хотя могло случиться так, что какой-то богач лишился того, что считал неотъемлемым: власти, авторитета, даже семьи, любимых. И при подобных обстоятельствах оказался таким же беспомощным, как и Джон в своей ситуации. Но почему же не поквитаться с врагом самому? Обиженными могли быть слабая женщина или больной, которому не под силу добраться до Муна, решил Джон.
Почти месяц, из двух отпущенных автором письма, ушел на обдумывание проблемы. Джон верил в главенство закона в обществе. Ни один гражданин не вправе единолично творить суд. Человека могут арестовать, даже если он убьет соседскую собаку. Но как быть с бешеной собакой?
Мун при его деньгах мог жить не подчиняясь закону. За деньги извратил правду об Уоррене Макайвере и избежал осуждения. Он, возможно, не знает, что довел до смерти мать Джона, но от этого не менее виновен в ее гибели. Раз Мун живет вне закона, то наказание должен понести не от рук правосудия.
Джон даже не сознавал, как рушилась система его ценностей. Что, если он возьмет деньги? Вовсе не обязательно идти на убийство. Хотя тогда ему грозит обещанное автором письма наказание. Мун может в следующем месяце умереть от естественных причин. Ему же за семьдесят. Его может сбить грузовик. В итоге Джон заключил, что решение, брать или не брать в свои руки правосудие, можно отложить до последнего момента – дня рождения врага. На деньги можно купить одежду, провести месяц без тревог и забот. Поселиться в «Бомонте» и провести разведку. Взвесить риск на месте действия.
Джон трижды подходил к трастовой компании «Уолтхэм», но на пороге поворачивал обратно.
На четвертый раз вошел и взял деньги.
2
Новость, которую Джон Уилз услышал по телевизору, потрясла его. Он считал себя единственным избранником неизвестного врага Муна, решившего возложить на него миссию провидения. Но вот объявилась эта Прим, повесившаяся от отчаяния, потому что ее время было на исходе. Она тоже получила гонорар в десять тысяч долларов! Все снова расфокусировалось – уж очень казалось странным, чтобы быть действительностью. Однако реальность его доли не вызывала сомнений. И подтверждением тому служили висящие в шкафу два новых костюма и смокинг. И дюжина новых рубашек в ящике бюро, среди которых спрятан пистолет и портмоне. Деньги тоже подтверждение – реальность в наличных купюрах.
Джон почувствовал себя так, словно за ним наблюдают. Кто-то следит сквозь спрятанный в стене глазок. Он даже поискал его. За всем этим стоял кто-то очень-очень богатый, с очень-очень извращенной психикой. Джон стал искать «жучок» – спрятанный за картиной или за шторами микрофон, – но ничего не нашел.
Джон закурил и встал посреди номера, стараясь избавиться от ощущения зловещего взгляда на себе. Прежде он представлял Муна в роли жертвы, а себя воображал охотником. Но расстановка сил изменилась. Кто-то явно знал, зачем он оказался в «Бомонте», и наблюдал за каждым его шагом. Но Джона так долго мучил Мун, что показалось легко превратиться в жертву его врага. У него возникло сильное подозрение, что доведи он дело устранения Муна до конца, то не успеет сделать и трех шагов, как его схватят. Понял, насколько мал и беззащитен – как та девчонка Прим. Кто-то желал Муну смерти, но притом позаботился о козле отпущения, которого можно отдать на откуп полиции.
С деньгами вообще непонятно. Если человек способен расстаться с двадцатью тысячами долларов, чтобы отвести от себя подозрение, он может потратить и больше. Не исключено, что на сцену выйдет еще человек, у которого так же внезапно появился счет в банке.
Джон потушил сигарету в стоявшей на бюро пепельнице. Его загнали в ловушку деньги и ненависть к Муну. Если он убьет Муна, неизвестный тип почти наверняка сдаст его полиции, как бы тщательно он ни спланировал свое бегство. Если не убьет, богатый придурок расправится с ним. В письме ясно говорится: «Право тратить деньги вы получите только в том случае, если Обри Мун умрет ровно через два месяца – 20 февраля. Если этого не случится к полуночи двадцатого, а вы все-таки потратите деньги, то сами не доживете до конца следующего дня».
Джон нетерпеливо махнул рукой. Все казалось слишком мелодраматичным, чтобы в этом был какой-то смысл. Но ведь Прим существовала, а теперь мертва. Реальны ее деньги, как и его деньги. Джон не мог избавиться от пробегавшего по спине холодка. Он поселился среди роскоши «Бомонта» твердо уверенный, что является хозяином своей судьбы. Мог поступить так или иначе. Но теперь понял, что, как только взял деньги со счета в трастовой компании «Уолтхэм», загнал себя в ловушку. Как себя ни поведи, все равно в проигрыше.
«Так что, – сказал он себе, – взгляни в лицо этой абсурдной реальности, парень. До полуночи двадцатого осталось немного времени: сегодняшний вечер и еще пять дней».
Бар «Трапеция» был, словно птичья клетка, подвешен в воздухе над вестибюлем перед большим бальным залом. В этом вестибюле, окрашенном в бледный зеленовато-желтый цвет с яркими деревянными вишневыми панелями, устраивались сборища, если не требовался сам зал. Бар «Трапеция», стены которого были выполнены в виде флорентийской решетки, был популярен, потому что отличался от остального окружения. Его оформил художник школы Александра Калдера, использовав фигурки циркачей на трапециях. Они слегка покачивались от дуновения воздуха из спрятанной системы кондиционирования. Сидя за стойкой бара и смакуя превосходный сухой мартини, Джон Уилз испытывал чувство, что раскачивается все помещение, что, конечно, было иллюзией.
Мысль о том, что за ним наблюдают, заставила его обратить особое внимание на свою внешность. Джон надел новый, прекрасно сшитый смокинг с шелковым золотым каммербандом и черный, тоже с золотом, галстук. Бесстрастность – такова установка, сказал он себе. На соглядатая нужно произвести впечатление, будто он изучает территорию, чтобы выполнить свои обязательства, но на самом деле его задача – выявить того, кто за ним следит, и понять, что ему надо.
Джон чувствовал себя нереально, и это впечатление усиливало окружение – феерия цветов: зеленые в белую полоску тенты над проходами, зеленые ковры от стены до стены, витрины лучших в городе магазинов, демонстрирующие ювелирные украшения и меха, экстравагантные женские наряды, хрустальные канделябры, бесконечные зеркала, в которых он сам отражался десятки раз, блеск вестибюля и спокойный притемненный интим полудюжины кабинетов.
А публика? В вестибюле, где Джон шел от секции лифтов, находился всего один человек, по виду которого никто бы не сказал, что он готов потратить сколько угодно денег. Этот единственный человек с ним заговорил:
– Мистер Уилз?
– Да. – Джон весь напрягся. Всякий, кто приближался к нему, вызывал подозрение.
– Я Джерри Додд, сэр, детектив отеля. Мистер Шамбрен просил присмотреть за вами.
У Джона отлегло от сердца, и он потянулся за сигаретой. Додд оказался худощавым, жилистым мужчиной лет под пятьдесят. На губах профессиональная улыбка, которая не могла скрыть острый взгляд бледных, пронзительных глаз, способных в один момент проникнуть в суть окружающего. У Джона возникло неприятное чувство, будто он забыл снять с одежды ярлычок с ценой, и это скажет Додду больше, чем он бы хотел.
– Удивлен, что, несмотря на все сегодняшние волнения, мистер Шамбрен не забыл обо мне, – осторожно заметил он.
– Мистер Шамбрен никогда ни о чем не забывает, – ответил Додд. – Указал на вас в вестибюле после ленча. Смотрели новости по телевизору?
– Да. Невероятное дело. Удивлен, что полиция обнародовала сообщение.
Детектив покачал головой:
– Не было выбора. Один из приятелей Муна, тот самый тип, что пишет в рубрику «В центре Шторма». Уиллард Шторм. Читали?
– Читал. Порой очень жесткие материалы.
– Первостепенный хмырь, – улыбнулся Додд. – Мун слил информацию ему и окружному прокурору, поэтому копам ничего не оставалось, как выступить с собственным заявлением.
– Как воспринял это сам Мун? – спросил Джон, закуривая.
– С нашей точки зрения, недостаточно серьезно. Я бы на его месте не стал смеяться. Не исключено, что кто-то еще принял предложение выполнить работу за десять тысяч баксов. Вот уж не хотел бы испытать такой соблазн. – Детектив рассмеялся. – А что, было бы недурно.
– Полагаю, праздник, о котором говорил мистер Шамбрен, отменен? А я уж было разохотился сделать первые шаги в мире вашей роскоши.
– Праздник состоится, – ответил Додд. – Никому не под силу заставить Великого человека проявить слабость и показать всем, что он напуган. Если ему так угодно, пусть превращается в цель. Похороны его, не наши. Так чем могу вам помочь, мистер Уилз? Только скажите.
– Спасибо. Меня потянуло на хороший сухой мартини. Какой из баров…
– «Трапеция». Отсюда один пролет лестницы. Или можете подняться на лифте. – Детектив рассмеялся. – Только сторонитесь симпатичных девчушек. Если они без кавалеров, значит, проститутки. Расфуфыренные и растолстевшие – постояльцы. – Светлые глаза Додда затуманились. – Прим была проституткой. Не исключено, что сейчас они справляют по ней поминки.
– Удивительно, что такое заведение, как ваше, терпит у себя девушек по вызову.
– Вы еще не знаете, какие они, эти заведения, как наше, мистер Уилз. Если вас что-то задевает, запомните: когда клиент чего-нибудь хочет и готов заплатить, он может это получить. Сами же клиенты должны подчиняться единственному правилу.
– Какому?
– Не блевать на ковры в вестибюле.
Мартини в баре оказался превосходным. Бармен, круглолицый, темноволосый молодой человек, улыбнувшись, отказался принимать у Джона плату.
– Просто распишитесь вот здесь.
– Не понял.
– Распоряжение мистера Шамбрена. Он сказал, что вы дружок Тони Вейла. Классный мужик. Он был еще здесь, когда я сюда пришел. Помог освоиться. Вы тоже в гостиничном бизнесе, мистер Уилз?
– Плавучие отели, – ответил Джон, играя свою роль. – Кругосветные круизы.
– Мне бы это быстро надоело.
– Почему?
– Все равно что смотреть на Бродвее пьесу с двумя персонажами. Заранее известно, что больше никто не появится. Извините, я должен принять заказ. Меня зовут Эдди. Если что-нибудь понадобится, мистер Уилз, обращайтесь.
А мистер Пьер Шамбрен приятно удивил. Принял все, что он ему наплел, за чистую монету. Джон поставил наполовину опустошенный стакан с мартини на стойку и, снова закурив, смотрел, как в «Трапеции» обслуживали клиентов. Два метрдотеля ходили между столиками, принимая заказы. Все шло как по маслу, на вид неспешно, но Джон заметил, что между заказом и обслуживанием проходило очень мало времени. Многие постояльцы были в вечерних костюмах. Бар «Трапеция» являлся чем-то вроде промежуточной станции на пути к частной вечеринке или в один из ресторанов. В свое время Джон насмотрелся на нуворишей. Здесь все было по-другому. Люди вели себя раскованно. Женщины богато упакованы – дорогие наряды, украшения. Их волосы были окрашены в столь различные цвета, которых было больше, чем Джону приходилось видеть, и, конечно, больше, чем создал Всевышний. Голова шла кругом. Но здесь не выставляли себя напоказ глазеющей толпе. Даже известная кинозвезда за столиком в углу вела себя непринужденно. В «Бомонте» ее не преследовали охотники за автографами и юные фанаты. Молодежи в баре было совсем немного.
Когда разговоры за столиками утихали, люди с пустыми лицами недоуменно скользили по Джону взглядами и с тем же видом отводили глаза. Из всех присутствующих он один стремился произвести на зрителей впечатление. Тот мужчина или та женщина, которых он искал, могли за ним наблюдать и изучать его. Но маски на лицах не позволяли за них проникнуть. И тут присутствовал не один человек, который легко бы потратил двадцать тысяч долларов, чтобы заказать убийство.
Джон собирался снова взяться за бокал, когда рядом за стойку села женщина. Вместо вечернего платья на ней был короткий макинтош и коричневая шляпа с мягкими полями, завернувшимися ей на глаза. Маленькие пятнышки влаги на плаще и шляпе свидетельствовали о том, что она только что попала под снежный заряд.
– Эдди! – Голос прозвучал неожиданно звучно. Женщина оглянулась, словно удивившись собственной громогласности.
– Привет, мисс Стюарт, – ответил бармен.
– Мне двойную водку с мартини, – она произнесла это очень четко, но гораздо тише. Джон заметил, что она вдрызг пьяна.
– Сию минуту, мисс Стюарт. – Эдди покосился на Джона и едва заметно подмигнул. Он орудовал с бутылками, льдом и стаканом, как волшебник. И спустя мгновение смешал ингредиенты в шейкере длинной серебряной ложкой.
– Не мошенничайте! – потребовала девушка.
– В смысле?
– Я сказала, не мошенничайте. Здесь меньше, чем одна честная порция.
– Может, будет лучше выпить по одной, мисс Стюарт?
– Я заказала двойную и хочу получить двойную, Эдди.
Она сердито махнула рукой и сбросила со стойки сумочку; содержимое рассыпалось по полу.
Джон машинально наклонился и, подавая ей вещи, заметил мелькнувшую в глазах признательность. Цепочка веснушек на переносице придавала ей вид маленькой, расстроенной девочки. Из сумочки не высыпалось ничего особенного: ключи с брелоком от номера отеля, губная помада, пудреница, кошелек. Джон положил все вместе с сумочкой на стойку.
– Большое спасибо, – поблагодарила женщина.
– Не за что, мисс Стюарт.
Она невидящим взглядом посмотрела на него.
– Кто вы такой? Я вас раньше здесь не видела?
– Джон Уилз, – ответил он, подумав, что эта женщина никак не могла быть одной из тех проституток, о которых упоминал Додд.
– Марго Стюарт, – представилась она и спросила: – Вы журналист? Детектив?
– С чего вы взяли, что я детектив? – улыбнулся Джон.
– Это место кишит детективами, – ответила Марго. – Но если вы молодой миллионер, бегите скорее из города. Или по крайней мере из «Бомонта». У вас найдется десять тысяч долларов, чтобы нанять убийцу?
Уилз почувствовал, как по спине пробежал холодок.
– Я придерживаюсь принципа «сделай сам».
Эдди, приготовив новую порцию, перегнулся через стойку:
– Мисс Стюарт – секретарь Обри Муна, мистер Уилз. Думаю, все, кто с ним как-то связан, сегодня не в своей тарелке.
Марго не сводила с Джона мутного взгляда.
– Вам приходится иметь дело с мистером Муном, Джон Уилз?
– Я принадлежу к его читательской аудитории. – Он старательно затушил сигарету в пепельнице. – У вас выдался нелегкий день.
– Вы не знаете мистера Муна, если думаете, что сегодняшний день как-то отличался от любого другого. – Марго потянулась к бокалу и одним глотком отпила половину содержимого. Ее передернуло, словно вкус напитка показался ей невыносимым.
– Неужели все семь дней в неделю ему угрожают смертью? – Джон криво улыбнулся.
– Все семь дней в неделю, – торжественно подтвердила Марго и неожиданно добавила: – В тайниках разбитых сердец.
– Ваш босс подозревает, кто бы мог нанять эту Прим?
Марго посмотрела на него из-под полей шляпы.
– Так вы все-таки журналист?
– Мистер Уилз организует дорогие кругосветные круизы, – объяснил бармен. Он бессовестно прислушивался к их разговору.
– Во сколько мне обойдется, Джон Уилз, обойти на вашем корабле вокруг света? А потом крутиться еще, еще, еще – вечно?
– Во столько же, во сколько обходится теперь, – ответил он. – Я хочу сказать: разве мы не этим постоянно занимаемся – крутимся, крутимся, крутимся?
Женщина отвернулась.
– Надо рассказать о нем Джеку Пару из «Сегодня вечером», Эдди. Парень настоящий комик.
– Только вы почему-то не смеетесь. – Уилз подал знак бармену налить ему новую порцию. Случайная встреча с секретарем Обри Муна могла оказаться полезной.
Женщина посмотрела на него мутными глазами.
– А я кое-что знаю о вас, Джон Уилз.
Он почувствовал, как все его мышцы напряглись. Вечное невезение. Неужели эта женщина узнала в нем сына Уоррена Макайвера? В таком случае она известит об этом Обри Муна, если тот еще не в курсе. Они сообщат Пьеру Шамбрену, и конец игре!
– Кое-что знаю, – повторила Марго заплетающимся языком. – Только не могу сообразить что. В какой связи. Эдди подтвердит: большую часть свободного времени я путаю себя, чтобы не знать, что с чем связано. Но когда протрезвею, вспомню, откуда вы такой. – Она внезапно запела детскую песенку. – «Ты пожа-алеешь!»
– О чем я пожалею? – переспросил он, стараясь не показать испуга. – Вы меня не знаете, мисс Стюарт. Я не знаменит и не важная персона. Тихонько занимаюсь своими круизами, вот и все.
Марго указала на него:
– Ты тот, кто заплатил бедняге Прим, чтобы она убила моего босса. Я выведу тебя на чистую воду. Довел девушку до самоубийства. – Ее голос взлетел. – Что ж ты сам не сделал грязную работу?
– Полегче, мисс Стюарт, – предостерег бармен. – Вы говорите дикие вещи.
– Такова моя натура, Эдди, – ответила женщина. – Тяга к дикости. – Она покачала головой. – Что, Джон Уилз, не подходите на эту роль? Хорошие глаза, красивые руки. Мне нравятся мужские руки. Когда я говорю «мужчина», то не имею в виду старого распутного извращенца. Эдди, я заплачу за эту порцию Джона Уилза, чтобы заслужить прощение. – Она оперлась подбородком на руки, но глаз с Джона не сводила. Казалось, ей требовалась опора, чтобы не клевать носом. – Алкогольное помутнение. Я вас знать не знаю. Откуда. Что бы вы ни наделали, вы мне незнакомы. А вам известна Прим? Навещала нас раз или два в месяц. Не представляете, что может вытерпеть женщина, если ей платят. Волосатый паук, руки, словно влажные присоски, и шарят, шарят, шарят… Нет, Джон Уилз, я вас в глаза не видела. Не знаю вас, что бы вы там ни натворили.
Ее подбородок соскользнул с рук, и она уронила голову на стойку.
– Господи, отключилась, – воскликнул Эдди и подал знак одному из метрдотелей. – Я заметил, как она писала ногами, когда входила сюда.
Метрдотель был недоволен.
– Не надо было ей наливать, – пожурил он бармена.
– Я не наливал, – оправдывался Эдди. – Всего каплю вермута, остальное вода. Она просила двойную водку, только я понимал, мистер Дельгреко, что это свалит ее с катушек.
Дельгреко повернулся к Джону:
– Прошу прощения, сэр, что доставили вам неудобство.
– Никакого, – ответил Уилз. – Я так понимаю, что она проживает в отеле, могу ей помочь добраться до номера.
– Нет необходимости, сэр. Дело для нас привычное. – Он подозвал официанта. Джон едва успел подвинуться в сторону, как женщину вытащили из бара.
– Служебный лифт за углом, – объяснил Эдди. – Нам не в первый раз приходится укладывать ее баиньки. Удивительное дело: когда надирается, из нее так и прет, как она ненавидит мистера Муна. Не понимаю, почему Марго продолжает у него работать, если испытывает к нему такие чувства.
– Наверное, хорошо платит, – предположил Джон.
Себе же сказал совершенно иное. Вот еще человек, который попал в ловушку Обри Муна. «Что бы вы ни наделали, вы мне незнакомы»? Неужели она его вычислила и догадалась, зачем он появился в «Бомонте»? А эта фраза – пьяное обещание не выдавать.
3
Во вторник Джон Уилз заказал завтрак в номер. Хотел без свидетелей просмотреть утренние газеты. Он не спешил делать ход, поскольку не знал, в какую сторону идти и как поступить.
Газеты по-разному освещали историю Муна. Но даже «Таймс» не удалось смягчить рассказ – все было слишком странным: самоубийство известной проститутки, нанятой Муном, полученное ею письмо и безумный заговор с целью убить ее клиента. Газета строго придерживалась фактов и дословно приводила текст письма. Мун не сделал «Таймс» никакого заявления. Полиция обещала известному писателю защиту. В службе окружного прокурора взялись за расследование явной угрозы его жизни. Статью сопровождала краткая информация о жизнедеятельности Муна, очевидно, взятая из справочного отдела газеты. Перечислялись книги и пьесы, упоминалось о его карьере корреспондента во время двух войн, назывались литературные призы и завоевавшие награды фильмы. Но не проливалось ни капли света на истинный характер Великого человека.
«Гералд трибюн» подавала материал в том же ключе, но сопроводила фотографиями на внутреннем развороте. На одной из них Мун был изображен рядом с недовольным на вид Бернардом Шоу. На другой – на террасе своей виллы в Каннах рядом с известной итальянской кинозвездой. Третья возвращала зрителя к дням Первой мировой войны – Мун в форме, с офицерской тросточкой беседует с красавцем принцем Уэльским на улице разрушенной французской деревни. На четвертой рядом с ним была темноволосая женщина с прической начала двадцатых годов. Подпись гласила: «Звезда английской сцены Виола Брук, постоянная спутница Муна в послевоенные годы, чье внезапное исчезновение наделало не меньше шума, чем дело загадочно пропавшего судьи Джозефа Кретера».
Имя Джону Уилзу ничего не сказало. Виола Брук исчезла до того, как он родился. Зато расстаралась желтая пресса. Репортеры «Новостей» прекрасно знали свое дело. Газета поместила снимок мертвой девушки в «шикарном номере, где она развлекала большинство из своих клиентов». Памела Прим было сценическим именем. Девушка начинала танцовщицей в мюзиклах на Бродвее. А по-настоящему ее звали Морин О’Коннор. Она родилась в маленьком шахтерском городке в Западной Пенсильвании. После того как отца завалило на шахте, мать сбежала с джазистом, оставив дочь на попечение соседям. Газета открыто рассуждала, почему враг Муна выбрал Прим в качестве его возможной убийцы. Почему она могла его возненавидеть. Члены Нобелевского комитета, присудившего ему премию в области литературы, не узнали бы в Муне человека, за которого голосовали. Его имя возникало в одном деле о разводе. Покончивший с собой французский министр объяснял в предсмертной записке, что до самоубийства его довели статьи Муна. Приводилась история Виолы Брук. Актриса удалилась со сцены после второго акта пьесы в лондонском Уэст-Энде, и больше ее никто не видел. После антракта ее уборная оказалась пуста. Муна обвиняли в клевете, но он выиграл процесс. И наконец, рассказывалось о бесчестье и самоубийстве Уоррена Макайвера.
Джон читал с холодным вниманием. Впервые в печатном издании выдвигалось предположение, что его отец, возможно, говорил правду. «Новости» не скрывали своего отношения к Обри Муну. В представлении газеты этот человек был отъявленным негодяем.
Другой таблоид содержал рубрику «В центре Шторма». Что касалось Муна, у Уилларда Шторма было преимущество перед всеми другими журналистами. Он числился в его приятелях. Просидел с ним чуть ли не весь день. И описывал дружка как одаренного, великодушного человека, жертву зависти менее способных людей, в прошлом боевого репортера, который в дни кризиса держал на вожжах не одного мирового лидера. Называл храбрецом – ведь он же не отказался праздновать свой день рождения, несмотря на пугающее открытие, что некий неизвестный обещал кучу денег за то, чтобы его убить. Никогда не бежал от опасности. Не испугается и теперь. Колонка кончалась предупреждением мэру, окружному прокурору, комиссару полиции и администрации отеля «Бомонт», что они в ответе за безопасность «великого человека». Возникало ощущение, что после такого предостережения власти должны дрожать, как овечий хвост.
Джон отложил газеты и допил остывший кофе. Неподалеку кто-то другой читал те же статьи и убеждался, что у полиции нет ни малейшего представления о том, кто мог заплатить Памеле Прим десять тысяч долларов за работу, которую она так и не выполнила. Редактор «Новостей» задавал еще вопрос: «Коль скоро Прим умерла, не нанял ли неизвестный недруг Обри Муна другого человека на роль его убийцы?» У Джона, когда повязывал галстук и надевал пиджак, пересохло во рту – он-то знал ответ на этот вопрос.
Пьер Шамбрен приветствовал Джона на удивление тепло.
– Ждал вас, Уилз!
На краешке стола управляющего отелем устроилась рыжеволосая женщина. Джон уже видел ее где-то раньше.
– Прошли синяки? – спросила она.
– Синяки? – не понял Уилз.
– Не могу сказать, что польщена, – усмехнулась женщина, – не часто случается такое, чтобы мужчина, столкнувшись со мной, даже не запомнил.
– Господи! – воскликнул Джон. – Вчера утром! В приемной!
Шамбрен наливал себе неизменную чашку турецкого кофе.
– Плохое начало, Уилз. Это мисс Барнуэл, мой пресс-секретарь. Хотел отдать вас в ее руки. Но если вы виделись с Элисон и даже не запомнили…
– Не добивайте беднягу. – Женщина тепло, по-дружески улыбнулась. – Помню, как сама тряслась, когда впервые здесь оказалась. Не узнала бы Рока Хадсона, даже если бы он сбил меня с ног.
Шамбрен, посмеиваясь, вернулся за стол.
– Что ж, Уилз, вчера вы угодили здесь в первоклассную мелодраму.
– Полагаю, вся эта шумиха сильно повредит отелю? – Джон ткнул пальцем в сторону стопки газет.
Шамбрен рассмеялся:
– Вот и Элисон расстроилась. Стандартное представление в гостиничном мире, что скандал вредит бизнесу. Открою вам глаза. Если станет известно, что кто-то отравился приготовленными у вас на кухне морепродуктами, ресторанный зал опустеет. Когда пройдет слух, что из какого-то номера стащили норковую шубу, половина постояльцев дружно отсюда свалит. Креветка с душком или пропажа чего-то такого, что они могут десять раз восполнить, пугает их, словно удар грома коровье стадо на поле. Но вот если магнат, выпускающий супинаторы для обуви, пристрелит во время танцев свою любовницу, их за уши не оттянешь. Убийство, особенно такого известного человека, как Обри Мун, полезно для нашего бизнеса. Я это знаю, как и совет директоров, сколько бы там ни голосили и ни заламывали руки. На публике мы оплакиваем урон. Но про себя довольны – это все равно как если бы принять в свой суперклуб таких звезд, как Джуди Гарленд или Дэнни Кей. Полезно для дела.
– Это уж верх цинизма. – По голосу Элисон можно было понять, что она шокирована.
– Что предпринимает отель, чтобы защитить Муна? – спросил Уилз.
Шамбрен пожал плечами:
– В нашем распоряжении не так много средств. Здание наводнили копы. Но Мун к себе в апартаменты их не пускает. Так что все они околачиваются снаружи. В коридоре, катаются на лифтах, протирают задами обивку на диванах в вестибюле. Прикрыли со всех сторон. А Мун бьет себя в грудь и кричит на весь свет, что он никого не боится. Кстати, сегодня приглашает приятелей на ленч в «Гриль». Полицейским придется сдерживать людей, чтобы не слишком толпились.
– Перед вашим приходом, мистер Уилз, я спрашивала мистера Шамбрена, как вести себя с журналистами, – сказала Элисон.
– У нас довольно мероприятий, детка, – хмыкнул управляющий отелем. – Сегодня днем и вечером в бальном зале будет показ мод. В Хрустальной комнате прием в честь тунисского посла. Завтра обед Лиги женщин-избирательниц. В четверг старая миссис Хейвен принимает в пентхаусе Л гостей, где объявит, что дарит в Уэстчестере участок земли под новое собачье кладбище. Все это – события для отдела по связям с общественностью, Элисон.
– Вы же понимаете, что я спрашиваю о Муне.
– О Муне? – В голосе Шамбрена появилась наигранная издевка. – Кто такой, собственно, этот Мун? Ах да, писака, который в субботу справляет день рождения и выбрасывает на это кучу денег. Мистер Амато снабдит вас кое-какими фактами для пресс-релиза. Да вы ведь и сами разговаривали с Муном.
– Разговаривала. – Элисон ответила так резко, что Джон удивленно покосился на нее. – Только не притворяйтесь, будто вам неизвестно, что я имею в виду. Журналисты толпятся в моем отделе, требуют заявления от администрации отеля. Спрашивают, что случилось и какие последующие действия.
– У нас нет заявления по поводу смерти мисс Прим. Разве что можем немного покудахтать, как сожалеем о ее безвременной кончине. Нам нечего сказать по поводу угроз Муну. Это дело окружного прокурора и полиции. Никаких заявлений, Элисон. – Шамбрен иронично улыбнулся. – Интересно, каковы шансы, что хор Метрополитен-оперы споет ему в субботу вечером «С днем рождения». Хотите поспорим? Ставлю два доллара, с вас по одному. И в любом случае заклад мой.
– Пусть он последний подонок, но нехорошо шутить по поводу того, каковы у него шансы остаться в живых.
– Надо обрасти толстой шкурой, если хотите продолжать работать в этом бизнесе. – Взгляд Шамбрена стал по-отцовски снисходительным. Но говорил он серьезно. – Это часть нашего образа жизни: шутить абсолютно над всем. Дать волю чувствам – значит проявить слабость. Но шутки в сторону, я сам расчувствовался. Не знал эту девочку Прим, но мне ее жаль. Вы прочитали, что там нарыли «Новости»?
Элисон кивнула.
– Никаких шансов в жизни, – начал Шамбрен. – Отец умер, мать сбежала. Наверное, не получила никакого образования. Могла прокормить себя только тем, что выставляла со сцены напоказ свое тело. А после каждого выступления на Бродвее ее насиловал очередной охранник служебного входа. И тогда она решила, что если отдаваться, то лучше за деньги. «Привлекательное тело, но умишко девчонки лет восьми», – говорил о ней Мун. Теперь я знаю его и по тому, как вы отреагировали несколько минут назад, понимаю, что тоже получили о нем представление. Как вы считаете, что он вытворял с этой девушкой? Какими способами унижал? Как бы то ни было, она его достаточно возненавидела, чтобы захотеть освободиться, и взяла у неизвестного жертвователя десять тысяч долларов, подрядившись на убийство. Ее терпение лопнуло, но не хватило духу дойти до конца. Слабая девчонка, скажете вы. Невротичка с испорченной психикой. Да, но человеческое существо, слабое человеческое существо. Я ей сочувствую. И хотя не знал ее лично, сочувствую, что не сумел помочь, пока было еще не поздно.
Что же до Муна… – Шамбрен поджал губы и замолчал. – Он не человек. Почитайте газеты. Мисс Прим не единственная, кто совершил самоубийство. Был еще французский дипломат, вероятно, та английская актриса и несчастный военный по фамилии Макайвер, которого Мун, разумеется, подставил. А сколько еще было жертв за пятьдесят лет его расчетливого садизма? Неужели, Элисон, вы в самом деле думаете, что мне не наплевать, что случится с таким человеком? А если я шучу по поводу того, споют хористы или нет на его празднике «С днем рождения», то исключительно чтобы скрыть надежду, что найдется человек, который вспорет ему брюхо.
– Да будет так, – процедил сквозь зубы Джон.
– Эх, мужчины, мужчины, – покачала головой Элисон.
Шамбрен усмехнулся:
– Как сказал один пацифист перед тем, как водородная бомба угодила в его курятник, нас это не касается. Пусть боится и потеет Мун, а если умрет, мы не станем тратиться ему на цветы. Однако шутки в сторону. Мисс Барнуэл, забирайте отсюда господина Уилза и покажите, как действует наша игровая площадка для богатеев.
Отдел Элисон состоял из трех комнат и располагался в том же коридоре, что кабинет Шамбрена.
– Прежде всего, Джонни, закажем себе столик в «Гриле». Я не хочу пропустить первый выход Муна на публику. А вы?
Джон покачал головой, подумав: словно загипнотизированная змеей птица. Рано или поздно ему предстоит встретиться с Муном лицом к лицу.
Элисон не ошиблась по поводу журналистов. Ей вместе с Джоном пришлось проталкиваться сквозь жаждущих новостей мужчин и женщин, прежде чем удалось закрыть за собой дверь кабинета.
– Спустить бы эту свору на пять минут на нашего господина Шамбрена, может, перестал бы шутить, как с нею надо обращаться. Садитесь, Джонни. – Она подняла телефонную трубку. – Джейн, соедините меня с мистером Кардозой из «Гриля». – Элисон покосилась на гостя. – Сейчас увидим, такая ли у него, как у вас, короткая память – очарован он мной или нет? Кардоза – старший официант в «Гриле». Доброе утро, мистер Кардоза. С вами говорит Элисон Барнуэл. – Она прикрыла ладонью трубку. – Он меня помнит. А теперь главное испытание. Мне нужен столик на двоих на ленч. Да, знаю, что планируется. А зачем бы мне еще рисковать фигурой и объедаться вашими изысками? Нет, это не приказ мистера Шамбрена – моя личная просьба, дорогой мистер Кардоза. Устройте куда угодно, хоть на люстру. Благослови вас Бог, вы душка. – Она положила трубку. – А ведь дело висело на волоске. Все места забронированы. Но я еще на что-то гожусь.
– Вы очаровательная девушка, – проговорил Джон.
– Не очень-то вы щедры на комплименты, – рассмеялась Элисон. – Ладно, проехали. Но хочу сказать, что я вчера вас заметила. И это означает, что не хотела бы, чтобы вы меня забыли. Так чем могу вам помочь в роли пресс-секретаря этого обитого бархатом аквариума?
– Пока не уверен. – Джон старался не встречаться с ней взглядом. – Еще слишком мало знаю, чтобы задавать умные вопросы. Вот если вы разрешите потаскаться за вами день или два, я пойму, что к чему, и буду знать, что спросить.
– Таскайтесь сколько угодно. Не возражаете, Джонни, если коснусь чего-то личного?
– Конечно, нет, – ответил он, чувствуя, что открыт перед ней нараспашку.
– У меня скверный склад ума. – Улыбка на ее губах погасла.
– Да будет вам.
– Ну, не то чтобы уж очень скверный, но тем не менее. Открою перед вами карты и жду от вас того же. Я была замужем за лучшим мужчиной на свете. Он погиб при испытании бомбы в Неваде. Тогда я сама не хотела жить. Мне нравился наш союз, и я была любима. Понимала, что больше никогда не полюблю, а если выйду замуж, это будет совсем не то. Поэтому я успокоилась и углубилась в работу. У меня не было опыта, зато я получила хорошее образование. Попыталась стать репортером, но помешало воспитание. Занималась организацией рекламы для круизного агентства вроде вашего, поработала модельером, в кинокомпании, а теперь сижу здесь, где проявляется мой скверный характер – помню то, что следовало бы забыть. Когда я встретила вас вчера, кое-что всплыло в моей памяти.
– Что именно?
– Вспомнила фотографию молодого мужчины, выходящего из отдела кадров международного аэропорта. Его отцом был специалист по обезвреживанию бомб. Поскольку бомба сыграла роковую роль в моей жизни, эта информация засела у меня в голове. В статье, которая сопровождала снимок, говорилось, что после столкновения с Обри Муном несчастный совершил самоубийство.
У Джона перехватило дыхание.
– Вы меня узнали?
– Да, и решила вам об этом сказать, поскольку нам придется провести вместе следующие несколько дней. Вы хоть в курсе, что когда мистер Шамбрен упомянул вашего отца, вы стали белее этой бумаги? Шамбрен этого не заметил – слишком увлекся звуком собственного голоса.
– Вы ему не рассказали о своем открытии?
– С какой стати? Насколько помню, вы вполне официально поменяли фамилию, и напоминать окружающим, что вы Джон Макайвер, значило бы создать вам проблемы.
– И очень большие.
– Меня беспокоит другое: когда собрались к нам изучать гостиничный бизнес, не могли не знать, что здесь проживает Обри Мун.
– Знал.
– Он узнает вас, если увидит?
– Понятия не имею.
– В одном можете не сомневаться: мистер Шамбрен не выволочет вас отсюда за ухо только потому, что его попросит об этом Мун.
– Вот как?
– Опять мой скверный склад ума. Вы здесь в самом деле для того, чтобы изучать гостиничное дело, или это имеет какое-то отношение к Муну?
У него пересохло во рту. Притворяться поздно. Эта женщина застала его врасплох и совершенно обезоружила.
– Ваш отличающийся скверным складом ум чрезвычайно настойчив. – Джон попытался улыбнуться.
Элисон мгновение помолчала, а затем спокойно спросила:
– Хотите дать мне шанс понять, в чем ваш интерес, Джонни?
Джон уперся взглядом в собственные, крепко сцепленные руки. Красивые, как заметила вчера вечером эта девица Стюарт. Почти наверняка она тоже догадалась, кто он такой. «Я вас в глаза не видела, что бы вы там ни натворили». Почему она так сказала?
Испытывая странное жжение в горле, он поднял глаза на Элисон. Вспомнил: такое же ощущение он испытывал в детстве, если почему-то старался сдержать слезы. Его так и подмывало рассказать этой женщине все до последнего. Ведь после смерти отца он ни с кем не делился своей историей. Обсуждать трагедию с матерью значило бы причинить ей еще большую боль. За двенадцать лет он ни с кем не поделился, какое горькое чувство утраты испытал, когда Уоррен покончил с собой. По большому счету отца у него никогда и не было. Сначала война, а затем преследования Муна, превратившие Уоррена Макайвера в отчаявшегося, сломленного чужака. Не было человека, кому Джон мог бы пожаловаться на собственные неудачи. Кто мог бы поддержать, когда он чувствовал, что его собственные моральные нормы трещат по швам. Никто не слышал, как он, просыпаясь от тревожного сна, выкрикивал страшные угрозы и обещал отомстить Муну. В нем все кипело, когда он взглянул в тревожные голубые глаза Элисон Барнуэл.
Джон облизал губы.
– Я явился сюда его убить. – Его прорвало, и он выложил свою мрачную историю до последней точки – сагу об отце, погубленном ненавистью садиста, о медленном угасании матери, о невыносимой несостоятельности собственной жизни.
Элисон его не прерывала, и ему хотелось верить, что выражение ее лица – это сочувствие или по крайней мере жалость к нему.
– У меня не дрогнула бы рука. Окажись я с ним рядом на станции подземки, толкнул бы его под поезд и почти бы не почувствовал угрызений совести. Не дошел до такого состояния, чтобы начать на него охоту, но если бы представился шанс, я бы им воспользовался. И вдруг пять недель назад получил письмо.
– Письмо? – насторожилась Элисон.
– У меня в номере точная копия того, что нашли в сумочке Прим, только адресовано мне.
– Джонни!
– Деньги лежали на счету в трастовой компании «Уолтхэм». Я оставил их там. И все время уговаривал себя, что как цивилизованный гражданин не стану убивать другого человека, даже если ненавижу его. Но постоянно помнил, что деньги там. Наконец пошел и взял их. Купил кое-какую одежду и связался с Тони Вейлом в Лондоне – попросил написать Шамбрену рекомендательное письмо. Думал… сам не знаю о чем. Стал прикидывать, что к чему. Купил пистолет. Все вроде бы складывалось как надо, и на принятие решения оставалась еще неделя, но тут, как гром среди ясного неба, совершила самоубийство эта девушка Прим. За всем этим стоит некий окончательно свихнувшийся тип, решивший, что не позволит Муну пережить его грядущее в субботу семидесятипятилетие. Хотел заставить Прим сделать за него работу. Думает, что я это сделаю для него. И не исключено, что в его обойме есть еще другие пули. Этот человек знает обо мне все и явно был в курсе жизненных обстоятельств Прим. И если он настолько сбрендил, что заварил эту кашу, то его свихнувшегося ума вполне хватит, чтобы выполнить то, о чем угрожает в письме. Мне он пообещал, что я не переживу воскресенья, если возьму деньги и не выполню его условий.
– То есть вы сейчас полностью сбиты с толку, – подытожила Элисон практичным тоном. – Деньги взяли. Какую-то часть успели потратить, но дело до конца доводить не собираетесь. Следовательно, нужно идти в полицию, все рассказать и сотрудничать в поисках маньяка.
– Я смотрю, вы умеете слушать. – Джон лихорадочно рылся в карманах, пытаясь найти сигареты.
– А разве не так вы намерены поступить? – спросила Элисон.
– Я еще не все обдумал.
– Что тут обдумывать? – В голосе Элисон послышалось нетерпение. – Дорогой мой Джонни, не надо вести себя так, словно вы персонаж из дурного детектива и противитесь очевидному, не желая себя защитить. Да, вы взяли деньги, обещанные в качестве награды за убийство человека, и это с точки зрения закона ставит вас в уязвимое положение. Но ваша история правдива. Если вы обратитесь к лейтенанту Гарди, покажете письмо, сдадите оружие и пообещаете помощь, он, несомненно, даст вам шанс выкрутиться.
– Чем я могу им помочь?
– Отдадите письмо – это уже помощь. Полиция поймет, что Мун в большей опасности, чем они думали.
– Таким образом я помогу его защитить? – На губах Макайвера появилась горькая улыбка.
– Джонни! Этим вы поможете самому себе. Двенадцать лет вы жили словно в мелодраме. Пора положить этому конец. Поделитесь с людьми, как только что раскрылись передо мной. Тогда получите помощь, а не будете в пустоте ждать наказания, словно мальчик для порки. Повзрослейте, Джонни. Сходите к себе в номер, возьмите письмо и пистолет и возвращайтесь сюда. Гарди где-то в отеле. Я его позову, и к вашему приходу он тоже будет здесь.
Макайвер встал – он чувствовал себя так, словно у него свалилась с плеч гора. Какой же разумной и практичной оказалась эта женщина.
– Вы всегда играете роль матери-исповедницы, Элисон? – спросил он.
– Если вам пришло в голову подумать обо мне как о матери, убирайтесь отсюда и больше не приближайтесь к моему кабинету. Вы же понимаете, Джонни, это для вашей пользы.
Лейтенант Гарди слушал с таким видом, словно не верил ни единому слову. Только иногда косился на письмо, которое в начале разговора отдал ему Джон. После чего переводил взгляд на лежащий на краю стола Элисон пистолет.
Наконец рассказ Джона подошел к концу.
– Самая абсурдная, неправдоподобная, нелепая история из всех, что мне приходилось слышать, – прокомментировал Гарди и подозрительно посмотрел на Элисон. – Это случайно не трюк, мисс Барнуэл, чтобы подогреть шумиху? – Но он уже понял, что подвоха нет. Поднес письмо к свету и увидел, что оно на той же бумаге, что обнаружили в сумке Прим, с такими же водяными знаками. Гарди служил копом на Бродвее, когда газеты напечатали отчет о трибунале над Уорреном Макайвером. Если Уилз хотел обмануть, он бы не выбрал сюжет, который очень легко проверить. Нет, как это ни дико звучит, парень говорит правду. – Мы все проверим, – заметил лейтенант. – Ваш счет в банке и весь остальной бред. Кому еще известен расклад?
– Только мисс Барнуэл, – ответил Джон.
– Умысел лишить человека жизни – вот что вам могут предъявить в качестве обвинения. – Полицейскому никто не ответил. Он поднялся и принялся расхаживать по кабинету Элисон. – Как вы считаете, Уилз, эти письма и эти угрозы – не туфта?
– Вы на моем месте захотели бы рискнуть проверить, так ли это?
Гарди вздохнул:
– Что ж, выбора у нас нет. Хотя в этом деле нужен не детектив, а психиатр. В моей голове не укладывается, как такой здравомыслящий человек, как вы, пять недель шатался по городу, размышляя, брать плату за убийство или не брать, убивать человека или не убивать. Уж вы-то должны были понять, что вас подцепили на крючок, и тот, кто потратил столько денег, не сомневается, что дело будет сделано. Прим, вы или кто-нибудь другой ответит за это. Где теперь искать негодяя? Допустим, мы пойдем на Главпочтамт выяснять, чей почтовый ящик указан на письме в качестве обратного адреса. Но откуда там знают, кто его арендовал. Некий тип платит и пользуется – это все. Не хочет, чтобы его личность стала известна, и поделать ничего нельзя.
– Моя версия такова: этот человек проживает в отеле, – заявил Джон. – Присматривает за мной и за другими. Если кому-то пришло в голову устроить марионеточное представление, он должен находиться поблизости, чтобы дергать за ниточки.
– Хотите, чтобы этого малого поймали? – спросила Элисон.
– Интересуетесь, хочу ли я пережить субботу?
– Что ж, – начал Гарди, – может, вы парень с характером, если почти решились пристукнуть Муна. Хотите рискнуть купить себе страховку жизни?
– Какого рода риск?
– Откуда мне знать? – возмутился полицейский. – В этом дурдоме понять ничего невозможно. Мун торчит в своем китайском будуаре, лыбится, точно сиамский кот, и велит нам себя охранять. Может, стоит привести вас к нему, чтобы вы показали письмо, и сказать: «Смотри, дружок, – пистолет-то заряжен настоящими пулями». Или не стоит. – Его глаза сузились, и он обжег взглядом Элисон. – Насколько хорошо вы способны держать язык за зубами, мисс Барнуэл?
– Настолько, насколько это требуется вам, лейтенант.
– Хорошо. Допустим, мы притворимся, будто ничего не случилось. Вы, Уилз, мне ничего не рассказывали и ни с кем ничем не делились. Остались таким, каким проснулись сегодняшним утром – потенциальным убийцей. И продолжаете прощупывать почву, притворяясь, что интересуетесь организацией дел в роскошных отелях. О письме ни слова, о деньгах тоже. Не исключено, что наш тип себя как-нибудь проявит – бросит слишком пристальный взгляд. Захочет напомнить, что ваше время на исходе. Заговорит в баре, позвонит в номер, подсунет под дверь записку. Выйдет на контакт. Даст нам за что зацепиться. Но все это только предположения. Может, мы сами себя перехитрим, а неизвестный тем временем сбросит вас в шахту лифта. Не исключено, что тот, кто так много знает о вас и о жизни этой девчонки Прим, сейчас в курсе, что мы сидим здесь и ломаем голову, как быть дальше. – Полицейский покосился на селектор на столе Элисон и убедился, что аппарат выключен.
– Но вы, наверное, сможете его поймать после того, как выскребете меня со дна шахты лифта, – заметил Джон.
– Если бы я мог это гарантировать, то заставил бы вас рискнуть, а не просил бы пойти на риск добровольно, – заметил Гарди.
Джон посмотрел на Элисон. Та была явно напугана, и от этого его сердце забилось чуть быстрее. Оказывается, ей не безразлично, что с ним приключится.
– Я вам подыграю, – кивнул он полицейскому.
