Часть I
1
Это был понедельник.
День рождения Великого человека выпал на грядущую субботу. Праздник предстоял пышный, но без теплоты и сердечной приветливости. Управляющий отелем «Бомонт» Пьер Шамбрен почувствовал напряженную атмосферу, которую испытал всего раз в жизни, когда ждал в приморском городке в Британии команды президента Эйзенхауэра «Вперед!». Господину Шамбрену уже приходилось участвовать в подготовке торжеств в честь Великого человека, но тогда он взялся за дело с младенческим неведением. Среди гостиничных управляющих Шамбрен считался знатоком своего дела и полагал, что праздник, каким бы изощренным и дорогостоящим ни планировался, не может поколебать спокойствие его мирка. Но ошибся. Великий человек обладал непревзойденной способностью превратить даже невинное крещение ребенка в настоящий ад. Его отличали особенно изощренные формы садизма, поэтому в предстоящие шесть дней не только ни один служащий отеля, но даже ни один постоялец не мог рассчитывать остаться в стороне.
Сатанинская сила Великого человека начнет действовать ровно в десять в этот понедельник и будет длиться до утра следующего воскресенья, когда измотанная команда официантов, их помощников и портье приступит к разборке завалов, оставшихся в бальном зале отеля после двухсот пятидесяти гостей.
Господин Пьер Шамбрен испытывал напряжение, не нервничал и ни в коем случае не трусил. Он был на войне отличным солдатом, потому что не числился среди геройствующих болванов, не принимавших в расчет риск и бездумно бросавшихся навстречу опасности. Благодаря живому воображению он мог предвидеть опасность, и, чтобы встретиться с ней лицом к лицу, требовалось истинное, а не показное мужество. А работая управляющим отелем, оказывался в различных ситуациях, требовавших такта и железной выдержки. Несмотря на репутацию шикарного отеля высшего класса в Нью-Йорке, «Бомонт» сталкивался с теми же проблемами, что гостиницы более низкого уровня. Пьяницы, отказывающиеся платить, девицы по вызову – самые дорогие в городе, но тем не менее проститутки. Бесконечные вздорные, необоснованные жалобы, самоубийства, сердечные приступы пожилых господ и капризы престарелых вдовствующих аристократок, таких богатых, что они сами не знают, сколько у них денег. Придурки вроде грека на двадцать четвертом этаже, который исхлестал плеткой двух привязанных к спинке кровати девиц, и это сошло бы ему с рук, если бы не захотел присоединить к своим садомазохистским трофеям еще и ни в чем не повинную горничную. Шамбрен справлялся с такими и многими другими проблемами с безупречной деловитостью. Но праздник Великого человека – это совершенно иное дело!
В отеле «Бомонт» клиентам уделяют особенное внимание не для того, чтобы заслужить благодарность, а чтобы выудить у них долларовые купюры. Великий человек выложил за свои восьмикомнатные апартаменты 194 000 долларов, а ежегодный счет за обслуживание составлял 32 000. Поэтому отель и его персонал сносили его изощренные ходки и величали «сэром», даже если в уме не испытывали никакого уважения.
Шамбрен, ясно представлявший, что готовит ему и его людям грядущая неделя, закурил египетскую сигарету и посмотрел в широкое окно своего кабинета на Центральный парк. Он был смугл, невысок и крепко сбит. Под глазами темные круги, взгляд то жесткий, как у часто выносящего смертный приговор судьи, то с неожиданными искорками юмора. Француз по рождению, он приехал в Штаты маленьким мальчиком и мыслил как американец. Учеба гостиничному делу привела его обратно в Европу. Он свободно говорил на нескольких языках, мог при случае козырнуть европейским лоском, но думал на американский манер.
– Шваль! – бросил он зеленым акрам Центрального парка.
Существовали две чувствительные области, которые заслуживали беспокойства. Шамбрен повернулся на вращающемся кресле и поднял трубку с одного из нескольких телефонов на столе.
– Слушаю.
– Это мистер Шамбрен, Джейн. Могу я поговорить с миссис Уич?
– Соединяю, сэр.
Шамбрен слегка улыбнулся. В прежние времена телефонистки коммутатора отвечали клиентам фразой: «Чем могу служить?» Результат иногда обескураживал. Постояльцы требовали: «Лети-ка ты, крошка, в номер 2404. Но только если блондинка и с хорошей фигуркой». Отвечать «слушаю» оказалось безопаснее.
Старшая телефонистка миссис Уич была крупной, грудастой, по-матерински заботливой женщиной. Она гордилась деловитостью, тактом и приземленной искушенностью своих девушек. Притом что примерно восемьдесят процентов проживавших в отеле мужчин изменяли здесь своим женам, прием звонков и сообщений требовал неприличной осведомленности о многих закоулках личных жизней.
– Доброе утро, мистер Шамбрен, – произнесла миссис Уич.
– Приятное утро.
– Согласна, мистер Шамбрен.
– Как бы нам его не испортили.
– Насколько мне известно, жалоб не поступало. По моим сведениям, вчера мы обработали тысячу сто звонков и не допустили ни одной ошибки.
– Сегодня ваши сведения будут не такими оптимистичными. Вы сидите?
– Прошу прощения?
– Вы сидите, миссис Уич?
– Да, сэр.
– В субботу Великий человек устраивает праздник по поводу своего дня рождения. Колеса закрутятся в десять часов. Предлагаю назначить одну девушку заниматься всеми звонками как в пентхаус М и из него, так и мистера Амато.
– Субботний вечер… – Голос миссис Уич дрогнул.
– Не так много времени для такого рода попойки. Провода раскалятся добела. Вы уж расстарайтесь, миссис Уич.
– Это моя работа, мистер Шамбрен.
– И вы с ней прекрасно справляетесь. А теперь, будьте добры, соедините меня с мистером Амато.
– Сию минуту, мистер Шамбрен.
Менеджер отеля затушил сигарету в стоявшей на столе бронзовой пепельнице. Он делал это медленно, погруженный в свои мысли.
– Организатор банкетов, – послышался веселый, неунывающий голос.
– Амато? Это Шамбрен.
– Доброе утро, мистер Шамбрен. Хороший сегодня день.
– Вероятно. Амато, я нашел на столе записку от Великого человека из пентхауса М. Он решил отпраздновать в субботу день своего рождения в бальном зале и пригласить двести пятьдесят человек.
– В эту субботу?
– Да.
– О господи!
– Вот именно.
– О господи!
– И вот теперь я собираюсь к вам в кабинет, Амато, чтобы несколько мгновений подержать вас за руку перед тем, как вы отправитесь к десяти на аудиенцию к его величеству.
– О господи!
– Я уже иду, Амато. А пока еще в пути, примите что вы там пьете от нервов и запейте бромозельцером. Если наблюдать, как вы каждый день в девять тридцать принимаете лекарство, то сам начинаешь дергаться.
– О господи! – повторил Амато, словно ничего не услышав.
С четвертого этажа, где был расположен его кабинет, мистер Шамбрен спустился в вестибюль отеля на лифте. Натренированный глаз почти подсознательно выхватывал и анализировал детали окружающего. С газетным киоском все в порядке. Экспозицию на витрине в здешнем филиале «Тиффани» со вчерашнего дня поменяли, и она приковывала к себе взгляд. На витрине магазина «Бонуит» вместо вечерней одежды появились лыжные костюмы. Стоявший у первой группы лифтов штатный детектив Джерри Додд приветливо кивнул. «Ищейка» или «легавый» – такие слова были в «Бомонте» табу.
Шамбрен остановился у конторки, где его встретил широкой улыбкой ответственный за предварительное бронирование мистер Аттербери.
– Все расхватали, кроме двух вип-номеров, – доложил он. Эти номера держали в резерве на случай неожиданного приезда важных персон. Их отдавали лишь по распоряжению Шамбрена или владельца отеля Джорджа Баттла. Но поскольку тот постоянно жил на Французской Ривьере, где, как говорилось, пересчитывал свои капиталы и никак не мог закончить, номера были в полном ведении Шамбрена.
– За ночь никаких эксцессов?
– Ничего такого, что бы стоило внимания, – ответил Аттербери.
Шамбрен повернулся, намереваясь пройти в дальний конец вестибюля, где располагался кабинет Амато, но в это время открылись двери одного из скоростных лифтов и оттуда появилось нечто вроде привидения.
«Привидением» была очень древняя, прямая как палка, величественная дама. Покрой ее норкового манто вышел из моды лет сто назад, зато мех был великолепен. С шеи на черном шнурке свисала муфта из того же меха. В правой руке она сжимала собачий поводок, на конце которого был прикреплен маленький черный с белым, посапывающий вздернутым носом японский спаниель. Направившись к пожилой даме, Шамбрен вспомнил, что служащие называют миссис Хейвен не иначе как «Безумной из Шайо». Возможно, она и была сумасшедшей, но снимала второй по стоимости номер в отеле.
Шамбрен изобразил глубокий поклон, прищелкивая каблуками, и одарил ее первостепенной из своего набора улыбок.
– Доброе утро, миссис Хейвен. Прекрасная погода.
Спаниель враждебно посмотрел на него. Дама вовсе не взглянула, словно его здесь и не было. Шамбрен подумал: не отступи он в сторону, она наскочила бы на него с неотвратимостью армейского танка. Он еще посмотрел, как миссис Хейвен вышла через вращающиеся двери на Пятую авеню. Спаниель семенил подле нее.
– Опять не удостоила? – спросил из-за плеча Джерри Додд.
Шамбрен позволил себе грустно улыбнуться:
– Миссис Хейвен уже семь месяцев у нас, Джерри. Все семь месяцев каждое утро с ней здороваюсь, и все семь месяцев она проходит мимо, словно я кресло у стены. Никаких жалоб, никаких претензий, но такое чувство, будто я ее чем-то обидел. Это меня гнетет.
– Радуйтесь, – посоветовал детектив отеля. – Швейцар Уэйтерс говорит с ней по часу и совершенно вне себя после того, как она берет его в оборот.
– Беседовать с ней нет никакого желания. Но меня мучает любопытство: что я такого сделал, почему она обиделась?
– Может, лучше выкинуть это из головы? – предложил Джерри. – Узнаете что-нибудь такое, потом не оберетесь неприятностей.
– Что ж, может быть, это мудрый совет, мой друг, – согласился Шамбрен.
На кромке стоявшего на столе Амато стакана виднелись остатки пены поспешно выпитого бромозельцера. Рядом расположилась целая коллекция лекарств: таблетки, микстуры, порошки. Было заметно, что их только что принимали. Мистер Амато был высок, темноволос, худощав и в этот момент очень бледен. Ему было лет за сорок. Выходец из Рима, в молодости он, наверное, отличался удивительной красотой и имел профиль, как у бога на монете. Но теперь у него появилась одышка, темные круги под глазами и морщины, свидетельствовавшие о расстройстве пищеварения и начинающейся язве. Когда Шамбрен входил, Амато заламывал руки, словно убитая горем мать, скорбящая над павшим в сражении сыном.
– Если бы я ушел с работы прямо сейчас, как бы вы поступили? – спросил он.
– Попытался бы нанять организатора банкетов из отеля «Пьер», – безмятежно отозвался Шамбрен, сел у стола хозяина кабинета и закурил египетскую сигарету.
– Попробуйте купить выдержанную говядину на двести пятьдесят человек! – плаксиво пожаловался Амато. – За такой короткий срок это невозможно.
– Пусть едят пирожные, – улыбнулся управляющий отелем.
– Вы хоть представляете, что это такое? Споры по каждому пункту меню, по каждой бутылке вина, по каждой детали обслуживания! Но даже если сделать все точно по его приказу, все равно заявит, что все получилось вовсе не так, как он желал! Мои лучшие люди пригрозят, что уйдут, тогда им придется неимоверно много платить.
– Из средств его величества. – Шамбрена нисколько не тронули причитания организатора банкетов.
– Помню по прошлому разу: цветы придется везти самолетом с Гавайев, особую семгу с канадского северо-запада, вина, которых не окажется в подвале…
– Никаких не окажется, – перебил Шамбрен.
– Какое еще сумасбродство придет ему в голову?
– Мой вам совет: обойдите его на кривой.
– На кривой?
– Как говорят по телевизору, нанесите упреждающий удар. Проймите до самых печенок.
– Но как?
Шамбрен провел по усам безукоризненно ухоженным большим пальцем.
– Суп из хвостов кенгуру. К нему, кстати, подают особого сорта мадеру.
– Суп из хвостов кенгуру!
Управляющий отелем мечтательно улыбнулся.
– Доставят специальным рейсом из Австралии.
– Вкусный? – Амато сразу стал практичным.
– Невообразимо отвратительный. – Шамбрен развеселился. – Но будьте уверены, все двести пятьдесят гостей подъедят его до последней капли, словно у них начисто отсутствует вкус. И это в период тягот и жутких испытаний доставит вам истинное удовольствие.
Бледные губы мистера Амато растянулись в комически-зловещей улыбке.
– Так говорите, суп из хвостов кенгуру? Спасибо, мистер Шамбрен.
– К вашим услугам. – Управляющий отелем потушил сигарету. – Согласен, выдержанная говядина – это проблема. Предлагаю разрекламировать его величеству оленину по-обер-егермейстерски. К ней донышки артишоков с пюре из каштанов.
– Если я уйду, вам не потребуется нанимать Раму – организатора банкетов.
– Занимайтесь своим делом, Амато. Его величество вас не убьет. Через неделю будет снова понедельник, и все останется позади. – Шамбрен посмотрел на стенные часы за спиной своего собеседника. Они показывали пять минут десятого. – Предлагаю вам пропустить еще один бромозельцер, а затем, мой друг, за дело.
Старшая телефонистка миссис Уич действовала уверенно и толково. Без пяти минут десять обязанности были перераспределены. Теперь курносая, рыжая Джейн Приндл, ее лучшая работница, занималась исключительно входящими и исходящими соединениями для пентхауса М, а также мистера Амато, которому теперь придется звонить во все концы света.
Под надписью «Пентхаус М» заморгала красная лампочка.
– Началось, – сухо сообщила Джейн. И тут же сладчайшим тоном сказала в трубку: – Слушаю.
В наушниках послышался холодный тонкий голос с сильным британским акцентом:
– Будьте добры, точное время.
Джейн прервала связь.
– Его величество швыряет миллион долларов на организацию вечеринки, но ему не хватает денег, чтобы купить часы. – Телефонистка восстановила контакт. – Одна минута одиннадцатого. – Это было сказано прежним сладчайшим тоном.
– Вы уверены?
– Да, сэр.
– Благодарю.
Жилец повесил трубку.
– Ну вот, – усмехнулась Джейн, – теперь ему известно, сколько сейчас времени.
– Соедини меня с мистером Амато, – попросила миссис Уич сидевшую рядом с Джейн телефонистку.
Мистер Амато ответил на звонок без привычной живости в голосе.
– Говорит старшая телефонистка миссис Уич, – начала она. – Только что звонил его величество и интересовался временем. Вы на минуту тридцать четыре секунды опаздываете к назначенному им времени.
– Боже! – воскликнул организатор банкетов.
2
Когда мужчина достигает почтенного возраста – семьдесят пять лет, кажется вполне логичным, что эту дату следует отпраздновать. А если он к тому же человек уважаемый и всемирно известный, достигший высот в своей профессии, можно ожидать, что к нему постараются приехать знаменитости со всего мира.
Можно также предполагать, что праздник организуют его почитатели. Даже если юбиляр – один из богатейших на Земле людей, они захотят оказать ему уважение.
Но планируемый праздник, который уже успел привести в сильное волнение персонал отеля «Бомонт», оплачивал сам Великий человек. Список приглашенных удивлял тем, что в нем отсутствовали другие известные фамилии. На семидесятипятилетие Обри Муна позвали странную компанию: бродяг, мошенников, психопатов, алкоголиков, нимфоманок и дешевых авантюристов. Предполагалось присутствие нескольких честных представителей прессы, одиозных политических фигур и совсем немного уважаемых людей, которые не побрезгуют принять приглашение на это сборище.
Обри Мун!
Британец по рождению, он заработал большое состояние в двадцать один год. Это произошло в 1908 году. Его первые рассказы, которые публиковали маленькие журналы по искусству на левом берегу Сены, были слабыми и невразумительными. Но даже в те дни он щедро тратил деньги на вечеринки. И тогда же было замечено, что друзья отстают от него так быстро, словно кожура от банана. Его самым большим удовольствием в жизни и тогда, и теперь было отыскать слабое место в ближнем, чтобы жестоко, без всякой жалости продемонстрировать всему свету. От него шарахались, как от ядовитой медузы. Поначалу его главной темой были супружеские измены, и своими разоблачениями он разбил не одну семью. Непорядочность и моральные изъяны тоже давали большой простор для «творчества». Расставшись под влиянием таких мастеров пера, как Киплинг и Сомерсет Моэм, со своим туманным стилем, он стал ведущим военным корреспондентом. Его жестокость и вместе с тем репутация росли, потому что теперь он взялся за людей из высшего общества. Муна толкала вперед ненасытная жажда власти и способность подчинять себе влиятельных мужчин и женщин. И все от имени честной, отправившейся в крестовый поход журналистики. Его боялись, ненавидели и принимали, поскольку считалось, что тем, кто им пренебрегал или от него отворачивался, было чего опасаться. После войны он путешествовал по миру, писал романы и пьесы, получил Пулитцеровскую и даже Нобелевскую премии за успехи в области литературы. Голливуд осыпал его золотым дождем, хотя, судя по его банковским счетам, он и так уже давно не бедствовал. Мог вознести малоизвестную актрису или актера и превратить в звезду. Но берегитесь! Он держал своих избранников за горло и в любой момент мог обрушить – и обрушивал – репутацию. Мун запускал пальцы в пироги, которые не были ни американскими, ни английскими. После Первой мировой войны неустанно ездил по миру. Знал Ближний Восток, как мало кто из англоговорящих людей своего времени. Совершал восхождения на горы. Управлял самолетами. И как сообщалось, то и дело добивался любви женщин разного цвета кожи.
– Никогда не забуду ту крошку из Неаполя, которая так страстно мяла в своей ручке четки, – говаривал он, унижая одновременно и итальянских женщин, и католическую церковь.
Таким, если коротко, был этот Обри Мун.
В семьдесят пять он превратился в карикатуру на самого себя в тридцать лет. Во время Первой мировой войны был романтичным высоким красавцем, смуглым, хорошо сложенным, носил форму, держался небрежно-развязно или напускал на себя важный вид, дерзкие маленькие черные усы гармонировали с отливающими блеском темными как вороново крыло волосами. В семьдесят пять волосы и усы были такими же черными, но явно не благодаря особому расположению природы. Их умело красили. Щеки отвисли и побледнели, под глазами огромные мешки. Губы под крашеными усами то и дело кривила злобная улыбка. Он готов был проглотить каждого: от помощника официанта до президента.
В отеле «Бомонт» Обри Мун объявился два года назад, намереваясь купить роскошные апартаменты – пентхаус. Шамбрен показал ему пентхаус Л, который в тот момент был свободен и продавался. Его не испугала цена 194 000 долларов. И он как будто пропустил мимо ушей, что за ежегодное обслуживание полагалось еще тридцать две тысячи.
– Вполне хорош, – кивнул он Шамбрену. – Но мне нужен пентхаус М.
– Пентхаус М куплен, и в нем живут, – ответил управляющий отелем. – Л и М одинаковы.
– Мне нужен М, – наступал Мун. – Я заплачу десять тысяч долларов отступных его нынешнему владельцу, чтобы он со мной поменялся.
– Абсолютно невозможно, – ответил Шамбрен. – Его нынешнему владельцу десять тысяч долларов не нужны.
– В таком случае сделка не состоится.
Управляющий «Бомонтом», скрывая разочарование, пожал плечами:
– Как вам угодно. Но могу я вас спросить, почему вы непременно хотите пентхаус М?
– Все очень просто: моя фамилия начинается на М, поэтому мне нужен пентхаус М. И если я его не получу, отправлюсь искать то, что мне требуется, в другом месте.
На лице управляющего отелем ничего не отразилось.
– Предположим, я сумею убедить жильца пентхауса М убрать с его двери букву М и заменить на Л, чтобы М поместить на вашу. Это для вас приемлемо? Затраты составят менее пяти долларов.
– В том случае, если мое жилище будет известно как пентхаус М.
Так началась долгая шахматная партия между мистером Шамбреном и Обри Муном, партия, в которой управляющему отелем приходилось проявлять все свое виртуозное умение.
Его нисколько не трогало, что кровать жильца являла собой копию древней китайской джонки. Не касалось, что пентхаус М был полон бирманскими ширмами, китайской парчой, тибетскими Буддами, роскошными восточными коврами. Не волновало, что в гостиной возвышалось нечто вроде покосившегося трона, покрытого матрасами из пенорезины, а сверху – японскими шелками. Во время своих нечастых визитов в пентхаус М он равнодушно смотрел, как Мун, преклонив голову на своем троне, курит сигарету в длинном нефритовом мундштуке и потягивает кокосовое молоко со льдом. Амато на его месте почувствовал бы себя ползущим на коленях рабом. Шамбрен испытывал презрение к Обри Муну и мог это себе позволить, потому что у того не было на управляющего абсолютно никаких компрометирующих сведений. Главная же проблема Шамбрена заключалась в том, чтобы не рассмеяться в присутствии Великого человека.
Управляющий отелем был человеком редких личных качеств и сплоховал лишь в одном: он не понял, что Мун распознал его желание расхохотаться и возненавидел за это до самых печенок. Острая как бритва враждебность Великого человека ждала лишь момента, когда Шамбрен потеряет бдительность.
Марго Стюарт сидела за маленькой портативной пишущей машинкой в нескольких футах от основания трона Муна в гостиной. Он только что повесил трубку на телефон у локтя, спросив по коммутатору, который час.
– Амато мне заплатит за это мелкое хамство, – пообещал Великий человек. – Я не потерплю, чтобы слуги обращались со мной так бесцеремонно. Так, где мы остановились, Рыжуха? – Марго назвали Рыжухой много лет назад за цвет волос и появляющиеся летом веснушки. Продолжали ее так называть лишь немногие, кого она действительно любила, и он – Обри Мун.
Она заставила себя поднять голову – Мун лежал, распростершись, на японских шелках, сжав тонкими губами нефритовый мундштук. Зоркие черные глаза смотрели на нее сверху вниз. Рыжухе показалось, что со своего высокого ложа он проникает взглядом сквозь платье. Она почувствовала, как напряглись ее нервы. Ощущение было таким, словно по голой коже перебирал лапками омерзительный паук. «Когда-нибудь, – подумала машинистка со сковывающим душу ледяным ужасом, – это может случиться». Наступит момент, когда из-за своей личной проблемы она окажется беззащитной. Марго тяжело вздохнула.
– Хотите, чтобы за это дело взялся мистер Уолдрон из отдела развлечений отеля?
– Нет. Не имею ни малейшего желания, чтобы мистер Уолдрон брался за что-нибудь для меня. – Тонкий голос Муна звучал презрительно. – Кстати, Рыжуха, мне больше нравится не закрытый, а треугольный вырез платья. Я не принадлежу к пуританской школе, которая утверждает, что строгость более соблазнительна, чем откровенность. Так что, пожалуйста, в рабочие часы носите платья с треугольным вырезом.
Марго замерла за пишущей машинкой, и чтобы скрыть дрожь пальцев, положила их на клавишу пробела.
– Каждый раз, когда с этим сталкиваюсь, диву даюсь, какая же вы ханжа, Рыжуха. – Мун усмехнулся, и этот звук резанул по ее нервам. – Хорошо, вернемся к развлечениям. Позвоните в Метрополитен-оперу и скажите, что мне нужен весь хор. Сбор здесь после их субботнего вечернего представления.
Пишущая машинка тихо защелкала. Марго достаточно давно работала у Муна, чтобы чему-нибудь удивляться. С тем же успехом он мог бы потребовать присутствия членов Верховного суда, и не исключено, что они бы пришли.
– Имеете в виду какую-нибудь конкретную музыкальную программу?
– Когда в зал внесут торт, а я хочу, чтобы он получился архитектурным шедевром, артисты должны пропеть «С днем рождения!».
– Но в качестве главного номера?
– Моя дорогая Рыжуха, это и станет их главным номером и единственным выходом. Они пропоют «С днем рождения, дорогой Обри!» и отправятся по домам.
Это ошеломило даже Марго.
– Хор Метрополитен-оперы?
– Знаете кого-нибудь, кто поет лучше? Если знаете, заполучим их.
– Нет, не знаю.
– Отлично. Кстати, отель захочет воспользоваться моим праздником, чтобы в очередной раз разрекламировать себя. Хочу быть уверен, что это будет такого рода публичность, которую одобрю я. Пригласите ко мне на два часа руководителя отдела по связям с общественностью. Как ее зовут?
– Элисон Барнуэл, – ответила Марго, не отрывая взгляда от пишущей машинки. Она почти ощущала насмешливую улыбку Обри Муна.
– Каково ваше мнение о мисс Барнуэл, Рыжуха?
– У меня нет на этот счет никакого мнения, мистер Мун. Она всегда держится учтиво и дружески.
– Меня интересует, насколько далеко может зайти ее дружеское расположение? – Голос прозвучал тихо, коварно. – Длинные ноги, безукоризненные манеры, натуральный рыжий цвет волос. Наверное, жизненные соки так и бурлят? – Мун помолчал. – Ну, так как, Рыжуха?
– Не могу судить, мистер Мун.
– Разумеется, можете. Вам она не нравится, потому что в ней есть много такого, чего нет в вас. Пригласите ее к двум. И вот еще что, Рыжуха…
– Да, мистер Мун?
– В это время на пару часов можете быть свободны. Вы мне не потребуетесь.
Звякнул дверной звонок.
– Это, должно быть, мистер Амато, – предположила Марго.
– Впустите, – разрешил Мун, криво усмехнувшись. – И предоставьте его мне. А сами идите к себе и займитесь оперным хором. Их цена, как вы понимаете, это наша цена.
Марго поднялась и направилась к двери. За порогом стоял вооружившийся бумагой и блокнотами Амато.
– Доброе утро, мистер Амато, – поздоровалась с ним Марго.
– Доброе утро, мисс Стюарт.
– Мистер Мун вас ждет.
– Извините, что опоздал.
– Туда, мистер Амато.
Мун встретил организатора развлечений, накинув на плечи японское кимоно. Взгляд черных пронзительных глаз скользнул по золотым часам на запястье.
– Полагаю, мистер Амато, у вас есть объяснение, почему вы опоздали на семь минут?
– Старался представить, что вам потребуется, – пробормотал несчастный организатор развлечений. – Не сомневался, что вы станете задавать вопросы, и хотел получить на них ответы. Я был уверен, что вы…
Марго двинулась к дальней двери. Ее звуконепроницаемый кабинет находился сразу за ней, но она замедлила шаг. Справа стоял шкаф из тикового дерева, который использовался в качестве бара. На верхней плоской поверхности хранились самые разные напитки: виски, джин, водка, коньяк.
«От водки запаха изо рта почти нет», – подумала Марго. Один добрый глоток водки может спасти ее жизнь. Но не рановато ли в десять минут одиннадцатого утра? Она решительно переступила порог и закрыла за собой дверь. В кабинете села за стол и почувствовала, что у нее вспотели ладони.
Потянулась к телефонной трубке, и в это самое время раздался мурлыкающий сигнал. Она сняла трубку.
– Квартира мистера Муна.
– Говорит мистер Гамаэль, мисс Стюарт. – Голос был интеллигентным, с оксфордским выговором. Озман Гамаэль был египетским дипломатом, временно проживающим на одиннадцатом этаже «Бомонта».
– Доброе утро, мистер Гамаэль.
– Полагаю, – продолжал он в своей педантичной, ученой манере, – бесполезно вас просить соединить меня с мистером Муном?
– Боюсь, абсолютно бесполезно.
– Очень вас прошу. Вы только соедините, а дальше я сам.
– Извините, мистер Гамаэль. Если я вас соединю, он тут же бросит трубку, а меня уволит.
В телефоне послышался грустный вздох.
– Можете сказать, когда он выйдет?
– Понятия не имею. Может вообще не выйти несколько дней. Планирует, как будет в субботу вечером справлять свой день рождения.
– Еще один день рождения!
Рыжуха почувствовала, как у нее по спине пробежал холодок. Ее испугала еле сдерживаемая ненависть в бархатном голосе на другом конце линии.
– Могу сказать вам, мистер Гамаэль, что вы в числе приглашенных. Возможно, тогда и сумеете поговорить.
– Меня всегда приглашают, – буркнул египтянин. – Его ежегодная потеха – плюнуть в меня. Прошу прощения за грубость, мисс Стюарт.
– Ничего.
Последовала новая долгая пауза, затем связь оборвалась. Выждав несколько секунд, Марго снова взяла трубку. Голос ее дрожал.
– Джейн? Соедините меня, пожалуйста, с мисс Барнуэл из отдела по связям с общественностью.
Элисон Барнуэл, казалось, никогда не уставала и держалась бодро, хотя ее работа очень напоминала сумасшедший дом. Живость ее голоса могла поднять настроение.
– Элисон, это Рыжуха Стюарт.
– Привет, дорогая. Ты как? Я полагаю, мы вот-вот выйдем на орбиту?
– Мистер Амато как раз сейчас с моим боссом.
– Бедолага!
– Босс просил пригласить тебя к двум часам. Хочет обсудить, как привлечь внимание общественности.
– Прибуду точка в точку.
– Элисон?
– Что-то не так, Рыжуха? У тебя странный голос.
– Немного замоталась. Элисон?
– Да.
– Пошли к нему кого-нибудь другого. Скажись больной. Что тебе надо заниматься показом мод или что-нибудь в этом роде.
– Птичка моя, в «Бомонте» полагается бросать все по одному мановению пальца Великого человека.
– Не встречайся с ним, Элисон!
Последовала пауза, а затем Марго услышала смех – сердечный и нисколько не испуганный.
– Значит, Великий человек в хищном настроении? Успокойся, Рыжуха, не забывай, я уже взрослая девочка.
3
Пьер Шамбрен никогда не позволял себе перерыва на ленч с одиннадцати до трех: в это время его услуги управляющего отелем были больше всего востребованы. Шли с жалобами, личными проблемами, приходили сотрудники обсудить свои трудности, обращались со стороны по поводу организации торжеств, показа мод, проведения конференций. Требовали внимания прибытие и отъезд знаменитостей, известных людей или просто богачей. Хотя в отеле имелись отделы со своими руководителями, которые занимались организацией путешествий, рекламой и протоколами раскланиваний и расшаркиваний, Шамбрен находился постоянно рядом, когда возникали проблемы. Он имел дар делегировать власть подчиненным, но был готов мгновенно лично принимать рискованные решения. И после тридцати лет в гостиничном бизнесе без тщеславия признавал, что ни разу не ошибся и не пожалел о своих действиях. Некоторые из них оказались неверными или не работали, но, доведись ему снова оказаться перед аналогичной проблемой, он рассудил бы точно так же.
Завтракал он всегда плотно: фруктовый сок, небольшая отбивная из барашка или бифштекс, иногда голец или дуврская камбала, обильно намазанный маслом тост, мармелад или джем. И еще кофе – кофе, который продолжал пить весь день. В семь съедал изысканный обед, достойный вкуса гурмана.
Персонал «Бомонта» понимал своего начальника. Могло показаться, что большую часть времени он ничего не делал, но у него внутри словно был встроен радар, который предупреждал о грозящей неприятности, прежде чем та успевала случиться.
В понедельник, в час дня Шамбрен сидел в своем кабинете на четвертом этаже, потягивал непременный кофе, курил египетскую сигарету и из-под тяжелых век наблюдал в окно, как в Центральном парке дети катались со снежной горки. Секретарь сообщил по селектору, что в приемной ожидает мистер Озман Гамаэль и просит принять. Шамбрен поднялся из-за стола и направился к двери лично поприветствовать гостя.
– Рад вас видеть, мистер Гамаэль. Проходите. Не желаете ли составить мне компанию – выпить чашечку только что заваренного турецкого кофе?
– С удовольствием, – ответил египтянин.
Он сел в кресло около стола Шамбрена. Египетский дипломат был небольшого роста, худощавый, с кофейного цвета кожей и темными глазами. На нем было черное пальто с богатым меховым воротником. В руке он держал черную ротанговую трость с тяжелым серебряным набалдашником. Его котелок был тщательно вычищен.
– Позвольте мне ваше пальто, сэр, – предложил Шамбрен. – Температура в кабинете двадцать два градуса. Вы перегреетесь и простудитесь, когда выйдете.
– Благодарю вас.
Гамаэль снял пальто, продемонстрировав меховую подкладку, подал Шамбрену вместе с котелком, но трость оставил при себе. У него были черные, блестящие, тщательно причесанные волосы. Он опустился в кресло.
Шамбрен взял с буфета две маленькие чашки с турецким кофе и подвинул через стол к египтянину сигаретницу. Сел на свой стул и слегка вопросительно изогнул брови.
– Как здесь мирно, – проговорил Гамаэль, пригубил кофе и похвалил: – Превосходный.
– Спасибо, сэр. Я варю сам. Есть такие вещи, которые человек никому не доверяет.
– Вот поэтому я здесь, мистер Шамбрен, – кивнул дипломат.
– Польщен и весь к вашим услугам.
– Мне нужны билеты на самолет в Александрию для меня и моего секретаря на ближайший рейс после полуночи в субботу.
– Ничего нет проще, – заверил управляющий отелем. – Наше бюро путешествий…
– Я не хотел бы, чтобы этим занималось бюро. Если бы дело было настолько простым, я не стал бы отнимать ваше драгоценное время.
– О!
– Я бы хотел улететь, не привлекая ничьего внимания. И не афишировать, что выписываюсь из «Бомонта». Оставлю вам деньги, чтобы погасить задолженность перед отелем после того, как меня здесь не будет.
– Понимаю.
– Полагаю, вы сумеете зарезервировать для меня билеты, не упоминая моей фамилии. Я директор фирмы «Заки и сыновья», импортера редкой парфюмерии. Можете сказать, что представители нашей фирмы должны лететь в Александрию, но кто именно, решится в последний момент. Разумеется, мой паспорт и другие документы в полном порядке.
– Это можно устроить.
– Как я сказал, на ближайший рейс после полуночи, – напомнил Гамаэль. – Только учтите: ровно до полуночи я буду гостем на дне рождения Обри Муна. Не смогу покинуть торжество до последнего удара часов. Еще потребуется время, чтобы добраться до аэропорта. Если рейсов до утра не будет, я сумею провести время за пределами отеля.
– Ваш багаж?
– Его в течение недели постепенно увезут. Чтобы, после того как в воскресенье ночью уйду с вечеринки, все решили, что я, перед тем как лечь спать, захотел подышать свежим воздухом. В последние три месяца для меня это обычное дело.
– Я закажу для вас билеты до конца дня, – пообещал Шамбрен. – И немедленно извещу.
– Только не звоните по телефону, – попросил Гамаэль. – Не сомневаюсь в похвальной скромности ваших телефонисток, но тем не менее не хочу подвергаться даже минимальному риску, что о моем отъезде узнает кто-нибудь, кроме вас.
– Польщен вашим доверием.
Печальные темные глаза египтянина внимательно смотрели на управляющего отелем.
– Разгорелось любопытство?
Шамбрен рассмеялся:
– Если человек на моем месте позволит дать волю любопытству, он скоро окажется в больнице с язвой. Вы, мистер Гамаэль, попросили о конфиденциальной услуге. Она вам будет оказана. – Шамбрен прикрыл тяжелые веки. – Не отрицаю, меня кое-что интересует. Но это никак не касается ваших дорожных планов.
– И что же именно?
– Не могу понять, почему человек вашего положения, известности и достатка позволяет себя втравить в такую пошлую затею, как празднование дня рождения Обри Муна. На вашем месте я бы в тот вечер вышел подышать свежим воздухом гораздо раньше. Помнится, в двадцать три часа есть авиарейс на Александрию.
Смуглая щека египтянина нервно дернулась.
– Ваша острая наблюдательность, мистер Шамбрен, стала легендой среди постояльцев «Бомонта».
– Прошу прощения за дерзость.
Гамаэль встал. Шамбрен тут же снял его пальто и котелок с вешалки в углу. Египтянин оперся на свою ротанговую трость, рука побелела на серебряном набалдашнике. Он тяжело вздохнул, положил трость на стол и позволил управляющему отелем помочь ему одеться в подбитое мехом пальто. Аккуратно водрузил на голову котелок и заговорил таким тоном, словно выбор слов был самым главным делом:
– Я спросил вас по поводу любопытства, и вы честно ответили мне, мистер Шамбрен. Нисколько не дерзили. Как говорится в вашей стране, попали в яблочко. Ответ на ваш вопрос был бы неудобно откровенным. Но, возможно, в ближайшие дни вы его получите. Благодарю вас за обходительность.
– Рад услужить. И хочу дать вам совет.
Египтянин резко повернулся. В глазах управляющего «Бомонтом» вспыхнули смешливые огоньки.
– Если вам непременно надо быть на празднике Муна, бегите от супа из хвостов кенгуру, как от чумы. Он невообразимо отвратителен.
Отдел по связям с общественностью находился на четвертом этаже в том же коридоре, что и святилище Шамбрена. Элисон Барнуэл занималась этой работой относительно недавно. Получила ее при чрезвычайно затруднительных обстоятельствах по рекомендации хозяина «Бомонта», таинственного богача Джорджа Баттла, который жил за границей и чья нога уже пятнадцать лет не переступала порога его собственности. По слухам, он был одним из четверых самых богатых людей в мире. «Бомонт» в его империи был игрушкой стоимостью в несколько миллионов долларов. Еще ходили слухи, что он никогда не приезжал в Америку, потому что боялся летать и не плавал по воде из опасения утонуть.
На первый взгляд рекомендация хозяина вряд ли могла быть помехой в карьере. Его рекомендация воспринималась как приказ. Но в этом и состояла пикантность ситуации. Шамбрен управлял отелем твердой рукой и сам подбирал служащих. Навязать ему работника – совсем не лучший способ помочь новому человеку укрепиться в отеле и приобрести друзей.
Элисон к Джорджу Баттлу имела весьма отдаленное отношение. С ним в хороших отношениях находился друг приятеля ее отца. Он и познакомил ее с Баттлом на вечеринке в Каннах, где она работала пресс-секретарем местной кинокомпании. Предложил Баттлу на свободное место в «Бомонте», польстив богачу, что тот умеет разбираться в людях с полувзгляда. В тот момент Баттлу захотелось себя показать, и, посмотрев на Элисон, он сказал «да». Вроде бы правда понимал людей, хотя в этом случае просто поверил приятелю. Тот же попал в точку: Элисон хоть и не знала «Бомонта», но по опыту прежней работы разбиралась в тех, кто в нем селился, – богатеях из богатеев. Она обладала вкусом, обаятельными манерами и способностью отличать добротную информацию от скандальной шумихи.
Вначале Шамбрен обращался с ней холодно, с недоверием. Но Элисон с энергичным упрямством не позволила выкинуть себя из обоймы. Приходила к управляющему отелем за советом и помощью – задавала вопросы о протоколе и порядках в отеле. И вскоре проницательный Шамбрен понял, что она толковый работник, оттаял. Самым главным для него была результативность подчиненных, и в этом отношении Элисон проявила себя с лучшей стороны. Вскоре их отношения стали доверительными.
Шамбрен единственный в отеле знал, что умная и очаровательная мисс Барнуэл на самом деле вдова, живущая под своей девичьей фамилией. Элисон страстно любила молодого мужа, который погиб во время секретных испытаний атомного оружия в пустыне Невада. Шамбрен чувствовал, что ее живая манера и то, с какой гордостью она носит свою прелестную головку, лишь отважный маскарад. Глубокие раны от потери так и не исцелились. Еще он понимал, что ее душевное состояние только способствует эффективности в работе. Уйдя в нее с головой и занимаясь с утра до ночи, она старалась забыть о горе.
Вскоре после звонка Рыжухи Элисон переступила порог кабинета Шамбрена.
– Какое приятное нарушение моего одиночества, – улыбнулся он. – Сегодняшним утром, Элисон, мои батарейки требуют подзарядки.
Его опытный глаз отметил прекрасно сшитые юбку и блузку. Элисон умудрялась выглядеть богато, не имея к тому средств. Шамбрен не сомневался, что женщины обязаны выглядеть привлекательно. И Элисон этому требованию вполне отвечала.
– Присаживайтесь, дорогая. Чашечку кофе?
Элисон наморщила нос. Она была единственным человеком в отеле, кто не боялся признаться, что директорский кофе по-турецки вовсе не казался ей нектаром.
– Мне нужен совет, – сказала она. – Вокруг с утра одни унылые лица, и, если присмотреться, ваше не радостнее. Поэтому, будучи приглашенной на два часа к королю, хочу вооружиться.
– Он вас вызвал? – Шамбрен налил себе на буфете кофе.
– Вызвали и предупредили, что его величество в игривом настроении.
– Если не хотите, не ходите. Я все возьму на себя.
– Не говорите глупостей, – нахмурилась Элисон. – Но я хочу знать, откуда ветер дует. Видела этого Муна всего раз – в баре «Трапеция». Но замечала, что он на меня поглядывает. Неприятное чувство – словно раздевает на людях. Что это за человек?
Шамбрен сел за стол и посмотрел на Элисон поверх ободка своей кофейной чашки. Несколько лет назад он с удовольствием закрутил бы с ней интрижку.
– Не будет преувеличением сказать, что Мун – самый нежеланный постоялец в отеле. И поверьте мне, Элисон, у нас останавливались самые гнусные из мировых подонков.
– Чрезмерно требовательный?
– Садист, – объяснил Шамбрен. – Даже самые малые и незаметные не ускользают от его внимания: горничные, экономки, коридорные, лифтеры, телефонистки, официанты, клерки, распорядители – весь персонал. Иметь с ним дело даже по самому незначительному вопросу – сущее наказание.
– Огрызаться – это против правил? – спросила Элисон.
– Если речь идет об отеле – да, против. Но если касается лично вас, огрызайтесь сколько угодно. – Шамбрен усмехнулся. – Недавно один попробовал. Мун имеет обыкновение устраивать раз в неделю сборища в гриль-баре. На чаевые он отнюдь не щедр, зато вздорен и скор на оскорбления. Как-то вечером он плохо себя почувствовал и был вынужден оставить гостей. Через две недели повторилось то же самое. Я вызвал распорядителя, который занимался вечеринками Муна, и сказал: «Больше никакого „микки финна“».
Голубые глаза Элисон плясали.
– Думаете, ему подливали «сонное зелье»?
– Доказать ничего не могу, – ответил управляющий отелем. – Но с тех пор как я предупредил распорядителя, Мун пребывает в добром здравии.
– Привередничает, как божий одуванчик. Забавно!
Шамбрен, прищурясь, закурил.
– Нельзя недооценивать его, Элисон. Он особого сорта мерзавец – опасный. В субботу приглашает к себе на день рождения двести пятьдесят человек. Но я сомневаюсь, что ставит во что-нибудь хотя бы одного из них. Потратить тридцать тысяч долларов, чтобы четыре часа развлекать двести пятьдесят человек, до которых ему нет дела. Непонятно.
– Тридцать тысяч долларов! – повторила Элисон, и ее глаза округлились.
Управляющий отелем пожал плечами:
– Тридцать тысяч – предварительная цифра. Цветы летят с Гавайев, некоторые продукты плывут из Австралии, Канады, Европы. Хор Метрополитен-оперы споет «С днем рождения». Прибавьте к этому персональные подарки – золотые пудреницы и зажигалки от «Тиффани». Два оркестра, еда, напитки, чаевые. Тридцать тысяч – очень приблизительная сумма. И все из его кармана. Мы четыре-пять раз в году проводим мероприятия подобного масштаба, но их заказывает большой бизнес, который списывает расходы на издержки по стимулированию спроса.
– Но что он с этого имеет? – спросила Элисон. – Если ни во что не ставит приглашенных людей?
– Должен напомнить вам, дорогая, что наш бизнес – роскошь, и приходится с утра до ночи иметь дело с излишествами. Возьмите, к примеру, жилье этого Муна. Он заплатил за него сто девяносто четыре тысячи долларов. Восемь комнат, четыре ванные, терраса на крыше. Годовое содержание составляет тридцать две тысячи. Представьте, какое имение можно было бы купить на эти деньги за городом! – Шамбрен открыл ящик стола и достал изящно напечатанный буклет. – «Бомонт» – дорогое удовольствие, но мы не единственные в этой сфере, Элисон. Вот каталог номеров на продажу в отеле «Пьер». Ткните пальцем в любой. Видите? Восемь комнат, пять ванных за сто две тысячи долларов. Годовое содержание – двадцать три тысячи. Вот еще: сто тридцать тысяч за восемь комнат, пять ванных и двадцать восемь тысяч за годовое содержание. – Шамбрен бросил буклет обратно в ящик стола. – Люди тратят такие деньги, Элисон, чтобы создать некий собственный образ. Мун организует праздник за тридцать тысяч, потому что это увековечивает его образ. Согласен, таких людей не встретить на каждом углу, но, поверьте, в мире их полно – и здесь, и за границей. В «Бомонте» же мы имеем дело с концентрацией подобных особей.
– Круто! – усмехнулась Элисон.
Шамбрен рассмеялся:
– Помните витрину с мехами внизу в вестибюле? Незадолго до вас в окне за столом с напитками сидел маленький механический медвежонок. Нагибался носом в стакан, распрямлялся и снова нагибался. Знаете такие игрушки? Когда нос сухой, голова опускается, когда намокает – распрямляется. Проживавшая в отеле латиноамериканка зашла ко мне и спросила: сколько стоит этот медведь? Я понятия не имел и позвонил в магазин. Оказалось, сто восемьдесят четыре доллара и сорок пять центов. Я с сожалением сообщил об этом даме. Немыслимая цена за игрушку. Она же, не моргнув глазом, сказала: пошлите двенадцать штук ко мне домой в Эквадор. И ушла в ореоле щедрой бабушки. В нашем деле, Элисон, не удивляйтесь никаким суммам. А если решите, что стали свидетельницей самого сумасбродного мотовства, не сомневайтесь, найдется другой, кто удивит вас еще сильнее.
Элисон покачала головой:
– По крайней мере вы дали мне представление, кто такой мистер Мун. В каком направлении мне думать, что ему предложить?
– Он сам скажет, что ему нужно, – ответил управляющий отелем. – Обри Мун всегда точно знает, что ему нужно. И получает желаемое. – Его глаза сузились. – Зная вас, моя дорогая, думаю, что вы не растеряетесь. Только боюсь, что Мун вам покажется отнюдь не привлекательным.
Элисон поднялась. Ее смех был теплым и заразительным.
– Разве я вам не говорила? Я занималась в колледже джиу-джитсу. Нам внушали, что это искусство нам очень пригодится в жизни. – Ее глаза потемнели. – Я слишком рано стала женщиной одного мужчины и не сумела проверить, так это или не так.
Она вышла в приемную и буквально столкнулась с молодым человеком, стоявшим перед столом секретаря.
– Прошу прощения, – произнесла она. – Замечталась.
Элисон была высокой женщиной, их глаза оказались на одном уровне. Она заметила легкую сеточку морщин в уголках его серых глаз. Трудно было судить, то ли перед ней стоял старообразно выглядевший молодой человек, то ли моложавый старик. Волосы светлые, коротко подстрижены. Противный жесткий рот. Но когда он улыбнулся, вся его внешность преобразилась – стала приветливой и смешливой.
– Не стоит извинений. Было даже очень приятно.
Британский выговор, решила Элисон, шагая по коридору к своему кабинету.
4
В то время как не появляющийся в отеле Джордж Баттл был неважным судьей человеческих характеров, Пьер Шамбрен, двадцать лет управляя «Бомонтом», в отличие от босса научился быстро и безошибочно определять, кто есть кто. Перевидал множество всяких типов и почти стопроцентно классифицировал с точки зрения своего заведения. Способны ли расплатиться? По средствам ли проживание в «Бомонте»? Не станут ли устраивать пьяные дебоши? Докучать жалобами? Не занимаются ли какого-либо рода мошенничеством и не хотят ли использовать «Бомонт» в качестве декорации? В своей ли будут здесь стихии?
Молодой блондин с короткой стрижкой и паутинкой морщинок у глаз, свидетельствующих о долгом пребывании на открытом воздухе, с сурово поджатыми губами и неожиданно открытой улыбкой, по предварительной оценке, вызывал сомнение лишь в одном: сорок долларов в сутки за одноместный номер – цена, как правило, слишком высокая для такого типа людей. Разве что речь идет о коротком отпуске.
Шамбрен взглянул на письмо, которое вручил ему гость:
Дорогой Пьер!
Буду глубоко признателен за любую помощь моему юному другу Джону Уилзу.
С наилучшими пожеланиями,
Тони Вейл.
Энтони Вейл был некогда помощником Шамбрена в отеле «Бомонт», а теперь управлял «Чедуик-Хаусом» в Лондоне. Шамбрен принял решение. Поднял голову и улыбнулся Джону Уилзу.
– Как поживает Тони?
– Превосходно, сэр. Во всяком случае, когда я видел его в последний раз. – У Уилза был мягкий, приятный голос. Звучал вполне по-британски, но что-то все-таки настораживало.
– Вы англичанин, мистер Уилз?
– Нет, сэр, американец. Родился в Колумбусе, штат Огайо. Но большую часть жизни провел в Англии. Мой отец представлял там компанию автомобильных покрышек, управлял лондонским филиалом. Когда началась Вторая мировая война, вступил в британскую армию. Нас с матерью отправили на родину. Но после войны мы вернулись обратно.
– Отец уцелел?
– Уцелел. – У молодого человека стала нервно подергиваться щека. – Умер в 1950 году. Мать оставалась в Англии, пока не скончалась несколько месяцев назад. Я же мотался туда-сюда.
– Чем могу вам помочь, мистер Уилз?
Уилз достал из кармана сигарету и закурил. Шамбрен почувствовал, что он его изучает. Хорошо, пусть попробует хоть что-нибудь разглядеть за его зашторенными глазами.
– Я занимался многим, – сказал Уилз. – На большую войну не попал по молодости. Болтался какое-то время здесь. Восемь месяцев провел в Корее. Был пилотом. После такого трудно сделать карьеру. Образование прервано. Теперь это обычная история.
– Слишком обычная, – подтвердил Шамбрен.
– Мне тридцать три года, – продолжил Уилз таким тоном, словно это был очень почтенный возраст.
– Счастливчик, – отозвался Шамбрен.
– Я случайно наткнулся на нечто очень привлекательное. Мои знакомые хотят заняться предоставлением услуг в секторе роскоши. Кругосветные туры. Я каждые полгода должен организовывать один из них. Но мне нужно познакомиться с материалом.
Пальцы Шамбрена пританцовывали на краю стола. Что-то ушло из прежней откровенности Уилза. Рассказывая, он больше не встречался с Шамбреном глазами. «Что-то не так», – подумал управляющий отелем. Может, просто смущался, что в его возрасте, который считал зрелым, Уилз так и не смог никуда пристроиться? Не исключено.
Уилз внезапно обезоруживающе улыбнулся:
– Я никогда не проводил много времени в шикарных отелях и на шикарных курортах, сэр. Не на мой вкус, и денег у нас на это не было. Но теперь мне надо понять, как это все работает. Тони сказал, что ваш отель – самый роскошный в мире. Я хотел бы, сэр, если не о слишком многом прошу, поболтаться здесь, понять, как действует механизм изнутри, если угодно, философию бизнеса.
– Это не проблема, – ответил Шамбрен. – Сколько времени вы намерены этому уделить?
– Всего неделю. До воскресенья.
– Где вы остановились?
– Я уже зарегистрировался здесь, сэр.
– Хорошо. Прежде всего я отдам вас в руки руководителю отдела по связям с общественностью. Она знает отель сверху донизу, может познакомить с начальниками других служб, с любым, с кем вы захотите переговорить. Но придется подождать до завтрашнего утра. Сегодня она занята делом, которое может стать для вас интересным отправным пунктом. Вы, конечно, слышали об Обри Муне?
В глазах Уилза внезапно появился жесткий блеск.
– Да, я, разумеется, знаю, кто он такой.
– В субботу вечером он устраивает в нашем бальном зале торжество по случаю своего дня рождения для двухсот пятидесяти человек. Праздник обойдется ему от тридцати до сорока тысяч долларов. В высшей степени роскошное мероприятие, мистер Уилз. Если мне удастся уговорить мисс Барнуэл провести вас через все этапы подготовки и организации мероприятия, то познакомитесь с нашим бизнесом во всем блеске.
– Здорово! – одобрил Уилз. – Идея с вечеринкой мне по душе.
– Вот и хорошо. Я назначу вам встречу с мисс Барнуэл на завтрашнее утро. А пока обживайтесь. Я позвоню нашему детективу, его зовут Джерри Додд, из бывших копов. Джерри устроит, чтобы вы посмотрели все, что желаете, и заглянули всюду, куда захотите. Значит, завтра утром – мисс Барнуэл.
– Не знаю, как вас благодарить, мистер Шамбрен.
– Не стоит благодарности. Откровенно говоря, я горд показать отель человеку, который интересуется, как он работает.
Джон Уилз вышел в коридор к секции лифтов. У него пересохло во рту. Не просто откровенно лгать такому приятному человеку, как этот Шамбрен. Ему стало интересно, как бы повел себя Шамбрен, если бы догадался, что только что помог организовать возможное убийство в отеле?
Без трех минут два Элисон Барнуэл позвонила в дверь пентхауса М. Возможно, из упрямства она надела самое привлекательное дневное платье, подчеркивающее линии превосходной фигуры. Одной из положительных сторон ее работы было то, что она могла покупать одежду со скидкой. Элисон была вхожа к модельеру, который после показа своих образцов продавал их по бросовым ценам. Она решила: если Мун в игривом настроении, пусть острее прочувствует разочарование. Старый дурак! В субботу ему исполняется семьдесят пять лет.
Дверь открыла Рыжуха Стюарт и при виде Элисон поперхнулась.
– Надо было тебе послать кого-нибудь другого, – процедила она странным шепотом.
– Не говори глупостей, дорогая. Это моя работа.
– Он меня отослал.
– Вот и развлекайся. Когда настанет день и я не сумею дать отпор семидесятипятилетнему старцу, то, пожалуй, уйду в монастырь.
– Ты его не знаешь, – предупредила Рыжуха.
– Зато знаю себя, – отрезала Элисон. – Но не будем заставлять Великого человека ждать.
Она не представляла, какое ее ожидает зрелище, но от вида Обри Муна чуть не расхохоталась. Он сидел на троне с сигаретой в нефритовом мундштуке, облаченный в японский халат, – рядом на столе находился сосуд с курящимися благовониями – и потягивал свой ледяной напиток из кокосового молока. Черные бусины глаз с тяжелыми мешками смотрели изучающе. Элисон неожиданно почувствовала, как у нее по спине пробежал холодок. В комнате присутствовало неприкрытое воплощение зла.
– Рад отметить, мисс Барнуэл, что вы цените время. – Голос Муна был тонким и далеким, но в то же время сильным и напористым, словно фортепьянная струна.
– И свое, и ваше, – ответила Элисон.
– Это все, Рыжуха, – бросил Мун секретарю. – Два часа в вашем распоряжении.
– Если вам что-нибудь понадобится… – начала Марго.
– Ничего не понадобится, – перебил ее Мун и раздраженно махнул тонкой бледной рукой. – Садитесь, мисс Барнуэл.
– Благодарю вас. – Элисон села, открыла сумку из крокодиловой кожи и, достав маленький блокнот и золотой карандаш, выжидательно посмотрела на Великого человека.
Тот лениво водил по ней взглядом и явно был доволен тем, что увидел.
– Надеюсь, вы не пропитаны враждебностью ко мне?
– Враждебностью, мистер Мун? С какой стати? Мы с вами не успели обменяться и полудюжиной слов.
– Видите ли, мисс Барнуэл, незнакомых людей напитывают ненавистью ко мне мои друзья и враги. По лицу Рыжухи я понял, что она успела вас предупредить о моих замечаниях по поводу вашей привлекательности. И о том, что я поинтересовался, насколько можно рассчитывать на ваше дружелюбие. От моего вопроса бедная пуританка Рыжуха пришла в несказанное волнение. Так и слышу, как добрый Шамбрен предостерегает вас – мол, я человек с гнильцой, порочный. Но святые, как правило, большие зануды. Согласны?
– Не знакома ни с одним.
– Те, кто на меня клевещет, по большей части лицемеры. – Мун словно старался прийти по поводу нее к какому-то заключению. – Моя философия жизни должна шокировать ханжей и консерваторов, мисс Барнуэл. Меня заклеймили садистом за то, что я говорю правду о слабых и нерешительных людях, управляющих нашим миром. Понимаете, большинство из нас воспитаны на ложной посылке, что Бог есть Любовь. Бог дозволяет войны. Одобряет жестокости. Санкционирует эксплуатацию слабых, поощряет уничтожение беззащитных, насылая засухи, ураганы, наводнения и вредителей урожаев. Человек тысячелетиями лгал и, воздевая руки к небу, восклицал: «Пусть Бог покарает меня смертью, если я говорю неправду!» В истории нет ни одного свидетельства, чтобы кто-нибудь был убит Всевышним за ложь. Ключ Бога в ненависти. Многие скрывают изначальную ненависть и враждебность под маской благородства. Хотите правду об Обри Муне? Он никогда не корчил из себя благородного и не пытался скрыть ненависти и враждебности, которые суть человеческой натуры. Из чего следует, что Обри Мун самый честный мужчина из всех знакомых вам человеческих существ.
Элисон посмотрела на него в упор.
– Следовательно, люди ненавидят вас за то, что вы не изображаете благородства, которого в вас нет?
– И которое изображают они, мисс Барнуэл.
– И вы, чтобы их наказать, взяли на себя роль Бога? На свой манер? Решили уничтожить и насылаете на них засухи, ураганы, потопы и неурожай?
Черные глаза блеснули.
– Неужели я уловил легкий налет дерзости, мисс Барнуэл?
– Я по жизни дерзкая девушка, мистер Мун. Только не на работе, где занимаюсь вопросами по связи с общественностью. Так давайте перейдем к ним.
– Вы для меня сюрприз, мисс Барнуэл. В вас есть нечто большее, чем милое личико и хорошей формы грудь. Это надо обдумать. А пока, как вы и предлагали, займемся вопросами освещения моего праздника.
Элисон не шелохнулась – неподвижно сидела, держа карандаш над блокнотом, и молила, чтобы не вспыхнули щеки и не выдали, как она внезапно разозлилась.
Примерно за двадцать минут до того, как началась беседа Элисон и Муна, перед телефонисткой в коммутаторе на третьем этаже вспыхнула красная лампочка вызова из номера 609.
– Слушаю?
Женский голос в трубке прозвучал слабо и как-то отрешенно:
– Будьте любезны, пришлите в номер 609 телефонную книгу.
– Телефонную книгу, мисс? У вас четыре нью-йоркских телефонных книги на полке под столиком у кровати.
– О! – последовала пауза. – В таком случае не могли бы вы прислать мне бостонскую?
– Могу я узнать для вас номер, мисс?
– Нет. Мне нужна книга.
– Будет исполнено. – Разорвав соединение, телефонистка спросила: – Кто в номере 609?
Миссис Уич сверилась с регистрационным списком:
– Мисс Памела Прим. Насколько могу судить, новенькая для нас.
– Ей потребовалась бостонская телефонная книга. Просит прислать.
Книгу отправили с коридорным. Двадцать минут работа телефонного узла отеля продолжалась как обычно. Затем снова замигала лампочка вызова из номера 609. В наушниках послышался все тот же тихий голос:
– Хочу узнать, не могли бы вы мне прислать телефонную книгу Чикаго?
На этот раз телефонистка не потрудилась задать вопрос и ответила:
– Сию минуту, мисс.
Какой бы нелепой и раздражающей ни была просьба, в «Бомонте» было принято ее исполнять.
– Может, тренируется в чтении? – пошутил коридорный, принимая вторую за полчаса телефонную книгу.
Через двадцать минут сигнал из номера 609 опять загорелся в коммутаторе.
– Не могли бы вы прислать мне телефонный справочник Филадельфии?
– Разумеется, мисс.
– Ненормальная идиотка, – прокомментировала телефонистка, разорвав контакт и отправляя коридорного в третий поход.
Миссис Уич привыкла к странным просьбам – не один год имела с ними дело. Но на этот раз где-то в уголке подсознания звякнул сигнал опасности, угрозы для отеля, который составлял ее жизнь. Через пятнадцать минут после третьего вызова из номера 609 она поднялась и встала за спиной обслуживающей шестой этаж телефонистки.
– Были внешние звонки из 609, Фло?
– Нет, миссис Уич. Она, наверное, коллекционирует телефонные справочники.
– Соедини меня с мистером Шамбреном, – отрывисто попросила она и вернулась за свой стол. Через секунду в трубке послышался его приятный голос.
– Слушаю, миссис Уич.
– Из номера 609 попросили прислать три внешних телефонных справочника. Согласно регистрационному списку, там проживает Памела Прим. Никаких внешних звонков оттуда не было. Вот я и подумала…
– Может, любительница писать письма ищет адреса? – предположил управляющий отелем.
– Мне другое пришло в голову, сэр. – Голос старшей телефонистки был внешне спокойным. – Если справочники положить один на другой, на них можно встать.
– Спасибо, миссис Уич. – Шамбрен сразу посуровел. – Пошлите туда Джерри Додда с общим ключом шестого этажа.
Встретившись у номера 609, управляющий отелем и детектив громко постучали в дверь, но им никто не ответил. Джерри Додд воспользовался общим ключом, и они оказались внутри.
– Боже праведный, – вырвалось у детектива.
Неподалеку от входа раскачивались голые пятки мисс Памелы Прим. Семь телефонных справочников и перевернутый стул валялись на полу. Она повесилась на поясе от махрового халата.
Самоубийства в больших отелях не редкость. Джерри Додд перерезал пояс и уложил девушку на кровать. Сразу стало понятно, что искусственное дыхание ее не воскресит. Последовала обычная рутина: вызвали полицию и послали за кислородным баллоном и маской, которые хранились в медпункте на первом этаже. Обычная практика в таких случаях, хотя мисс Прим бесспорно умерла.
– Не знал ее имени, – заметил Додд, оставляя попытки возвратить девушку к жизни.
– Кто она такая? – спросил Шамбрен.
– Проститутка, звали Герцогиней. Сто пятьдесят долларов за ночь. Здесь почти все знали ее в лицо.
Первой мыслью Шамбрена было: надо уволить ночного портье. Нельзя сдавать номера в «Бомонте», если известно, что девушка – профессиональная проститутка. Потом он вспомнил, что Карл Неверс, постоянный ночной портье, заболел и его замещает кто-то из дневных. У него не было оснований отказать некой Памеле Прим.
Единственный багаж, с которым она вселилась, был саквояж с ночными принадлежностями. Открытая сумка лежала на бюро, и Шамбрен, чтобы формально установить личность самоубийцы, перебрал ее содержимое. Кроме губной помады, пудреницы и ключей, в ней оказалось проштампованное письмо Памеле Прим, которая жила в нескольких кварталах от отеля. Имя и адрес на обычном почтовом конверте были напечатаны на машинке. В качестве обратного адреса значился ящик на центральном почтамте.
Само письмо было тоже отпечатано на машинке на довольно приличной почтовой бумаге. Шамбрен прочел, и его губы сложились так, словно он беззвучно присвистнул.
20 декабря
Дорогая мисс Прим!
Мне прекрасно известно, насколько вы ненавидите Обри Муна. Я также доподлинно знаю, каково ваше финансовое положение. Мое предложение поможет вам утолить жажду мести и принесет денег.
На ваше имя открыт счет в трастовой компании «Уолтхэм» на Мэдисон-авеню, куда внесены 10 000 долларов (десять тысяч). Можете забрать их хоть сегодня и в последующем воспользоваться по собственному усмотрению: расплатиться с долгами, рвануть куда подальше или сжечь на костре. Право тратить деньги вы получите только в том случае, если Обри Мун умрет ровно через два месяца – 20 февраля. Если этого не случится к полуночи двадцатого, а вы все-таки потратите деньги, то сами не доживете до конца следующего дня.
Если не притронетесь к деньгам, останетесь живы, но пожалеете, что не воспользовались возможностью избавиться от Муна, спастись от бедности и остановить собственное падение.
Подписи не было – ни машинописной, ни рукописной. Шамбрен молча протянул письмо Джерри Додду.
– Розыгрыш? – предположил тот. – Если заказчик готов расстаться с десятью тысячами зеленых, чтобы укокошить человека, он не станет нанимать гулящую неврастеничку. За половину этой суммы можно найти опытного профессионального убийцу.
– Не в курсе, Мун был ее клиентом? – спросил управляющий отелем.
– Согласно донесениям ночной смены, она дважды в месяц проводила с ним час или два.
– Надо с этим разбираться, – сухо заметил Шамбрен. – Сегодня пятнадцатое. У нее оставалось шесть дней, считая сегодняшний. Но она подняла лапы кверху и сдалась. Наверное, понимала, что не справится, и предпочла такой печальный способ защиты.
– За десять тысяч зеленых я бы сам ухлопал Великого человека, – заявил Джерри.
К половине седьмого новость о самоубийстве в «Бомонте» стала достоянием общественности. Как правило, подобное событие не получает освещения, кроме как в желтой прессе – подумаешь, удавилась в большой гостинице девушка по вызову. Но благодаря найденному в ее сумке письму, которое связывало ее с Обри Муном – мировой знаменитостью, история получила большой резонанс. «Заговор с целью убийства известного писателя!» – гласили заголовки.
Упомянули об этом и в выпуске телевизионных новостей в половине седьмого. В одноместном номере на четырнадцатом этаже отеля «Бомонт» лежал на кровати, подсунув под голову сцепленные руки, Джон Уилз и смотрел телевизор.
Когда диктор начал рассказывать о письме, которое оставила после себя мисс Прим, он подскочил. Подошел и выключил телевизор. На лбу выступили мелкие капельки пота. Он зажег свет над бюро и выдвинул средний ящик. В ящике лежали чистые рубашки. Уилз перебирал одну за другой, пока не нашел в середине стопки аккуратно сложенный шарф из голубого шелка. Достал его из ящика и развернул на столешнице бюро. Внутри оказался бумажник с паспортом и маленький автоматический револьвер.
Уилз открыл бумажник и вынул из одного из отделений листок белой бумаги. Когда начал читать, его губы шевелились.
20 декабря
Дорогой Джон Уилз!
Мне прекрасно известно, насколько вы ненавидите Обри Муна. Я также доподлинно знаю, каково ваше финансовое положение. Мое предложение поможет вам утолить жажду мести и принесет денег.
На ваше имя открыт счет в трастовой компании «Уолтхэм» на Мэдисон-авеню, куда внесены 10 000 долларов (десять тысяч). Можете забрать их хоть сегодня…
Глаза Уилза перескочили через несколько строчек.
Право тратить деньги вы получите только в том случае, если Обри Мун умрет ровно через два месяца – 20 февраля. Если этого не случится к полуночи двадцатого, а вы все-таки потратите деньги, то сами не доживете до конца следующего дня.
Негнущимися пальцами Уилз сложил листок и убрал вместе с паспортом. Его рука задержалась на пистолете, и он примеривался, укладывается ли на ладони оружие.
– Что за чушь? – вслух проговорил Уилз.
