Глава XVIII
Приплюснутое строение оказалось не просто по-деревенски непритязательным, но даже заброшенным. Трава подступила к самому крыльцу. На оккупированной сорняками узкой террасе из старого кирпича стояло несколько потрепанных садовых кресел. Дырявые подушки выцвели. С одной из них спрыгнул кот и скрылся в зарослях травы. Из здания не доносилось ни звука, не было никаких признаков жизни.
Миссис Ботрайт энергично постучала. Дверь тихо отворилась внутрь. Открылся вид в огромную комнату. Северная и противоположная ей стены были из стекла, и помещение заливал ясный, равномерный свет. Первое, что бросилось мистеру Гибсону в глаза, – девушка, лежащая на тахте.
На ней была только длинная, расклешенная юбка ярко-синего цвета. Пока Гибсон моргал, ослепленный светом, обнаженный торс изогнулся – тело оказалось живым.
Послышался мужской голос:
– Кто это к нам пришел? Мэри Энн Ботрайт! Со всем клубом?
Девушка натянула на себя свободную, слегка порванную по шву майку. Она странно смотрелась наряду с богатой шелковой юбкой, подол которой был расшит золотом.
– Дело очень важное, – объяснила миссис Ботрайт. – Иначе бы, Тео, я вас не потревожила.
– Надеюсь, – ответил голос. – Хотя все к лучшему. Я устал. Только что понял. Надень рубашку, Лавиния.
– Уже. – Девушка сидела, развалившись, на тахте и вертела голыми ступнями, пока они не успокоились одна на другой. У нее были огромные, темные глаза, безмятежные, как у коровы.
Гибсон оторвал от нее взгляд и увидел мужчину.
– Теодор Марш, – официально, но торопливо представила его миссис Ботрайт. – Это миссис Гибсон, мисс Северсон, мистер Гибсон, мистер Таунсенд и мистер Коффи.
– Вы не похожи на клуб, – удивился художник. – Кто же вы? С некоторыми из вас я раньше явно встречался.
Он был высок, худ как жердь, одет в твидовые брюки, красную рубашку и черный пиджак. Волосы совершенно белые и выглядели так, словно их никогда не причесывали и держали в первозданном состоянии, словно мех. Лицо морщинистое, умное, руки узловатые. Ему было около семидесяти лет.
В нем бурлила энергия. Он пригласил гостей в дом, при этом двигался порывисто, постоянно притопывая. У него были желтые зубы – все, кроме трех, слишком белых, чтобы оказаться настоящими. И улыбка напоминала колос, где тоже соединялись белый и золотистый цвета. Этот человек явно не успел отравиться.
– Вы не находили бутылку с оливковым маслом? – бросилась с места в карьер Розмари.
– Нет, – ответил художник. – Сядьте. Объясните.
Гибсон, ощущая слабость и нехватку воздуха, сел. Медсестра и водитель автобуса устроились друг подле друга. Пол, демонстрируя хорошие манеры, остался стоять и отводил взгляд от голых ступней модели. Затянутая в корсет миссис Ботрайт, стоя, коротко и ясно изложила суть дела. Розмари сопровождала ее рассказ взволнованными жестами.
Тео Марш, утихомирив энергию ровно настолько, чтобы выслушать гостей, быстро и всесторонне оценил ситуацию.
– Да, я был в автобусе. Сел сегодня днем на остановке перед публичной библиотекой. Так вы водитель? Я не рассмотрел вашего лица.
– Мало кому приходит в голову, – пожал плечами Ли.
– Вы можете нам помочь? – нетерпеливо перебила его Розмари. – Вам не попадался на глаза зеленый бумажный пакет, мистер Марш? Может быть, вы видели, как кто-то его взял?
Художник перевел взгляд с водителя автобуса на миссис Гибсон. Затем резко склонил голову набок, словно хотел представить, как она выглядит вверх ногами. И спокойно ответил:
– Может быть, видел. Я много чего вижу. Скажу через минуту. Дайте время восстановить картину.
Миссис Ботрайт заняла трон. Во всяком случае, так царственно водрузила свой вес на стул, будто это был в самом деле трон.
– И вы с вашими заботами и изящной спиной сядьте, – повернулся Марш к Розмари. – Не ерзайте. Я презираю ерзающих женщин. Мой ум нельзя отвлекать.
Розмари села на единственное свободное место – рядом с моделью. И сидела тихонько, как мышка.
«Мышка, – думал мистер Гибсон, – как мы с тобой оказались здесь? Ведь я никому не собирался причинять вреда».
Все шестеро, плюс модель Лавиния, торжественно смотрели на Тео Марша. Ему это нравилось. Он не стал садиться – шлепая ногами, метался, сплошь локти и углы.
– Зе… зеленый, – подсказал Гибсон.
– Зеленый? – насмешливо усмехнулся художник. – Посмотрите в окно.
Гибсон посмотрел и моргнул:
– И что?
– В раме окна, по крайней мере, тридцать пять самых разных зеленых. Знаю, пересчитывал и клал на холст. Теперь скажите, какого цвета был ваш пакет?
– Как будто… зеленоватый.
– У людей есть глаза, но они ничего не видят, – пожаловался живописец. И начал действовать, как пулемет, выстреливая слова одно за другим.
– Зеленый, как сосна?
– Нет.
– Желтовато-зеленый? Как ликер «Шартрез». Слышали о нем?
– Нет, не такой.
– Зеленый, как трава?
– Нет.
– Зеленый, как у Элсворта Келли?
– Тео, – предостерегающе проговорила миссис Ботрайт.
– Хотите сказать, Мэри Энн, что я выпендриваюсь? – улыбнулся художник.
– Вот именно.
– Ладно, оставим. – Он пожал плечами. – Значит, серовато-зеленый.
– Д-да… – через силу произнес мистер Гибсон. – Бледноватый, скучноватый…
– Одним словом, бумажно-пакетно-зеленый, – согласился живописец. Сделал шаг влево, замер и смотрел невидящим взглядом. – Я сидел в левой стороне салона. – Он говорил как во сне. – Первые десять минут изучал шляпку. С такими цветами! Оттенки, как у арбуза. Девять лепестков, что неправдоподобно. Потом увидел вас – мужчину с хорошими глазами, который не может отличить одного зеленого от другого.
– Меня? – пискнул Гибсон.
– У человека неприятности, подумал я. Да-да, вы держали в левой руке серовато-зеленый пакет.
Гибсона пробрала дрожь.
– Я некоторое время наблюдал за вами. Завидовал вашей молодости и вашим печалям! Сказал себе: этот человек в самом деле живет полной жизнью!
Гибсон решил, что один из них сошел с ума.
Глаза художника скользили по нему из-под полуопущенных век.
– Я заметил, как вы положили пакет на сиденье. – Глаза были почти закрыты, но в то же время видели. – Вытащили из кармана маленькую тетрадку в черном переплете.
– Я?
– Достали золотую шариковую ручку примерно пяти дюймов длиной и стали писать. Размышляли и писали.
– Писал! – Мистер Гибсон принялся ощупывать карманы.
– Затем так увлеклись своими раздумьями, что забыли писать. Я потерял к вам интерес. Понимаете, стало не на что смотреть. Кроме того, я обнаружил в двух сиденьях впереди от меня ухо без мочки.
Розмари подскочила и встала над мужем, пока тот извлекал из кармана и начал перелистывать маленькую записную книжку. Да, на страницах в самом деле имелись пометки. Он прочитал, что написал в автобусе: Розмари. Розмари. Розмари. Три раза ее имя и больше ничего.
– Хотел написать тебе письмо, – пробормотал он и поднял голову.
Взгляд жены был загадочным, наверное, печальным. Она покачала головой, медленно вернулась к тахте и села. Лавиния поменяла ноги: та, что была внизу, оказалась наверху.
– Я узнал вас, Мэри Энн, – продолжал художник. – Но сделал вид, что не заметил. Залег на дно. Простите. Не хотел мозолить глаза и выставляться напоказ.
– Я вас тоже заметила, иначе мы бы здесь не оказались. Так что выставите себя с пользой.
– Значит, это вы залегли на дно? – Художник вздохнул. – Корабли в ночи. Пустой я человек. Но мы еще поглядим.
– Зеленый пакет, – напомнила Розмари.
– Сейчас, сейчас. – Глаза живописца блуждали. – Ах да, сердцеобразное лицо. Я вас видел.
– Меня? – переспросила Вирджиния.
– Вы сидели справа впереди?
– Да.
– И оттуда поводили вашими нежными глазками, куда хотели. – Тон живописца сделался озорным.
Лицо Вирджинии стало пунцовым. Ли Коффи навострил уши.
– Я не заметил, подсматривал он за вами или нет. Может быть, в зеркало. – Тео повернулся к шоферу. – Так подглядывали или нет?
– Я? – вспылил Ли. Затем, поостыв, повторил спокойно: – Я?
– Тео, – строго проговорила миссис Ботрайт, – вы опять выставляетесь. Ведете себя как испорченный мальчишка.
– Не будем ее смущать. – Голос Ли Коффи стал холодным. – Вернемся к нашему предмету – яду.
Художник хлопнул в ладоши и раздраженно заметил:
– Не обращайте на меня внимания. Я вижу все, что вокруг меня, и ничего не могу с собой поделать. – Водитель автобуса взял медсестру за руку, но ни один из них этого, кажется, не заметил. Они не смотрели друг на друга. Тео сцепил за спиной ладони, выгнул грудь и покачался с пятки на носок.
– Так вот, там было это ухо…
– Чье ухо? – потребовала Розмари.
– Не могу сказать. Я заметил только ухо. Можно дать объявление. Постойте, Мэри Энн, кажется, сказала, что ваша фамилия Гибсон?
– Да.
– К вам кто-то обращался.
– Ко мне? В самом деле. Кто-то дважды произнес мою фамилию: в первый раз, когда я ждал автобуса, во второй, когда выходил из него. Этот кто-то меня знает. – Гибсон внезапно пришел в волнение.
– Кто, Кеннет? Кто?
Он смущенно покачал головой:
– Не обратил внимания.
– Он был подавлен. – Живописец энергично кивнул. Он стал похож на индюка, его гребень подрагивал. – Подавлен, я сразу понял.
– Вы заметили, кто с ним хотел заговорить? – спросила Розмари.
Тео смутился:
– Будь я проклят, нет. Я воспринимаю мир глазами. Слышал, как его позвали, но у меня не возникла картина, кто это сделал. – Живописец помолчал, все смотрели на него и ждали, что будет дальше. – Мне кажется, я заметил, как кто-то взял пакет.
– Кто?
– Кто?
– Кто?
Компания взорвалась, как попкорн.
– Молодая женщина. Точнее, девушка. Очень привлекательная молодая особа. Я разглядывал ее лицо, но думаю, это она взяла зеленоватый пакет и вышла с ним из автобуса.
– Когда?
– После него. Я к тому времени снова увлекся ухом.
– Кто она?
Художник пожал плечами:
– Я бы узнал ее глазами, а имена и ярлыки для меня ничего не значат.
– Где она сошла?
– Немного после… Впрочем, расстояния для меня тоже ничего не значат.
– Она темненькая? – Пол Таунсенд напрягся.
– Вы хотели спросить… как бы попроще выразиться? Не темный ли у нее цвет волос? Да, темный.
– Джини! – закричал Пол. – Господи боже мой! Это могла быть Джини! Где у вас телефон?
– Телефона здесь нет, – ответила миссис Ботрайт. – Кто такая Джини?
Теперь в центре внимания оказался Пол. Высокий, рассерженный. Сверкающий на всех глазами. Разъяренный лев.
– Пол, почему вы решили, что это Джини? – спросила Розмари.
– Потому что примерно в то время у нее урок музыки. Ее учитель живет на бульваре. Она могла входить в автобус, когда Гибсон выходил. Знает его, поэтому заговорила. И заняла его освободившееся место. О, Джини! – Красивое лицо Пола исказилось.
– Кто такая Джини? – поинтересовался живописец.
– Моя дочь! – завопил Таунсенд. – Моя дочь!
– Но если Джини его видела… – Розмари нахмурилась и задумалась.
– Откуда она могла узнать, где Кен сидел? Что это было его место? Что это он забыл яд. – От волнения Таунсенд начал терять контроль над речью. – Нет! Нет! У Джини есть здравый смысл. Она чертовски разумный ребенок. Вы все это знаете. – Он обвел взглядом окружающих. – Мне надо позвонить домой – не случилось ли что-нибудь с мамой. Господи, нет! Мне надо найти телефон. Так вы говорите, она была хорошенькой?
– Прелестной, – ответил художник, изучая собеседника. – Это не одно и то же.
– Джини прелестна. В этом нет сомнений. Я ухожу. – Пол все больше терял голову. – Мама любит ужинать рано. Джини скоро начнет готовить ей еду. Время к пяти. Мне надо позвонить. Как мне быть, если мама отравится?
– Мама? – Миссис Ботрайт удивленно изогнула бровь и посмотрела на Гибсонов.
– Его теща, – почти с благоговением объяснила Розмари. – Старая дама. Инвалид.
– Да, она стара, но прожила достаточно долго, чтобы кое в чем разбираться, – исступленно продолжал Пол. Таким расстроенным его еще никто не видел. – Она вырастила Джини. Подняла меня, если хотите знать правду. Замечательная старушка, да пребудет с ней Господняя любовь! Когда умерла Фрэнсис, я бы без нее не справился. Послушайте, мне очень жаль, но мне пора. И все вы приехали сюда на моей машине.
Розмари подскочила на месте.
– Мистер Марш, как вы считаете, могла та девушка быть его дочерью?
– Все возможно, – ответил живописец. – Но сходства никакого.
– Джини похожа на свою покойную мать, а на меня нисколько! – выкрикнул Пол. – Послушайте, я всех подброшу до города, но вы должны поторопиться.
– Вы расстроены. Поведу я, и доедем быстрее, – предложил с внезапным состраданием Ли Коффи. – Никто не возражает? – обратился он к остальным.
– На перекрестке есть телефон? – спросил Пол.
– Да, телефон, – повторила Вирджиния. Водитель автобуса все еще держал ее за руку.
– Есть, – ответил Тео Марш. – На бензозаправке. Поднимайся, Лавиния. – Модель встала в своем странном наряде. Все остальные устремились к двери.
– Подождите нас, пожалуйста, – попросил Тео Марш.
– Вы с нами? – удивился Ли Коффи.
– Конечно, с вами. Неужели вы могли подумать, что я не захочу узнать, чем все обернется? Я не из тех, кто склонен что-то пропустить. Пошевеливайся, Лавиния! Мы высадим тебя на повороте. Ее отец заправляет бензоколонкой на перекрестке.
По дороге к машине у Гибсона хватило времени, чтобы снова подивиться всему происходящему.
Ли, Вирджиния и Пол, как раньше, сели впереди. Середину заднего сиденья основательно заняла крепкая фигура миссис Ботрайт. Слева от нее устроился Тео Марш с Лавинией на коленях, а справа Гибсон держал на коленях свою жену. Его стиснули так, что едва удавалось дышать, но ему было уютно, вдавливаясь одним боком в теплую, крепкую и доброжелательную плоть соседки, держать в объятиях Розмари.
Машина слетела с холма и остановилась. Всех тряхнуло. Пол пошел звонить. Лавиния подтянула синюю юбку на босых ногах и неловко выбралась из салона.
– Раздобудь какие-нибудь брюки и туфли, – велел ей бесстрастный голос. – Мать уже минут пять зовет обедать, а я голоден.
Мистер Гибсон услышал, как она кому-то сказала:
– Привет, папаша.
Пол крикнул, что линия занята. И что, наверное, случилось нечто ужасное.
Тео Марш прокричал в ответ, чтобы он пустил к аппарату Лавинию.
– Она абсолютно надежна. Я вам гарантирую.
Он перегнулся из окна и махал длинными худыми руками.
– Девочка без нервов, – не без самодовольства заявил ее отец. – А случилось-то что?
– Пусть продолжает набирать! – кричал художник. – А мы тем временем поедем.
– Скажу им, не трогайте оливковое масло, а ваши парни уже в пути, – пообещала модель.
– Без нервов и без способностей выражать свои мысли, – послышался печальный, дрогнувший голос заправщика, невидимого, но угаданного Гибсоном.
– Все правильно, – хрипло одобрил Пол. Он трижды повторил номер телефона, который Лавиния запомнила с первого раза, затем забрался обратно в машину.
– Давайте, Ли, – сказала Вирджиния.
– Вперед! – восторженно завопил художник. – Пока, Лавиния! – Он повернулся к попутчикам: – Славная девчушка. Чертовски хорошо разбирается в искусстве.
– Вот как? – одними губами выдохнула Розмари. Машина сделала поворот, и Гибсон всем телом навалился на жену. Розмари, наклонившись в попытке заглянуть за миссис Ботрайт, сказала подозрительно приторным тоном: – Вы как художник, мистер Марш, живете в этой глуши только для того, чтобы уйти от реальности.
– Черта с два я ухожу от этой реальности, – сердито буркнул живописец. – Кто вам такое наплел? – Миссис Ботрайт старалась втянуть грудь к позвоночнику, пока они говорили через нее. – Я могу увидеть больше реальности за половину минуты, чем любой из вас за целый день. Я даже не вожу машину…
– Из-за зрения? – предположил мистер Гибсон.
– Именно, – проворчал Тео. – Молодец, Гибсон, если это вы сказали. – Художник замолчал, а мистер Гибсон почувствовал себя так, словно только что выиграл схватку.
– Как так? – спросил через плечо водитель автобуса.
– Видит слишком много, – объяснил Гибсон. – Например, ухо. Сразу заедет в канаву.
– Готова поспорить, что так и будет! – Розмари фыркнула по-прежнему, «по-розмарински», и Гибсон пришел в восторг. Он тайком прижался щекой к ее рукаву, чтобы не рассмеяться вслух. Как-никак он все еще считался преступником. Но у него внутри нарастала радость.
– Смышленый этот Гибсон, – бросил Ли Коффи блондинке. – Симпатичный из него получится труп.
– Не отвлекайтесь, ведите машину, – оборвал его Пол Таунсенд.
– Он так и делает, – примирительно проговорила Вирджиния.
– Не терзайтесь, Пол, – довольно весело посоветовала Розмари. – Джини разумная девочка.
– Знаю! – Пол обернулся и обвел их затравленным взглядом. Прижал руки к волосам, но не обхватил головы, а скорее поглаживал. И опять уставившись вперед, продолжал себя изводить.
– Со всеми остальными мне ясно. Но кто такой Пол? – спросил художник, снизив тон. – Его же не было в автобусе.
– Он их сосед, – растолковала миссис Ботрайт. – Это его машина. Нам надо бы было позвонить в полицию.
На заднем сиденье художник вполголоса проговорил:
– Я очень сомневаюсь, что его дочь взяла зеленый бумажный пакет. Девушка такая утонченная. А он…
– Пол, – вяло возразила Розмари, – и хорош, и красив.
– И большая зануда, – предположил Марш.
Розмари обняла Гибсона за шею, разумеется, для того, чтобы крепче держаться, потому что машина набирала скорость.
– Он обычный, но все не могут быть такими интересными, как вы. – Она оторвалась от груди мужа, чтобы лучше разглядеть живописца.
– О да, я интересен, – кивнул тот.
Мистер Гибсон почувствовал бешеную ревность. Этому самодовольному хлыщу было не меньше семидесяти.
– Причем очень интересен. Вот вы – как вас там по имени, Гибсон? – почему захотели совершить самоубийство? Не хватает денег?
– При чем тут деньги? – воскликнула Розмари.
– А почему бы и нет? Я, например, забочусь, чтобы они у меня всегда были, и, поверьте, большой мастак по их добыванию. Подтвердите, Мэри Энн.
– Пиявка и кровосос, – спокойно ответила миссис Ботрайт.
– Деньги – серьезная штука. – Тео надулся, словно никто не хотел говорить с ним серьезно. – Поэтому я, естественно, спросил, не остался ли он на мели.
– Нет, – отрезала Розмари.
– В каком-то отношении, – сказал Ли Коффи, который внимательно прислушивался ко всему, что происходило на заднем сиденье, – он действительно оказался на мели.
– Думаю, ему что-то не давало покоя, – важно произнес Тео Марш. – Хотелось бы узнать что.
– Не скажет, – предположила миссис Ботрайт. – Наверное, не может.
– Сможет, – возразил художник. – Он произносит слова. Я слушаю. Мне интересно.
– Неужели? – зло прошипел мистер Гибсон. Он почувствовал, как напряглась Розмари.
– Попробую догадаться, – отважно начала она полным страха голосом. – Десять недель назад он на мне женился, чтобы меня спасти. Ему нравится помогать сирым и бездомным. Это его хобби. Но когда я пошла на поправку, он почувствовал, что не в состоянии от меня избавиться.
– Что такое? – Возмущенный Гибсон схватил жену обеими руками, словно боялся от волнения ее уронить. – Нет! Нет!
– Что тогда? – Она дрожала. – Я не понимаю, Кеннет, почему вы решили совершить самоубийство. Это всего лишь догадка… наверное, Этель что-то вбила вам в голову. – Розмари наклонилась вперед, ухватилась за спинку переднего сиденья и уткнулась лицом в руку. – Боюсь, наговорила что-то про меня. – У мистера Гибсона заныло сердце.
– Мы не знали, – угрюмо бросил через плечо Ли Коффи, – и до сих пор не знаем, что его так потрясло.
– Вы должны нам объяснить, – попросила Вирджиния. – Мы так сблизились. Пожалуйста, расскажите. – Ее маленькое личико казалось восходящей луной на горизонте заднего сиденья. Протянув руку, она с участием коснулась волос Розмари. – Вам же будет легче, если расскажете.
– Расскажет, – уверенно заявила миссис Ботрайт.
– Можно срезать через Аплиби-плейс, – посоветовал Пол.
– Я еду намного быстрее вас, – мотнул головой водитель автобуса. – А Лавиния уже связалась с вашими по телефону.
– Лавиния! – взорвался Таунсенд. – Какая-то голая девчонка! – Он явно не понимал, как можно быть одновременно голым и надежным.
– До меня дошло, – язвительно предположил Марш. – Гибсон без ума от своих тайных мотивов. Лелеет их на сердце. Ни за что не откроется. Боится, что мы обломаем ему кайф.
– Не говорите так! – Розмари распрямилась. – Вы похожи на Этель.
Все заговорили разом, объясняя живописцу, кто такая Этель.
– Дилетантка. – Тео положил ногу на спинку переднего сиденья. Оказалось, что у него желтые носки. – Как я презираю и ненавижу таких людей, путающихся под ногами! Дилетанты-критики. – Он издал продолжительный стон. – Дилетанты-психологи – те из худших. Подцепят муть из какой-нибудь популярной статьи в журнале за двадцать пять центов и воображают, что все знают! Умничают с друзьями и соседями. Суют свои жирные, неловкие лапы туда, куда не пролез бы тончайший щуп – рвут, терзают! Нет ничего более жестокого, чем творящий добро дилетант. Удушил бы их всех!
– Нет! – Мистер Гибсон поерзал. – Я хочу, чтобы вы справедливо отнеслись к Этель. Чтобы поняли. Этель, наверное, открыла мне глаза. Но это рок.
– Рок? – ободряюще подхватила миссис Ботрайт.
Пришлось объяснять.
– Мы несвободны. Нами владеет рок. Я был потрясен этим внезапным открытием. Тем фактом, что наш выбор – всего лишь иллюзия. Мы во власти чего-то такого внутри нас, о чем даже не подозреваем, и не способны помочь ни себе, ни окружающим.
Все молчали, и он продолжил:
– Мы жертвы обмана, марионетки. Все, что каждый из нас совершит, предсказуемо. Как бомбе суждено быть сброшенной, так и человеческой натуре…
– Вздор! – крикнул художник. – Затасканная, жалкая чушь! Попробуйте предсказать меня! Посмеете? Пытаетесь нас убедить, что сами верите в этот допотопный бред? – Он без паузы изрыгал одну фразу за другой.
Ему ответила Розмари:
– Я знаю, понимаю. Я тоже…
Все в машине, кроме Пола, заговорили наперебой. Голос водителя автобуса заглушил остальных:
– Послушайте! Невозможно все предсказать. В мире происходит множество несчастных случаев. Мы живем в огромной, перепутанной вселенной…
– Что из того, что не могу предвидеть я? – Гибсон бросился с жаром защищать свою позицию. – Опытный человек…
– Нет, нет! Мы все несведущи! – перебила медсестра. – Но только эксперты это понимают. Они знают, что мы пытаемся во всем разобраться, что наши догадки становятся все точнее, потому что они вносят в них исправления. Верьте в это, мистер Гибсон.
Гибсон внезапно был тронут, словно что-то проникло в его сердце и не оставило равнодушным. Миссис Ботрайт кашлянула.
– Организованное человеческое усилие… – начала она.
– Здесь не школьный родительский комитет, Мэри Энн. А один-единственный взрослый, разумный мужчина. Дайте мне зацепку, как его раскусить. – Художник так сильно подался вперед, чтобы рассмотреть Гибсона, что, скрючившись, стал похож на угловатого сверчка. – Послушайте, Гибсон, возьмите хотя бы пещерного человека.
– Взял, – безнадежно, но в то же время успокаиваясь, ответил Гибсон.
– Он предвидел, что его потомки полетят отсюда через Северный полюс в Европу?
– Конечно, нет.
– Почему же вы такой же узколобый, как пещерный человек?
– Узколобый?
– Конечно. Экстраполируете будущее на то, что известно теперь. Просто тянете за собой в будущее старые связи, но не принимаете в расчет неожиданности.
– Эко загнул! – бросил водитель автобуса.
– Каждый большой скачок – неожиданность, откровение и отклонение от прошлого, – наставительно продолжал художник. – Пенициллин. Расщепление атома. Кто мог предсказать?
– Именно! – в волнении подхватила Вирджиния. – Или колесо, или телевидение. Откуда нам знать, что грядет следующим? Может быть, прорыв будет в тех областях, о которых мы сейчас не помышляем.
– Молодчина! – похвалил ее Тео Марш. – Вам не приходилось служить моделью?
– И в области духа тоже, – прогудела миссис Ботрайт. – И в области разума. Люди обрели немыслимые в древности идеалы. Этого просто нельзя отрицать. Понял бы ваш пещерный человек, что такое Красный Крест?
– Или Общество защиты животных от жестокого обращения? – добавил Ли Коффи. – Пещерный человек или его саблезубый приятель. А вы, фатум-рок. Трепотня! Если должен чего-то добиться – часто получаешь результат. Смелей бери препятствие. Я сейчас о бомбе…
– То есть бомба может не упасть нам на голову, – Розмари молитвенно сложила руки, – потому что завтра утром люди откроют нечто лучшее, чем здравый смысл? Кто может предсказать? Только не Этель. Она для этого…
– Слишком негибкая, – подсказал живописец. – Смерть тоже негибкая. Смерть – это оцепенение. Держите глаза открытыми, и вы удивитесь. – Таково было его кредо. Мистер Гибсон внезапно обнаружил, что напряглись мышцы вокруг глаз.
– Бомба упадет, если вы будете сидеть на заднице и этого дожидаться, – сказал водитель автобуса. – Я вам гарантирую. Но не все вокруг сидят, оцепенев, и твердят, что они такие умники, что угадали свою судьбу. Мы разберемся в последних новостях, оглянувшись на них лет через пятьдесят. Не раньше. На сегодняшний день обычно смотрят с тревогой. Происходящее всегда волнует. Так и должно быть. Но эти тенденции подкрадываются, как туман, который мы пока не замечаем.
– Согласен! – воскликнул художник. – Вы не способны увидеть даже то, что творится вокруг в вашем родном городе.
– А еще люди могут помогать друг другу, – сказала Розмари. Она сидела на коленях мужа, повернувшись к нему. – Я тому живое доказательство. Вы помогли мне, Кеннет, потому что захотели. Других причин не было.
– Наш ответ – за, – ответил художник. – Вы потерпели фиаско, Гибсон. У вас не хватило духу умереть, но оказалось достаточно здравого смысла не убивать себя под этим идиотским допотопным предлогом. – Он откинулся на спинку сиденья и скрестил ноги.
– Однако здравый смысл… – с сомнением протянул водитель автобуса.
Медсестра неожиданно прижалась лбом к его руке.
– Если вы понимаете, что были не правы, то должны немедленно признать! – потребовала миссис Ботрайт. – Это единственный путь вперед.
Все ждали.
– Из-за моего заблуждения я мог стать причиной смерти ближнего.
– Если это произошло с мамой или Джини, я тебе никогда не прощу, – предупредил Пол.
– Никогда не говорите «никогда». – Вирджиния подняла голову.
– Говорить «никогда» не научно, – поддержал ее водитель автобуса, наклонился и поцеловал в ухо.
Машина по кратчайшей кривой вылетела на бульвар. Никто не проронил ни звука. Воодушевление спало. Яд еще не нашелся. Они были бессильны.
Даже если на ошибках учатся, упрекают ответственностью, в неведении кроется надежда, в жизни – неожиданность, а в предначертании – провалы, бутылка с отравой и невинной этикеткой оливкового масла им не далась. Это было реальностью, а не миражом.
