Когда-то давно, почти два века назад, до изобретения кинематографа, основным групповым зрелищем был театр. Он сохранился до сих пор, хоть и изменился до неузнаваемости; теперь это зрелище из разряда элитных.

Более простым и доступным развлечением являются голографические постановки. Они ведут свой род от старинных кинотеатров.

Голографические постановки я смотрела всего несколько раз: ходила на мировые премьеры вроде «Последнего вампира Средиземноморья» или «Страха» (кстати, снятого по мотивам истории с кометой). Чаще я бывала в стареньких 3D-кинотеатрах, где нужно надевать архаичные очки. Там я пересматривала «Страх» с моим любимым Хэррингтоном в роли священника. Честно говоря, тогда я все это воспринимала как сказку и даже не увязывала с той историей о доме дьявола…

А оказалось, что эта «сказка» – непосредственно о моем происхождении. Страшная сказка, но, надеюсь, со счастливым концом.

…в Зал собраний я вошла, когда погас свет, но само представление еще не началось. Нтомби указала мне на свободное кресло с краю и удалилась со своим пилотом, участником Проекта по прозвищу Бракиэль. Симпатичный «снежок», но как будто из-за угла мешком пришибленный. Между ним и Нтомби определенно что-то есть, он на нее так смотрит… а она к нему прижимается, как кошка, надеющаяся на сметану.

Я села в кресло, и меня окутала тьма. Абсолютная тьма, как до начала мира, но наполненная звуками – шорохами, перешептываниями. Наверное, в зале собралось немало народу.

Кресло было удобное, и я даже сумела расслабиться.

И вот там, где, по моим прикидкам, находилась сцена, появился слабо освещенный силуэт молодого мужчины, стоящего к нам спиной. Я узнала его моментально – это был Янек Погудский, исполнивший роль Феликса в моем любимом «Страхе». Сердце сжалось – я знала, что будет дальше.

– Программой «Дети R» было охвачено примерно десять миллионов женщин на всех континентах, – сказал Феликс. – С учетом того, что некоторые из них носили не один, а несколько аппаратов, на свет появилось восемнадцать миллионов триста пять младенцев…

«Они что, решили показать нам «Страх»?» – удивилась я. Ничего не имею против, люблю этот фильм. Хорошие актеры, замечательная музыка, режиссер Хэррингтон опять-таки. А как он сыграл отца Александра! Особенно в сцене распятия!

Да и Ричард Мэдден в роли Алекса Кмоторовича тоже дивно хорош. И Погудский… Я уж молчу об Эрике Эриксоне, сыгравшем Макса, – по нему вообще каждая первая умирала, даже среди наших, даром что он «снежок»…

Но тут вместо сцены, где Феликс одевается, чтобы отправиться на день рождения учителя (между прочим, у Погудского хорошая фигура, и я бы с удовольствием еще раз это посмотрела), на экране появилась толпа искалеченных женщин и хмурых, оборванных мужчин.

– Вот он! – орали они. – Сын дьявола!

Луч света осветил лежащего на грязном столе распеленатого младенца. Ребеночек был довольно симпатичный – крепкий такой мальчуган месяцев шести. Несмотря на царящий вокруг ужас, малыш казался спокойным, как удавы поутру.

– Все они антихристы! – кричала противным каркающим голосом безрукая женщина (вместо одной руки у нее был примитивный киберпротез, известный как «рука пупса», – жуткий и ни на что не годный анахронизм). – Дьявол готовил себе армию из наших детей, а мы жертвовали ему свою плоть! Мы вкладывали силы в то, чтобы создать этих «суперлюдей». Нам следует остановить их, уничтожить! Дьогу, чего же ты медлишь?

Из толпы вышел огромный лысый мужик с совершенно безумным лицом, покрытым гноящимися, незаживающими ранами. В лапах мужчина держал длинный шест, на концах которого потрескивали искры. Я видела такие у нас в национальном парке – ими можно усмирить слона в период гона.

– Прими благословение Вышнего, – пророкотал жуткий мужик. – Благословляю ноги твои, да не ступят они на стезю зла!

С этими словами человек ткнул шестом в крохотную ножку ребенка. Разряд электричества на мгновение осветил весь зал, и я увидела ряды сидящих подростков, буквально вперившихся в происходящее действо. Ребенок истошно заорал, но его крик быстро перешел в ультразвук (тем не менее мне было неприятно, словно я могла его слышать). Тельце выгнулось.

Страшный мужчина навис над младенцем, как гора. Не обращая внимания на истошные крики, он ткнул своей палкой в другую ножку…

Я не могла на это смотреть и отвернулась, заметив, что так же поступили многие девочки и даже юноши.

– Благословляю руки твои, – рычал мужик, пока ребенок корчился от боли, – да не сотворят они зла…

Тут стало темно, и страшная картина исчезла. Я вздохнула с облегчением. Как такое можно снимать?

– Множество младенцев стали жертвами таких вот безумцев, – вновь заговорил Погудский. – Кто-то мстил за свои потерянные конечности, для кого-то дети R явились источником примитивных страхов перед новым и совершенным. Подобный страх часто возникал в истории человечества, губя жизни и раньше, – его жертвами были Коперник и Бруно, Бертольд Шварц и Алан Тьюринг и многие-многие другие, но впервые этот страх стал причиной настоящего избиения младенцев, еще ничего дурного в своей жизни не совершивших…

На сцене возникла картина не то тюрьмы, не то казармы. Неудобные кровати, покрытые серыми шерстяными одеялами, колючими даже на вид. На кроватях сидели угрюмые дети, одетые буквально в лохмотья, изможденные, как узники концлагеря…

– От детей R массово отказывались родители, – говорил ведущий, – их не желали усыновлять, от них старались избавиться. Для содержания этих детей создали специальные приюты со скудным финансированием – настоящие концлагеря, где смертность была высокой, как в средневековых чумных бараках.

А некоторых малышей просто выбрасывали на улицу, словно непотребный хлам. Но даже в тех семьях, где детей R не третировали явно, к ним все равно относились как к чему-то чуждому. Отцы винили детей в том, что их рождение искалечило матерей (хотя мужчины сами понуждали своих жен к участию в Программе), матери – за свои увечья (хотя они добровольно на это шли).

Дети R были везде и для всех чужими. И, несмотря на колоссальные жизненные силы, до совершеннолетия дожило не более десяти процентов из них.

Но на этом проблемы не закончились.

Сцены сменяли одна другую – нам показали детей, подростков, запертых в лабораториях, где над ними проводили нескончаемые опыты, детей, подвергающихся изощренным методам изгнания злых духов (в том числе одну африканскую девочку, жившую, как выяснилось, немного южнее меня, в Претории), подростков, убитых взрослыми, напуганными проявлением сверхсил, – например, юношу, сожженного в заброшенной хижине, где он скрывался от земляков после того, как помог им, остановив селевой поток, грозивший смыть крохотный городишко в Мьянме…

Удивительно, какими жестокими бывают люди от страха и как часто этот страх является беспричинным…

Затем все исчезло и над сценой появилась одинокая человеческая фигура, от которой, казалось, исходило сияние. Высокий лоб с залысинами, крючковатый нос, резкие черты лица. Этот человек действительно был похож на Джека Глисона, сыгравшего его в «Страхе». Кто-то (и очень многие) считал его дьяволом, кто-то – непонятым гением.

Профессор Лев Ройзельман. Великий ученый, вошедший в историю как «всемирный убийца».

Профессор, казненный пятнадцать лет тому назад, в сорок третьем, обвел взглядом притихших подростков и заговорил:

– Вас было восемнадцать миллионов. Я не мог заниматься каждым, но участвовал в Программе по мере сил. Я мечтал сделать человека лучше. Мечтал сделать людей богами. И теперь я говорю: вы – боги. Все, кто слушает меня сейчас.

Ройзельман исчез, и на его месте появился импозантный мужчина лет пятидесяти, одетый неброско, но элегантно. На глазах у него были темно-красные, как остывающий расплавленный металл, контактные линзы. Мужчина не являлся голограммой.

– Некоторые из детей R особенные, – сказал он. – Над их геномом работал сам Ройзельман, и он знал, что и как совершенствовать. Он мечтал сделать человека богом, и каждый из тех, с кем он работал, – бог. Каждый из тех, кто смог выжить. Нам известно о семи-восьми тысячах таких эмбрионов, но все то, что происходило с детьми R, в полной мере коснулось и их. До сегодняшнего дня дожили четыреста пять человек, и их продолжали убивать даже тогда, когда мы уже начали операцию по вашему спасению.

Человек вышел за пределы круга света, а затем на сцене появилась новая картина. Я увидела Нтомби, разговаривающую с девочкой в легком платьице, которая то и дело оглядывалась по сторонам, и не напрасно – неожиданно на заднем фоне появилась машина на глиссадной подошве. Нтомби едва успела оттеснить девочку за спину, когда в открытом кузове появились двое и открыли огонь. Припав на колено, Нтомби выхватила небольшой пистолетик, оказавшийся лучеметом, и открыла ответную стрельбу, невзирая на рану – по левому рукаву белой блузки расплывалось темное пятно, рукав был порван – возможно, пуля пошла по касательной. Нтомби несколькими выстрелами уложила обоих стрелков. Машина скрылась, и куратор обернулась к девочке…

Сначала казалось, что та просто стоит, прислонившись к стене какой-то постройки, но потом стала заметна арбалетная стрела, пронзившая ее хрупкое тело под левой грудью снизу вверх.

– Когда мы начинали Проект, – снова заговорил выступающий, – вас было девятьсот девятнадцать человек. На сегодняшний день осталось четыреста пять. Эти люди никогда не оставят вас в покое. Они прекрасно понимают, что вы для них угроза. Именно потому неандертальцы убивали кроманьонцев, высаживающихся в Европе, пока последние не вторглись большой группой из Африки, положив конец примитивной агрессивной расе. В борьбе прошлого и будущего, в борьбе прогресса и отсталого консервативизма, в сражении надежды человечества с его генетическим мусором нам нельзя проявлять ни доброту, ни великодушие, потому что с нами никто не будет ни добрым, ни великодушным. Пока вы держались порознь – вы находились в опасности. Но даже сейчас до полной безопасности далеко, как до Нептуна.

Его голос набирал силу, как у диктаторов прошлого, которых я видела в старых «плоских» фильмах, но в нем не слышалось ни одной истерической нотки. Он казался обжигающе–холодным, как льды Антарктиды, и был наполнен непонятной, почти гипнотизирующей силой…

– Я собрал всех вас, чтобы поведать, что каждый из вас – особенный, – продолжал мужчина, – вы об этом догадывались, но не верили в это, и неверие спасло вам жизнь – те, кто имел глупость поделиться с окружающими своими способностями, уже мертвы. Серая масса не любит тех, кто выделяется. В этом увядающем мире, – вокруг мужчины возникла сменяющаяся панорама городов, окрашенная в депрессивные тона; промелькнул и мой родной Хараре, – полном боли, несправедливости и страдания, но не желающем ничего менять, именно вы станете той силой, которая очистит и исправит все. Им должно умаляться, вам – расти, и когда-нибудь они вынуждены будут уступить дорогу вам и вашим потомкам. Я стану вашим наставником, я направлю вас к конечной цели – богоподобию. Я отсеку от вас все лишнее и приумножу лучшее. Предупреждаю – путь, который я открываю, нелегок, более того, он смертельно опасен, но речь идет о выборе между гарантированной смертью и равной вероятностью смерти и самообожествления. Не все смогут достигнуть этой цели. Тот, кто выдержит испытания, не только станет вровень с выдуманными человеческой фантазией божествами, но и даст этому почти погибшему миру надежду на то, что он хоть немного станет лучше.

Я посмотрела на подростков, сидящих в зале, и увидела, что абсолютное большинство околдовано речью. Были и напуганные, но их оказалось не так уж много.

Я вспоминала дом дьявола. Он промелькнул в показанном нам голофильме, и я увидела беснующуюся толпу своих соотечественников. Они врывались в родильные палаты и поджигали все, включая колыбели с младенцами. Одна из сотрудниц, миловидная, но перепуганная девочка-«снежок» попыталась закрыть собой колыбель со спокойным черным младенцем, но здоровенный, больше похожий на зверя, чем на человека, мулат схватил ее за шкирку и швырнул в соседнюю комнату, где бушевало пламя. А потом захлопнул дверь.

Потому что они боялись. Нас. Все, что пугает, проще сжечь, чем понять, – известно со времен святейшей инквизиции.

Оратор обвел нас взглядом; кажется, он остался доволен увиденным.

– Что ж, тогда начнем разбиваться на группы. Каждый вступающий получает, кроме уже выданных предметов, три базовых очка, временный браслет-идентификатор и шлем-диадему. Если кто-то хочет отказаться от участия в Проекте, обращайтесь к Леди Н., – он кивнул в сторону моей знакомой Нтомби. – Она отвезет вас домой. Ах да… – Он вновь обвел глазами зал и добавил: – Я – профессор Дуглас Спенсер, последователь великого Ройзельмана, Верховный Куратор Проекта. Впрочем, в силу уже сложившейся традиции вы можете называть меня Лорд Нахаш.

От участия в Проекте отказалось только шесть подростков: четыре девочки и два мальчика. Другие не смотрели на них, а если и смотрели украдкой, то с жалостью или презрением. Нтомби что-то тихо говорила подопечным. Наконец один из парней, словно устыдившись, отошел от нее и встал в конец очереди. Его тут же стали хлопать по спине, выражая радость. Второй юноша на эту идиллию старался не смотреть.

Я подошла к невесть как появившемуся перед Лордом столику одной из первых. Лорд попросил меня приложить палец к сенсорной панели. Я послушалась. Перед Лордом тут же появилась диаграмма с какой-то странной картинкой – похоже на ДНК, двойная спираль, – на картинке светился определенный участок. Лорд достал из ящика стола браслет и протянул мне:

– Группа Леди Н., седьмая цепочка. Довольна?

– Не знаю, – пожала плечами. – Поживем – увидим.

– Желаю хорошо пожить и увидеть много интересного, – улыбнулся Лорд, и я уступила место другому, точнее, другой – симпатичной большеглазой японке, а сама отошла в сторону и стала наблюдать за происходящим.

Насколько я могла понять, всех участников разбили на цепочки по восемь человек, причем парней и девушек было строго поровну. Все цепочки равномерно поделили между четырьмя кураторами: самим Лордом, уже известной мне Нтомби, она же леди Н., здоровенным чернокожим по имени Барака – очевидный нилот, судя по огромному росту, и странной женщиной Апистией (сначала мне показалось, что она андроид или транс, но потом я поняла, что это не так; тем не менее двигалась Апистия не по-женски, было в ее поведении что-то неуловимо мужское). До начала распределения многие подростки собирались большими группами, и, насколько я могла видеть, эти группы, как правило, входили в одну цепочку. Одиночек почти не нашлось – только я, парень по имени Бракиэль и хрупкая бледная девчушка с испуганным взглядом, крутившаяся возле Апистии. Насчет девчушки ничего сказать не могу, а Бракиэля распределили в мою цепочку. Кстати, именно она получилась самой странной – нас оказалось не восемь, а девять.

Первыми после меня в состав цепочки, один за другим, вступили трое ребят, вероятно, хорошо друг другу знакомых и, что странно, хорошо знакомых с Лордом. Вслед за ними подошли две очень красивые девочки, похожие, как родные сестры, при этом мне показалось, что один из парней знает и их.

Мое внимание (напомню, внимание картежника, который все и всегда должен держать под контролем, даже если чем-то сильно увлечен… особенно если увлечен, думает, планирует, считает) привлекло нечто, происходящее за столом. Девочка, тоже очень хорошая собой, но чем-то отличающаяся от всех прочих, протянула руку к сенсору, но Лорд ее остановил.

– Не стоит, Олга, – мягко сказал он. – Куда распределили твою подругу?

– Седьмая цепочка Леди Н., – хмуро ответила девушка, стоявшая рядом. Она была похожа на чистокровную шведку или норвежку, но при этом в ней ощущалось странное сходство с «сестричками» из нашей цепочки.

– Вот и ты иди туда, – продолжил Лорд, не глядя на вторую девушку, – и считаем, что цепочка закрыта.

– Разве ее не надо проверить? – заупрямилась нордическая блондинка.

– Нет, Леди Лёд. – Наконец Лорд соизволил на нее взглянуть. – Олга особая, и я прекрасно знаю, к какой цепочке она подойдет. Вы ведь, кажется, уже сдружились?

Леди Лёд кивнула. Я бросила быстрый взгляд на «своих» – ребята явно услышали перепалку у стола и теперь с интересом смотрели на Олгу и ее напарницу.

– Вот видишь, – сказал Лорд по-прежнему мягко. – А для тебя подружиться с кем-то – задача непростая, не так ли?

– Вроде того, – неохотно признала Леди Лёд.

– Значит, я прав, – довольно сказал Лорд. – Впрочем, я всегда прав, и исключений не бывает. Идите, девочки, не задерживайте очередь… хотя нет…

Он запустил руку в карман пиджака, достал оттуда носовой платок (обалдеть, он его в музее спер, что ли?) и протянул Леди Лёд.

– Милая, прежде чем уйти, сотри у меня со стола сама знаешь что.

Я не поняла, о чем он, а Леди Лёд покраснела, как голова марабу в брачный сезон, и принялась протирать край столика, не глядя на Лорда. Тот улыбался:

– Можешь считать, что шутка мне понравилась. Сразу скажу, твои усилия были бессмысленными – кишечная палочка на меня не подействует, потом поймешь почему.

– У меня случайно вырвалось, – буркнула Леди Лёд.

– Да, да, – иронично заметил Лорд. – Вытерла? Вот молодец, иди к своим, и ты, Олга, тоже.

Едва Леди Лёд и Олга отошли от стола, «сестрички» бросились к ним – было очевидно, что по крайней мере с Леди Лёд они знакомы.

– Кто-нибудь видел, кого к нам еще распределили? – спросил один из юношей, курчавый красавчик. Я, поняв, что как раз самое время присоединиться к компании, в несколько шагов преодолела разделяющее нас расстояние и сказала:

– Вы из седьмой цепочки Нтомби, да? Если так, то я с вами.

Ребята обернулись ко мне.

– Нтомби? – переспросил тот, что внимательно смотрел на «сестричек».

– Леди Н., – объяснил Джинн. – Заметь, кстати, Лорд ее так же называет.

– Понятно, – кивнул юноша. – Да, мы из седьмой. Меня зовут Фредди.

– Призрак, – представился красавчик. – А это Джинн. А тебя как зовут?

И тут я почувствовала панику. Очевидно, что участники Проекта предпочитали называть друг друга по прозвищам. Но не могла же я представиться как Черная Королева!

– Е-еджайд, – произнесла я неуверенно.

– Это прозвище такое? – спросил Фредди.

– Это имя, – ответила одна из двух сестричек. – Ребята, не лезьте с расспросами, не видите, девушка смущена?

Я сначала почувствовала раздражение, но почти сразу поняла, что девушка не насмехается, а искренне хочет помочь. В ней не чувствовалось лукавства и ехидства, в отличие от меня или, скажем, Леди Лёд.

– А чего тут смущаться? – удивился Призрак. – Что такого может быть в прозвище?

Девушка, пришедшая мне на выручку, посмотрела на меня красноречивым взглядом – словно разрешения спрашивала. Я неуверенно кивнула. Интересно, она знает мое имя? Откуда?

– Ее зовут Чёрная Королева, – проговорила девушка и добавила для меня: – Я не телепат, просто я с вами, ребята, давно уже знакома. Меня зовут Дария, и однажды, когда мне было одиноко, я изваяла всех вас из воска. Это моя сверхспособность – с помощью этих статуэток, как оказалось потом, можно связываться с людьми и даже вызывать их к себе. Правда, для большинства из вас я придумала свои прозвища. Но имя Черной Королевы я знала, когда ее лепила.

– Подтверждаю все, что говорит Дария, – кивнула ее «сестричка». – Меня зовут Тень, для тех, кто еще не знает.

– Я думаю, что наши с Олгой имена вся база слышала, – буркнула Леди Лёд. – Будем считать, познакомились…

– Одного понять не могу, – сказал Призрак, – во всех остальных группах ребят и девушек поровну, а у нас, получается, женское царство. Che…

– Призрак, – зачем-то одернул его Джинн. – Ты язык бы прикусил, что ли… но я вот тоже об этом думаю.

Тем временем я наблюдала за ребятами, пытаясь побольше узнать про коллектив, в который влилась. Джинн, Призрак и Фредди, конечно, были друзьями; «сестрички», очевидно, тоже, и Олга с Леди Лёд. При этом Леди Лёд была знакома с сестричками, а Олга нет; между Джинном и Дарией явно происходила какая-то взрывообразная химия, Фредди, похоже, знал Дарию и относился к ней настороженно, а Дария, конечно, знала нас всех, включая меня. Кроме Олги, внезапно поняла я. Олга была ей совершенно не знакома, но почему-то очень интересна.

– Я вот что думаю, – сказала Дария, обращаясь к Тени и Леди Лёд, – если наш с вами сон оказался как бы не совсем сном… значит, шахту и странную надпись я тоже видела на самом деле.

Неожиданно Фредди с облегчением вздохнул. Девушки немедленно обернулись к нему.

– Так ты видела это во сне, – сказал Фредди. – Уф, а я уж и не знал, что думать…

– О чем ты? – насторожился Джинн.

Он сделал шаг вперед, будто намереваясь встать между Фредди и Дарией; та в свою очередь автоматически отступила, словно прячась за юношу.

Фредди этих маневров, похоже, не заметил:

– Я вам, ребята, не рассказал, думал, вы меня на смех поднимете. В общем, когда я загорал на балкончике и увидел Дарию, то принял ее за призрака.

– А я думала, ты мне приснился… – задумчиво произнесла Дария. – Погоди, Джинн, а ты там тоже был, что ли?

– Был, – хмуро ответил Джинн. – Ярдах в двухстах выше.

– Жаль, что я этого не знала, – сказала девушка и отвернулась. И я понимала почему.

Чувства – странная вещь: возникают ниоткуда, без особых причин, и совершенно не поддаются контролю со стороны разума. Нельзя ни заставить себя полюбить, ни принудительно разлюбить кого-то. Но именно потому мы не всегда можем понять, что чувствуем, и не всегда осознаем, что полюбили – особенно если к этому нет никаких предпосылок.

Я не сомневалась, что Джинн и Дария станут парой. Может, мне это сверхспособность подсказала? Понятия не имею, да и какая разница?