Откусывая от краюхи, отряхиваясь от воды и загребая веслом, Малкольм постепенно рассказал Элис обо всем, что приключилось в аббатстве.

– Говоришь, этот священник хотел забрать ее, – переспросила Элис, – а монахиня указала ему на другого ребенка? Может, она просто перепутала?

– Нет, я точно знаю, что она это сделала нарочно, – заверил ее Малкольм. – Она хотела обмануть его, и, если бы не я, у нее бы все получилось. То есть, можно сказать, у нее и так получилось – на некоторое время. Пока он не поймет, что это не Лира. И пока монахини не обнаружат, что настоящая Лира пропала.

– Но откуда он вообще узнал, что дочка лорда Азриэла попала к этим монахиням?

– Должно быть, от Эндрю. Я назвал ему наши настоящие имена, потому что мистер Боутрайт все равно знал, кто мы. Вот только Лиру надо было назвать каким-то другим именем. Тут я сглупил. Не так уж много на свете девочек по имени Лира.

– Ну, теперь уж ничего не поделаешь. Я тоже им всем доверяла. Вот же маленький гаденыш!

– Но я все равно не понимаю, зачем Лира этим монахиням. Что они стали бы с ней делать, если бы священник увез другого ребенка? То есть, я хочу сказать, не могут же они вечно прятать ее у себя? Может, они замышляли для нее еще кое-что похуже, чем он…

– Хотела бы я посмотреть, как они забегают утром! Жаль только, мы не смогли забрать всех детей. Бедные малыши…

Малкольм покончил с хлебом и немного обсох. Теперь ему хотелось только одного: лечь и уснуть. Казалось, если не сделать этого немедленно, он просто умрет на месте, – и миг спустя глаза его закрылись сами собой, вопреки всем усилиям воли.

– Хочешь, я немного погребу? – спросила Элис, и Малкольм подскочил от испуга, едва не выронив весло. – Ты уже давно задремал.

– Нет, – пробормотал он. – Я сам. Но как только мы найдем, куда…

– Угу. Как насчет вон того холма?

Она обернулась и указала на лесистую вершину, поднимавшуюся из-под воды невдалеке от лодки, – маленький островок, ярко освещенный луной, которая уже висела совсем низко над горизонтом. Малкольм внезапно заметил, что стало теплее, ветер смягчился и в воздухе даже запахло чем-то приятным.

Все еще в полусне он повернул лодку к островку и греб до тех пор, пока «Прекрасная дикарка» не подошла к самому берегу в стороне от основного течения. Вода здесь кружила водоворотами, и каноэ плясало на волнах, раскачиваясь и подпрыгивая, пока Элис не нашла ветку, за которую можно ухватиться.

– Давай еще чуть-чуть подальше… Смотри, вон там, похоже, ровная земля, – сказала она, и Малкольм, оттолкнувшись веслом, повел каноэ дальше. Вскоре «Дикарка» уткнулась в берег; он вывел ее носом на траву и пришвартовал, в ярком свете луны без труда отыскав достаточно крепкую ветку. А потом повалился на дно каноэ, прямо где сидел, закрыл глаза и уснул.

Проснулся Малкольм несколько часов спустя, хотя в первую секунду подумал, что благополучно проспал до весны. Было на удивление тепло, и яркий, сверкающий солнечный свет пробивался сквозь зеленые листья. Листья! Не может быть! Еще слишком рано! Малкольм поморгал и протер глаза, но листья никуда не делись; более того, деревья стояли в цвету. А свет сиял так ярко, что пришлось заслонить глаза рукой. Но это не помогло: даже когда Малкольм зажмурился, под веками по-прежнему разгоралось сияние, мерцая и посверкивая, как…

Ну конечно, старая добрая аврора! На сей раз Малкольм определенно обрадовался: он уже знал, что она предвещает что-то важное. Все тело затекло и ныло, так что он лежал на дне лодки, не шевелясь, и просто ждал, пока в голове немного прояснится. А сверкающее кольцо тем временем расширялось и медленно наплывало все ближе и ближе, пока, наконец, не исчезло за краем поля зрения.

Неподалеку раздавались голоса. Элис говорила, какая-то женщина ей отвечала. Голос у женщины был глубокий и нежный. Беседовали о детях. Малкольму показалось, что он слышит и что-то еще. Младенческий бессвязный лепет Лиры? Или это просто плещется вода? И впрямь, грозный шум потопа сменился ласковым журчанием ручейка, а сквозь него пробивалось птичье пенье! Малкольм различил сразу несколько голосов: дрозда, и воробьев, и жаворонка… Все приметы весны!

Сладко пахло цветами и еще чем-то теплым… неужто кофе? Или тостами? И тем, и другим? Нет, невозможно. Просто немыслимо! Наверное, ему почудилось… Но запах не уходил – наоборот, становился только крепче.

– По-моему, он проснулся, – сказала женщина.

– Ричард? – тут же окликнула его Элис.

И Малкольм тут же вспомнил, что надо быть начеку.

Затем он услышал легкие шаги и почувствовал, как ее ладонь легла ему на руку. Пришлось открыть глаза окончательно.

– Вставай, Ричард! Выпей кофе, – сказала она. – Представляешь, кофе!

– Где мы? – пробормотал Малкольм.

– Не знаю, но эта леди… Она… Давай же, вставай! Проснись!

Он зевнул, потянулся и заставил себя сесть.

– Сколько же я спал?

– Очень долго.

– А как…

– Элли? – перебила она. – Отлично. Все замечательно!

– А кто… – шепотом начал он.

– Эта леди здесь хозяйка, – шепнула Элис в ответ. – Она очень добрая, но…

Малкольм протер глаза и с большой неохотой выбрался из каноэ. Он спал так крепко, что снов не запомнил, – если только все приключение с белым аббатством ему не приснилось. А что, вполне могло и присниться: воспоминания возвращались обрывками и казались странными.

Вялый, отяжелевший со сна, он побрел следом за Элис (нет! каким же именем ее надо называть? А-а-а, точно! Сандра!) вверх по зеленому склону. Там, на полянке, Лира-Элли лежала на траве, а Пан, смеясь, смотрел на бабочек, порхавших и мелькавших вокруг. Дюжина бабочек, а то и пара десятков. Может, одна из них – деймон этой женщины?

А сама женщина…

Она была молода – немного за двадцать, насколько мог судить Малкольм, – и очень миловидна. Солнце сверкало на ее золотых волосах и светло-зеленом платье. Стоя на коленях в траве, рядом с Лирой, женщина щекотала ее и сыпала ей на лицо цветочные лепестки, опадавшие с деревьев, а время от времени наклонялась пониже, чтобы дать малышке поиграть с длинным ожерельем – вот только Лире никак не удавалось его схватить. Всякий раз, как он сжимала кулачок, бусины каким-то образом ускользали от ее пальцев.

– Мисс, это Ричард, – сказала Элис.

Одним стремительным и грациозным движением женщина поднялась с колен.

– Здравствуй, Ричард, – сказала она. – Хорошо ли тебе спалось?

– Очень хорошо. Спасибо, мисс! А сейчас утро или уже день?

– Около полудня. Если Сандра уже освободила чашку, можешь выпить кофе. Хочешь кофе?

– Да, с удовольствием.

Элис наполнила чашку из медного чайника, подвешенного над огнем – маленьким костерком в круге камней.

– Спасибо. А вы прямо здесь и живете? – спросил Малкольм.

– Не всегда. Только когда пожелаю. А ты где живешь?

– В Оксфорде. Выше по реке…

Женщина вроде бы слушала внимательно, но так, словно интересовали ее не слова, а только звуки голоса. И все в ней было приятно – сплошная красота, доброта и нежность; но почему-то Малкольму стало не по себе.

– А что вы собираетесь делать с маленькой Элли? – спросила она.

– Хотим отвезти ее к отцу. В Лондон.

– Неблизкий путь, – заметила женщина, снова усаживаясь на траву и поглаживая Лиру по головке. Пан уже и сам превратился в бабочку и пытался кружиться с остальными, а те – голубые, крупные, – облаком вились вокруг него, ободряя, помогая, поднимая его над землей все выше и выше. Но он не мог улететь слишком далеко от Лиры и вскоре упал на траву рядом с ней – легко, как сухой листок. Коснувшись земли, он превратился в мышку и быстро взобрался к девочке на плечо.

– Ну да, это правда, – кивнул женщине Малкольм.

– Можете отдохнуть здесь. Оставайтесь, сколько захотите.

– Спасибо…

Элис возилась с чем-то у огня.

– Вот, держи, – сказала она, протягивая ему тарелку с яичницей из двух яиц и вилку.

– Ой, спасибо! – воскликнул Малкольм, внезапно почувствовав, как он голоден.

И расправился с яичницей в два счета.

Лира смеялась. Женщина подхватила ее на руки, подняла над головой и засмеялась вместе с ней. Пан снова стал бабочкой, белоснежной и легкой, и заплясал в воздухе с остальными. На сей раз у него все получилось, но Малкольм, глядя на них, вдруг подумал: «А что если ее деймон – не одна бабочка, а все они?»

От этой мысли его бросило в дрожь.

Элис протянула ему ломоть хлеба. Тот оказался свежим и мягким – совсем не то, что черствый кирпич, об который Малкольм едва не обломал зубы в пещере. И на вкус просто был восхитительным, ничего вкуснее он за всю свою жизнь не ел.

– Простите, мисс, а как вас зовут? – спросил он, покончив с хлебом.

– Диания, – ответила женщина.

– Диана?

– Нет, Диания.

– А-а. А скажите… м-м-м… сколько еще отсюда до Лондона?

– О, много-много миль.

– Но ведь до Лондона ближе, чем до Оксфорда?

– Смотря каким путем. По земным дорогам – да, быть может, и ближе. Но все дороги Альбиона нынче ушли под воду, а пути, что ведут по воде, изменились. Что до воздушных путей, то разницы нет: мы как раз посредине.

Малкольм посмотрел на Элис, но ничего не смог прочесть на ее лице.

– Воздушные пути? – переспросил он Дианию. – Неужели у вас тут есть дирижабль? Или гирокоптер?

– Дирижабли! Гирокоптеры! – воскликнула та со смехом и, подбросив Лиру в воздух, заставила и ее рассмеяться. – Да кому они нужны, эти дирижабли? Такие шумные, такие неуклюжие!

– Но вы же не… то есть…

– Знаешь, Ричард, если считать с той минуты, как ты проснулся, мы с тобой знакомы всего полчаса, но я уже могу сказать, что для такого юного мальчика у тебя необычайно приземленный ум.

– Что это значит?

– То, что ты мыслишь очень буквально. Так понятнее?

Малкольму совершенно не хотелось с ней спорить. К тому же, быть может, она и права. Он еще не очень хорошо себя знал, а эта женщина – взрослая, ей виднее.

– А это плохо? – осторожно спросил он.

– Смотря для кого. Для механика, например, вовсе не плохо. Наоборот, очень хорошо, если ты, конечно, хочешь стать механиком.

– Ну, я бы не отказался.

– Тогда и беспокоиться не о чем.

Элис внимательно следила за их диалогом. На этом месте она прищурилась и слегка нахмурила лоб.

– Пойду посмотрю, как там каноэ, – сказал Малкольм.

«Прекрасная дикарка» уютно покачивалась на воде, уже утомившейся от своей ярости, и теперь бежавшей ровным потоком – быстрее, чем Темза близ Порт-Медоу, но не намного. Казалось, так она теперь и будет течь всегда.

Малкольм тщательно проверил каноэ, ощупал каждый дюйм от носа до кормы. Он делал это медленнее, чем обычно, и, приложив ладони к очередному участку, надолго замирал. На сердце у него было тяжело, а прикосновения к лодке успокаивали. В конце концов, он убедился, что все в полном порядке: лодка цела и совершенно сухая внутри, а рюкзак Боннвиля все так же надежно спрятан под сиденьем.

Рюкзак!..

Малкольм вытащил его из-под скамьи.

– Хочешь открыть? – спросила Аста.

– А ты как думаешь, стоит?

– Ну, сначала я думала, если его тело найдут, то этот рюкзак может оказаться уликой, – заметила она.

– Уликой против нас…

– Вот именно. Но потом я подумала: ведь мы же могли подобрать его где угодно. Просто найти на берегу, например.

– Ага. Он ужасно тяжелый.

– Может, там золотые слитки. Давай, открывай.

Рюкзак был старый, потрепанный, из зеленой холстины с кожаными заплатками по углам и по швам и с застежками из потускневшей меди. Малкольм расстегнул их и откинул верхний клапан. Наверху лежал темно-синий шерстяной свитер, пропахший моторным маслом и курительным листом.

– О, свитер! – воскликнул Малкольм. – Жаль, что мы его раньше не нашли. Мог бы пригодиться.

– Ну, теперь мы знаем, что он есть. Давай дальше.

Отложив свитер на траву, он снова полез в рюкзак. Там, одна на другой, лежали пять картонных папок, помятых, изрядно потертых и под завязку набитых бумагами.

– Теперь понятно, почему он был такой тяжелый, – проворчал Малкольм.

Он вытащил первую папку и открыл ее. Страницы были исписаны черной убористой скорописью, по-французски; разобрать было трудно, но Малкольму показалось, что это какие-то пространные рассуждения по математике.

– Смотри, а это похоже на карту какого-то здания, – заметила Аста.

На одной из страниц действительно оказалось что-то вроде карты или плана: комнаты, коридоры, двери… Пояснения тоже были на французском, но уже другим почерком. Малкольм не понимал ни слова. Под этим листком обнаружилось еще несколько похожих – возможно, другие этажи того же здания.

Он собрал бумаги обратно в папку и взялся за следующую.

– О, а тут по-английски! – обрадовался он.

– Ну, он же все-таки был англичанин. Или нет?

– Боннвиль? По-моему, француз. Эй, смотри-ка!

Первая, титульная страница оказалась машинописной, и Малкольм прочел: «Анализ некоторых философских выводов из теории поля Русакова. Жерар Боннвиль, доктор философии».

– Поле Русакова! – вскричал Малкольм. – Мы были правы! Он о нем знал!

– И он, оказывается, был доктором философии. Как доктор Релф. Надо бы отвезти все это ей.

– Да, – согласился он. – Если мы когда-нибудь…

– А что там еще в папке?

Малкольм перелистал страницы. Плотный машинописный текст перемежался уравнениями с какими-то странными математическими символами, которые Малкольм видел впервые в жизни; нечего было и надеяться, что он во всем этом разберется. Он вздохнул и вернулся к началу:

– Оставим на потом, – сказал Малкольм. – Но вот увидишь, это будет интересно.

– А что там еще есть?

В третьей, четвертой и пятой папках бумаги оказались совершенно неудобочитаемые: мешанина из букв, цифр и символов, не похожая ни на один человеческий язык.

– Должно быть, это шифр, – догадался Малкольм. – Доктор Релф и эти ее «Оукли-стрит» наверняка в нем разберутся.

На самом дне рюкзака лежало что-то еще, и тоже тяжелое. Что-то завернутое в промасленную ткань, под которой оказалась еще один слой из толстой мягкой кожи, а под ним – еще один, из черного бархата. Развернув ткань, Малкольм увидел квадратный деревянный ларчик, размером с ладонь взрослого мужчины и богато украшенный инкрустацией: вся его поверхность была покрыта причудливыми узорами.

– Смотри, какая красота! – ахнул Малкольм, любуясь искусной работой. – Сколько же нужно лет, чтобы такое смастерить?

– А как он открывается? – спросила Аста, превращаясь в мышку.

Малкольм повертел ларчик во все стороны, но не нашел ничего – ни петель, ни защелки, ни скважины для ключа.

– Хм-м… – пробормотал он. – Ну, если нет петель…

– Значит, крышка просто снимается?

Малкольм попробовал и выяснил, что нет.

– А вот если бы ты был механиком… – но договорить Аста не успела, потому что Малкольм смахнул ее рукой с планшира.

Не долетев до воды, она превратилась в бабочку, вспорхнула и села ему на голову.

А Малкольм медленно вертел ларчик в руках, нажимая то там, то сям в поисках потайной защелки.

– Попробуй с того краю, – прошелестела Аста голосом бабочки. – Там, где оно такое… зелененькое.

– И что с ним сделать?

– Попробуй сдвинуть вбок.

Малкольм надавил на зеленую полоску – сначала слегка, потом сильнее, – и почувствовал какое-то движение под рукой. Узкая панель, идущая вдоль одной из стенок ларца, отъехала вбок, образовав выступ длиной с ноготь большого пальца.

– Ага! – усмехнулся Малкольм. – Неплохо для начала.

Он задвинул панель обратно, потом снова выдвинул, ища хоть какую-нибудь подсказку, на что нажать дальше. И через пару секунд нашел: такая же панель на противоположной стенке сдвинулась точно на такое же расстояние.

– Кажется, получается, – заметил Малкольм.

После того, как сместилась вторая панель, первую удалось выдвинуть еще немного дальше. Затем еще немного подалась и вторая, а затем все повторилось в третий раз. Но на этом дело застопорилось. Обе панели можно было задвинуть обратно и начать все с начала, но выдвигались они только на три ступеньки, а этого было мало.

Малкольм еще раз осмотрел ларчик со всех сторон, и вдруг…

– Ага! Понял!..

Он выдвинул обе боковушки до упора, надавил сбоку на верхнюю крышку – и та легко скользнула вперед. Вот так – проще некуда!

– Ого! – сказала Аста. – Это не…

Внутри, на ложе из черного бархата, сверкал какой-то золотой инструмент, похожий на большие часы или компас. И это была самая прекрасная вещь, какую за всю свою жизнь видели Малкольм и его деймон. Инструмент оказался точно таким, как описала его доктор Релф, но при этом куда красивее, чем можно было себе представить. Тридцать шесть картинок были крошечные, но четкие, игла и три стрелки – изящные, из какого-то серебристо-серого металла, а в центре шкалы сияло золотое солнце в короне лучей.

– Да, это он, – сказал Малкольм и только потом заметил, что произнес это шепотом.

– Спрячь его. Положи обратно сию секунду, – велела Аста. – Посмотрим позже, когда будем где-нибудь в другом месте.

– Ага. Ага. Ты права.

Красота алетиометра буквально околдовала его, но он послушно спрятал инструмент в ларчик, завернул его, как было, и сунул на дно рюкзака.

– Откуда же он его взял? – прошептала Аста.

– Наверняка украл.

Малкольм застегнул рюкзак и старательно запихнул его на прежнее место, под скамью.

– Помнишь, доктор Релф говорила, что их с самого начала было шесть? – сказал он. – А потом осталось только пять, и никто не знает, куда подевался шестой. Ну так вот, это он и есть!

С полянки, где горел костер, голосов больше не доносилось, и, подойдя ближе, Малкольм понял, почему: Лира крепко спала на траве, Элис стояла на коленях спиной к хозяйке острова, а та, склонившись над ней, что-то делала с ее прической. Пальцы Диании ловко сновали в волосах, сплетая сложный узор из косичек, перевитых цветами. Вокруг по-прежнему порхали бабочки. Одна-две сидели на спинке спящего Пана, еще несколько – на плечах у женщины. Некоторые пытались усесться и на Бена, который лежал рядом с Элис, опустив голову на лапы, но Бен всякий раз тихонько взрыкивал, и бабочки улетали прочь.

Выражение лица у Элис было странное. Чувствовалось, что ей неловко, но смущение боролось с радостью и верой в то, что эта женщина действительно может сделать ее красивой. В яростном взгляде, который она бросила на Малкольма, читался вызов: мол, только попробуй засмеяться или скорчить рожу! Но в этом же взгляде была и невысказанная мольба. После того, как они убили Боннвиля, между ними возникла какая-то особенная близость. Ни с кем за всю свою жизнь Малкольм ничего подобного не испытывал – разумеется, не считая Асты. Но теперь Элис у него на глазах превращалась в кого-то другого. Как будто та девчонка с узким, крысиным личиком, вечно нахмуренным лбом и кривящимися в презрительной насмешке губами куда-то исчезла и место ее заняла другая – почти настоящая красавица. Все это было странно и сложно, и Малкольм не сомневался, что Элис тоже это чувствует.

Он отвернулся.

Продолжая собирать сложную прическу, Диания что-то нашептывала и напевала вполголоса, но Малкольм старался не вслушиваться. Он отошел подальше и лег на траву. Его по-прежнему клонило в сон, и вскоре он задремал, пригревшись на солнышке.

Кто-то тряс его за плечо:

– Просыпайся! Мал, просыпайся! Нельзя тут больше оставаться!

Элис говорила шепотом, но даже сквозь сон он отчетливо услышал каждое слово.

– Почему? Что случилось? – прошептал он в ответ.

– Вставай и посмотри сам, что она делает!

Малкольм перекатился на бок, потер глаза кулаками и, наконец, нашел в себе силы сесть.

– Что? Где она?

– У костра. Только иди тихонько. Не шуми.

Малкольм встал и внезапно пошатнулся: в голове еще мутилось спросонья. Элис подхватила его под локоть, не дав упасть.

– Ты не заболел?

– Нет, просто голова закружилась. Ну и что она там делает?

– Я не могу… Пойдем, посмотришь сам.

И Элис повела его, держа за руку; до костра было недалеко. День уже клонился к вечеру, и Малкольм вдруг понял, что впервые за много месяцев видит закат. Небо на юго-западе было безоблачным, яркое, теплое солнце алело из-за деревьев на склоне холма. Проснувшись окончательно, Малкольм оглянулся на каноэ – оно стояло на прежнем месте, и рюкзак был надежно спрятан под сиденьем. Элис дернула его за руку, ей не хотелось останавливаться.

На полянке было еще совсем светло. Диания сидела прямо посередине, нагая по пояс, а Лира жадно пила из ее правой груди. Услышав, что Элис и Малкольм подошли, хозяйка острова подняла голову и улыбнулась так странно, как люди не улыбаются.

– Что вы делаете? – выпалил Малкольм.

– Как это что? Кормлю дитя, разумеется. Доброе молоко ей на пользу. Посмотри, как она хорошо сосет!

И женщина с гордостью посмотрела на Лиру. Сосок выскользнул у малышки изо рта; Диания вскинула ее на плечо и похлопала по спинке. Лира послушно срыгнула, а женщина тут же приложила ее ко второй груди. Малышка отыскала сосок и опять энергично зачмокала.

«Из бутылочки она никогда не пила с таким удовольствием», – подумал Малкольм, но тут Аста прошептала:

– Эта женщина хочет ее украсть.

Малкольм потянул Элис за руку, и они двинулись обратно к каноэ.

– Она нехорошая! – сердито сказала Аста, как только они подошли к лодке.

– Вот именно, – проворчал деймон Элис.

– Но она не делает Лире ничего плохого, – возразил Малкольм и, еще не успев договорить, понял, что это неправда.

– Она это делает, чтобы ее присвоить, – сказала Элис. – Она странная, Мал. Она не как люди. Видал этих бабочек? Как по-твоему, которая из них – ее деймон?

– По-моему, все сразу.

– Ага, ну и где они были сейчас, ты заметил?

– Я… не знаю… Вроде их не было.

– Были. Просто они все слетелись на Пана. Со всех сторон его обсели – так, что и не разглядишь, где он. Клянусь тебе, Мал, эта женщина не просто так это делает. Она точно чего-то там колдует! Ты же знаешь про волшебный народ, сказки слышал? Так вот, они воруют человеческих детей.

– Но это же неправда? – с надеждой спросил Малкольм. – Это же только сказки?

– Но в сказках об этом без конца говорится. И в песнях тоже поется. Что они могут украсть ребенка – и никто больше никогда его не увидит. Это правда!

– Ну, обычно… – начал Малкольм.

– Мало ли что обычно! – взвилась Аста. – Сейчас все необычно! После потопа все изменилось.

И она была права: все обычное ушло. Все стало не так, как раньше.

– Надо забрать у нее Лиру, – сказал он.

– Давай для начала просто попросим вернуть ее, – предложила Элис. – И тогда поймем наверняка, что у этой леди на уме.

– И как только заберем ее, – продолжал Малкольм, – сразу же надо уходить. Если останемся, она может просто украсть ее, пока мы будем спать.

– Ну да, – согласилась Элис. – Только мы не сможем собраться в дорогу так, чтобы она не заметила.

– Есть идея, – сказал Малкольм.

Аста тотчас сорвалась с его плеча и полетела искать подходящего размера камень, а Малкольм между тем вытащил из-под сиденья рюкзак.

– Что ты делаешь? – удивилась Элис. – Это что такое?

Он открыл ларчик и показал ей алетиометр. Элис вытаращила глаза.

– Нашла, – крикнула издали Аста, – но я одна не могу…

Элис помогла ей выковырять камень из земли и обмыла водой. Тем временем Малкольм завернул алетиометр в бархатную тряпицу и промасленную ткань и запихал обратно в рюкзак, а камень положил в ларчик и задвинул крышку. Во взгляде Элис блеснуло одобрение.

– Позже все объясню, – пообещал ей Малкольм.

Ларчик тоже отправился в рюкзак. Взвалив рюкзак на плечо, Малкольм зашагал к поляне, а Элис – за ним. Женщина все еще кормила Лиру, но при виде их отняла ребенка от груди. Лира, похоже, наелась до отвала и уже почти спала.

– Раньше ее таким молоком не кормили, – заметила женщина.

– Да, и спасибо вам, что вы покормили ее, – сказал Малкольм, – но теперь нам пора идти.

– Может, останетесь еще на ночь?

– Нет. Нам пора. Большое спасибо, что пустили нас отдохнуть, но мы должны плыть дальше.

– Ну что ж, должны так должны.

– Мы забираем Элли.

– Нет. Никуда вы ее не заберете. Она моя.

Сердце у Малкольма билось так сильно, что он едва держался на ногах. Элис взяла его за руку.

– Мы забираем девочку, – повторила она за Малкольмом, – потому что она наша. Мы знаем, что с ней делать дальше.

– Она моя, – возразила Диания. – Она пила мое молоко. Посмотри, как ей хорошо у меня на руках! Она остается со мной.

– Почему вы решили, что можете ее оставить? – спросил Малкольм.

– Потому что я так хочу. И потому что могу. Если бы она умела говорить, она бы сама сказала, что хочет остаться.

– И что вы собираетесь с ней делать?

– Вырастить как одну из нас, что же еще?

– Но она не одна из вас!

– Она пила мое молоко – значит, теперь она принадлежит к моему народу. И с этим вам ничего не поделать.

– К какому еще вашему народу? Кто вы такие?

– Мы – самый древний народ. Первые жители Альбиона. Она будет принцессой. Одной из нас.

– Послушайте, – сказал Малкольм, опуская рюкзак на землю, – давайте меняться! Вы вернете нам малышку, а я вам за это дам сокровище.

– Что еще за сокровище?

– Сокровище, достойное королевы. Ведь вы же королева, не так ли?

– Разумеется.

– Королева эльфов?

– Что у тебя за сокровище?

Малкольм извлек из рюкзака ларчик.

– Дай взглянуть, – велела Диания.

– Давайте я подержу Элли, чтобы вы могли рассмотреть все как следует, – предложила Элис.

Но Диания только прижала ребенка к себе еще крепче и метнула на Элис такой взгляд, что у той затряслись поджилки.

– Думаешь, я настолько глупа? Какую бы хитрость вы ни задумали, имейте в виду, что я уже видела и слышала все это тысячу раз. Откуда у простых детей вроде вас может взяться сокровище? Пустые выдумки. Никто не доверил бы вам ничего ценного.

– Тогда как, по-вашему, вышло, что эта малышка оказалась у нас?

– Ну, это куда проще объяснить, – отмахнулась Диания.

И тут Малкольм понял, что время пришло.

– Если у вас и вправду получится это объяснить, – сказал он, – тогда можете забрать ее себе. Вместе с сокровищем.

Женщина посмотрела на него, снова прижала Лиру к груди и принялась тихо покачивать.

– Значит, если я смогу объяснить…

– Если объясните, как так вышло, что Элли оказалась у нас с Сандрой, сможете оставить ее себе.

Женщина задумалась.

– Сколько у меня попыток? – спросила она. – Одной слишком мало.

– Пусть будет три.

– Три. Замечательно. Итак, первая: она – ваша сестра, а родители умерли. И теперь вы за ней присматриваете.

– Неверно, – сказал Малкольм. – Осталось две попытки.

– Хорошо… Вторая: вы украли ее и везете в Лондон, чтобы продать.

– Тоже неверно. Остался последний шанс.

– Последний шанс… последний шанс… Очень хорошо. Ну-ка, посмотрим… Ах, вот оно что! Она была на попечении у монахинь. Потом началось наводнение, и вы с Сандрой спасли ее и увезли на лодке. Вас унесло течением. За вами гнался мужчина, и вы его убили, а потом ее забрали Сестры Святого Послушания, но вы и от них ее спасли – и вот, привезли сюда.

– Кто привез?

– Вы. Ричард и Сандра.

– Кого-кого привезли?

– Элли, кого же еще?

– Ну что ж… вы ошиблись и в третий раз! – воскликнул Малкольм. – Потому что вот это – Элис, а не Сандра. Я – не Ричард, а Малкольм, а малышка – не Элли, а Лира. Вы проиграли.

Женщина испустила вопль такой громкий и страшный, что Малкольму пришлось заткнуть уши. Все еще продолжая кричать, она вскинула руки и схватилась за голову (Лира наверняка упала бы и ударилась, если бы Элис не метнулась вперед и не подхватила девочку на лету), а потом рухнула ничком на траву, рыдая и завывая так отчаянно, что у Малкольма от ужаса дрогнуло сердце.

Тем не менее, внешне он остался спокоен. Подобрав одеяла и жестянку с остатками печенья, он протянул Диании деревянный ларчик:

– Я обещал вам сокровище. Вот оно.

Женщина горько рыдала, сотрясаясь всем телом.

– Вот, возьмите, – повторил Малкольм и положил ларчик на траву.

Женщина перекатилась на спину и замотала головой.

– Мое дитя! – выкрикнула она. – Вы уносите мое дитя!

– Она не ваша, – возразил Малкольм.

– Тысячу лет я ждала, чтобы прижать дитя к своей груди! Но нет… Она пила мое молоко! Она моя!

– Всё, мы уходим. Смотрите, я положил сокровище вот сюда.

Женщина села, по-прежнему рыдая в голос. Одной рукой она смахнула слезы с мокрого лица, другой принялась шарить в траве, пока не нащупала ларчик.

– Что это такое?

– Говорю же вам, это сокровище. Все, нам пора. Спасибо, что пустили нас немного отдохнуть.

Женщина приподнялась, встала на колени и внезапно бросилась к Элис, цепляясь за ее ноги. Элис испуганно уставилась на нее и подняла Лиру повыше.

– Он не понимает… куда ему… разве мужчина может такое понять? Но ты…

– Нет, – отрезала Элис.

– Ты смотрелась в зеркало после того, как я украсила твои волосы?

– Да…

– И как, понравилось?

– Да. Но…

– Я могла бы сделать тебя красивой. Я могла бы дать тебе такое прекрасное лицо, что всякий мужчина, взглянув лишь однажды, станет твоим рабом! Мне хватит власти это сделать!

Элис закусила губу. Малкольм беспомощно смотрел на нее, не в силах вымолвить ни слова. Что-то и раньше подсказывало ему, что Элис недовольна своей внешностью. Но сейчас ему оставалось лишь наблюдать на ее лице сложную смену чувств, далеко не все из которых он мог бы выразить словами. Но вот, наконец, все прошло – и губы Элис изогнулись в ее обычной полупрезрительной усмешке.

– Вы врете, – сказала она. – Отпустите мои ноги.

Женщина повиновалась и снова заплакала, но уже не так, как раньше: Малкольм понял, что она рассталась с последней надеждой, и ему внезапно стало жаль ее от всей души.

Но что было делать?

Он пододвинул ларчик к ней поближе и молча пошел прочь. Элис двинулась следом, прижимая к груди тихо спящую Лиру.

Обернувшись напоследок, Малкольм увидел, что женщина сидит на траве и задумчиво вертит драгоценный ларчик в руках.

– Рано или поздно она его откроет – и что тогда? – прошептала Элис.

– Она его ни за что не откроет.

– Почему ты так думаешь?

– Потому что она – не механик.

Лодка оказалась цела и невредима, и Малкольм вздохнул с облегчением: он за нее беспокоился. Придержав борт, чтобы Элис могла забраться внутрь и усесться с Лирой на носу, он снова запихал рюкзак под скамью, а потом сел сам, взял весло и повел «Прекрасную дикарку» прочь от зачарованного острова.