Малкольм попытался шагнуть вперед, но пещера так и завертелась у него перед глазами. Он оступился, выпрямился, все-таки упал и его едва не вырвало.

– Тебя ударили по голове, – хрипло прошептала Аста. – Встать ты пока не можешь. Лежи тихо и не дергайся.

Однако страх и гнев были так сильны, что он все же попытался с грехом пополам подняться на ноги.

Перед ним стоял Эндрю. Он нервно улыбался, но на лице у него было написано самодовольство праведника. Он вскинул руки, защищаясь, но Малкольм оттолкнул их и ударил его прямо в лицо, да так, что тот упал на пол, завывая:

– Тетя! Тетя!

– Что ты наделал?! – воскликнула та, вот только Малкольм не знал, к нему она обращается или к Эндрю.

Возможно, она и сама не знала.

Малкольм пнул мальчишку и тот откатился, свернувшись, словно мокрица.

– Кто были эти люди? – закричал он. – Куда они отправились?

– Не твое собачье… ой-ой-ой! – завопил Эндрю, когда Малкольм пнул его снова.

До Дорис Уичер, наконец, дошло, что происходит, и она поспешила оттащить Малкольма.

– Кто они такие? – взревел Малкольм, отбиваясь сразу и от ее толстых рук, и от запаха перегара. – Куда они повезли Лиру?

Эндрю откатился подальше и теперь пытался встать, одновременно соображая, как извлечь побольше выгоды из нанесенного ему ущерба: он страдальчески кривился, пошатывался и осторожно ощупывал лицо.

– Ты мне челюсть сломал!

Малкольм наступил Дорис на ногу. Рядом с Эндрю возникла Элис; она молотила руками и царапалась, а потом развернулась и накинулась на его тетю, повиснув на ее трясущихся руках, тщетно пытавшихся удержать Малкольма. Тот, наконец, вырвался и прижал Эндрю к каменной стене пещеры. Деймон-мышка Эндрю верещал и вопил, спрятавшись за ногами своего человека.

– Нет! Не бей меня!

– Тогда говори, кто это был!

– ДСК!

– Врешь! Не та форма! Кто это был?!

– Да не знаю я! Я думал, они из ДСК…

– Куда ты ходил, чтобы их найти?

Другие взрослые уже собрались вокруг них и смотрели на происходящее, подбадривая кто одну сторону, а кто другую. Некоторые еще спали, когда за Лирой пришли, и теперь требовали объяснений, а Джордж Боутрайт так и лежал без чувств. Одри стояла подле него на коленях и испуганно звала по имени. В пещере царили шум и гам.

Эндрю всхлипывал. Малкольм с отвращением отвернулся от него, пошатнулся и упал на колени, но Аста в образе кошки прыгнула на деймона-мышонка и прижала его к земле. Ее деймон Бен, ощетинившись, рычал на мальчика со всей бульдожьей свирепостью.

Элис потянула Малкольма за руку и заставила встать, так что ему пришлось на мгновение отвернуться от деймона.

– Послушай, что говорит этот человек, – велела она.

Человек был низенький, жилистый и темноволосый; рядом стоял его деймон-лисица.

– Мне случалось раньше видеть такую форму, – сказал он. – И это не ДСК. Они называются Стражи Святого Духа… или что-то вроде того. Охраняют церкви, семинарии, монастыри, школы и все такое. Явились они, возможно, из Уоллингфордского аббатства.

– Из аббатства? – спросил Малкольм. – А кто там живет – монахи или монахини?

– Монахини, – ответила какая-то женщина. Малкольм не разглядел ее лица. – Сестры Святого Послушания.

– А ты откуда знаешь? – спросил ее мужчина.

– Я на них раньше работала, – объяснила та, выходя из тени в пятно серого света у входа в пещеру. – На сестер. Убирала у них и смотрела за курами да козами.

– Где они? Где это место? – быстро спросил Малкольм.

– Ниже по реке, в Уоллингфорде, – отвечала она. – Вы его не пропустите. Большие такие белые каменные здания.

– И кто они, эти сестры? Чем занимаются? – требовательно спросила Элис.

Она была бледна, и глаза ее опасно сверкали.

– Молятся. Учат. За детьми присматривают. Не знаю… Злые они там.

– Злые? – встрепенулся Малкольм. – Как? Почему?

– Ну, суровые. Очень суровые и жестокие. Это было совсем не по мне, вот я и ушла, – объяснила женщина.

– Я видел, как эта стража поймала сбежавшего мальчишку, – сказал мужчина. – Они били его прямо где взяли, на улице, пока он не упал замертво. Пытаться им помешать бесполезно, у них есть на это право.

– Значит, вот что ты сделал? – Малкольм повернулся к Эндрю. – Пошел и донес на нас и на малышку?

Эндрю захныкал и вытер рукавом нос.

– Скажи им, мальчик, нечего нюни распускать, – сказала его тетя.

– Не хочу, чтобы он меня снова бил, – проворчал тот.

– Да не стану я тебя бить. Просто скажи, что ты сделал.

– Я в Лиге. Я должен был поступить как надо.

– Оставь Лигу в покое. Что ты сделал?

– Это неправильно, что вы смотрели за ребенком, который не ваш. Вы ее наверняка украли или что-то типа того. Вот я и сказал Службе защиты детства. Они приходили к нам в школу и объясняли, почему правильно им про такое говорить. А про Стражу Святого Духа я знать ничего не знаю, даже не слышал о них. Это была Служба защиты детства.

– И где они находятся?

– В монастыре.

– А монастырь разве не затопило, как и все остальное?

– Нет, потому что он на холме.

– Кто там у них всем заправляет?

– Мать-настоятельница.

– Значит это ей ты нас заложил, так?

– Эти люди из Защиты детства отвели меня к ней. И все равно я правильно поступил! – сказал Эндрю дрожащим голосом и приготовился снова завыть.

Тетя двинула ему в ухо, он подавился воем, закашлялся и заныл.

– Что сказала мать-настоятельница? – спросил Малкольм.

– Она хотела знать, что это за ребенок, и где мы стоим, и все такое. Ну, я и сказал все, что знал. Я должен был!

– А потом что?

– Мы с ней помолились, потом она разрешила мне немного поспать на настоящей кровати, а потом я привел их сюда.

Теперь, когда почти все взгляды в пещере были устремлены на него, враждебные и полные презрения, Эндрю съежился, упал на пол и свернулся клубком. Из клубка доносились всхлипы.

Джордж Боутрайт все еще лежал без сознания, а Одри была насмерть перепугана. Она стояла рядом с ним на коленях, гладила по голове, растирала руки, звала по имени и беспомощно озиралась по сторонам.

Элис подошла и присела рядом – поглядеть нельзя ли чем помочь. Малкольм продолжил допрос.

– Где этот монастырь? Как далеко отсюда?

– Да не знаю я…

– Ты ходил туда пешком или плавал на лодке?

– Нету у меня лодки…

– Не так уж далеко, – вмешалась женщина, которая у них работала. – Самое высокое место тут, в округе. Никак не пропустите.

– У них там много детей? – спросил ее Малкольм.

– Да, самого разного возраста. От грудных младенцев и лет до шестнадцати.

– И что они с ними делают? Учат? Или работать заставляют?

– Ну да, учат… Готовят к жизни в услужении вроде как.

– И мальчиков, и девочек?

– Ага, и мальчиков, и девочек. Но тех, кто старше десяти лет, они держат порознь.

– А малышей держат отдельно от остальных?

– Да, там есть детская для самых маленьких.

– Сколько у них малышей?

– Господи, да откуда мне знать… В мое время их было пятнадцать или шестнадцать…

– Они все, что ли, сироты?

– Нет. Бывает, если с ребенком плохо обращаются, они забирают его к себе. И до шестнадцати лет никого не выпускают. Родителей никто из них больше не видит.

– И сколько у них всего детей?

– Ну, может, сотня…

– И что, никто не пытается бежать?

– Бывает, пытаются, но их всегда ловят, и больше никто не смеет, во второй-то раз…

– Значит, эти монахини такие жестокие?

– Ты не поверишь, какие. Просто не поверишь…

– Эй ты! – Малкольм ткнул пальцем в Эндрю. – Ты уже доносил на других детей, чтобы их туда забрали?

– Не скажу, – пробурчал тот.

– Говори правду, мелкий поганец! – прикрикнула на него тетя.

– Не было такого!

– Никогда? – уточнил Малкольм.

– Не твое собачье де…

Тут он заработал новый шлепок от тети.

– Ну, ладно, может и доносил! – завизжал он.

– Вот же подлый гаденыш! – в сердцах сказала она.

– К кому ты ходил, когда хотел на кого-нибудь донести? – спросил Малкольм, изо всех сил пытаясь сосредоточиться. Голова у него раскалывалась, волны тошноты накатывали и спадали. – Куда ты вчера ходил? С кем ты говорил?

– К брату Питеру. Но я не должен об этом рассказывать.

– Мне плевать, что ты должен, а что нет. Кто такой брат Питер и где ты его нашел?

– Он директор Службы защиты детства по Уоллингфорду. У них там контора в монастыре.

– И он тебя принял, потому что ты и раньше у него бывал?

Эндрю закрыл лицо руками и завыл.

Позади послышались голоса, в них звучало волнение и облегчение. Малкольм обернулся посмотреть, но на него накатила такая тошнота и дикая боль, словно его опять ударили по голове. Он замер, понимая, что малейшее движение головой – и его вывернет наизнанку.

Элис уже была рядом и держала под руку.

– Обопрись на меня, – сказала она. – И пойдем.

Малкольм подчинился, пробормотав:

– Лира…

– Мы знаем, где она, и оттуда она никуда не денется. Тебе пока нельзя двигаться, а не то станет совсем плохо. Вот, садись сюда.

Элис говорила так спокойно и мягко, что Малкольм от удивления позволил себя отвести и не стал сопротивлялся, когда она стала заботиться о нем.

– Мистер Боутрайт пришел в себя, – продолжала Элис. – Он тоже схлопотал по голове, как ты, только хуже. Одри думала, он уже концы отдал, ан нет. А теперь лежи спокойно.

– Вот так, – произнес женский голос. – Дай-ка ему выпить вот этого.

– Спасибо, – ответила Элис. – Так, Мал, садись потихоньку и пей. Только осторожно, оно горячее.

Мал! Она еще никогда его так не называла. И вообще никто. Да он никому бы и не позволил так себя звать – разве что ей. Питье было обжигающее, так что он сумел сделать только маленький глоток. На вкус оно было как лимон – мама иногда давала его от простуды… но тут было что-то еще.

– Я туда имбиря положила, – сказала женщина. – Помогает, когда тебя мутит. К тому же, утоляет боль.

– Спасибо, – едва шевеля губами пробормотал он.

Даже странно, что еще минуту назад у него были силы допрашивать Эндрю.

Он отпил еще немножко и провалился в сон.

Когда Малкольм проснулся, кругом стояла кромешная тьма. Ему было тепло – сверху его накрыли чем-то тяжелым, с отчетливым запахом псины. Он попробовал пошевелиться, и голова, что удивительно, его за это не покарала. Так что он пошевелился еще и даже сумел сесть.

– Мал? – тут же за спиной у него послышался голос Элис. – Ты там как? В порядке?

– Да, кажется.

– Сиди тут. Я принесу тебе хлеба с сыром.

Элис встала – оказалось, что до сих пор она лежала рядом с ним. Все удивительнее и удивительнее. Малкольм лег обратно и стал медленно просыпаться, а вместе с ним просыпались и воспоминания о вчерашнем дне… и ночи. Тут в голове у него вспыхнуло: он вспомнил, что случилось с Лирой, и сел рывком, словно его подбросило.

Элис протягивала ему что-то…

– Вот, бери, – она сунула ему в руку ломоть хлеба. – Он черствый, зато не плесневелый. Яичницу хочешь? Я пожарю, если ты сможешь съесть.

– Нет, Элис, спасибо. Слушай, мы правда… – простонал он и умолк, не в силах продолжать.

– …Боннвиля? – прошептала она. – Ага, правда. Только лучше молчи об этом. Ничего не говори, с ним покончено.

Малкольм попробовал откусить от ломтя, но тот оказался такой черствый, что зубы опешили, столкнувшись со столь серьезной задачей. Не говоря уже о голове, которая опять заболела. Тем не менее, он не сдался. Рядом снова возникла Элис с кружкой чего-то крепкого и соленого.

– А это что такое?

– Какой-то бульонный кубик… Не знаю. Пей давай, тебе полегчает.

– Спасибо, – он сделал маленький глоток. – А давно уже ночь?

– Нет. Стемнело не так уж давно. Там, снаружи, люди – браконьерствуют или что-то вроде того.

– А Эндрю где?

– Тетка смотрит за ним. Он больше не убежит.

– Нам надо… – Малкольм попробовал проглотить кусок хлеба, но передумал и пожевал еще перед новой попыткой. – Надо выручать Лиру, – закончил он хрипло.

– Да. Я все время об этом думаю.

– Для начала надо посмотреть на этот их монастырь.

– И разузнать, что именно Эндрю им о нас рассказал, – подхватила она.

– Думаешь, он скажет нам правду?

– Я ее из него выбью.

– Ему верить нельзя. Он что угодно скажет, лишь бы его не били.

– А я все равно его вздую.

Малкольм прожевал еще кусок хлеба.

– Я хочу поговорить с той женщиной, что у них работала. Надо выяснить, где у них там что, – где детская, как туда пробраться и все остальное.

– Я пойду и приведу ее.

Элис вскочила на ноги и поспешила к огню, где обитатели пещеры сидели за выпивкой и разговорами, время от времени помешивая в большом горшке с едой.

Малкольм с трудом поднялся повыше и обнаружил, что головная боль утихла, зато опять дали о себе знать натруженные мышцы. Он откусил кусок сыра и постарался сосредоточиться на нем.

Вскоре вернулась Элис и привела ту женщину. Ее деймоном был хорек: он сидел у нее на плече и непрерывно шевелил челюстями.

– Это миссис Симкин, – представила Элис.

– Здравствуйте, миссис Симкин, – сказал Малкольм, пытаясь проглотить сыр (пришлось смягчить несговорчивый кусок глотком бульона из кубика). – Мы хотим разузнать все, что можно, про тот монастырь.

– Вы же не думаете забраться туда и спасти ее? – спросила она, садясь и все время поглаживая деймона, который, кажется, очень нервничал.

– Вообще-то да, – сказал Малкольм. – Нам придется. Это даже не обсуждается.

– Ничего не выйдет. У них там настоящая крепость. Вам ни за что туда не пробраться.

– Ну, посмотрим. А как оно там, внутри? Где они держат детей?

– Там есть детская, в ней малыши живут днем и ночью. Это на втором этаже, возле монашеских келий.

– Келий? Это камеры, что ли? – воскликнула Элис.

– Так у них спальни называются, – объяснил Малкольм. – А план вы можете нарисовать? – обратился он к женщине.

Миссис Симкин внезапно так смутилась, что Малкольм понял: она не умеет ни читать, ни писать. И как рисовать карту или план тоже понятия не имеет. Ему сделалось стыдно за свою просьбу, так что он поспешил продолжить:

– Сколько лестниц туда ведет?

– Одна спереди – большая, и еще другая, черная, – поменьше, для уборщиц и слуг вроде меня. Есть и еще одна, но я ее никогда не видела. Иногда у них бывают гости, в том числе и мужчины – и им негоже встречаться с монахинями… да и со слугами тоже, так что они ходят по своей собственной лестнице. Но она ведет только в гостевые комнаты, а они там отдельно от всего остального аббатства.

– Хорошо. А вот если вы поднимаетесь по лестнице для слуг, куда вы первым делом попадаете на втором этаже?

Деймон женщины что-то ей зашептал. Она послушала и сказала:

– Он мне вот что напомнил: на втором этаже есть лестничная площадка с дверью. И вот она ведет как раз в коридор, где у них детская.

– Что еще есть в том коридоре?

– Напротив детской – две двери в кельи. Там ночуют монахини, чья очередь присматривать за детьми.

– А сама детская как выглядит?

– Большая такая комната, с кроватями… ну, не знаю. Кроватей двадцать, наверное. И колыбельки.

– А совсем маленьких детей там много?

– Не всегда. Обычно одна-две кровати пустые стоят, на случай, если новеньких привезут.

– А сколько примерно лет этим детям?

– Меньше четырех, я думаю. Потом их переводят в основное здание. Детская в том крыле, где кухня. Кухня на первом этаже, а она прямо над ней.

– А что еще в том коридоре, где детская?

– Справа перед детской – две ванные. А, еще тем сушильный шкаф для одеял и всякого такого.

– А кельи, стало быть, слева?

– Да.

– Получается, что за детьми следят всего две монахини?

– Еще одна спит в детской.

Деймон снова что-то ей шепнул.

– Да, и не забудьте: они всегда очень рано встают, на службу.

– Я помню. Они и в Годстоу всегда так делали.

Даже если удастся проникнуть внутрь, времени, чтобы найти Лиру и скрыться с ней, будет не так уж много. И выдать их сможет что угодно – достаточно, чтобы хоть один ребенок в детской испугался незнакомцев и заплакал.

Малкольм расспросил миссис Симкин о расположении дверей и окон в кухне и вообще обо всем, что только мог придумать. И чем больше он слышал, тем труднее ему казалось все предприятие… и тем мрачнее он становился.

– Что ж, спасибо вам большое, – сказал он наконец. – Все это очень полезно.

Женщина кивнула и вернулась назад, к очагу.

– И что мы будем делать со всем этим? – тихо спросила Элис.

– Заберемся туда и спасем ее. Но представь, что там двадцать малышей и все спят! Как мы узнаем, кто из них она?

– Я ее узнаю. Лиру ни с кем не спутаешь.

– Когда она не спит – да. Пан узнает Асту и Бена тоже. Но если она будет спать… Мы же не можем перебудить их всех.

– Я не ошибусь. И ты вообще-то тоже.

– Ну, хорошо. Сколько сейчас времени? Начало ночи или уже конец?

– Я только знаю, что темно.

– Ну, тогда пошли.

– Ты себя уже нормально чувствуешь для такого?

– Да, мне уже гораздо лучше.

На самом деле у Малкольма еще все болело, и голова слегка кружилась, но сама мысль о том, чтобы прохлаждаться в пещере, пока Лиру держат под замком, была ему невыносима. Он медленно встал и двинулся к выходу, тихо, осторожно, без лишнего шума. Элис между тем собирала вещи и увязывала их в одеяло, как Боутрайт.

– То печенье, которое она так любит, – тихо сказал Малкольм Элис, очутившись снаружи. – Оно все еще в каноэ?

– Сюда мы его не приносили. Наверняка да.

– Надо будет дать ей одно, чтобы не кричала.

– Да, если…

– Следи, чтобы за нами Эндрю не пошел.

– Ты дорогу-то до каноэ помнишь?

– Если будем идти все время вниз, рано или поздно дойдем.

На это он, по крайней мере, надеялся. Даже если Джордж Боутрайт уже совсем пришел в себя (что было сомнительно), вряд ли стоило просить его проводить их до лодки. Он бы захотел знать, куда они собрались и что намерены делать, – и непременно стал бы отговаривать.

Малкольм выбросил эти мысли из головы. Похоже, у него появилась новая способность: теперь он мог по собственной воле прекратить думать о том, о чем думать не хотел. Шагая по озаренной луной тропинке, он то и дело отталкивал куда-то в сторону мысли о маме и папе и о том, как им, наверное, сейчас плохо: думают, куда он пропал, жив ли, как найдет дорогу домой посреди потопа… Под дубами царила тьма, так что неважно, какое у него сейчас лицо, все равно никто не видит… К тому же, он и с этим быстро справился – всего за несколько секунд.

– Вон уже и вода, – сказала Элис.

– Идем тише, – скомандовал он. – Тут могут и другие лодки шастать.

Они стояли неподвижно в древесной тени, глядя во все глаза и слушая во все уши.

Впереди простиралась водная ширь. Никаких посторонних звуков, только шелест волн о траву и кусты.

Малкольм попробовал вспомнить, где они бросили лодку, слева от тропинки или справа?

– А ты помнишь, где…

– Да вон же она, смотри, – ответила Элис.

Она показывала налево; Малкольм проследил за ее взглядом и действительно увидел лодку. Та стояла почти на виду, но при этом всего мгновение назад ее как будто там и не было. Луна светила так ярко, что под деревьями все тонуло в путанице теней.

– Ты видишь лучше меня.

С этими словами он вытащил лодку на траву, осмотрел от носа до кормы и развернул правильной стороной.

Он обращался с ней очень нежно, ощупывая каждый дюйм корпуса, проверяя, насколько прочны скобы для обручей, пересчитывая сами обручи, лежавшие на дне каноэ. Под конец он убедился, что тент аккуратно свернут и лежит, где надо, а корпус не поврежден, хотя гладкая цыганская краска местами оказалась поцарапана.

Малкольм столкнул «Дикарку» на воду, и снова неодушевленная вещь словно обрадовалась и ожила, встретившись с родной стихией. Он придерживал ее за планшир, пока Элис залезала внутрь, а потом передал девушке рюкзак, который забрал у мертвого Боннвиля.

– Черт, ну и тяжелый же он! – возмутилась она. – Что там внутри такое?

– Не было времени посмотреть. Как только спасем Лиру и найдем безопасное место для стоянки, откроем и поглядим. Готова?

– Да, давай.

Она накинула одеяло на свои худенькие плечи и заняла место назадсмотрящего; Малкольм взялся за весло. Луна только что глаза не слепила; река казалась сплошным листом стремительно скользящего стекла. Как хорошо было снова грести, несмотря на все ушибы и синяки! Малкольм уверенно вывел лодку на середину потока. О том, какую скорость они набрали, говорило только ощущение холодного ветра, овевавшего лицо, да случайная дрожь борта, когда какое-нибудь препятствие глубоко под водой поднимало легкую волну.

Тысяча опасений снедали его. Если они промахнутся мимо монастыря, им ни за что не выгрести назад против такого течения. А если не промахнутся и пристанут, а там окажется стража? Или просто не удастся проникнуть внутрь? Или вот еще… И так далее, без конца и края. В итоге он решительно отодвинул эти мысли с пути.

Каноэ летело вперед. Луна сияла все так же ярко. Элис следила за тем, что творилось сзади, слева и справа, и до самого горизонта: никаких других лодок и вообще ни единого признака жизни. Они почти все время молчали. После битвы с Боннвилем что-то серьезно изменилось между ними, и дело даже не в том, что Элис завела привычку звать его Мал. Стена враждебности рухнула и пропала. Теперь они были друзья. И сидеть в одной лодке стало на удивление легко.

Что-то блеснуло впереди, у самого горизонта, пока еще совсем далеко.

– Как думаешь, это свет вон там? – он указал рукой.

Она обернулась и посмотрела.

– Может и да. Но больше похоже просто на что-то белое, а сверху луна светит.

И тут оно пришло снова – блестящее кольцо, его личная аврора. Уже такая знакомая, что Малкольм почти обрадовался, хоть она и мешала разглядеть то, что находилось прямо за ней. А посреди чудесно сверкающего кольца разрасталось то, о чем сказала Элис: громадное белое здание, сияющее в лунном свете.

Они неслись так быстро, что картина вскоре обрела ясность. Элис оказалась абсолютно права: из воды, словно замок, поднималось огромное строение. Правда, на деле это был совсем не замок – вместо главной башни в самом сердце его вздымался шпиль часовни.

– Вот и он, монастырь! – сказал Малкольм.

– Чертова махина, – пробурчала Элис.

Лодку неудержимо несло прямо к нему; монастырь стоял слева от стремнины. Выстроенный из светлого камня, он сиял в яростных лучах луны снежно-белым светом: широко раскинувшаяся мешанина стен, крыш и контрфорсов, обнимающих со всех сторон стройный шпиль. Черные окна пронзали гладкие белые утесы, стекла отбрасывали яркие лунные зайчики. Монастырь был бел и черен, как переливы на блестящем кольце, которое уже плыло так близко от Малкольма, что не заслоняло ему вид. Ни единого окна на высоте человеческого роста, чтобы можно было залезть; никаких дверей или лестниц. Одни лишь взлетающие вертикально вверх гладкие полотнища белого камня. Все, что нарушало эту гладкость, оставалось недосягаемым. Словно настоящая крепость, монастырь одним своим видом отвергал любую возможность проникнуть внутрь.

Малкольм удерживал каноэ, сопротивляясь неодолимому натиску потопа, и «Прекрасная дикарка» идеально слушалась хозяина: она почти танцевала на воде. Малкольм с любовью погладил планшир.

– Видишь хоть какой-нибудь вход? – тихо спросила Элис.

– Пока нет. Но мы все равно на собираемся входить в парадные двери.

– Ясное дело. Чертова громадина. Конца и краю ей не видать…

Малкольм развернул каноэ, чтобы обойти здание и поглядеть, как далеко оно простирается. Стоило им оставить позади луну и нырнуть в глубокую тень высоких стен, как по спине пробежал холодок, хоть Малкольм и до того успел порядком продрогнуть, а луна не давала никакого тепла.

Они сошли с главного течения, и теперь можно было подвести лодку поближе и как следует рассмотреть стену – вдруг где-нибудь отыщется ход внутрь. Впрочем, пока что сама надежда на это казалась абсурдной.

– А там что такое? – сказала внезапно Элис.

– Что?

– Слушай!

Малкольм замер и вскоре услышал тихий равномерный плеск у подножия стены чуть впереди. Там было что-то вроде широкого каменного контрфорса, поднимавшегося на всю высоту стены и завершавшегося пучком дымовых труб, на которые ярко светила луна. Должна же у них где-то быть кухня – уж не здесь ли? Тут Малкольм увидел, что там плещется: квадратный проем у самого низа стены, защищенный неплотно прилегающей железной решеткой, выпускал струю воды, которая дугой падала в реку.

– Уборные, – догадалась Элис.

– Нет, это вряд ли. Гляди, вода чистая и не пахнет. Это какой-то слив или вроде того.

Он медленно и тихо догреб до угла. Они все еще скрывались в тени, но все, что движется, привлекает внимание, а тут не было ни кустов, ни тростника, чтобы спрятаться: один только голый камень и такая же голая гладь воды. Заметить их, если что, будет совсем нетрудно. С бесконечной осторожностью он подал каноэ вперед, обогнул угол и посмотрел вдоль фасада. Элис, вцепившись обеими руками в планшир, щурилась, вглядываясь в обманчивый лунный свет. Малкольм развернул лодку вбок, параллельно стене, чтобы та не сразу бросилась в глаза, если кому-то взбредет в голову посмотреть сверху.

Приблизительно на середине стены широкий лестничный пролет поднимался к портику с классическими колоннами, поддерживавшему треугольный фронтон… Что это там за фигура среди колоннады?

Элис чуть шею не вывернула, пытаясь разглядеть, что там.

– Там человек стоит… – прошептала она. – Два человека… И у них лодка.

У подножия лестницы была пришвартована моторная лодка, а выше действительно стояли двое. Вот они лениво вышли за линию колонн и остановились возле ступенек, болтая между собой. Оба курили; за плечами у них виднелись ружья.

С удвоенной осторожностью Малкольм увел каноэ обратно за угол, подальше от чужих глаз.

– Как их там назвал тот человек в пещере? – прошептал он. – Стража Святого Духа? Сторожат, стало быть, монастыри… Нет, с той стороны нам не войти.

Он снова посмотрел вверх, на трубы.

– Если у них кухня прямо за этой стеной, судя по трубам… помнишь, как в нашем монастыре? Ну, в Годстоу? Там у них есть такая старая комната, они ее еще судомойней называют…

– Я там никогда не была.

– Ну, она правда очень старая, с древней-предревней трубой. Вода туда идет из родника, а дальше попадает в каменный канал через весь пол, и в сток на другой стороне… и в реку. Сестра Фенелла еще воду из-под посуды прямо туда выливала…

– Думаешь, это такая же штука?

– Вполне может быть. Вода-то чистая.

– Ага, вот только там поперек трубы такая громадная железная решетка.

– Возьми весло и держи лодку рядом.

Когда Элис выровняла «Дикарку», Малкольм встал и схватился за решетку. Та мгновенно вылетела из петель и вместе со щебнем и замазкой с громким всплеском рухнула в воду между лодкой и стеной.

– Черт! – выругался он, не без труда восстанавливая равновесие.

– Нельзя туда лезть!

– Это еще почему?

– Во-первых, мы не выберемся обратно – тут лодку привязать негде. Кроме того представь, что там, наверху, где у них кухня, или судомойня, или что там еще, установлена вторая решетка? Да и вообще, мы промокнем и замерзнем.

– Я все равно попробую. Ты останешься здесь с каноэ. Держи его ровно, грейся и жди.

– Ты не… – она прикусила губу. – Мал, ты же утонешь.

– Если будет совсем трудно, я вернусь, и мы придумаем что-нибудь еще. Держись поближе к стене. Заведи лодку прямо под трубу. Я постараюсь вернуться как можно быстрее.

Присмотри за ней, «Прекрасная дикарка», подумал он, берясь за планшир.

Встав, он дотянулся до проема и покрепче ухватился за каменную закраину. Струя изнутри била не сильно, но непрерывно, и вода была очень холодная. Подтягиваясь, Малкольм успел промокнуть до нитки. Аста, превратившаяся в выдру, уже сидела внутри, в трубе, и, ухватив его зубами за рукав, тянула изо всех сил. Вскоре они оба, задыхаясь, рухнули внутрь трубы, стараясь держаться подальше от бегущего в ней ручейка.

– Поднимайся, – сказала она. – Тут достаточно высоко, чтобы ползти на четвереньках…

Коленки у него были уже все исцарапаны, ногти обломаны. Малкольм осторожно встал на колени и обнаружил, что высоты потолка действительно хватает. Аста превратилась в какого-то ночного зверька и залезла ему на спину, распахнув огромные глаза, вбирающие каждую искорку света.

Впрочем, скоро никакого света не осталось, так что пришлось ползти вверх в полной темноте. На Малкольма постепенно накатывал кромешный ужас. Весь этот вес камня над головой… Ему ужасно хотелось встать, поднять руки… чтобы кругом было гораздо больше места… Он уже почти запаниковал, когда Аста прошептала:

– Уже недалеко… правда! Я вижу свет из кухни… еще совсем немного.

– А вдруг…

– Никаких вдруг! Просто дыши глубже.

– Да я уже весь дрожу…

– А ты дрожи, но ползи. На кухне просто обязана быть плита, которая горит всю ночь, – уж в таком-то большом месте! Через минуту ты сможешь согреться. Просто выкини эти мысли из головы, как мы с тобой уже научились. Давай, ползи… вот так!

Руки и ноги у Малкольма онемели от холода, но не настолько, чтобы через онемение не пробивалась острая боль.

– Как мы спустим сюда Лиру?..

– Уж найдем какой-нибудь способ. Способ всегда есть, просто мы с тобой его пока не знаем. Не останавливайся.

Еще одну мучительную минуту спустя его глаза различили то, что первой углядела Аста: отблеск света на сырых стенках тоннеля.

– Ну, вот мы и на месте, – сказала Аста.

– Ага. Остается только надеяться, что там наверху не будет… – «…такой же решетки, как внизу», собирался сказать он.

Разумеется, она там была. Тем, кто работает на кухне, совсем не хочется лишаться предметов, упавших в сток.

Малкольм почти поддался отчаянию: железные прутья держались крепко и надежно отделяли его от слабо освещенной судомойни. Туда было никак не попасть. Он с трудом подавил всхлип.

– Ну-ка погоди, – сказала Аста.

Превратившись в крысу, она вскарабкалась поближе к решетке и внимательно ее обнюхала.

– Должны же они иногда чистить сток… Сюда как-то спускают щетки и прочие приспособления…

Малкольм постарался собраться с силами. Еще один всхлип – не только от ужаса, но и просто от холода – сотряс его.

– Да, наверняка ты права, – выдавил он. – Может…

Он еще раз ухватился за прутья, потряс и почувствовал, как они зашатались. Решетка определенно качалась вверх и вниз, хотя и совсем чуть-чуть.

– А вон там, наверху… там случайно не…

– Петля! Да!

– Так было и внизу.

Малкольм просунул руку сквозь решетку, пошарил вокруг и нашел – да, всего-навсего! – тяжелый железный штырь, лежащий поперек прутьев прямо над уровнем воды. Один его конец был глубоко вогнан в паз в каменной стенке. Штырь был хорошо смазан и легко выскочил из гнезда. Решетка откинулась наверх, и Малкольм задубевшими, дрожащими руками нащупал крюк, который не давал ей упасть обратно.

Еще через мгновение он выбрался в комнату, оказавшуюся, как он и предполагал, судомойней с раковинами для мытья посуды и полками для ее сушки. После тьмы тоннеля глаза радовались здешнему сумеречному свету, который позволял оглядеться вокруг. Через весь пол тянулась выложенная кирпичами канавка с водой, совсем как в Годстоу. И – о, чудо из чудес! – тут же была и плита, едва теплившаяся, но не потухшая, а над ней – целая полка полотенец, сохнущих после стирки.

Малкольм стащил свитер и рубашку, завернулся в огромное полотенце и съежился у самой плиты, раскачиваясь взад и вперед, пока холод медленно покидал его тело.

– Я теперь больше никогда не согреюсь, – проворчал он. – А с таким ознобом я не смогу тихо пробраться в детскую, чтобы найти Лиру. Ты вообще уверена, что мы сможем ее узнать? Малыши же все примерно на одно лицо?

– Я узнаю Пана, а он – меня.

– Ну, если ты так говоришь… Нельзя сидеть здесь слишком долго.

Он подумал об Элис: какой, должно быть, ужас – торчать там, снаружи, на воде, где совершенно негде спрятаться.

Он снова натянул рубашку и свитер – совершенно мокрые! – и задрожал крупной дрожью.

– Ну, тогда пошли, – сказала Аста и превратилась в кошку. – Ой, погоди! Вон тот ящик…

– Какой еще я… ага! Да, точно!

Ящик, о котором она говорила, был похож на те, где хранят яблоки. Он был достаточно велик, чтобы в него поместилась Лира. Если выстлать его полотенцами, можно будет стащить ее вниз по стоку, не намочив.

Малкольм взял с сушки несколько полотенец и положил в ящик – пусть будут наготове.

– Ну, вот теперь пошли, – сказал он.

Открыв дверь судомойни, они прислушались. Тишина.

Где-то наверху, вдалеке трижды прозвонил басовитый колокол. Малкольм на цыпочках двинулся по каменному коридору в направлении, как он надеялся, задней лестницы. По голой, беленной известкой стене тянулась цепочка тусклых антарных ламп; в обе стороны вели какие-то двери.

Колокол зазвонил снова – гораздо громче прежнего. Где-то запел хор, будто открылась дверь в часовню. Малкольм оглянулся: спрятаться было негде. Пение сделалось громче, а затем, к его ужасу, вереница монахинь с молитвенно сложенными ладонями и опущенными долу глазами показалась из-за угла и направилась прямиком к нему. Судя по всему, как и сестры в Годстоу, они то и дело вставали посреди ночи, чтобы петь и молиться.

Малкольм оказался в ловушке. Делать было нечего – только стоять, повесив голову, и дрожать.

Кто-то остановился прямо перед ним. Малкольм так низко опустил голову, что видел только обутые в сандалии ноги монахини и подол ее рясы.

– Кто ты такой, мальчик? И что ты здесь делаешь?

– Я намочил постель, мисс. То есть, сестра. А потом заблудился.

Малкольм постарался, чтобы его голос звучал как можно более жалобно – впрочем, это оказалось не слишком трудно. Он хлюпнул носом и вытер его рукавом. В следующее мгновение ему отвесили такую оплеуху, что его отшвырнуло к стене.

– Грязный гаденыш! Ступай наверх, в ванную, и вымойся. Потом возьмешь клеенку и чистое одеяло из сушильного шкафа и вернешься в постель. Утром обсудим твое наказание.

– Простите, сестра…

– Хватит ныть! Делай, что сказано, и смотри не шуми.

– Я не знаю, где ванная…

– Все ты знаешь. Вверх по черной лестнице и дальше по коридору. И чтоб я тебя не слышала!

– Да, сестра…

Он потащился в указанном направлении, стараясь выглядеть кающимся грешником.

– Хорошо! Хорошо! – прошептала Аста, сидя у него на плече.

Она поборола естественное желание превратиться во что-нибудь злобное и кусачее, и осталась зарянкой.

– Тебе хорошо говорить, не тебе же подзатыльник отвесили, – проворчал Малкольм. – Хотя клеенка нам точно пригодится – для ящика.

– И одеяла.

Лестницу он нашел без труда. Как и все остальное здесь, ее освещала слабая антарная лампочка. Интересно, откуда они тут берут энергию?

– При потопе она, по идее, первой должна была отключиться…

– Наверняка у них тут где-нибудь генератор.

Они говорили тихо-тихо. Наверху лестницы унылый коридор убегал вперед; пол устилали грубые циновки из кокосового волокна. Света тут было еще меньше. Припомнив, что говорила та женщина в пещере, Малкольм стал считать двери: те, что слева, вели в кельи монахинь, а справа – две двери в ванные, и последняя – в детскую.

– А где же сушильный шкаф? – прошептал он.

– Вон он, между ванными.

Малкольм открыл дверцу, и навстречу ему хлынул затхлый горячий воздух. Над канистрой с горячей водой поднимались полки тонких сложенных одеял.

– Вон клеенки, – подсказала Аста.

Свернутые в рулоны, они лежали на самом верху. Малкольм стащил вниз одну и прихватил пару одеял.

– Больше я не унесу, тем более с Лирой. И так тяжело.

Он закрыл шкаф и прислушался, стоя под дверью детской. Аста превратилась в мышку. Из-за двери доносился негромкий храп – видимо, дежурившей монахини, – а еще посапывание и одинокое хныканье. И больше ничего.

– Ждать больше нельзя, – пробормотал Малкольм.

Он повернул ручку, стараясь действовать как можно тише, но даже тот слабый скрип, который она издала, прозвучал у него в ушах, как грохот палки по пустому ведру. Но делать нечего… он проскользнул внутрь, закрыл за собой дверь и замер, оглядываясь.

Длинную комнату освещали тусклые антарные лампочки – по одной в каждом конце. Ряд колыбелек вдоль одной стены, ряд маленьких кроваток – вдоль другой. Взрослая кровать стояла у ближней стены; на ней, как он и предполагал, спала монахиня и негромко похрапывала.

Пол был покрыт невнятно-коричневым линолеумом, стены были совсем голые. Малкольму вспомнилась хорошенькая детская, которую устроили для Лиры монахини в Годстоу, и кулаки у него сжались сами собой.

– Сосредоточься, – напомнила Аста. – Она в одной из этих колыбелек.

Столько всего могло в любой момент пойти не так, что Малкольму стоило большого труда прогнать все эти мысли разом. Он прокрался к первой колыбельке и заглянул в нее. Аста в облике какой-то ночной птицы села на краешек и наклонилась внутрь.

Крупный, толстый младенец с черными волосами… Они покачали головой: нет.

Следующий оказался чересчур мал.

Следующий – со слишком круглой головой.

Дальше – слишком светловолосый.

Еще дальше – слишком большой.

Дальше… Но тут монахиня у себя в кровати простонала и что-то забормотала во сне. Малкольм встал как вкопанный и затаил дыхание. Через мгновение женщина тяжело вздохнула и снова замолчала.

– Скорее! – прошептала Аста.

Следующее дитя оказалось подходящего размера и цвета волос, но это была не Лира. Малкольм даже удивился – увидеть разницу оказалось совсем не трудно.

Они перешли к соседней колыбельке, и тут дверная ручка повернулась.

Малкольм, не успев даже подумать, метнулся к ближайшей кровати у противоположной стены и закатился под нее, сжимая в руках клеенку и одеяла.

Два голоса говорили на том конце комнаты, тихо и уверенно, и один из них точно был мужской.

Малкольм и так уже продрог, но тут его начала бить крупная дрожь. «Помоги мне перестать дрожать!» – подумал он, и Аста тут же превратилась в хорька и обвилась вокруг его шеи.

Неторопливые шаги направились к ним. Голоса продолжали журчать.

– Вы уверены? – спрашивала женщина.

– Насколько вообще можно быть уверенным. Этот ребенок – дочь лорда Азриэла.

– Но как же тогда она оказалась в пещере в лесу, среди воров и браконьеров? Не понимаю…

– Этого мы не знаем, сестра. И, боюсь, не узнаем никогда. Пока мы соберемся выслать кого-нибудь, чтобы допросить их, они успеют оттуда убраться. Должен вам сказать, это было…

– Говорите тише, отец.

Оба голоса звучали несколько раздраженно.

– И которая же из них она? – спросил священник.

Малкольм осторожно выглянул из-под кровати и увидел, что монахиня подвела его к шестой колыбельке, если считать с противоположного конца комнаты.

Некоторое время священник молча смотрел на ребенка.

– Утром я заберу ее с собой, – сказал он, наконец.

– Простите, отец Иосиф, но не заберете. Ее поручили нашим заботам, тут она и останется. Таковы правила нашего ордена.

– Мои полномочия выше ваших правил, сестра. И я всегда думал, что уж кому-кому, а Сестрам Святого Послушания надлежит одно: повиноваться. Утром я заберу этого ребенка с собой. На этом наш разговор окончен.

Он решительно развернулся, проследовал в конец комнаты и вышел за дверь. Кто-то из спящих детей захныкал и забормотал во сне. Монахиня у себя в кровати мягко всхрапнула и перевернулась на другой бок.

Та, что пришла со священником, еще несколько секунд постояла у колыбельки Лиры, а потом медленно двинулась к двери. Малкольм со своего места видел пол во всей комнате. Вот сандалии под длинным подолом облачения остановились и повернулись: сестра оглянулась. «Уж не увидела ли она меня, пока стояла там? – думал Малкольм. – И если да, то что она теперь будет делать?»

Наконец, хлопнула дверь.

Малкольм подумал об Элис, которая терпеливо ждала их снаружи и понятия не имела, что с ними происходит. Какое счастье, что она есть у них с Лирой – человек, на которого можно положиться!

Сколько еще он тут пролежит? Не слишком-то долго: у него уже все тело болело от холода.

Медленно и очень осторожно он выбрался из-под кровати. Аста, превратившаяся в кошку, навострила уши и внимательно огляделась. Когда Малкольм выпрямился, она превратилась в птичку-королька и вспорхнула ему на плечо.

– Монахиня уже ушла дальше по коридору, – шепнула она ему на ухо. – Скорее!

Малкольм, дрожа с головы до ног, прокрался к колыбельке, и уже хотел взять младенца на руки, когда Аста прошептала:

– Стоп!

Он отшатнулся и начал озираться.

– Нет! Посмотри на нее!

У спящего ребенка были густые темные локоны.

– Это не Лира, – сказал Малкольм, хоть это и так было ясно. – Но она сказала…

– Скорее посмотри в других колыбельках!

Он кинулся к соседним: та, что справа, оказалась пуста, а вот в левой…

– Это она?

Малкольм так растерялся, что никак не мог собраться с мыслями. Этот ребенок выглядел, как Лира… Но та монахиня говорила с такой уверенностью, указывая на другого…

Аста неслышно спорхнула на подушку и наклонилась, чтобы рассмотреть крошечного деймона, который спал у шейки младенца. Она мягко подтолкнула его клювом. Девочка завозилась и вздохнула.

– Это он? – уже более настойчиво спросил Малкольм.

– Да, это Пан. Но тут что-то… не знаю… тут что-то не так.

Она приподняла голову крошечного деймона-хорька, потом отпустила, и та безвольно упала обратно, на подушку.

– Они должны были от этого проснуться, – с сомнением сказал Малкольм.

– Их опоили. Я чувствую запах чего-то сладкого у нее на губах.

Ну, зато нам будет проще, подумал Малкольм.

– Ты совершенно уверена, что это она?

– Сам посмотри.

Света было мало. Малкольм наклонился как можно ближе и вгляделся в личико ребенка. Да, вне всяких сомнений, это была его любимая Лира.

– Это она! Точно она. Идем скорее!

Он расстелил на полу принесенные одеяла, склонился над колыбелькой, поднял девочку и удивился ее неподвижности. Она не пошевелилась, не залепетала, а просто повисла у него на руках, мягкая, объятая крепким сном.

Малкольм положил ее на одеяла, завернул их со всех сторон. Аста, превратившись в барсука, осторожно взяла Пана в зубы, и они неслышно пошли к выходу между рядом колыбелек и рядом кроваток, мимо спящей монахини и дальше, к двери.

Снаружи все было тихо. Ни секунды не медля, Малкольм шагнул наружу, прикрыл за собой дверь и на цыпочках двинулся к лестнице. Аста следовала за ним по пятам.

Не успели они шагнуть на первую ступеньку, как ударил башенный колокол. Малкольм от неожиданности так вздрогнул, что чуть не выронил свой неуклюжий сверток. К счастью, это просто часы отбили время. Больше ничего не произошло.

Они спустились по лестнице вниз, прошли в кухню и дальше, в судомойню. Деревянный ящик стоял на месте.

Малкольм положил Лиру на стол, выстлал ящик клеенкой и положил сверху одеяла, а в них – ребенка. Аста опустила обмякшего деймона на его законное место у шеи Лиры.

– Готова? – сказал Малкольм.

– Я полезу первой, – ответила Аста.

Малкольм так дрожал, что боялся не удержать ящик, однако ему удалось забраться в сток, спиной к выходу и затащить за собой ящик. Оказавшись внутри, он протянул руку и снял решетку с крюка. Та упала с громким лязгом. Надо было оставить так, подумал Малкольм, но что уж теперь поделаешь…

Он заскользил обратно по тоннелю, постанывая от леденящего холода, стукаясь головой о свод, обдирая ноги, поскальзываясь, то и дело падая лицом вниз, но все равно упорно пробираясь дальше, во тьму.

– Вот! Уже почти пришли! – сказала наконец Аста.

На сырых стенах снова замерцал слабый свет. Пахнуло свежим воздухом, заплескала о камень вода.

– Осторожнее… не так быстро…

– Она там?

– Конечно, там… Элис! Элис, подплыви поближе!

– А побыстрее никак нельзя было? – донеслось откуда-то снизу ворчание. – Так… давай мне ногу… вот так… теперь другую!

Он нащупал край, почувствовал качку каноэ внизу, и буквально свалился в него. Непонятно только, что делать с ящиком? От усталости, страха и холода он почти ничего не соображал.

– Я его держу, не торопись, – спокойно сказала рядом Элис. – Вынимай осторожно и медленно. Мы никуда не спешим. Держишь? Так, теперь поворачивайся вот сюда… приняла! Держу! И она что, вот так и спала всю дорогу? Вот ведь ленивая маленькая корова! Иди сюда, моя лапочка, иди к Элис. Мал, сейчас же сядь и закутайся в одеяла. Ради бога, сиди и грейся. И съешь-ка вот это… я еще в пещере запасла. Если в животе что-нибудь будет, быстрее согреешься.

Она сунула краюху хлеба с застывшим жиром со сковороды ему в руку, и Малкольм сразу же вцепился в нее.

– Дай мне весло, – пробормотал он, откусил еще кусок и, закутавшись в одеяло, с веслом в руке, оттолкнулся от стены белеющего в темноте аббатства и снова вывел верное каноэ на стремнину.