Среди потопа новостей, последовавшего за водным, – новостей о рушащихся зданиях, отважных спасательных операциях, об утопших и пропавших – весть о том, что некая религиозная община в пригороде Оксфорда скорбит о гибели нескольких монахинь и обрушении средневековой надвратной башни, прошла почти незамеченной. Многие другие селения и сообщества пострадали куда сильнее. Выудить из этого бесконечного информационного паводка какие-то достоверные факты оказалось нелегко как для Дисциплинарного Суда Консистории, так и для «Оукли-стрит». Впрочем, у последних благодаря доктору Ханне Релф имелось некоторое преимущество, так что искать мальчика, девочку и младенца на каноэ они начали раньше конкурентов.

Зато ДСК мог похвастаться лучшим оснащением. В распоряжении «Оукли-стрит» было всего три судна: лодка, которую Бад Шлезингер арендовал в Тилбери, и две цыганских – одна для лорда Наджента, другая для Пападимитриу. А у ДСК – целых семь, и среди них – четыре быстроходных, моторных. С третьей стороны, в лице цыган «Оукли-стрит» заполучила в высшей степени сведущих и опытных проводников по всем водным путям в округе. ДСК мало на что могли положиться, кроме разве что страха, который они вызывали у местного населения и который вынуждал людей отвечать на вопросы, хотелось им того или нет.

Итак, обе стороны пустились на поиски «Прекрасной дикарки», ее команды и пассажиров: «Оукли-стрит» – из Оксфорда, а ДСК – из разных точек, расположенных ниже по течению.

Погода, увы, отказывалась сотрудничать: потоп сметал все на своем пути, и в умах царило смятение. Вскоре лорд Наджент обнаружил, что начинает сомневаться в естественном происхождении стихийного бедствия. Ему и его спутникам-цыганам в душу закралось подозрение, что у наводнения есть иной источник, кроме погоды. Слишком уж удивительные иллюзии сопутствовали паводку, и слишком уж необычно вела себя вода. В какой-то момент вся земля пропала из виду, – впору было подумать, что их вынесло в открытый океан. В другой раз лорд Наджент готов был поклясться, что видит некую тварь, обликом подобную крокодилу и по меньшей мере с лодку длиной; она тайно следовала за ними, не поднимаясь на поверхность. А однажды ночью под водой внезапно вспыхнули таинственные огни, и до пассажиров донеслись звуки оркестра, наигрывающего музыку, какой ни один из них в жизни не слыхивал.

Вскоре лорд Наджент мельком услышал от цыган некую фразу, описывающую все эти явления, – но смысл ее остался ему непонятен. Они называли потоп вкупе со всеми его чудесами частью тайной страны. Он спросил, что они имеют в виду, но цыгане ничего не ответили.

Так или иначе, поиски шли своим чередом, но «Прекрасная дикарка» успешно от всех ускользала.

Наводнение тем временем продолжалось. Воды потопа катились величественно, словно исполинская река, вроде Амазонки или Нила (Малкольм читал о них в книге). Невообразимая масса воды беспрепятственно текла вперед – ни тебе коряг, ни камней, ни отмелей. Ни бури, ни даже легкого ветерка – ничто не нарушало зеркальной гладкости потока.

Солнце зашло и уступило место луне. Малкольм и Элис плыли молча; Лира крепко спала. Малкольм думал, что и Элис тоже уснула, пока с другого конца лодки внезапно не раздался вопрос:

– Ты там голодный?

– Нет.

– Вот и я тоже. Думала, мы о-го-го как проголодаемся. Давно ведь ничего не ели.

– Лира, между прочим, тоже.

– Эльфийское молоко, – напомнила она. – Интересно, что оно с ней сделает… Наверное, станет немного фэйри.

– Мы тоже ели их еду.

– Яйца. Да, было дело.

Они плыли вперед по пронизанной лунным светом воде, словно обоим снился один и тот же сон.

– Мал.

– Что?

– Откуда ты узнал, как ее обдурить? Я думала, ни за что не получится, но как только она смекнула, что перепутала имена…

– Я вспомнил Румпельштильцхена и подумал, что имена для фэйри – дело важное, так что попробовать стоит. Но если бы ты сама первой не назвала ей не настоящие имена, то действительно ничего бы не вышло.

Прошла еще минута в молчании. Потом Малкольм спросил:

– Элис, мы с тобой убийцы?

Она некоторое время думала, потом сказала:

– Он, может, еще и не умер. Тут наверняка не узнаешь. Убивать его мы не хотели, не было у нас такого умысла. Мы просто защищали Лиру, правда?

– Вот и я стараюсь думать так же. Ладно, пусть мы не убийцы, но воры – уж точно.

– Это из-за рюкзака-то? Никакого смысла не было бросать его там. Кто-нибудь все равно бы его забрал. И потом, если бы не та коробка… Мал, это было гениально. Мне бы такое даже в голову не пришло. Ты нас всех спас. И Лиру вытащил из того большого белого монастыря…

– Мне все равно скверно.

– Из-за Боннвиля?

– Ну да.

– Ну, еще бы… Остается только…

– А тебе от этого не плохо?

– Плохо. Но тогда я вспоминаю, что он сделал с сестрой Катариной. И… Я ведь тебе не говорила, что он мне сказал?

– Когда это?

– Ну, в тот первый вечер, когда я его встретила. В Иерихоне.

– Нет…

– И что он сделал тоже…

– А что он сделал?

– Он сначала купил мне рыбы с картошкой, а потом и говорит, пойдем, мол, с тобой прогуляемся в лугах. А я и подумала: ну, а что, он вроде такой милый…

– Это же уже ночь была, нет? Зачем ему понадобилось ночью гулять в лугах?

– Ну, он… он хотел…

Малкольм вдруг почувствовал себя очень глупым.

– А, ну да, – сказал он. – Я… прости. Да.

– Не бери в голову. Не так уж много мальчиков этого от меня хотело. Вроде как я их сама отпугиваю. Но он был настоящий взрослый мужчина, и я не устояла. Мы двинули по Уолтон-уэлл-роуд и через мост, и там он меня поцеловал и говорит, мол, ты красивая. Вот и все. И я почувствовала… столько всего, о чем и сказать не могу, Мал.

Что-то блеснуло у нее на щеке. К своему бесконечному удивлению, Малкольм понял, что из глаз Элис бегут слезы. Когда она снова заговорила, голос ее немного дрожал.

– Но я всегда думала, что если это когда-нибудь случится… ну, то есть если это когда-нибудь случится со мной, то деймон другого человека будет… хорошо обращаться с моим. Так всегда рассказывают. Так люди говорят. Но Бен, он…

Ее деймон – сейчас в облике грейхаунда – ткнулся головой ей в руку. Она потрепала его по ушам. Малкольм слушал и молчал.

– Эта его проклятая гиена… – продолжала она, всхлипывая, – эта чертова тварь… это было ужасно… невозможно, так не бывает. Уж она-то милой не была. Он – был. Боннвиль был, он хотел и дальше меня целовать… но я не могла, только не когда она рычит и кусается и… и ссыт. Она делала это так, будто это ее оружие…

– Я видел, как она это делает, – вставил Малкольм.

– Мне пришлось сказать ему «нет, я не могу, не надо больше»… И тогда он просто захохотал и оттолкнул меня. А ведь это могло… Я думала, это будет лучшее, что со мной… А получила только презрение и ненависть. Меня просто разрывало, Мал, ведь сначала он был такой милый, такой ласковый… Он дважды сказал, какая я красивая. Никто никогда мне такого не говорил, и я думала, что уже и не скажет.

Она вытащила из кармана рваный платок и вытерла глаза.

– А когда эта женщина-фэйри украсила мои волосы цветами и показала в зеркале, что получилось, я подумала… Ну, ведь может быть. Я просто подумала.

– Ты правда симпатичная, – сказал Малкольм. – Я, по крайней мере, так думаю.

Он постарался сказать это как верный друг. Он действительно чувствовал себя ее другом. Элис, однако, лишь фыркнула, невесело усмехнулась и снова вытерла глаза.

– Когда я впервые увидел его в монастырском саду, – сказал Малкольм, – я насмерть перепугался. Он просто выступил из темноты и молчал, а эта гиена встала рядом и стала писать на тропинку. Но попозже тем же вечером он заявился в «Форель», и папе пришлось его обслуживать. Ничего плохого он не сделал, этот Боннвиль, по крайней мере, не в трактире, но все остальные клиенты как-то сразу рассосались. Как будто они уже все про него знали. Я когда вошел, он так любезно себя со мной повел, так дружелюбно, что я подумал – наверняка я ошибся, не так понял, а на самом деле он душа-человек. И все это время он охотился за Лирой…

– У сестры Катарины не было никаких шансов, – сказала Элис. – Никакой надежды, вообще. Он мог получить все, что хотел.

– И почти получил. Если бы наводнение не началось…

– Думаешь, он правда хотел убить Лиру? – спросила она.

– Так все и выглядело. Представить не могу, чего еще он мог хотеть. Ну, разве что похитить ее.

– Может быть…

– Мы должны были ее защитить.

– Ну да.

Они знали, что должны, что у них не было выбора. Малкольм, по крайней мере, точно знал.

– Что это была за штука, которую ты вынул из коробки? – спросила Элис несколько минут спустя.

– Алетиометр. То есть, я так думаю – я его никогда не видел. Их всего шесть сделали, и они знают, где пять, а одного уже много лет никто не видел. Наверное, это и был тот, пропавший.

– И что он стал бы с ним делать?

– Может, продал бы. Или попробовал сам его о чем-то поспрашивать, но для этого вообще-то надо годами учиться… А может, стал бы торговаться с кем-то. Он же был шпион.

– Откуда ты знаешь?

– Те бумаги в рюкзаке. Многие были зашифрованы. Если мы когда-нибудь попадем домой, я их отнесу доктору Релф.

– Думаешь, мы можем и не вернуться?

– Нет, я думаю, у нас все получится. То, что сейчас происходит, наводнение и все остальное… Это что-то вроде… даже не знаю, как сказать. Это как время между другими временами. Как сон или наваждение…

– Оно все у нас в головах? Ненастоящее?

– Нет, не так. Оно такое же реальное, как и все остальное. Но оно как-то больше, чем я думал. В нем больше всего… странного.

Он хотел рассказать ей о колечке в блестках, но понял, что если только начнет говорить, самый смысл этого чуда рассеется и больше никогда не вернется. Так что придется подождать, пока он сам толком не разберется во всем, что происходит.

– Зато мы все ближе к Лондону и к лорду Азриэлу, – сказал он. – А оттуда сможем вернуться в Оксфорд, потому что паводок к тому времени уже спадет. И я увижу моих… моих…

Он хотел сказать «маму и папу», но так и не смог произнести этих слов, потому что в горле поднялся всхлип, за ним другой, а дальше в память хлынули картинки: кухня… мамина спокойная усмешка… пастуший пирог, яблочный крамбл, пар и тепло… папа смеется, и рассказывает байки, и читает футбольные сводки, и слушает, как Малкольм вещает о какой-то своей теории, о каком-то открытии, – и видно, что он им гордится. Не успел он спохватиться, как уже плакал так, словно у него сердце разрывалось, и сама судьба несла его прочь, все дальше от дома, и так будет всегда, и родители никогда не узнают где он…

Еще пару дней назад он скорее дал бы оторвать себе правую руку, чем вот так сломаться перед Элис. Он словно вдруг оказался на людях совершенно голый… но это почему-то больше не имело значения, ведь и сама она плакала. Целая лодка со спящей Лирой была между ними, а не то они бы кинулись друг другу в объятия и заревели бы вместе.

А так они поплакали какое-то время порознь, и вскоре их маленькие бури тихо, незаметно улеглись. И каноэ плыло и плыло себе вдаль, и Лира спала, и они все так же не чувствовали голода.

Но пристать и отдохнуть все еще было негде. Малкольм думал, что наводнение, наверное, сейчас как раз достигло пика: хотя над водой там и сям высились купы деревьев, земли нигде не было видно. Никаких островков, вроде тех, к которым они приставали раньше; ни холмов, ни крыш, ни скал. С тем же успехом они сейчас могли плыть и по Амазонке. Малкольм читал, она такая широкая, что с середины не видно берегов.

И тут ему впервые закралась в голову крамольная мысль: ну, предположим, они доберутся до Лондона, который уцелел после потопа… Но как же они отыщут лорда Азриэла? В свое время Малкольм беспечно заявил Элис, что найти его не составит труда, но так ли это на самом деле?

Несмотря на всю усталость, Малкольм не решался закрыть глаза – из страха, что «Прекрасная дикарка» может налететь на какое-нибудь опасное препятствие. Однако спать ему странным образом не хотелось – казалось, сон утратил нам ним власть точно так же, как и голод. Возможно, если поспать на эльфийском острове, больше никогда не будешь нуждаться во сне.

Правда, Лира по-прежнему спала – совсем тихая, безмолвная и неподвижная.

Они молча плыли уже около часа, когда Малкольм заметил, что в воде что-то движется. В широком спокойном паводке наметилось новое течение. Двигалась не вся водная гладь, а лишь одна струя – и до странности целеустремленно. Вот в ней-то они сейчас и оказались.

Течение это шло быстрее, чем окружающая масса вод. Может, оно появилось уже давно, подумал Малкольм, да только они его раньше не замечали. Так или иначе, сейчас оно уже превратилось почти что в отдельную реку внутри другой, побольше. Он задумался, не попробовать ли выгрести из него обратно на бескрайнее неспешное зеркало основного потока, и даже попытался это сделать, но обнаружил, что «Прекрасная дикарка» снова упорно поворачивается носом к более быстрому течению и что оно все равно слишком сильное. Грести против него вряд ли удастся. Вот если бы у них было два весла, и Элис проснулась бы… но двух весел у них все равно не было. Малкольм положил весло на колени и попытался разглядеть, куда их все-таки несет.

Элис, однако, не спала.

– Что происходит? – спросила она со своего конца лодки.

– Тут еще одно течение. Но ничего страшного, оно несет нас как раз в нужную сторону.

Элис резко села, скорее заинтересовавшись, чем встревожившись.

– Ты уверен?

– Ну, я так думаю.

Луна почти закатилась. Настал самый темный час ночи. Несколько звезд сияло в небе; их серебряные отражения плясали и дробились на черной как смоль воде. Малкольм оглядел горизонт и не увидел ни острова, ни дерева, ни утеса… хотя что это, вон там, впереди? Чернота как будто сгущалась в одной точке.

– Ты чего там выглядываешь? – спросила Элис.

– Прямо по курсу… там что-то есть…

Она обернулась и уставилась вперед через плечо.

– Да, определенно что-то чернеется. Мы идем прямо на него? Ты можешь выгрести из этого твоего течения?

– Я уже пытался, но оно слишком сильное.

– Это остров!

– Да, возможно… Наверняка пустой, там нет никакого света.

– Мы в него врежемся!

– Нет, течение обнесет нас вокруг, не с одной стороны, так с другой, – сказал Малкольм, совсем в этом не уверенный.

На самом деле все выглядело так, словно их и вправду несет прямиком на остров. К тому же, по мере приближения Малкольм услышал звук, который ему совершенно не понравился. Элис тоже кое-что заметила.

– Там водопад! – сказала она. – Слышишь?

– Да. Сейчас нам придется туго. Хотя вообще-то он еще далеко.

Да, он был еще далеко, но очень быстро приближался. Малкольм изо всех сил стал грести вправо, ему это было легче, чем влево. Но сколько он ни старался грести быстрей, это ровным счетом ничего не меняло.

В звуке водопада было и еще кое-что странное: он шел словно бы изнутри острова, глубоко из-под земли. Малкольм проклял себя за то, что не заметил течения раньше и не выгреб из него, пока оно было еще совсем слабым и могло его отпустить.

– Держи голову ниже! – прокричал он: их влекло прямо на темный край острова, густо поросший какой-то зеленью, и поток мчался все быстрее.

А потом был грохот, треск, хлещущие ветви, острые сучья, и Малкольм едва успел закрыть лицо руками, как они уже оказались в тоннеле, в полнейшей темноте, и гром воды отдавался от низко нависающих над головой сводов.

Он хотел было крикнуть: «Крепче держи Лиру!» – но вовремя понял, что об этом Элис напоминать не надо. Он продел левую руку в лямку рюкзака, покрепче прижал ногами весло и вцепился в борта.

Рев водопада уже был совсем рядом. Вот он накрыл их, и каноэ яростно рванулось вперед и вниз. Малкольма окатило ледяной водой, мощно тряхнуло… Элис закричала от страха, и он заорал в ответ:

– Держись! Держись!

Тут раздался самый маловероятный из всех звуков на свете – взрыв веселого детского смеха: Лира была вне себя от восторга. Ничто в целом мире, ничто из того, что она до сих пор видела или слышала, не доставило ей большей радости, чем этот безумный прыжок в водопад в непроглядном мраке.

Она явно оставалась на руках у Элис… Но как там сама Элис?

Малкольм снова закричал, и его мальчишеский голос прозвучал совсем тонко и испуганно на фоне ревущей стихии:

– Элис!.. Элис!.. Элис!..

И в этот миг внезапно снова стало светло, будто включили свет. Каноэ вылетело вон из пещеры, прочь из водопада, из кромешной тьмы и закачалось мирно, влекомое тихим течением, меж зеленых берегов, озаренных тысячами сияющих фонарей.

– Элис!

Она лежала без чувств, крепко обнимая Лиру. Бен вытянулся рядом с ней, такой же неподвижный.

Трясущимися руками Малкольм схватил весло и быстро повел каноэ к левому берегу, где гладкая лужайка сбегала к маленькому причалу. Как только они пристали, Аста перенесла Пана на берег, а Малкольм вынул Лиру из рук Элис и положил на траву, где она сразу же принялась что-то счастливо щебетать.

Наклонившись над лодкой, мальчик как можно мягче приподнял голову Элис. Лодка так ее тряхнула, что она ударилась головой о планшир – но крови не было, и она уже зашевелилась.

– Элис! Ты меня слышишь?

Он неуклюже обнял ее и тут же отстранился, потому что она забилась, пытаясь сесть.

– Где Лира?!

– Там, на траве. С ней все в порядке.

– Вот поганка. Решила, что это игра такая!

– Она до сих пор так думает.

С его помощью Элис кое-как выбралась из лодки на пристань. Бен неуверенно пошел следом. Асте не терпелось проверить, как там Пан, так что они поскорее уселись на траве рядом с девочкой, измученные, дрожащие и недоверчиво озирающиеся вокруг.

Они очутились в большом саду с тропинками, цветочными клумбами и бескрайними газонами мягчайшей травы, сиявшей яркой зеленью в свете фонарей. Но фонарей ли? Огромные цветы свисали с каждой ветви каждого дерева, сияя теплым неярким светом. Деревьев было так много, что свет лежал коврами по всей земле, хотя наверху царил непроглядный бархатный мрак глубиной то ли в миллионы миль, то ли всего футов в шесть.

Газоны полого поднимались к великолепному дворцу, блиставшему светом из всех окон. За окнами двигались люди, слишком маленькие, чтобы их можно было разглядеть на таком расстоянии, – кажется, там давали бал или прием для каких-то важных гостей. Люди танцевали в освещенных залах, болтали на террасе, прогуливались в саду среди цветов и фонтанов. До сидевших на траве путешественников доносились обрывки вальса, который наигрывал большой оркестр, и обрывки разговоров.

На другом берегу неширокой реки было… совсем ничего не видно. Густой туман скрывал абсолютно все, что было выше воды. Время от времени его что-то взбивало и закручивало, словно он должен было вот-вот расступиться… но этого так и не происходило. И было совершенно непонятно, то ли тот, другой берег такой же ухоженный, красивый и богатый, как этот, то ли там мертвая пустыня.

Некоторое время Малкольм и Элис сидели на стороне реки, где был сад, дивясь то одному чуду, то другому: сияющему всеми красками фонтану, дереву, отягощенному золотыми грушами, стайке радужных рыбок, слаженно выпрыгивающих из воды и разом поворачивающих к ним головы с изумленно вытаращенными глазами.

Малкольм поднялся на ноги: все тело у него затекло и болело.

– Ты куда? – спросила Элис.

– Хочу вытащить каноэ. Надо просушить вещи.

На самом деле от странности происходящего у него немного кружилась голова, и он надеялся, что занявшись чем-то скучным и… ну, похожим на нормальную работу, быстрее придет в себя.

Он принес сумку с вещами Лиры, разложил промокшие одежки на досках причала и заглянул в жестянку с печеньем. Оно все раскрошилось, зато не намокло. Потом он развернул тент из угольного шелка и тоже расстелил на просушку. Рюкзак с драгоценным грузом вымок только снаружи: холстина оказалась достаточно прочной, чтобы защитить бумагу, и алетиометр уютно лежал в своем гнезде из промасленной ткани.

Малкольм аккуратно разложил все на пристани и вернулся к остальным. Элис играла с Лирой, держа ее так, что земли касались только ножки, и притворяясь, что девочка ходит сама. Ребенок все еще пребывал в приподнятом настроении. Бен, превратившись в дрозда, помогал Пантелеймону взлететь как можно выше, но даже до нижних ветвей светоносного древа им добраться не удалось.

– Что будешь делать дальше? – поинтересовалась Элис, когда Малкольм вернулся к ним.

– Хочу пойти посмотреть на тот дом. Вдруг там кто-нибудь сможет нам сказать, где живет лорд Азриэл. Никогда не знаешь, где тебе повезет. Они там все выглядят как настоящие лорды и леди.

– Ну, тогда пошли. Можешь немного понести Лиру для разнообразия.

– Может, мы и поесть чего-нибудь найдем. И где ее переодеть заодно.

Лира была легче, чем рюкзак, зато гораздо неудобнее: вес рюкзака приходился целиком на плечи, а вот чтобы тащить Лиру, требовались обе руки, да и пахла она сейчас не очень… Элис радостно взвалила на плечи рюкзак, и они двинулись к дому. Лира недовольно возилась и хныкала на руках у Малкольма.

– Нет, – объяснял он ей, – ты не можешь все время быть с Элис. Тебе придется терпеть и меня. Как только доберемся вон до того красивого дома на холме – видишь, сколько там огней? – сменим тебе подгузник и покормим. Все равно тебе больше ничего не надо. Ну, ладно, ладно, уже скоро…

Однако на дорогу ушло куда больше времени, чем они думали. Тропинка к дворцу бежала через сад, среди усыпанных фонарями деревьев, мимо клумб с розами и лилиями и всякими другими цветами, мимо фонтана со светящейся водой, и другого – где влага сверкала искрами, и третьего, где вверх била струя не воды, а чего-то вроде одеколона… Но сколько бы всего ни встречалось им на пути, каким-то необъяснимым образом к дому на холме они не приблизились ни на ярд. При этом снизу было видно всё, как на ладони: каждое окно, каждая колонна, каждая ступенька лестницы, ведущей к огромным распахнутым дверям и к сияющим залам за дверями. Было видно, как за высокими окнами прохаживаются и беседуют люди; были слышны звуки музыки, будто там и правда давали бал, – но Элис и Малкольм все еще оставались не ближе к дворцу, чем когда только пустились в путь.

– Это не тропинка, а какой-то чертов лабиринт, – проворчала Элис.

– Тогда пошли прямо по траве, – предложил Малкольм. – Если двинемся напрямик, никуда не сворачивая, вряд ли промахнемся.

Так они и сделали. Наткнувшись на дорожку, они переходили ее поперек. Упершись в фонтан, огибали его и продолжали шагать в том же направлении. Если на пути встречалась клумба, брели напролом.

Но к дому так и не приблизились.

– Вот дьявол, – сказала Элис, бросая рюкзак на землю. – Они меня с ума сведут.

– Это все ненастоящее, – поделился Малкольм. – Не обычное.

– Вон кто-то идет. Давай их спросим.

К ним приближалась небольшая компания: двое мужчин и две женщины. Малкольм положил Лиру на траву, но та сразу же расплакалась, и Элис устало взяла ее на руки. Малкольм встал посреди тропинки и подождал, пока гуляющие подойдут к ним. Они все были молоды и элегантны, одеты как для бала: женщины – в длинных платьях с открытыми руками и плечами, мужчины – в вечерних костюмах, сплошь черно-белые, и каждый держал в руке бокал. Они смеялись и болтали, легко и счастливо, словно влюбленные, а их деймоны-птички порхали вокруг или сидели у них на плечах.

– Прошу прощения, – сказал Малкольм, когда они приблизились, – мы…

Они не обратили на него никакого внимания и продолжали идти. Малкольм заступил им дорогу.

– Извините, что беспокою, но не подскажете ли, как нам…

Они его даже не заметили. Казалось, Малкольма просто не существует, а если и существует, то разве что как препятствие на пути. Двое обошли его с одной стороны, все так же смеясь и щебеча, а двое – с другой. Они шли рука об руку и что-то шептали друг другу на ухо. Аста превратилась в птицу и полетела перемолвиться словечком с их деймонами.

– Они меня не слушают! Судя по всему, они вообще нас не видят! – сказала она, вернувшись.

– Здравствуйте! Извините, пожалуйста! – Малкольм повысил голос, обежал их кругом и снова встал на дороге. – Мы просто хотим узнать, как попасть в тот дом наверху… Вы не могли бы…

Но они снова обошли его, не замечая, словно он и правда был незрим, неслышим и неосязаем. Он подобрал с дорожки камешек и кинул в них. Тот попал одному из мужчин в затылок, но с тем же успехом Малкольм мог бы швырнуть в него пригоршню воздуха: мужчина даже головы не повернул.

Малкольм оглянулся к Элис и развел руками. Она нахмурилась и проворчала:

– Грубияны. И к тому же придурки.

Лира уже вовсю заливалась.

– Я, пожалуй, разведу костер, – сказал Малкольм. – Сможем хотя бы воды для нее согреть.

– А где наше каноэ? Мы обратно-то дорогу найдем, или это место снова будет морочить нам голову?

– Да вон оно, – Малкольм показал назад. – До него ярдов пятьдесят. Шли, шли и никуда не пришли. Может, это магия такая. Но все равно дальше идти смысла никакого нет.

Оказалось, что к каноэ можно вернуться, сделав буквально несколько шагов. Почему-то это Малкольма это совсем не удивило. Он взял все, что было нужно для ребенка, и снова подошел к Элис. Подобрав с земли несколько прутьев и наломав еще несколько веток с ближайшего дерева, он сложил их на земле и попробовал высечь искру. Огонь занялся мгновенно. Малкольм стал готовить хворост – это было совсем легко, словно ветки только того и ждали, чтобы сломаться на растопку – ровно такой длины, как было нужно. А еще они были сухие, как раз для костра, хоть и только с дерева.

– Тут, судя по всему, не против, чтобы мы развели костер. Нас только в дом не пускают. Пойду принесу воды.

Фонтан оказался ближе, чем он думал. Вода была свежая и чистая. Малкольм наполнил кастрюльку, а заодно и несколько пустых бутылок, которые они прихватили из аптеки – как же давно это было!

– Все тут нам благоволит, – сказала Аста, – кроме дома и людей.

Несколько человек прошли мимо костерка, но никто не остановился, чтобы спросить их о чем-нибудь или, чего доброго, прогнать. Малкольм развел костер на траве всего в паре футов от одной из главных дорожек, но, похоже, для местных огонь оставался невидимым, как и он сам. Юные влюбленные, мужчины и женщины постарше, величавые седовласые сановники, престарелые леди в старомодных платьях, властные и серьезные пожилые господа – гости прогуливались туда и сюда, и не только гости: среди них сновали официанты с бокалами вина и тарелками канапе. Малкольм схватил одну тарелку, когда официант пробегал мимо, и отнес Элис.

– Сначала переодену Лиру, – сказала она, набив рот крошечными сэндвичами с копченым лососем. – Ей так будет гораздо удобнее. А покормить можно и потом.

– Тебе еще воды нужно? Та, что в кастрюльке, слишком горячая.

Но вода оказалась как раз нужной температуры, чтобы искупать младенца. Элис развернула одеяльца, обтерла Лиру мокрой тряпкой и легко высушила на теплом воздухе. Потом пошла посмотреть, куда бы деть грязный подгузник. Малкольм тем временем играл с малышкой и давал ей кусочки лососины. Лира упорно их выплевывала, а когда Малкольм расхохотался, нахмурила лобик и плотно сжала губы.

– Ты тут нигде урны для мусора не видел? – спросила Элис, вернувшись.

– Не-а.

– Вот и я не видела. Но как только она мне понадобилась – нате, пожалуйста. Стоит.

Это была еще одна загадка. Вода в кастрюле вскипела и остыла – в самый раз для детской бутылочки. Элис наполнила ее и принялась кормить Лиру. Малкольм побродил немного по траве, глядя на деревья, покрытые светящимися цветами, и слушая птиц, которые порхали среди ветвей и пели не хуже соловьев.

Аста полетела было к ним, но тут же вернулась обратно.

– Прямо как с тобой и теми людьми на тропинке! – сообщила она. – Птицы меня не видят!

– Они молодые или взрослые?

– Вроде взрослые. А что?

– Все, кого мы тут видели, взрослые.

– Но это же большой вечерний прием с коктейлями… Или даже бал. Откуда тут детям взяться?

– И все равно… – сказал задумчиво Малкольм.

Они поспешили назад, к Элис.

– Давай-ка сам, – распорядилась она.

Малкольм взял Лиру; та не успела снова расхныкаться, как ей уже сунули в рот бутылочку с соской. Элис блаженно растянулась на траве. Бен и Аста улеглись рядом – оба в облике змей: каждый старался доказать, что он длиннее.

– Он никогда раньше так дурака не валял, – спокойно заметила Элис, поглядывая на своего деймона.

– А Аста все время валяет.

– Ага. Хотела бы я… – голос у нее чуть-чуть сорвался.

– Что? – спросил Малкольм, подождав несколько секунд.

Элис посмотрела на Бена и, убедившись, что он полностью занят Астой, негромко сказала:

– Хотела бы я знать, когда он перестанет меняться и уже, наконец, определится.

– А что, по-твоему, происходит, когда они перестают меняться?

– Ты о чем?

– Ну, они сразу перестают меняться? Или со временем меняются все меньше и меньше?

– Не знаю. Мама всегда говорила, что не надо по этому поводу беспокоиться. Оно просто случится и все.

– А кем бы ты хотела, чтобы он стал?

– Кем-нибудь ядовитым, – твердо ответила Элис.

Малкольм понимающе кивнул. Мимо прошли еще люди, и еще. Некоторые лица показались ему знакомыми… но это вполне могли оказаться посетители «Форели» или персонажи его сновидений. А может, даже школьные друзья, только уже выросшие, пожилые: это бы объясняло, почему они выглядят так знакомо, но вместе с тем странно. Один юноша так был похож на мистера Тапхауса, только лет на пятьдесят моложе, что Малкольм чуть не вскочил и не кинулся к нему.

Элис лежала на боку и смотрела, как все эти люди проходят мимо.

– Видишь там кого-нибудь знакомого? – спросил Малкольм.

– Ага. Я уж думала, мне это снится.

– Молодые стали старше, а старые – моложе?

– Точно. А некоторые так и вообще уже мертвые.

– Мертвые?

– Я только что бабушку видела.

– Думаешь, мы тоже умерли?

Несколько секунд она молчала, потом сказала:

– Надеюсь, что нет.

– Вот и я тоже. Интересно, что они все здесь делают? И кто такие остальные – ну, те, кого мы не знаем?

– Может, те, кого нам еще только предстоит узнать.

– Или… Или это мир, откуда пришла та леди-фэйри? Может, они все тут такие же, как она? Как-то похоже по ощущению.

– Да, – согласилась Элис. – Похоже. Стало быть, вот оно как. Только они нас не видят, а она могла.

– Но она-то была тогда в нашем мире, так что мы для нее были… вроде как более плотные. А тут мы для них невидимы.

– Да, похоже на правду. Но все равно лучше вести себя поосторожнее.

Она зевнула и перекатилась на спину.

Лира, чтобы не оставаться в стороне, тоже зевнула. Пантелеймон попытался было превратиться в змею, как те двое, но через полминуты сдался, сделался мышкой и свернулся в клубочек у Лириной шеи. Не прошло и секунды, как она уже спала, а когда Бен стал грейхаундом и вытянулся вдоль бока Элис, та тоже засопела.

Сам не понимая, почему это делает, Малкольм встал на колени рядом с ней и вгляделся в ее лицо. Он хорошо его знал, но никогда раньше не разглядывал так близко – Элис непременно прогнала бы его. Ему даже было немного неудобно, что он занимается этим сейчас, пока она не знает, и Бен тоже спит рядом.

Но Малкольма все равно снедало любопытство. Морщинка, давно поселившаяся у Элис между бровей, разгладилась, рот расслабился, все лицо стало легче, а выражение его сделалось неуловимым и сложным. Теперь в нем проглядывало что-то вроде доброты и эдакой ленивой радости – такие слова ему удалось подыскать. Вокруг глаз как будто спряталась насмешливая улыбка. Губы, тонкие и сурово сжатые в минуты бодрствования, во сне стали мягче и полнее и даже почти улыбались, совсем как спящие глаза. Кожа стала шелковистой и тонкой, а щеки окрасились легким румянцем, словно ей было жарко или она немного зарделась во сне.

Ее лицо было слишком близко. Малкольм чувствовал, что делает что-то не то. Он сел и отвел глаза. Лира пошевелилась и забормотала; он коснулся ее лба и обнаружил, что тот горячий, как лицо Элис. Он подумал, как было бы хорошо коснуться щеки Элис, но эта картинка его совсем растревожила и смутила. Он встал и отошел от них на несколько шагов – прочь, к причалу, где тихонько покачивалась на воде «Прекрасная дикарка».

Спать ему совсем не хотелось, но мысли так и порхали беспомощно вокруг лица Элис… и того, как это могло бы быть… если погладить его или поцеловать. Малкольм прогнал эту мысль подальше и постарался думать о чем-нибудь другом.

Он наклонился проверить, как там лодка, и чуть не похолодел, обнаружив в ней на дюйм воды – а ведь он помнил, что сам вычерпал ее раньше!

Малкольм отвязал фалинь, вытащил каноэ на траву и перевернул, чтобы точно вылить всю воду. Как он и боялся, в корпусе обнаружилась трещина.

– Это когда мы через водопад проходили, – подсказала Аста.

– Должно быть, на какой-нибудь камень налетели. Вот черт.

Он встал на колени и рассмотрел пробоину поближе. Одна из досок внешней обшивки треснула, краска кругом была вся поцарапана. Особенно серьезным повреждение не выглядело, но Малкольм знал, что когда лодка плывет, обшивка все время немного гнется, и так и будет пропускать внутрь воду, если ее не залатать.

– Что будем делать? – спросила Аста.

Она уже успела превратиться в кошку.

– Лучше всего было бы раздобыть другую дощечку. Или немного холстины и клея. Но у нас ни того, ни другого нет.

– Рюкзак сшит из холстины.

– Точно. Можно же отрезать немного от клапана.

– И еще вон туда посмотри!

Она показывала на высокий кедр, одно из немногих здесь хвойных деревьев. Одна из ветвей как раз отломилась, и рана истекала золотой смолой.

– Вот ее-то нам и нужно, – воскликнул Малкольм. – Давай-ка отрежем немного холстины.

Клапан у рюкзака оказался довольно длинный – в самый раз, чтобы отрезать лоскуток нужного размера. Малкольм подумал, так ли уж нужен холст, если защиту от воды дает в основном смола, но тут ему представились Элис и Лира… и вода медленно прибывает, а он отчаянно ищет, где бы пристать… Нет, ремонтировать нужно на совесть, как мистер Тапхаус.

Малкольм открыл нож и впился в толстую, неподатливую материю, вырезая кусочек немного длиннее, чем трещина в доске. Ну и нелегкая это оказалась работа!

– Никогда не думал, что холстина такая упрямая, – поделился он через некоторое время. – Надо было хоть нож наточить.

Птичка-Аста сидела на дереве – настолько высоко, насколько могла удалиться от Малкольма, – и смотрела во все стороны.

– Не слишком копайся, – тихо посоветовала она.

– Что-то не так?

– Не то чтобы не так, но… Я не все отсюда вижу. Добудь смолу и давай скорее займемся делом.

Малкольм наконец перерезал последние нитки холстины и встал. Аста превратилась в ястреба, пулей кинулась вперед и оказалась на кедре за мгновение до того, как он к нему подошел. Смола была слишком высоко на стволе, чтобы можно было дотянуться с земли, но Малкольм ничего не имел против того, чтобы немного полазить по веткам. Массивные, широко раскинувшиеся над самой землей, они выглядели абсолютно надежными. Добравшись до смолы, Малкольм погрузил в нее свой холщовый лоскуток, чтобы впитать как можно больше.

Отсюда, с высоты, он устремил взгляд через обширные лужайки и пышные клумбы на мраморную террасу и высившийся за ней дом, такой красивый, удобный, роскошный и гостеприимный. Он подумал, что когда-нибудь снова придет сюда – уже по праву, и будет приветливо встречен, и станет гулять в садах в компании счастливых друзей, примирившись и с жизнью, и со смертью.

Потом он посмотрел в другую сторону, через реку. С высоты дерева ему удалось заглянуть за гребень туманного берега, поднимавшийся, как оказалось, всего на несколько футов. И там, над ним, он увидел опустошенную, разоренную землю: разрушенные здания, сожженные дома, кучи мусора, грубые хижины из треснутой фанеры и рубероида, кольца ржавой колючей проволоки, лужи грязной воды, ядовито лоснившиеся от химикатов… дети с язвами на руках и ногах кидали камни в привязанную к шесту собаку…

Он вскрикнул, не успев взять себя в руки. То же сделала и Аста. Она слетела ему на плечо и зашептала:

– Боннвиль! Он там! На террасе!

Малкольм стремительно обернулся. Было слишком далеко, чтобы четко все разглядеть, но возле дома возникло какое-то движение: люди бежали к какому-то креслу… вернее, к маленькой карете… или все-таки креслу на колесиках…

– Что они там делают? – прошептал мальчик.

Он чувствовал внимание Асты, взгляд ее сверкающих хищных глаз, словно прямой и быстрый бросок копья. Дрожащими пальцами он попробовал оторвать лоскут от смоляной лужицы.

– Они смотрят сюда… указывают пальцами в ту сторону, где Элис и каноэ… идут к ступенькам…

Теперь Малкольм видел яснее, и в самом центре этой суматохи действительно был Жерар Боннвиль. Он-то всем и заправлял, и сейчас толпа уже собиралась нести его кресло вниз по ступенькам, на зеленый газон.

– Скорее, возьми это, – сказал Малкольм, протягивая Асте лоскут.

Тот был ужасно, невыносимо липкий. Аста взяла его в клюв и порхала близко к стволу, пока Малкольм спускался вниз. Оказавшись на твердой земле, он припустил со всех ног к каноэ. Аста спикировала к лодке и положила пропитанный смолой холст туда, куда он ей сказал.

– Нам его хватит? – спросила она.

– Я еще гвоздей туда загоню. Хотя это будет трудно, у меня все пальцы в смоле!

Элис услышала их и сонно открыла глаза.

– Чем ты там занят? – спросила она.

– Ремонтирую пробоину. А потом нужно будет очень быстро убираться отсюда. Можешь открыть ящик с инструментами? И подать гвоздь вон из той жестянки от курительного листа? Скорее.

Элис неуклюже бросилась помогать. Малкольм взял гвоздик липкими пальцами, наметил точку в уголке холста: один удар молотком – и гвоздь послушно вошел в дерево, а Малкольм методично вогнал его по самую шляпку. Та же участь постигла и следующие пять.

– Так, теперь надо перевернуть лодку, – скомандовал он сам себе.

Элис тем временем привстала на цыпочки, чтобы разглядеть, как там дела на террасе. Малкольм поймал себя на том, что любуется ее стройными ногами с напряженными мышцами, тонкой талией, легкой выпуклостью бедер… С безмолвным стоном где-то в груди он быстро отвел взгляд. Да что с ним такое творится? Впрочем, думать об этом сейчас времени не было. Он прогнал эти мысли прочь и по траве потащил лодку к воде. Аста, все еще в облике ястреба, парила так высоко, как только могла, и не отрывала глаз от дома.

– Что они там делают? – крикнул Малкольм.

Элис швыряла одеяла в каноэ. Лира проснулась и заинтересованно наблюдала за ней. Шмель-Пан жужжал вокруг ее головы.

– Они катят его по тропинке, – ответила сверху Аста. – Я точно не вижу… вокруг собралась большая толпа, и к ним бегут еще люди…

– Что будем делать? – спросила Элис, усаживаясь на носу с Лирой на коленях.

– А что нам остается? – сказал Малкольм. – Вверх по водопаду мы уже не поднимемся. Придется выяснить, что там с другой стороны.

Он оттолкнулся от причала и с лихорадочным любопытством уставился на смоляную заплатку.

«Прекрасная дикарка» легко заскользила по воде, и Малкольм глубоко погрузил весло в воду. Аста приземлилась на планшир. Бен сейчас тоже был птицей, и тоже спорхнул безопасности ради к Элис на плечо.

– Тише, сладкая, тише, – проговорила Элис, потому что Лира начала возмущаться. – Скоро мы с тобой будем далеко, а сейчас замолчи.

Они плыли мимо лужаек, где не было деревьев, и Малкольм чувствовал себя выставленным на всеобщее обозрение и ужасно уязвимым. Здесь от дома их не отделяло ничего, и, посмотрев туда, он увидел толпу, которая мчалась в сторону берега. В центре ее что-то маячило – какая-то небольшая повозка… Все указывали на них, а издалека доносился хохот:

– Ха-а-а-а ха ха-а-а! Ха-а ха-а-а!

– О боже, – пробормотала Элис.

– Уже почти, – сказал Малкольм.

Они как раз доплыли до группы деревьев, отрезавших их от дома и сада. Оба берега густо заросли зеленью, и чем дальше они отплывали, тем бледнее становился свет древесных фонарей. Впереди почти все уже погрузилось во тьму.

Почти все. Но в воздухе все еще было рассеяно достаточно света, чтобы Малкольм разглядел две огромные окованные железом створки, тяжелые, древние, укутанные мхом и травами, поднимающиеся прямо из воды, словно ворота шлюза, – отрезающие им путь к спасению. По воде дороги дальше не было.