Тринадцать месяцев спустя

Канун Нового года. Тэд спит наверху, но это не должно нарушать мой распорядок. Берти беспокойно вертится у ног. Я вывожу его за калитку, и он тут же сует нос в мокрую живую изгородь. Потом чихает. К его шерсти прилипает веточка с колючками. Он терпеливо стоит, ждет, чтобы я ее отцепила.

Мы с ним возвращаемся в коттедж, и я варю кофе, выпиваю первую за сегодня чашку. Берти лежит у лестницы, уперев нос в нижнюю ступеньку, и тихо повизгивает. Я отправляюсь в пристройку, где лежат стебли лунника, которые вчера дала мне Мэри. Он рос у ее входной двери.

– Забирайте все. Буду рада от них избавиться. И еще вот… – Она протянула мне миску с зернами. – Пойдите, насыпьте курам, раз уж пришли.

Я верчу в руке засохший стебель со спрятанными внутри стреловидными семенами, и у меня созревает идея триптиха с центральной сферой. Из семян рождается цветок, затем плод, потом снова семя. После чего цикл повторяется. Я делаю набросок.

Работу заканчиваю в середине дня. Иду в дом. Тэд на кухне. В халате, который оставил Сэм. Волосы упали на влажный лоб. Его знобит так, что стучат зубы.

– Мне нехорошо. Наверное, в дороге подхватил какую-то заразу. И эта тошнота…

Он бежит в туалет, и я слышу, как его выворачивает наизнанку. Потом помогаю ему подняться наверх. Он падает на постель, я его переворачиваю, накрываю одеялом. Затем несколько минут проветриваю комнату и задергиваю шторы. Проверяю пульс – он учащенный, – спрашиваю, где болит. Голова? Живот?

– Это, конечно, не менингит, но все же… – Тэд закрывает глаза. – Очень хочется пить. – Сделав несколько глотков, он со вздохом переворачивается на спину.

В течение дня я пою его чаем с яблоками, даю парацетамол. Время от времени он просыпается, хватает меня за руку и, не отпуская несколько минут, что-то бормочет. Потом снова засыпает. Где-то ближе к вечеру я слышу его голос. Наверное, ему полегчало и он говорит по мобильному. Я поднимаюсь. Тэд сидит в кресле в трусах. Увидев меня, показывает дрожащей рукой на оконные полосатые шторы и горячечно шепчет:

– Она там…

На секунду мне кажется, что он имеет в виду Мэри – увидел ее в окне кухни, но Тэд продолжает, повысив голос:

– Она за этой решеткой. Ждет нашей помощи. Она в тюрьме.

Я трогаю его лоб и чуть не обжигаюсь – такой он горячий.

– Помоги ей, – бормочет Тэд дрожащим голосом. – Это я виноват… виноват…

Я даю ему лекарства. Он запивает их водой и смотрит на меня горящими глазами.

– Это моя вина. Меня там не было, а она звонила. Понимаешь?

– Подожди, Тэд, сейчас ты полежишь в ванне, и тебе станет лучше, – говорю я.

Но он не слышит.

– Ты не понимаешь. Я виноват, виноват… – его голос стихает до шепота. Я наклоняюсь ближе, – она мне говорила, но я ничего не сделал.

– Что она тебе говорила, Тэд? И что надо было делать?

Он закрывает глаза и опускает голову. Что-то бормочет.

Я наполняю ванну прохладной водой, помогаю ему в нее забраться. Он сильно похудел. Кожа бледная, в капельках пота. Я обливаю ее водой, смотрю, как она стекает по спине. Вспоминаю слова из старого английского обряда венчания: «Свое тело я отдаю тебе в вечное владение…» Неужели мы это говорили? Неужели обещали друг другу, что это будет длиться вечно? В памяти осталось только тепло его руки, держащей мою. А обещание… он его не сдержал.

В постели Тэд что-то бормочет, я улавливаю слова «Наоми», «перестань» и «пожалуйста». Беспокойно крутит головой. Каждые полчаса я меняю ему компресс, даю питье. Через какое-то время меняю влажную простыню.

Он шепчет:

– Прости… прости… – затем засыпает.

Вернувшись на кухню, я вижу на мобильнике сообщение от Майкла. Он поздравляет меня с Новым годом и пишет, что скучает. Я посылаю ответное поздравление, пишу, что тоже скучаю, сообщаю о приезде Тэда и о том, что он болен.

По радио корреспондент, ведущий репортаж с Трафальгарской площади, торжественным голосом объявляет о наступлении Нового года. Биг-Бен бьет двенадцать раз, потом слышатся взрывы петард, восторженные крики.

Я выбегаю в темный сад, открываю бутылку шампанского. Пробка взлетает в воздух и тихо падает на мокрую траву. Я подношу бутылку к губам.

– С Новым годом, дорогая.

Зубы стучат о холодное горлышко. Шампанское кажется мне кислым. Она не может меня слышать. Я выливаю остаток на траву. Очередной год начался.

Утром температура у Тэда понизилась. Кризис миновал. Он немного поел, выпил чашку чая и снова заснул.

Я иду работать над картиной. И вспоминаю его слова. В чем он себя винит?

В эту ночь Тэд уже спит нормально. А утром, на кухне, когда я возвращаюсь из пристройки, пахнет кофе и тостами. На столе – подаренное Мэри сливовое варенье. Тэд сидит, вытянув ноги. На секунду мне кажется, что это посторонний, чужой мужчина. Потом он улыбается, и я его узнаю.

– Я уже выздоровел и зверски голоден, – Тэд смеется. – Не стал тебя дожидаться.

Я пытаюсь улыбнуться в ответ:

– Рада, что тебе лучше.

– Ну и как мы проведем сегодняшний день? – Тэд намазывает тост маслом и сверху вареньем.

Странно это звучит. Неужели он думает, что можно вот так запросто вернуться на год назад?

– Обычно я весь день работаю.

– Но сегодня первое января. Все клиники закрыты. Это где, в Бридпорте?

– Я рисую.

– Ах вот оно что. Понятно. Дашь взглянуть?

Что ему понятно? Из окна виден угол пристройки, где находится все, что еще держит меня в этом мире.

– Ладно, сейчас не будем, – произносит он и потягивается. – Может быть, позднее. И спасибо, что меня выходила. В знак благодарности приглашаю тебя на ланч. «Бич-Хат» еще работает?

Я стискиваю руки. Сильно, до боли.

– В первую ночь ты говорил о своей вине. Что это значит?

– Я так говорил? – он хмурится и наклоняется глотнуть кофе.

– Ты бредил. Разговаривал с Наоми, думал, что она за оконной шторой.

– Боже. Я, наверное, был не в себе, – он пытается рассмеяться.

И мне становится ясно: Тэд что-то скрывает. Я хочу броситься на него, вцепиться ему в горло и вырвать правду. Пусть это старая правда, явившаяся слишком поздно, но все равно я должна знать.

Он отводит глаза.

– Ты уже устала от меня, Дженни. В то утро выглядела очень хорошо, а теперь я опять тебя напрягаю.

– Ты меня не напрягаешь, – возражаю я.

Он встает.

– Пойду приму ванну, оденусь, и мы сходим прогуляемся. Хорошо?

– Хорошо.

Потом мы идем по берегу, хрустя галькой. Тэд на ходу нагибается, подбирая камешки. Внимательно разглядывает каждый и оставляет светлые с золотистыми прожилками.

– В Южной Африке я ходил на рынок камней, – Тэд встряхивает на ладони горсть гальки, камешки стучат друг о друга. – Там за сараями стояли глыбы редкого серого мрамора из пустыни Калахари, обработанные песком и ветрами. – Он смотрит на меня секунду, затем отводит глаза. – Вот и мы с тобой сейчас такие.

– Не такие. – Я поднимаю плоский белый камень и бросаю его в воду. Он подпрыгивает три раза и исчезает в волне. – Страдание не делает человека лучше. Оно ожесточает.

– Ты изменилась, Дженни. Чему ты научилась, живя здесь в одиночестве?

– Я научилась выживать.

Над нашими головами с криками парят чайки.

В «Бич-Хат» полно посетителей. В углу рождественская елка. Гирлянды, огни и игрушки выглядят неуместно на фоне серого сумрака за окнами. Тэд идет впереди и занимает тот же столик, за которым мы сидели с Майклом. Я вспоминаю глаза и руки любовника, следя за Тэдом, когда он направляется к стойке сделать заказ, а потом возвращается с бутылкой вина, наливает нам обоим и выпивает сразу половину своего бокала, как будто долго страдал от жажды.

Он смотрит на меня и тяжело вздыхает:

– Думаю, выживать мы с тобой научились разными способами.

Затем начинает рассказывать о больнице в Южной Африке, где давал консультации. Об истощенных больных детях, редких видах опухолей мозга. О Бет ни слова.

Я внимательно его рассматриваю и обнаруживаю на лице новые морщины. Ему тоже было не легко. Я наливаю еще бокал, и он снова пьет.

Приносят еду – толстые стейки с жареным картофелем. Я не могу одолеть и трети порции, а он съедает все до конца и вытирает тарелку хлебом. После чего со вздохом откидывается на спинку стула, улыбается и поднимает бокал:

– За твое здоровье, Дженни!

– А теперь, – говорю я, – расскажи, что случилось у тебя с Наоми.

– Что? – Он ставит бокал на стол и мрачнеет.

Я не отступаю.

– В бреду ты повторял, что Наоми сказала тебе что-то, а ты жалеешь, что чего-то не сделал. И очень виноват. Так объясни: в чем дело?

Тэд долго смотрит на меня, наконец напряжение исчезает с его лица.

– Дело в том… – он замолкает, чтобы глотнуть вина, – что я тебе об этом говорил.

– Говорил мне?

– Да, тебе и в полиции.

Он защищается, и это меня пугает.

– О чем ты говорил?

– Что Наоми баловалась наркотиками.

Если бы все это не было так серьезно, то, наверное, можно было бы рассмеяться.

– Ты путаешь, это Эд принимал наркотики. Поэтому он теперь в реабилитационном центре.

– Эд само собой, но раньше был случай с Наоми.

Я его не перебиваю, и он продолжает:

– Помнишь, я говорил тебе, что Наоми однажды попробовала наркотики с приятелями? Тогда еще было жарко. И мальчики куда-то уехали.

– Так ты об этом? Но ведь…

Да, это было летом, восемнадцать месяцев назад. В открытые окна ветерок доносил запахи барбекю. Мальчики с классом поехали на экскурсию в Марокко. Наоми играла с приятелями в теннис. Мы после ужина пили кофе.

Я вспомнила его слова: «Это было только один раз. На вечеринке. Ничего страшного, все ребята пробуют в компании. Она обещала, что это не повторится. Не говори ей ничего – пусть думает, что ты не знаешь. Она не хочет тебя расстраивать».

Я внимательно смотрю на Тэда.

– Но ты сказал тогда, что это было только один раз.

Он краснеет и отводит глаза, а память возвращает меня к эпизоду на раннем этапе поисков, когда мы вечером сидели с Майклом, дожидаясь прихода Тэда с работы. Мне тогда его вопросы показались неуместными. Я испугалась, что он подумает, будто Наоми действительно принимала наркотики, и станет попусту тратить время.

– Ваша Наоми курит?

Имен я не знала. Но он опросил всех. Ни один не признался. Больше об этом никто не вспоминал.

Подходит официант. Собирает тарелки, вилки, ножи. Руки у него крепкие, загорелые. На вид ему чуть больше шестнадцати. Наверное, занимается спортом. Тэд просит его принести кофе. Он серьезно кивает и уходит.

– Если ты имел в виду тот случай, то зачем тогда повторял о своей вине? – спрашиваю я.

– Не знаю.

– И все же, Тэд, почему?

Он молчит, трет пальцами правую бровь.

– Видно, вспомнилась Африка. Там столько детей-наркоманов. Повсюду. Лежат на тротуарах в полной отключке. Понимаешь, дети. И я пожалел, что тогда поверил ей на слово и не пытался проверить.

– Но она всего один раз покурила травку, Тэд…

Его щеки снова порозовели. Он шевелится на стуле, не поднимая глаз.

– Травка действительно была всего один раз, Дженни. Но потом появился кетамин.

Я перестала слышать разговоры и звон посуды, как будто нас отделили от остальных посетителей в зале плотным покрывалом.

Кетамин. Кровь бросилась мне в лицо.

– Почему ты ничего мне не сказал? – я повысила голос, и молодые парень с девушкой за соседним столиком посмотрели в нашу сторону.

– Я все рассказал полицейским, – Тэд бросает на меня взгляд и снова опускает глаза. – Когда ездил туда, ну… насчет Бет, – он наливает себе вина и быстро опрокидывает его в рот. – Рассказал о кетамине. Они думали, что это к делу не относится, но собирались проверить.

– Кто они?

– Майкл оставил меня с двумя дежурными полицейскими. Фамилии я не запомнил. Они все записали.

– И что?

– Ничего. Больше этот вопрос не возникал. Наверное, для поисков Наоми это было не важно.

– Но они могли об этом просто забыть.

– Это были профессионалы.

– И профессионалы делают ошибки.

Он отводит взгляд и постукивает по столу пальцами.

Молодой официант приносит кофе. Осторожно ставит на стол поднос с кофейником, чашками и молочниками. Потом улыбается и уходит.

– Как ты об этом узнал? – спрашиваю я, наливая нам кофе.

– Это случилось, когда она проходила в моей лаборатории школьную практику. Помнишь?

Конечно, я помнила. Ведь это была моя инициатива.

Тебе такая практика очень полезна, дорогая. Посмотришь, что интереснее – театр или медицина. Эд уже пробовал, теперь твоя очередь. Если будешь рано вставать, сможешь сопровождать папу на обходах.

Она обрадовалась возможности поработать в больнице отца. Вставала рано, ни разу не проспала.

Тэд тем временем продолжал:

– …В ее обязанности также входило вести учет лекарств, используемых при травмах спинного мозга. В частности, она заполняла бланки заказов на кетамин для анестезии крысам. Все делала аккуратно и вовремя. Я ею гордился. – Он замолкает. Ставит локоть на стол, чтобы подпереть подбородок. От этого его голос становится приглушенным.

– Ее никто не контролировал, но однажды я заметил несоответствие между тем, что было указано в бланке заказа, и использованным. Она сказала, что уронила на пол целую коробку, – Тэд опускает глаза и понижает голос: – Даже показала мне осколки.

– Неглупо, – тихо говорю я. – И как же все выяснилось?

– Она случайно забыла в лаборатории сумку. Я не знал, чья она, и заглянул. В бумажнике была ее банковская карточка, а рядом аккуратно завернутые в бумагу шесть флакончиков кетамина.

Представляю себе состояние Тэда, когда он это увидел.

– Кетамин я забрал, а сумку принес вечером домой и оставил на кухне, чтобы попалась ей на глаза утром. На следующий день ушел рано. Потом она приехала в больницу, нашла меня и начала плакать. Сказала, что взяла кетамин для приятелей. Тех, с кем тогда на вечеринке курила травку. Это ребята постарше. Они узнали, что она имеет дело с кетамином, и уговорили принести. Наоми клялась, что сама кетамин никогда не принимала.

– И она мне ничего не сказала? Как же так?

– Я советовал ей это сделать, но она ни в какую. Говорила, что тебе лучше об этом не знать. Что ты предъявляешь ей слишком высокие требования и будешь сильно разочарована.

– Это неправда, – возражаю я. – Ничего особенного я от нее не требовала. Мне казалось, что у нас дружеские, доверительные отношения.

Вот именно казалось. На самом деле я ничего не знала – ни о ее связи с Джеймсом, ни о беременности.

Вино в бутылке почти закончилось. Я выливаю остатки в его бокал. Он быстро выпивает и подзывает официанта, чтобы расплатиться.

– Почему ты не рассказал мне об этом тогда? – спрашиваю я.

Тэд молчит. Мне становится зябко. За окнами хмурый январский день. На рождественской елке тускло мерцают разноцветные шарики.

Спустя одиннадцать дней

Стеклянный флакончик был холодным. Осторожно держа его в руке, я вышла из комнаты Эда, спустилась по лестнице и через заднюю дверь вышла в сад. На холоде думать было легче.

Значит, Эд мне лжет, и, наверное, уже давно. Таскает из моей сумки наркотические препараты, возможно на продажу. Отсюда и деньги. Аня споткнулась о сумку, потому что он брал ее и забыл поставить назад. Эд ворует у меня лекарства. Разве такое возможно? А то, что Наоми отсутствует уже одиннадцать дней, – это возможно?

Я следила за стрелками часов – как они крутятся по циферблату, время от времени поглядывая на телефон, ожидая звонка в любой момент. Развесила листовки с ее фотографией всюду, где мне посоветовали – у газетных киосков, почтовых отделений, библиотек, травмпунктов и станции «Скорой помощи». Вечером ходила по улицам и сидела на пристани, глядя в черную воду. Разговаривала с Никитой, Шен и Джеймсом. И очень много стояла, как стою сейчас, потому что сидеть было неправильно, нехорошо, слишком удобно. Только сегодня за работой я ненадолго об этом забыла. Нет, не забыла, а всего лишь отвлеклась. Если возможным оказалось потерять ребенка, то возможно все.

Я так сильно сжала в руке флакончик, что он треснул, и жидкость потекла по ладони. Осколки стекла впились в кожу.

Зазвонил телефон. Я зажала трубку между ухом и плечом, пока ополаскивала и наскоро перевязывала руку. Майкл сказал, что они опросили всех владельцев клубов в Бристоле, но ничего не прояснилось. Он приедет ко мне завтра.

Потом я услышала, что пришел Эд. Он поднялся в свою комнату, захлопнув за собой дверь. Вскоре вышел и начал медленно спускаться. В ожидании я села на нижнюю ступеньку, а когда он поравнялся со мной, встала.

Выглядел Эд ужасно. Под глазами круги, даже не темные, а красные, волосы растрепаны, школьный галстук в пятнах. Рукава рубашки не застегнуты. Он сильно похудел. А я заметила это только сейчас.

– Что так рано?

– Ты была в моей комнате, мама? – спросил он, игнорируя мой вопрос.

– А разве у меня уже нет на это права? – я постаралась не повышать голос, но у меня не получилось. – Как прошли соревнования по гребле?

– Их отменили, – он продолжал лгать, не оставляя мне выбора.

– Их не отменяли. В этом семестре вообще нет гребли. Зачем ты врешь?

Он поморщился, как от удара.

– Потому что для тебя важно, чтобы я занимался чем-то полезным. Вот и пришлось притворяться, что хожу на греблю. Это давало мне немного свободы.

– А для чего тебе нужна свобода, Эд?

Он опустил голову и пожал плечами.

– Чтобы воровать из моей сумки лекарства? Ты это считаешь свободой?

Он молча смотрел на меня, и его губы дрожали.

И тут мне все стало ясно. Я быстро двинулась к нему и, прежде чем он успел отстраниться, потянула вверх рукав его рубашки. На внутренней стороне левой руки были видны множественные красные бугорчатые шрамы. Старые и свежие. Это бывает, когда наркоман неумело ищет вену.