III
Смерть великого писателя на мокрой дороге. Резко вильнуть в сторону, коротко оглянуться на прожитую жизнь и кануть в вечность. Генри думал об этом, пока ехал от скал к дому мимо светло-желтых рапсовых полей. Существует ли более трагичная и одновременно нелепая смерть, чем гибель от равнодушного несчастного случая? Для него это была бы самая подходящая смерть. Между прочим, именно такой смертью погибли Камю, Рэндалл Джаррелл и Эден фон Хорват. Хотя нет, этот последний, бедняга, был убит веткой каштана на Елисейских Полях.
Сейчас ему сорок четыре, он находится в зените славы, и смерть сделает его бессмертным. Тайну романов Марта наверняка сохранит. Она продолжит писать и после его смерти, а все новые и новые книги будут гнить в подвале. Все это сильно успокаивало, но все же Генри не желал умирать прежде жены. Пусть даже сейчас. В минуту слабости он об этом и подумал. Нет, на самом деле все проще. Он просто признается Марте, что у него будет ребенок от другой женщины, причем от Бетти.
Генри явственно представил, как обе эти женщины стоят на его могиле. Марта – молчаливый источник его славы – хрупкой и необъяснимой, плечом к плечу с Бетти, Венерой с веснушками, матерью его ребенка. Кто знает, может быть, они поладят и не станут враждовать друг с другом, они ведь такие разные. Между ними будет дитя. Марта сразу заметит сходство с отцом. Сможет ли она когда-нибудь его простить? Интересно, будет ли Бетти хорошей матерью? Скорее, нет. Господи, да какое ему, собственно, до этого дело? На его могиле многие будут плакать, многие станут искренне скорбеть, другие так же искренне радоваться, но самое главное, самое прекрасное состояло в другом: ему, Генри, не придется больше ни с кем говорить, не придется ничего стыдиться, не придется выдавать себя за другого. Ему не надо будет ничего бояться. Это здорово, просто великолепно.
К несчастью, дорога была сухой, да и деревьев на обочине не видно. Темно-синий «Мазерати» Генри был оснащен всеми мыслимыми и немыслимыми системами безопасности. Его подхватит подушка безопасности, детонирующий заряд затянет пояс безопасности. Автомобиль не даст ему умереть. Генри явственно представил себе, как лежит в больнице, присоединенный к аппарату искусственного дыхания. Какое мерзкое зрелище! Генри прибавил газу. Наверное, на скорости 200 километров в час его не спасет никакая система безопасности, попалось бы подходящее дерево.
Зазвонил телефон. Это был Мореани. Генри убрал ногу с педали газа.
– Генри, где ты находишься?
– На трехсотой странице.
– О, как хорошо, как хорошо! – у Мореани была привычка дважды повторять приятные для собеседников вещи. Генри считал это неприятным излишеством.
– Можно уже почитать?
– Да, уже скоро. Осталось, по моим расчетам, страниц двадцать.
– Двадцать? Это фантастика, просто фантастика. Сколько времени тебе на них потребуется?
– Двадцать минут. Через двадцать минут я буду дома и примусь за работу.
Мореани довольно рассмеялся:
– Слушай, Генри, я тут подумал и решил, что мы напечатаем двести пятьдесят тысяч экземпляров.
Генри знал, что Мореани получает деньги не от банка. Не потому, что не мог, а потому что не хотел. Мореани использовал личные средства на печать и кампании книг Генри.
– Ты не хочешь прочесть хотя бы пару страниц? Как бы не пришлось закладывать издательство.
– Мой дорогой, если потребуется, я охотно заложу свой дом, и никогда я не сделаю это с такой охотой, как сегодня. Представь себе, этот Пеффенкоффер просил дать ему сигнальный экземпляр. Ты представляешь – Пеффенкоффер просил? Как тебе это нравится?
Пеффенкоффер, придумавший девиз «Каждая фраза – это крепость», был великаном среди прочих критиков. В этом качестве он извлекал из литературных произведений все плохое и оставлял только хорошее. На него ничто не влияло, он ничему не удивлялся; все самое оригинальное было, казалось, известно ему наперед. Но что бы о нем ни думали, он всегда видел суть и выделял в произведениях то прекрасное, что в них было, и заставлял его сиять неземным светом. Работал Пеффенкоффер в уединении, никто не знал даже, как он выглядел и действительно ли жил, как поговаривали, с мамой.
– Пусть он подождет; сначала почитай ты.
– Само собой! У тебя уже есть заглавие?
– Пока нет.
– Ничего, название мы придумаем. Скажи, когда я смогу приступить к чтению?
Генри заметил на поле оленя и еще больше сбросил скорость.
– Ты опять за свое, Клаус. Не надо на меня давить, чтобы потом не разочароваться.
– Сдаюсь, сдаюсь.
Генри остановил машину на обочине.
– Клаус, я пока не решил, чем закончится история.
– До сих пор ты всегда правильно решал этот вопрос.
– На этот раз решение дается мне с большим трудом.
– Ты говорил об этом с Бетти?
– Нет.
– Поговори с ней, позвони ей, назначь встречу.
– Всему свое время, Клаус.
– Всего каких-то двадцать страниц. Я в волнении, я в страшном волнении. Ну… скажем, середина августа?
– Да, середина августа подойдет.
* * *
Усадьба Генри и Марты стояла на высоком холме, окруженном тридцатью гектарами полей и лугов, сданных в аренду окрестным крестьянам. Усадьба представляла собой классический господский дом, фахверк, с амбарами на солидных каменных фундаментах и даже с собственной церковью. Вдоль дороги, ведущей к дому, росли высаженные идеальными рядами тополя. Дикий сад со старыми деревьями не был окружен скучным забором, не имелось никаких запретительных надписей, имя владельца не украшало ворота. Тем не менее вся округа знала, кто здесь живет.
Навстречу Генри, бешено виляя хвостом, выбежал черный ховаварт. Каждый раз при виде преданного пса Пончо Генри охватывала просто неземная радость. Тяжелые колеса «Мазерати» остановились перед домом. Марта пока не вернулась со своего морского купания, хотя складной велосипед стоял перед домом, который она, уходя, постоянно забывала запереть. Противомоскитная сетка висела клочьями уже почти год, но зато Пончо мог беспрепятственно забегать в сени. Генри постоянно чинил велосипед жены и латал прохудившиеся шины. В гараже стоял ее новенький «Сааб», но Марта практически никогда им не пользовалась. У нее мог быть личный самолет или яхта, но она все равно предпочла бы им старенький велосипед.
Генри погладил пса по мягкому шелковистому меху, подставил руку, которую Пончо восторженно лизнул, а потом подобрал с земли камень и швырнул его в поле. Пончо, резко сорвавшись с места, как ядро, пущенное катапультой, помчался искать в траве камень. Счастливый пес, ему достаточно какого-то камня.
Генри решил, что все скажет Марте, когда она вернется с купания.
На дубовом кухонном столе лежали шесть машинописных страниц, аккуратно уложенных друг рядом с другом. Это была третья часть пятьдесят четвертой главы. Марта закончила ее прошлой ночью. Машинка стучала на кухне до утра. Генри бросил ключ от машины на комод, вытащил из ларя морковку, откусил от нее и начал читать. Слова Марты струились по тексту в строгой и ясной последовательности. Невозможно было ни вставить, ни убрать ни одного слова. Все они были на месте: тронешь одно – нарушишь всю конструкцию. Эта глава была плавным продолжением главы предыдущей, сюжет неумолимо двигался к развязке, словно он не был придуман Мартой, а жил собственной жизнью, как побег, растущий из брошенного в землю семени. Как это непостижимо, подумал Генри. Откуда берется это знание, какой голос нашептывает все это Марте, и почему он, Генри, глух к нему?
Окончив чтение, он порылся в почте от поклонников, которую ему каждый день пересылало издательство. Он подписал пару экземпляров «Фрэнка Эллиса», присланных женщинами. Подписанные им экземпляры всплывали потом на eBay и стоили, по мнению Генри, совершенно немыслимых денег. Некоторые женщины присылали свои фотографии, засушенные цветы, а иногда отпечатки губ. Порой Генри обнаруживал в посылках прядки волос и брачные предложения, хотя СМИ давно уже раструбили, что великий писатель женат.
С чего он начнет? Самое худшее, конечно, это ребенок. Или вопрос о ребенке лучше вовсе не затрагивать? К Бетти он не испытывал любви, скорее это было циклическое, охватывающее время от времени всех мужчин вожделение, которое не зависит от конкретного предмета страсти. Сколько уже все это продолжается? Надо ли считать первую встречу или ту ночь в мотеле, когда они обменялись биологическими жидкостями? Вообще, когда это произошло? Марта обязательно об этом спросит. Верный ответ требует железных доказательств, и Генри обязан, должен представить их жене. Он направился в кабинет, чтобы, порывшись в документах, попытаться установить, как долго он уже обманывает жену. Если уж говорить правду, то точную и выверенную.
Однако, прежде чем заняться поисками, он, сидя в своем любимом кресле, полистал «Журнал криминалистической экспертизы», очень незаурядный специализированный журнал, весьма интересно описывавший злодейства. Всякий, кто планирует или уже исполняет преступление, должен читать специальную литературу. В ней много говорится о риске разоблачения в свете усовершенствования криминалистической техники и судебно-медицинской экспертизы. После чтения журнала становилось ясно, что борьба со злым началом в человеке бессмысленна, ибо никакая наука, никакие наказания не могут заглушить в нем биологическую страсть к убийству. Убийства из-за алчности, жажды мести и глупости с точки зрения культурной истории человечества надо рассматривать как естественные причины смерти, как одну из граней «условия человека».
Генри проснулся, когда на панорамных окнах закрылись автоматические жалюзи. Наступил вечер. Генри все сказал Марте. Беспощадно и обстоятельно, как и намеревался. Он специально выбрал жесткий вариант, чтобы облегчить жене расставание.
Послушай, дорогая, начал он, я тебя оставлю, потому что хочу теперь не тебя, а другую женщину. Я терпеть ее не могу, но это не играет никакой роли. Я люблю тебя, но ты давно перестала быть для меня незнакомкой, и наша любовь теперь – это только дружба. Наши отношения всегда были дружбой, я не мог презирать тебя настолько, чтобы просто тебя желать – любовного пыла между нами больше нет, да, собственно, его никогда и не было. Эта другая женщина моложе и красивее тебя. Ты ее знаешь – это Бетти. Да, как нарочно, это именно Бетти. Она стала моей добычей, моей музой, моей рабыней, и я презираю ее всей душой. Мы с ней соучастники, она возбуждает во мне животные низменные инстинкты, я обожествляю ее ноги и должен при этом рассказать о ней, чем причиню тебе боль. Мне и самому больно. Пойми меня правильно, я продолжаю испытывать к тебе нежнейшие чувства. Я почитаю тебя как святую, я всегда хотел охранять и защищать тебя, и я делал это, насколько это было в моих силах. Но теперь между нами встало еще одно препятствие. У Бетти будет от меня ребенок. Ты не хотела детей, как и я. Я не могу себе представить, как буду воспитывать ребенка; ты же знаешь, как выводит меня из себя детский плач, а все дети только и делают, что не переставая кричат. Но так сложились обстоятельства. Я благодарю тебя за все, и будь уверена, что всю оставшуюся жизнь меня будет мучить совесть.
Жена едва слышно выкрикнула его имя, когда Генри заговорил о ребенке, а потом в дом словно ворвалась морская волна и унесла Марту с собой.
Генри с трудом встал с кожаного дивана, правая нога онемела, и он растер ее, чтобы восстановить кровообращение. Потом он подошел к окну и посмотрел на безмятежные поля. Море исчезло.
Генри, хромая, вышел в кухню, чтобы сварить себе ристретто. Эта дьявольская сила должна была унести прочь его, а не Марту. Ему было действительно больно от всего того, что он наговорил жене. Ведь все это была неправда. Почему он не говорил об уважении и благодарности, о восхищении и любви, которые он как никто другой питал к ней? Но нет, он безжалостно вырвал ей сердце, как никуда не годный сорняк. Ясно, что Марта никогда не оправится от этой боли.
Он на одной ноге стоял возле кофе-машины, ожидая, когда нагреется вода. Надо было пощадить чувства Марты и ничего не говорить о ребенке. Тогда она поняла бы его без лишних страданий. Но, если бы он умолчал о ребенке, то тогда о чем было вообще говорить? Ведь роман продолжался не один год, и все шло хорошо, все были довольны, и к чему тогда все менять? Чем больше Генри размышлял, тем яснее ему становилось, что он должен был все рассказать не Марте, а Бетти. Бетти отлично держит удар, она бы справилась с разрывом легче, чем Марта. Она наверняка смогла бы найти отца для своего ребенка, она и родилась для того, чтобы преодолевать судьбу.
Заскрипели деревянные ступеньки лестницы. Марта спустилась в кухню со второго этажа. На ней был шелковый домашний халат и японские соломенные сандалии. Темные волосы она заколола заколкой из эбенового дерева. Она посмотрела на Генри своим обычным лучистым приветливым взглядом. Плавной походкой, как всегда, не производя ни малейшего шороха, Марта подошла к мужу. За прошедшие годы она не прибавила в весе ни грамма. Уже давно они спали и работали врозь – она наверху, он внизу. Она по-прежнему писала исключительно по ночам, а он занимался всеми домашними делами. Они могли бы позволить себе служанку, шофера и садовника, но Марта не терпела около себя никого, кроме Генри. Когда он смотрел ночные новости или до утра работал на своем громадном сверлильном станке, то часто слышал, как Марта кругами расхаживала по своей спальне. Тогда Генри шел на кухню и заваривал ромашковый чай. Чайник он относил наверх и ставил перед дверью. Иногда он прислушивался к звукам за дверью, но никогда ее не открывал. Немного постояв, он тихо спускался вниз. Проходило немного времени, и снова начинала стучать пишущая машинка. Сидевший в Марте демон вступал в свои права.
Генри никогда не видел, как пишет его жена. Кто знает, не становилось ли при этом ее тело мраморным и не превращались ли волосы в извивающихся змей? Он ни разу не осмелился подсмотреть за Мартой, когда она работала.
– Генри, у нас на чердаке завелась куница.
– Кто?
– Куница. Она оставляет серые следы.
– Серые следы?
– Да, серые полоски, которые сливаются в длинные цепочки.
– Как белка?
– Нет, эти следы длиннее и расположены параллельно.
Похоже, и в самом деле куница. Если бы Марта видела длинную цепочку мелких серых полосок, это, наверное, был бы какой-то мелкий грызун, но длинные параллельные следы мог оставить только более крупный зверь.
Марта обладала синестезией с рождения. Любой запах или звук имели для нее цвет и форму. Когда она в первом классе школы начала учиться писать буквы, у нее появились фотизмы, окрашивавшие слова в цвет первой буквы. Марта считала это нормой и только к девяти годам узнала, что отнюдь не все люди обладают такими способностями – видеть чудесные эманации букв и слов. Она рассказала о своей способности матери, и та, перепугавшись, отвела дочь к врачу. Врач был старой школы и фотизмами не страдал. Он назначил Марте лекарства, от которых девочка стала вялой и начала толстеть. Марта выбросила таблетки и с тех пор никому не рассказывала о своих цветовых видениях. Это оставалось ее сокровенной тайной до встречи с Генри.
– Может быть, ты поднимешься на чердак и сам посмотришь?
«Какое же ты сокровище, я не стою твоего мизинца, – хотелось сказать Генри. – Я заслужил смерть, почему ты не освободишь меня? Сделай милость, испепели меня!»
– Как ты смотришь на то, чтобы поесть на ужин рыбы, а?
– Генри, я до смерти боюсь этого зверя.
– Пойдем, солнышко. – Он обнял жену, поцеловал ее волосы. Марта прижалась лицом к его груди и вдохнула запах его тела.
– Сегодня ты пахнешь чем-то оранжевым, – убежденно произнесла Марта. – Это что-то серьезное?
– Мне надо тебе кое-что сказать.
– Что?
Слова застряли у него на губах. Генри пробормотал нечто невразумительное и несмело улыбнулся. Когда он смеялся, Марта видела темно-синие спирали, вылетавшие из его рта. Ни один мужчина в мире не смеялся ультрамариновыми танцующими звездочками.
Марта поцеловала мужа в губы.
– Если это женщина, то оставь ее при себе, а теперь пойдем искать куницу, ладно?
Она взяла его за руку и повела за собой вверх по лестнице. Генри радостно подчинился. Она уже давно все знала и не сердилась. Больше всего Генри ценил в жене понимание его слабостей. Каждый раз, встречаясь с другими женщинами, Генри старался обставлять измену приличиями и тактом. Зачастую ему было нестерпимо стыдно, и он давал себе клятвы измениться. Но каждый раз, когда он после очередной измены возвращался домой, Марта словно рентгеном просвечивала его нечистую совесть. Но настоящую угрозу Марта видела только в Бетти и, как оказалось, не без основания. Женщины, правда, лично встречались только раз – на коктейле в саду Мореани.
Это случилось вечером, была прекрасная погода. Ночные цветы, привлекая бабочек, раскрыли свои лепестки. Бетти стояла у буфета и ела вилкой клубничный десерт. Открытое сзади платье позволяло видеть ямку между верхними частями ее ягодиц.
– Нет, только не она, Генри, – тихо произнесла Марта, проследив за взглядом мужа, притянутым, как магнитом, к волшебной ямке. Генри сразу понял, что имела в виду Марта и что он никогда не сможет по доброй воле расстаться с Бетти. Он пообещал, что больше не будет с ней встречаться. С тех пор он виделся с Бетти только в очень отдаленных местах. Он купил себе мобильный телефон с предоплаченным номером, оплачивал пребывание в мотелях и организовывал свидания при свечах в дорогих барах. Тем не менее это была связь, состоявшая из кратких мимолетных встреч, и каждая такая встреча оставляла в душе Генри мутный тяжелый осадок.
* * *
Комната Марты была небольшой, окрашенной в кремово-белые тона. Она не любила большие помещения с высокими потолками; они живо напоминали ей время, проведенное в психиатрических клиниках. Маленький письменный стол с вращающимся стулом стоял под скосом крыши, у окна; застланная белым покрывалом кровать – между окном и входом в ванную. На первый миллион, полученный за «Фрэнка Эллиса», Генри хотел купить французский замок, но Марта считала замки слишком большими и холодными жилищами, и они остановились на более скромном доме. Пока она писала следующий роман, Генри, связавшись с женщиной-маклером, подыскал господскую усадьбу и принялся ее ремонтировать.
Генри бегло осмотрел кабинет Марты и прислушался. В машинку был вставлен чистый лист. Ни одного скомканного клочка бумаги, в мусорной корзине пусто. Никаких исправлений, никаких черновиков. Водопад слов лился непосредственно из мозга Марты на бумагу без исправлений.
– Ты что-нибудь слышишь?
– Нет.
– Может быть, она уснула?
Они молча, напряженно прислушались. Наступил момент, подумалось Генри. Сейчас он должен ей все сказать. Но все не мог подобрать нужных слов.
– Это был, наверное, аист.
– Аисты не прилетают ночью, Генри.
– Да, это верно. Где ты слышала шорох?
Марта указала на одно место на потолке.
– Вон там, над кроватью.
Генри разулся, встал на кровать и прижался ухом к скосу крыши. Между обшивкой стены и стропилами оставалось узкое свободное пространство, тянувшееся вдоль всей крыши. Воздух играл роль теплоизоляции. В этом промежутке Генри уловил чье-то дыхание. Действительно, среди стропил кто-то шуршал. Были слышны движения острых зубов. Генри превратился в слух, но зверь, видимо, заметил его присутствие.
Сделав лицо озабоченного специалиста, Генри спрыгнул с кровати.
– Да, там кто-то есть.
– Оно большое?
– Зверь больше не шевелится.
– Это куница?
– Возможно, да.
– Она больше или меньше кошки?
– Меньше. Не переживай, я ее поймаю.
– Но ты ее не убьешь?
Генри натянул ботинки.
– Конечно, нет, но сейчас я пойду и куплю рыбу.
