II

Генри часто задумывался о том, как бы прошла его жизнь, не встреть он Марту. На этот вопрос он всегда давал один и тот же ответ: его жизнь осталась бы такой же, какой она была до встречи с Мартой. Он остался бы совершенно незаметной личностью, не достиг бы ни благополучия, ни свободы, не ездил бы на итальянской спортивной машине, и никто в мире не знал бы его имени. Здесь Генри был перед собой абсолютно честен. Он остался бы никем – вещью для себя. Конечно, борьба за существование закаляет, недостаток вещей придает им ценность; деньги теряют свою значимость, когда их становится в избытке. Но разве скука и пресыщенность не достаточно приемлемая цена за благосостояние и роскошь, и разве скучать и ныть в богатстве – это не лучше, чем страдать от голода и плохих зубов? Не обязательно быть известным для того, чтобы стать счастливым, к тому же популярность часто путают со значительностью, но с тех пор как Генри вынырнул из тьмы безвестности на свет славы и популярности, он стал чувствовать себя намного комфортнее, чем раньше. Уже несколько лет он был озабочен исключительно сохранением статус-кво. Добиваться большего не стоило. Он оставался реалистом, хотя это и было скучно. Рукопись «Фрэнка Эллиса» стала случайной находкой. Генри обнаружил ее, завернутую в кулинарную бумагу, под чужой кроватью, когда, морщась от пульсирующей боли в левом виске, искал под кроватью пропавший куда-то левый носок. Надо было еще посмотреть, нельзя ли чем-нибудь поживиться в чужой квартире. Женщину, лежавшую рядом с ним, он видел первый раз в жизни и не испытывал ни малейшего желания с ней знакомиться. Он видел ее только от ступней до поросшего шелковистыми каштановыми волосами лобка. Печка остыла, в комнате было темно, пахло пылью и нехорошим дыханием. Пора было уходить.

Генри мучился от нестерпимой жажды – накануне он много выпил. Что ж, вчера был его тридцать шестой день рождения. Никто его не поздравил. Да и кто бы мог это сделать? У такого бродяги, как он, никогда не бывает настоящих друзей, а родители давно умерли.

У него не было ни своей квартиры, ни стабильного дохода, ни представления о том, что будет дальше. Да и зачем об этом думать? Будущее скрывается во мраке неизвестности; тот, кто говорит, что знает его, – лжец. Прошлое – это зыбкие воспоминания и сочинительство; истинно лишь настоящее, оно дает нам шанс, а потом исчезает, становясь прошлым. Гораздо больше, чем неизвестность, Генри мучили мысли о совести. Чтобы узнать о будущем, надо знать, что скажут о нем на его могиле. Что можно ждать от смерти и разложения? С этой точки зрения Генри рассматривал свою жизнь как сложный процесс, судить о котором будут только после его смерти. Но тому, кто не оставил после себя ничего, не надо волноваться о приговоре. Молчание противоречит человеческой природе. Этим предложением начиналась рукопись Марты. «Такую фразу мог бы сочинить и я сам», – подумалось Генри. Она была очень меткой, верной и одновременно простой. Он прочел следующее предложение, потом еще одно и забыл о левом носке. Он не стал убегать, даже не стал искать мелочь или что-нибудь ценное, чтобы купить себе еды.

С первого предложения ему стало казаться, что изложенная на бумаге история очень похожа на историю его собственной жизни. Он залпом прочитал всю рукопись, тихо переворачивая страницы, чтобы не разбудить похрапывающую рядом женщину. В плотном тексте не было ни одного исправления, ни опечаток, насколько он мог судить, ни одной лишней или недостающей запятой. Время от времени Генри отвлекался от чтения, чтобы рассмотреть спавшую женщину. Не встречались ли они раньше? Как, собственно говоря, ее звали? Называла ли она вообще свое имя? Женщина была неброской, с изящными руками и ногами и длинными ресницами, прикрывавшими закрытые глаза.

Когда после полудня Марта проснулась, Генри успел затопить печь, починить текущий кран, укрепить душ в ванной, убраться на кухне и пожарить яичницу. Он смазал стоявшую на кухонном столе пишущую машинку, а погнутый литерный рычаг разогнул на огне газовой плиты. Рукопись, завернутая в бумагу, снова лежала на своем прежнем месте. Сидя за столом, Марта с аппетитом уплетала яичницу.

Он предложил ей жить вместе. Марта ничего не ответила, что Генри расценил как согласие.

Они провели вместе весь день. Марта рассказала Генри, как он вел себя в предыдущую ночь, как жаловался, что ничего из себя не представляет. Генри понимал, что это правда, хотя сам ничего не помнил.

Вечером они ели мороженое и гуляли в ботаническом саду. Генри рассказывал о себе. Он говорил о своем детстве, которое закончилось после того, как мать исчезла неизвестно куда, а отец свалился с лестницы. О годах, проведенных в детском приюте, Генри предпочел умолчать.

Марта слушала его, не перебивая и ни о чем не спрашивая. Когда они шли по оранжерее тропических растений, она взяла его за руку и даже положила голову ему на плечо. До тех пор Генри никому не рассказывал так подробно и правдиво о своей жизни. Он не упустил ничего существенного, ничего не приукрасил и ничего не придумал. То был счастливый вечер в ботаническом саду – первый из многих счастливых вечеров с Мартой.

В ту ночь они снова спали вместе в кровати Марты рядом с печкой. На этот раз Генри был трезв, заботлив и даже, пожалуй, застенчив. Марта же хранила полное спокойствие, лишь дыхание ее стало жарким и прерывистым. Потом, когда он уснул, Марта выскользнула из постели и уселась на кухне перед пишущей машинкой. Генри проснулся от стука литерного рычага. Машинка стучала ровно, с короткими паузами и точками. Потом раздавался звонок, извещавший о конце строки. Точка. Новая строчка, точка. Абзац. Свистящий шелест – она извлекала отпечатанную страницу из машинки. Скрежет – вставляла в нее новый лист. Так создается литература, подумалось тогда Генри. Стук машинки раздавался всю ночь до утра.

Наутро Генри отремонтировал кровать, сделал резиновую подставку для пишущей машинки, раздобыл два стула для кухни и рассверлил электрический счетчик, чтобы сэкономить на отоплении. После этого Генри задумался о том, как устроить быт, не имея начального капитала, и как у него это получится.

Генри убирал дом и чинил всякие мелочи, но Марта никак не комментировала эту его деятельность. Она вообще ничего не комментировала, чему Генри страшно удивлялся. При этом не создавалось впечатления, что она ничего не замечает или ей все равно. Нет, просто она была довольна тем, что у нее было, и ничего большего от Генри не требовала, считая все это само собой разумеющимся.

Потом Генри заметил, что Марта никогда не перечитывает свои произведения. Она не говорила о них и не выказывала гордости. Закончив один роман, Марта принималась за другой, как дерево, сбросившее листву и снова начавшее зеленеть – без всякой творческой паузы. Видимо, сюжет следующего произведения рождался во время написания предыдущего. Генри долго не мог понять, где она берет деньги на жизнь. Она училась, но на кого, Генри не знал. Должно быть, у Марты были какие-то сбережения, но в банк она ходила редко. Когда им было нечего есть, они не ели. Вечерами Марта уходила из дома, чтобы поплавать в городском бассейне. Однажды Генри украдкой проследил за ней. Да, она действительно ходила в бассейн поплавать.

В подвале Генри нашел чемодан, набитый старыми сгнившими рукописями. Было такое впечатление, что этот чемодан был поспешно, словно детский труп, спрятан среди крысиного дерьма и луж грязной воды. Страницы слиплись, превратившись в заплесневелую массу. В тексте можно было разобрать лишь отдельные слова. Рукопись «Фрэнка Эллиса» тоже сгнила бы в подвале или пошла на растопку, если бы Генри ее не спас. Это была его заслуга. Он сохранил «Фрэнка Эллиса», пусть даже не он его сочинил. Так, во всяком случае, он объяснил своей совести.

– Литература меня не интересует, – заявила однажды Марта, – я всего лишь хочу писать.

Позднее Генри не раз вспоминал эту фразу. Откуда Марта при ее затворническом образе жизни брала такие захватывающие сюжеты, оставалось для него загадкой. Марта никогда не путешествовала, но знала, казалось, весь мир. Генри готовил еду, они разговаривали, молчали и вместе спали. Ночами она писала, а потом спала до вечера, а Генри прочитывал написанное. Он сохранял все, что она создавала, хотя Марту нисколько не интересовала судьба ее произведений. Она никогда об этом не спрашивала. Так и родилась их молчаливая любовь. Они были довольны своей жизнью и находили друг в друге опору. Генри считал, что ему крупно повезло, и требовалось лишь не нарушать сложившуюся гармонию.

Генри послал рукопись «Фрэнка Эллиса» в четыре издательства, адреса которых нашел в литературном справочнике. До этого он был вынужден поклясться Марте всеми святыми, что он никогда, ни при каких условиях не раскроет имя автора. Это должно было навечно остаться тайной, и если что-то из ее произведений будет опубликовано, то только под его именем. Генри нашел это предложение разумным, поклялся и сдержал свое слово.

Ответа долго не было. Генри даже успел забыть, что вообще посылал рукописи в издательства. Если бы он знал, как редко принимают издательства произведения неизвестных им авторов, то с самого начала не стал бы тратиться на расходы по пересылке. Но невежество подчас оборачивается благословением для профанов.

Генри между тем устроился на работу на фруктовый рынок. Он вставал в два часа ночи и к полудню, смертельно уставший и пропахший овощами и фруктами, возвращался домой, чтобы приготовить еду для Марты.

Она познакомила Генри со своими родителями. Марта долго тянула с этим, и Генри понял почему, когда познакомился с ее отцом. Во время взаимных представлений ее отец, рано вышедший на пенсию пожарный, с плохо скрытым раздражением смотрел на Генри со своего велюрового кресла. Ревматизм изуродовал его суставы и почти целиком сожрал большой палец руки. Мать Марты работала кассиршей в супермаркете. Это была веселая и добрая женщина. О такой матери можно только мечтать.

Они сидели в уставленной диванчиками и пуфиками гостиной, пили кофе с кардамоном и болтали о пустяках. На серванте стояла клетка, в которой доживала свой век какая-то птичка. Гордостью отца Марты была коллекция пожарных касок, стоявшая в застекленном и специально подсвеченном шкафу. Старик рассказал Генри историю каждой каски, в какой стране ее сделали и каково было ее назначение и особенности. При этом он то и дело внимательно смотрел на Генри, ища в его лице признаки нетерпения, скуки и отсутствия интереса. Генри, однако, стоически выдержал эту пытку и даже ухитрился задать старику несколько вопросов.

Наступила холодная зима. Генри поменял в доме дверь, раздобыл два великолепных электрических одеяла и уплотнил окна. Дверь Генри нашел в старом деревянном контейнере. По сугробу он забрался в контейнер, вытащил оттуда дверь и, словно муравей, на плечах притащил ее домой. Он подстрогал полотно, прибил внизу планку и вставил дверь в коробку. С тех пор холод им с Мартой стал не страшен. Марта была восхищена. Умелые руки Генри всегда приводили женщин в эротический восторг. Рукоделия и хобби изгоняют демона скуки и растворяют дурные мысли. Генри охотно ремонтировал вещи не для того, чтобы произвести на Марту впечатление, а потому, что это доставляло ему удовольствие и позволяло хоть чем-то заняться.

Весной Генри убил своего тестя. Генри подарил ему каску венской пожарной команды, между прочим, старейшей профессиональной пожарной команды в мире. Радость и изумление коллекционера были так велики, что в его мозгу лопнула аневризма, от чего он тотчас, на месте и скончался. И Генри, сам нисколько того не желая, стал убийцей тирана. Совесть его не мучила, так как он прочитал, что тесть мог бы умереть от лопнувшей аневризмы, просто поднатужившись в туалете. К тому же все родственники откровенно радовались и никто из них не предъявлял к Генри никаких претензий.

Коллекцию касок похоронили вместе с коллекционером. Мать Марты просто расцвела после смерти мужа; она подарила кому-то желтую канарейку и через полгода уехала в Висконсин с одним американским бизнесменом. Там ее ударила молния, и с тех пор она писала левой рукой длинные письма о том, как хорошо ей живется в Америке.

Потом позвонил Мореани. В издательство Генри поехал на велосипеде. Если бы он знал, чем в конце концов это закончится, то, скорее всего, никуда бы не поехал.

В вестибюле издательства его ждала Бетти. Вместе они поднялись в лифте на четвертый этаж. Аромат пахнувших ландышем духов Бетти заполнил кабину лифта. Она сразу отметила, что у него мозолистые руки рабочего человека, а он сразу заметил крошечную ямку на мочке ее уха и россыпь милых веснушек на шее, напоминающую Большую Медведицу. Во время этого – увы, короткого – путешествия наверх он видел, как Бетти считывает его ДНК. Когда двери лифта открылись, между ними все уже было молчаливо решено.

Мореани вышел из-за стола и встретил Генри в центре кабинета, протянув ему обе руки, как старому другу после долгой разлуки. Стол был завален книгами и рукописями. Наверху лежала рукопись «Фрэнка Эллиса». Генри именно так представлял себе стол книгоиздателя.

Генри сдержал данное Марте обещание и представился как автор. Это, как выяснилось, было очень просто. Не надо было ничего говорить и ничего предъявлять. Автор должен писать, а писать в наши дни умеет каждый. Не надо ни знать, ни уметь ничего особенного, не нужно ничего о себе говорить, помимо жизненного опыта, не требуется никакого образования, и никто не спросит у автора диплом. Самое главное – текст. Заключительную оценку оставляют критикам и читателям, и чем меньше говорит о себе автор, тем ярче сияет его нимб. Литература его не интересует, заявил Генри издателю, он просто хочет писать. Это объяснение сразило Мореани наповал.

Роман разошелся фантастическими тиражами. Когда был выплачен первый гонорар, Марта и Генри переехали в новую, просторную и теплую квартиру и поженились. Потом потекли еще деньги, куча денег. Они не пробудили в Марте покупательский рефлекс и не сделали из нее транжиру. Она продолжала невозмутимо писать, а Генри ходил по магазинам. Он покупал себе дорогие костюмы, заводил мимолетные романы с красивыми женщинами и приобрел итальянский автомобиль. Мореани щедро делился с Генри прибылью, которая словно золотой дождь лилась на издательский дом. Генри чувствовал себя гангстером, удачно совершившим дерзкое преступление, и катал в своем «Мазерати» Марту по всей Европе до Португалии включительно. Путешествуя, они останавливались в дорогих отелях, и, собственно, это было единственное изменение в их жизни. Марта продолжала писать по ночам, а Генри играл в теннис и заботился о домашнем уюте, ходил в магазины, составляя предварительно список покупок, и учился готовить азиатские блюда.

Каждый вечер Генри прочитывал новые страницы. Ни одна живая душа, кроме него, не видела ни одной строчки нового произведения, прежде чем оно было готово. Он говорил, нравится ему книга или нет. В большинстве случаев она ему нравилась. Бетти и Мореани садились в его кабинете и принимались читать очередной шедевр, а Генри ложился на диван в соседней комнате и перелистывал «Изноугуд – великий визирь» – лучший комикс всех времен и народов.

Пока Бетти и Мореани читали, в издательстве стояла мертвая тишина. Потом Мореани вызывал к себе начальника отдела сбыта и кричал: «У нас есть книга!» Восемь недель спустя начиналась кампания в прессе. Только избранные журналисты имели право лично получить от Мореани сигнальные экземпляры новой книги. При этом журналисты должны были подписать документ о неразглашении, а потом расхваливать его роман в своих изданиях, подогревая мучительное нетерпение читающей публики.

Марта никогда не сопровождала Генри на публичных мероприятиях. На книжных ярмарках и лекциях Генри появлялся в сопровождении Бетти. Многие считали ее супругой, что вполне могло быть правдой, ибо смотрелись они как идеальная пара.

Генри повсюду встречали аплодисментами и улыбками, навязывались в знакомые и желали счастья. Выглядел Генри при этом совершенно несчастным, так как вообще не любил поднимать шумиху вокруг своей персоны. Такое поведение еще больше возвышало его в глазах публики, особенно ее женской половины – все восторгались его скромностью. Робкие недосказанности Генри были следствием чистой предосторожности, ибо он ни на минуту не забывал, что он не писатель, а мошенник, лягушка, напялившая на себя маску змеи.

К тому же Генри было трудно запоминать все эти дружелюбные физиономии и новые имена. Где бы он ни останавливался, тотчас возникала толпа. Сверкали вспышки, его беззастенчиво пожирали глазами, все время показывали то, что его не интересовало, или рассказывали о вещах, в которых он ровно ничего не смыслил. Он соглашался на короткие интервью, но отказывался говорить о том, как работает. У Генри усиливалось ощущение нереальности происходящего, действительность расплывалась, как попавшая под дождь акварель, – сначала растекаются контуры, а потом пропадает и все изображение целиком. Марта предупреждала его, что успех – это тень, которая зависит от положения солнца. Когда-нибудь, думал Генри, солнце закатится и все увидят, что меня больше нет.

О том, как надо понимать эти произведения, Генри узнал от критиков. То, что романы хороши, он знал и сам; в конце концов, именно он их и открыл. Но насколько они хороши и почему, удивляло его самого. Он жалел многих бедных художников, которых признавали, когда они начинали загибаться от голодных отеков. Он несколько раз хотел почитать Марте хвалебные отзывы самых любезных критиков, но она не хотела об этом даже слышать. Она в это время писала уже следующий роман. Каждая фраза – это крепость. Это предложение нравилось Генри больше всего. Эти слова были набраны крупным шрифтом на клапане суперобложки и принадлежали небезызвестному Пеффенкофферу, ведущему литературного приложения крупной ежедневной газеты. Генри следовало бы поучиться такой краткости и содержательности. Но, увы, у него не было ни того, ни другого. У него вообще не было ничего своего.